Долгая дорога домой (джен)

Свист, вой ветра, блеск заклятий,

Метлы в мертвых небесах.

Холод режет бойню братий,

Тот, чье имя — суть есть страх.

Как сквозь пальцы — сотни жизней,

Знаю, есть один герой,

Он не сын своей отчизны,

Он как мы, но он другой.

За него в проклятом небе

Бой на смерть, и — за него,

Чтоб вовек канули в небыль

Ворог и рабы его.

Тридцать девять светлых магов

За один проклятый миг

Без предвестников и знаков

В свете молний полегли.

Сколько боли и мучений

Принесла тогда война?

Жизнь и смерть, вина сомнений

Для победы — не цена.

Только имена забыты,

И герой не награжден.

Ложь и правда ныне скрыты.

Кто тогда был побежден?

(Стихотворение о событиях 31 июля 1997 года, написанное неизвестным школьником на уроке по истории магии на одной из парт.)

Историческая справка. В Финальной Битве Второй Войны с Вольдемортом (Битве над Уэнингтоном) погибло 216 человек, среди них 83 магла, 49 Пожирателей Смерти и 18 членов Ордена Феникса. 66 сотрудников Министерства Магии были награждены Орденом Мерлина I, II и III степени посмертно. Погибшие члены Ордена Феникса были награждены только четырнадцать лет спустя — лишь тогда было доказано, что смерти стольких людей, которые можно было бы предотвратить, произошли не по их вине. Гарри Поттер был награжден тогда же Орденом Мерлина II степени «За героизм и мужество», уже посмертно. В 2054 году Гарри Поттер был объявлен национальным героем, награжден Орденом Мерлина I степени «За победу над Вольдемортом». До следующей смены власти его образ активно использовался для пропаганды государственной политики среди молодежи. Памятник Гарри Поттеру был открыт 31 июля 2054 года напротив банка «Гринготтс». Тогда же его портрет появился на карточках от шоколадушек.

I

Он проснулся и не сразу понял, где находится. Перед глазами медленно плыли какие-то светящиеся звездочки, и он зажмурился, втягивая в горло неприятные запахи: горелый запах кипевшего молока и острый, резкий лекарственный. Пахло чем-то еще...

Он открыл глаза, по-хищному потянул воздух в надежде, что где-то там, далеко, почувствует нужный запах. И он его почувствовал бы, даже если бы находился за тысячу миль.

Но он не ощутил ничего. Жаль.

В голове пульсировали отголоски множественных знаний, скрытых за прочной янтарной стеной, и почему-то ему не хотелось впускать их обратно. Хотя... Нет — их нужно впустить.

Говорить. Как говорить? Да, он умеет говорить.

— Что со мной? — спросил он совершенно чужим, непривычным для себя голосом.

— Ты попал в автокатастрофу, — ответил добрый женский голос. — Ты едва жив остался. Удивительно.

Автокатастрофа. Рассеянно посмотрев на женщину, он решил впустить в себя и эти знания.

Автокатастрофа — это очень серьезно. Она может лишить конечностей, сломать все кости. Это неприятно. И... что-то еще? Автокатастрофа — это как-то... неправильно, что ли?

Он попытался ощупать затянутое в бинты тело, и мгновенно ощутил, что почти каждая часть его болела.

— Не шевелись, пожалуйста. Иначе раны откроются.

— Хорошо.

Он посмотрел ей в глаза:

«Он давно должен быть мертв. Восемь переломов, почти вся кровь вышла. А он живой и даже в себя пришел...»

Он не удивился, прочитав ее мысли — он просто не знал или не помнил, что в этом было что-то необычное.

Отвернувшись, он начал просто смотреть в потолок; женщина — да, это медсестра — скоро ушла.

Тело болело, и ему была незнакома эта боль, но не непривычна, будто он не в первый раз ощущал что-то подобное. Где-то там, за янтарной стеной, лежали знания и об этом, а, может быть, даже секреты исцеления.

Он нашел их и, окунувшись в глубокие реки собственной, пронзающей тело энергии, принялся затягивать шрамы, сращивать кости, с каждой секундой чувствуя, что на все ему не хватит сил.

Достаточно. Ему еще нужны силы, чтобы подняться на ноги, несколько неопасных ран можно не исцелять — сами заживут.

Он встал и подошел к зеркалу, глядя на себя, принялся развязывать бинты, срезать гипс. Наконец из зеркала на него посмотрело совершенно незнакомое веснушчатое лицо мальчика с солнечно-золотистыми волосами. Совсем еще ребенок — десять лет, может, меньше, такой худой и бледный. Он осматривал себя, ища знакомые черты, задерживал взгляд на шрамах, которых было много. Похоже, перед его лицом разбилось стекло, и его поранило осколками.

— Автокатастрофа, — пробормотал он.

Мысль эта была знакома, значит, он действительно побывал в автокатастрофе?

Стоя перед зеркалом, он чувствовал себя неполным: чего-то не хватало, чего-то, что давало обычно силы, уверенность.

Приоткрыв янтарную завесу, он хотел впустить еще немного памяти, но она неожиданно хлынула нескончаемым потоком. Сквозь нее пробивалось иногда что-то чужеродное, нехорошее, жаждущее смерти.

Он закричал и упал вниз. Память хлестала, как вода из сорванного крана, и он не мог остановить поток болезненной информации, как не мог ее и понять.

— Что такое? Ты встал... Господи, зачем ты сорвал бинты, гипс?! Твои шрамы...

Ухватившись за одну, особо сильную мысль, как за опору, он смел остальные назад, за янтарный занавес, и изо всех сил захлопнул им путь наружу.

Он тяжело дышал, пока медсестра аккуратно поднимала его и помогала дойти до кровати — странно, она удивительно сильная, или это он такой легкий?

Он лежал, а медсестра, быстро осмотрев его и ахнув, видимо, недоумевая, куда подевались тяжелые ранения, помчалась искать доктора.

Оставшись наедине с собой, он обдумал эту мысль в надежде, что там будет сокрыто его имя. Но нет.

Убить. Вот что это была за мысль — убить любой ценой.

Кого?

Он закрыл глаза, побоявшись впускать ответ сегодня — в конце концов, он был еще слишком слаб, и бесконечный поток мыслей разметал бы его душу в клочья.

Завтра.

Завтра он узнает, кого должен убить.

II

Дамблдор устало потер виски. Перед ним лежала гора пергаментов — прочтенных и непрочтенных писем. Ничего удивительного — министерство в целом, и министр в частности, в очередной раз демонстрировали свою некомпетентность. Вольдеморт мёртв — разумеется, министерство обнаружило нового врага народа в лице Ордена Феникса. Празднование победы еще не подошло к концу, а народ уже стал задумываться — чем занималось министерство магии во время войны; почему оно не смогло предотвратить столько смертей и разрушений; наконец, где оно куковало целый год? Популярность волшебников, победивших Вольдеморта, уцелевших в небе над Уэнингтоном, между тем росла.

В грядущие выходные должна была проходить церемония награждения орденом Мерлина участников битвы. Были готовы шестьдесят шесть комплектов орденов для вручения посмертно, и только пять — в руки живым героям. Министр магии точно был в их числе, а вот будет ли среди них Гарри Поттер?

А ведь как просто было бы не искать проблем, а делать то же, что и шестнадцать лет назад, после первого падения Волдеморта — жить. Просто жить и радоваться каждому прожитому дню — что может быть легче?

Феникс на жердочке беспокойно защебетал.

— Спокойно, Фоукс, — сказал Дамблдор.

Бросив взгляд на волшебный список учеников, висевший рядом с клеткой, он внезапно замер.

В списке первокурсников, как раз перед фамилией «Баллед», появилась еще одна. Амбервинд. Томас Амбервинд, одиннадцать лет, адрес — Лондон, Койл-авеню, двадцать семь-эй-дробь четыре.

Сказать, что Дамблдор удивился — значит ничего не сказать. В резервные списки Школы Чародейства и Волшебства волшебник зачислялся с рождения, затем, по достижении одиннадцати лет, попадал в списки первого курса — и так далее. Иногда ребенок впервые попадал в школьные списки в шесть-восемь лет, когда впервые проявлял какие-нибудь волшебные способности. Список первокурсников появлялся в один и тот же день, чтобы замдиректора успела разослать письма и выйти на связь с маглорожденными волшебниками и их родителями. За всю историю Хогвартса, а, точнее, за всю историю существования Волшебного Списка, это был первый раз, когда фамилия ученика появилась в нем с таким опозданием.

Но мальчик, без сомнения, был зачислен — ведь это был Волшебный Список, который никогда не ошибался и который нельзя обмануть — разве что очень сильный черный маг проскочит под самым носом у директора в мантии-невидимке и с сильным ментальным блоком много часов потратит, чтобы заставить древний артефакт ошибиться.

Дамблдор усмехнулся и притянул к себе бумагу и перо. Что же — письмо мальчику он напишет лично. Осчастливить молодого волшебника всегда приятней, чем писать очередное поручительство за погибшего соратника, обвинённого в пособничестве тёмным силам. Динектору некстати вспомнилось — последним мальчиком, которому он сообщил о том, что он волшебник, был Том Реддл.

III

Вернон Дурсль был вне себя от ярости.

Мальчишка обещал убраться из его дома, как только ему исполнится семнадцать — и что? Он убрался?

Черта с два!

Тридцатого числа он был безмерно доволен: эта чокнутая братия осчастливила его, мол, мы забираем вашего племянника, долгих лет ему жизни, забираем уже сегодня — на всякий случай. И что же? Не прошло и двух дней, как этот нахал вернулся с утра пораньше объявился у него на пороге: здравствуйте, дядя Вернон, я очень скучал.

Вернон, конечно, ему тут же заявил: это не твой дом, мальчишка!

Но нет. Чертов нахал выставил вперед свою палочку — дескать, совершеннолетний уже, захочу — надую, захочу — сдую. И заявил, что еще пару денечков хочет пожить «дома».

Как будто Вернон сделал недостаточно для того, чтобы мальчишка никогда не считал это место своим домом!

Теперь паршивец ещё и изъявил желание кушать за общим столом с нормальными людьми — и ведь не выгонишь его, не лишишь ужина, потому что он, чуть что, может использовать свои клятые фокусы, и ему за это совершенно ничего не будет!

Вот он — сидит, ковыряет вилкой в бифштексе, отменном бифштексе по лучшему рецепту Петунии, нагло смотрит в глаза и разговаривает о нормальной человеческой политике так, будто он в ней хоть что-то смыслит!

Красный как рак, Вернон тоже смотрел в глаза паршивца и думал — следует ли заткнуть его, или жизни это дорого обойдется? Вообще-то мальчишка раньше вёл себя довольно тихо — но, может, это потому, что ему запрещалось колдовать? Во всяком случае, судя по многочисленным жалобам из школы, хорошим человеком его не назовешь даже по их безумным меркам.

А мальчишка ещё и ухмылялся, будто хотел сказать: «Вот погодите, дядя Вернон, я вам за всё ваше гостеприимство заплачу».

Паршивец.

Вернон резко встал из-за стола.

— Я спать! — сообщил он семейству. — Ты! — он ткнул пальцем в племянника. — Не вздумай ночью шуметь и фокусничать, иначе живо окажешься на улице. Имей в виду — твой срок вышел, я имею полное право вышвырнуть тебя хоть сейчас, так что благодари свою добросердечную тётку, которая не может просто так тебя выставить.

