Выбор есть всегда (гет)

(в которой Стич начинает коллекционировать штампы.)

_____________________________________________________

Из разговора с Первым Читателем, действующим на добровольно-принудительных началах:

— Мать, твой мед в бочку не влезает! — Иркина, долбясь лбом в стену.

— Я напишу предупреждение, что «флафф на флаффе флаффом погоняет», — мерзко лыбится Стич.

— Не, это не флафф, это пафосная хрень!

— Все мои работы — пафосная хрень... — Стич пожимает плечами.

— Да. — соглашается Иркина — Все твои работы — это пафосная хрень и у них есть только один плюс — их, почему-то, интересно читать. От этого они не перестают быть пафосной хренью, но читать интересно...

— А еще я заоосила Малфоя! — радостно сообщает Стич и продолжает писать свою хрень...

_____________________________________________________

Драко Малфой всем своим существом ненавидел Гермиону Грейнджер, ненавидел яростно, до умопомрачения... За одно только существование...

Его раздражало в ней все: её голос, её вечно поднятая рука на уроках, искренняя радость каждому «превосходно» в эссе. Её смех вызывал такую жгучую ярость, что трудно было сглотнуть...

Драко презирал её за происхождение, за отзывчивость, за непонятную ему готовность всегда подставить спину за друзей...

Он ненавидел её до бешенства. Он никогда не мог пройти мимо неё спокойно. Он посвящал огромное количество времени на выдумывание очередной гадости, чтобы быть готовым ударить её побольнее при следующей встрече...

Ему нравилось быть ублюдком в её глазах.

Ему нравилось, что она вынуждена думать о нем.

Ему нравилось представлять, как плачет она из-за его слов.

Так было. И это было нормально. Понятно и просто. Другого Драко и представить себе не мог.

Но в конце пятого курса, узнав, что в Министерстве её серьезно ранило заклинанием Долохова, он с удивлением ощутил, как что-то внутри его существа сжалось от ужаса, как вдруг на несколько болезненных секунд замерло сердце, а потом набатом застучало в висках.

«Это жалость?» Спрашивал он себя. «Но я не могу жалеть её! Кто она такая? Всего лишь грязнокровка Грейнджер! — убеждал он себя, стараясь дышать ровнее и тем самым успокоить сошедшее с ума сердце, гулко бухающее о грудную клетку. — Это всего лишь грязнокровка Грейнджер. А нервничаю я из-за отца, схваченного и посаженного в Азкабан.»

Он почти убедил себя.

Он даже перестал думать о ней.

Он запретил себе вспоминать о свое постыдной реакции на новость, которая должна была вызвать в нем лишь злорадное удовлетворение.

Он почти чувствовал его...

Пока не увидел в своем доме Долохова...

Малфой наблюдал за русским, за его ухмылками, за его манерами. Смотрел, как тот вальяжно расхаживает по паркету взад-вперед, слушал, как он изощряется в комплиментах его матери и ощущал, как откуда-то снизу поднимается, подавляя собой все остальные чувства, гнев. Драко смотрел на правильные черты его красивого лица и ловил себя на желании разбить об него свои кулаки. Да! Вот таким именно, совершенно магловским способом, наказать Долохова за грязнокровку Грейнджер.

Он сходил с ума?

Возможно.

Он не смог до конца это выяснить и понять — Темный Лорд озаботился об отсутствии в его голове ненужных мыслей.

Это чертово поручение теперь занимало все существование Драко Малфоя. У него не оставалось сил на то, что бы думать о Грейнджер или её проклятых друзьях. У него не оставалось времени даже замечать их...

Но иногда он ловил себя на том, что заворожено смотрит, как розовые, всегда чуть обветренные губы Грейнджер задумчиво пощипывают кончик писчего пера. Как её трогательно хрупкие, до прозрачности тонкие пальцы ловко перебирают страницы огромного фолианта в поисках нужной статьи...

«Ты сходишь с ума, Малфой! — говорил он себе. — Это же Грейнджер!»

Но помогало все хуже...

Он ловил себя на том, что судорожно сжимает палочку и стискивает зубы, чтобы не применить к идиоту Уизли круцио прямо в Большом зале. Малфой на себе испытал это чудное проклятие и знал, что никому даже врагу, он никогда не пожелает пережить это. Но глядя на рыжеволосого кретина у всех на виду лапавшего своими огромными ручищами пустышку Браун, он мечтал запытать его до безумия, как когда-то поступила его ближайшая родственница с родителями простака Лонгботома, за боль и тщательно сдерживаемые слезы в карих глазах...

«Нет, Малфой, ты не сходишь с ума. — говорил он себе. — Ты уже сошел...»

* * *

Малфой не хотел выполнять хреново поручение Лорда, но и альтернативного выхода не видел. Он почти перестал спать. Он довел себя до нервного истощения и опустился до того, что стал вести дружеские беседы с привидением.

Он ненавидел себя...

Дружба с Плаксой Миртл...

А как ещё можно было назвать это? Никому кроме тени давно погибшей девушки он никогда не показывал себя настоящего, того Драко Малфоя, что был спрятан глубоко внутри, за холодным фасадом потомка чистокровного рода. Того себя, которого и сам толком не знал.

Туалет Плаксы Миртл Драко посещал регулярно. Это было единственное место в Хогвартсе, где Малфой мог позволить себе если не слезы, то хотя бы хриплый вой. И он ощущал странное успокоение от понимающего, чуть сочувственного молчания вздорного привидения.

Эта комната находилась в редко используемом коридоре, и не пользовалась бы популярностью, даже если бы там не было Миртл. Поэтому Малфой приходил туда почти не таясь, будучи уверенным, что никого там не встретит.

Он просчитался.

В Хэллоуин какая-то нелегкая занесла в тот коридор Грейнджер и она видно решила облегчиться на всякий случай, или умыться... Малфой не знал.

Он стоял, судорожно ухватившись за край фаянсовой раковины, ощущая как от брызг воды из открытого на полную мощь крана намокли рукава его шелковой рубашки, и с ненавистью смотрел в зеркало на свое перекошенное отражение. И не сразу заметил её.

Грейнджер застыла почти в дверях, с нескрываемым ужасом глядя на Драко, и ему потребовалось несколько долгих секунд, чтобы осознать, что девушка смотрит вовсе не на его лицо, а ниже, туда, где намокшая ткань рубашки обрисовала черную метку...

Твою ж мать!

Он не знал что делать. Грейнджер была слишком близко к двери, а его палочка находилась слишком далеко, чтобы успеть выхватить её и удержать грязнокровку. И если она успеет выскочить, Драко не сможет её догнать, хотя бы потому, что в таком виде лучше никому не показываться, а то ведь такими вот столбиками, по примеру Грейнджер, могут замереть все очевидцы.

Эта мысль пролетела в мозгу молниеносно, заставила моргнуть и глубоко вздохнуть, сквозь стиснутые зубы втягивая воздух.

Твою мать!

Видимо последнее он произнес вслух, потому что Грейнджер дернулась, отмирая, и вместо того, чтобы опрометью броситься вон из туалета, в мгновение оказалась рядом со слизеринцем, клещом впившись в его левое предплечье:

— Нет, Малфой! — с какой-то обреченной отчаянностью выдавила из себя.

А он стоял и смотрел на неё, отстраненно поражаясь тому, какая она маленькая, едва ему по плече. Изумленно глядя, как по её щеке стекает одинокая, прозрачная слезинка.

И вместо того, чтобы грубо оттолкнуть её, выхватить палочку и применить к гриффиндорке обливейт, он стал осторожно разгибать горячие хрупкие пальцы, почти боясь сломать их, освобождая свою руку.

— Нет, ты не мог... — шепчет она.

А Малфой вдруг чувствует усталость. И просто не может обругать её, отшвырнуть от себя, больно толкнув в грудь и применить, наконец, заклятье забвения. Не может...

Или не хочет?

— Как видишь, ты ошибаешься. — хрипло произносит он, когда его рука обретает свободу.

И смотрит в её тревожные глаза. И не понимает что происходит. И думает, что сошел с ума...

Или это она сошла с ума?

— Но это ужасно!

Малфой лишь ухмыляется, вот только ухмылка выходит горькой. Совсем не малфоевской.

— Тебе же всего семнадцать. — с какой-то непонятной ему болью шепчет Грейнджер.

— О! Темный Лорд как раз так и поздравил меня с совершеннолетием. Отличный подарок, не так ли?

Вот только в голосе совсем нет яда. Почему-то именно сейчас он не может говорить с ней так, как должен, как привык.

Как она ждет от него...

— Это ужасно... — и по бледной щеке медленно скатывается вторая слеза.

— И я даже не стану спорить. — с горькой иронией отвечает он, разворачивается и движется к выходу.

И слышит удивленный голос:

— Ты так и уйдешь?

Тогда он срывается. И сам пугается своей, видимой в зеркало, неестественной улыбки, кривящей лицо:

— А ты предлагаешь мне заавадить тебя прямо тут? Поверь мне Грейнджер, я совершенно не горю желанием становиться убийцей раньше времени. Уверяю, у меня будет ещё масса возможностей! Применить к тебе Обливейт? В моём нынешнем состоянии я могу просто не рассчитать силу заклинания и превратить тебя в человекоподобный овощ... И все равно меня вычислят...

Она долго молчит, смотрит на него своими невозможными глазами и молчит. А Драко опять чувствует биение сердца в висках, и ему отчего-то становится трудно дышать.

— И ты не боишься, что я расскажу Дамблдору?

— Мне все равно.

И Малфой понимает, что не врет. Что ему действительно все равно скажет она кому-нибудь или нет.

Вряд ли станет хуже, чем есть...

Он поворачивается и уходит, уже на пороге туалетной комнаты слыша, как Грейнджер ломким шепотом произносит заклинание...

И рубашка становится сухой.

И мокрая ткань больше не липнет к коже.

(при написании которой Стич ещё ведет себя прилично)

Гермиона чувствовала себя предательницей. Она понимала, что просто обязана поставить в известность Дамблдора, что должна рассказать о Малфое Гарри. И не могла себя заставить...

Она так и не поняла, почему вместо того, чтобы, как и хотела, убежать из туалета, она бросилась совсем в другую сторону. Бросилась к тому, кого презирала и ненавидела всю школьную жизнь. К тому, в ком не видела даже толику добра и света. К которому даже жалость не испытывала никогда...

Но его лицо искаженное такой нестерпимой болью заставило сердце судорожно сжаться, пропуская удар, а ноги — пересечь разделяющее их расстояние.

Жалость? Нет. Что-то другое. Что-то чему Гермиона пока не могла подобрать название...

Если бы он сказал ей грубость. Если бы повел себя так, как она привыкла — Гермиона не задумываясь бы отправилась к директору.

Но Малфой её удивил. В тот момент, он словно снял с себя маску негодяя, к которой все так привыкли. Видимо он так устал, что на поддержание привычного Гермионе имиджа у него просто не хватило сил. А может и желания.

Грейнджер ни на секунду не усомнилась в его искренности: так достоверно и честно невозможно сыграть.

В её мозгу билась мысль: неужели это и есть настоящий Малфой? Неужели они все ошибались на его счет, думая, что тот ждет метку как манну небесную? И что же ей теперь делать?

— Гермиона, с тобой все в порядке? Ты такая бледная. — говорила внимательная Джинн.

— Герм, ты плохо ешь сегодня, тебе нездоровится? — спрашивал добрый Невилл.

А Гарри продолжал следить за Малфоем в своей параноидальной убежденности в том, что тот Пожиратель Смерти. И Гермиона не могла найти в себе сил сказать другу, что он прав.

— Нет, все нормально. Я просто устала. — улыбалась она друзьям.

Дни шли за днями. Иногда она ловила на себе удивлено-непонимающие взгляды слизеринца, но никогда не отвечала на них. Она вообще избегала Малфоя, да он и не искал встреч.

Её убивало это. Все было слишком не правильно. Все было слишком сложно, и Гермиона не видела выхода из ситуации.

А потом случилось несчастье с Кетти Белл. И Гарри вовсе не обязательно было убеждать её в виновности Малфоя. Она и так знала, что кроме него совершить подобное просто не кому.

И все равно не могла себя заставить рассказать о Черной метке, увиденной на предплечье слизеринца. Она сидела в гостиной факультета, слушала, как ребята обсуждают случившееся, но ловила себя на том, что плохо понимает звучащие слова, словно к её голове с обеих сторон привязали две подушки и сквозь них долетали лишь глухие обрывки фраз:

-... Ужасно, то что произ...

— ...Кетти отправили в Мунго...

— ...Колдомедики говорят, что все будет хор...

— Это все Малфой! Я знаю.

Неожиданно четко слышит голос Гарри и произносит:

— Он всего лишь мальчишка, как ты и Рон.

Но получается неубедительно. Она сама себе не верит, потому что знает, что это ложь. Что на руке у Малфоя отвратительная метка. Что только Малфой мог это сделать...

И тогда она встает и уходит, провожаемая непонимающими взглядами друзей. Молча покидает гриффиндорскую гостиную и идет наугад, не выбирая дороги куда-то вглубь Школы. Идет, опустив голову, слепо пялясь в пол, расплывающийся от застилающих глаза слез.

Она не знала сколько прошло времени. Просто в какое-то мгновение в её сознание пробился звук. Толи вскрик, толи взрык... Что-то резкое. Отчаяное...

Девушка оглянулась, узнавая коридор в северной части замка, здесь располагались заброшенные аудитории, ожидающие ремонта. Вообще-то преподаватели не приветствовали их посещения, и Гермиона всегда избегала этого места, не имея привычки нарушать предписания профессоров.

Звук повторился. Он доносился из-за приоткрытой двери ближайшего класса и, движимая нелепым любопытством, Гермиона зашла в кабинет.

В помещении, заставленном пыльными партами темно, но не заметить чернеющий на фоне окна силуэт молодого человека, сидящего на подоконнике, было сложно.

Гремиона узнала его сразу. И даже хотела уйти, но почему-то, как и тогда в Туалете Миртл, почти против воли стала приближаться к окну, сама не понимая, зачем ей это. И только оказавшись на расстоянии вытянутой руки от слизеринца, учуяла запах алкоголя.

Малфой был пьян. Левая рука сжимала горлышко ополовиненной бутылки огневиски.

Он просто смотрел на неё. И, странно, но несмотря на то, что сидел он против света, Гермиона замечательно видела выражение его глаз. И так непривычно взъерошенные волосы, отражающие свет луны.

— Привет, Грейнджер. — язвительно шепчет он. — Я категорически не рад тебя видеть, вали отсюда, а?

Девушка тяжело вздыхает и присаживается на краешек стоящей рядом парты. Совсем близко к Малфою, почти касаясь своими коленями его.

— В Хогвартсе нельзя пить. — негромко говорит она.

— Так сними с меня баллы. — равнодушно отвечает парень, и все также пристально глядя на неё, подносит к губам горлышко бутылки и демонстративно пьет, почти с вызовом.

— Это ведь ты... С Кетти Белл... — получается как-то хрипло.

— Молодец, Грейнджер. — шепчет слизеринец и вдруг, резко выпрямившись, кричит: — 10 баллов гриффиндору.

Гермиона вздрагивает, испуганно оборачивается:

— Не кричи, профессора могут услышать.

— А пусть. Хрен с ними. — обреченно отвечает он.

Грейнджер некоторое время сидит, а потом накладывает на кабинет заглушающие чары. Ей вовсе не хочется быть застуканной здесь с Малфоем. И она могла бы уйти, но почему-то не делает этого. Просто смотрит в его глаза и от их выражения становится горько.

— Зачем?

Малфой отводит взгляд. Откидывается назад, опираясь на оконное стекло и поднимает глаза в потолок. Молчит. Долго. Так долго, что Гермиона уже думает, что он не ответит. Так долго, что Гермиона давно забыла бы вопрос, если бы не его важность. Так долго, что Гермиона уже собиралась повторить.

Но Малфой снова поворачивается к ней и глядя в глаза криво ухмыляется:

— Ты не поверишь, Грейнджер, у меня не было выбора.

— Ты мог убить её. — шепчет девушка.

— Нет. Не мог. — твердо, почти трезво, отвечает он. — Риск, конечно, был, но я постарался свести его к минимуму. С ней все будет хорошо, поверь мне. — Малфой вдруг улыбается грустно, — Хотя можешь не верить. Действительно глупость сморозил.

— Я верю. — сама себе удивляясь говорит Грейнджер и понимает — не врет. Она ему сейчас не врет. Она действительно верит малфоевскому «с ней все будет хорошо».

Она сошла с ума?

— Тебя не удивляет сюрреализм происходящего? — и заинтересовано смотрит, а она неожиданно для себя улыбается:

— Ещё как. Действительно сюр.

И они негромко смеются, вот только смех слишком быстро стихает.

— Да...

— Да. — вторит он ей.

— Давно хотел спросить, — прерывает тишину парень, — Да как-то все случай не выпадал, сама понимаешь.

— Ну да...

— Так вот. Что ты нашла в этом рыжем болване?

— Тебе какое дело, — сразу ощетинивается девушка.

— Если я спрашиваю, значит, дело есть.

Гермиона не отвечает. Более того, она пытается встать, но Малфой оказывается быстрее и не дает ей этого сделать, почти нависая над ней.

И глаза у него становятся странными. Почти черными. А ведь Гермиона почти забыла, что он пьян.

— Ты такая красивая, — шепчет он, осторожно отводя длинную челку с её лица.

— Ты спятил, Малфой? — голос срывается и чуть хрипит.

— Да...

Слизеринец наклоняется ближе и Гермиона чувствует его дыхание, и почти пьянеет, вот только не понятно от чего? От запаха выпитого Малфоем огневиски или от близости слизеринца и его потемневших глаз.

И Гермиона понимает, что он хочет поцеловать её. Её! Грязнокровку Грейнджер. Он! Мерзкий ублюдок Малфой. А она не находит в себе отвращения. Наоборот, робко движется к нему навстречу.

— Завтра ты будешь блевать при одном воспоминании об этом. — чуть слышно шепчет она.

— Возможно. А ты?

— А мне, наверное, будет очень больно... И стыдно... И...

— И это будет завтра... — заканчивает Малфой, накрывая её губы своими.

Нежно и ласково, почти робко, сам от себя не ожидая этой осторожности, он целует Грейнджер и у него сносит крышу от того, как искренне она отвечает ему.

И в этом нет ничего знакомого ему раньше. Почему-то её совсем не хочется ломать, сминать и подавлять собою. Хочется только, чувствовать её соленые губы и ощущать её тонкие пальцы в своих волосах...

— Сюрреализм. — шепчет Грейнджер, когда молодой человек отстраняется.

— Да. — соглашается тот и уходит, не оборачиваясь...

А на утро Гермиона вовсе не ощущает стыда и даже не подозревает, что Малфоя совсем не тошнит при воспоминании о вчерашнем...

* * *

Хогвартс утопал в новогодних гирляндах. Школьники ходили с глупыми улыбками на лице. И отовсюду слышалось совершенно разные, но одинаково возбужденные диалоги, основной идеей которых были подарки на грядущее Рождество.

Малфою же было все равно. На каникулы он оставался в Школе, под благовидным предлогом работы над поручением Лорда.

На самом же деле, ему просто не хотелось возвращаться на руины своего дома.

Руины...

Жалкие развалины когда-то уютного поместья...

Нет, Малфой-менор не был разрушен в прямом смысле слова, но в восприятии Драко он перестал быть тем домом, в котором всегда жила сказка, куда всегда хотелось возвращаться, где, казалось, что миром правят Великолепнейшие Король и Королева, а он — принц.

Теперь он — ничтожество...

Причем даже в своих глазах.

Он бы со спокойной ухмылкой принял это от Поттера сотоварищи. Он прекрасно осознавал, что не может, да и не хочет, что характерно, не быть ничтожеством в глазах Лорда и его ближайших последователей — и его это не ранило.

Но с каждым днем все больше и больше убеждаться в собственном ничтожестве. Опускаться в собственных глазах все ниже и ниже.

Невыносимо!

Почти все свое время он тратил на поиск выхода из ситуации. Ведь должен же он быть? Только не находил. Ничерта он не находил выхода.

Над ним гильотиной нависло это гребанное лордово поручение, и что бы выбраться из всего этого живым, необходимо было выполнить хотя бы первую его часть. Починить этот хренов шкаф. Но у Малфоя не получалось...

Он перерыл массу литературы, он испробовал кучу заклинаний... Он чуть не головой бился в эту антикварную рухлядь — в результате, что вполне ожидаемо, заработал себе только стойкую головную боль, не снимаемую даже самыми сильными обезболивающими.

И этот чертов Снейп, нудно твердящий в своем псевдоблагородном порыве:

— Я могу и хочу Вам помочь, мистер Малфой. Дайте мне помочь Вам.

Пока ему помогала лишь Грейнджер...

Малфой даже не заметил когда перестал пытаться понять, что с ним происходит, а просто смирился с тем, что испытывал к гриффиндорке. Глупо, но теперь он даже в мыслях не мог позволить себе её оскорбить и оттого, становилось труднее. Ему приходилось избегать стычек с Поттером, а в случае когда этой самой стычки не избежать — приходилось спешно ретироваться. Эти «уходы» от драки только обостряли вполне обоснованную манию преследования Золотого Мальчика. Ну конечно, такое поведение было не свойственно Малфою, а значит, он что-то затевает.

Если бы только Поттер знал, насколько прав!

А Грейнджер знала. И молчала. Судя по глубоко залегшим темным синякам под глазами — плохо спала. Почти не ела. И ходила дерганой тенью... Словно отражение Малфоя.

И ему парадоксально становилось легче от осознания того, что она, грязнокровка Грейнджер, лучшая подруга Поттера, разделила с ним, с Драко Малфоем, гребанным Пожирателем Смерти это ощущение собственной ничтожности и неспособности что-либо изменить.

Они не общались. С чего вдруг? Они даже не смотрели друг на друга когда пересекались в Большом зале, или в библиотеке, или на уроках...

Но при этом, Драко был уверен, что она осязает его всем своим существом, точно так же как и он чувствует её...

Что это?

Как обозвать это хреново чувство?

Ну не любовь же, в конце концов!

Какая к Мерлину любовь? С чего бы? Он просто ненавидел Грейнджер. Она просто презирала его. Все взаимно до нервного тика!

А теперь они взаимно не понимали, что чувствуют друг другу...

Ведь не может это быть любовью!

Но иногда. Очень редко. Малфой позволял себе мысль о том, что если бы все сложилось чуть-чуть иначе, возможно, все было бы по-другому...

Ну да! Например в Хэллоуин Грейнджер не зашла в тот злополучный туалет и они бы все ещё ненавидели друг друга, и Малфой все ещё ломал голову над тем, что же происходит с ним в отношении к Грейнджер.

Потому что для того, что бы представить себя счастливым рядом с ней, ему приходилось мысленно менять слишком многое...

А потом в Школу вернулась Белл.

Ей ну никак нельзя было вернуться после каникул. Нет, она так соскучилась по учебе, что решила явиться в праздничный Хогвартс, чтобы уехать через три дня вместе с со всеми разъезжающимися на каникулы домой учениками.

Какого черта, она нарисовалась здесь?

Какого черта, Поттер так не вовремя обернулся, успев заметить определенные эмоции на лице не ожидавшего встречи с Белл слизеринца?

И конечно же Поттер сделал правильные выводы...

А Малфой потерял бдительность. Не заметил того, что вслед за ним, спешно покинувшим Большой зал, целеустремленно шел Золотой мальчик.

Не заметил... Да и если бы заметил, то что?

Естественно увидев Малфоя, почти рыдающего, в туалете Миртл, Поттер начал орать обвинения. А Драко был слишком взвинчен. Ему просто необходимо было выплеснуть из себя все то, что копилось в нем прошедшие месяцы... Он утаптывал и уминал в себе это «все», но места больше не становилось. И сегодня Белл стала последней каплей, переполнившей котел...

Что может быть лучше хорошей драки, для снятия стресса? А драка с Поттером была хороша! Она была почти как секс после долгого воздержания. Такая же страстная и честная. Откровенная искренняя ненависть витала в воздухе вместе с крошечными водяными брызгами, шла волнами, от звуков разрезающих воздух заклинаний... Да это было почти как секс.

Вот только вместо оргазма пришла боль. Словно его пытались заживо покрошить в гуляш. И стало невозможно стоять. И мир вдруг окрасился красным.

И последней мыслью была Грейнджер.

Не мать...

Не Лорд, будь он трижды проклят...

Не что бы то ни было иное, а Грейнджер, которую он так давно не видел.

Глупость несусветная...

(в которой Стич начинает хулиганить)

— Гарри! — девушка ворвалась в пустую гриффиндорскую гостиную и принялась оглядываться в поисках друга. — Гарри, черт возьми, где ты?!

— Я тут, Герм, не кричи...

Голос был тусклый и усталый, и раздавался откуда-то из-за дивана. Гарри сидел перед камином, подтянув к груди ноги и опираясь на стоящее рядом кресло.

— Что ты наделал, Гарри? — негромко спросила Гермиона, присаживаясь рядом и не отрывая от друга сочувствующего взгляда.

