Выбор есть всегда (гет)

(в которой Стича уже конкретно заносит)

Пятнадцатое февраля выпало на субботу, и Малфой даже счел это везением, потому что можно было проспать полдня, отгородившись от мира тяжелой бархатной шторой. Спрятавшись в тесной темноте постели от всех проблем. От врагов. От друзей. От гребаного поручения Лорда.

Хорошо бы ещё и от мыслей о Грейнджер спрятаться, но они настигали его везде и всегда неожиданно и надолго.

Малфой наконец тяжело поднялся с кровати. От долгого сна голова слегка ныла, словно вчера он перебрал на вечеринке по поводу дня Святого Валентина, а вовсе не пропустил её, сославшись на плохое самочувствие.

Слизеринец не торопился, ему совершенно не куда было спешить. В этот день он решил устроить себе своеобразный выходной, отдохнуть от попыток наладить долбанный исчезательный шкаф, от попыток придумать ещё один, заведомо провальный и неспособный никому серьезно навредить, способ убить Дамблдора. Малфой устал от этих мыслей, от постоянного страха и понимания, что он совершенно ничего не в силах изменить.

Драко долго принимал душ, стоя под теплыми струями, упруго бьющими плечи. Потом неспешно оделся и наконец покинул комнату шестикурсников...

— Это называется повезло старику-слизню! — хохотнул Грег.

— Вопрос в том, как у него оказалась эта медовуха?

— Не-а, Блейз, вопрос в том, как там оказались Поттер с дружком и с чего бы Слагхорну угощать их совсем не дешевым напитком.

Пэнс сидела на подлокотнике дивана, на котором вольготно словно довольный кот расположился Забини, и перебирала темные кудри смуглокожего парня. Блейз при этом чуть ли не мурчал.

— Вот знаешь, Пэнс, — свинья грязи найдет. — авторитетно произнес Забини под дружное гоготание Креба и Гойла.

Малфой замер, внимательно вслушиваясь в разговор друзей и не замечая боли в закушенной губе.

— Эх. Уизелу ещё крупно повезло, что у Слизня оказался безоар и Поттер так вовремя отреагировал.

— Ага... — отстраненно соглашается Блейз.

Твою мать! Ну какого хреного соплохвоста тем, кому посчастливилось отведать подброшенной Малфоем медовухи оказался именно Уизли?

По задумке, бутыль ценного напитка должна была быть подарена Дамблдору на ближайший праздник...

Хрен Вам!

Уизли всегда и все портит!

Че-е-е-ерт!

На негнущихся ногах Малфой преодолел оставшиеся несколько шагов и вышел в гостиную. Чуть хриплым голосом произнес:

— Доброе утро.

Парни ответили дружным гоготом, а Пэнси ехидно заметила:

— Смеркаться скоро начнет, Спящий Красавец, а ты все «доброе утро».

— Когда проснулся, тогда и утро. — бурчит Малфой. — что обсуждаете?

— Да вот, — привставший было Забини, вновь блаженно растекается по дивану, — радуемся тому, что несколько дней наш взор не осквернит рыжая копна поттеровского дружка.

— Хмм?

Паркинсон, вздохнув, поясняет:

— По слухам этот недоделанный с утра пораньше обожрался каких-то конфет напичканных амортенцией. Судя по всему для Поттера конфетки были, — девушка обнажает ровный ряд белых зубок в презрительной усмешке, — но это значения не имеет. Поттер схватил дружка и потащил того к Слизню. Ну и после чудесного исцеления рыжего, Слагхорн расщедрился и предложил грифам отметить прошедший Валентинов день вересковой медовухой из своих запасов... А та оказалась отравленной. — серьезно заканчивает слизеринка.

— Уизел сейчас в лазарете. Профессора в легком шоке. Школа ходит ходуном. Короче — веселуха.

Малфою хочется кричать. От настроения, бывшего совсем недавно вполне приемлемым, не осталось и следа.

— Я так понимаю, обед я пропустил? — давит он из себя, из всех своих сил стараясь сохранить лицо.

— Угу. У Винса вроде осталось что-то со вчерашней попойки.

— Принести? — услужливо подхватывается Кребб.

— Нет, спасибо. До ужина потерплю, — все так же сдавленно отвечает Малфой, — пойду лучше воздухом подышу.