Не слушая ничьих возражений, он поднялся в спальню, чувствуя, что от присутствия племянника в его доме у него все сильнее болит голова.

IV

-Я беспокоюсь, Рон,— сказала Гермиона, подходя к окну.

Светало. Рон только что выпустил Сычика, отправив письмо Гарри.

— Почему Гарри захотел остаться с Дурслями? — спросила она встревоженно. — Он ведь теперь совершеннолетний, дом на площади Гриммо принадлежит ему. Почему он решил провести лето у Дурслей?

— Дамблдор разрешил, — спокойно ответил Рон. — Ты-Знаешь-Кого больше нет, Гарри не угрожает опасность, где бы он ни был...

— Вот именно, Рон, так почему он тогда не с нами?

— Я спросил об этом в письме.

-Я знаю. Помнишь, когда мы расставались, он был слишком взволнован, не захотел ничего объяснить? Я беспокоюсь — Гарри никогда раньше не скрывал от нас ничего.

— Может, все дело в Упивающихся? — предположил Рон .— Они ещё на свободе, и он хочет оградить нас от их мести.

— Наверное, — пожала плечами Гермиона. — В мире волшебников нас легко вычислить, а дом его родственников до сих пор скрыт от глаз, и будет скрыт, пока Гарри считает его домом, даже несмотря на своё совершеннолетие.

— Значит, это Дамблдор велел ему прятаться там, — твердо сказал Рон.

— Бедный Гарри, — вздохнула Гермиона. — Он убил Вольдеморта и всё ещё вынужден прятаться — это слишком нечестно, он это знает, и ему сейчас наверняка тяжело...

Не закончив фразу, Гермиона обернулась на стук в дверь. В комнату вошла Джинни.

— Привет. Рон, твой Сычик не мог бы отнести письмо? — спросила она смущенно, нервно теребя в руках конверт.

— Э... прости, Джинни. Я его только что отправил.

— К Гарри? — уточнила она.

— Да.

— Тогда ладно, — Джинни странно сгорбилась, развернулась на каблуках и выскочила из комнаты — только рыжим всполохом взметнулись волосы.

Гермиона какое-то время молча смотрела на закрывшуюся дверь.

— Она что, все еще влюблена в Гарри?

— Похоже на то.

Гермиона улыбнулась:

— Быстрей бы он ответил.

V

Он лежал, не открывая глаз, но даже не видя, знал, что рядом стоит и смотрит на него женщина, которая только что вошла.

Это была его родственница — вроде, тётя, хотя он её совершенно не помнил, как, впрочем, и всё остальное в этой жизни.

Он пытался возвращать память маленькими фрагментами, но она врывалась ураганом, руша все на своем пути. Когда он с трудом снова запирал её, ясно видимыми и целостными оставались кое-какие картины и образы = иногда столь ужасные, что лучше бы их не было, было бы лучше, чтобы они ушли навсегда, оставив вместо себя хоть какие-нибудь хорошие воспоминания. Их набралось немного и они быи так намешаны на эмоциях, в основном, совсем свежих, тех, что он испытывал сейчас. Разобрать в этих образах что-либо конкретное не представлялось возможным. Вот он, еще совсем малыш, где-то прячется, в каком-то темном и пыльном месте, зажимая кровоточащий нос... Вот он, уже много взрослее, стоит, окровавленный, на коленях перед чьим-то недвижимым телом... Вот он ощущает удары... А вот уже сам кого-то бьет. Вот он, раненый, испытывает адскую боль, а вот уже сам заставляет какую-то женщину корчиться от мук. И зловещий, жестокий смех. Иногда даже кажется — это его смех.

Может, он давно был бы уже здоров — но только новые попытки вспомнить все сильнее его подкашивали. Даже незажившие раны каждый раз открывались заново — хорошо хоть, не те, смертельно опасные, залеченные в первый день. Дело, может быть, было не в самих воспоминаниях, а в ужасе, который он испытывал, окунувшись в них.

Он ждал, когда сил накапливалось достаточно, и снова впускал в себя память — она, в свою очередь, снова едва не убивала его. Он снова ждал в невыносимой больничной скуке — в конце концов, у него было важное дело: вернуть память.

Вчера он решил ненадолго оставить свои бесплодные попытки, чтобы накопить больше сил, чтобы встретить нескончаемый поток мыслей и выстоять под ним. Поэтому сейчас он просто лежал и слушал, что говорят люди, тётя и медсестра, не особо запоминая, время от времени ныряя в реки энергий и заживляя очередную рану. Этому он уже хорошо научился, а может, хорошо вспомнил, как это делается.

К счастью, он регулярно заживлял открывающиеся раны, так что никто ничего даже не замечал.

Через несколько часов доктор сказал, что его скоро выпишут, и он отправится домой. Домой. Что означает это слово? Он не помнил — может, память успешно блокировала это воспоминание, а, может, у него никогда не было дома.

Он открыл глаза и посмотрел на тётю, чтобы запомнить её лицо — или чтобы из глубин его сознания всплыло воспоминание о нем? Лучше бы было, если бы это была его мать — её лица он не мог не знать. Теоретически.

VI

Дадли было не по себе. Он сам прекрасно понимал, что был избалованным ребенком, которого берегли родители, и поэтому ему редко доводилось испытывать какие-нибудь негативные чувства. Может, поэтому ему было так паршиво в последнее время: он не привык ни о чем беспокоиться, никогда ни о чём особенно не задумывался и не просчитывал события наперед.

В последнее время, когда он ловил странный, блуждающий взгляд кузена, ему становилось не по себе. Да еще теперь тот взял привычку как-то странно ухмыляться, когда понимал, что кто-то на него смотрит. Такая ухмылка возникала обычно у самого Дадли, если он задумывал какую-нибудь пакость.

Чёртов монстр! Дадли несколько раз нажал кнопку мыши, прежде чем засранец сдох. Жизни почикал, гад.

Сперва, когда Поттер не исчез из жизни его семьи после своего совершеннолетия, как хотел поначалу, Дадли даже слегка обрадовался. Он понимал, что остался в долгу перед ним за спасение от ужасных чудовищ, напавших на него в позапрошлом году, и хотел хоть как-то успеть вернуть долг, чтобы оставшуюся жизнь вспоминать чертового кузена разве что с легким презрением.

Не выходило. Как только он видел Поттера, то просто не мог относиться к нему нормально, так, как раньше — как назло, тут же всплывали в памяти все случаи, когда Поттер пытался унизить его своим клятым волшебством. Всплывали так, будто с ним рядом снова появлялся невидимый, сосущий душу монстр и заставлял все вспоминать заново — особенно самый ужасный день рождения, когда он, одиннадцатилетний сопляк, стоял за стеклом террариума, буквально парализованный ужасом — Дадли всегда панически боялся змей, которые там, по его тогдашним представлениям, просто кишели.

И тогда он просто не мог быть благодарным кузену за позапрошлогоднее спасение и начинал его снова ненавидеть.

Его виртуальный персонаж блуждал по заваленному трупами компьютерному лабиринту — кажется, он везде уже был. Может, пропустил где-то дверь?

Скорей бы Поттер умотал обратно в свой волшебный мир — никто и ничто его тут больше не держит. Тогда... Тогда он бы просто спокойно вспоминал, что был у него когда-то кузен, которому он что-то там должен. И всё.

Чёрт. Его персонажа застрелили в очередной раз.

Психанув, Дадли выключил компьютер и вышел из комнаты. Самое паршивое было то, что что-то заставило его прислушаться, где находится Поттер.

Пошли все к чёрту!

Вытащив из отцовской куртки бумажник, Дадли отсчитал несколько мелких банкнот — всё равно не заметит — и вышел на улицу. Съездить, что ли, в Лондон? Ну и что, что придется битый час трястись в автобусе — зато можно прогуляться по большому городу, достать в некоторых райончиках вещи, которые не достанешь здесь, в Литл-Уингинге.

Решено.

Через два часа он уже шел по небольшой, узкой улице старого Лондона. Его фальшивые водительские права были в порядке, а значит, в проверенном магазинчике, где обратят внимание на бумажку, а не на то, как он выглядит, можно купить немного хорошего спиртного и качественной порнушки. Вообще-то пиво и порно можно было купить где угодно, но Дадли презирал низкопробный ширпотреб: отец привил ему любовь ко всему качественному. Так что ему нужны были виски или бренди и порнушка с сюжетом.

Выходя из-за угла, он услышал мальчишеские голоса — кого-то били. Дадли прекрасно помнил, что так кричали его друзья, когда после школы зажимали его щуплого кузена в углу. Магазинчик как раз находился за углом, и, повернув, он увидел краем глаза, что группа подростков, — все явно не старше тринадцати — только что загнала в угол какого-то сопляка.

«Ну, сейчас начнется самое интересное, — подумал он, вспоминая свои детские годы. — Сначала заводила как следует опустит его, загрузит его маленько, а уже потом, когда сопляк или перетрусит, или начнёт грубить, вмажет ему по лицу. Добивать будут уже ногами».

Дадли шел спокойно, не собираясь вмешиваться — только смотрел. В прошлом было неприятно, когда взрослые мешали ему веселиться, так что разборки малышни — это разборки малышни.

Сопляк попытался удрать, проскользнув вдоль стены под боком какого-то здорового парня. На какое-то мгновение Дадли поймал взгляд жертвы.

— Эй! — крикнул он неожиданно для себя. — Как пройти в библиотеку?

— Чего? — мальчишки разом повернулись к нему, но пытавшегося ускользнуть сопляка поймал за шкирку здоровяк.

-Я говорю — тут полисмен за углом, — спокойно сообщил Дадли. — А полисмены — это такие люди, что не дадут повеселиться, — он даже подмигнул для убедительности.

Врать надо красиво.

Он был спортсменом: завалить этих четверых ему ничего не стоило, даже когда он был в худшей форме. К тому же, четыре года разницы давали ему более чем нехилую фору. Однако драться из-за сопляка не хотелось: могут и куртку порвать — объясняйся потом с матерью. А так он просто отмажет мальчонку.

— Не врешь?

— Чтоб я сдох.

— Сид, кидай его, — сказал заводила. — Мы с тобой, мелкий, потом разберёмся.

Здоровяк как следует шмякнул неудавшуюся жертву о стену, и мальчишки поспешили убраться.

Да, полисмены — личности неприятные, сколько раз они мешали ему мутузить Поттера...

— Спасибо, — пробормотал мальчонка, поднимаясь и отряхивая колени.

— Знай, с кем связываешься, — буркнул Дадли. — В другой раз не будет рядом доброго дяди.

Он даже ухмыльнулся, примеривая на себя роль эдакого защитника слабых и обиженных. Да, на всех не напасешься.

Мальчишка еще раз поблагодарил его, на что Дадли только презрительно хмыкнул и продолжил свой героический путь в ларек за пивом... Пардон, в бутик за виски.

В голове рождался гениальный план. Надо будет натравить на Поттера свою компанию, а потом так же отмазать — вот тебе и вернул долг. Так сказать, ты меня от дементоров, а я тебя от хулиганов. Надо бы сказать спасибо подателю мысли.

Обернувшись, он увидел, что малец всё еще стоит на месте и растерянно на него смотрит.

— Что замер? Тикай отсюда, пока не вернулись твои благодетели. Спортом займись, сопляк.

Домой он возвращался весьма довольный собой: приятными вещичками запасся по самое не хочу, и, опять же, доброе дело сделал. Что там причитается за добрые дела от Санта Клауса (пока что он несовершеннолетний, следовательно, ребёнок, следовательно, и Санта Клаус на него тоже есть, ведь есть же, черт бы их побрал, всякие колдуны и демонические твари)?