— Я не знал, что это заклинание настолько для врагов. Я думал, что это что-то вроде левикорпуса, что-то обидное, но никак не опасное.

— Думал он, — бурчит Грейнджер. — Жопой ты думал, Гарри.

— Грубая формулировка, но возможно единственно верная. — с усмешкой комментирует Поттер.

— А я говорила тебе, что эта книга не доведет до добра.

— Я помню. В любом случае теперь это не важно — ничего не изменить, увы.

— Отдай мне её. — просит девушка.

— Нет. Прости, Герм, но я не могу...

— Но, Гарри!

— Ты не дослушала, Герм, я не могу её тебе отдать, потому что её у меня больше нет.

— Ты её уничтожил? — с надеждой спрашивает Гермиона.

— Нет. Я не мог её уничтожить, но я её очень хорошо спрятал. — уверенно и открыто смотрит в глаза подруги.

— Но ведь ты знаешь, где она.

— Теоретически...

— Теоретически?

— Ну да. Я знаю что она спрятана в выручай комнате, но там столько всякого хлама, а я был в таком состоянии, что едва ли вспомню, куда именно второпях сунул этот принцев учебник. — не громко проясняет Гарри.

— Хорошо хоть так. — девушка глубоко вздыхает.

И друзья долго сидят в тишине, почти касаясь друг друга. Молча слушают треск поленьев в камине. Смотрят на танец языков пламени. Наконец Гермиона разрывает тишину:

— Гарри, мне нужна мантия невидимка, ты не мог бы одолжить её мне?

— Идешь на свидание? — с легкой улыбкой любопытствует Поттер, а Грейнджер мысленно пожимает плечами — едва ли это можно назвать свиданием...

— Нет, мне просто надо попасть в Запретную секцию.

— Даже так? И что ты там хочешь найти?

— Я готовлю обзор литературы по чарам, в одной из статей автор ссылается на данные из достаточно редкой и древней книги.

— Ты уверена, что книга безопасна.

— Вполне. Её поместили в Запретную секцию только потому, что она содержит одно неразрешенное Министерством зелье.

Друг кивает. Он даже в мыслях не допускает, что Гермиона может сказать неправду, поэтому верит безоговорочно. Это Рону пришлось бы долго и обстоятельно все объяснять, а Гарри не настолько любопытен, чтобы оскорбить подругу недоверием. Он встает и уходит в спальни, через несколько минут возвращаясь с аккуратным свертком в руках.

— Вот, держи.

— Спасибо, Гарри.

Девушка целует друга в щеку и уходит к себе. До ночи ещё масса времени, а ей есть чем заняться. В конце концов, она не так и врала ему про эссе по чарам.

Она выходит из комнаты, когда в гостиной уже гарантированно никого нет. Часы совсем недавно отсчитали полночь, и Хогвартс погрузился в сон. Вероятность встретить кого-нибудь конечно же оставалась, но именно поэтому Грейнджер взяла у друга мантию-невидимку. Девушка покидает гостиную и направляется совсем не в сторону библиотеки.

Мадам Помфри спит чутко, это известно всем, поэтому Гермиона ставит самые сильные заглушающие чары на её комнату — ей не нужны свидетели.

Лазарет пуст и темен, из десятка коек занята лишь одна и гриффиндорка замирает на полпути к ней.

Зачем она пришла?

Ведь вовсе не для того, чтобы убедиться в живучести Хорька. Нет. Что-то другое двигало ею, когда она просила мантию у друга. Что-то с родни необъяснимой, но твердой уверенности — она должна прийти.

Обязана...

Кому? Себе или ему?

Девушка тряхнула головой. Она никому ничем не обязана, тем более Малфою...

Тогда себе.

Давай, Грейнджер, признайся, что узнав о случившемся в Туалете Миртл, ты испугалась вовсе не за Гарри. Будь с собою честной. Признай, наконец, что этот парень стал для тебя парадоксально важен. Что ты боишься лишиться этой зыбкой возможности узнать его с другой стороны, незнакомой тебе...

Давай, Грейнджер, скажи это хотя бы про себя! Не стоит больше отговариваться любопытством, ты вовсе не препарируешь его душу. Ты препарируешь свою...

Ведь то, что он стоял тогда пред тобою без извечной маски паскудного слизеринца, заставило и тебя обнажить то розовое и мягкое, которое ты берегла даже от друзей. И пусть Малфой этого не понял. Так было!

Он, не осознавая, сам сделал шаг — едва ли ему это было необходимо. Но ты... Грейнджер, с каким рвением, ты кинулась навстречу ему.

Давай, Грейнджер, признавайся. Здесь и сейчас. Ставь для себя точку в этом безобразии из противоречий, что творится в твоей душе.

Это ведь похоже на любовь?

Негромко хмыкнуть: бред...

Девушка стоит и смотрит на спящего Малфоя. Смотрит, как вздымается и опускается, его перевязанная пожелтевшими от лекарств бинтами, грудь.

Это чертовски похоже на любовь...

Вот только не понятно с чего вдруг. Когда это началось?

В Хэллоуин?

Нет.

Раньше...

Ведь, если подумать, только он заставлял тебя плакать. Другие сколько угодно могли поливать тебя грязью и оскорблять. Могли плясать на твоих любимых мозолях. Ты выслушивала и уходила, забывая об этом пусть не сразу, но достаточно быстро. Только его слова душили тебя ночами! Только с ним ты всегда проигрывала словесную дуэль, из последних сил уходя с гордо поднятой головой.

Гермиона идет вперед. К койке. К Малфою. Это ничего не изменит. Она не сможет удержать его от того, что он должен сделать и не станет ему помогать. Она будет просто наблюдать, считая себя предательницей...

Но теперь она смогла хотя бы понять себя. Понять, что именно заставляло её не спать ночами. Что именно не давало ей рассказать Гарри о том, что знала. Она смогла признаться себе, пусть это важно только для неё.

Девушка снимает мантию и смотрит на спящего Малфоя. А тому видно снится не самый добрый сон, он хмурится и досадливо закусывает губы. И на лбу его выступили мелкие бисеринки пота, к которым прилипла светлая прядь.

Гермиона протягивает руку и осторожно убирает эту влажную прядь, а его лицо вдруг разглаживается и губ касается едва заметная улыбка.

— Драко. — одними губами шепчет она, пробуя на вкус его имя.

И едва касаясь его кожи, скользит кончиками пальцев по светлой брови, по бледной впалой щеке, нежно очерчивает ухо. Сама поражается своим действиям, но, как ни странно, они, эти действия, кажутся вполне логичными.

Чем ей это грозит, в конце концов? Только парой-тройкой обидных слов, а это не смертельно...

— Ты совсем охренела, Грейнджер — пачкаешь моё лицо своими грязнокровыми пальцами.

А Гермиона улыбается, потому что выходит у него совсем неубедительно:

— Плохая попытка, Малфой. Попробуй ещё раз.

Слизеринец открывает глаза и пристально смотрит на стоящую подле койки девушку:

— Какого черта ты здесь делаешь? Пришла убедиться, что я жив и твоему любезному Поттеру не грозит Азкабан?

Гермиона вздыхает:

— Для этого мне вовсе не обязательно было бы сюда приходить. Но если тебе удобнее, можешь считать так.

— Буду считать так. Убедилась? Теперь проваливай!

— Уверен? — негромко спрашивает она.

— На все сто, Грейнджер. Вали отсюда, не порти воздух.

Гриффиндорка чуть передергивает плечом и разворачивается, но успевает сделать только шаг: за спиной слышен резкий свистящий выдох и на запястье смыкаются его пальцы.

— Малфой?

— Я передумал. — неразборчиво бурчит он.

— Что?

— Я передумал. — четко и твердо, открыто глядя в глаза.

— Ты такой противоречивый, да? — Гермиона улыбается, удивленно наблюдая, как его скулы чуть розовеют смущенно.

Малфой умеет смущаться?

— Да.

Грейнджер закрывает глаза и медленно выдыхая, присаживается прямо на его койку, чуть подвернув под себя правую ногу. Смело? Наверное...

— Так зачем ты пришла?

— Затем чтобы услышать от тебя пару очередных гадостей.

— И все?

— Нет. Я надеялась на то, что ты передумаешь...

Они сидят молча. Малфой давно выпустил её запястье, и теперь его рука лежит совсем рядом с её обтянутым в джинсу коленом. Так близко, что он чувствует её тепло через ткань, так близко, что может положить на это колено свою ладонь. И ему кажется, что тогда он согреется.

Но Драко не делает этого, он даже не смотрит на Грейнджер...

— Гарри не предполагал, что делает это заклятие. — Гермиона не понимает, зачем она говорит это, но ей нужно это сказать, чтобы Малфой знал:

— Мне это не интересно. — девушка и не сомневалась.

— А что тебе интересно?

— Мне любопытно, почему ты пришла.

— Я уже ответила. — чуть изумленно смотрит в его глаза.

— Ты ответила зачем.

— Не думаю, что это действительно важно. — пытается отмахнуться девушка.

— Я уже говорил тебе, что если я спрашиваю, значит мне это нужно. — твердо произносит он.

— Послушай, Малфой, — с какой-то непонятной себе горечью говорит Грейнджер, — Тебе не кажется, что сейчас немного не место и совсем чуть-чуть не время в чем-то признаваться. Давай не будем усложнять то, что и так совсем не просто. Я же не спрашиваю у тебя, почему ты передумал.

— Хорошо, — соглашается он и на время прикрывает глаза, — Тогда расскажи мне сказку.

— Что? — Гермиона не может сдержать изумленную улыбку. — Какую сказку, Малфой? С ума сошел?

— Любую, Грейнджер, ты же не можешь не знать сказок. А что до сумасшествия, думаю у тебя тот же диагноз.

— Ну да...

Гриффиндорка некоторое время молчит, а потом, переведя взгляд в окно, начинает рассказывать Малфою сказки, она действительно знает их очень много. Разных: о любви и ненависти, о предательстве и дружбе, добрые и злые, поучительные и бессмысленные. Она умеет рассказывать сказки. А Малфой слушает. Внимательно. Впитывая каждое произнесенное слово. Смотрит на её профиль и боится даже моргнуть, потому что слишком хочет спать, а если он заснет, Грейнджер уйдет. И все её сказки окажутся просто сном...

— Ты так медленно моргаешь, Малфой. — вдруг говорит гриффиндорка и улыбается.

— Что?

— Я говорю, что ты спишь, а я тебе мешаю.

— Вовсе нет. — хрипло отрицает он.

— Мне в любом случае уже пора, скоро рассветет. Представляешь, какая будет сенсация: Грязнокровка Грейнджер ночью пришла в лазарет к Драко Малфою, чтобы доделать начатое Поттером и таки убить слизеринского принца. — и снова улыбается, чуть криво.

— Не называй себя так, в твоем исполнении это не звучит. — неожиданно серьезно просит он, так серьезно, что Гермиона проглатывает язвительное: «Да кто бы мог подумать!»

— Не буду.

Грейнджер встает с койки и чуть морщится от покалываний в затекшей ноге и собирается уходить, но её останавливает капризное:

— А поцелуй?

— Что, прости? — не понимает она.

— Ну, обычно те, кто рассказывает сказки на ночь, перед уходом целуют тех, кому их рассказывали.

— Тут нет тазика.

— Что, прости? — в свою очередь изумляется Малфой.

— А вдруг тебя стошнит...

— А ты не думай про вдруг. — шепчет он.

И тогда Грейнджер наклоняется и осторожно чмокает его в нос. И почти отодвигается с озорной улыбкой, вот только Малфой не дает ей этого сделать. Сам чуть подается вперед и целует её уже по-настоящему.

И вовсе Малфою не нужен тазик.

* * *

Новогодняя ночь очень светлая. На небе ни облачка, лишь тонкий серп луны и несколько тусклых звездочек...

В Большом зале праздничный ужин по поводу наступления нового года, на котором собрались профессора и те не многие ученики, оставшиеся в Школе на каникулы. Только Гермиона на этот праздник не пошла, ей не хотелось праздновать. Хотелось побыть одной, чтобы без помех обдумать произошедшие за последнюю неделю события.

Девушка не поехала домой, удивив тем самым друзей, расстроив родителей и озадачив Малфоя. Решила остаться в Хогвартсе, дабы иметь возможность навещать ночами его, лежащего в лазарете. Целую неделю она, словно Шахерезада рассказывала слизеринцу сказки, просто для того, чтобы оправдать свое нахождение в больничном крыле. Им не о чем было говорить, но и уйти она не могла, да и парень был вовсе не против её компании.

А сегодня его выписали и, вроде бы, причин оставаться в Школе больше не было. И она вполне успела бы, воспользовавшись камином, на праздник в Норе. Но отчего-то не захотела.

Теперь девушка стояла на Астрономической башне, опираясь на деревянные, обледенелые перила и смотрела на Черное озеро. Пыталась собраться с мыслями.

Получалось не очень. Зловредные мысли совершенно не желали собираться в кучу и раскладываться по полочкам, разбегаясь и путаясь. В конце концов, Грейнджер бросила это бесполезное занятие и тупо наслаждалась пустотой в голове...

Было зябко. Гермиона хоть и надела предусмотрительно теплую мантию, холод все равно просачивался сквозь плотную шерстяную ткань, заставляя девушку чуть-чуть дрожать.

Гриффиндорка так сильно задумалась, что появившийся на башне парень, её порядочно испугал:

— Я так и знал что ты здесь. — проворчал Малфой.

— Вот только не говори, что ты меня искал, пожалей мою психику. — улыбнувшись самым краешком губ, ответила она.

— И в мыслях не было, уверяю. Просто шел сюда с твердой уверенностью, что ты здесь и моё желание побыть одному утопично.

— Мне ты тоже удовольствие испортил, — вяло огрызнулась девушка.

— Ну, я думаю, что мы достаточно взрослые и благоразумные люди, чтобы не подраться из-за места под луной. Башня большая.

— Как ты себя чувствуешь?

Парень искоса посмотрел на неё, равнодушно ответив:

— Жив...

— Почему ты не на празднике?

— Мне совершенно нечего праздновать, Грейнджер...

— Отчего же? Сегодня начинается новый год, а это всегда праздник, особенно теперь.

— Ну, тогда почему ты стоишь здесь, а не сидишь в Большом зале и не веселишься со всеми остальными?

И Гермионе становится ясно, что Малфой поймал её на слове. Ей тоже нечего праздновать, но и признать это вслух девушка не может:

— Иногда даже в праздник хочется побыть одной, ну или с кем-то, кто тебя понимает...

— Мы друг друга не понимаем, Грейнджер...

Гермиона не была уверена в этом, ей казалось, что наоборот она понимает Малфоя как никто другой, а он так же понимает её. Хотя возможно слизеринец был прав.

— И что же нам мешает понять друг друга?

— То, что я Драко Малфой, а ты Гермиона Грейнджер.

— Брось, Малфой, мы всего лишь подростки.

— Если бы мы были простыми подростками, все было бы иначе. Я бы не выдавливал из себя всяческие гадости, а ты бы не уходила, едва сдерживая слезы. Наоборот, мы могли бы вместе смеяться над какой-нибудь общей шуткой. И мы могли бы даже стать друзьями. Стать даже больше чем друзьями... — Гермиона изумленно смотрит на слизеринца, подозревая, что он просто пьян, вот только запаха она не ощущает. — тогда ты пришла бы в лазарет не крадучись ночью, а открыто днем. Ты бы не думала, что подумают и скажут твои или мои друзья. И ты бы не рассказывала мне сказки ночи напролет, потому что нам бы было о чем поговорить. Да и помолчать было бы о чем... И сейчас мы бы не зябли в полуметре друг от друга, не кутались бы в свои мантии, пытаясь сохранить тепло. Нет, Грейнджер, мы бы могли стоять в обнимку, близко-близко, разделив одну мантию на двоих и нам бы было даже жарко... Только все это в сослагательном наклонении и не про нас...

— Странная сегодня ночь, Малфой. — задумчиво отвечает Гермиона на его неожиданную речь.

— А ещё ты бы называла меня по имени, и ждала бы того же от меня... — совсем тихо говорит слизеринец.

— Нам и сейчас ничего не мешает, обращаться к друг другу по имени.

— Мешает. Эти долбанные обстоятельства, которые не дают нам свободу выбора.

— Выбор есть всегда, Малфой... — негромко спорит Гермиона.

— Да нет никакого выбора, Грейнджер, — невесело усмехается тот.

— Есть! Ты ведь волен поступать так, как считаешь нужным!

— У Вас, гриффиндорцев, все так просто... А вот скажи мне, о какой свободе выбора может идти речь, если от этого гребанного выбора зависит жизнь. Слышишь, Грейнджер, жизнь! Не здоровье даже! И не твоя жизнь, Грейнджер, а других, очень близких тебе людей. Смогла бы ты поступить так, как тебе хочется, если бы это гарантированно навредило бы твоим родным? — Малфой пристально смотрит в её глаза и продолжает. — Не смогла бы...

— Но ведь ты можешь...

— Пойти к Дамблдору? — заканчивает парень за неё. — Не мели ерунды, Грейнджер. Это ничего не изменит, лишь усложнит все. Думаешь, твой святой директор мне поможет? Черта с два! Он просто получит в свое распоряжение ещё одну пешку, которую можно будет при возможности обменять на ферзя...

— Нет, Дамблдор...

— Гермиона, послушай, — девушка вздрагивает от звуков своего имени, с такой легкостью произнесенного слизеринцем. — я далеко не дурак, я просчитал уже массу комбинаций... Твой Дамблдор ведет войну, и он делает все, чтобы её выиграть. Да, он в отличие от того же Лорда, не пожалеет себя, но и других он не пожалеет. Слишком многое стоит на кону, чтобы заботится об одной жизни...

— Ты ошибаешься... Драко.

— Как ты умудряешься так жить? — спрашивает тот. — Жить в святой вере в бескорыстность людей, в то, что тебе всегда и всенепременно придут на помощь? Как, при твоем уме, ты все ещё можешь сохранять иллюзии?

— Это не иллюзии, — спорит Гермиона.

— Нет, это именно они. Но, без них ты уже не будешь Гермионой Грейнджер...

— Хорошо, в чем-то ты прав. И, наверное, Дамблдор захочет тебя использовать в своих целях, но взамен ты можешь обрести поддержку!

— Фантастика! Ты, правда, в это веришь? Нет, ведь ты действительно в это веришь! — почти искренне удивляется Малфой. — Хорошо. Допустим, я пошел к Дамлдору... Чем он поможет моему отцу? Он даже мне не сможет гарантировать жизнь, не говоря о моей матери, запертой в... — парень запинается — В том доме. И в любом случае я не буду волен поступать так, как мне того хочется. Только тогда я буду вынужден исполнять волю уже Вашего идейного лидера. Так о какой свободе ты говоришь? О выборе стороны? Да я срать хотел и на Вас и на них. Я просто жить хочу, понимаешь? Я не хочу нести ответственность за чьи-то там жизни! И мне ничерта не станет легче!

— Ты сможешь выбирать себе друзей хотя бы...

— А кто тебе сказал, что их у меня нет? — спокойно и даже устало спрашивает Малфой. — У меня есть Пэнси и Блейз. Наша дружба, конечно, несколько отличается от твоей дружбы с Уизли и Поттером. Мы едва ли способны встать под аваду, закрыв собой друга... Мы физиологически на это неспособны, но почему ты думаешь, что мы не придумаем, что-то ещё? Или что мы не переживаем друг за друга?

— Паркинсон и Забини... Они... Тоже?.. — чуть запинаясь шепчет гриффиндорка.

— Что?.. А. Да нет, упаси Мерлин. Они даже не знают, что мне так повезло...

— Но почему тогда ты им не скажешь, раз они твои друзья?

— А что, дружба со мной обязывает их взваливать на себя мои проблемы?

— Нет, но...

— Без «но», — отрезает парень. — Я не знаю как у вас в гриффиндоре, а у нас не принято перекладывать с больной голову на здоровую. У них и так все не просто, им вовсе не обязательно ещё и из-за меня переживать.

Гермиона молча смотрела на слизеринца, не уставая поражаться, тому как многое он прятал за маской поддонка, знакомого ей с детства. И как мало в этом устоявшемся для неё образе Драко Малфоя настоящего. Того, который просчитывает каждый шаг не для того, чтобы спасти свою шкуру... Кто думает о том, как его выбор и действия скажутся на других.

— Тогда почему ты позволяешь знать мне? — спрашивает она и получает в ответ задумчивое:

— Не знаю, Грейнджер, может потому же, почему ты не идешь рассказывать обо мне Дамблдору...

Они некоторое время молчат. А потом Малфой говорит:

— Дамблдор сказал сегодня, что новогодняя ночь почти такая же необыкновенная, как и рождественская. — молодой человек усмехается. — Будто бы в канун нового года случаются чудеса.

— А разве не чудо то, что мы — ты и я — при всей той вражде и неприязни, что была между нами, стоим сейчас здесь и пытаемся понять друг друга? Более того, мне кажется мы даже умудряемся понимать... Разве это не чудо?

— Думаю, Дамблдор имел в виду что-то иное...

— Может и так... Только мне кажется, что чудеса совершаются людьми в независимости от того, какая ночь или их магический потенциал. Мы с тобой сейчас тоже можем совершить чудо. — Гермиона замолкает, словно решаясь. — Мы можем забыть на время о том, кто мы и допустить все те сослагательные наклонения, о которых ты говорил не так давно.

— Но здесь как-то холодно, Грейнджер...

— Можно куда-нибудь уйти. Замок большой. В конце концов, есть выручай-комната. — Девушка не смотрит на Малфоя, а потому не замечает, как тот вздрагивает, услышав о ненавистном месте.

— Нет, Грейнджер. Этого не будет. И вовсе не потому, что, как ты, наверное, сейчас думаешь, я не хочу. Просто это будет ложь. Самообман. Попытка украсть у судьбы несколько мгновений другой жизни... — парень смотрит в её карие глаза и грустно заканчивает. — Это только все усложнит и сделает больнее... Понимаешь?

Гермиона кивает и снова отворачивается к озеру.

— Кажется, я уже надышался свежим воздухом. Пожалуй, пора возвращаться к себе. Ты идешь?

Девушка отрицательно качает головой, так и не обернувшись к парню. Чувствует, как он отходит на несколько шагов, а потом вдруг возвращается, замирает прямо за её спиной и на её плечи опускается его мантия. И уходит...

Гермионе вдруг становится очень тепло, не столько от его мантии, сколько от поступка. Становится до отчаяния грустно, от того, что Драко ушел, от его правоты... От того, что ей так хотелось бы, чтобы не было этих самых обстоятельств, мешающих им быть просто подростками...

А вернувшись в комнату, девушка вызывает домового эльфа и, смущаясь, путано просит отнести Драко Малфою его мантию, которую она якобы нашла на подоконнике в одном из коридоров...

(в которой Стича уже конкретно заносит)

Пятнадцатое февраля выпало на субботу, и Малфой даже счел это везением, потому что можно было проспать полдня, отгородившись от мира тяжелой бархатной шторой. Спрятавшись в тесной темноте постели от всех проблем. От врагов. От друзей. От гребаного поручения Лорда.

Хорошо бы ещё и от мыслей о Грейнджер спрятаться, но они настигали его везде и всегда неожиданно и надолго.

Малфой наконец тяжело поднялся с кровати. От долгого сна голова слегка ныла, словно вчера он перебрал на вечеринке по поводу дня Святого Валентина, а вовсе не пропустил её, сославшись на плохое самочувствие.

Слизеринец не торопился, ему совершенно не куда было спешить. В этот день он решил устроить себе своеобразный выходной, отдохнуть от попыток наладить долбанный исчезательный шкаф, от попыток придумать ещё один, заведомо провальный и неспособный никому серьезно навредить, способ убить Дамблдора. Малфой устал от этих мыслей, от постоянного страха и понимания, что он совершенно ничего не в силах изменить.

Драко долго принимал душ, стоя под теплыми струями, упруго бьющими плечи. Потом неспешно оделся и наконец покинул комнату шестикурсников...

— Это называется повезло старику-слизню! — хохотнул Грег.

— Вопрос в том, как у него оказалась эта медовуха?

— Не-а, Блейз, вопрос в том, как там оказались Поттер с дружком и с чего бы Слагхорну угощать их совсем не дешевым напитком.

Пэнс сидела на подлокотнике дивана, на котором вольготно словно довольный кот расположился Забини, и перебирала темные кудри смуглокожего парня. Блейз при этом чуть ли не мурчал.

— Вот знаешь, Пэнс, — свинья грязи найдет. — авторитетно произнес Забини под дружное гоготание Креба и Гойла.

Малфой замер, внимательно вслушиваясь в разговор друзей и не замечая боли в закушенной губе.

— Эх. Уизелу ещё крупно повезло, что у Слизня оказался безоар и Поттер так вовремя отреагировал.

— Ага... — отстраненно соглашается Блейз.

Твою мать! Ну какого хреного соплохвоста тем, кому посчастливилось отведать подброшенной Малфоем медовухи оказался именно Уизли?

По задумке, бутыль ценного напитка должна была быть подарена Дамблдору на ближайший праздник...

Хрен Вам!

