Долгая дорога домой (джен)

VII

Поезд отправлялся, пуская белые клубы дыма — бессчётное количество учеников и родителей махали друг другу, прощаясь очень надолго.

Гарри, Рон, Гермиона и Джинни, волоча за собой чемоданы, искали свободное купе. Наконец, они нашли одно почти такое — занятое только милующимися Невиллом и Луной.

— Кхе-кхе, — прокашлялся Гарри, заставляя их оторваться друг от друга. — Вы позволите присоединиться?

— Конечно, Гарри, — сказал смутившийся, покрасневший до кончиков ушей Невилл, а Луна, напротив, приняла невозмутимый вид и скучающе стала рассматривать верхние полки, куда ребята сложили багаж.

Гермиона высунулась из окна и помахала родителям — Гренс и Хиллари Грейнджер в этом году решились посмотреть на волшебную платформу. Гермиона понадеялась, что миссис Уизли выведет их на Кингс-Кросс благополучно.

— Как дела, Луна? — спросил Гарри.

— Замечательно. Ты, случайно, не скажешь, сильно ли витоглазые потрясёнчики влияют на внешнюю ауру человека?

— Ну, — прокашлялся Рон, пока Гарри пытался подобрать ответ, — мы с Гермионой, пожалуй, пойдем патрулировать вагоны.

— Да, нам пора, — протянула Гермиона и поправила волосы, как бы случайно задев значок старосты школы. Ей было немного обидно, что Гарри и Рон не обратили внимания на ее назначение, а хвастаться в открытую она считала излишним.

— Конечно, — сказала Луна. — Поздравляю с новой должностью.

— Спасибо.

Ну хоть Луна заметила — и то не так гадко.

Старосты ушли, а Луна вперила взгляд в Гарри.

— Так как насчет моего вопроса?

— А ты их часто видишь?— попыталась отвлечь ее Джинни.

— Конечно, нет. Они невидимы, но мне кажется, ими кишмя кишит это купе. Поэтому я боюсь, что они могут исказить мою ауру тоже, вот и спрашиваю.

— А как с ними бороться? — почти заинтересованно спросил Гарри.

— Носить в кармане мантии корень крайнемигской пахучей валерианы, но это очень накладно — он чрезвычайно вонюч.

Гарри и Джинни синхронно кивнули — они уже давно выработали надежный способ борьбы с многосущными мозгошмыгами Луны: достаточно было ей просто не возражать.

— Не расскажешь что-нибудь ещё? — зачем-то спросил Гарри, пытаясь остановить на чём-то её блуждающий взгляд. Хотя бы на себе самом.

Джинни попыталась наступить ему на ногу, что не очень-то удобно сделать в положении сидя.

— Конечно. Этим летом мы с папой ездили в экспедицию, ловить слононогую водобежку, и даже напали на след двух принципиально новых видов. Мы им даже еще названия не придумали, — затараторила довольная вниманием Луна.

Джинни закатила глаза, Невилл ревниво посмотрел на Гарри.

VIII

Он чувствовал, что его цель находится где-то рядом — он был как-то связан с нею и уже начинал догадываться, что именно эта цель так крепко блокирует его воспоминания. Чем ближе он к ней находился, тем сильнее пустела его голова, оставляя единственную мысль: «Убить. Убить. Уничтожить!».

Может, когда он убьет то, что блокирует его сознание, все воспоминания снова вернутся к нему? Особенно воспоминание о его имени. — его имя было очень важным. Ему сказали, как его зовут, но это была неправда: у него было не такое имя. Другое.

Он брёл, прислушиваясь к собственным магическим импульсам — где-то они были сильнее, где-то слабее. Если рядом оказывался человек, он старался не смотреть ему в глаза, ведь, заглядывая человеку в глаза, он мог случайно прочитать его мысль, а чужие мысли не всегда были приятны. Они забивались в голову, скапливались, занимали всё пространство, и он окончательно переставал быть собой, потому что в голове крутились только чужие мысли. Он не умел блокировать их или выбрасывать из головы, правда, это был вопрос времени — он очень быстро учился.

— Смотри, куда прёшь, малявка! — раздался грубый окрик, и он поднял голову.

На него смотрели два злобно суженных серых глаза.

«Прут, мелкие, не разбирая дороги. Я в его возрасте таким наглым не был».

— Простите, — сказал он, спешно переместив взгляд с его лица на значок старосты на груди. Значит, власть имущий.

— Что значит «простите»? Убирайся с дороги.