По дороге домой он понял, что заставило его помочь сопляку. У мальчонки всё лицо было в ещё незаживших резаных шрамах. Жуть. Над человеком нельзя издеваться только из-за каких-то шрамов. Он хорошо помнил, как над ним шутили одноклассники, когда в раздевалке увидели у него рубец на заднице. От пошлых шуточек насчет ампутации энных частей тела (а как всё-таки близки оказались от истины, а?) их отучили только твердые кулаки умеющего постоять за себя парня. А вообще, такие издевательства... Это неприятно.

Неужели он научился сочувствовать людям? Странно — может, это оттого, что он взрослеет и становится серьезнее? Как бы то ни было, сегодня Дадли ложился спать с чувством выполненного долга.

VII

Поезд отправлялся, пуская белые клубы дыма — бессчётное количество учеников и родителей махали друг другу, прощаясь очень надолго.

Гарри, Рон, Гермиона и Джинни, волоча за собой чемоданы, искали свободное купе. Наконец, они нашли одно почти такое — занятое только милующимися Невиллом и Луной.

— Кхе-кхе, — прокашлялся Гарри, заставляя их оторваться друг от друга. — Вы позволите присоединиться?

— Конечно, Гарри, — сказал смутившийся, покрасневший до кончиков ушей Невилл, а Луна, напротив, приняла невозмутимый вид и скучающе стала рассматривать верхние полки, куда ребята сложили багаж.

Гермиона высунулась из окна и помахала родителям — Гренс и Хиллари Грейнджер в этом году решились посмотреть на волшебную платформу. Гермиона понадеялась, что миссис Уизли выведет их на Кингс-Кросс благополучно.

— Как дела, Луна? — спросил Гарри.

— Замечательно. Ты, случайно, не скажешь, сильно ли витоглазые потрясёнчики влияют на внешнюю ауру человека?

— Ну, — прокашлялся Рон, пока Гарри пытался подобрать ответ, — мы с Гермионой, пожалуй, пойдем патрулировать вагоны.

— Да, нам пора, — протянула Гермиона и поправила волосы, как бы случайно задев значок старосты школы. Ей было немного обидно, что Гарри и Рон не обратили внимания на ее назначение, а хвастаться в открытую она считала излишним.

— Конечно, — сказала Луна. — Поздравляю с новой должностью.

— Спасибо.

Ну хоть Луна заметила — и то не так гадко.

Старосты ушли, а Луна вперила взгляд в Гарри.

— Так как насчет моего вопроса?

— А ты их часто видишь?— попыталась отвлечь ее Джинни.

— Конечно, нет. Они невидимы, но мне кажется, ими кишмя кишит это купе. Поэтому я боюсь, что они могут исказить мою ауру тоже, вот и спрашиваю.

— А как с ними бороться? — почти заинтересованно спросил Гарри.

— Носить в кармане мантии корень крайнемигской пахучей валерианы, но это очень накладно — он чрезвычайно вонюч.

Гарри и Джинни синхронно кивнули — они уже давно выработали надежный способ борьбы с многосущными мозгошмыгами Луны: достаточно было ей просто не возражать.

— Не расскажешь что-нибудь ещё? — зачем-то спросил Гарри, пытаясь остановить на чём-то её блуждающий взгляд. Хотя бы на себе самом.

Джинни попыталась наступить ему на ногу, что не очень-то удобно сделать в положении сидя.

— Конечно. Этим летом мы с папой ездили в экспедицию, ловить слононогую водобежку, и даже напали на след двух принципиально новых видов. Мы им даже еще названия не придумали, — затараторила довольная вниманием Луна.

Джинни закатила глаза, Невилл ревниво посмотрел на Гарри.

VIII

Он чувствовал, что его цель находится где-то рядом — он был как-то связан с нею и уже начинал догадываться, что именно эта цель так крепко блокирует его воспоминания. Чем ближе он к ней находился, тем сильнее пустела его голова, оставляя единственную мысль: «Убить. Убить. Уничтожить!».

Может, когда он убьет то, что блокирует его сознание, все воспоминания снова вернутся к нему? Особенно воспоминание о его имени. — его имя было очень важным. Ему сказали, как его зовут, но это была неправда: у него было не такое имя. Другое.

Он брёл, прислушиваясь к собственным магическим импульсам — где-то они были сильнее, где-то слабее. Если рядом оказывался человек, он старался не смотреть ему в глаза, ведь, заглядывая человеку в глаза, он мог случайно прочитать его мысль, а чужие мысли не всегда были приятны. Они забивались в голову, скапливались, занимали всё пространство, и он окончательно переставал быть собой, потому что в голове крутились только чужие мысли. Он не умел блокировать их или выбрасывать из головы, правда, это был вопрос времени — он очень быстро учился.

— Смотри, куда прёшь, малявка! — раздался грубый окрик, и он поднял голову.

На него смотрели два злобно суженных серых глаза.

«Прут, мелкие, не разбирая дороги. Я в его возрасте таким наглым не был».

— Простите, — сказал он, спешно переместив взгляд с его лица на значок старосты на груди. Значит, власть имущий.

— Что значит «простите»? Убирайся с дороги.

Староста грубо отпихнул его в сторону и пошел дальше. За ним тащились две массивные фигуры, похожие на телохранителей, и, глядя на эту троицу, он почувствовал глухое раздражение. Из-за них он потерял нить, ведущую к цели, а найти её заново будет непросто, ведь он нащупал её только сегодня, когда, в очередной раз впустив в себя толику знаний, снова открыл один особо настырный, не желающий заживать шрам. Да и отпечаток памяти был не очень приятным: длинный, темный, вонючий коридор, где сами стены дышали смертью...

Не стоит часто приподнимать стены памяти. Всё пройдет, он был уверен, стоит ему только достигнуть своей цели.

IX

Рон водил вилкой по пустой тарелке. Так голоден он обычно был дважды в год — в первый и последний день в Хогвартсе соответственно. Директор сказал в меру длинную речь, зато Шляпа спела не в меру длинную песню, и вот теперь МакГонагалл не спеша, будто желая чуть-чуть подольше поморить голодом студентов, разворачивала свой свиток. Рон тихо постучал вилкой по тарелке, и Гермиона на него шикнула.

— Амбервинд, Томас, — начала МакГонагалл.

Мальчик с волосами цвета янтаря уверенно вышел к табурету и сел. Шляпа накрыла его голову, и Рону подумалось: «Чистокровный, что ли? Самоуверенный шибко».

— Слизерин! — не замедлила с вердиктом Шляпа.

— Ну вот, одним слизеринцем больше, — недовольно пробубнил он, наблюдая, как тот идет к своему столу.

— Рон!

— Баллед, Сьюзен.

— Гриффиндор!

Рон поспешил захлопать кудрявому пополнению, усиленно игнорируя Гермиону.

Когда распределение закончилось, Дамблдор сказал традиционную пару слов... Хотя, конечно, честнее будет так: сказал традиционную пару сотен... или даже тысяч слов.

Наконец золотые тарелки наполнились, и Рон схватил ближайшую куриную ножку, неодобрительно косясь на чопорных Гарри и Гермиону. Об этикете хорошо говорить на сытый желудок, а не когда с самого завтрака маковой росинки во рту не было.

Только как следует набив живот, он с удовольствием откинулся на спинку стула и приготовился слушать следующую торжественную пару тысяч слов директора.

X

Здесь... Здесь было так хорошо, так спокойно: большие коридоры, бесконечно меняющие положение лестницы, доспехи, движущиеся портреты — это могло бы испугать неподготовленного, но было до невероятия знакомо. А бездонное небо Большого Зала, стена Запретного Леса за окнами класса!

Да, это был дом — это был его дом, единственное место на земле, где он мог чувствовать себя по-настоящему в безопасности. Здесь ему было так спокойно, что он мог бы забыть о том, что должен сделать, о глыбе информации за янтарным занавесом, о той, прошлой жизни, которую он был не в силах вспомнить. Иногда ему даже хотелось оставить всё в покое и стать тем мальчиком, каким его видели окружающие. Простым мальчиком, Томом Амбервиндом.

Но он знал, что это не его имя. Может быть, он бы не понял это так скоро, но когда его называли Томом, ему становилось особо не по себе, что-то неприятное поднималось из глубины души. Его зовут не так. Не так. Не так. Он за что-то ненавидит это, казалось бы простое, самое обычное имя.

Он отчётливо понимал, что у него было другое имя, другая, забытая им жизнь, где он точно так же когда-то ходил в школу и учился, и потому сейчас умел. Он мог делать всё, что задавали на уроках, даже не стараясь, и видел, как это сложно другим. Когда ему задавали вопрос, ответ сам приходил из глубин янтарного занавеса, хотя просто так, по своему желанию, без опасных последствий, приподнять он его не мог.

Тогда он чувствовал, что что-то не так, и снова пытался вернуть память — а поток бессвязной, неразличимой информации надолго выводил его из равновесия, открывал шрамы. Он выучил или вспомнил маскировочные заклинания, поэтому никто не видел на нем появляющихся и исчезающих ран, но зато его «припадки» скоро заметили, так что пришлось быть осторожней, надолго прекратить попытки. Но всегда в разуме оставались словно отпечатки прошлых забытых мыслей, и все четче и четче стучало «Убить!».

Он боролся с этим, он не хотел никого убивать. Он больше никогда не пытался нащупать связующую нить — допустим, найдет он её, и что дальше? Он не убийца.

Временами проклятая цель проявлялась совершенно неожиданно и сильно — когда он обедал в Большом Зале, когда просто шел по коридору... Он едва сохранял над собой контроль, сильнее стискивал палочку и замирал, закрыв глаза: боялся начать убивать всех.

Так хотелось вспомнить, что он должен сделать, что с ним было и понять, кто он. Магия школы навевала на него забвение, но что-то снова заставляло вспоминать — и это было невыносимо.

Он привык не замечать боль, которая сопровождала его почти всё время, но из-за постоянных попыток вспомнить открывались шрамы — как правило, на руках и лице. А часто впадать в транс для исцеления не было возможности. Постоянно его раздражало собственное имя, но он не мог вспомнить настоящее. Первое время называвшие его Томом одноклассники просто получали какое-нибудь неприятное заклятие вроде Слизняжуя, часто без предупреждения. Но он не мог сделать того же с преподавателями, особенно с деканом и директором.

Однажды Дамблдор случайно столкнулся с ним в коридоре и назвал Томом — неизвестно, почему. Может, хотел показать, что для него имеет значение каждый студент, что он знает каждого не только по фамилии, но и по имени, но ему стало особо неприятно. Он не смог сдержать в себе чувств и слегка скривился.

— Тебе не нравится твое имя? — спросил Дамблдор.

Он растерялся. Не говорить же ему, что он ненавидит это чужое имя, еще один якорь, держащий его в чужой жизни, не дающий вернуть память?

— Многих людей зовут Том, — он пожал плечами, попытавшись придать тону безразличие, будто думал: «Что вы, господин директор, это обычное имя, как у многих, я ничего против него не имею».

С тех пор Дамблдор называл его «мистер Амбервинд», но он стал замечать, что тот пристально наблюдает за ним. Может, так было всегда, просто Дамблдор прежде не обращал его внимание на себя.

