Старый друг (джен)

Присоединяйтесь ко мне и посмотрите на двенадцатилетнего мальчика во дворе школы чародейства и волшебства Хогвартс. Он невысок для своих лет, хотя всё ещё довольно нескладен — с костлявыми коленями и круглыми очками в черепаховой оправе, сидящими на длинном носу. На голове непослушная копна чёрных волос. В сумке лежит серебристая мантия, тесно связанная со мной, хотя он и считает её лишь впечатляющей семейной реликвией, подаренной отцом несколько месяцев назад. Он точно не собирается ею пользоваться, хотя моё имя уже у него на устах.

— Я убью тебя, чёрт возьми! — кричит он Эмброузу Аррингтону, который только что взъерошил ему волосы и обозвал уличным мальчишкой. — Я убью тебя на хер и скормлю твой труп шишуге!

Разумеется, он этого не сделает — Эмброуз Аррингтон прожил достаточно долгую жизнь, и только спустя много лет пришёл ко мне во время эпидемии драконьей оспы. Однако Монти становится настоящим мастером в дуэлях, что неизбежно, ведь если тебя зовут Флимонт и ты проклят непокорной шевелюрой и очками во времена, когда подобные вещи не в моде.

— Его зовут Флимонт, потому что в его волосах полно блох ⁽¹⁾, — насмешливо бросает один жестокий ребёнок.

— А тебя зовут дерьмовой башкой ⁽²⁾, — отвечает Монти, — но ты слишком туп, чтобы понять почему.

И тут же насылает на мальчишку проклятие, убегая, пока староста не успел его поймать. Он довольно талантлив в дуэлях, но лучше избегать неприятностей, просто ударив первым и удрав прочь.

Всё это к тому, что Монти пришлось нелегко, но он справился. Его первые школьные годы, пожалуй, состояли из споров, драк, отработок и оскорблений, но обо мне он вспомнил гораздо позже.

Впервые задумался он обо мне не за крепкими каменными стенами Хогвартса и уж точно не в уютных креслах башни Гриффиндора. Он думает обо мне дома, и речь идёт об отце.

Это случилось спустя несколько лет в канун Рождества. Маленькая гостиная была наполнена запахом горящего угля, хвои, имбиря и мускатного ореха. Мама только что напомнила ему поставить обувь для Пер Ноэля ⁽³⁾, и хотя он слишком взрослый, чтобы верить в подобные вещи, он подыгрывает и ставит ботинки на камин.

Это должен быть тихий, светлый момент. В такие минуты следовало бы слушать доносящиеся из радио нежные, завораживающие рождественские песни.

«Приди, приди, Эммануил» ⁽⁴⁾.

Вместо этого он слышит голос отца — безутешный, бессвязный, лишённый всякого достоинства. Сквозь рыдания звучит тихий, умоляющий шёпот матери:

— Tu n'es plus là-bas, mon amour. Tu es ici avec moi. C'est fini. Ils sont partis. C'est fini ⁽⁵⁾.

«И избавь пленённый народ Израиля… что стонет в изгнании…»

— Там, там, прямо там, — бормочет отец. Монти знает, что он лежит на кухонном полу, обхватив голову руками и прижавшись лицом к холодному плитке. — Прямо над ними… прямо рядом со мной… Господи! Ложись, ложись!

— Non, non… ‘Arry, tu n’es plus là-bas ⁽⁶⁾, ты уже не там…

— Надо найти его. — Слышит Монти всхлипывания отца. — Надо найти его… моя мантия… моя мантия, принеси мою мантию…

«В ожидании прихода сына божьего…»

Монти разрывается между врождённым сочувствием и эгоистичной безучастностью, что свойственна его возрасту; жалость и обида опутывают его, словно колючая проволока. Он задаётся вопросом, не его ли вина, что отец снова сорвался, — и тут же испытывает раздражение. Разве какие-то пары испорченного зелья могут выбить из равновесия взрослого мужчину? Странно, как быстро у юношей вспыхивает гнев и возникает защитная реакция.

Конечно, он не знает, как я когда-то ползла клубами мутно-жёлтого дыма, душила в грязных окопах, просачивалась в воронки. От меня пахло чесноком, как от рождественской еды в духовке.

Отец уронил тарелку, которая разлетелась с пронзительным звоном, и начал орать на Монти:

— Идиот! Что ты творишь, чёрт возьми? Что ты вообще пытаешься сварить? Разве ты не знаешь, что этим дерьмом можно заниматься только в школе?

Но где-то посреди яростного выговора он сбился и начал нести бессвязный бред, кричать сыну, что тот убьёт себя, что выдаст всех, что ему вообще не следовало здесь быть.

— О чём ты вообще говоришь? — выкрикнул Монти.

И в тот же миг Генри Поттер рухнул на пол, обхватив голову руками, а мать Монти поспешно отправила сына прочь с каким-то совершенно детским поручением.

Сочувствие Монти и понимание того, что отец, должно быть, повидал слишком много ужасного, удерживают его от того, чтобы вернуться и наорать в ответ. Невежество, порождённое юностью и страхом перед тем, что он может узнать, если будет слишком долго думать обо мне, побуждают его включить радио.

«Возрадуйся, возрадуйся, Эммануил явится к тебе, народ Израиля!»

Я не стану подробно останавливаться на детстве Монти, ведь это, по сути, история Генри Поттера. Но скажу, что мой призрак витал вокруг мальчика всё его детство, словно нечто таинственное и тайное, какое-то смутное знание, что зудит под кожей. Он мог лишь собирать воедино обрывки, делать короткие мысленные заметки, которые могли бы стать тревожными воспоминаниями, а также рассматривать выцветшие фотографии людей, похожих на отца, но безымянных, потому что о них никто никогда не говорил.