Староста грубо отпихнул его в сторону и пошел дальше. За ним тащились две массивные фигуры, похожие на телохранителей, и, глядя на эту троицу, он почувствовал глухое раздражение. Из-за них он потерял нить, ведущую к цели, а найти её заново будет непросто, ведь он нащупал её только сегодня, когда, в очередной раз впустив в себя толику знаний, снова открыл один особо настырный, не желающий заживать шрам. Да и отпечаток памяти был не очень приятным: длинный, темный, вонючий коридор, где сами стены дышали смертью...

Не стоит часто приподнимать стены памяти. Всё пройдет, он был уверен, стоит ему только достигнуть своей цели.

IX

Рон водил вилкой по пустой тарелке. Так голоден он обычно был дважды в год — в первый и последний день в Хогвартсе соответственно. Директор сказал в меру длинную речь, зато Шляпа спела не в меру длинную песню, и вот теперь МакГонагалл не спеша, будто желая чуть-чуть подольше поморить голодом студентов, разворачивала свой свиток. Рон тихо постучал вилкой по тарелке, и Гермиона на него шикнула.

— Амбервинд, Томас, — начала МакГонагалл.

Мальчик с волосами цвета янтаря уверенно вышел к табурету и сел. Шляпа накрыла его голову, и Рону подумалось: «Чистокровный, что ли? Самоуверенный шибко».

— Слизерин! — не замедлила с вердиктом Шляпа.

— Ну вот, одним слизеринцем больше, — недовольно пробубнил он, наблюдая, как тот идет к своему столу.

— Рон!

— Баллед, Сьюзен.

— Гриффиндор!

Рон поспешил захлопать кудрявому пополнению, усиленно игнорируя Гермиону.

Когда распределение закончилось, Дамблдор сказал традиционную пару слов... Хотя, конечно, честнее будет так: сказал традиционную пару сотен... или даже тысяч слов.

Наконец золотые тарелки наполнились, и Рон схватил ближайшую куриную ножку, неодобрительно косясь на чопорных Гарри и Гермиону. Об этикете хорошо говорить на сытый желудок, а не когда с самого завтрака маковой росинки во рту не было.

Только как следует набив живот, он с удовольствием откинулся на спинку стула и приготовился слушать следующую торжественную пару тысяч слов директора.

X

Здесь... Здесь было так хорошо, так спокойно: большие коридоры, бесконечно меняющие положение лестницы, доспехи, движущиеся портреты — это могло бы испугать неподготовленного, но было до невероятия знакомо. А бездонное небо Большого Зала, стена Запретного Леса за окнами класса!

Да, это был дом — это был его дом, единственное место на земле, где он мог чувствовать себя по-настоящему в безопасности. Здесь ему было так спокойно, что он мог бы забыть о том, что должен сделать, о глыбе информации за янтарным занавесом, о той, прошлой жизни, которую он был не в силах вспомнить. Иногда ему даже хотелось оставить всё в покое и стать тем мальчиком, каким его видели окружающие. Простым мальчиком, Томом Амбервиндом.

Но он знал, что это не его имя. Может быть, он бы не понял это так скоро, но когда его называли Томом, ему становилось особо не по себе, что-то неприятное поднималось из глубины души. Его зовут не так. Не так. Не так. Он за что-то ненавидит это, казалось бы простое, самое обычное имя.

Он отчётливо понимал, что у него было другое имя, другая, забытая им жизнь, где он точно так же когда-то ходил в школу и учился, и потому сейчас умел. Он мог делать всё, что задавали на уроках, даже не стараясь, и видел, как это сложно другим. Когда ему задавали вопрос, ответ сам приходил из глубин янтарного занавеса, хотя просто так, по своему желанию, без опасных последствий, приподнять он его не мог.

Тогда он чувствовал, что что-то не так, и снова пытался вернуть память — а поток бессвязной, неразличимой информации надолго выводил его из равновесия, открывал шрамы. Он выучил или вспомнил маскировочные заклинания, поэтому никто не видел на нем появляющихся и исчезающих ран, но зато его «припадки» скоро заметили, так что пришлось быть осторожней, надолго прекратить попытки. Но всегда в разуме оставались словно отпечатки прошлых забытых мыслей, и все четче и четче стучало «Убить!».

Он боролся с этим, он не хотел никого убивать. Он больше никогда не пытался нащупать связующую нить — допустим, найдет он её, и что дальше? Он не убийца.