Наблюдал за ним и декан, профессор Снейп. Ну, тот присматривал за каждым своим подопечным, и это присматривание не всегда было приятно. Снейп словно знал, как болезненно для него чужое имя, будто читал мысли и намеренно издевался. Часто он ощущал на себе его неприятный взгляд и чувствовал себя словно в чане с чем-то жирным и неприятно обволакивающим.

Да, декан умел читать мысли, и когда он понял это, ему стало казаться, что попытки Снейпа вмешаться в его разум только больше укрепляют янтарную стену — это было не так, просто его разум протестовал вмешательству извне. Что ж, ему было даже легче оттого, что декан не сможет узнать о нем самого сокровенного — того, что даже он сам узнать пока не может. Он старался стать незаметнее, чтобы избавиться от навязчивого внимания профессоров.

Он старался быть, как все. Никакой демонстрации особых знаний, никаких открытых конфликтов. Попытки вспомнить — только по ночам, закрывшись в ванной, чтобы его никто не мог видеть, чтобы после очередной неудачи смыть кровь и залечить шрамы. И даже по утрам нельзя выглядеть особо уставшим.

Один раз приказ в голове «Убить!» сильно пошатнул его. Накануне ночью он много времени провел, пытаясь вспомнить, но в его памяти остались только какие-то нечеткие, но жуткие картины кладбищенского ужаса. Ему не хватило даже сил исцелиться, он просто скрыл заклинанием раны. Утром, за завтраком, когда он обводил рассеянным взглядом зал, стараясь скрыть сонливость, эта цель всплыла в его мозгу, как всегда неожиданно, словно в очередной раз вырвавшись из за янтарного занавеса, и резанула болью. Кажется, разум за занавесом устал ждать и решил подхлестнуть его. И, хотя он привык к боли, на этот раз это случилось так неожиданно, что он едва сдержал крик. Последней мыслью его было — неужели так теперь будет всегда?

Он потерял сознание.

ХI

Накануне Хеллуина в Хогвартсе всегда происходило что-нибудь из ряда вон выходящее — хоть какая-нибудь мелочь. Как правило, если это не нападение на школу тролля или василиска на кошку, мелочь эта не доставляла хлопот. Но профессор Дамблдор всегда отмечал в памяти события этого дня — они никогда не бывают маловажны — это он понял еще в юности.

В этом году утро Хеллоуина началось с того, что в больничное крыло попал Том Амбервинд, мальчик, за которым профессор старался пристально приглядывать. За завтраком он упал в обморок. Реган Леви, его одноклассник, предположил, что это от недосыпания — Том часто не спит по полночи, а то и больше.

Как бы там ни было, Том Амбервинд всегда вызывал у директора беспокойство: он был странно одаренным, странно осторожным и настороженным. В его поведении было немало необычного для простого одиннадцатилетнего мальчишки. Во время завтрака Дамблдор нередко замечал, что тот впадает в какой-то ступор, словно уходит вглубь себя — в подобном состоянии он его застал, когда однажды шел по своим делам по коридору. Тогда ему пришлось как следует встряхнуть его.

Мальчик снова его удивил, сказав о своем имени ту же фразу, что прозвучала много лет назад из уст юного Тома Реддла, только что поступившего в Хогвартс. С тех пор Дамблдор еще внимательнее наблюдал за ним.

Сегодня утром, на минуту впав в транс, Том упал в обморок. Как сказал Реган Леви, от недосыпания; как хотел думать сам Дамблдор — обычный голодный обморок. Во время трапез в Большом Зале мальчик почти не ел, но это мог быть обморок и от общего истощения — нередко припадки, которым был подвержен Том, забирали все силы.

Справившись со всеми неотложными утренними делами, Дамблдор отправился в больничное крыло.

Том спал. Подойдя ближе, Дамблдор замер.

Всё лицо мальчика было испещрено множеством свежих ран, которых не было утром за завтраком. Сейчас они, смазанные специальным составом, медленно затягивались.

— Поппи? — тихо позвал Дамблдор.

— Да, Альбус? — мадам Помфри была тут как тут.

— Поппи, что случилось с мальчиком?

— Вы имеете в виду раны? Они были скрыты специальными чарами. Скорее всего, они появились ночью, а мальчик вместо того, чтобы утром сразу прийти ко мне, зачем-то спрятал их. Возможно, именно они и стали причиной обморока.

— Понятно, — Дамблдор придвинул стул и сел возле кровати. Он намеревался подождать.

Том проснулся скоро, словно почувствовав на себе чужой пристальный взгляд.

— Здравствуйте, профессор, — настороженно сказал он.

— Здравствуйте, мистер Амбервинд, — доброжелательно сказал Дамблдор. — Могу я узнать, что с вами произошло?

— Я упал в обморок? — полувопросительно отозвался Том.

— Нет, немного раньше.

— Что вы имеете в виду?

— Твои шрамы. Откуда они у тебя?

— Вы их видите?

— Мадам Помфри сняла твои чары. Зачем ты их скрыл?

— Мне неприятно, когда на них таращатся,— сказал Том, опустив глаза.

— Так они у тебя старые? Это выглядит так, будто ночью или перед завтраком ты подвергся заклинанию Секфазес,— сказал Дамблдор.

Он начал опасаться, что у мальчика проблемы с одноклассниками, и тот пытается это скрыть.

— Нет. Они открылись этой ночью, — сказал Том. — Я знал, что они скоро заживут, и не стал обращаться к мадам Помфри.

— Так это часто происходит?

— Да. Нет. Было всего пару раз. У меня хорошие регенеративные способности.

Из уст ребенка слово «регенеративные» звучало немного нелепо.

— Так от чего они у тебя появились в первый раз?

— Этим летом я попал в автокатастрофу, — выпалил мальчик на одном дыхании.

Тот момент был явно поворотным в его жизни.

— Мои родители погибли, я сам едва жив остался, — продолжал он. — Скорее всего, это потому, что я волшебник.

— Когда это случилось? — участливо спросил Дамблдор.

Мальчик немного подумал.

— Я пришел в себя первого августа.

Дамблдор кивнул. Первое августа — это день, когда Том Амбервинд был зачислен в школу волшебства. Быть может, магические способности проявились у него под угрозой смерти?

— Выздоравливай, Том, выполняй указания мадам Помфри, и тогда твои шрамы исчезнут навсегда. Я не стану советовать тебе оставить парочку, хотя это могло бы быть полезным. Вот у меня есть шрам, который в точности копирует карту лондонской подземки...

— Спасибо, профессор, — быстро сказал Том, стараясь скрыть неприятную реакцию на собственное имя.

Дамблдор покинул Больничное Крыло в задумчивости — он не мог не заметить сильное сходство между Томом Амбервиндом и молодым Томом Реддлом. Успокаивало только то, что в поведении первого и в его поверхностных мыслях не было ничего агрессивного или неприятного.

Нужно узнать, действительно ли мальчик попадал в автокатастрофу. Хотя казалось, что он говорит правду, возможность существования у него проблем с одноклассниками не исключалось. Все-таки Том был маглорожденным, и учился при этом на Слизерине.

Судя по всему, у директора стало одним неотложным делом больше.

XII

Наступили рождественские каникулы. Он... Нет, прошло уже много времени, чтобы он оставался по-прежнему безымянным только потому, что был не в силах вспомнить собственное имя. Амбервинд. Эта фамилия была довольно солнечная, и к тому же, это просто фамилия. Он чувствовал, что семьи у него никогда не было — так не лучше ли, чтобы его семейным именем было такое, светлое?

Амбервинд возвращался в место, которое должен был, по идее, звать домом. Там его ждала только тётка, женщина, которую не только он совершенно не помнил, но которая и сама не знала его. Она на самом деле появилась в его жизни после автокатастрофы только потому, что других живых родственников у него не было. Сестра матери, и наверняка — не родная. После выписки из больницы он с ней почти не общался, виделся только по утрам, когда уходил бродить по Лондону, и вечерам, когда возвращался. Ни у неё, ни у него не было причин любить друг друга.

Хогвартс ему оставлять не хотелось, но с каждым днем в школе он чувствовал себя все хуже. Обморок, случившийся с ним в канун Хеллоуина. был далеко не последним. Он научился оставаться в сознании во время таких помутнений, но платил за это невыносимой болью и тем, что открывались давно зажившие раны и переломы. Чем ближе к Рождеству, тем становилось хуже, и он просто решил уехать и отдохнуть от изматывающих душу осколков воспоминаний и страшного приказа «Убить!». Побыть просто одиннадцатилетним мальчиком и попытаться наладить хоть какой-то контакт с тёткой. И даже забыть, что он не тот, кем он является для окружающих.

В купе он ехал один: остаться было гораздо проще, чем во время поездки в школу, потому что домой на каникулы почти никто не возвращался, в школе намечалось какое-то грандиозное мероприятие. Амбервинд ненавидел большие скопления народа — как правило, помутнения с ним происходили, когда он был в толпе.

Пейзаж за окном был утомительно однообразным, необычно холодная в этом году зима замела всю округу снегом. За стеной громко веселились в предвкушении праздника второкурсники-хаффлпаффцы. Амбервинд вспомнил старосту, Малфоя, который знал тысячу способов заставить ребят заткнуться и испортить им настроение. По счастью, тот, как и большинство студентов, остался в школе. Про себя Амбервинд привык называть его чистокровным выводком — и было за что. Как ни странно, гонениям со стороны старосты и его друзей он не подвергался, несмотря на магловское происхождение. Может, потому, что владел слишком многими заклинаниями, был нелюдим и скрытен, и не был похож на маглокровку?

На душе остался неприятный осадок, когда он выходил на перрон в Лондоне. Повсюду мелькали счастливые лица школьников и родителей, встречающих своих детей. Не к месту вспомнился один из осколков памяти — там он встречал Рождество, съежившись от холода и кутаясь в худую одежонку, под окном дома, из которого доносились весёлые голоса и детский смех. Даже на улице умопомрачительно пахло индейкой, и его желудок, в котором не было ни крошки уже третий день, сходил с ума. Тогда он думал, что наутро Санта Клаус, возвращаясь на северный полюс, обнаружит в сугробе его окоченевший труп.

Не было в его прошлом счастливого Рождества. Может, у Тома Амбервинда, чье место он сейчас занимает, и было, но у него — нет.

Когда он прошел через стену, разделявшую девятую и десятую платформу, и начал рассматривать людей, толкущихся на вокзале, в сердце закрался страх — вдруг тётя забыла, что его нужно встретить? Через полчаса, когда платформы начали пустеть, а к нему, все еще неподвижно стоящему на своем месте и сжимающему в руках рюкзак, подошел полицейский, он был в этом уверен.

— Мальчик, что-нибудь случилось? — спросил полицейский.

— Меня должна была встретить тётя, — сказал Амбервинд.— Но она, похоже, забыла.

— Где ты живёшь?

— Койл-авеню, двадцать семь эй дробь четыре.

— Это на другом конце Лондона!

— Я знаю.

Полицейский достал рацию.

— Энди, подойди на минуту,— передал он, а потом обратился к Амбервинду: — Как тебя зовут?

— Амбервинд. Томас Амбервинд.

— А твои родители?

— Они умерли.

— Извини.

— Ничего.

Подошел второй полицейский, показавшийся полной противоположностью первому: первый был худой, длинный и угловатый, с ровно подстриженными чёрными усами, а второй был похож на гладко выбритый теннисный мячик. Он наверняка был из тех полицейских, которые привыкли сидеть в душных офисах, охранных комнатах и на сидениях патрульных машин, от скуки поглощая тонны пончиков и кофе.