Уизли всегда и все портит!

Че-е-е-ерт!

На негнущихся ногах Малфой преодолел оставшиеся несколько шагов и вышел в гостиную. Чуть хриплым голосом произнес:

— Доброе утро.

Парни ответили дружным гоготом, а Пэнси ехидно заметила:

— Смеркаться скоро начнет, Спящий Красавец, а ты все «доброе утро».

— Когда проснулся, тогда и утро. — бурчит Малфой. — что обсуждаете?

— Да вот, — привставший было Забини, вновь блаженно растекается по дивану, — радуемся тому, что несколько дней наш взор не осквернит рыжая копна поттеровского дружка.

— Хмм?

Паркинсон, вздохнув, поясняет:

— По слухам этот недоделанный с утра пораньше обожрался каких-то конфет напичканных амортенцией. Судя по всему для Поттера конфетки были, — девушка обнажает ровный ряд белых зубок в презрительной усмешке, — но это значения не имеет. Поттер схватил дружка и потащил того к Слизню. Ну и после чудесного исцеления рыжего, Слагхорн расщедрился и предложил грифам отметить прошедший Валентинов день вересковой медовухой из своих запасов... А та оказалась отравленной. — серьезно заканчивает слизеринка.

— Уизел сейчас в лазарете. Профессора в легком шоке. Школа ходит ходуном. Короче — веселуха.

Малфою хочется кричать. От настроения, бывшего совсем недавно вполне приемлемым, не осталось и следа.

— Я так понимаю, обед я пропустил? — давит он из себя, из всех своих сил стараясь сохранить лицо.

— Угу. У Винса вроде осталось что-то со вчерашней попойки.

— Принести? — услужливо подхватывается Кребб.

— Нет, спасибо. До ужина потерплю, — все так же сдавленно отвечает Малфой, — пойду лучше воздухом подышу.

И парень, резко развернувшись, покидает гостиную, в дверях которой его настигает обеспокоенный голос Пэнс:

— Мантию уличную возьми, в школьной замерзнешь!

— Я не долго.

И дверь с негромким хлопком закрывается, отрезая Малфоя от друзей, оставляя его одного в ярко освещенном слегка коптящими факелами коридоре, где можно позволить равнодушной маске стечь с лица.

Малфой быстро шагает коридорами, зло закусывает губы, неразборчиво шипит сквозь стиснутые зубы ругательства в адрес Уизли.

Какого охреневшего мордреда именно он?

Малфой ощущает, как откуда-то снизу тошнотворным комком подкатывает стыд перед рыжим, смешивающийся со ставшей уже привычной ненавистью к себе. Последнее время ранее не известное чувство вины все чаще терзало Драко, но никогда оно не было столь сильно. Даже после случая с Белл. Там он хоть изначально знал, КТО именно пострадает, был готов к этому, потому что тщательнейшим образом все продумал и рассчитал. Но сейчас...

Малфой неожиданно резко останавливается и сквозь зубы медленно втягивает воздух...

Но сейчас все иначе. Сейчас пострадал Уизли. И пусть Малфой презирал его всей душой, он не желал Вислому этого...

А хуже всего то, что сейчас в лазарете сидит она — Грейнджер — и сжимает своими тонкими, хрупкими, почти прозрачными пальцами безобразно огромную розоватую ладонь Уизела.

В отличие от стыда неотвратимой волной плавно накатившего к горлу снизу, ревность обрушивается сверху и Малфой снова теряет способность нормально дышать. И от мельтешащих в мозгу мыслей кружится голова, от раздирающих душу чувств хочется по-звериному выть, или причинить себе физическую боль...

Драко резко разворачивается к стене, одним рывком преодолевает несколько шагов и с силой опускает кулак на камень кладки...

В глазах от боли яркими фейерверками пляшут разноцветные искры. Но боль в костяшках слишком быстро ослабевает, и тогда Малфой бьёт ещё раз, уже другим кулаком. И ещё. И ёще. Слизеринец исступленно спарингует со стеной, оставляя на ней кровавые следы, периферией сознания, ещё каким-то чудом сохраняющей ясность, отмечая, как должно быть страшно это выглядит со стороны.

Когда на коже рук не остается живого места, а от боли перед глазами всё начинает расплываться, Драко обессилено опускается на пол и некоторое время сидит, почти наслаждаясь отсутствием в голове всех совершенно мыслей. Только боль и пустота...

А потом ему становится трудно вдохнуть. Словно сам замок вдруг захотел уничтожить его, раздавить всей своей непомерной массой, и Малфою кажется, что коридор начинает медленно сужаться, и воздух вокруг становится плотнее и гуще. Парень встряхивает головой, пытаясь прогнать это глупое навязчивое ощущение, но оно не проходит. И тогда слизеринец поднимается с колен и торопится к ближайшему выходу туда, где сможет наконец набрать полные легкие воздуха...

Он вываливается из замка где-то рядом с теплицами Спраут и, не замедляя хода, устремляется прочь от Школы по первой попавшейся тропке, совершенно не заботясь о том, куда она его приведет...

Морозный воздух быстро проникает под пусть и шерстяную, но совсем не приспособленную для зимних прогулок мантию и боль в разбитых кулаках притупляет почти обжигающий холод. Малфой начинает мерзнуть, но совсем не беспокоится на этот счет. Наоборот он даже рад этому, холод и боль позволяют полностью сосредоточиться на себе, и не думать о стыде перед Уизли и о хрупких пальцах Грейнджер, тонущих в ладони рыжего...

Слизеринец внезапно спотыкается, казалось бы на ровном месте, растерянно оглядывается и замечает невдалеке темнеющую гладь незамерзшего Черного Озера... И ему вдруг хочется оказаться там, на его берегу. И желание это так сильно, что Малфой решает не терять времени на поиск нужной тропки, ведущей к Озеру, а проложить новую, прямую.

Он сходит с тропы и тяжело ступает по сугробу, не обращая внимания на то, как снег набивается в туфли. Как он липнет к полам мантии, делая её неприятно тяжелой... Малфой часто спотыкается, но упрямо идет, одержимый идеей оказаться возле темной, почти зеркальной водной глади, пока не выходит на другую тропу, более широкую и утоптанную, нежели прежняя, ведущую вкруговую вдоль берега Черного Озера. И слизеринец замечает, что в нескольких десятках метров от него тропка эта раздваивается и более крупная её ветвь резко забирает вправо, огибая небольшой овражек, а другая, тонкая и чуть запорошенная снегом, ныряет в этот овражек, туда, где почти у самой воды раскинула голые ветви многовековая ива.

И парень движется именно туда, почти кубарем скатываясь к огромным вывороченным корням старого дерева, и уже не поднимается, лишь подтягивает почти отказывающееся повиноваться тело к шершавому стволу, опираясь об этот ствол спиной. И замирает в угловатой, скорченной позе, получая мазохистское наслаждение от боли и холода... От того, что мысли вдруг стали медленными и тягучими. И неясными... Почти бредовыми...

А потом в его уютный дискомфорт врывается обеспокоенный голос Грейнджер:

— Малфой? Эй, Малфой, ты слышишь меня?

* * *

Покинув лазарет вместе с пышущим негодованием Гарри, Гермиона думала вовсе не об оставленном на больничной койке друге, а о Малфое. Это было дико, она должна была, как Гарри и Джинни злиться на него, ведь в отличие от друзей она точно знала, что причиной того, что Рон оказался в вотчине мадам Помфри стал именно Малфой. Но вместо этих, вполне ожидаемых чувств, девушка испытывала почти иррациональную тревогу за слизеринца, и чем больше она об это думала, тем больше убеждалась в мысли, что ей необходимо как можно быстрее увидеть его, убедится, что с ним все в порядке.

В гостиной Гриффиндора она попросила у друга карту Мародеров и спешно поднялась в комнату девочек, что бы в одиночестве найти на волшебной карте точку подписанную «Драко Малфой». Искомое нашлось после десяти минут тщательных поисков. Слизеринец обнаружился на берегу Черного Озера...

Едва только выяснив местоположение Малфоя, Гермиона подхватилась и, спешно одевшись в теплую мантию, направилась на улицу, не забыв прихватить с собой карту, на случай, если она разминется о слизеринцем. Да и, чего греха таить, чтобы лишить Гарри возможности заметить её рядом с Малфоем, если другу придет в голову посмотреть, где тот находится.

Девушка торопилась, боясь не застать парня на берегу, опасаясь, что в таком случае ей едва ли удастся с ним поговорить. В сгущающихся сумерках берег выглядел несколько зловеще, Гермиона передернула плечами, прогоняя нелепый страх, и осторожно принялась спускаться к старому дереву, низко склонившему тяжелые узловатые ветви к воде...

Оказавшись на месте, гриффиндорка сперва подумала, что опоздала, лишь потом заметив сжавшуюся в комок фигуру, застывшую между кряжистых корней ивы.

— Малфой? — переведя дух позвала она. — эй, Малфой, ты слышишь меня?

Но молодой человек молчал, полностью игнорируя Гермиону. Тогда девушка подошла к нему близко-близко, опустилась рядом с ним на корточки и снова позвала, но уже по имени:

— Драко...

— Что ты тут делаешь? — медленно и хрипло, словно слова давались ему с трудом, спросил парень, — разве ты сейчас не должна быть в лазарете, и рыдать над своим разлюбезным Уизелом, осыпая меня проклятьями?

Гермиона моргнула:

— Ты ревнуешь что ли? — изумилась она вслух.

Малфой медленно поднял голову и возмущенно уставился на гриффиндорку, правда ответить не успел, девушка заговорила раньше:

— Вообще-то я уже была в лазарете. — спокойно произносит она. — Рон правда все ещё без сознания, но ему уже ничего не угрожает. Конечно, ему придется полежать в Больничном крыле пару дней, но он быстро восстановится. Так что я не вижу особого смысла лить над ним слезы, к тому же с этим замечательно справляется его девушка.

— Ты же не переносишь Браун...

— Ну и что? — сначала не понимает девушка, а потом, догадавшись о чем слизеринец, продолжает. — Я очень люблю Рона, как друга, а в свете этого мое отношение к Лаванде не имеет особого значения, ему с ней комфортно, а это главное... Правда осознала я это совсем не так давно, — Гермиона ухмыляется, — Знаешь, он мой самый лучший друг. Гарри мне как брат. Младший. А Рон... А Рон много ближе. Гарри более замкнутый, он не такой откровенный. Честный, но не откровенный. А Рон открыт, словно книга, всегда распахнут навстречу. И любая его мысль очень четко видна, в этом его сила и одновременно слабость. Именно из-за этого у нас и случилась столь крепкая дружба, за пять лет я так привыкла к тому, что он всегда рядом, так привыкла, что ему вечно что-то надо объяснять и чем-то помогать. Так привыкла проводить с ним время, что факт появления в его жизни ещё одного человека, лишавшего меня ронова общества, я эгоистично приняла в штыки. Теперь думаю, что это, в общем-то, вполне нормальная реакция, вот только я ошиблась, когда решила, что ревную от того, что люблю... Нет, просто у меня отняли то, что принадлежало мне. И кто? Какая-то глупая кукла Браун! Я её всегда терпеть не могла, естественно мне не пришелся по душе выбор Рона. Это нормально...

Девушка некоторое время молчала, глядя куда-то поверх малфоевской головы, а потом очень серьезно закончила, переведя взгляд на слизеринца:

— И даже теперь, когда в его жизни есть девушка, я знаю, что Рон всегда рядом, что он всегда подставит мне свое плечо. Что стоит мне протянуть руку и он ободряюще сожмет её в своей... И это даже хорошо, что мы не любим друг друга

— Зачем ты пришла? — хрипло спрашивает Малфой после непродолжительного молчания.

— Если ты думаешь, что я тебя искала специально, то ты ошибаешься, — поспешно лжет гриффиндорка, — но, сдается мне, я наткнулась на тебя как раз вовремя: ещё чуть-чуть и ты окоченеешь здесь насмерть... У тебя уже губы побелели от холода. Какого хрена ты поперся на улицу в таком виде? Где твоя роскошная уличная мантия?

— В шкафу... — все так же хрипло отвечает парень, — мне и в этой не плохо...

— Ты замерз, Малфой... — произносит она, — у тебя же язык еле ворочается... Пойдем в замок, я тебя провожу — уже темнеет и едва ли мы кого-нибудь встретим. Пойдем?

— Мне тут хорошо, Гренджер...

— Пойдем, — упрямо говорит девушка и хватает его спрятанную в длинном рукаве школьной мантии ладонь, молодой человек морщится от резкой боли.

Эта его гримаса заставляет Гермиону обеспокоено закатать шерстяной рукав и её взору открывается припухшая израненная рука Малфоя, девушка проделывает то же самое с другой его рукой и находит её в столь же плачевном состоянии.

— Малфой? — изумленно шепчет она.

— Проваливай, Грейнджер, — горько и зло выплевывает парень.

Но вместо того, что бы послушаться, гриффиндорка придвигается ещё ближе и, Распахнув свою мантию, обнимает окоченевшего слизеринца за плечи, делясь с ним своим теплом. И тогда молодой человек стонет:

— Я не могу так больше...

— Расскажи мне, — негромко уговаривает она. — я могу тебя выслушать. Я думаю, что даже понять тебя смогу, хоть это и звучит странно и неправдоподобно... Только за прошедшие несколько месяцев мой мир настолько изменился, что я уже ничему не удивляюсь. И прежде всего не удивляюсь себе...

— Ты не понимаешь... Я не могу...

— Тогда давай я залечу твои руки, и мы пойдем в школу, Слышишь? — теребит девушка его плечи, — Пойдем. Это самоубийство сидеть тут и замерзать...

— Нет...

— Ты замерз совсем...

— Тогда согрей меня, — шепотом просит Малфой и, обхватив её талию, тянет Гермиону к себе, ближе...

И девушке приходится забраться между его ног и сидеть в совсем не удобной позе, тесно прижавшись к его груди...

Он так сильно сжимает её в объятиях, что гриффиндорке больно, но она даже не делает попыток высвободиться. Нет, она лишь крепче сжимает его плечи и утыкается носом Малфою в основание шеи.

И Гермионе кажется, что её сердце вот-вот разорвется от нестерпимой боли. От того, что в иных обстоятельствах то, что происходит сейчас, заставило бы её радостно улыбаться и чувствовать себя самой счастливой в мире. Если бы не было лежащего в лазарете Рона, Темной Метки на предплечье Драко. Если бы не было этой страшной войны...

Гермиона поднимает голову с его плеча и смотрит на его искривленное в горькой гримасе лицо, видит его зажмуренные глаза и ранку на прокушенной губе:

— Что со мной происходит, Драко? — шепчет она. — Что происходит с нами?

— Я думаю, нам обоим известен ответ, — хрипло вдыхает, все так же не открывая глаз, Малфой, — только принять его мы не имеем права...

Девушка касается ладонью его почти ледяной щеки, заставляя парня зажмуриться еще сильней. Еще сильнее прижать её к себе...

— Посмотри на меня, ну же! — просит она и, когда Малфой открывает глаза, продолжает, — все будет хорошо, я знаю. Надо просто идти вперед и не останавливаться, не сдаваться. Я уверена, если захочешь, ты сможешь поступить так, как нужно тебе. Найдешь способ сделать это, иначе ты уже будешь не ты.

— Откуда в тебе столько наивности и веры? Как ты умудрилась сохранить все это в себе? — шепчет он, прежде чем коснуться губами её губ.

Её поцелуй обжигает, Малфою на мгновение становится почти больно, настолько горячи грейнджеровские губы. А ещё Малфою становится мокро, потому что девушка плачет, и её слезы добавляют в поцелуй привкус горечи...

— Я очень хочу тебе помочь, — искренне произносит Гермиона, когда он отстраняется, — но в моих силах только выслушать тебя, разделить это с тобой... Позволь мне помочь тебе этим. Возможно, этого мало, но...

— Этого слишком много, — не соглашается парень, — я не стою этого.

Гриффиндорка резко вдыхает, что бы возразить, но не успевает. Малфой заговаривает первым:

— Хорошо. Я расскажу тебе о том, что поручил мне Лорд, но с одним условием.

— Каким, — настораживается Гермиона.

— Я расскажу тебе все через неделю, здесь же, если согласишься дать мне Непреложный обет в том, что до конца этого учебного года ты выполнишь одну мою просьбу, которая не причинит вреда ни тебе, ни кому бы то ни было иному. Не повлияет на ход войны и не заставит тебя предавать своих друзей. Если ты согласишься дать мне такой обет, я отвечу на твои вопросы...

— Простого обещания тебе не достаточно?

— Я слизеринец, Грейнджер, я должен подстраховаться...

— Хорошо, — кивает головой, соглашаясь на условие молодого человека, Гермиона и немного отодвигается, — дай я посмотрю твои руки.

Малфой протягивает ей ладони и чуть морщится от боли, когда девушка аккуратно ощупывает раненую кисть.

— Не похоже, что бы ты с кем-то дрался, разве что с каменным истуканом, — комментирует она.

— Почти угадала, — пожимает плечами слизеринец, — стена в коридоре, ведущем в подземелья.

Гермиона поднимает на Малфоя удивленный взгляд, но молчит. И Драко благодарен ей за это молчание...

— Все, я закончила. Правда тебе все равно нужно будет воспользоваться заживляющим, но...

— Я вижу, Гермиона. — негромко обрывает он. — Синяков и открытых ран нет и хорошо. Опухоль сама спадет к утру... Спасибо. — так же тихо благодарит он, а девушка шепчет:

— Ерунда. Не за что... — Гермиона встает и протягивает Малфою руку, но тот поднимается сам, опираясь на шершавый ствол старого дерева, не принимая хрупкой девичьей руки.

— Иди вперед, Грейнджер, нас могут увидеть, хоть и стемнело уже. Это будет не очень хорошо...

— Но... — озадачено не соглашается девушка.

— Иди... Я пойду следом... Если не веришь, можешь оглянуться и убедиться. Если не заметишь меня за собой, вернешься... Иди.

Гермиона неуверенно кивает и медленно поднимается по крутому берегу, чувствуя на себе пристальный взгляд слизеринца.

Она оборачивается метров через сто, и облегченно вздыхает, потому что видит идущего позади Малфоя. Тогда Гермиона, уже не оглядываясь, идет в школу, лишь в гостиной факультета вспомнив, что Драко не назвал время их встречи через неделю...

(маленькая, которую Стич засунул сюда "патамушта нада")

Сова прилетела во время завтрака. Обычная школьная сова. Серая. И записка была короткая, на простом клочке пергамента. Да и записка — громко сказано — так, две цифры через черточку.

— Шестнадцать ноль-ноль... — подглядел Рон, — и что это значит?

— Понятия не имею, — пожала плечами на недоумение друга Гермиона, поспешно засовывая записку в карман мантии, — пошутил, наверное, кто-то.

— Странные какие-то шутки...

— Забудь, Рон, — девушка шутливо пихнула парня в бок, и поспешила перевести тему, — так вы идете сегодня в Хогсмит?

— Обя-жа-тел-но! — жует Рон.

— Ты никогда не научишься вести себя за столом, — фыркает Гермиона, а Гарри улыбается в кружку с тыквенным соком.

— Ну, Гермиона! — возмущается Рональд, торопливо проглатывая тост, — чего ты придираешься?

Девушка лишь недовольно передергивает плечами.

— Не зли её, Рон, — уже открыто веселится Гарри, — а то не даст списать трансфигурацию.

— А я и так не дам, вот ещё!

— Ну, Гермиона!

— Так что там с Хогсмитом? — игнорирует возглас рыжего девушка.

— Идем, конечно, — отвечает Гарри, — в прошлую субботу поход обломался...

— Может мне прямо тут на колени бухнуться и начать униженно умолять Вас о прощении за сорванную прогулку?

— Мерлин Великий! — стонет сидящая рядом с Гарри, Джинн, — Рон, тебя совершенно никто ни в чем не упрекает, расслабься!

— Раз пойдете, захватите мне имбирной карамели в «Сладком королевстве».

— А ты разве не с нами? — удивляется Рон.

— А что мне там делать? — вопросом отвечает Гермиона, — Гарри идет с Джинни, ты с Браун. И я, как пятая нога — ни туда и ни сюда...

— Да брось, Герм...

— Все нормально, Джинн, — успокаивает подругу Грейнджер, — к тому же мне надо подготовить доклад по нумерологии. Не хочется огорчать профессора Вектор плохо сделанной работой.

— Твой перфекционизм тебя когда-нибудь погубит, помяни моё слово! — пророчит Рональд.

— Уж лучше стремление к совершенству, чем раздолбайство! — обиженно парирует Гермиона и, поднявшись из-за стола, продолжает, уже обращаясь к Гарри и Джинни, — я пошла в библиотеку, вечером увидимся.

— Пока! — хором отвечают друзья.

Девушка с улыбкой покидает Большой зал, но в дверях её догоняет Рон.

— Герм, — негромко и чуть смущаясь, говорит он, — Если хочешь, мы можем пойти втроем, как обычно. Лаванда, конечно, обидится, но я это вполне переживу, а Джинн поймет. К тому же они с Гарри могут встретиться уже в Хогсмите и просто вернуться в школу позднее.

Гермиона сперва изумленно смотрела на друга, а потом расхохоталась:

— Рон, ты такой хороший! Я тебя очень люблю, правда! Мне до безобразия приятно то, что ты готов пойти на такие жертвы, как эксклюзивный скандал от Браун, ради меня, но это лишнее. И я совсем не обижаюсь, честно!

— Да? — неуверенно спрашивает он.

— Вот клянусь! Торжественно! — не прекращая улыбаться, убеждает Рона Грейнджер.

— Все хорошо, Рон, — продолжает она, — мне надо в библиотеку, прости.

И поцеловав рыжего в щеку, девушка уходит. А Рон, провожающий её взглядом, даже не подозревает, что стоило Гермионе отвернуться, улыбка почти сразу стекла с её лица, а брови сосредоточено нахмурились. И уж, конечно, он не знал, что правая рука подруги нервно комкает давешний клочок пергамента в кармане мантии.

* * *

— Ты сегодня одет по-зимнему... — негромко констатирует Гермиона, глядя на закутанного в дорогую, подбитую каким-то ценным мехом, мантию Малфоя.

Вообще-то она сказала это просто, чтобы обозначить свое присутствие. Вместо приветствия, так сказать. Ей почему-то казалось, что простое «привет» будет неуместно...

Слизеринец обернулся на голос и долго смотрел на девушку, прежде чем заговорить:

— Я так понимаю, ты согласна с моим условием?

Гермиона совсем не была уверена в этом. Её не покидало ощущение, что она совершает какую-то глупость, что согласившись сейчас, она может крупно пожалеть об этом впоследствии.

Девушка думала целую неделю и пришла уже к выводу, что знание того, что именно поручил Волдеморт Малфою, не стоит Непреложного обета. Однако утренняя записка пошатнула её уверенность.

Уйдя после завтрака, как и сказала друзьям, в библиотеку, она так и не смогла сосредоточиться на докладе по нумерологии. Мысли её то и дело возвращались к истерзанному клочку пергамента в кармане, на котором были начертаны лишь ей и Малфою понятные цифры. И в конце концов она решила, что это равноценная замена. Что Малфою так же трудно рассказывать ей о своем задании, как Гермионе тяжело пойти на столь серьезную клятву. И она пришла под эту старую иву, в тайне надеясь, что слизеринец не появится.

А вот Малфой наоборот был рад видеть Грейнджер. Он ещё не знал, как использует этот обет, но в том, что лишним он не будет, Малфой был уверен.

— А разве для Непреложного обета не нужен третий?

— Можно обойтись без свидетеля, — серьезно отвечает парень. — От того, что нас будет двое, клятва не потеряет силу.

Гермиона пожимает плечами и делает несколько шагов на встречу слизеринцу.

— Ну, так как? — спрашивает он.

— Хорошо...

И девушка слышит шуршание шерстяной мантии Малфоя, когда он стаскивает с рук кожаные перчатки.

— Хорошо, — повторяет он за Грейнджер, — тогда дай руку. Правую, — уточняет, видя, что она протягивает ему не ту ладонь.

— Палочку в левой держать? — неуверенно интересуется гриффиндорка, а парень закатывает глаза.

— Палочка вообще не нужна. Это клятва между двумя волшебниками, магия сама примет её. Давай руку.

Гермиона вкладывает свою ладонь в ладонь слизеринца и на мгновение задерживает дыхание, так холодна она.

— У тебя руки ледяные...

— Да. Они у меня всегда такие. С детства. Не обращай внимания. — голос Малфоя легка хрипит, но девушка не придает этому значения, списывая все на февральский мороз.

А Драко судорожно сглатывает, стараясь делать это как можно незаметнее, потому как совершенно не хочет, что бы гриффиндорка заметила, что его пробила мелкая дрожь и в горле пересохло, от ощущения её маленькой, но такой горячей ладошки в своей руке. И ему вдруг хочется, что бы Грейнджер коснулась своими руками его груди там, где от страха, кажется, уже все заледенело, может быть тогда ему, наконец, станет тепло?