И парень, резко развернувшись, покидает гостиную, в дверях которой его настигает обеспокоенный голос Пэнс:

— Мантию уличную возьми, в школьной замерзнешь!

— Я не долго.

И дверь с негромким хлопком закрывается, отрезая Малфоя от друзей, оставляя его одного в ярко освещенном слегка коптящими факелами коридоре, где можно позволить равнодушной маске стечь с лица.

Малфой быстро шагает коридорами, зло закусывает губы, неразборчиво шипит сквозь стиснутые зубы ругательства в адрес Уизли.

Какого охреневшего мордреда именно он?

Малфой ощущает, как откуда-то снизу тошнотворным комком подкатывает стыд перед рыжим, смешивающийся со ставшей уже привычной ненавистью к себе. Последнее время ранее не известное чувство вины все чаще терзало Драко, но никогда оно не было столь сильно. Даже после случая с Белл. Там он хоть изначально знал, КТО именно пострадает, был готов к этому, потому что тщательнейшим образом все продумал и рассчитал. Но сейчас...

Малфой неожиданно резко останавливается и сквозь зубы медленно втягивает воздух...

Но сейчас все иначе. Сейчас пострадал Уизли. И пусть Малфой презирал его всей душой, он не желал Вислому этого...

А хуже всего то, что сейчас в лазарете сидит она — Грейнджер — и сжимает своими тонкими, хрупкими, почти прозрачными пальцами безобразно огромную розоватую ладонь Уизела.

В отличие от стыда неотвратимой волной плавно накатившего к горлу снизу, ревность обрушивается сверху и Малфой снова теряет способность нормально дышать. И от мельтешащих в мозгу мыслей кружится голова, от раздирающих душу чувств хочется по-звериному выть, или причинить себе физическую боль...

Драко резко разворачивается к стене, одним рывком преодолевает несколько шагов и с силой опускает кулак на камень кладки...

В глазах от боли яркими фейерверками пляшут разноцветные искры. Но боль в костяшках слишком быстро ослабевает, и тогда Малфой бьёт ещё раз, уже другим кулаком. И ещё. И ёще. Слизеринец исступленно спарингует со стеной, оставляя на ней кровавые следы, периферией сознания, ещё каким-то чудом сохраняющей ясность, отмечая, как должно быть страшно это выглядит со стороны.

Когда на коже рук не остается живого места, а от боли перед глазами всё начинает расплываться, Драко обессилено опускается на пол и некоторое время сидит, почти наслаждаясь отсутствием в голове всех совершенно мыслей. Только боль и пустота...

А потом ему становится трудно вдохнуть. Словно сам замок вдруг захотел уничтожить его, раздавить всей своей непомерной массой, и Малфою кажется, что коридор начинает медленно сужаться, и воздух вокруг становится плотнее и гуще. Парень встряхивает головой, пытаясь прогнать это глупое навязчивое ощущение, но оно не проходит. И тогда слизеринец поднимается с колен и торопится к ближайшему выходу туда, где сможет наконец набрать полные легкие воздуха...

Он вываливается из замка где-то рядом с теплицами Спраут и, не замедляя хода, устремляется прочь от Школы по первой попавшейся тропке, совершенно не заботясь о том, куда она его приведет...

Морозный воздух быстро проникает под пусть и шерстяную, но совсем не приспособленную для зимних прогулок мантию и боль в разбитых кулаках притупляет почти обжигающий холод. Малфой начинает мерзнуть, но совсем не беспокоится на этот счет. Наоборот он даже рад этому, холод и боль позволяют полностью сосредоточиться на себе, и не думать о стыде перед Уизли и о хрупких пальцах Грейнджер, тонущих в ладони рыжего...

Слизеринец внезапно спотыкается, казалось бы на ровном месте, растерянно оглядывается и замечает невдалеке темнеющую гладь незамерзшего Черного Озера... И ему вдруг хочется оказаться там, на его берегу. И желание это так сильно, что Малфой решает не терять времени на поиск нужной тропки, ведущей к Озеру, а проложить новую, прямую.