— Что тут у нас?

— Ребёнок потерялся,— сказал первый полицейский, — тётя забыла его забрать.

И он направился к подошедшему поезду, похоже, тут же забыв про Амбервинда.

Энди сначала зевнул, а потом в упор, оценивающе посмотрел на мальчика.

— Как там тебя?

— Томас Амбервинд.

— Как зовут твою тетку?

— Маргарет Фоггитт.

Полицейский заправил руки за ремень. По его лицу было видно, что он совершает тяжелую умственную работу — в самом деле, трудно решить, что делать с потерявшимся ребенком в канун Рождества.

— Посидишь у нас, — решил Энди. — Покрутим объявление, объявится твоя тетка.

Несколько часов Амбервинд сидел в небольшом помещении напротив стола Энди Олбрайта, который действительно в немыслимых количествах поглощал пончики. Полицейский ему сразу сказал, что здесь ему не детсад и запретил мешать работе. Каждые десять-двадцать минут Энди (Амбервинд не мог его называть мистером Олбрайтом) включал запись, крутившуюся над всем вокзалом: «Мисс Маргарет Фоггитт, пожалуйста, подойдите в полицейскую часть за своим племянником».

Никто не появлялся. Энди обращал на Амбервинда внимания не больше, чем на какую-нибудь сонную муху, время от времени пару минут ругая всех забывчивых и безответственных тёток, из-за которых полицейским приходится бросать всю срочную работу и нянчиться со всякими недоростками. Амбервинд сначала просто сидел тихо, но, когда ему это надоело, впал в привычный транс, чтобы долечить вчерашнее ребро, на которое в поезде не хватило времени.

Через пару часов полицейский стал коситься на неподвижно сидящего, но явно не спящего мальчика, и тому пришлось достать из рюкзака книгу о ментальной магии. Её он, по сути, стянул из Запретной Секции, рискуя нарваться на Филча, его кошку или мадам Пинс. В Хогвартсе её читать было бы небезопасно, потому что книгу из Запретной Секции можно узнать хоть по древнему переплету, хоть по жутким картинкам, хоть по заковыристым буквам и множеству рунических ссылок. А старосте всегда охота отличиться перед деканом.

— Что ты там читаешь? — заинтересовался полицейский минут через десять. Амбервинд поспешно прикрыл рукой двигающуюся картинку. Полицейский привстал и заглянул в книгу.

— Надо же. Это просто сказки или магическая энциклопедия?

— Это... это...

— Да не стесняйся ты, не тот возраст, — хохотнул Энди, откидываясь на спинку стула. — Я лет в двенадцать просто балдел от мистики, и до того этого стеснялся, что умудрился спрятать энциклопедию НЛО под обложкой от учебника квантовой физики. Квантовой физики, представляешь? Ты хоть вообще знаешь, что такое квантовая физика?

— Нет, сказал Амбервинд. — Я увлекаюсь не физикой, а магией.

— А, это одно и то же,— махнул рукой Энди и, в очередной раз запустив крутиться по вокзалу объявление, проглотил последний пончик из коробки.

Часов в десять Энди пришла смена. Амбервинд думал, что тот должен дежурить по вокзалу до завтрашнего утра, но, похоже, полицейский или с кем-то договорился, или порядки в полиции были не совсем такие, как он себе их представлял. Одним словом, некий Джек, примерно сорока лет и с солидным брюшком принял дежурство, и Энди бросил растерянному Амбервинду:

— Ну, поехали, доброшу, что ли, до дома, тётка твоя тут среди ночи не появится. Где ты там живешь?

— Койл-авеню, двадцать семь-эй-дробь четыре.

Через час-полтора они уже выходили из машины возле дома. Амбервинд знакомо отмечал темные закоулки, облюбованные шпаной и хулиганами. Поднялись на второй этаж. За дверью под номером четыре играла громкая музыка, слышались веселые крикливые голоса. Энди дважды позвонил, потом громко постучал. Музыка стихла.

Дверь открыла девушка в донельзя короткой юбке — из под наспех накинутой рубашки виднелся яркий бюстгальтер на крохотной груди.

— Да? — сказала она, глупо улыбаясь. — Мы ничего такого не делали, у нас вечеринка, но музыка не громче положенного.

— Мисс Фоггитт? — неуверенно спросил Энди.

— Ах, нет. Она хозяйка, а мы квартиру снимаем.

К девушке присоединился парень, без устали жующий жевательную резинку, и воистину тупыми глазами посмотрел на полицейского. Растерянного Амбервинда, взирающего на то, во что превратилось место, где он раньше жил, никто не замечал. В передней был жуткий бардак, на полу валялись вещи, всякий хлам, пакетики чипсов и надутые воздушные шары, и даже пыльный хрустальный шар. На стене висел здоровенный плакат какого-то модного сейчас фильма про магию (чего стоит один только дурацкий слоган «Let the magic begin»). Воняло благовониями, а над дверью на кухню весел «поющий ветер». Жизнь по фэн-шую или просто вечеринка со спиритизмом? Одним словом, маглы, которые верят в магию.

— А где живет сама мисс Фоггитт? — спросил Энди, явно теряющий терпение. — У вас есть ее адрес или телефон?

— Ну-у-у... Телефон есть, а адреса она, вроде, не оставляла.

Парень куда-то потянулся, видимо, чтобы достать здоровенную записную книжку, телефоны и заметки в которой были написаны как попало, бессистемно, разноцветными ручками и фломастерами, даже карандашами, иногда вверх тормашками или один на другом. Через минуту листаний он нашел нужный номер.

— Вот. Домовладелец. Записывайте...

Но уже зеленый от злости Энди выхватил записную книжку, оторвал нужный лист и, сунув ее обратно в руки парня, грузной походкой направился прочь. Амбервинд поспешил было за ним, но тут же вернулся, пока двое не закрыли квартиру.

— А вы вообще знаете, почему Маргарет Фоггитт сдает эту квартиру? — обратился он к ним.

— Нет, — равнодушно ответила девушка.

— Она моя тетка. В этой квартире раньше жили мои родители и я, а сами они получили ее от погибших родственников и так далее. Видите мои шрамы? Они остались после автокатастрофы. На этой квартире лежит проклятье — больше года в ней никто не живет, в лучшем случае, жильцы сходят с ума или погибают. А продать её нельзя, и пустой её оставлять нельзя, иначе проклятье окончательно ляжет на наш род. Так что тётка не хочет рисковать.

— Ты гонишь! — сказал парень, перестав перемалывать жвачку. Амбервинд вид имел серьезный.

— Вы мне понравились, не хочу, чтобы вас постигла судьба моих родителей. Но, собственно, всё вам решать. Может, когда здесь поселились чужие люди, проклятье спало. Вы ведь тут не больше четырех месяцев?

— Да-а...

— Ну, у вас есть время. Можете вообще во всю эту магическую чушь не верить, так все обычно делают.

Амбервинд пожал плечами, словно сам не верил в проклятье. Эту идею он почерпнул от школьного учителя по ЗоТИ, точнее, от школьной легенды, что на этой должности никто больше года не работал.

— До свиданья.

Развернувшись, он поспешил вслед за полицейским, надеясь, что эти маглы достаточно суеверны. Он был уверен, что Маргарет Фоггитт не имела права сдавать квартиру, которую он получил от родителей. Конечно, он их не помнил, потому что, по сути, не был Томом Амбервиндом, но он знал, что в этом доме со своими родителями мальчик, чьей жизнью он теперь живет, был счастлив, а тётка всего-навсего наживается на чужой потере.

— Что ты там задержался? — спросил Энди, уже сидя за рулем машины.

— Я говорил с теми людьми, — пояснил Амбервинд. — Вы позвонили моей тёте?

— Её телефон не отвечает, а адреса здесь нет. Знаешь, по правилам я должен отвести тебя в приют...

— Не надо, — поспешно сказал Амбервинд. От этого слова несло чем-то зловещим.

— Вот и я так думаю, — усмехнулся Энди. — Сегодня канун Рождества, и это не лучшее место, чтобы встречать праздник. Так что вот что: сейчас поедем ко мне, а завтра найдем твою тётку по телефонной книге. Если уж и это не получится, тогда, конечно, я должен отправить тебя в приют.

— Спасибо, сэр, — сказал Амбервинд.

— У меня жена и дочка, ей восемнадцать, — рассказывал Энди по дороге. — Они сварганили хороший ужин. Знаешь, они, наверное, рады будут видеть тебя — Грейс хотела бы иметь сына, а Дженифер — брата. Но, знаешь, мальчишку бы надо было тоже учить, а нам едва хватает денег для колледжа Дженифер. Твоя тётка, похоже, спихнула тебя в какой-то бесплатный интернат?

— Нет, — возразил Амбервинд.— Это очень хорошая школа. Скорее всего, о ней договорились ещё мои родители, когда были живы.

-То есть ты не знаешь?

-Я получил извещение, что зачислен, когда тётя уже записала меня в какую-то школу святого Брутуса.

Энди закашлялся и снизил скорость на всякий случай.

— Это ведь школа для, мягко говоря, трудных подростков, — удивленно выдохнул он.

— Я так и знал, — пожал плечами Амбервинд, совершенно не удивившись. — Наверное, она меня им и считала. Я не очень стремился с ней сблизиться и даже разговаривать не хотел, просто целыми днями бродил по Лондону, и нередко возвращался, после того, как влезу в какую-нибудь драку. Она даже нанимала психиатра, но я его быстро отвадил. Ничего удивительного, что тётя посчитала меня малолетним преступником.

— Ты так говоришь, будто привык к такому обращению.

Амбервинд пожал плечами. В самом деле, такое отношение будто было привычно его натуре — может, он в прошлой жизни преступником и был? Не просто же так появляется этот глубинный приказ, похожий на желание внутреннего Я — «убить!»?

Рождество он встретил с семейством Олбрайтов, и это было хорошее Рождество. Ему понравился яблочный пирог миссис Олбрайт, который она готовила даже лучше хогвартских эльфов, и трогательная забота Дженифер. Ему было горько от того, что у него нет такой семьи, нет любящих родителей — доброй мамы, грубоватого добродушного папы с мягким характером, и старшей сестры или брата.

В большой телефонной книге они нашли двух разных Маргарет Фоггитт, но телефон проживающей в пригороде, в Литл-Уингинге, на Тисовой улице 5, совпал с телефоном, который им дали квартиросъемщики.

ХIII

Миссис Петуния Дурсль проводила утро как всегда — со скукой смотрела в окно, листая удобно разложенный на коленях журнал мод. Пока соседей было не видно — наверняка те еще не распаковали все подарки. Время от времени она вытягивала свою длинную шею, чтобы полюбоваться, как Дадлик заботливо моет свою новую машину — подарок на Рождество. С тех пор, как малыш вырос, он уделял большее внимание качеству, а не количеству подарков.

Любуясь на счастливое лицо сына, миссис Дурсль едва не упустила кое-что важное — полицейскую машину, появившуюся на улице; она заметила её только тогда, когда та начала парковаться возле дома напротив.

— Вернон! — позвала она. — Взгляни-ка туда.

Ее муж, положив газету на столик, подошел к окну.

— Наша соседка опять что-то напортачила!— довольно сказала миссис Дурсль.

— С тех пор, как она переехала сюда три года назад, она постоянно нарушает покой на нашей улице!— возмутился мистер Дурсль.