Временами проклятая цель проявлялась совершенно неожиданно и сильно — когда он обедал в Большом Зале, когда просто шел по коридору... Он едва сохранял над собой контроль, сильнее стискивал палочку и замирал, закрыв глаза: боялся начать убивать всех.

Так хотелось вспомнить, что он должен сделать, что с ним было и понять, кто он. Магия школы навевала на него забвение, но что-то снова заставляло вспоминать — и это было невыносимо.

Он привык не замечать боль, которая сопровождала его почти всё время, но из-за постоянных попыток вспомнить открывались шрамы — как правило, на руках и лице. А часто впадать в транс для исцеления не было возможности. Постоянно его раздражало собственное имя, но он не мог вспомнить настоящее. Первое время называвшие его Томом одноклассники просто получали какое-нибудь неприятное заклятие вроде Слизняжуя, часто без предупреждения. Но он не мог сделать того же с преподавателями, особенно с деканом и директором.

Однажды Дамблдор случайно столкнулся с ним в коридоре и назвал Томом — неизвестно, почему. Может, хотел показать, что для него имеет значение каждый студент, что он знает каждого не только по фамилии, но и по имени, но ему стало особо неприятно. Он не смог сдержать в себе чувств и слегка скривился.

— Тебе не нравится твое имя? — спросил Дамблдор.

Он растерялся. Не говорить же ему, что он ненавидит это чужое имя, еще один якорь, держащий его в чужой жизни, не дающий вернуть память?

— Многих людей зовут Том, — он пожал плечами, попытавшись придать тону безразличие, будто думал: «Что вы, господин директор, это обычное имя, как у многих, я ничего против него не имею».

С тех пор Дамблдор называл его «мистер Амбервинд», но он стал замечать, что тот пристально наблюдает за ним. Может, так было всегда, просто Дамблдор прежде не обращал его внимание на себя.

Наблюдал за ним и декан, профессор Снейп. Ну, тот присматривал за каждым своим подопечным, и это присматривание не всегда было приятно. Снейп словно знал, как болезненно для него чужое имя, будто читал мысли и намеренно издевался. Часто он ощущал на себе его неприятный взгляд и чувствовал себя словно в чане с чем-то жирным и неприятно обволакивающим.

Да, декан умел читать мысли, и когда он понял это, ему стало казаться, что попытки Снейпа вмешаться в его разум только больше укрепляют янтарную стену — это было не так, просто его разум протестовал вмешательству извне. Что ж, ему было даже легче оттого, что декан не сможет узнать о нем самого сокровенного — того, что даже он сам узнать пока не может. Он старался стать незаметнее, чтобы избавиться от навязчивого внимания профессоров.

Он старался быть, как все. Никакой демонстрации особых знаний, никаких открытых конфликтов. Попытки вспомнить — только по ночам, закрывшись в ванной, чтобы его никто не мог видеть, чтобы после очередной неудачи смыть кровь и залечить шрамы. И даже по утрам нельзя выглядеть особо уставшим.

Один раз приказ в голове «Убить!» сильно пошатнул его. Накануне ночью он много времени провел, пытаясь вспомнить, но в его памяти остались только какие-то нечеткие, но жуткие картины кладбищенского ужаса. Ему не хватило даже сил исцелиться, он просто скрыл заклинанием раны. Утром, за завтраком, когда он обводил рассеянным взглядом зал, стараясь скрыть сонливость, эта цель всплыла в его мозгу, как всегда неожиданно, словно в очередной раз вырвавшись из за янтарного занавеса, и резанула болью. Кажется, разум за занавесом устал ждать и решил подхлестнуть его. И, хотя он привык к боли, на этот раз это случилось так неожиданно, что он едва сдержал крик. Последней мыслью его было — неужели так теперь будет всегда?

Он потерял сознание.

ХI

Накануне Хеллуина в Хогвартсе всегда происходило что-нибудь из ряда вон выходящее — хоть какая-нибудь мелочь. Как правило, если это не нападение на школу тролля или василиска на кошку, мелочь эта не доставляла хлопот. Но профессор Дамблдор всегда отмечал в памяти события этого дня — они никогда не бывают маловажны — это он понял еще в юности.

В этом году утро Хеллоуина началось с того, что в больничное крыло попал Том Амбервинд, мальчик, за которым профессор старался пристально приглядывать. За завтраком он упал в обморок. Реган Леви, его одноклассник, предположил, что это от недосыпания — Том часто не спит по полночи, а то и больше.