Он сходит с тропы и тяжело ступает по сугробу, не обращая внимания на то, как снег набивается в туфли. Как он липнет к полам мантии, делая её неприятно тяжелой... Малфой часто спотыкается, но упрямо идет, одержимый идеей оказаться возле темной, почти зеркальной водной глади, пока не выходит на другую тропу, более широкую и утоптанную, нежели прежняя, ведущую вкруговую вдоль берега Черного Озера. И слизеринец замечает, что в нескольких десятках метров от него тропка эта раздваивается и более крупная её ветвь резко забирает вправо, огибая небольшой овражек, а другая, тонкая и чуть запорошенная снегом, ныряет в этот овражек, туда, где почти у самой воды раскинула голые ветви многовековая ива.

И парень движется именно туда, почти кубарем скатываясь к огромным вывороченным корням старого дерева, и уже не поднимается, лишь подтягивает почти отказывающееся повиноваться тело к шершавому стволу, опираясь об этот ствол спиной. И замирает в угловатой, скорченной позе, получая мазохистское наслаждение от боли и холода... От того, что мысли вдруг стали медленными и тягучими. И неясными... Почти бредовыми...

А потом в его уютный дискомфорт врывается обеспокоенный голос Грейнджер:

— Малфой? Эй, Малфой, ты слышишь меня?

* * *

Покинув лазарет вместе с пышущим негодованием Гарри, Гермиона думала вовсе не об оставленном на больничной койке друге, а о Малфое. Это было дико, она должна была, как Гарри и Джинни злиться на него, ведь в отличие от друзей она точно знала, что причиной того, что Рон оказался в вотчине мадам Помфри стал именно Малфой. Но вместо этих, вполне ожидаемых чувств, девушка испытывала почти иррациональную тревогу за слизеринца, и чем больше она об это думала, тем больше убеждалась в мысли, что ей необходимо как можно быстрее увидеть его, убедится, что с ним все в порядке.

В гостиной Гриффиндора она попросила у друга карту Мародеров и спешно поднялась в комнату девочек, что бы в одиночестве найти на волшебной карте точку подписанную «Драко Малфой». Искомое нашлось после десяти минут тщательных поисков. Слизеринец обнаружился на берегу Черного Озера...

Едва только выяснив местоположение Малфоя, Гермиона подхватилась и, спешно одевшись в теплую мантию, направилась на улицу, не забыв прихватить с собой карту, на случай, если она разминется о слизеринцем. Да и, чего греха таить, чтобы лишить Гарри возможности заметить её рядом с Малфоем, если другу придет в голову посмотреть, где тот находится.

Девушка торопилась, боясь не застать парня на берегу, опасаясь, что в таком случае ей едва ли удастся с ним поговорить. В сгущающихся сумерках берег выглядел несколько зловеще, Гермиона передернула плечами, прогоняя нелепый страх, и осторожно принялась спускаться к старому дереву, низко склонившему тяжелые узловатые ветви к воде...

Оказавшись на месте, гриффиндорка сперва подумала, что опоздала, лишь потом заметив сжавшуюся в комок фигуру, застывшую между кряжистых корней ивы.

— Малфой? — переведя дух позвала она. — эй, Малфой, ты слышишь меня?

Но молодой человек молчал, полностью игнорируя Гермиону. Тогда девушка подошла к нему близко-близко, опустилась рядом с ним на корточки и снова позвала, но уже по имени:

— Драко...

— Что ты тут делаешь? — медленно и хрипло, словно слова давались ему с трудом, спросил парень, — разве ты сейчас не должна быть в лазарете, и рыдать над своим разлюбезным Уизелом, осыпая меня проклятьями?

Гермиона моргнула:

— Ты ревнуешь что ли? — изумилась она вслух.

Малфой медленно поднял голову и возмущенно уставился на гриффиндорку, правда ответить не успел, девушка заговорила раньше:

— Вообще-то я уже была в лазарете. — спокойно произносит она. — Рон правда все ещё без сознания, но ему уже ничего не угрожает. Конечно, ему придется полежать в Больничном крыле пару дней, но он быстро восстановится. Так что я не вижу особого смысла лить над ним слезы, к тому же с этим замечательно справляется его девушка.

— Ты же не переносишь Браун...