— Я, Драко Люциус Малфой, — без предупреждения начинает он и Гермиона чувствует, как окружающий мир словно отделяется от них, исчезают звуки, притупляются чувства, четким остается лишь голос держащего её руку слизеринца. — Клянусь тебе...

— Гермионе Джейн Грейнджер, — правильно истолковывает гриффиндорка паузу молодого человека.

— В том, что отвечу на твои вопросы касательно порученного мне Темным Лордом задания, в обмен на обещание выполнить до конца текущего учебного года одну мою просьбу, которая не принесет вреда ни тебе, ни твоим друзьям, ни кому бы то ни было ещё и никак не отразится на результате войны. Принимаешь ли ты, Гермиона Джейн Грейнджер, мою клятву?

— Да, — отчего-то осипшим голосом произносит девушка и видит, как из воздуха над их сцепленными руками медленно сплетается тонкая, светящаяся золотым, паутинка.

— Обещаешь ли ты взамен выполнить мою просьбу?

— Да, — ещё тише отвечает Гермиона и наблюдает как паутинка медленно опускается на их руки, оплетает запястья, на мгновенье загораясь ярче, а потом постепенно тускнеет и исчезает вовсе.

— Клятва принята. — сухо сообщает Малфой. — спрашивай.

— Может, ты расскажешь все сам? — робко произносит Гермиона.

— Я давал клятву ответить на вопрос, а не рассказывать что-то, — недовольно отвечает тот.

Девушка поёжилась. Вот как. А интересно, если она сейчас развернется и уйдет клятва потеряет свою силу? Ведь она ни о чем Малфоя не спросит, а значит, он не ответит ей на вопросы, и ей нечего будет оплачивать своим обещанием. Или достаточно того, что Драко готов ответить, чтобы сработала её клятва?

Гермиона тряхнула головой и посмотрела на слизеринца. Тот стоял, спрятав руки в карманы мантии и слепо пялился на чернеющий за озером лес...

— Что он велел тебе сделать? — наконец произнесла гриффиндорка.

— Убить Дамблдора, если ты ещё не догадалась, — равнодушно ответил он, умолчав о второй части задания касающейся Исчезательного Шкафа.

Да, Малфой дал клятву, но совсем не обещал быть честным или отвечать развернуто на её вопросы.

— Как-то странно ты идешь к своей цели, — хмыкает Грейнджер.

А потом её вдруг озаряет: он вовсе не выполняет это задание! Он просто создает видимость! Но тогда...

— Почему именно Белл?

Слизеринец некоторое время молчал, словно собираясь с мыслями, а потом заговорил, так и не обернувшись к ней:

— Во-первых, Белл — гриффиндорка, к тому же весьма болтлива и любопытна, а это именно то, что мне было нужно.

— Нужно зачем?

— Чтобы быть уверенным в том, что ожерелье сработает раньше, чем его пронесут в Хогвартс.

Значит она все-таки права...

— А во-вторых?

— У неё был роман с Блейзом, а значит, я мог, пусть и через Забини, но хоть как-то обезопасить её.

Перчатки! Точно перчатки!

Снейп говорил тогда, проверяя ожерелье, что Белл очень повезло, что на ней были перчатки связанные из пряжи, в состав которой входило некоторое количество волос единорога. Как известно шерсть столь замечательного во всех отношениях магического животного, имеет способность блокировать даже самые сильные проклятья и заклинания. Эти перчатки появились у Белл после её дня рождения, но никто не знал, кто ей их подарил.

— Забини всегда берет тебя с собой выбирать подарки своим пассиям?

Малфой хмыкает почти весело:

— Нет, это был единственный случай.

— Замечательно, — тянет девушка, — но в этот раз все пошло не так, я права?

Молодой человек долго молчал, прежде чем ответить. Досадливо кусал губы и хмурился на водную гладь...

— Да, — наконец заговорил он, — я просчитался. Переоценил Слагхорна. Я опрометчиво решил, что раз он зельевар, ему не составит труда справиться с ядом, который легко нейтрализуется безоаром.

— Слагхорн уже стар. К тому же медлителен...

— И это тоже. Но в первую очередь он труслив и эгоистичен. Убежден, увидев, что... — Малфой запнулся и косо глянул на стоящую совсем рядом Гермиону, — Уизли упал, старый Слизень даже не подумал о том, как ему помочь. Уверен, единственной его мыслью было — спасение своей кнатовой задницы...

— А я все думала, почему такой не сложный, в общем-то, яд... Ведь, что-то мне подсказывает, в твоём арсенале был весь ассортимент растворимых ядов.

Малфой только хмыкает.

— Ещё вопросы будут? — после непродолжительного молчания сухо интересуется он.

— Да. — кивает Гермиона, пристально вглядываясь в его профиль, — что ты собираешься делать?

— Пока ничего...

— Ты ведь не станешь убивать? — от звучащей в голосе Грейнджер надежды хочется взвыть.

Драко медленно оборачивается и смотрит во влажные карие глаза. Они такие теплые, лучистые, несмотря на то, что сейчас в них плещется нескрываемая тревога. И так хочется согласиться, успокоить, заставить исчезнуть эту тревогу из её взгляда. Так хочется увидеть облегченную улыбку этих всегда обветренных губ. Увидеть, а потом прижаться к ним своими губами, вновь почувствовать их вкус, но уже без горькой соли грейнджеровских слез. Но он не хочет врать, хоть и может...

— Я не знаю, — делая колоссальное усилие над собой, чтобы голос звучал равнодушно, произносит Драко.

— Но, как же... — это выходит так искренне, так трогательно, что с Малфоя слетает все его напускное равнодушие, и он, запустив пальца в волосы и зажмурившись, горько шепчет:

— Я, правда, не знаю, Грейнджер. У меня может не остаться выбора. Ты должна понимать, должна!

Говорит и не верит. Знает, что она не только не должна понять, но и не может, поэтому вздрагивает, когда на его плечо опускается её хрупкая, покрасневшая от холода, ладошка:

— Драко... Выбор есть всегда, даже тогда, когда положение кажется безвыходным, — слышит Малфой негромкий голос девушки, — ты не делаешь выбор. Ты его уже сделал, когда решил поступить так, как нужно тебе. Неужели ты сам ещё не понял?

— Тебе не кажется, что утешать меня, по меньшей мере, глупо? — саркастично и даже немного зло выдавливает из себя слизеринец.

А Гермиона вдруг улыбается. Так искренне и тепло. Так мудро, словно знает что-то неведомое Малфою, словно это знание доставляет ей удовольствие...

— Сам поймешь, Малфой, — тихо произносит она, — вот увидишь.

Девушка снимает руку с его плеча, разворачивается и уходит, а Малфой ещё долго смотрел в то место, где совсем недавно стояла гриффиндорка, и пытался понять, чему так улыбалось это чокнутое создание. И почему у него в груди, от этой её улыбки, от её непонятных слов, вдруг стало свободней и легче...

А время продолжает свой бег и Малфой больше не предпринимает попыток убить Дамблдора, полностью растворившись в попытках починить исчезательный шкаф. И к концу марта он видит, что нащупал-таки верный путь, что стоит потратить ещё совсем немного времени и эта раритетная рухлядь вновь заработает. И останется только отрегулировать её и настроить...

Вот только осознание успеха его совсем не радует...

С Грейнджер Малфой больше не разговаривал. Иногда ему казалось, что она ищет с ним встречи, но парень всякий раз мастерски ускользал...

Кроме одного единственного случая, накануне пасхальных каникул, когда он увидел Грейнджер в обществе Кормака МакЛагена.

И увиденное Малфою очень не понравилось...

(которая тоже не очень большая...)

Кормак МакЛаген был старше Гермионы на год. И при других обстоятельствах ей бы здорово польстило внимание семикурсника, но это же Кормак!

— Ах, он такой симпатичный! — вздыхала вечерами Падма, — Ну вот почему он увлекся именно тобой, Гермиона? — и обиженно надувала пухлые губки.

А Гермионе ухаживания МакЛагена были нужны как русалкам роликовые коньки!

— Ой, Герм, ну посмотри ка-а-ак, Кормак смотрит на тебя! — смущала Джинн, сама не терпевшая МакЛагена, но совершенно не собиравшаяся из-за этого упускать случай пошутить над подругой.

А Гермиона мученически закатывала глаза...

МакЛаген, казалось, был повсюду. Стоило Гермионе уютно устроится в общей гостиной, где-то рядом обязательно нарисовывалась шумная компания семикурсников с Кормаком во главе.

Почти через день в Большом зале МакЛаген вытворял что-то, призванное привлечь к своей персоне всеобщее, неизменно восторженное внимание.

Гермиона лишь нервно скрипела зубами. У неё было полным полно других проблем и девушке совсем не улыбалось терять время на раздражающего ухажера...

Был Гарри, который с каждым днем все реже улыбался, все чаще неосознанно тер лоб, все чаще срывался на друзьях и продолжал выслеживать Малфоя.

Был Рон, который валил контрольную за контрольной, потому что всегда находилось более интересное занятие с Лав-Лав, чем учеба, да плюс тренировки по квиддичу. Рон все никак не мог себе простить, что в ответственный матч с Хаффлпаффом он оказался в лазарете и Гриффиндор, благодаря все тому же МакЛагену продул с разгромным счетом факультету барсуков...

Были ночные неутешительные беседы их извечной троицы о том, что рассказывал Дамблдор на персональных занятиях с Гарри. И были неустанные попытки узнать хоть что-то о таинственных Хоркруксах...

И был Малфой, с его ужасным заданием... И Гермиона совершенно извела себя сомнениями. Казалось бы, что может быть проще? Надо просто пойти к директору и все рассказать ему, и не важно, что об этом подумает Малфой. Ведь так будет лучше для него!

Но что-то мешало девушке сделать это. И порой за обедом она переводила взгляд с Гарри Поттера на Драко Малфоя, с одинаково сосредоточенными лицами размазывающими еду по тарелкам и осознавала, что ни как не может выбрать между ними. Между одним из ближайших друзей и... Кем? Врагом? Любимым?

Кем?

Каждую ночь, ложась спать, она вспоминала его слабую но искреннюю улыбку, появлявшуюся у него на лице в лазарете, когда девушка рассказывала слизеринцу сказки.

Почти каждую ночь она просыпалась от щемящей грудь боли, посетившей её в февральский вечер под старой ивой на берегу Черного Озера...

Гермиона помнила ощущение его сухих губ на своих. Это не давало спокойно смотреть в глаза друзьям, но она совсем не хотела отказываться от своих воспоминаний...

Малфой тоже был везде, но при этом, как не искала Гермиона с ним встреч у неё так и не получилось поговорить со слизеринцем... Она замечательно понимала, что тот просто избегает её, иногда это было так очевидно, что девушке хотелось ехидно крикнуть молодому человеку, что-то обидное, что-то сообщающее о том, как это глупо...

Естественно она понимала, что не сделает этого. Разворачивалась и уходила, в очередной раз решая, что не будет больше думать об этом человеке, решая не вспоминать его отчаянное лицо, отражающееся в зеркале туалета Миртл, не вспоминать его еле слышное: «Я передумал...» Не вспоминать ощущение его тяжелой мантии на своих плечах в новогоднюю ночь... Не вспоминать хриплый шепот: «Тогда согрей меня...» Не вспоминать. Не вспоминать, как его разбитые в мясо руки сильно прижимали Гермиону к груди и как бешено в этой груди билось малфоевское сердце...

Но как это можно забыть?

Естественно в свете этого у неё совершенно не было времени на глупости.

Кормак МакЛаген всего этого естественно не знал. Он возникал всегда внезапно и обязательно настаивал на беседе. Девушка сцепя зубы выслушивала семикурсника, даже что-то односложно поддакивала, при первом же удобном случае сбегая от навязчивого кавалера...

В этот раз он поймал её в коридоре, ведущем в библиотеку, знал зараза, где караулить. Гермиона в очередной раз обругала себя последними словами за то, что повелась на поводу у Джинни, активно агитирующей Гермиону принять приглашение МакЛагена на рождественскую вечеринку клуба Слизней. Ведь именно с той вечеринки Кормак не давал ей прохода...

Последнее время этот парень так достал Гермиону, что ей приходилось откровенно прятаться от него, сбегая из общей гостиной едва завидев его светлую макушку.

Рон пару раз предлагал свои услуги по отваживанию непрошеных ухажеров, но Гермиона отказывалась, не находя подобное развитие событий нормальным.

И вот сейчас гриффиндорец стоял перед девушкой и улыбался, надо думать одной из самых своих обворожительных улыбок. Глядя на пшеничного цвета кудри МакЛагена, тщательно уложенные в аккуратную прическу, Грейнджер поймала себя на потрясающей схожести стоящего перед ней парня и Гилдероя Локхарда, преподававшего у них ЗОТИ на втором курсе. Сравнение было явно не в пользу Кормака...

— Гермиона, постой, — проговорил парень, делая неудачное движение схватить девушку за руку.

— Кормак, рада бы, но я очень спешу, — пыталась ретироваться она, но молодой человек был не приклонен.

— Послушай, я не задержу тебя надолго. И вообще, чего ты от меня бегаешь? Я что такой страшный? — в голосе МакЛагена появляются игривые нотки.

— Вовсе нет, просто мне и правда некогда, — смущенно отвечает девушка, мечтая, что бы он уже отстал от неё.

— Тогда почему ты меня избегаешь?

Гермиона усилием воли сдержала мученический стон. Ну как он не понимает?

— Кормак, мне некогда. Я очень спешу. Пусти меня, наконец.

— Согласись сходить со мною в Хогсмит в эти выходные, тогда отпущу.

— В эти выходные я буду занята подготовкой к опросу по чарам.

— Брось. Ты и так все знаешь, без подготовки.

— Кормак... — Гермиона начала терять терпение, — послушай, ну что тебе от меня надо?

— Я уже сказал. Свидание. В Хогсмите. В следующие выходные. — четко проговаривая слова отвечает молодой человек.

— Обещаешь, что тогда ты перестанешь меня терроризировать?

— Гермиона, — вроде обижается парень, — как ты можешь?

— Обещаешь?

— Грейнджер! — прокатывается по коридору очень недовольный голос Малфоя, — какого хрена я должен тебя ждать? Думаешь мне заняться больше нечем?

Девушка удивленно смотрела на слизеринца, с трудом соображая, о чем он.

— Малфой, что ты забыл тут? Не видишь, мы разговариваем, — слегка набычивается Кормак.

— МакЛаген, я тебя забыл спросить, что мне делать. Грейнджер, либо ты сейчас идешь со мной, либо сама будешь разбираться с МакГонагалл...

Какая МакГонагалл? В смысле, о чем он?

И тут до Гермионы доходит, что это прекрасный шанс сбежать.

— Да, Малфой, я иду, — и уже обращаясь к Кормаку, — прости, я же говорила, что тороплюсь.

— Ты мне так и не пообещала, — негромко напоминает гриффиндорец.

— Грейнджер, я жду.

— Кормак, давай потом, мне ещё со злющим Малфоем разбираться.

— Просто пообещай.

— Кормак...

— Хорошо, но тебе от меня все равно не скрыться, — улыбается парень и отодвигается, пропуская Гермиону.

Девушка почти бежит за, резко развернувшимся, слизеринцем, испытывая к тому огромную признательность.

— Спасибо, что выручил, — негромко благодарит она, отойдя на приличное расстояние от треклятого коридора и оставшегося в нем гриффиндорца.

— Что ему было нужно? — хмуро интересуется Малфой.

— На свидание звал... Что ему приспичило? Почему именно я? Проходу ведь не дает!

— Ты согласилась? — пропустив её возмущения мимо ушей, холодно осведомляется слизеринец.

— Что?

— Я спросил, ты согласилась?

— Это имеет какое-нибудь значение? — не понимает девушка.

— Кажется, я уже говорил тебе, что...

— Да я помню: если ты спрашиваешь, значит это тебе нужно, — недовольно отвечает Гермиона.

— Согласилась или нет?

— Еще немного и мои подозрения превратятся в убежденность — задумчиво говорит Грейнджер

— Убежденность в чем? — хмурится Малфой.

— В том, что ты ревнуешь...

— Я просто предостерегаю, — осведомляет слизеринец.

— От чего, Малфой, не говори ерунды. Что он мне сделает?

— МакЛаген готовится к принятию метки, Грейнджер. В пасхальные каникулы торжественное посвящение, — негромко произносит он.

— Что за бред? — фыркает Гермиона и останавливается, — Кормак — гриффиндорец!

— И что? По моему этот факт ничуть не помешал Питеру Петигрю! — ядовито отвечает Малфой.

Гермиона раздраженно передергивает плечом:

— И все равно я никак не пойму к чему ты.

— А я к тому, что при твоем происхождении Пожиратель смерти не самая хорошая кандидатура в друзья, — запальчиво говорит он

А Гермиона фыркает, прикусывает губу и забавно морщит нос, стараясь сдержать смех, но все равно хохочет, и прикладывает руку к раскрасневшимся щекам

— Что смешного я сказал?

— Ой, Малфой... Уф... — старательно восстанавливая дыхание отзывается Грейнджер, — ты себя б со стороны послушал, — девушка делает серьезное лицо и декламирует, — при твоем происхождении Пожиратель смерти не самая хорошая кандидатура в друзья... — и снова фыркает.

Слизеринец некоторое время смотрит на веселящуюся гриффиндорку, не сдерживается и ухмыляется сам, а потом очень серьезно произносит:

— Вот только мы не друзья, Грейнджер, — и Малфой испытывает какое-то непонятное чувство, когда видит, как веселье медленно стекает с лица Гермионы, и из глаз исчезают смешинки, — да и МакЛаген, в отличие от меня, метку принимает по собственной воле и вполне доволен этим фактом.

— Не может быть, — шепчет гриффиндорка на выдохе, — Кормак конечно невыносим. Он наглый, заносчивый и самовлюбленный... Но он не может...

— Можешь не верить. Я просто предупредил. — сухо роняет Малфой и разворачивается.

— Спасибо. Правда...

Слизеринец досадливо встряхивает головой и делает несколько скорых шагов прочь, когда слышит совсем негромкое, словно Гермиона обращается не к нему, а к себе:

— Драко, а кто же мы друг другу?

Малфой медленно оборачивается и смотрит в грустные карие глаза, почему-то ему кажется, что для неё сейчас очень важен ответ на этот вопрос. Важен так же, как и для него. Вот только ему нечего ответить ей...

— Я не знаю, Гермиона, — пожимает плечами он и быстро шагает прочь.

А спустя несколько дней Гермиона случайно наткнулась на довольно занимательную сцену: не далеко от лазарета, в пустом коридоре, как раз возле ниши в которой так любят уединяться влюбленные парочки, друг против друга стояли МакЛаген и Малфой. Причем вид у слизеринца был на редкость злобным и презрительным, а гриффиндорец, казалось, был несколько напуган...

Малфой что-то тихо выдыхал в лицо Кормака, и от его слов последний словно скукоживался и становился меньше ростом...

Грейнджер не слышала ни слова, но почему-то ей показалось, что речь шла о ней. И хоть девушка и понимала всю бредовость этой мысли, свою привлекательность та совсем не теряла...

Гермиона хотела спокойно уйти, но вдруг почувствовала иррациональное желание вмешаться. Что-то сродни рефлексу выступать на стороне гриффиндора всегда, даже если слизеринцы правы на сто процентов. Ну или когда действия слизеринцев так ей симпатичны... Хотя надо признать подобное случилось впервые.

— Что здесь происходит? — громко спросила она.

Малфой досадливо передернул плечом и что-то прошипел сквозь зубы. Гермиона подумала бы, что это ругательство в её адрес, если бы не видела, как вжался в стену МакЛаген.

— Грейнджер, — даже не оборачиваясь, протянул слизеринец, — что бы здесь не происходило, поверь мне — это не требует твоего вмешательства, сделай одолжение: дематериализуйся отсюда.

— Малфой...

— Я сказал: проваливай, Грейнджер. У тебя плохо со слухом? — рыкнул тот, оборачиваясь.

— Гермиона, тебе действительно стоит уйти, — не громко произнес Кормак, а Малфой, пользуюсь тем, что гриффиндорец не видит его лица, рездраженно закатил глаза.

А вот от девушки его гримаса не укрылась и она с трудом сдержала улыбку, титаническим усилием воли, заставив голос звучать враждебно:

— Малфой, надеюсь, тебе не стоит напоминать о возможных последствиях, буде ты решишь причинить Кормаку вред?

За взгляд, которым её одарил Драко, можно было отдать очень многое. Отчасти именно благодаря этому возмущенно-непонимающему взгляду оскорбленной невинности Гермиона и ретировалась из коридора, боясь, что не выдержит и попросту рассмеется...

Догадки девушки насчет того, что предметом разговора молодых людей послужила именно она, подтвердились чуть позже: Кормак МагЛаген перестал обращать на гриффиндорку внимание, не совсем, конечно, но от настойчивых ухаживаний воздерживался... А Гермиону это вполне устраивало.

* * *

Малфой буквально летел в направлении Астрономической башни. Где-то позади бесновалась чокнутая тетка Белла. Пока они просто развлекались, пока... Ему же нужно было на Астрономическую башню, Драко ни за что не смог бы назвать причину этой своей уверенности, но его словно что-то тянуло туда. Впущенные в Хогвартс с полчаса назад, Пожиратели с криками носились по коридорам и громили все встреченное на пути, поджигали портреты, взрывали доспехи. Всего-то десять человек... Хотя одна тетка Белла стоит десятка.

Он уже собирался повернуть в сторону лестницы, когда краем глаза заметил силуэт. Её силуэт...

— Твою мать!

Естественно, когда Малфой обернулся Грейнджер уже и след простыл, нагонять её не было ни смысла, ни времени и Драко было решил продолжить свой путь, но вдруг отчетливо осознал: Грейнджер не в гостиной! Она бегает по коридорам, и если ему не показалась, то сейчас это гребанная гриффиндорка направляется в подземелья...

-Да твою ж мать!

А ещё по Хогвартсу бродят самые отъявленные психи из всех последователей Лорда. И они прекрасно знают Грейнджер в лицо! Что будет если кто-нибудь из тех, кого он впустил в Школу через этот хренов раритетный шкаф, встретит Гермиону Грейнджер?

Малфой резко крутанулся на месте и побежал. Совершенно не туда, куда планировал идти до встречи с гриффиндоркой, но и не в ту сторону, где мелькнул её силуэт.

Если Малфой прав и Грейнжер движется в подземелья, то целью её может быть только кабинет Снейпа. А бежит Грейнджер, слава небесам дальней дорогой, Драко знает, как оказаться там быстрее...

Парень бежал на пределе сил, кажется, он вообще никогда так не торопился. Он не следил за тем, что происходило вокруг. Несколько раз слизеринец чудом избежал встречи со срикошетившим заклинанием, но лишь досадливо передернул плечом.

Его расчет оказался верен. Он даже обогнал гриффиндорку успев перехватить её за несколько коридоров до цели.

— Куда торопишься, Грейнджер? — запыхавшимся голосом спросил Малфой.

Девушка даже не удивилась, увидев слизеринца.

— В Школу как-то попали Пожиратели, надо известить преподавателей.

— Отлично! Ну и валила бы сообщать МакГонагал.

— К ней побежала Джинн. Рональд к Флитвику...

— А ты, кретинка такая, выходит к Снейпу? — почти прорычал парень.

— Да... — девушка даже пропустила мимо ушей оскорбление в свой адрес.

Малфой мысленно усмехнулся — а ведь она ему доверяет! Твою ж мать! Доверяет, зная, что он один из Пожирателей! Доверяет, и совершенно не включает свои замечательные мозги!

— Дебилка! — рычит Драко наступая на Грейнджер и тесня её к стене. — Ты совсем отупела? К кому ты бежишь?

— К профессору Снейпу, Малфой! Что тут не понятного? В Школе Пожиратели смерти, а он один из учителей, он должен быть... — повышает голос гриффиндорка, но парень не дает ей договорить, почти кричит:

— Твою мать, Грейнджер! Снейп — Пожиратель смерти!

— Но он преподаватель Хогвартса...

— Ты меня слышишь? Гренджер? Снейп — Пожиратель смерти! Ну же, давай, включай свои золотые мозги! Как ты думаешь, при таком раскладе может ли Снейп не знать о хогвартских гостях?

Девушка резко выдыхает и будто бы обессилено облокачивается спиной о каменную стену:

— Но он преподаватель Хогвартса... И ему доверяет директор...

— Мерлинова борода! — стонет Малфой, — как с тобой трудно!

Парень упирается руками в стену, с обеих сторон от её головы, нависая над ней всем своим телом. Наклоняется близко-близко и зло шепчет, почти выплевывая слова:

— Снейп — гребанный Пожиратель смерти, Грейнджер, и тебе об этом известно. Он не станет мешать им. — девушка пытается протестовать, но Малфой не дает ей даже шанса на это. — И мы имеем два варианта. Первый — Снейп служит, верой и правдой, Лорду и тогда на что ты надеешься? А, Грейджер? Да в лучшем случае тебе грозит... Я даже говорить об этом не хочу! Вариант второй — Снейп, являясь Пожирателем, предан Дамблдору и Ордену в его лице, но и тогда он не станет мешать им, понимаешь?