Тем временем из машины вышли весьма увесистый полицейский, не уступавший в комплекции мистеру Дурслю, и растерянный мальчонка, прижимающий к груди небольшой рюкзак. Мальчонка выглядел довольно прилично — его рыжеватые волосы были аккуратно подстрижены и причёсаны, а чистые глаженые брюки, куртка и блестящие ботинки были куплены не позднее прошлого месяца. Полицейский пару раз позвонил в звонок, затем начал стучать.

Дадли бросил поливать машину и тоже стад рассматривать полицейского. Миссис Дурсль снедало любопытство, но она не решалась выйти из дома и узнать, что натворила соседка. Наконец, когда мистер Дурсль буркнул, что пойдет лучше приготовит кофе, она открыла окно и крикнула сыну:

— Дадли, милый, сходи, узнай у офицера, что ему нужно. Он, похоже, не знает, что Маргарет отдыхает на Канарах.

Дадли кивнул и направился к полицейскому.

— Доброе утро, сэр, — сказал он. — С праздником.

— С праздником, — сказал, обернувшись, тот.

Дадли он сразу почему-то не понравился — наверное, дело в том, что ему вообще не нравились служители закона.

— Я — лейтенант Олбрайт, — продолжил тот. — Парень, ты не знаешь, мисс Фоггитт дома?

Дадли пожал плечами.

— Она вроде как на Канарах отдыхает.

— Что?!— возмутился мальчонка.

Дадли только теперь заметил и сразу узнал его — это был тот самый сопляк, которого он спас от хулиганов летом. Его шрамы стали почти не видны, и оказалось, что его лицо все в веснушках. Как тесен мир! Впрочем, Дадли даже представить себе не мог, насколько он тесен в действительности.

— На Канарах? — переспросил мальчик. — То есть она совсем про меня забыла?

Дадли показалось, что малыш вот-вот разрыдается.

— Это её племянник, — кивнул Олбрайт на мальчика.

-У неё есть племянник? — удивился Дадли.

Мисс Фоггитт, сколько он ее помнил, всегда жила одна, и к ней никогда не приезжали родственники, а о детях она отзывалась крайне недоброжелательно.

Тут появилось новое действующее лицо — изнывающая от любопытства миссис Дурсль все-таки вышла из дома.

— С праздником, сэр, — проворковала она. — Что-то случилось?

— Да, — сказал Олбрайт. — Ваша соседка укатила на Канары, бросив своего племянника одного и даже не сказав ему ни слова. Вчера он весь день проторчал на вокзале, вместо того, чтобы готовиться к встрече Рождества.

Лицо миссис Дурсль приобрело непонятное, но неприятное выражение.

— Верх безответственности, — строго сказала она. — Если бы у меня был племянник, — (тут непонятное выражение лица появилось у Дадли),— так вот, если бы у меня был племянник, я бы никогда себе такого не позволила. Забыть о доверенном тебе ребёнке!

Мальчик стоял, опустив глаза и рассматривая ступени.

— А где его родители? — строго спросила миссис Дурсль у полицейского.

— Они умерли этим летом, — бесцветным голосом сказал мальчик.

— О боже, прости,— сказала миссис Дурсль. — Очень жаль,— она снова обратилась к Олбрайту. — Как жаль, что когда у детей погибают родители, право опекунства переходит таким вот безответственным и отвратительным людям, как Маргарет. И наверняка еще и право распоряжаться наследством тоже.

Миссис Дурсль покачала головой.

— Что ж, — печально сказал полицейский. — Мне очень жаль, малыш, но мне придется отвести тебя в приют, пока не объявится твоя тётка.

— Только не это, — умоляюще протянул мальчик, подняв глаза.

— Мам, а почему бы нам не присмотреть за ним, ведь это будет несложно? — вдруг неожиданно для себя самого спросил Дадли. Почему-то он испытывал симпатию к мальчишке.

— Ну-у, — протянула миссис Дурсль.

Присмотр за незнакомым мальчишкой на мгновение показался ей чреватым неприятностями. Но только на мгновение — а потом она случайно заглянула в его большие, полные надежды глаза.

— А почему бы и нет, мистер Олбрайт? — кивнула она.

Зимние каникулы Амбервинд провел в доме тетки — Дурсли присматривали за ним и даже пытались заботиться. Это были добрые и отзывчивые люди, но почему-то они ему не понравились, ему отчего-о казалось, что они были как-то неискренни и даже искусственны. Наверняка — только казалось.

ХIV

Приближался День Всех Влюбленных, и с каждым днём Джинни чувствовала себя всё хуже, ведь она была до невозможности одинока. Отношения с парнями у неё не заладились с тех самых пор, как в них впервые влез Рон. Она ни с кем не встречалась дольше недели, а перерывы между встречами длились месяцами. С влюблёнными девчонками ей было не о чем разговаривать («Ах, он на меня посмотрел», «Ой, я не могу сейчас выйти в гостиную, там он, а у меня соскочил этот дурацкий прыщ» и так далее). Все её сверстницы, да и некоторые девчонки помладше, давно имели приятеля, даже Луна Лавгуд нашла себе парня, который с открытым ртом и восхищенными глазами ловил каждое её слово — их роман с Невиллом Лонгботтомом длился второй год.

Единственной настоящей подругой Джинни всегда была Гермиона — только она была достаточно умна, чтобы не щебетать часами о всяких глупостях, которые и десять минут обсуждать невыносимо скучно. Но Гермиона была настолько увлечена своими непонятными отношениями с Роном, что ничего больше не замечала. У парочки вспыхивали то ревность, то равнодушие, они постоянно друг другу язвили; то дулись друг на друга, то были не разлей-вода; думать и говорить они могли только о недостатках другого, но встречались с кем угодно, только не друг с другом. И тем не менее, всем, кроме них самих, было очевидно, что у них самая настоящая любовь — если Рон даже с Гарри чуть не поссорился за внимание Гермионы!

Так что Джинни было крайне одиноко — ни лучшей подруге, ни даже брату, который обычно так и лез в её личную жизнь, было теперь не до неё. А Гарри... В прошлом году они стали проводить больше времени вдвоем, тот наконец-то стал для неё больше чем другом, и Джинни начала надеяться, что между ними что-то произойдет. Как и шесть лет назад, она все еще питала к нему некие чувства, хотя после инцидента с Томом Реддлом попыталась спрятать их как можно глубже.

Им пришлось расстаться, поскольку Вольдеморт всегда использовал близких людей своих жертв в собственных планах — так сказал Гарри. Но даже теперь, когда Вольдеморт был мёртв, их отношения не возобновились, Гарри совершенно отдалился от нее. Первое время Джинни надеялась, что это пройдет, ему нужно просто прийти в себя.

Теперь она знала — она больше не интересует его как девушка. Он был с ней вежлив и учтив, как со всеми своими друзьями, но не более — Гарри вел себя как друг, но у него всегда были дела поважнее: квиддич, подготовка к экзамену ЖАБА, даже торчание в библиотеке с Гермионой Грейнджер. Собственно, из-за этого торчания они с Роном чуть не поссорились. Ни Рон, ни Джинни не обладали достаточной усидчивостью и количеством мозгов, чтобы составить им компанию хотя бы на час, и то, чем они там занимаются кроме учебы, оставалось покрыто мраком.

Рон, конечно, ревновал, сам того не осознавая или не желая признавать, а Джинни и сама бы сходила с ума от ревности, если бы не знала, что Гермиона окончательно и бесповоротно увлечена Роном, а Гарри в последнее время вообще не смотрит на девушек.

Одним словом, приближающийся День Святого Валентина был окрашен для неё не в розовый и алый, а в черный и серый. Она всё ещё оставалась единственной девчонкой на курсе, у которой не было парня и не предвиделось на ближайшее будущее.

А на праздник всех отпустят в Хогсмид... Не то чтобы ей хотелось торчать в пабе мадам Падифут в окружении воркующих парочек, но в Хогсмиде была куча мест более романтичных и уединенных. Но парня у неё не было, Гарри было решительно не до неё, соответственно, ни паба мадам Падифут, ни прогулки вдоль кромки Запретного леса, ни любования Визжащей Хижиной на фоне выплывающей из-за туч луны не предвиделось.

Когда Джинни, обуреваемая всеми этими невеселыми мыслями, шла по коридору, из-за поворота показался задумчивый Гарри.

— Гарри, привет, — жизнерадостно, как всегда, произнесла она.

— Привет, — отозвался он.

— Завтра Хогсмид, ты знаешь? Я имею в виду, Рон пригласил Парвати, Гермиона, кажется, идет гулять с Джейсоном. Ты же не будешь сидеть в школе, а в одиночестве гулять невесело...

Вот почему она ходит вокруг да около? Что такого страшного — пригласить парня погулять? Глядишь, и не откажется.

— Нет, Джинни, все в порядке. У меня дела в библиотеке, так что я лучше не буду мешать развлекаться тебе с твоим парнем.

— Но у меня нет парня, — пролепетала Джинни.

Ну же! Давай, пригласи его.

— Ненадолго, я надеюсь? Завтра же День Влюбленных, и лучшего дня, чтобы начать встречаться, нет. В Хогсмиде есть одна площадь, там уже много лет в этот день собираются одинокие сердца, чтобы найти свою половинку. Так что я тем более не буду мешаться под ногами, а то подумают, что твоё сердце уже занято.

Занято! Занято!

— Гарри, но я...

— Ты замечательная девчонка, Джинни, — улыбнулся Гарри, как это умел делать только он, и провел пальцем по её щеке.

Джинни аж внутренне замерла — а он всего лишь подбодрить ее хотел.

— Я даже немного завидую тому, с кем ты будешь встречаться.

— Спасибо, — пробормотала Джинни. Слова эти казались ей очень знакомыми, словно кто-то однажды уже ей это говорил. Но это точно был не Гарри.

— Ну, Джинни, счастливо. Я запланировал просто грандиозную курсовую по ЗОТИ, уже перерыл половину библиотеки.

— Понятно. Пока.

Джинни с трудом скрывала разочарование, хотя особо и не рассчитывала, что Гарри согласиться пойти с ней. Если бы он был на это способен, Джинни подумала бы, что он специально обрубил ей все нити для приглашения его в Хогсмид.

Заучка! Заучка! Чертов Гермиона Грейнджер-2.

Что самое обидное — так это то, что он ведет себя, будто они всегда были не более, чем друзьями.

Гарри ушел, а Джинни, постояв и позлившись, решила пойти в гостиную и объесться шоколадушками всем назло. Может быть, стоило действительно пойти завтра на площадь одиноких сердец, может, там найдется не такой бесчувственный чурбан, как Гарри Поттер.

Дорога в гостиную Гриффиндора вела налево. Направо будет спуск на первый этаж, ближайшая лестница к больничному крылу и слизеринским подземельям. Джинни бы сразу повернула налево, но по правому коридору, держась за стену, очень медленно кто-то шёл, едва переставляя ноги.

— Эй?! — позвала Джинни.

Это был ученик младших курсов и, услышав её голос, он почему-то сполз по стенке.

Джинни, не на шутку перепугавшись, подбежала к нему и попыталась поднять на ноги.

— Я не убийца, — бормотал он, очевидно, вовсе не замечая её.

— Что с тобой?

Мальчик посмотрел на нее, и Джинни вздрогнула — на его лице ото лба медленно подобно трещинам, появлялись шрамы. Это особенно страшно смотрелось на его совсем детском веснушчатом личике. Первокурсник.

— Ничего. Я могу идти, — пролепетал он.

— Кто это сделал?

— Никто.

— Не ври. Это Секфазес?