— Ну и что? — сначала не понимает девушка, а потом, догадавшись о чем слизеринец, продолжает. — Я очень люблю Рона, как друга, а в свете этого мое отношение к Лаванде не имеет особого значения, ему с ней комфортно, а это главное... Правда осознала я это совсем не так давно, — Гермиона ухмыляется, — Знаешь, он мой самый лучший друг. Гарри мне как брат. Младший. А Рон... А Рон много ближе. Гарри более замкнутый, он не такой откровенный. Честный, но не откровенный. А Рон открыт, словно книга, всегда распахнут навстречу. И любая его мысль очень четко видна, в этом его сила и одновременно слабость. Именно из-за этого у нас и случилась столь крепкая дружба, за пять лет я так привыкла к тому, что он всегда рядом, так привыкла, что ему вечно что-то надо объяснять и чем-то помогать. Так привыкла проводить с ним время, что факт появления в его жизни ещё одного человека, лишавшего меня ронова общества, я эгоистично приняла в штыки. Теперь думаю, что это, в общем-то, вполне нормальная реакция, вот только я ошиблась, когда решила, что ревную от того, что люблю... Нет, просто у меня отняли то, что принадлежало мне. И кто? Какая-то глупая кукла Браун! Я её всегда терпеть не могла, естественно мне не пришелся по душе выбор Рона. Это нормально...

Девушка некоторое время молчала, глядя куда-то поверх малфоевской головы, а потом очень серьезно закончила, переведя взгляд на слизеринца:

— И даже теперь, когда в его жизни есть девушка, я знаю, что Рон всегда рядом, что он всегда подставит мне свое плечо. Что стоит мне протянуть руку и он ободряюще сожмет её в своей... И это даже хорошо, что мы не любим друг друга

— Зачем ты пришла? — хрипло спрашивает Малфой после непродолжительного молчания.

— Если ты думаешь, что я тебя искала специально, то ты ошибаешься, — поспешно лжет гриффиндорка, — но, сдается мне, я наткнулась на тебя как раз вовремя: ещё чуть-чуть и ты окоченеешь здесь насмерть... У тебя уже губы побелели от холода. Какого хрена ты поперся на улицу в таком виде? Где твоя роскошная уличная мантия?

— В шкафу... — все так же хрипло отвечает парень, — мне и в этой не плохо...

— Ты замерз, Малфой... — произносит она, — у тебя же язык еле ворочается... Пойдем в замок, я тебя провожу — уже темнеет и едва ли мы кого-нибудь встретим. Пойдем?

— Мне тут хорошо, Гренджер...

— Пойдем, — упрямо говорит девушка и хватает его спрятанную в длинном рукаве школьной мантии ладонь, молодой человек морщится от резкой боли.

Эта его гримаса заставляет Гермиону обеспокоено закатать шерстяной рукав и её взору открывается припухшая израненная рука Малфоя, девушка проделывает то же самое с другой его рукой и находит её в столь же плачевном состоянии.

— Малфой? — изумленно шепчет она.

— Проваливай, Грейнджер, — горько и зло выплевывает парень.

Но вместо того, что бы послушаться, гриффиндорка придвигается ещё ближе и, Распахнув свою мантию, обнимает окоченевшего слизеринца за плечи, делясь с ним своим теплом. И тогда молодой человек стонет:

— Я не могу так больше...

— Расскажи мне, — негромко уговаривает она. — я могу тебя выслушать. Я думаю, что даже понять тебя смогу, хоть это и звучит странно и неправдоподобно... Только за прошедшие несколько месяцев мой мир настолько изменился, что я уже ничему не удивляюсь. И прежде всего не удивляюсь себе...

— Ты не понимаешь... Я не могу...

— Тогда давай я залечу твои руки, и мы пойдем в школу, Слышишь? — теребит девушка его плечи, — Пойдем. Это самоубийство сидеть тут и замерзать...

— Нет...

— Ты замерз совсем...

— Тогда согрей меня, — шепотом просит Малфой и, обхватив её талию, тянет Гермиону к себе, ближе...

И девушке приходится забраться между его ног и сидеть в совсем не удобной позе, тесно прижавшись к его груди...

Он так сильно сжимает её в объятиях, что гриффиндорке больно, но она даже не делает попыток высвободиться. Нет, она лишь крепче сжимает его плечи и утыкается носом Малфою в основание шеи.