Девушка упрямо поджимает подбородок и отрицательно качает головой.

— Вот где твои мозги, когда они так нужны, а? — устало выдыхает Драко. — Слушай меня. Думай за мной, если у самой не выходит: даже если Снейп на Вашей стороне, значит Дамблдору не выгодно, потерять такого важного осведомителя. Я тебе со всей ответственностью сообщаю, как очевидец — Снейп один из самых близких к телу Его, так сказать. Если Снейп сейчас помешает Пожирателям исполнить их цель, он гарантированно попадет в немилость к Лорду, а это не нужно прежде всего Дамблдору, понимаешь? Понимаешь ли ты, в конце концов? — Малфой с силой впечатывает в стену правый кулак. — Он не станет никого защищать. — говорит Драко совсем тихо. — Он бы ещё встал между Пожирателями и Поттером, но никого, кроме вашего обожаемого золотого мальчика Снейп защищать не станет... И то только в случае, если ты права и Снейп на вашей стороне...

— Тогда надо бежать к...

— Значит так, Грейнджер, слушай сюда. — твердо говорит Малфой. — Сейчас ты стрелой побежишь в гостиную своего факультета, утаскивая за собой всех, кого встретишь на своем пути, будь то кто угодно, хоть гриффиндорец, хоть хаффлпаффец или равенкловец и сидишь там, в гостиной, и носа в коридоры не кажешь! Ясно? И не выпускаешь никого!

— То есть если я встречу слизеринца, его за собой не тащить? — ядовито интересуется девушка.

— А ты не встретишь слизеринцев. — произносит Малфой и отводит глаза.

— То есть они знают... То есть ты знал?

— Как же хорошо ты соображаешь, когда не нужно. — зло ухмыляется парень. — Да я знал. Более того — это я впустил тетку Беллу и её друзей... Да стой ты! — парень с силой удерживает дернувшуюся было Гермиону. — У меня нет времени объяснять, что у меня не было другого выхода! Соплохвост тебя задери, у меня нет времени даже стоять сейчас здесь и уговаривать тебя не совершать глупостей! Поверь мне, чем меньше препятствий они встретят на пути к своей цели, тем лучше для вас!

— Ты тронулся, Малфой? Ты впустил сюда эту мразь, а я должна тебе верить?

— Представь себе, да!

— По твоей логике, мы должны тихо сидеть в гриффиндорской гостиной и ждать, когда туда заявятся...

— Не заявятся. — обрывает парень. — Их цель не Поттер.

— Что?

Малфой глубоко вздыхает и повторяет:

— Поттер не их цель. Они пришли сюда не за ним.

— А зачем тогда? — не понимает девушка. — Хотя погоди... Ты же не хочешь сказать, что... Нет, Малфой! Ну, скажи, что я ошибаюсь, и они пришли сюда совсем не для того, что бы проконтролировать как ты исполнишь это твое ужасное задание?

— Хорошо, ты — ошибаешься. Довольна? Только ты же знаешь, что я вру... — грустно улыбается Малфой.

— Но... Но ты же не сделаешь этого? Да?

У Малфоя комок застряёт в горле от этой надежды, что звучит в голосе девушки. И он отчетливо понимает, что вот сейчас она просит не за директора, что сейчас её заботит именно он, Малфой...

— Я не знаю. У меня может не остаться выбора...

— Выбор есть всегда!

— Отлично! Тебе станет легче, если я не выполню волю Его ценой своей жизни? Да вот хоть сейчас зааважусь на месте, но убийцей не стану! Легче тебе будет?

— Нет...

— Не реви. Нашла из-за кого слезы лить, подумай о психике Поттера. — почти безразлично произносит Драко.

Почти... Но Гермиона все же понимает его правильно. Понимает именно то, что он хотел бы скрыть от неё.

— Я сделаю, так как ты просишь, но пообещай мне взамен, что ты не станешь убивать. Пожалуйста. Я знаю, ты сможешь найти ещё какой-нибудь выход...

— Какая трогательная вера в силы трусливого белобрысого хорька... — ехидно говорит Малфой.

— Драко! — и он вздрагивает.

От того, что слышит свое имя из гермиониных уст. От того, с какой именно интонацией она произнесла это «Драко»...

— Прости. Но ты действительно преувеличиваешь мои возможности и человеческие качества...

— Просто пообещай и я выполню то, что ты просишь.

— Ты и так выполнишь. — твердо говорит парень и поясняет непониманию, застывшему в ее глазах, — несколько месяцев назад ты дала мне Непреложный Обет, что выполнишь любую мою просьбу, если она никому не повредит и не изменит ход войны. Моя нынешняя просьба именно такова. То, что ты сейчас вернешься в Башню Гриффиндора, никак не повлияет на то, что должно случиться, и уж точно из-за этого никто не пострадает...

— Не делай этого, Малфой!

Но молодой человек уже поднял её левую руку, чтобы Гермиона сама увидела, как золотисто засветилась тонкая паутинка, опутывающая её запястье.

— Ублюдок, — сквозь слезы шепчет она.

— Я рожден в законном браке, Грейнджер. — В ответ ухмыляется Малфой. — Все проваливай. Кстати, тебе не приходило в голову, что и из гостиной можно связаться с теми же учителями или с кем-то из ордена? С помощью камина... Ты староста, у тебя есть летучий порох.

— Пошел ты!

— Только после тебя.

И Малфой отступает, позволяя девушке отлипнуть от стены и побежать прочь, вот только она едва успевает сделать десяток шагов:

— Гермиона!

Гриффиндорка останавливается и раздраженно оборачивается, со странной смесью злости и изумления глядя, как Малфой быстро приближается к ней, на ходу снимая с шеи какую-то цепочку и что-то шепча себе под нос. Оказавшись рядом с девушкой Драко быстро надел цепочку ей на шею, продолжая бормотать непонятные Гермионе слова, и отступил на шаг, только замолчав.

— Какого хрена, Малфой? — Гермиона попыталась снять новонавязанное украшение, но у неё не вышло.

— Не пытайся. Снять его могу только я. — спокойно и негромко просветил парень.

— Что это?

— Для меня простая ювелирная побрякушка, сделанная с помощью кровной магии и являющейся чем-то вроде отличительного знака моего рода. Для тебя, самый сильный оберег из тех, что я могу тебе дать. По крайней мере, ни один из моих кровных родственников не сможет причинить тебе значимый вред.

— То есть если меня будет пытать круциатосом, скажем, твой отец я ничего не почувствую?

— Почувствуешь. — ответил парень. — Просто боль не будет настолько сильной, что бы свести тебя с ума или убить.

Малфой ненадолго замолчал.

— А еще, — начал он медленно. — Я бы хотел, что бы это было признание, но ты сама очень верно сказала, что сейчас не место и не время для каких-либо признаний, поэтому пусть это будет благодарность за то, что ты разделила со мной этот кошмарный учебный год... У меня, действительно очень мало времени, поэтому наложи на амулет чары незаметности сама, и постарайся никому не показывать его до этого, особенно Уизли. Поттер может и не поймет ничего, но рыжий чистокровный — он узнает герб, а я не думаю, что ты сейчас готова отвечать на его вопросы. Вот теперь беги.

Девушка закусывает губу и почти с ненавистью смотрит на Малфоя. Отступает на полшага и вроде бы отворачивается, но в какой-то момент передумывает и порывисто сокращает разделяющее их расстояние, подается вперед и, встав на цыпочки, не целует даже — клюет сухие малфоевские губы.

— Ты совершенно не умеешь целоваться Грейнджер, — хрипло шепчет Драко, схватив гриффиндорку за плечо и не давая ей отстраниться. — Я бы мог тебя научить, если б у нас было больше времени, но увы. Это, похоже, вообще мой последний урок...

И Малфой целует её, прижимая к себе всем телом, почти забывая дышать, запоминая её вкус. А Гермиона охотно отвечает, почти теряет реальность, чувствует, как подкашиваются ноги и глаза начинают жечь слезы...

— Мы теряем время, — шепчет слизеринец, отстранившись.

Разворачивается и уходит, обернувшись только перед поворотом в другой коридор, но Грейнджер уже нет, хоть Драко и не слышал её шагов. Словно девушка аппарировала в Хогвартсе, забыв, что это не возможно, прямо с того места, где он её оставил.

(большая, в которой про то, кто чем занимался вовремя седьмого курса)

Назначение директором Хогвартса Снейп принял равнодушно, учтиво склонив голову и сухо поблагодарив Лорда за доверие. Возможно, если бы Малфой знал своего декана не так хорошо, он не заметил бы, как досадливо сверкнули темные глаза зельевара...

После собрания Лорд сразу же покинул поместье, как и основная масса Пожирателей. Все расползлись по норам в ожидании приказов Волдеморта...

Снейп же с Малфоем-старшим заперлись в кабинете последнего, и два часа без малого от туда не доносилось ни звука.

Все эти два часа Малфой-младший провел под дверью, даже себе не в силах объяснить, зачем? Но Драко ждал неизвестно чего, прислонившись спиной к холодному камню стены и стараясь расслышать хоть какие-нибудь звуки.

Напрасно.

Однако, ждал он не зря. На исходе второго часа дверь резко отворилась, и из кабинета вылетел Снейп, мельком глянул на Малфоя и, не сбавляя хода, бросил:

— Вы пойдете со мной, Драко.

И Драко не возражая, последовал за деканом...

За прошедшие полтора года парень вытянулся, почти нагнав в росте отца, его худая долговязая фигура не редко становилась предметом шуток Забини, и Малфой, весьма трепетно относящийся к собственной внешности, Блейзу такие шутки почему-то спускал... К тому же его рост давал ряд преимуществ, но сейчас его длинные ноги совершенно не помогали не отставать от мчащегося к границе антиаппарационного барьера декана. Последнее время Малфой вообще напоминал себе сороконожку со сбившимся вестибулярным аппаратом, так нелепо он вдруг начинал двигаться. Вот и сейчас, полы мантии спутывали ноги и мешали идти, а ведь его изящные манеры, не пропадавшие никогда и ни при каких обстоятельствах тоже были излюбленной темой Блейза для подколов...

Миновав тяжелые кованные ворота Малфой-Менора, Снейп остановился, дожидаясь ученика, а едва Драко с ним поравнялся, молча вцепился в костлявое юношеское плечо и не предупредив аппарировал.

И был удушливо-тошнотворный тоннель трансгрессии. И боль в сжимаемом сильными пальцами зельевара плече. И сбившееся дыхание, на восстановление которого Малфой потратил несколько секунд, прежде чем осознал, что ждать его никто не собирался и Снейп почти скрылся за поворотом...

Грязные, узкие, хаотично петляющие улицы. Темные, тусклые окна, сквозь которые иногда можно было разглядеть убогие, слабо освещенные комнаты. Не по-летнему хмурое, серое, низко повисшее над землей, набухшее дождями небо...

Окружающее так точно характеризовало то, что происходило в душе юного слизеринца, что становилось страшно.

И люди... Таких Малфой никогда не видел. Даже нищета в Лютном выглядела более жизнерадостной, чем эти человекоподобные тени: сгорбленные, серолицие, в нелепых бесцветных одеждах, с выцветшими глазами... Эти люди были похожи на инферналов, они навевали на Малфоя почти неконтролируемый ужас, и он опускал взгляд, и торопился за быстро следующим впереди Снейпом.

Наконец декан остановился, перед ветхим домом с полусгнившим крыльцом.

— Входите, мистер Малфой, — сухо пригласил он, распахивая перед парнем отсыревшую дверь.

В помещении было неуютно, пахло мышами и тленом. А ещё было холодно и темно. Снейп что-то буркнул, взмахнул палочкой и в закопченном камине вспыхнул огонь.

— На верху, вторая дверь справа — Ваша комната. Можете располагаться, — недовольно приказал Снейп, словно Драко набивался в гости сам, а не послушно следовал за позвавшим его деканом.

— Спасибо, — все же поблагодарил он.

Но Снейп его слова проигнорировал, скинул мантию на спинку старого облезлого дивана и скрылся в подвале, по-видимому, в лаборатории.

Драко некоторое время стоял посреди убогой гостиной, отстраненно разглядывая нескончаемые книжные стеллажи, прикрывающие собой голые стены, бедную разномастную старую мебель, и пыльные лоскуты паутины, свисающие с грязно-желтого неровного потолка. Обитель Снейпа поражала, будь настроение Малфоя менее отвратным он наверное смог бы с острить на эту тему.

Но шутить не хотелось. Даже мысленно...

За окном сверкнуло и почти сразу оглушающее громыхнуло. Малфой вздрогнул, сбрасывая оцепенение и, подсвечивая себе дорогу палочкой, двинулся по скрипящим половицам и расшатанной узкой лестнице наверх, куда ему велел идти Снейп.

Комната, открывшаяся за указанной дверью, также поражала воображение нищетой. Древняя, продавленная односпальная кровать у стены, маленькое окно, забранное грязной тряпкой, призванной, видимо, играть роль занавески, облупившийся и покосившийся от времени шкаф...

— Блеск! — брезгливо сцедил парень, осторожно ступая по неровному пыльному полу, — а мы ещё удивлялись, почему Снейп всегда такой жизнерадостный.

Малфой опустился на кровать, а потом и вовсе вытянулся на ней во весь рост, не утруждая себя снятием ботинок и мантии.

И лежал, бездумно пялясь в потрескавшийся потолок, изредка освещаемый отблесками молний. Лежал и слушал буйство дождя за окном, рычание грома... И не заметил как уснул.

Проснулся он от холода. За окном полностью стемнело, гроза кончилась, и комната утопала в темноте. Снизу не раздавалось ни звука, и Малфой почувствовал липкий иррациональный страх. Ему вдруг почудилось, что там, за этой тишиной и тьмой за ним наблюдает кто-то не самый добрый. Кто-то лютый, шумно дышащий...

Глупо.

Нет ничего страшнее темного Лорда...

Драко медленно сел, так же медленно поднялся с кровати и вышел из комнаты. С первого этажа лился тусклый свет, поэтому Малфой спустился с лестницы почти не боясь оступиться и свернуть себе шею.

В гостиной было не в пример теплее, за те несколько часов, что парень проспал, камин прогорел и теперь в его чреве лишь слабо теплились угли.

— Твой отец трус и глупец, — раздался приглушенный голос Снейпа, сидящего в старом кресле с вытертой обивкой, над спинкой торчала лишь сальноволосая макушка зельевара.

— Я тоже, — сухо просветил Малфой, отстраненно удивляясь тому, что декан, впервые за годы учебы обратился к нему на ты.

— Смею надеяться, нет, — недовольно отрезал Снейп, — сядь, не стой за спиной.

Драко послушно обошел кресло и опустился в его точную копию против зельевара. Недовольно поморщился, безуспешно пытаясь устроиться удобнее.

— Ты, Драко, далеко не трус. — задумчиво продолжил Снейп, — хватило же у тебя мужества пойти наперекор Лорду, и слава Мерлину, у тебя достало ума сделать это так, чтобы не быть пойманным...

Разговор принимал неожиданный и опасный поворот. Молодой человек внутренне напрягся, но вслух сказал, почти искренне:

— Я не понимаю о чем Вы...

— Брось, — недовольно отмахнулся Снейп, — прибереги свои актерские навыки для более благодарных зрителей. Я в отличие от твоего отца всегда воспринимал тебя как человека, а не как продолжателя рода, должного слепо следовать велению старших. И в отличие от Лорда не плохо знаю тебя и твои способности... Это перед ними ты можешь разыгрывать из себя недалекого неудачника. Я же тебя знаю, Драко. Ты — избалованный, иногда жестокий отпрыск своего отца, но у тебя есть мозги деда, а твой дед отнюдь не был дураком, и сердце матери...

Малфой поперхнулся и закашлялся.

— Я сказал что-то смешное?

— Нет, — парень все никак не мог восстановить дыхание, поэтому ответ получился сдавленным и слабым, — просто Вы говорите странные вещи...

— Ты находишь? — равнодушно осведомился Снейп, — тебе видней...

Зельевар молчал, тишину в гостиной прерывало лишь сбивчивое дыхание Малфоя и шепот огня в камине.

— Я никогда не был другом твоего отца, — невпопад заговорил Снейп, — так случилось, что мне всегда было слишком скучно с ним. Он заносчивый ублюдок, не более.

Сказал бы это кто-нибудь иной, Малфой бы многое, что мог ответить, но Снейпа Драко уважал, и что самое неприятное, в данном вопросе был полностью согласен с деканом.

— Твоя мать другая. Ей не чужда человечность и милосердие, как бы странно это не звучало. Ты во многом похож на неё...

— К чему все это? — хрипло спрашивает Малфой, начиная уставать от нелепого разговора о своей семье. Он не очень любил такие разговоры...

— К чему? — отрешенно переспросил Снейп, словно не понимая, о чем его спрашивает парень, — к тому, что ты мне, как это не парадоксально, дорог. Я не хочу, что бы эта сумасшедшая война перетерла тебя в пыль своими огромными жерновами... Ты не принимаешь помощи, и это было бы похвально, если бы не серьезность ситуации... В прошлом году я мог тебе помочь, Драко. Мог и хотел... И ты почти справился без моего участия...

Малфой так не считал, но и спорить с деканом не стал, боясь спугнуть момент. Глупо, но сейчас он вдруг почувствовал себя так, словно с ним говорит отец, которого никогда не интересовала судьба сына, которого интересовал лишь наследник рода...

— Теперь я не могу тебе помочь... — задумчиво проговорил Снейп, — но я могу дать тебе совет. Запомни то, что я тебе скажу. Это очень важно, Драко. Запомни. У тебя всегда есть выбор. Нет безвыходных ситуаций. Все зависит лишь от принятого тобой решения. И один раз ступив на дорогу, ты должен идти до конца... Свой путь ты выбрал, это очевидно, и этот путь мне нравится... Я почти уверен, что тебя к нему кто-то подтолкнул, не знаю кто, хотя кое у кого были на этот счет подозрения, — мужчина криво ухмыляется, — На самом деле не важно кто это. Важно, что ты избрал свою дорогу, поэтому повторяю, Драко, у каждого всегда есть выбор. И ты можешь, делая то, что от тебя хотят, делать то, что хочешь ты. Ты умеешь. Ты сам доказал это не так давно. Тебя не заботит то, что о тебе подумают, для тебя важен результат — и это главное... Сделать выбор, не значит не ощущать страх. Сделать выбор значит принять на себя ответственность, это трудно... Если у тебя есть тот, кто помогает тебе не сбиться и не сломаться, а мне отчего-то кажется, что такой человек есть, береги его. Может случиться так, что окажется поздно. И твоя дорога никому уже не будет нужна...

Малфой совсем потерял нить разговора. Снейп вел себя по меньшей мере странно, таким Драко не видел своего декана никогда...

— Сэр, я не совсем понимаю Вас, — за безразличием стараясь скрыть растерянность, произнес парень.

— А это и не имеет значение, Драко. Просто запомни: выбор есть всегда.

— Выбор есть всегда, Малфой...

— Да нет никакого выбора, Грейнджер.

— Есть! Ты ведь волен поступать так, как считаешь нужным!

— Идите, мистер Малфой, — неожиданно сухо произносит Снейп. — завтра я разбужу Вас рано, мне потребуется Ваша помощь в лаборатории.

— Спасибо, сэр, — Драко поднимается с продавленного убожества, по недоразумению называющимся креслом, — я только хотел узнать, есть ли у Вас ещё одно одеяло, там холодно.

— В шкафу, мистер Малфой, — Снейп недовольно поджимает губы. — там есть шкаф, если Вы не заметили.

— Спасибо, — повторяет молодой человек, и движется к лестнице...

Лишь поравнявшись с креслом декана на мгновение замирает, почувствовав резкий запах спиртного... Оказывается Снейп пьян... Вот и объяснение этой нелепой, странной беседы...

Малфой поднимается в комнату, достает из шкафа пахнущее чем-то затхлым одеяло и, превозмогая отвращение, укладывается спать. Но сон долго не идет, и Драко перебирает в голове, словно четки, слова декана, перемежая их с воспоминанием звонкого девичьего голоса, так яро спорящего с ним, с Малфоем... Кто бы мог подумать, что гриффиндорка Грейнджер окажется солидарна со слизеринским деканом в столь сложном вопросе...

Драко засыпает с мыслью о Грейнджер. С недавних пор это стало хорошей приметой. В такие ночи молодого человека не посещали кошмары, ему снились светлые сны, наполненные теплом и надеждой...

* * *

Все было ужасно. На самом деле...

В поисках не продвинулись ни на йоту.

Их полевая жизнь исключала самый элементарный комфорт, Гермиона уже даже забыла какого это — принимать душ. О расслабляющей ванне даже мечтать не приходилось...

И еда.

Девушка никогда не славилась кулинарными талантами, что уж говорить о мальчишках? Но у Гарри могла получиться вполне сносная яичница, если бы ещё были яйца... Рон же не мог похвастаться даже этим...

И вообще вел себя как разпоследняя сволочь. Собственно об этом и зашел разговор с Гарри. Молодой человек пытался убедить подругу в том, все это лишь действие Хоркрукса. Надо признать, что Гермиона прекрасно понимала его правоту, но совершенно ничего не могла с собой поделать. Поведение Рона бесило с каждым днем все больше.

— Бесспорно, Гарри, — яростно говорила она, — мы все так или иначе находимся под влиянием этого хранилища прогнившей души Того-Кого-Нельзя-Называть. Но Рон даже не сопротивляется! Он и попыток никаких не делает, чтобы побороть влияние этой штуки!

— Герм, ты преувеличиваешь...

— Я? Я преувеличиваю? — почти кричит девушка, — Да я преуменьшаю, Гарри!

Гермиона взмахивает руками, словно пытаясь что-то доказать другу подобным жестом:

— Рон ведет себя как эгоистичный маменькин сынок! Безобразно избалованный маменькин сынок!

— Герм, — укоряет Поттер.

— Не пойми меня неправильно, Гарри, — чуть мягче говорит девушка, — я очень люблю Рона. Он бесподобный друг. Он один из самых замечательных людей, которых я знаю. Он добрый, преданный... Понимающий. Да вспыльчив и излишне эмоционален. Да в чем-то невыносим... Но он всегда найдет в себе силы признать свою неправоту... В отличие от тебя, кстати, — ворчливо сообщает девушка ухмыльнувшемуся Потттеру, — Рон отличный человек, Гарри. Я все это прекрасно знаю...

Гермиона тяжело вздыхает, некоторое время разглядывая что-то перед собой, а потом заканчивает уже громче и жестче:

— Но последние недели Рон ведет себя как совершеннейшая свинья! Словно одному ему плохо. Эгоистичный зануда, исходящий на говно при любом удобном случае! И не надо оправдывать его действием Хоркрукса!

— Вот значит, какого ты обо мне мнения...

Раздается за спиной друзей яростно-холодный голос Рональда.

— Рон, ты все не так понял, — начинает было Гарри, но его прерывает девушка:

— О, не стоит! Какой в том смысл? Он все равно не поймет!

— То есть я ещё и непроходимо туп, так?! — срывается на крик Рыжий.

— Ты все прекрасно слышал, Рон. Не строй из себя глухого! И да, я считаю, что ты ведешь себя как последняя скотина, которую ничто кроме себя самой не интересует!

— Герм, остынь, — произносит Гарри, пытаясь достучаться до разума подруги, — ты перегибаешь.

— Да что ты говоришь? — яростно интересуется девушка, — Знаете что? Идите вы оба... В... В... В... — она даже не может правильно сформулировать координаты местности, в которую так хочет отослать друзей, — Пошли вы... — на выдохе произносит гриффиндорка, — Все. Хватит! Мне надо побыть одной!

Она разворачивается и быстрым шагом устремляется прочь от палатки, совершенно не разбирая дороги, злобно пиная все, что попадется на пути, от камней, до сухих веток...

— Гермиона! — в след ей кричит Гарри, но та лишь нервно передергивает плечом, даже не обернувшись на окрик.

— Прелестно! — характеризует ситуацию Рон, — столько нового о себе услышал!

Поттер закатывает глаза, досадливо покусывает губу, но потом все же решается повторить попытку все объяснить другу:

— Послушай, все совсем не так, как ты услышал. Ты просто появился не вовремя и вырвал фразу из контекста, понимаешь? Если бы ты пришел раньше...

— То услышал бы много больше, — зло выговаривает Рыжий, — Не утруждайся, Гарри, все нормально. Я всегда знал, что в нашей тройке играю роль ненужного балласта, который совершенно ничего не способен сделать самостоятельно и только все портит, являясь обузой.

— Рон! Все совсем не так... — отчаянно отвечает Гарри, но друг его не слушает больше и за его спиной плавно опускается ткань входа в палатку.

Гермиона возвращается лишь через несколько часов. Успокоившись и обругав себя последними словами. Решительно входит в их с мальчиками жилище и уверенно произносит:

— Рон, я прошу прощения, ибо была непростительно груба и несдержанна. Мы все устали и порой не следим за словами в запале. Ты должен понимать это.

Рыжий едва заметно кивает головой, даже не глядя в сторону Грейнджер. Толи соглашаясь, толи...