— Нет. Это само по себе.

— Обопрись на меня. Мы пойдем к мадам Помфри.

Мальчик сначала не возражал, но по дороге к больничному крылу он почти совсем пришел в себя и несколько раз говорил, что отлично чувствует себя и готов вернуться в гостиную. Впрочем, Джинни была непреклонна.

— Мерлин мой, мистер Амбервинд, это опять вы? — воскликнула мадам Помфри, едва они переступили порог. Она быстро сказала что-то хаффлпаффцу с забинтованной рукой и направилась к ним.

— Опять шрамы? Вы что, не выпили зелье, не наносили мазь или и то, и другое? Мисс Уизли, спасибо вам большое.

— С ним всё будет в порядке? — обеспокоенно спросила Джинни. Она всегда боялась, когда кому-то становилось плохо.

— Конечно. Он просто с недельку полежит здесь под моим присмотром, и я как следует прослежу, чтобы он мазал лицо мазью, и на этот раз весь процесс заживления буду контролировать лично.

Мадам Помфри, бегло осмотрев лицо мальчика, отправилась в подсобку за зельями.

— Как тебя зовут? — спросил мальчик.

— Джинни Уизли, — сказала Джинни, остановив взгляд на его значке. Слизерин.

— А я Амбервинд.

— А имя у тебя есть?

— Просто Амбервинд,— упрямо повторил мальчик.

— Я в твоем возрасте тоже ненавидела своё имя.

Джинни замерла, вспомнив, что бормотал Амбервинд, идя по коридору. Он вел себя так, будто находился под чьей-то властью, как она сама когда-то. Она тогда была в его возрасте, она тоже неоднократно приходила в себя в пустынных коридорах, внезапно ловя себя на том, что говорит кому-то «Я не убийца» или «Я этого не сделаю».

Ей внезапно стало страшно.

-Амбервинд, ты правда в порядке? Там, в коридоре, ты вел себя странно, будто сопротивлялся чему-то. Ты хорошо всё помнишь? У тебя не было провалов в памяти?

Джинни осеклась под возмущенным взглядом мальчика.

— А ты что, медсестра или психиатр?

— Нет, я... Однажды я была в такой же ситуации.

Амбервинд, прежде полулежащий на кровати, резко сел, словно крайне заинтересовался тем, что она сказала, и уже открыл рот, чтобы что-то спросить — но тут вернулась мадам Помфри, осторожно ступая и стараясь не уронить огромнейшее количество склянок в руках.

— Мисс Уизли, вы еще здесь? Мистеру Амбервинду необходим покой, покой и еще раз покой, его раны крайне сложны в заживлении!

— Уже ухожу, мадам Помфри, — Джинни поспешно вскочила и нехотя направилась к выходу.

— Джинни! — окликнул ее Амбервинд. — Ты ведь придешь и расскажешь всё?

-Завтра! Завтра, миссис Уизли, только завтра!

Выйдя из больничного крыла и шагая по коридору, Джинни находилась в глубокой задумчивости. То, что происходило с Амбервиндом, могло быть крайне опасным, и она была обязана рассказать о своих подозрениях директору — вдруг мальчика держит под контролем какой-нибудь черный маг, или он попал под влияние опасного артефакта? Но, с другой стороны, это могло быть что угодно другое, какой-нибудь пустяк, по которому беспокоить директора не стоило. Или вообще что-то личное, во что она не имеет права вмешиваться.

Джинни не знала, что делать. Если бы она была старостой, или Амбервинд учился на её факультете, то его проблемы были бы её проблемами, но так все было слишком сложно. В конце концов, Джинни решила оставить всё как есть. Снейп, как декан Слизерина, не мог не заметить странностей в поведении своего ученика, и если нужно, предупредит директора.

Незаметно для себя Джинни оказалась в башне часов. Скоро должен был закончиться последний урок у семикурсников. У Гарри сейчас уход за магическими существами.

С этой башни хорошо было видно хижину Хагрида, но ни великана, ни учеников заметно не было. Семикурсники работают в Запретном Лесу. Гарри там часто бывал, ещё с первого курса, хотя это и запрещено.

Стоп. Хватит думать о Гарри.

Дуясь на себя, Джинни отправилась в библиотеку делать домашнее задание по астрономии.

Уже вечером, вернувшись в гостиную, когда все стали расходиться спать, Джинни поняла, что в этот день больше не видела Гарри.

Ну и черт с ним. Опять, похоже, в какую-то авантюру ввязался, ходит теперь по замку под плащом-невидимкой, приведений пугает. Или гуляет по запретному лесу с Гермионой Грейнджер.

Стоп. Гермиона влюблена в Рона, а Гарри девушки не интересуют.

А кто же его тогда интересует?! Ну не мальчики же!

Он точно влюблен в Гермиону! А она влюблена в Рона.

Ну, как бы там ни было, она, Джинни Уизли, ненавидит Гарри Поттера. Да, так будет лучше всего, и завтра она пойдет на площадь одиноких сердец и встретит там свою любовь, единственную и неповторимую, а, главное — взаимную.

А пока можно просто объесться шоколадушками. И если она потолстеет, то это будет только его, Гарри Поттера, вина.

ХV

На сегодняшнем Уходе за магическими существами Хагрид решил познакомить класс с клыкастыми грызнями — о, это была его гордость. На седьмом курсе ребята изучали особо опасных (особо милых, по мнению Хагрида) созданий и поэтому занимались только в Запретном Лесу. Все нормальные ученики первого-третьего курса жутко завидовали семикурсникам по этому поводу — тем совершенно официально можно было появляться там, куда всем остальным ход заказан. Некоторым особо ретивым будущим специалистам по особо опасным животным или растениям, вроде Невилла Лонгботтома, специальные консилиумы выдавали разрешение на самостоятельное пребывание в Запретном Лесу в сопровождении собаки, и при условии предупреждения об этом декана и лесника.

На взгляд Рона Уизли, завидовать тут было абсолютно нечему. Пока они шли в место, облюбованное «единственными ручными грызнями на всей планете» (Рон прекрасно понимал, что значит «ручной» — любящий руки в качестве мясной закуски), он успел различить несколько памятных мест вроде здоровенного пня, отмечающего дорогу к логову арахнидов. Шли они по довольно знакомой дороге, и Рон не удивился, когда они вышли на обширную поляну, некогда раскуроченную хагридовым братом. Рон не к месту вспомнил, что когда-то кентавры запретили Хагриду появляться в Лесу, и ему стало еще больше не по себе, несмотря на то, что запрет они давно сняли.

— Итак, грызни! — жизнерадостно сообщил великан, поворачиваясь к классу — в толпе наступила благоговейная тишина. На седьмом курсе в классе Хагрида, собранном из всех факультетов, остались только люди с железными нервами или дырой в башке — ничем иным объяснить желание и дальше изучать хагридовых пусечек и лапушек объяснить было нельзя. Рон все больше склонялся к тому, что он принадлежит ко второму виду.

— Кто мне скажет, что это за создания такие — шипастые грызни? — воодушевлённо продолжал лесник.

К удивлению Рона, ни вечная всезнайка Гермиона, которая знала все обо всем, ни Гарри, который в последнее время брал с неё пример и даже перестал просить помощи в домашних заданиях, рук не подняли. У Рона неприятно заныло под ложечкой — неужели прошлый опыт Хагрида так ничему и не научил, и он вывел новое, совершенно бесполезное, но крайне кровожадное создание?

— Ничего, что вы их не знаете — это редкие, но примечательные звери, да. Гермиона, я думал, что ты о них слышала,— добавил Хагрид вполголоса.

Тишина рассеялась — семикурсники начали настороженно шептаться, по лицу Малфоя Рон понял, что тот раздумывает, что бы такого сейчас сказать гадкого. По лицу же Невилла, который недавно заразился хагридовой любовью ко всему живому, клыкастому и кровожадному (ох и натерпелись же они к концу шестого курса от его крошки Долорес, мексиканской ядовитой шипожабы, обладательницы острого и пытливого, как у инквизитора, ума!), было ясно, что тому не терпится свести знакомство с новой пакостью.

— Невилл, Гарри, я надеюсь, вы счас поможете их подозвать, чтоб мы на них полюбовались.

— А это не слишком кровавый процесс? — буркнул Малфой, зло взглянув на Гарри. Ему, судя по всему, хотелось, чтобы в кровавом процессе Мальчик-Который-Всех-Спас сыграл главную роль.

— Ничуть, — ответил Хагрид, не заметив в его голосе издевки. — Грызень, он больше предпочитает трупы, особенно подгнивающие, да, ток что свежей кровью его не подманишь.

Малфой скривился, Гарри и Невилл выступили вперед.

-Грызень — он очень магический зверь, — объяснял Хагрид, сунув в руки смельчаков по два каменных шара с кокосовый орех. — Его шипы используются в экспериментальном изготовлении волшебных палочек, вот, а кровь и слюна, и даже желудочный сок — в экспериментальном зельеварении. Экспериментальные отряды авроров с ихней помощью находят магические ловушки в заброшенных замках, подземельях и в домах Пожирателей Смерти, — говорил Хагрид с гордостью.

— А есть что-нибудь не экспериментальное, проверенное?— спросил Малфой, и на непонимающий взгляд Хагрида пояснил: — Ну, если я выпью противоядие из шипов грызня, я ведь могу и умереть от еще большего отравления, потому что оно экспериментальное, так?

— Конечно, ты умрешь, — горячо подхватил Хагрид, оторвавшись от начертания на земле большого круга. — Потому что я сказал — ихние шипы в противоядиях не используются, потому что они очень даже ядовитые, да! Слушать надо, Малфой, а то я не удивлюсь, ежели ты опять уйдешь отседова с какой-нибудь откушенной рукой, хотя грызни очень даже дружелюбные.

— Да если в попечительском совете узнают...— начал Малфой песню, разученную ещё на первом курсе.

— Твой папаша, Малфой, сидит в Азкабане, а не в кресле главы попечительского совета. А грызни, они чёрную магию за версту чуют, поэтому сиди тихо, а то они откусают тебе черную метку по самое не хочу. А не откусают, так я начну снимать очки со Слизерина за попытку сорвать урок, вот.

Малфой надулся и заткнулся, потому что сказать ему было нечего. О том, что у него на руке была чёрная метка, и от Азкабана его спас только директор, знала вся школа.

— Гарри, Невилл, положите шары в тех местах, где я нарисовал крестики, рисунками к центру, — повернулся великан к мальчикам и указал молодым деревцем, которое он использовал в качестве указки, на один из таких крестиков.

-Как я уже говорил, грызни — очень магические звери и хорошо чуют магию. Так вот, ежели, допустим, фестралов нужно подманивать какой-нибудь окровавленной тушей, то грызня подманивают на магию. Чем сильнее магия, тем она им больше нравится, и они на нее прямо-таки лезут. Это место очень нравится грызням, потому что в прошлом году авроры её тут не жалели, да...

«Так вот куда делся Гроум!»— подумал Рон, и не он один.

— Но раз мы тут их не встретили, нужно их подманить — для этого нам и нужны эти шары. Они дают сильный разряд магии. Вот тут мне нужна ваша помощь, — великан подмигнул ребятам и положил в центр круга вынутый из кармана здоровенный шар, больше собственной головы. Он был весь исчерчен какими-то рунами и знаками.

— Колданите на шары каким-нибудь простеньким заклинанием, вроде щекотки, на счет три. Та-ак,— Хагрид почесал голову. — Шара четыре. Та-ак. Гермиона и Малфой, вы мне тоже поможете.

