Греческий огонь (гет)

Время тянулось в Азкабане медленно. Дни сменялись днями, проходили недели, месяцы, а я по-прежнему сидела одна в камере. Прошло то чувство, когда мне казалось, что стены сжимаются над моей головой, грозя раздавить и засыпать осколками битого гранита. Перестал досаждать вечный холод, идущий от стен и маленького окошка под самым потолком, от которого холода было больше, чем света. Стало все равно пройдутся ли сегодня дементоры вблизи моей камеры, и услышу ли я голос живого человека или нет. Апатия постепенно все сильнее и сильнее сковывала мой разум, и я проваливалась в свое детство, во времена такой далекой юности, забывая, что на самом деле перед моими глазами только голые стены, а не просторы моей комнаты в родительском доме. Я забывала обо всем, что связывало меня в той далекой жизни с миром, вычеркнувшем мое имя из списков живых. Я становилась никем.

Иногда, я слышала плач и стоны других узников. Иногда, мне казалось, что за стенкой я явственно слышу лай собаки. Но о какой собаке могла идти речь, если ты сидишь в Азкабане на ярусе для особо опасных преступников? Все это было, наверное, моей галлюцинацией. А потом, я неожиданно услышала тихий голос, доносящийся до меня из ниоткуда.

— Белла, — раздалось как-то под вечер в тишине камеры, — моя возлюбленная Белла.

Этот голос я бы не перепутала ни с чем, даже спустя прошедшие годы, я помнила бархатные переливы и вкрадчивые интонации, помнила нежность... помнила моего Тома.

— Д-да? — хриплый голос, от звука которого я отвыкла за месяцы и годы молчания, показался мне незнакомым. Да, я не могла узнать свой голос, но его помнила так, словно только вчера мы последний раз с ним говорили.

— Держись, Белла, — тихо шептал он мне. — Осталось еще совсем немного. Потерпи еще и ты будешь свободна...

И я сидела, улыбаясь обветренными губами, чувствуя, как по шершавой щеке, скатываются первые слезы, которые я пролила с момента водворения в Азкабан. Слезы капали на серую робу, едва прикрывающую исхудавшее тело, согревали сложенные на коленях руки, а я сидела и плакала от счастья, ведь он меня не забыл.

В тот день возле моей камеры было как-никогда много дементоров. Они кружились и кружились, унося с собой крупицы моего счастья, а я сидела и смеялась, не чувствуя, как вместе со счастьем мое тело покидали и остатки тепла. Очнулась я от этой эйфория, когда поняла, что больше не могу чувствовать рук. Они странно онемели и, казалось, что я больше не могу ими двигать. Таким же не послушным было и мое тело, а сердцебиение слышалось еле-еле. И я испугалась, как никогда раньше: до дрожи, до слез...

— Н-нет, нет, — шептали искусанные губы, — я не могу умереть. Только не сейчас. Не сейчас.

Всхлип разнесся по камере, и я не сразу поняла, что это я.

— Осталось еще совсем чуть-чуть. Потерпи Белла, ты же Блэк, ты все сможешь...

И старая, заученная еще в детстве истина, помогла справиться с приступом, одолела холод, подкрадывающийся к сердцу, вселила маленькую искорку надежды, и слабое тело снова принялось выживать и ждать. Ждать, когда он придет за мной.

С того дня, тюремщики окончательно решили, что я свихнулась. Я разговаривала сама с собой, пела надтреснутым голосом детские песни и романсы, кружилась под звуки слышимого одной мной вальса и разговаривала, разговаривал, разговаривала. Я говорила с моими родными, с сыном, которого так больше никогда и не видела. Обещала, что когда я выйду, то обязательно заберу его, и мы будем вместе, а я постараюсь быть хорошей матерью. Я разговаривала с Нарциссой, благодарила ее за Ригеля, ругалась с ней и смеялась ее шуткам. Я видела даже Андромеду, свою сестричку-предательницу. И наш с ней разговор больше напоминал скандал. Я кричала и доказывала, что Тед ей не пара, что она достойна лучшего, что она так меня подвела, когда сбежала накануне своей помолвки с Родольфусом, ведь именно поэтому мне пришлось выйти за него замуж, спасая семью от скандала. Знала бы она, как я ненавидела ее за этот поступок, как проклинала...

А еще я разговаривала с Томом...

И день, которого я так ждала, наконец-то, наступил. Пали стены Азкабана и передо мной забрезжил свет свободы. Еще шаг и я была на воле, вдыхала соленый аромат океана и счастливо смеялась, смотря в серое хмурое небо.

— Вот и встретились, Белла, — донесся до меня шипящий голос.

Обернувшись, я долгое время смотрела на Тома. Он изменился. От того человека, которым я его помнила ничего не осталось. Исчезли столь любимые мною синие глаза, темные волосы, в которые я так любила зарываться пальцами — тоже исчезли. Человек, да и человек ли, стоящий передо мной, ничем не напоминал мне моего Тома. Я всхлипнула, ведь тот образ, который я берегла столько лет в своем сердце навсегда останется памятью. Да и я уже ничем не напоминаю ту леди, которой была до Азкабана. Прошедшие годы изменили нас обоих, и далеко не в лучшую сторону.

— Привет, Том, — тихо ответила я, и прижалась к теплой бархатной мантии, вздрогнув от налетевшего ледяного ветра. — Я так долго тебя ждала, Том.

Закутанная в мантию Лорда, я стояла и дожидалась, когда к нам присоединятся остальные. Нас было двенадцать. Двенадцать Пожирателей, осужденных на пожизненный срок за свои преступления, и от осознания того, что мрачные стены больше не давят, в сердце поднималась радость. Я была счастлива просто стоять под порывами ветра, просто смотреть на высокую фигуру, затянутую в камзол, и просто верить, что теперь-то нас ничто и никто не разлучит.