Однако кивок был расценен как однозначное согласие и Гермиона продолжила:

— Предлагаю забыть об этом неприятном инциденте. Ни к чему хорошему это не приведет.

И Рональда так и подмывает что-нибудь ответить. Что-нибудь колючее и гадкое. Но молодой человек вовремя останавливается, прикусывая губу, совершенно четко осознавая, что дальнейшее продолжение ссоры, может привести к нежеланным последствиям — Гермиона права. Нельзя им ссорится, Тот-Кого-Нельзя-Называть только этого и ждет. Парень встает с лавки и отправляется в свой уголок, где вытянувшись во весь рост на старой продавленной кровати начинает настраивать приемник...

Палатку заполняет негромкое, но от того не менее раздражительное шипение, что заставляет Гарри досадливо застонать и уронить голову на скрещенные на столе руки...

— Когда же это кончится?

Гермиона тоже задавалась этим вопросом. Она уже устала от этих глупых ссор, причина которых, как правило, не стоила и выеденного яйца. Это изматывало, утомляло... С каждым днем все труднее было не срываться друг на друге, все труднее было сдерживать негатив.

И в конце концов случился апофеоз...

Дракл разберет с чего все началось. Если поначалу у их ссор была вполне обоснованная причина, то последнее время друзьям хватало мельчайшего повода для того, чтобы устроить скандал.

Кажется Гермиона подстригала Гарри и во время этой процедуры они в полголоса обсуждали сказки Бидля. И вроде Гермиону посетила интересная мысль, которая могла бы помочь понять, что именно требовалось от них Дамблдору, но в этот момент у стола, за которым сидели Поттер и Грейнджер нарисовался взбешенный Рон.

— Что теперь? — агрессивно поинтересовался Гарри, а Гермиона почему-то не одернула его, хотя понимала — надо. Надо, чтобы пресечь ссору в зародыше. Надо просто дать Рону высказаться и успокоить мальчишек. Надо успокоиться самой...

Но вот последнее как раз не удавалось. И Гермиона полностью разделяла раздражение Гарри. Они все были на взводе и уже давно...

— Что, Гарри, стало скучно, и ты решил развлечься? — зло прошипел Рон, а Гермиона, да и Гарри, сперва даже не поняли о чем он.

— А как же, мать твою, Джинни? А, Друг? Или с глаз долой из сердца вон? — неожиданно проорал рыжий.

— Рон, ты сдурел, — вскакивая с лавки, орет Поттер, — что ещё взбрело в твои больные мозги?

А Гермиона молчит. Понимает, что должна вмешаться, остановить. Или случится что-то непоправимое. Понимает. И не может. Её тоже захлестывает обида. Как Рон может даже предполагать подобное? Как? За кого он принимает их? За кого он ЕЁ принимает!

Мальчики увлеченно орут друг на друга, а она даже не может вникнуть в смысл их слов. Стоит и смотрит, стараясь подхватить, удержаться за ускользающую в раздражении мысль о неверности происходящего. О том, что нужно все это прекратить... Это не по-настоящему, это все Хоркрукс...

Точно! Хоркрукс!

— Сними его! — резко говорит она.

И все бы ничего, но то ли от того, что она сама слишком зла и раздражена, то ли потому что в горле вдруг стало сухо, просьба получается слишком резкой.

Рон вздрагивает и разворачивается к ней всем корпусом. И в его голубых глазах девушка вдруг видит ненависть. Это должно было испугать, но в действительности заставляет лишь сильнее разозлиться и она повторяет ядовито сцеживая:

— Я сказала: сними его с себя! Ты, придурок! Немедленно!

На какой-то миг ненависть в таких родных голубых глазах сменяется болью и это отрезвляет. Заставляет пожалеть о сказанных словах, а пуще того о тоне с которым они сказаны, но уже поздно.

И сорванный с шеи медальон с грохотом, удивительным для столь маленькой вещицы, падает на стол. И рыжий резко разворачивается и движется к выходу из палатки. И отчаянный крик:

— Рон, подожди!

Не останавливает его.

И как Гермиона не торопится, она не успевает нагнать друга прежде, чем он аппарирует.

— Твою мать! — раздается из палатки крик Гарри и следом за ним звук врезающегося в дубовую столешницу их тяжелого стола кулака.

— Твою мать, — еле слышно, отчаянно шепчет Грейнджер и обессилено опускается на землю, — допрыгались.

Она не возвращается в палатку. В этом состоянии они могут запросто поубивать друг друга — слишком взвинчены... Ещё не хватало начать обвинять друг друга в произошедшем. Сейчас намного лучше обвинить во всем ушедшего Рона, хоть это и не правильно... Но это поможет сохранить мир между ней и Гарри — этот мир пока важнее. Потом... Потом она что-нибудь придумает... Потом.

Все потом.

И девушка сидит на земле, не обращая внимания на холод, и смотрит в темное небо, по которому плывет ещё более темное облако, удивительно сильно напоминающее своими очертаниями оскалившего пасть дракона.

Дракона...

Малфой! Она хватается за эту мысль как за соломинку. И словно бусинки на ниточку нанизывает воспоминания связанные с этим человеком. Совершенно любые. От детской обиды на злого сокурсника на первых годах обучения в Хогвартсе, до чистой обоснованной ненависти на старших курсах. От непонимания и интереса узнать его с другой, не ведомой ей стороны, до щемящей сердце смеси жалости и нежности. И вины...

Малфой часто спасал девушку в такие моменты, уводя её мысли подальше от раздражения и злости на друзей, отвлекая и занимая воспаленный мозг непрестанными попытками разобраться, что же в конце концов происходило между ними на прошедшем курсе? Что между ними происходит сейчас и происходит ли? Может он и не вспоминает о ней совсем... А она все не может выбросить из головы воспоминания о его сухих губах и о том, как Малфой прижимал её к себе на берегу Черного Озера...

— Ты замерзнешь, Герм.

Хриплый, кажется даже сорванный, голос Гарри вырывает её из задумчивости. На плечи опускается плед, а настойчивые руки тянут с земли в скудное тепло палатки. И Гермиона послушно поднимается и идет за другом.

— Искать его бесполезно, — устало говорит Гарри, опускаясь на лавку, — наверное, нужно подождать, когда он...

— Нет смысла, — тихо перебивает его Гермиона, — в ближайшие пару дней Рон не остынет, ты же его знаешь. А оставаться здесь дольше опасно, — и заканчивает, на мгновение прикрыв глаза, — завтра снимаемся...

Тогда она ещё не знала, что Рон одумается уже к обеду следующего дня, да вот только не застанет друзей на месте последней стоянки. И что у него уйдет почти три недели на поиски. Что за эти три недели Рональд Уизли успеет повзрослеть на несколько лет и вернется уже совсем другим, более рассудительным и спокойным...

Все что не делается к лучшему — правы люди, и вовсе это не утешения неудачников...

* * *

Год назад Малфой думал, что хуже быть уже не может. Как он ошибался!

Он никогда не думал, что его будет тревожить то, что происходит с другими людьми. Людьми даже не знакомыми... Ему всегда было плевать на других с Астрономической башни! Ему никогда не было дело до окружающих, напротив Малфою доставляло ни с чем несравнимое удовольствие выводить людей из себя. Доводить их до бешенства, как в случае с Поттером и Уизли. Или слёз, как это случалось с Грейнджер... Его не трогали обида и боль в глазах человека, избранного им на роль жертвы. Будь то кто угодно: семикурсник хаффлпаффа или второкурсник гриффиндора...

А потом случился шестой курс и Малфой стал ловить себя на том, что ему перестает нравиться то, чем раньше он занимался с таким рвением. Наоборот, он все чаще чувствовал непонятную злость и раздражение на извечных соратников по третированию окружающих — Кребба и Гойла...

Но бесконечно мучительный шестой год в Хогвартсе кончился, кончился так, как никогда не должен был кончаться, ведь Дамблдор не должен был умирать. Он просто не мог умереть. А старый волшебник оказался простым смертным, таким же как и все, кроме того безносого урода, что так часто бывал в Малфой-Меноре...

Тем летом Малфой особенно отчетливо понял — он хочет победы Поттера! Потому что ему совершенно не нравилось просыпаться в холодном поту от каждодневных мокрых кошмаров в которых обязательно кто-то мучительно долго умирал... Как правило это были дети. Простые дети, которые не могли тягаться со свихнувшимися взрослыми волшебниками.

А ещё ему снилось, что лордовы приспешники схватили Поттера, Уизли и Грейнджер... Он не раз просыпался с отчаянным криком не в силах видеть как корчится в агонии кудрявая девчонка. Как карие всегда такие теплые и добрые глаза заволакивает пелена боли и как её трогательно тонкие пальчики стесывают нежную, почти прозрачную кожу о грубый камень подземельной темницы...

Седьмой год обучения начался с того, что его ночные кошмары стали происходить наяву. Эти чокнутые Керроу оказались настоящими садистами. Тормозов у них не было никаких. Им было плевать сколько лет провинившемуся школьнику. Под пыточное попадали даже чистокровные младшекурсники...

И незнакомые дети в его кошмарах приобретали лица тех, с кем он ежедневно обедал в Большом Зале.

И он не видел выхода. Он не мог себе позволить присоединится к Армии Дамблдора, члены которой гордо поднимались с пола, после очередного наказания и доводили до бешенства Керроу своим не желанием подчиниться. Малфой не мог себе этого позволить. Он мог просто смотреть и в тайне восхищаться отчаянной, безрассудной храбростью этих ребят.

И постепенно слова о том, что можно поступить так, как Драко считал нужным, сказанные Снейпом в дождливый летний день в Тупике Прядильщиков стали стираться из памяти, как что-то фантастическое. Как просто пьяный бред усталого человека...

Пока однажды Снейп не продемонстрировал Малфою свою правоту...

Эта маленькая худенькая Уизли и недотепистый Лонгботом, которого Малфой всегда считал решительно ни на что не способным, совершили поступок, за который должны были быть отчислены немедленно, без разбирательств. Надо же было додуматься обокрасть кабинет директора! Драко всегда сомневался в наличии мозгов в черепных коробках гриффов.

Их должны были отчислить. По логике их должен был ждать Азкабан, после того как садисты-Керроу вдоволь наиграются со своими жертвами.

И если бы решали Керроу, так и было бы, определенно. Но директором был Снейп. И он все решил иначе, не боясь быть неправильно понятым. Именно этот случай расставил для Драко все по местам.

Малфой за чем-то понадобился Снейпу, директор лично пришел за учеником и велел следовать за ним, только поэтому слизеринец стал свидетелем того, как гриффиндорцев поймали.

Керроу ликовали. Ещё бы! Теперь этим мерзким детям, которые буквально извели своими выходками новых профессоров, уж точно не отвертеться. Теперь они получат по заслугам! Керроу были уверены, что Снейп без разговоров отдаст им провинившихся, но тот поступил в разрез с ожиданиями и чаяниями Пожирателей.

Малфой хорошо знал своего декана. Достаточно хорошо, чтобы правильно понять выражение лица, с которым Снейп смотрел на гриффиндорцев, точно так же он смотрел на представителей змеиного факультета, когда те попадались на горячем, заставляя собственного декана снимать баллы со Слизерина — недовольство, презрение и укор... Именно так глядел на Уизли и Лонгботома Директор. Снейп обязан был наказать их, и сделать это так, чтобы Керроу остались довольны. И Снейп замечательно вышел из положения, назначив в качестве наказания недельную отработку в Запретном Лесу... Это было совсем не то, на что рассчитывали профессора-садисты, но и этот вариант их устроил. Откуда им было знать, что там, в Запретном Лесу в компании полугиганта Хагрида рыжая Уизли и её друг в гораздо большей безопасности, чем в Хогвартсе?

А Малфой знал, как знал и то, что об этом замечательно осведомлен директор.

И тогда Драко понял, что именно имел в виду летом Снейп. Он понял, как должен поступать и что ему нужно делать...

С тех пор слизеринец принимал активное участие во всех рейдах, устраиваемых Керроу. Помогал им всячески выслеживать членов Армии Дамблдора, чем заслужил откровенную благодарность Пожирателей, став любимчиком как Алекто так и Амникуса. А то, что удач почти не случалось и все чаще нарушителям новых правил удавалось избежать наказания — так это вовсе не вина Драко Малфоя, ведь так?

Был только один минус из всего этого. Молодой человек так активно стал делать вид, что помогает Керроу, что ему поверили не только они, но и остальные жители Хогвартса, исключая разве только Снейпа. Даже свои, слизеринцы, стали относиться к софакультетнику мягко говоря с опаской. Даже Блейз сторонился друга. И Пенси порой долго и непонимающе смотрела на Малфоя, стараясь как можно реже с ним пересекаться, словно брезговала...

Малфою же было плевать. Он потом им все объяснит, если будет возможность. А пока это не имело значения.

За всеми этими хлопотами незаметно подкралось Рождество, и так же быстро наступила весна...

На пасхальные каникулы Драко неожиданно вызвали домой. Он предпочел бы остаться в Школе, как и на Рождественских каникулах, но отказать отцу не решился. К тому же ему было любопытно, зачем он потребовался дома. Да, любопытно, хоть и подозревал Малфой, что ничего хорошего ему ждать не стоит...

Так и вышло в результате.

На третий день каникул его из спальни, где парень пытался отвлечь себя от невеселых мыслей путем чтения какой-то приключенческой чуши, найденной в родовой библиотеке, вызвали вниз. Там, в малой гостиной, которая прежде всегда восхищала Драко своим убранством, на него с порога налетел отец и принялся тихо говорить что-то о том, что он, Малфой, должен кого-то посмотреть и опознать. Драко едва понимал отца, смысл его слов никак не мог дойти до словно завернутых в вату мозгов... А потом Малфой-старший подтолкнул сына к группе егерей, удерживающих три ребяческие фигуры и парень чуть не задохнулся.

Он сразу узнал их. Даже Поттера, не смотря на обезображенное каким-то заклятием лицо. Драко не мог ошибиться... Тем более рядом стоял Уизли и...

И Грейнджер.

Малфой сглотнул, мгновенно отведя взгляд от лица девушки, чтобы не выдать себя и их... Так можно было бы хоть попытаться отсрочить неминуемое. Выиграть время, может тогда ему удастся хоть что-то предпринять, что-то изменить...

Малфой запретил себе думать, что это ничего не изменит. Их никто не отпустит. Даже если сейчас он не узнает Поттера, а именно для этого его сюда и позвали, теперь он понял, о чем говорил отец. Даже если он сейчас не узнает Поттера, Уизли или её, то их просто сведут в подземелье, туда где уже заключены равенкловка Лавгуд, старик Оливандер и гринготский Гоблин, Малфой никак не мог запомнить его имя... А там с Поттера спадет заклинание и он станет похож сам на себя и его обязательно узнают, просто уже без помощи Драко. А вытащить их из темниц Менора ему не под силу. Все чем он мог помочь тому же Оливандеру, которого пытали с завидной регулярностью, пытаясь что-то вызнать, так это передать через Полумну заживляющие и восстанавливающие зелья. Слава Мерлину у равенкловки есть мозги, и она молчала о происхождении снадобий.

— Ну же, Драко, посмотри? Это Поттер? Если это он, Лорд все нам простит, слышишь? — хрипло шептал отец на ухо и его непривычно сальные длинные волосы щекотали щеки и шею сына, — смотри. Смотри внимательно...

И Драко смотрел. Судорожно вглядывался в обезображенное лицо Поттера и пытался выяснить, что именно они использовали. Какое это было заклинание. Сколько у них есть времени...

— Ну, же Драко! — подала голос тетка, — скажи нам!

— Нет, — просипел парень, — кхм... Нет. Это не Поттер!

— Ты уверен? — недоверчиво спрашивает отец.

— Д-да. Уверен, — стараясь чтобы голос звучал твердо, отвечает он.

— Хорошо, отведите их в подземелье к остальным, — распоряжается тетка, а отец унижено хрипит:

— Драко может ошибаться, Белла.

— Но вызывать Лорда сейчас, опрометчиво, Люциус-с. Что если твой сын прав?

Егеря тем временем уводят плененных прочь из зала, и Малфой чуть расслабляет напрягшиеся плечи.

— Погодите, — властно окликает мужиков Белатрикс, — девку оставьте. У меня к ней есть несколько вопросов.

И Драко с ужасом смотрит в сумасшедшие глаза спятившей ещё до его рождения женщины. Ему хочется кричать. Хочется вырвать эту испуганную девчонку из грубых рук удерживающего её егеря, и закрыть собой, чтобы не дать никому причинить ей вред. Но он стоит и смотрит, как Грейнджер выталкивают в центр гостиной, как тетка Белла начинает хищно кружить вокруг неё, что-то тихо и доверительно выспрашивая. Тетка умеет говорить так вкрадчиво и нежно, что стынет кровь в жилах, что леденеет совершенно всё — так страшно становится...

Драко ни слова не понял, просто стоял и смотрел, как по бледным щекам Грейнджер текут слезы, как она отрицательно покачивает головой и в страхе закусывает нижнюю губу. Смотрел и отрешенно замечал как сильно похудела она за прошедшие месяцы, она и раньше не отличалась полнотой, а теперь и вовсе как щепочка... И на щеке наливается синяк, как раз на левой скуле...

— Врешь, дрянь! — неожиданно вырывает его из ступора крик тетки, — Ты ответишь за это! Круцио!

И тогда девушка падает на колени, и заваливается на бок, выгибаясь дугой... И кричит, срывая голос, наполняя своим криком каждый закуток гостиной. Этот крик отражается от стен и возвращается обратно. И Малфою кажется, что он сейчас оглохнет. И хочется заткнуть уши, чтобы не слышать. Выдавить себе глаза, чтобы не видеть, как гриффиндорка сдирает в кровь пальцы о паркет. Малфой отрешенно удивляется тому, до какой же степени тонка её кожа, если даже отполированный пол может так поранить...

— Нет! — кричит девушка, — мы не делали этого, правда! Не надо!

— Врешь! Ты врешь, грязнокровка! — выплевывает тетка и вдруг резко подбегает к своей жертве и падает рядом с ней, опускает колено на узкую девчоночью грудь, намертво пригвождая гриффиндорку к полу.

Малфой резко прикусывает щеку, ощущая на языке металлический вкус собственной крови, но совершенно не чувствует боли. Все его внимание обращено на тонкий, тускло посверкивающий в свете свечей стилет, который медленно тянет из-за пояса тетка Белла.

— Крепкая девчонка, — хрипло шепчет тетка, — пыточное тебя не берет? Не достаточно сильно! Ничего, я тебя разговорю...

И хватает тонкое запястье своей когтистой серой рукой. И заносит над предплечьем изящный стилет. И принимается что-то корябать, вспарывая бледную кожу, усердно и сосредоточено. Чуть высунув язык... Сумасшедшая...

— Не надо, — почти визжит Гермиона, — пожалуйста, нет!

От её крика Драко зажмуривается, усилием воли сдерживая порыв все-таки закрыть уши руками...

Ему кажется, что это никогда не кончится...

Но вдруг раздается удивленный возглас отца, и крик Уизли:

— Экспелеармус!

Никогда Малфой не был так рад этому голосу! Он открывает глаза, чтобы увидеть, как к нему подбегает Поттер, с которого почти спало заклинание уродующее лицо. Поттер подбегает и вырывает зажатые в руках Малфоя палочки, а слизеринец даже не помнит, как они там оказались...

Он отдает палочки почти без сопротивления, почти с радостью.

Он даже допускает мысль о том, что Поттер же везунчик, у него должно получиться сбежать. Он должен, просто обязан вытащить Грейнджер из лап этой сумасшедшей женщины...

— Далеко собрался, мальчик-Поттер? — почти нежно спрашивает та и Малфой оглядывается и почти цепенеет от страха, потому что его тетка за волосы держит обессиленную, близкую к обмороку девушку, приставив к её горлу проклятый стилет, уже окрашенный красным...

А отец не скрывая торжества, забирает у матери палочку, неспешно с какой-то полубезумной улыбкой закатывает рукав, высвобождая из-под плотной ткани безобразную Темную Метку, он уже почти касается этой метки материной полочкой, и всем совершенно ясно, что последует за этим...

Но сверху вдруг раздается скрип. Там на раритетной огромной люстре сидит домовой эльф, тот самый, которого хитростью освободил Поттер ещё на втором курсе. И этот эльф сосредоточено скручивает люстру с потолка, пока она не срывается в короткий полет к полу, где разбивается на миллионы сверкающих осколков.

За какое-то мгновение до того, как люстра упадет, погребая под собой тетку Беллу и мало что соображающую Гермиону, женщина отскакивает назад, рефлекторно отталкивая девушку в противоположную сторону. Этого Поттеру достаточно, чтобы сграбастать подругу под руки и оттащить к замершему у камина Уизли. Никто не успевает даже опомниться после оглушительного падения люстры, а эльф уже стоит перед подростками и угрожающе смотрит на взбешенную Белатрикс.

— Как ты смеешь идти против своих хозяев? — вопит она.

— Добби, свободный эльф! — гордо провозглашает это недоразумение и исчезает в подобии трансгрессии, унося с собой гриффиндорцев. Вот только происходит это слишком медленно и тетке Белле все-таки удается запустить стилет в грудь эльфа и Малфой уверен, что несмотря на то, что трансгрессия произошла, стилет нашел свою цель...

* * *

— Спасибо, Флер, — негромко говорит Гермиона, только что обработавшей её раны на предплечье волшебнице.

— Прости, — немного картавя, отвечает та, — шрамы все равно останутся. Стилет гоблинской работы... Сама понимаешь.

Флер грустно пожимает плечами, словно это она виновата в том, что на руке Гермионы навсегда останется уродливое напоминание о сегодняшнем дне. А Гренджер это не заботит. Главное, что наконец прошла ноющая боль, затмевающая собой совершенно все. Девушка плохо помнила, что случилось после того, как Добби перенес их с мальчиками в Ракушку — слишком измучена была, слишком болело все тело. Помнила только гаррины слезы и решимость в зеленых глазах. Помнила только надежные руки Рона, крепко прижимающие к себе её обессиленное тело, сама она едва ли смогла бы удержаться на ногах... Нет она осознавала смерть Добби, но отнеслась к этому равнодушно, хоть и стыдно было признавать. Но в тот момент ей было слишком плохо, чтобы адекватно отреагировать на все случившееся...

А вот сейчас у неё появилось и время, и возможность все обдумать. Оплакать маленького, но храброго эльфа, которому Рон и Гарри в ручную без волшебства выкопали могилу на заднем дворе Ракушки. Вспомнить обезумевшую пожирательницу и осознать, что действие круциатуса, представляла себе несколько иначе и намного больнее было чувствовать как острое лезвие тонкого стилета режет кожу руки и ощущать тяжесть тела этой страшной женщины, когда она опиралась на поставленное на грудь гриффиндорки колено... В голове всплыли слова Малфоя, сказанные вечность назад: «Просто боль не будет настолько сильной, что бы свести тебя с ума или убить». Не врал, значит...

Малфой. Если быть честной с собой, когда их поймали, Гермиона даже обрадовалась тому, что их ведут в Малфой-Меннор, это значило, что возможно она сможет увидеть слизеринца. И поначалу она не была особенно напугана, ведь она даже представить себе не могла, что их всех ждет. Осознание накрыло, когда егеря втолкнули её и ребят в мрачный серый зал, в котором находились Люциус Малфой, его жена и Белатрикс Лестрейндж, когда она увидела глаза сумасшедшей Беллы.

А потом пришел Малфой, и Гермионе действительно стало страшно — с такой обреченностью парень смотрел на них. А в голове настойчиво билась одна единственная мысль, самая бредовая мысль, если честно: «Он что-нибудь придумает. Он что-нибудь придумает». Хотя прекрасно понимала, что ничего Малфой придумать не сможет, что в его силах только попробовать убедить родню в том, что приведенные егерями подростки не имеют отношения к Поттеру, или, по крайней мере, что Поттера среди них нет. Он так и поступил, вот только это мало что изменило для самой Гермионы...

А ещё девушка заметила, как старательно Малфой отводил от неё взгляд. Почему? Она так противна ему? Отчего-то мысль, что он просто боялся себя чем-то выдать, даже не посетила гриффиндорку...

Она тоже не смотрела на слизеринца. Она старалась терпеть боль, но это оказалось выше её сил. Так унизительно — молить о пощаде, а ведь когда-то она была уверена, что ни у кого не получится заставить её плакать, что она вынесет любые пытки... Смешно. Какой наивной она была...

Гермиона почувствовала, как тяжелеют веки, видимо в принесенном Флер отваре было снотворное. Это хорошо, ей действительно неплохо было бы поспать. Но прежде чем провалить в сон девушка отчетливо вспомнила последнее, что видела в Малфой-Меноре перед тем, как исчезнуть в воронке аппарации — серые глаза Драко пристально глядящие на неё... Сколько неприкрытого облегчения было в этом взгляде, ведь ей же не показалось? А значит, он переживал? Значит, она ему...

Не додумала. Уснула раньше, чем смогла сформулировать мысль, только губ коснулась неуверенная улыбка...

( про последнюю битву)

Хогсмит встретил друзей неприветливой тишиной. И темнотой... Ни в одном доме не горел свет. Пусто и мрачно...