И Гермионе кажется, что её сердце вот-вот разорвется от нестерпимой боли. От того, что в иных обстоятельствах то, что происходит сейчас, заставило бы её радостно улыбаться и чувствовать себя самой счастливой в мире. Если бы не было лежащего в лазарете Рона, Темной Метки на предплечье Драко. Если бы не было этой страшной войны...

Гермиона поднимает голову с его плеча и смотрит на его искривленное в горькой гримасе лицо, видит его зажмуренные глаза и ранку на прокушенной губе:

— Что со мной происходит, Драко? — шепчет она. — Что происходит с нами?

— Я думаю, нам обоим известен ответ, — хрипло вдыхает, все так же не открывая глаз, Малфой, — только принять его мы не имеем права...

Девушка касается ладонью его почти ледяной щеки, заставляя парня зажмуриться еще сильней. Еще сильнее прижать её к себе...

— Посмотри на меня, ну же! — просит она и, когда Малфой открывает глаза, продолжает, — все будет хорошо, я знаю. Надо просто идти вперед и не останавливаться, не сдаваться. Я уверена, если захочешь, ты сможешь поступить так, как нужно тебе. Найдешь способ сделать это, иначе ты уже будешь не ты.

— Откуда в тебе столько наивности и веры? Как ты умудрилась сохранить все это в себе? — шепчет он, прежде чем коснуться губами её губ.

Её поцелуй обжигает, Малфою на мгновение становится почти больно, настолько горячи грейнджеровские губы. А ещё Малфою становится мокро, потому что девушка плачет, и её слезы добавляют в поцелуй привкус горечи...

— Я очень хочу тебе помочь, — искренне произносит Гермиона, когда он отстраняется, — но в моих силах только выслушать тебя, разделить это с тобой... Позволь мне помочь тебе этим. Возможно, этого мало, но...

— Этого слишком много, — не соглашается парень, — я не стою этого.

Гриффиндорка резко вдыхает, что бы возразить, но не успевает. Малфой заговаривает первым:

— Хорошо. Я расскажу тебе о том, что поручил мне Лорд, но с одним условием.

— Каким, — настораживается Гермиона.

— Я расскажу тебе все через неделю, здесь же, если согласишься дать мне Непреложный обет в том, что до конца этого учебного года ты выполнишь одну мою просьбу, которая не причинит вреда ни тебе, ни кому бы то ни было иному. Не повлияет на ход войны и не заставит тебя предавать своих друзей. Если ты согласишься дать мне такой обет, я отвечу на твои вопросы...

— Простого обещания тебе не достаточно?

— Я слизеринец, Грейнджер, я должен подстраховаться...

— Хорошо, — кивает головой, соглашаясь на условие молодого человека, Гермиона и немного отодвигается, — дай я посмотрю твои руки.

Малфой протягивает ей ладони и чуть морщится от боли, когда девушка аккуратно ощупывает раненую кисть.

— Не похоже, что бы ты с кем-то дрался, разве что с каменным истуканом, — комментирует она.

— Почти угадала, — пожимает плечами слизеринец, — стена в коридоре, ведущем в подземелья.

Гермиона поднимает на Малфоя удивленный взгляд, но молчит. И Драко благодарен ей за это молчание...

— Все, я закончила. Правда тебе все равно нужно будет воспользоваться заживляющим, но...

— Я вижу, Гермиона. — негромко обрывает он. — Синяков и открытых ран нет и хорошо. Опухоль сама спадет к утру... Спасибо. — так же тихо благодарит он, а девушка шепчет:

— Ерунда. Не за что... — Гермиона встает и протягивает Малфою руку, но тот поднимается сам, опираясь на шершавый ствол старого дерева, не принимая хрупкой девичьей руки.

— Иди вперед, Грейнджер, нас могут увидеть, хоть и стемнело уже. Это будет не очень хорошо...

— Но... — озадачено не соглашается девушка.

— Иди... Я пойду следом... Если не веришь, можешь оглянуться и убедиться. Если не заметишь меня за собой, вернешься... Иди.

Гермиона неуверенно кивает и медленно поднимается по крутому берегу, чувствуя на себе пристальный взгляд слизеринца.

Она оборачивается метров через сто, и облегченно вздыхает, потому что видит идущего позади Малфоя. Тогда Гермиона, уже не оглядываясь, идет в школу, лишь в гостиной факультета вспомнив, что Драко не назвал время их встречи через неделю...