Как бы там ни было, Том Амбервинд всегда вызывал у директора беспокойство: он был странно одаренным, странно осторожным и настороженным. В его поведении было немало необычного для простого одиннадцатилетнего мальчишки. Во время завтрака Дамблдор нередко замечал, что тот впадает в какой-то ступор, словно уходит вглубь себя — в подобном состоянии он его застал, когда однажды шел по своим делам по коридору. Тогда ему пришлось как следует встряхнуть его.

Мальчик снова его удивил, сказав о своем имени ту же фразу, что прозвучала много лет назад из уст юного Тома Реддла, только что поступившего в Хогвартс. С тех пор Дамблдор еще внимательнее наблюдал за ним.

Сегодня утром, на минуту впав в транс, Том упал в обморок. Как сказал Реган Леви, от недосыпания; как хотел думать сам Дамблдор — обычный голодный обморок. Во время трапез в Большом Зале мальчик почти не ел, но это мог быть обморок и от общего истощения — нередко припадки, которым был подвержен Том, забирали все силы.

Справившись со всеми неотложными утренними делами, Дамблдор отправился в больничное крыло.

Том спал. Подойдя ближе, Дамблдор замер.

Всё лицо мальчика было испещрено множеством свежих ран, которых не было утром за завтраком. Сейчас они, смазанные специальным составом, медленно затягивались.

— Поппи? — тихо позвал Дамблдор.

— Да, Альбус? — мадам Помфри была тут как тут.

— Поппи, что случилось с мальчиком?

— Вы имеете в виду раны? Они были скрыты специальными чарами. Скорее всего, они появились ночью, а мальчик вместо того, чтобы утром сразу прийти ко мне, зачем-то спрятал их. Возможно, именно они и стали причиной обморока.

— Понятно, — Дамблдор придвинул стул и сел возле кровати. Он намеревался подождать.

Том проснулся скоро, словно почувствовав на себе чужой пристальный взгляд.

— Здравствуйте, профессор, — настороженно сказал он.

— Здравствуйте, мистер Амбервинд, — доброжелательно сказал Дамблдор. — Могу я узнать, что с вами произошло?

— Я упал в обморок? — полувопросительно отозвался Том.

— Нет, немного раньше.

— Что вы имеете в виду?

— Твои шрамы. Откуда они у тебя?

— Вы их видите?

— Мадам Помфри сняла твои чары. Зачем ты их скрыл?

— Мне неприятно, когда на них таращатся,— сказал Том, опустив глаза.

— Так они у тебя старые? Это выглядит так, будто ночью или перед завтраком ты подвергся заклинанию Секфазес,— сказал Дамблдор.

Он начал опасаться, что у мальчика проблемы с одноклассниками, и тот пытается это скрыть.

— Нет. Они открылись этой ночью, — сказал Том. — Я знал, что они скоро заживут, и не стал обращаться к мадам Помфри.

— Так это часто происходит?

— Да. Нет. Было всего пару раз. У меня хорошие регенеративные способности.

Из уст ребенка слово «регенеративные» звучало немного нелепо.

— Так от чего они у тебя появились в первый раз?

— Этим летом я попал в автокатастрофу, — выпалил мальчик на одном дыхании.

Тот момент был явно поворотным в его жизни.

— Мои родители погибли, я сам едва жив остался, — продолжал он. — Скорее всего, это потому, что я волшебник.

— Когда это случилось? — участливо спросил Дамблдор.

Мальчик немного подумал.

— Я пришел в себя первого августа.

Дамблдор кивнул. Первое августа — это день, когда Том Амбервинд был зачислен в школу волшебства. Быть может, магические способности проявились у него под угрозой смерти?

— Выздоравливай, Том, выполняй указания мадам Помфри, и тогда твои шрамы исчезнут навсегда. Я не стану советовать тебе оставить парочку, хотя это могло бы быть полезным. Вот у меня есть шрам, который в точности копирует карту лондонской подземки...

— Спасибо, профессор, — быстро сказал Том, стараясь скрыть неприятную реакцию на собственное имя.

Дамблдор покинул Больничное Крыло в задумчивости — он не мог не заметить сильное сходство между Томом Амбервиндом и молодым Томом Реддлом. Успокаивало только то, что в поведении первого и в его поверхностных мыслях не было ничего агрессивного или неприятного.

Нужно узнать, действительно ли мальчик попадал в автокатастрофу. Хотя казалось, что он говорит правду, возможность существования у него проблем с одноклассниками не исключалось. Все-таки Том был маглорожденным, и учился при этом на Слизерине.

Судя по всему, у директора стало одним неотложным делом больше.