— Холодно, — шепнула Гермиона, а Рональд легонько толкнул её в бок, привлекая внимание, и кивнул в конец улицы, где над дорогой висела сгорбленная фигура в драных лоскутах плаща.

— Дементоры... — выдохнул Гарри, тоже видимо обратив внимание на манипуляции Рона.

— Что будем делать? — едва слышно спросил рыжий, — к «Сладкому королевству» не пробраться, эти твари нас засекут мгновенно, можно попробовать через визжащую хижину...

— Вариант не лучше, — кривится Гарри, — тут на дементоров нарвемся, там в саму школу не войдем, ворота на ночь запираются, забыл?

— Да когда нас это останавливало? — отрешенно спросила Гермиона, а мальчишки неслышно фыркнули.

— Можно будет рвануть через двор к Хагриду, а он нас потом проведет...

— Не вариант, — отрицательно качает головой Гарри, — представляешь, сколько шума он поднимет?

— Обходить замок до теплиц Спраут?

— Ага, а потом красться через подземелья, рискуя нарваться на кого-нибудь не самого дружелюбного, — бурчит Рон.

— Отлично! — раздражается девушка, — выходит, вариантов вообще нет?

— Есть, — тянет Гарри, опасливо посматривая на подругу, — есть вариант не брать тебя с собой...

— Это шутка такая, да?

— Это вполне здравое предложение, Герм, — хмурится Рон, — только в нашем случае бесполезное, увы...

— Ага, — продолжает за друга Гарри, — чтобы заставить тебя не переться с нами в Школу, нужно будет силком отправить тебя в Нору, а это черевато тем, что в Хогсмите в течение пятнадцати минут соберется Орден в полном составе, чего пока делать рано...

— Ты слышал, Роб? — раздается совсем близко грубый чуть хрипящий голос.

— Черт! — одними губами ругается Гарри и кивает в сторону ближайшего здания, намекая на смену позиции, — туда, только тихо.

Ребята, стараясь не шуметь, крадутся к дому, но кто-то из них неловко ступает и в хогсмитской тишине оглушительно громко звучит хруст раздавленной ветки...

— Кто-то нарушает комендантский час! — громко произносит другой голос и тут же по улице начинают вспыхивать светящиеся шары и с хлопками появляются люди в тяжелых плащах и темных масках.

— Твою мать, что же все так криво-то, а? — стонет Гарри и припускает вдоль высокого забора, стараясь слиться с его тенью, показывая друзьям дорогу, вот только движутся они в направлении обратном и «Сладкому Королевству» и Визжащей хижине.

— Куда вас занесло, идиоты! — совсем рядом раздается приглушенный и очень сердитый голос, — бегом сюда!

И друзья, совершенно не задумываясь, что это может быть ловушка, послушно перебегают дорогу и ныряют в чернеющий провал услужливо распахнутой двери.

Темная фигура позвавшего едва угадывалась в неосвещенной помещении, мужчина, а судя по роскошной бороде и вовсе старик, напряженно вглядывался в пыльное окно, пристально следя, за снующими по улице людьми. Ребятам очень повезло прошмыгнуть в последний момент, ещё немного и сделать это незаметно не получилось бы.

— А... — начал было Гарри, но старик даже не глянул в его сторону, не отрываясь от окна, лишь раздраженно отмахнулся, призывая к тишине.

И молодые люди молча ждали...

Когда за окном стихло Старик обернулся и не проронив ни слова знаком велел следовать за собой по скрипучим лестницам на верх в скудно освященную комнату с наглухо затворенными ставнями. Там в этой комнате им удается рассмотреть их провожатого со спины, но этого хватает, чтобы Гермиона удивленно округлила рот, Рон протер глаза и нахмурился, а Гарри неверяще выдохнул:

— Профессор Дамлдор?

— В избранные нынче берут одних идиотов, — ворчит старик и оборачивается, — воскреснуть не смог даже Мерлин, а той дряни с осколками души у Альбуса, слава все тому же Мерлину, не было. Моё имя Аберфорт. Ваш святой-несвятой директор был моим старшим братом.

Рон судорожно сглатывает, глядя в лицо старика, совсем не похожее на лицо Дамблдора, только глаза такие же голубые, но и в них нет лукавого добродушия...

— Сядьте, — командует старик, — и рассказывайте, только коротко.

И Гарри сначала сбиваясь, а потом более твердо повествует о том, как они с друзьями искали Хоркруксы, как уничтожили уже один, как обокрали Гринготс и нашли второй. Что теперь им надо попасть в Хогвартс, потому что именно там спрятан ещё один. И если им удастся его найти и уничтожить вместе с чашей Хаффлпафф, то останется только Нагайна и дело останется за малым.

А старик недовольно хмурит губы, что-то осуждающе бурчит себе под нос, но Гермионе кажется, что осуждает он вовсе не их, а своего брата, оставившего решать детей такие сложные вопросы, взвалившего на их плечи непомерно тяжелую ношу...

Вот только выбора нет, если этого не сделают они, если они хотя бы не попытаются, то Того-Кого-Нельзя-Называть уже будет не остановить, а это очень и очень плохо.

Девушка негромко озвучивает свои мысли, на почти грубое пожелание старика, проваливать из страны и не соваться в пекло, мол, не детское это занятие — война. И она согласна с ним. Не детское это дело, но кто, если не они?

— Ариана, — обращается старик к симпатичной девушке, портрет которой висит на стене, — ты знаешь, что делать.

Девушка серьезно кивает головой и уходит по изображенному за спиной её коридору, пока не становится совсем маленькой точкой и не исчезает.

— Это наша младшая сестра, — произносит Аберфорт, — ваш святой директор погубил её...

Молодые люди молча слушают ещё одну интерпретацию случившейся много-много лет назад трагедии, вот только сейчас её рассказывает непосредственный участник. Рассказывает хмуро и зло, однозначно осуждая действия своего старшего брата... Но ни мальчики, ни Гермиона не берутся давать оценку поступкам молодого Дамблдора и Гарри не громко произносит после того, как старик замолкает:

— Никто не застрахован от ошибок, тем боле, когда тебе семнадцать.

Мистер Дамблдор не успевает ответить, Ариана возвращается и тепло улыбается брату, в этот момент картина отъезжает в сторону и на пол комнаты спрыгивает высокий чуть нескладный парень:

— Звал, Аберфорт? — добродушно спрашивает он, а Гермиона радостно кидается ему на встречу:

— Невилл! Боже мой, это же ты, Невилл!

— Герм? — неуверенно произносит он, и растеряно оглядывает присутствующих, правда растерянность почти сразу сменяется радостью, когда Лонгботом узнает друзей:

— Гарри! Рон! Неужели мы дождались!

— Нам нужно в Хогвартс, Невилл, — сразу берет быка за рога Гарри и парень серьезно кивает, приглашая следовать за собой.

И их ждет заполненная учениками Выручай-комната, и куча вопросов и радостно-предвкушающих восклицаний, которые чуть позже сменяются озадаченностью и задумчивостью. И даже разочарованием...

А потом они решают идти в Большой Зал.

* * *

— Вот же он — Поттер! Давайте сделаем, как просит Он! Давайте просто отдадим Ему того, кто Ему нужен и Он оставит Хогвартс в покое!

Впервые Малфою захотелось ударить девушку, и не какую-нибудь, а Пэнси. За длинный язык и эгоизм. То, что этот эгоизм подпитывался вполне обоснованным страхом, Малфоя не особенно заботило. Вот только вместо этого он прикрыл собой подругу от возмущенных взглядов окружающих, словно ей действительно грозила опасность.

— Надо эвакуировать детей, — строго и сдержано произнесла старая кошка МакГонагалл, при этом неодобрительно оглядев нестройные ряды членов змеиного факультета, — Начнем со Слизерина, мистер Филч, проводите их на восьмой этаж. Старосты в это время соберут младшекурсников.

— Правильно, — саркастично шепнул Блейз в самое ухо Малфоя, — Зачем оставлять в собственном тылу неблагонадежных.

— Заткнись, Забини, — беззлобно, несмотря на резкость слов, отвечает Драко, — не усугубляй.

И слизеринцы толпой следуют за смотрителем, по своему обыкновению что-то злобно бурчащему себе под нос. Малфой идет вместе со всеми, внимательно следя за Креббом и Гойлом — эти могут остаться и вляпаться или создать неприятности. И хорошо, что следил, потому как на одной из развилок и тот и другой сворачивают в совсем другой поворот.

— Эй, ты куда? — тревожно окликает Малфоя Блейз.

— За Винсентом и Грегом. Мало ли что... А ты иди, тебе ещё за Пэнс присмотреть надо.

Забини неуверенно кивает и проводив друга взглядом нагоняет уже порядочно отошедшую Паркинсон.

А Малфой догоняет сокурсников, которые этому нисколько не удивляются и они втроем куда-то долго идут, о чем-то переговариваются. Некоторое время выжидают в одном из кабинетов пятого этажа...

Внезапно время начинает ускоряться. И Школу сотрясают гулкие звуки... И Гойл и Креббом, обнажив палочки бегут вниз на первые этажи, где развернулась настоящая бойня. И Малфой старается не упустить их из виду, почему-то уверенный в том, что не должен их потерять...

И оказывается прав, потому что Винс вдруг громко басит:

— Смотрите, там Поттер! — И устремляется за мелькнувшей впереди темной макушкой избранного...

* * *

— У вас получилось? — на ходу интересуется Гарри у догнавших его друзей.

— Да! Гарри, Рон просто гений! Это он придумал! Он даже смог открыть Тайную Комнату!

Поттер изумленно глянул на смущенного друга.

— Ты иногда говоришь во сне, знаешь? — поясняет рыжий.

— А. Ну да.

— Куда мы идем, Гарри? Ты выяснил, где диадема? — чуть запыхавшись спрашивает девушка.

— Да, нам надо на восьмой этаж, — торопливо перескакивая сразу через две ступеньки, отвечает тот.

Гермиона не поспевает, тогда Рональд крепко берет подругу за руку и практически тащит за собой.

— На восьмой этаж? — переспрашивает он.

— Да. Туда где все спрятано, — не оглядываясь, отвечает Поттер.

— Выручай-комната! — переглянувшись с Гермионой догадывается Рон, а девушка спрашивает, едва они оказываются перед искомой стеной:

— Гарри, ты уверен?

— Вполне. Подождите немного. Сейчас Вы сами все увидите, — молодой человек сосредоточенно ходил перед стеной, мысленно взывая к выручай-комнате. И комната отозвалась. В каменной кладке медленно проступили очертания массивных дверей.

— Пойдемте, — коротко сказал Гарри, показывая друзьям пример.

— Ты уверен, что это здесь? — уточнил у друга Рон.

— Нет. Но других вариантов не имею. И потом... — молодой человек замолчал.

— Что потом, Гарри? — подала голос, следовавшая за друзьями, Гермиона.

— Мне кажется, я видел её, когда прятал учебник Принца-Полукровки.

— Ты серьезно думаешь, что мы её найдем, даже если она здесь, среди всего этого? — Рон красноречиво обвел рукой почти необъятное помещение, буквально заваленное всякой всячиной. Горы вещей, высящиеся со всех сторон, почти упирались в потолок, который скорее угадывался, чем просматривался — так высок был. Друзья продвигались в узких коридорах-проходах между нагромождением всяческого барахла, копившегося в комнате всю долгую историю существования Школы. Глаза разбегались, трудно было сосредоточится на чем-то.

— Надо разделиться, — предложил Рон, но Гарри покачал головой:

— Нет необходимости, кажется, я понял, куда надо идти.

— Ты же говорил, что не помнишь, где именно спрятал учебник? — удивилась Гермиона.

— Видимо я ошибся, — смутился Гарри. — Смотрите, она там! — и молодой человек указал на каменный бюст какого-то мужчины, увенчанный пестрым клоунским париком. Парик украшала, посверкивая россыпью драгоценных камней, изящная диадема.

— Так бери её, Гарри. Не теряй времени!

— Не так быстро, Уизли, — раздался смутно знакомый голос. — Привет, Поттер.

Друзья обернулись, в метрах десяти от них стояли, торжествующе улыбаясь Кребб и Гойл. Чуть позади них находился Малфой, но на его лице не было удовлетворения. Нет, слизеринец смотрел на троицу гриффиндорцев с досадливой сосредоточенностью, словно его совсем не радовало происходящее.

— Отдай её нам, Поттер, — глумливо велел Кребб, — тебе она точно ни к чему.

Краем глаза, Гарри заметил, как несколько сместился Рон, прикрывая собой Гермиону от возможного проклятия.

— Смотри, Малфой, птички попались в клетку, — вещал Гойл. — Лорд будет доволен.

Но Малфой молчал, все так же серьезно глядя на гриффиндорцев.

— Кребб, тебе-то диадема зачем? Думаю, в твоем случае, даже она бессильна, ведь у тебя с дружком совсем нет мозгов, а значит и усиливать нечего.

— На твоем месте, Уизли, я бы не ерепенился.

— Тебя что ли бояться, сала кусок?

— Круцио! — проорал Кребб, резко взмахнув палочкой.

Рон дернулся, уходя от ультрамаринового луча, попутно отталкивая и Гермиону. Заклятье, срикошетив от чего-то в ближайшей горе мусора, ушло вверх, сбивая каменный бюст. Разноцветный парик отлетел куда-то прямо, а диадема, сделав несколько кульбитов в воздухе, приземлилась на самую верхушку горы.

— Мазила, — злорадно сплюнул Рональд.

— Зачем ты провоцируешь их, Рон.

— Тихо, Герм. Он прав, — шепнул Гарри, не сводя напряженного взгляда со слизеринцев.

— Мерзкий нищеброд, — прошипел Гойл. — Петрификус таталус!

Гриффиндорец снова увернулся, язвительными репликами отвлекая врагов, от Гарри и Гермионы, давая тем возможность добраться до своих палочек.

— Экспелиармус! — выкрикнул Поттер спустя несколько секунд, но промазал.

— Сектусемпра!

— Ступефай!

Заклинания не находили цели, молодые люди, ловко уворачивались, продолжая выкрикивать проклятия. Только Малфой не обнажал палочки, да Гермиона, которая, пользуясь своеобразной дуэлью заклятых врагов, медленно, но верно приближалась к диадеме.

— Авада Ке... — начал было Кребб, но его толкнул Малфой, обрывая непростительное.

— Совсем сдурел? — опешил слизеринец.

— Поттер принадлежит Лорду, Винсент, — спокойно объяснил свой поступок Малфой.

— Не думаю, что Повелитель так уж сильно расстроится его смерти.

На какое-то мгновение все стихло. Пальцы девушки сомкнулись на серебре диадемы. А потом комната опять утонула в криках и разноцветных вспышках заклинаний.

Неизвестно сколько бы это продолжалось, только Кребб выкрикнул какое-то незнакомое Поттеру заклинание. С его палочки сорвались языки пламени, и вместо того, что бы настичь гриффиндорскую троицу, они лизнули край ближайшей к слизеринцам кучи, в момент занимая её огнем.

— Твою мать!

Не услышал, Гарри прочитал по малфоевским губам этот возглас.

— Адское Пламя, — помертвевшим голосом шепнула Гермиона.

— Ты идиот, Кребб! — сообщил Рон, и резко развернувшись, подхватив по дороге, казалось, остолбеневшую подругу, кинулся прочь. За ними мчался Поттер, отставая лишь на пару шагов.

— Дверь в другой стороне, — перекрикивая рев бушующего пламени крикнула Грейнджер.

— Мы не пройдем там, Герм! Нужно попробовать в обход, — ответил Гарри и вдруг столкнулся с резко притормозившим Роном: на встречу им, словно живое, неслось пламя, пожирая все на своем пути, занимая огнем даже то, что гореть не должно в принципе, причудливо оформляясь в оскаленные морды неведомых хищников:

— Черт, — выдохнул Рон. — Пешком мы не уйдем, Гарри.

— Ты гений, Рон! — воскликнул Поттер. — акцио метлы!

Мгновение спустя перед гриффиндорцами появились три старые метлы, и молодые люди, незамедлительно на них запрыгнули, взмывая в воздух.

Раздались крики слизеринцев, быстро карабкающихся на вершины куч. Гарри притормозил, резко поворачивая метлу.

— Сдурел? — проорал Рон.

— Мы не можем их здесь бросить!

— Сдурел, — констатировал Уизли, разворачивая метлу вслед за другом, на ходу крича Гермионе:

— Лети к выходу.

Девушка не стала спорить. Летала она плохо, как не бились близнецы Уизли, Рон и Гарри, им удалось научить её лишь простейшим основам полета. Гриффидорка ненавидела страх, но она отчаянно боялась высоты.

Отлетев на некоторое расстояние от друзей, которым действительно не могла помочь, гриффиндорка остановилась и замерла в нескольких метрах от пола, ожидая возвращение Поттера и Уизли.

Остановилась и наблюдала, как Рон подхватывает на метлу Гойла, за секунду до того, как куча, на которой пытался спастись слизеринец, утонет в пламени.

Гарри же, зависнув над соседней горой вещей, терпеливо ожидал, когда сзади него на древке устроится Кребб и Малфой, но последний вдруг оступился, и покатился кубарем вниз, на пол. Туда, где ещё не было огня, но он уже подступал со всех сторон, грозя поглотить собою этот небольшой островок.

Ни Гарри, ни Рон уже не могли ему помочь — совсем не маленькие Кребб и Гойл лишили старенькие метлы даже той крохотной маневренности, на которую они были способны.

— ДРАКО!

Крик, переходящий в визг, перекрыл собой рев пламени и грохот обрушающихся нагромождений вещей, и Гарри не сразу поверил, что кричит Гермиона. Поттер обернулся, чтобы увидеть, как подруга, закусив губу и судорожно вцепившись в метлу, летит к ним, каким-то чудом умудряясь избегать, словно разумные языки пламени, щупальцами тянувшиеся к ней.

— НЕТ! — отчаянно крикнул находящийся внизу Малфой, а Гарри даже не удивился.

Они с Роном заворожено наблюдали, как Гермиона Грейнджер, смертельно боящаяся высоты и скорости, резко пикирует вниз к сужающемуся островку, в центре которого сидел, не ловко подвернув под себя ногу Малфой. И в голове у обоих пронеслась отстраненная мысль: «Убьется». Но Грейнджер чудом удалось вывернуть метлу, почти у самого пола.

Девушка спрыгнула на раскаленный камень и кинулась к орущему на неё благим матом Малфою, не обращая на его возмущения внимания, она помогла слизеринцу подняться и сесть на метлу, уступая ему управление. Гарри видел, как губы Малфоя шевелились, видно он что-то говорил их подруге. Видел, как нервно кивала Гермиона, устраиваясь на древке позади него, судорожно обхватив того за пояс.

— Малфой, сверху! — громко предупредил Рон.

Слизеринец поднял голову, чтобы увидеть, как над ними замерла, готовая вот-вот обрушиться огненная волна, напоминающая больше океанскую цунами.

— Да твою же ж мать!

И Малфой резко отталкивается от каменного пола, в последнюю долю секунды успевая выскочить из-под нависшего над ними огня.

Только убедившись, что с подругой и врагом все пока в порядке, Рональд и Гарри разворачивают метлы к выходу. А спустя десять томительно долгих секунд, все шестеро вываливаются в коридор на восьмом этаже.

— У тебя мозги от пекла расплавились? А, Грейнджер?

Орал Малфой, едва очутившись вне выручай-комнаты, вцепившись в плечи девушки и слегка встряхивая её.

— Твои варианты? — тихо спросила она, — я должна была спокойно улетать, зная, что где-то сзади ты заживо сгораешь в Адском пламени? И как бы мне с этим жилось, не подскажешь?

— Дура! — горько шепчет слизеринец, заставляя, уже было начавших возмущаться его поведением, Гарри и Рона озадачено прикусить языки. — Какого лысого гоблина? Я бы понял, если бы это был кто-то из твоих друзей, но я!

— Я поступила так, как считала нужным, Драко, — все так же спокойно, ставит в известность слизеринца Гермиона. — Спешу напомнить, что сейчас по-прежнему не время выяснять отношения.

— Чокнутая гриффиндорка, — почти нежно шепчет Малфой, а Поттер и Уизли изумленно переглядываются.

— Есть немного, — не спорит девушка и поднимается с пола. — Как нога?

— Просто потянул, пара заклинаний и буду в норме...

— Хорошо, потому что нам пора.

Гермиона отводит руку назад и чуть вправо, словно знает, не оборачиваясь, что там уже стоит её рыжий друг. И глядя, как её маленькая ладошка тонет в огромной руке гриффиндорца, Малфой отчетливо вспоминает сказанную Грейнджер больше года назад фразу: «Я знаю, что он всегда рядом, что он всегда подставит мне свое плечо. Что стоит мне протянуть руку и он ободряюще сожмет её в своей... И это даже хорошо, что мы не любим друг друга»...

Малфой смотрит, как удаляется гриффиндорская троица, слышит спокойное уизлевское:

— Герм, когда все это закончится, напомни мне, пожалуйста, что я должен закатить тебе безобразнейшую истерику с криками, топаньем ногами и тому подобными атрибутами классического скандала.

— Хорошо, Рон, — просто соглашается девушка, и Драко чувствует, что она улыбается.

— А ещё, что мне надо разбить Малфою рожу.

— За что? — хихикает Грейнджер.

— А для профилактики...

И молодые люди скрываются с глаз Малфоя, оставляя его наедине с выходящими из шока приятелями: Гойл грузно поднимался с пола, облокачиваясь на стену, растерянным взглядом блуждая вокруг; Кребб, усиленно тряс головой, пытаясь видимо прогнать недавние воспоминания. Драко подняться мешала резкая боль в ноге. Он солгал Гермионе, едва ли это было растяжение, хотя и переломом это было едва ли. Остановившись на диагнозе «вывих» слизеринец применил к травмированной конечности вправляющее и анестезирующие заклинания и смог, наконец, придерживаясь о стену, встать.

Не успели молодые люди твердо ощутить себя на ногах, как из ближайшего коридора, в стороне противоположной той, в которую удалились гриффиндорцы, раздались веселые крики и грохот рикошетивших от стен заклинаний:

— Здравствуйте, Министр! — кричал огненно рыжий, чем-то знакомый парень, посылая заклинание в Пожирателя, оказавшегося Cикнессом. — Я не говорил, что ухожу в отставку?

— Ты шутишь, Перси! — прокричал другой парень, в котором Малфой без труда опознал одного из близнецов Уизли, — ты правда шутишь, Перси... Не помню, чтобы ты шутил с тех пор как тебе было...

И тут раздался взрыв.

И Малфой неожиданно четко увидел все происходящее, словно время вдруг резко замедлило свой ход: вот с диким грохотом вспучивается наружная стена, а потом во все стороны брызгают вывороченные из кладки камни, образуя в стене сквозную дыру на улицу. И эти камни парят, словно пушинки, и один из осколков летит прямо в голову близнеца Уизли...

И Малфой понимает, что сейчас этот вечно смеющийся парень умрет, потому что огромный булыжник просто размозжит его голову...

Но осколок, будто наткнувшись на невидимую стену, отскакивает, так и не коснувшись головы близнеца Уизли. И время вновь набирает бег...

А потом Малфой чувствует, как его подбрасывает в воздух и отшвыривает к стене, чувствует, как больно бьет по телу каменное крошево, как забивает дыхательные пути парящая в воздухе пыль.

Сколько времени прошло, прежде чем он смог откопать себя из-под обломков? Малфой не знал... Закусив губу от боли, он поднимался цепляясь за стену, на плохо подчиняющиеся ему ноги. Краем глаза, отмечая, как встают, помогая друг другу, братья Уизли, переставшие быть рыжими из-за осевшей на волосах серой пыли, как поднимается все ещё сжимающий палочку Грег.

— Ей, Вы! — слышит Малфой голос Гойла, и видит, как оборачиваются бывшие гриффиндорцы, — передайте своему младшему брату, что Грегори Гойл больше ничего ему не должен!

Так вот кто спас жизнь близнецу Уизли, вовремя выставив щит, думает Драко, двигаясь в сторону замершего в отдалении Винсента.

Кребб не шевелился. Так и лежал, словно снегом припорошенный каменным крошевом и полное лицо его было спокойно, а из едва приметной дырки на виске текла тоненькая алая струйка.

— Винс? — негромко позвал он.

— Кончился Винс, — хрипит незаметно подошедший Грег, сплевывает на пол кровью и уходит, пошатываясь, прочь.

* * *

— Драко, иди сюда, — проникновенный чуть шипящий голос Волдеморта в наступившей тишине подобен грому.

Малфой стоит в рядах защитников Хогвартса и судорожно думает. Поттер мертв, он как и Дамблдор оказался смертен. Он просто умер и для него теперь все кончено, а как же его друзья, как же она? Эта девочка, закусившая нижнюю губу, чтобы сдержать слезы, девочка, что так нервно убирает затрепавшиеся пряди с лица за ухо... Или рыжий верзила, который стоит по правую руку от неё и то сжимает то разжимает кулаки.

— Драко! — отчаянный крик матери.