* * *

Взгляните на него снова — теперь он молодой мужчина. Профессиональный зельевар, пока ещё работающий на других, но уже вынашивающий собственные замыслы и формулы. Юношеская неуклюжесть ушла, уступив место уверенности и острому уму. Он искренне сочувствует магглам, переживающим войну, что полыхает по всей стране, но обладает достаточным благоразумием, чтобы не мучить родителей, которым пришлось бы смотреть на то, как он записывается добровольцем на фронт.

Среди руин и обломков, под вой сирен, в полумраке блокадных ночей и отключений электричества, среди нехватки еды, переполненных станций метро и грохота падающих бомб, Флимонт Поттер находит любовь. Её зовут Юфимия Лонгботтом. Она — ослепительная, весёлая и утончённая с нежнейшим голосом словно у певчей птички и сердцем таким добрым, что Флимонт даже вообразить себе такое не мог. Они женятся почти сразу — так же стремительно быстро, как и влюбились.

Она помогает ему строить бизнес; именно она придумывает культовые названия и запоминающиеся слоганы, именно она позирует для «Ведьмополитена», её тёмно-каштановые волосы блестят и сияют на страницах журнала. Именно она использует семейные связи «Священных Двадцати Восьми», чтобы открывать нужные двери и овладеть этим выдающимся маркетингом ходом — сарафанным радио.

Бизнес пока ещё небольшой, и порой кажется, что придётся сдаться, но они справляются, благодаря её выступлениям на свадьбах, доходы от которых помогают им жить комфортно и счастливо. Жизнь полна радости, и они совершенно не думают обо мне, переезжая в дом в родной деревне Флимонта — Годриковой Лощине. Он хочет быть ближе к родителям. Она хочет жить подальше от своих, живущих в Аппер-Фледжли.

Как я уже сказала, обо мне они вообще не думают. Не думают долгие годы.

Стоит прекрасное зимнее утро. Мягкий голубоватый свет пробивается сквозь туман, окутывающий холмы за их длинным садом. На низкой каменной ограде прыгает малиновка, её ярко-красная грудка выделяется на фоне серебристого инея.

На кухне Монти и Эффи сидят в уютной тишине за круглым столом для завтраков, и лишь радиоприёмник вполголоса бормочет утренние новости.

— У меня ужасно болит живот, — говорит она с тяжелым вздохом.

— Ты совсем бледная, — бормочет он, глядя на неё поверх газеты.

Она неопределённо кивает и с лёгким стуком ставит чашку с чаем на стол.

— Пойду приму ванну, посмотрим, поможет ли.

Она уходит, а Монти возвращается к завтраку и газете. Там есть статья о правах магглорожденных, и он уверен, что его отец на другом конце деревни уже готовит ответное письмо. Он слышит громкий шум воды и лязг старых труб наверху, скрип половиц под ногами жены.

— Монти! Монти!

Он слышит её крик (или, скорее, вопль) и сразу понимает: случилось что-то ужасное.

Он без колебаний взбегает по лестнице, распахивает дверь в ванную и застывает на пороге. Эффи растерянно смотрит на него; её бледное лицо искажено болью.

Я могу создавать очень яркие образы. Люди помнят их годами, иногда всю оставшуюся жизнь. Для Монти я как тот образ в ванной. Тёплая красная кровь на холодной белой керамике. Резкая и ужасная.

— Я даже не знала… — рыдает Эффи, уткнувшись ему в плечо несколько часов спустя. — Я даже… может быть, я сделала что-то не так…

— Ну-ну, — хрипло отвечает Монти. — Это просто… просто такое случается. Ты слышала целителя.

— Наверное… мне нужно было… нужно было больше отдыхать или… как я могла даже не знать?

«Должно быть, срок был ещё совсем маленький, — рассуждал Монти, — и поэтому она никак не могла узнать».

Он был прав: многих моих друзей я встречаю неожиданно рано. Думаю, люди были бы поражены, узнав, сколько приходит ко мне, так и не вдохнув прохладного воздуха и не почувствовав тепла солнца на лице. Мне жаль. Я не могу раскрыть все причины. Люди винят всё подряд: стресс, еду, физические нагрузки или их отсутствие, алкоголь, несчастные случаи, магию, иногда других людей. Правда в том… что я не могу раскрыть причины. Я не могу дать ответ. Но обычно винить некого.

— Мы попробуем снова, — обещает ей Монти. — Так что в этот раз мы будем знать, ты будешь больше отдыхать… и мы попробуем снова.

1) В оригинале имя Флимонта — Fleamont, где fleа переводится как блоха.

Вернуться к тексту

2) В оригинале dung-for-brain, что в буквально переводе означает навоз вместо мозгов.

Вернуться к тексту

3) Père Noël — Отец-Рождество, Рождественский Дед, аналог Санта-Клауса во Франции.

Вернуться к тексту

4) Здесь и далее O Come, O Come, Emmanuel — это старинный рождественский гимн, предвосхищающий пришествие Христа. Песня основана на латинском тексте «Veni, Veni Emmanuel» и исполняется в период Адвента, который предшествует Рождеству.

Вернуться к тексту

5) фр: Ты больше не там, любовь моя. Ты здесь, со мной. Всё кончено. Они ушли. Всё кончено.

Вернуться к тексту

6) фр: Нет, нет, ‘Арри, ты уже не там…

Вернуться к тексту