Малфой закрывает глаза. Что бы сделали Вы, профессор Снейп? Выход есть всегда, да, Грейнджер? И где сейчас этот гребанный выход?

— Главное не то, на какой стороне тебя видят, а то, какой стороне принадлежит твое сердце.

Драко вздрагивает от тихого голоса, чуть скашивает взгляд влево и видит там полоумную Лавгуд. Равенкловка и не думает на него смотреть, и Малфою на миг даже кажется, что ему почудился этот чистый почти невесомый мечтательный голос, но тонкие губы белокурой девчушки внезапно трогает мимолетная улыбка...

Главное, какой стороне принадлежит сердце? Малфой встряхивает головой, откидывая с лица мешающую челку, и делает шаг вперед, едва слышно выдыхая:

— Спасибо...

И успевает заметить, как чуть дрогнули длинные светлые ресницы Луны. Услышала...

Что было потом?

Потом был обезумевший от страха взгляд отца, и непривычно жесткий голос всегда такой покладистой матери, строго призывающий Малфоя-старшего не впадать в панику.

И был громкий гогот, Пожиратели во главе со своим Лордом высмеивали Лонгботома, в котором внезапно проснулся талант оратора. Даже Малфой проникся... И, видимо чтобы заткнуть несносного по их мнению мальчишку, кто-то из ближнего круга, посылает в шляпу Гриффиндора, нелепо сидящую на голове Лонгботома, инсендио. И шляпа мгновенно занимается огнем, опаляя волосы и лицо гриффиндорца, а он продолжает стоять, будто ему совсем не больно и дерзко смотреть на Волдеморта, он даже что-то кричит ему. Тогда терпение кончается и у Лорда, и он отдает краткий приказ своей желтой змеюке, которая начинает угрожающе медленно приближаться к семикурснику.

Вот она подползла на расстояние одного броска.

Вот сжалась пружиной, к этому броску готовясь.

А вот бросилась, раззявила огромную страшную пасть с двумя торчащими хищно изогнутыми ядовитыми клыками, целясь прямо в незащищенное горло.

Малфой отстраненно подумал, почему Лонгботом ничего не предпринимает, а тупо стоит, как осел на бойне и ждет, когда его начнет смачно жрать лордова зверушка на виду у всего Хогвартса?

До горла оставались какие-то считанные дюймы, когда Невилл пришел в движение, резко скинув с обожженной головы чадящую шляпу и запустив в неё руку, словно фокусник за зайцем, и выхватил из неё сверкающий меч Годрика Гриффиндора, одним коротким росчерком обезглавив Нагайну.

Хогвартс утонул в криках.

Ликующих — защитников школы. Изумленных — нападающих. И самым громким, яростно-неверящим — Темного Лорда...

«Он был так привязан к своей змее?» — отстраненно удивился Малфой.

А потом все снова завертелось, засверкали вспышки заклятий, со всех сторон брызгало каменное крошево, больно царапая шею. Пожиратели и защитники Хогвартса снова смешались в сплошной копошащийся клубок...

Толпа оттеснила Драко от родителей, но он не особо из-за этого переживал, более того Малфой активно стал пробираться туда, где последний раз видел Уизли и Грейнджер...

Бой перетек в Большой Зал, о трупе Мальчика-Которого-Все-Таки-Убил-Темный-Лорд все забыли...

— Не смей трогать мою дочь! — крикнула стоящая совсем рядом женщина с несколькими седыми прядями в огненно-рыжих волосах. Эта женщина с неожиданной для её комплекции грацией и резвостью нападала на малфоевскую безумную тетку, и Беллатрикс Лестрейндж пятилась, отступая под натиском разъяренной Молли Уизли, а потом и вовсе пропустила заклятие и, на мгновение обратившись в черную статую, рассыпалась прахом...

— НЕТ! — раскатился по Залу крик Волдеморта, наверное на этом и кончилась бы жизнь многодетной матери, но тут перед Лордом встал живой и вполне себе невредимый Поттер...

И понес какую то чушь о палочках и любви, словно нельзя было просто взять и без лишних слов убить это безносое чудовище...

Впрочем, ему и со словами это прекрасно удалось.

(в которой Стич наслаждается рефлексией Гермионы, а Поттера и Малфоя заставляет бухать)

Гермиона с головой ушла в работу по восстановлению Хогвартса, чтобы не думать о погибших и раненых. Чтобы не думать о Малфое...

Получалось из рук вон плохо, потому что о погибших напоминали разбираемые завалы сильно пострадавшего замка, раненые в изобилии были представлены в хогвартском лазарете, а о Малфое приходилось думать в свете приближающегося суда, на котором слизеринца вполне могли приговорить к длительному заключению в Азкабан...

Вот уже больше месяца они все вновь жили в Хогвартсе, и Гермиона имела удовольствие ежёдневно наблюдать Малфоя в Большом Зале, который очистили от завалов чуть не в первую очередь.

Малфой приходил в Зал всегда в кампании Забини и Паркинсон. Малфой улыбался и был совершенно спокоен, словно не над ним вот-вот должен был случиться суд. Кроме слизеринцев с ним общался только один человек и, откровенно признаться, это весьма удивило всех. Но однажды он сам подошел к Луне Лавгуд и они, вполне мирно общаясь, вместе куда-то ушли.

Гермиону так и подмывало подойти к равенкловке и спросить. Но только она никак не могла сформулировать вопрос. Да и что спрашивать? О чем может говорить Луна и Малфой? Куда они вместе ходят?

А так ли хочется Гермионе это знать?

За прошедшие дни слизеринец не сделал ни единой попытки подойти к Гермионе и заговорить с ней. Впрочем, девушка тоже не искала встречи.

Она ломала себе голову над тем, что чувствует к молодому человеку. Мерлин, да она вот уже два года с редкими перерывами думает на эту тему! Одно время она была уверена, что влюблена в него, а теперь?

А теперь Гермиона обнаружила, что не может его любить. Убедила себя в этом, потому что невозможно любить человека фактически незнакомого тебе.

А то, что ночами ей снится горькая ухмылка на бледном лице... А то, что она так часто вспоминает как далеким февральским вечером она отчаянно хотела согреть его, а Малфой так искренне хотел согреться... А то, как ухнуло сердце вниз едва она осознала, что её верные мальчики просто не могут помочь слизерицу выбраться из объятой Адским пламенеет Выручай-комнаты...

Так это все ничего не значит! Это все гормоны и жажда романтики. Не более.

Всё портил только висящий на груди кулон с гербом рода Малфоев...

А однажды в Школу приехал Люциус Малфой. Видимо пытался убедить сына в том, что участвовать в восстановлении замка лично тот вовсе не обязан. И вообще это плебейство, не дело аристократам выполнять грязную работу, вот ещё руки марать. Гермиона не знала, что ответил Малфой отцу, но Школу не покинул, выйдя на работы в положенное время на следующий день.

Она действительно не знала этого человека. Больше пяти лет она была убеждена, что это слабохарактерный трусливый ублюдок, пляшущий под дудку отца и совершенно не способный ни на один стоящий поступок. В эту её теорию не вписывался только один немаловажный нюанс — Драко Малфой всегда был хорош в учебе (его фамилия всегда шла второй после её в списках успеваемости)... И она так же как Гарри и Рон была уверена, что Малфой с удовольствием разделяет политические взгляды отца и что главной мечтой его является проданное служение Волдеморту...

Но всего одна случайно увиденная сцена...

И портрет человека, который она писала долгих пять лет начинает терять схожесть с оригиналом. И девушка начинает совершать странные поступки, стремясь нарисовать другой, верный портрет...

Кажется это так просто, подойти к нему и спросить: как дела? И завяжется диалог. И найдутся ответы на все вопросы... Но почему она должна делать шаг первой?

А если этот шаг не делает он, значит ли это, что ему это не нужно?

И в конце концов, зачем ей это? Можно подумать у них есть будущее, даже если допустить, что она влюблена в него. Даже если допустить, что Малфой тоже что-то чувствует к ней, кроме благодарности за спасенную не так давно жизнь и за то, что хранила его страшную тайну на шестом курсе...

И Гермиона настойчиво не смотрела в сторону слизеринского стола, и намерено громко начинала что-то спрашивать у друзей, если до неё долетали звуки его голоса...

И с недовольством ловила себя на ревности, когда замечала, как Лавгуд на пару с Малфоем покидает Большой Зал...

Откуда ей было знать, что эти двое просто ходят на Хогсмитское кладбище? Где Луна осторожно опускает нелепый букетик из собранных по дороге цветов на мрамор надгробия Колина Криви. А Малфой долго о чем-то молчит над могилой бывшего слизеринского декана.

И что во время этих походов они почти всегда молчат, хотя Малфою так и хочется спросить Луну, а не была ли она влюблена в этого смешного мальчишку с фотоаппаратом? Но он не решался. Да и странная бы это была любовь — девушка ни единой слезинки не проронила. Просто стояла и грустно улыбалась... А может и любила, просто Луна сама по себе странная. Так зачем лезть в душу?

Конечно, Гермиона всего этого не знала. Да и не стремилась узнать, если честно. По крайней мере, она настойчиво себя в этом убеждала.

— Гермиона, — окликнул её как-то Рон и поманил к дивану, на котором сидел он в компании Гарри.

Девушка подошла и замерла возле парней в ожидании вопроса, отчего-то ей казалось, что она знает, о чем пойдет речь. Вернее о ком.

— Герм, это возможно не моё, то есть не наше дело, — не уверено начал Гарри, — но... Что происходит между тобой и Малфоем?

— Ничего, Гарри, — как можно более честно постаралась солгать Гермиона, а потом подумала, что она и не лжет совсем, ведь между ними действительно ничего не происходило.

— Тогда почему ты так переживала за него в Выручай-комнате? — недоверчиво прищуривается Гарри.

— Послушайте, вы правда думаете, что я смогла спокойно улетать, когда знала, что за моей спиной заживо сгорает человек?

— Нет, но... — начинает Рон, только его перебивает Гарри:

— А реакция Малфоя и эта сцена позже в коридоре?

— Гарри, а ты не допускаешь мысли, что Малфой был в шоке и испытывал обычную, как правило, всем свойственную благодарность за то, что ему спасли жизнь?

— Белыми нитками шито, Герм, — негромко комментирует тот.

— Вот и мне показалось, что между вами двумя есть что-то большее, чем нежели простое стремление помочь с твоей стороны и благодарность с его.

— Тебе показалось, Рон, — негромко и беззлобно, но оттого не менее твердо отвечает девушка, — ничего между нами не происходит. Да и что может происходить, сами себя послушайте!

Гермиона совершенно не желала говорить о Малфое с кем бы то ни было. И вовсе не потому, что боялась быть не понятой или стыдилась, просто говорить-то было как раз и не о чем...

Однако говорить пришлось. Вот только не с друзьями, а с аврорами. Гермиона настойчиво набивалась в свидетели защиты и успокоилась только когда её стали принимать в серьез.

Естественно её бурная деятельность в попытках оправдать Малфоя и не допустить заключения того в Азкабан не укрылась от Гарри и Рона, но они больше не третировали Гермиону расспросами, решив, что когда придет время она сама им все расскажет... Если сочтет нужным.

А если бы они спросили, то Гермиона не минуты не задумываясь ответила бы, что просто хочет справедливости и Малфой действительно не заслужил наказания, по крайней мере, столь серьезного...

Она и себя убедила, что движет ею именно стремление к справедливости, а вовсе не романтические чувства.

Она убедила себя в том, что выдумала свою влюбленность, что то озарение, которое накрыло её в предрождественскую неделю, когда она шла по тихому лазарету к койке слизеринца — это был лишь плод её фантазии и попытка отвлечься от Рона и его романа с Браун...

Она даже убедила себя в том, что Малфой её использовал, пусть и не во зло...

Так какая к Мерлину любовь? Просто он оказался совсем не таким плохим, как она думала. Просто между ними возникла... Дружба?

Да. Это просто дружба. Это слово все объясняет лучше не куда. И то, как рьяно Гермиона защищала Малфоя перед аврорами. И то, как пыталась... поддержать?.. на шестом курсе... И даже его отношение в это слово замечательно вписывалось. А то, что они целовались? Так ну и что? С Крамом Гермиона тоже целовалась!

Вот и все...

* * *

— Малфой? Что ты тут делаешь?

В голосе ввалившегося на Астрономическую башню Спасителя Магической Англии, нарушившего уединение слизеринца, не было ничего кроме изумления.

Вообще-то что Поттер, что Уизли вели себя по отношению к нему на удивление спокойно. Даже помогли Грейнджер вырвать его, Малфоя, из лап Визенгамота, жаждущего расправиться со всеми, носящими метку. Собственно сегодня и состоялось последнее слушание по его делу, оправдательное слушание...

— Я в числе тех, кто помогает в восстановлении Хогвартса, забыл?

И это тоже было правдой. Малфой совершенно искренне считал, что обязан помочь в восстановлении Школы, ведь она была столько лет его домом. А если учесть, что возвращаться в Меннор, после того, как там почти два года жило это, слава Мерлину и Поттеру наконец-то почившее, чудовище совершенно не хотелось, то Хогвартс был единственным домом Драко. И Малфою хотелось отблагодарить старый замок, за то, что в нем, оказалось, есть место, даже для такого как он.

— Да я не это имел в виду, — смутился Поттер, — Что ты делаешь на Башне?

Малфой долго смотрел на гриффиндорца, пытаясь отыскать в его взгляде враждебность, и не находил.

— Гриффиндорцы все такие, да?

— О чем ты?

— Ну... Такие... Всепрощающе-святые...

Поттер заинтересованно склонил голову, даже не собираясь видимо комментировать предположение слизеринца. Да Малфой и не нуждался в его комментариях.

— Я здесь пью, Поттер, — сухо проинформировал он, — огневиски.

— А. Надо полагать в честь снятия с тебя всех обвинений?

— Не только, — нахмурился Драко и отвернулся.

Надо было догадаться, что Поттер притащится сюда. В любой другой день, не потащился бы, но сегодня ж годовщина смерти его обожаемого директора. Ты идиот, Малфой! Кретин и идиот! Это же очевидно!

— Ты в его смерти не виноват, Малфой, — неожиданно выдает Поттер, до того неожиданно, что Малфой давится вискарем и долго кашляет. А в голове возникает умильная в своей феерической невозможности картина, как Поттер участливо похлопывает его, Малфоя, по спине. Теперь Драко кашляет, маскируя почти истерическое хихиканье.

— Ты в порядке?

Да твою ж мать! Так и помереть не долго!

— Поттер, — хрипит Малфой, — я ж тебе сегодня ничего плохого не сделал, пожалей. Я ж сдохну сейчас от того бреда, что здесь происходит.

И тут Гарри Поттер смеется — беззлобно, открыто...

А когда они оба успокаиваются, спрашивает:

— И много у тебя Огневиски?

— Две бутылки, будешь? — предлагает Малфой, сам себе поражаясь.

— Не откажусь, — и присаживается рядом на нагретый за день камень башни.

— Ты не виноват, Малфой, — серьезно повторяет Поттер, — никто не виноват, если уж на то пошло, даже Снейп. Дамблдор уже умирал, Снейп совершил своего рода благодеяние. Такая эвтаназия, знаешь?

Драко удивленно косится на сидящего рядом гриффиндорца, вон оно даже как. Занятно...

— Помянем что ли? — хрипло произносит он, подразумевая обоих хогвартских директоров, и протягивает Поттеру не открытую бутыль.

— Шотландский?

— Малфои дерьмо не пьют.

— Ага. Ну да, а я и забыл, — усмехается Поттер, — помянем.

Молодые люди молча пьют обжигающую жидкость, вот только если Малфой успевает сделать несколько глотков, то Поттер закашливается с первого.

— Слушай, Поттер, а ты вообще хоть раз пил хоть что-нибудь крепче сливочного пива?

— Нет, — смаргивая выступившие слезы, давит из себя Золотой мальчик, — но что-то мне подсказывает, что начинать никогда не поздно.

— Да? Мне кажется Помфри с тобой не согласится, — шутит Малфой и слышит, как негромко смеется гриффиндорец.

— У меня сейчас взорвется голова, — предупреждает слизеринец.

— С чего бы?

— А у меня в ней все происходящее здесь не укладывается.

— Тебя что-то не устраивает?

— Нет, но...

— Ну, раз нет, тогда пей! За Снейпа, — Поттер салютует бутылью и прикладывается к горлышку, побуждая слизеринца последовать своему примеру.

За Снейпа.

И за Дамблдора.

И за Тонкс. Так странно, мать абсолютно искренне переживала смерть племянницы...

И за Криви, до которого Малфой не успел добежать...

За Гойла, вставшего между Фенриром Грейбеком и какой-то гриффиндорской девчонкой... Грег всегда был добрым парнем. Глупым и ведомым, но добрым...

За Грюма, которого Малфою было совсем не жаль.

И за Люпина, которого было жаль искренне...

За Сириуса Блека.

И даже за тетку Беллу...

— А теперь об интересном, Малфой, — нарушил Поттер продолжительную тишину, во время которой они оба молча поминали погибших, даже не обращая внимания друг на друга.

— М-м-м? — заинтересовано протянул Драко.

— Что происходит между тобой и Гермионой? — голос серьезен, взгляд неправдоподобно трезв...

Гребаный же соплохвост! Ну и вот как ему объяснить, что бы не быть убитым, а?

— Да ничего не происходит, Поттер, — пытается отговориться Малфой.

— Да ладно? Правда что ли? — наигранно изумляется гриффиндорец, — то есть Гермиона, до тряски боящаяся летать, просто так рискует своей жизнью и вытаскивает тебя из Адского Пламени? А ты просто так обкладываешь её таким трехэтажным, что мы с Роном заслушаться умудряемся, за то, что она чуть не убилась в выручай-комнате об пол? То есть Гермиона просто так месяц без малого изводила всех и вся, доказывая твою невиновность и то, что ты наоборот всеми правдами и неправдами пытался отбрыкаться от поручения Лорда? Кстати откуда у неё эти сведения, хотелось бы мне знать... И при всем этом, вы не разговариваете, даже в сторону друг друга не глядите... После этого ты все ещё будешь настаивать, что между вами ничего не происходит?

— Вот у Грейнджер бы и спросил тогда, — бурчит Малфой и делает большой глоток огневиски.

— Так спрашивал! — досадует Поттер, — молчит как на допросе! Виртуозно меняет тему или категорично посылает прогуляться в Темный Лес.

— А я, значит, не пошлю, да? — саркастично интересуется слизеринец.

— Может, и пошлешь, — пожимает плечами Золотой мальчик, — вот только от тебя я точно не отстану.

Мерлиновы штаны и весь остальной его гардероб! Ну, вот начерта Малфою выворачивать свою душу на изнанку перед тем, кого всю свою сознательную жизнь ненавидел?

— Ничего между нами не происходит, Поттер. — повторяет он, — просто Грейнджер вот уже второй год только и занимается тем, что спасает мою задницу.

— Ну, предположим, о двух случаях я знаю, но два года?

— С конца октября девяносто шестого, Поттер, — уточняет слизеринец, — с того дня, как узнала о моей метке.

Поттер давится вискарем и во все глаза пялится на собутыльника.

— То есть она — знала?

— Да... — тихо отвечает Малфой.

— Но почему тогда...

— Не знаю, Поттер! — не дает парню продолжить слизеринец, — пойди и сам у неё спроси, почему она ничего никому не сказала, может тебе она сможет ответить.

— Да нет, — отрицательно качает головой брюнет, — я не об этом, я о том, почему ты это допустил?

— Ну знаешь ли, если б я знал, что она припрется в Туалет Плаксы Миртл я б не потащился туда в Хэллоуин, — огрызается Малфой.

— Но потом? Ты же не мог просто так её отпустить?

— Прикинь, Поттер, именно это я и сделал! — почти зло выплевывает блондин.

— Но почему? — не успокаивается гриффиндорец.

— Не знаю, — просто признается Малфой, — не смог. Может если бы она сделала попытку убежать, я бы и предпринял что-нибудь, но она сделала все совсем не так, как я ожидал. Она меня удивила...

— Чем?

Малфой молчал, словно не слышал вопроса, смотрел в быстро темнеющее небо и молчал.

— Чем? — повторил Поттер.

Слизеринец вздохнул и перевел взгляд на сидящего рядом парня.

— Тем, что не считала меня чудовищем. Тем, что искренне переживала, будто я был вовсе не тем, кто травил её пять лет, а кем-то из её друзей. Знаешь, Поттер, за меня, кроме матери, плакала только Грейнджер...

— И отчего же она тебя спасала, позволь узнать?

— Если не позволю, отстанешь? — устало спрашивает Малфой.

— Нет.

— Я почему-то так и думал...

Слизеринец молчит, собираясь с мыслями, вдруг отчетливо осознавая, что ему легко дается этот разговор, намного легче, чем он ожидал. Может потому что пора было уже хоть кому-то рассказать?

— Она спасала меня от страха, Поттер. От отчаяния и ненависти. Глупо, правда? Иногда я спрашивал себя, почему именно она? Но так и не нашел внятного ответа... Она спасла меня от убийства, не позволила мне сдаться. Представляешь, Поттер, она мне верила. Мне! Она спасла меня, разделив со мной мою беду, пусть и только тем, что знала о ней... И я не знаю зачем ей это.

— А ты, выходит, просто позволял ей себя спасать?

— А я просто её люблю, Поттер. — горько шепчет Малфой, уже через мгновение жалея, что не прикусил вовремя язык, потому что за его фразой мгновенно следует:

— Давно?

Слизеринец вновь прикладывается к бутылке.

— Давно люблю или давно понял, что люблю?

— Интересная постановка вопроса, — хмыкает Поттер, — давай начнем с первого.

— Не знаю, Поттер. Теперь мне кажется, что всегда, с того самого дня когда впервые увидел её. Знаешь, я ведь помню эту встречу до сих пор в мельчайших подробностях. Ни одну другую я не помню так четко. Я могу просто закрыть глаза и увидеть её... — Малфой чувствует, что его несет, но остановиться не может, — во что она была одета, её странную обувь с цветными шнурками и заколку в форме плюшевого мишки. Её исцарапанные руки... И глаза. Сначала удивленно-испуганные, потом обиженные и наконец возмущенные. С того дня моя память, вопреки моему желанию, тщательно хранила все наши встречи. У меня в голове целое досье на Грейнджер. Мне кажется, я знаю о ней все... Знаю, что когда она сильно чем-то раздражена у неё электролизуются волосы и этим, видимо и обуславливается их непокорность, а вовсе не структурой. Знаю, что когда она чем-то раздосадована, она прикусывает краешек нижней губы, левым верхним клыком, а когда расстроена, закусывает губу резцами и напрягает подбородок. Знаю, что когда она увлечена какой-нибудь книгой, рядом с ней можно без анестезии кастрировать слона, ей будет все равно, настолько она абстрагируется от окружающего мира. Что у нее неправильный прикус, но заметно это, только когда она широко улыбается. Знаю, что у неё хорошо поставлен удар правой, — Поттер ухмыляется, — что она всегда коротко, почти под корень стрижет ногти, что у неё постоянно обветренные губы потому, что кожа слишком нежная, а, Грейнджер не утруждает себя пользованием смягчающим лосьоном. Что она любит горький шоколад. Что её парфюм всегда с нотками цитруса... И все это я узнал за первые пять курсов!

— А за шестой?

— Что она очень маленького роста, — тихо отвечает парень. — И что слезы у неё горькие...

— Какой-то странный у тебя способ показывать свою любовь, Малфой, вытирая ноги о предмет любви, — едко замечает гриффиндорец.

— Нормальный способ. Согласно статистике, так поступают девяносто девять процентов мальчишек, которым нравятся девчонки. Главное обратить на себя внимание и заставить о себе думать, а уж как ты этого добьешься... И потом я пять лет без малого был убежден, что ненавижу её!

— А потом?

— А потом не понимал, что со мной. Я ведь должен был, понимаешь, должен был её ненавидеть!

Поттер пристально смотрит на Малфоя и хмурится.

— И когда же ты понял, что ты её любишь?

— Не знаю! Может когда захотел убить Долохова, или когда ощущал её пальцы на левом предплечье. Или когда хотел разбить морду Уизли, за то, что Грейнджер видит его с Браун... Или когда она мне сказки в лазарете рассказывала, а я боялся заснуть... А может когда бежал за ней к кабинету Снейпа, в день убийства Дамблдора, что бы не дать ей столкнуться с деканом, потому что знал, что тот не будет рад Грейнджер. Не знаю... Знаю, что в Малфой-Меноре я чуть не сдох, когда увидел её. Что я впервые в жизни был благодарен домовому эльфу за то, что он вырвал её из рук моей чокнутой тетки. И мне было так страшно в выручай-комнате, но не из-за того, что я мог там сгореть, а потому что там могла сгореть она...

— И что ты собираешься делать?

— Ничего, Поттер. — хрипло произносит слизеринец и допивает огневиски.

— Мудак.

— Не без этого, — легко соглашается Малфой, поднимается и уходит с Башни, ещё не хватало выслушивать у Поттера, что он обо всем этом думает. И так слишком много сказано из того, чему говориться не надо было.