Рона кольнула зависть. Значит, Гарри, Гермиона, даже Невилл и особенно — даже Малфой, могут активировать шар, а он нет? Хотя не очень-то и хотелось.

Хагрид поймал его взгляд.

— Грызни, когда прибегут, начнут в первую очередь ластиться к тем, кто колдовал, — пояснил он.

Малфой побледнел, но сильнее стиснул палочку. Хагрид что, обрёл чувство юмора или мстительность?

— Их главное — не бояться, они ж ручные, и не пытаться гладить неправильно, а то шипы у них очень даже ядовитые. Но не смейте защищаться от них магией, а то будет хуже.

Малфой приобрел цвет, сравнимый с цветом первых весенних листьев, только проклюнувшихся на ветвях Гремучей Ивы. Рон подумал, что ему самому очень повезло не участвовать в призыве грызней.

— А если они откусят мне чёрную метку? — осторожно спросил Малфой.

— Веди себя тихо, не обижай их, не колдуй на них, не говори всяких гадостей — они ж умные — и никого они тебе не откусают, если ты, конечно, не хочешь лишиться этой своей метки. Колдуем любым простым заклинанием, первым, что придет в голову. Ну, на счет три...

— А какого рода магию они чуют?

— Всю, Малфой.

— А они кусают только за чёрную магию?

— Да за любую. Но они ручные, их надо не пугать, и всё.

На лице Невилла было воодушевление, на лице Гермионы — беспокойство, у Гарри — решимость, а выражение лица Малфоя — не передать.

— Раз, два — Малфой, подними палочку, если опоздаешь, разряд ударит в сторону, может, даже в тебя — два с половиной, три!

— Риктусемпра! — Невилл.

— Экспелиармус! — Гарри.

— Силенцио! — Гермиона.

— Бомбарда! — а это уже Малфой, который, видимо, рассчитывал уничтожить свой камень.

«Произнеся такие заклинания, им бы в сторону кинуться, уходя от встречной Авады»,— подумал Рон, которому почему-то вспомнилась битва в Министерстве.

Заклятья ударили в малые шары, те завибрировали и выпустили по лучу в центральный шар, руны на нем налились синим, и он под восторженный вздох учеников выпустил в воздух широкий и ослепительный белый луч.

— «Теперь я точно просигналил “Гендальф здесь”»,— с шепотом привела Гермиона какую-то цитату, полными восхищения глазами глядя на луч.

— Почему мы не проходили эту штуку? — спросил Рон, который тоже впечатлился зрелищем.

— Эту штуку преподают на рунах, — сказал Гарри. — Не знал, что она теперь так используется.

Рон с обидой подумал, что Гарри начитался по примеру Гермионы умных книжек, и с ним теперь по-человечески не поговоришь. Эх, где же времена, когда его лучшим другом был наивный, воспитанный маглами мальчик, не знающий о волшебном мире очевидных вещей?

«Годы уходят»,— как взрослый, подумал он.

Тем временем Сьюзен Боунс взвизгнула, и весь класс повернулся. В кустах стоял шипастый грызень. Это было собакоподобное существо с длинными фиолетовыми шипами вместо шерсти и огромной клыкастой пастью. Класс дружно сделал шаг назад.

— Вот он,— довольно сказал Хагрид.

Грызень вышел на поляну и, принюхиваясь, потянулся к Малфою — конечно, слизеринец ведь использовал мощное разрушительное заклинание. Вокруг несчастного мгновенно образовалась «мертвая зона». Невилл с сожалением смотрел в его сторону, ему, очевидно, Малфоя не было жаль, но он, видимо, хотел, чтобы грызень выбрал не слизеринца, а его. Для закуски, что ли?

Грызень, вблизи еще больше похожий на собаку огромной бойцовской породы, ткнулся носом в ботинки Малфоя и начал его планомерно обнюхивать. Тот стоял ни жив ни мертв — еще бы, магией-то пользоваться нельзя, чтобы не стало хуже.

Хагрид между тем спокойно рассказывал:

-Мож, кажется, что грызень целиком состоит из шипов, но это неверно — в шипах только шея, спина и хвост, все остальное — очень мягкая шерсть. Попробуй, Малфой, почеши ей горлышко, ты ж ей понравился.

— Это что, самка? — заинтересованно спросил Невилл.

Массивная челюсть грызня между тем распахнулась, показался длинный мясистый язык и через секунду лицо Малфоя было тщательно смочено собачьей слюной.

— Хорошо бы это не было частью пищеварительного процесса! — громко приободрил Рон Малфоя. Все засмеялись.

— Да, Невилл, это очень даже дружелюбная самка. Да не бойся ее, Малфой, она ж как мой Клык, большая, но добрая. У самок, что интересно, есть такая особенность — когда у них спаривание происходит, шипы становятся мягкими и неядовитыми, по понятным причинам. Зато потом, когда она беременная ходит или с детенышами, они смертельные даже для драконов. Помочь может только зелье из их крови, потому как на самих грызней ихний яд не опасен, только болезненный бывает, как от крапивы.

— А сейчас у нее что — спаривание или детеныши? — спросил Малфой, осторожно трогая настойчивую собаку за ухом.

— Да ты ж сам посмотри, не слепой — соски вон как отвисли. А вон и ее детеныши — в кустах, у них до года шипов вообще нет, так они и ходят с мамочкой, чтоб защищала их. Совсем как некоторые люди.

В это время какой-то не в меру любопытный грызнёнок, больше похожий на фиолетовый комок шерсти, вывалился из кустов, отряхнулся, и стал вертеть смешной головкой по сторонам.

— Какой милый, — сказала Сьюзен Боунс и протянула к нему руку, на что тот весьма жизнеутверждающе гавкнул, не переставая, впрочем, вилять хвостом. За ним следом из кустов выбрались и остальные четыре грызнёнка.

— Совсем как щенки! — сказала Сьюзен.

-Конечно, они ж и выведены из собак. Только в этом году эту породу официально утвердило Министерство, да.

— А из кого еще они выведены?

— Ну, это помесь с собаки варгодава, тоже специально выведенного волшебным путем, и шипохвоста, который даже официально не существует, потому что он — запрещенная помесь североамериканского колдошипого дикобраза, дракора и гигантской игольчатой крысы, вот.

Те, кто попытался представить себе эту череду помесей, поморщились.

— От собак грызни унаследовали дружелюбие, любопытство и хорошую обучаемость, зато от остальных — клыки, шипы и яд. Вот откуда в них колдовство — непонятно, может, от того, что скрещивали их волшебным путем.

— А кем они выведены?— полюбопытствовала Гермиона.

Хагрид зарделся.

-Ну, это совместная работа мадам Олимпии Максим и моя. Варгодава вывел я еще двадцать четыре года назад, Клык — из этой породы, а вот шипохвоста — мадам Максим, когда сама пыталась вывести грызня. Но с простыми собаками ничего не получалось, вот я и предложил варгодава. Эта самочка — грызень в пятом поколении, именно благодаря ей Министерство и утвердило эту породу. Теперь Министерство всяко испытывает наших грызней, отсюдова все эксперименты — результаты, говорят, очень хорошие.

Хагрид был очень горд, глаза его сияли, на лице расползалась улыбка. Конечно, вывести по-настоящему опасное и одновременно полезное создание — мечта всей его жизни.

Пока все остальные пытались осторожно наладить контакт со щенками, Малфой, по-видимому, сдружился с взрослым грызнем (в этом была по большей части заслуга самого грызня) — он со странным выражением лица чесал мамаше горло и даже пытался что-то говорить. Скорее всего, это было что-то вроде: «Ну оставь меня в покое, ну чего тебе стоит? Я тебе косточку дам. Мой отец в Министерстве... ой, то есть, в Азкабане...».

Гермиона, Гарри и Рон решили попытаться приручить грызнёнка, менее дружелюбного, чем остальные — он до сих пор на всех тявкал и даже пытался драться.

— Смотрите, там еще грызни, — обратил внимание Невилл.

Действительно, оказалось, что поляна буквально окружена грызнями. На самом деле, зрелище было довольно экзотическое — два десятка огромных фиолетовых собак, шипастые и клыкастые, взяли в плотное кольцо поляну, впрочем, не проявляя признаков недружелюбия. Такое зрелище увидишь не каждый день, поэтому все стали рассматривать грызней — студенты убедились, что эти опасные создания вовсе не враждебны, но как с ними обращаться, до сих пор было непонятно. Малфой, например, до сих пор пытался уговорить не в меру дружелюбную самку, не прекращавшую попыток снова и снова облизать его, оставить его в покое.

— Ну вот, все и в сборе,— гордо сказал Хагрид.

В это время, когда все отвернулись, произошло кое-что неожиданное: то ли вняв словам Малфоя, то ли еще зачем-то, но мамаша-грызень все-таки оставила его в покое. Она резко отошла от него, помахивая хвостом, что, впрочем, больше было похоже на кошачий, чем на собачий жест, издала рычание и ринулась в толпу гриффиндорцев.

Раздались визг, хруст, крик.

Крики.

С воплями скрывшись за Хагридом, ученики открыли взгляду фигуры Гарри и самки грызня, которая вцепилась в правую руку истошно кричащего от боли героя.

— Малфой! — только и крикнул в ужасе Хагрид и бросился спасать Гарри. Щенки кинулись наутёк, остальные грызни зарычали, начали бить по бокам хвостами и планомерно наступать на людей, а самка только крепче вцепилась в руку Гарри.

— Все вы — быстро в центр круга, когда там будете, один положит ладонь на камень — и не снимать! — гаркнул Хагрид. — Ах ты, стервь!

Мощным ударом Хагрид буквально смел грызня с Гарри — тот вскрикнул, когда она разжала клыки. Когда мамаша ударилась в наступающую стену, грызни с громким лаем бросились на Хагрида. Он отбивался руками и ногами, прикрывая Гарри — схватив с земли палку, он отшвыривал их прочь. Ему удалось как-то выхватить у Гарри палочку, и одновременно с Гермионой, Роном и Невиллом послать в небо всполох красных искр, стандартный призыв о помощи. Через секунду он послал всполох чёрных, и упал на Гарри, прикрывая его своим телом и лишь изредка отбрыкиваясь рукой или ногой.

Проходили минуты. Гермиона, пряча залитое слезами лицо, держала руку на камне, а часть грызней с лаем штурмовало их убежище. Камни связывали между собой сияющие нити, держащие невидимый, но непроницаемый для псов купол: они бросались на него, но лишь отлетали в стороны.

Девочки из класса рыдали, в основном, на плечах парней, которые с суровым видом держали в руках палочки. Рон, не разбираясь, но понимая, что грызень атаковал Гарри скорее всего с науськивания Малфоя, разбил гаду нос — тот, правда, не пикнул.

Помощь они сначала услышали. За громким лаем грызней они разобрали голос директора, становящийся с каждой секундой громче. Он читал длинное заклинание, и скоро к нему присоединились еще два голоса — МакГонагалл и Снейпа. Когда они показались на поляне, с их палочек в каждого грызня ударили зеленые непрерывные лучи, и создалось впечатление, что их держат за поводки. Грызни застыли.

— Заклятье приручения,— шепотом сказала Гермиона, вглядываясь в происходящее стеклянными глазами. Ей просто надо было что-то говорить, чтобы не разрыдаться, как остальные девчонки, понял Рон. — Древнее и очень сложное, оно использовалось в средневековье наездниками на драконах. Для такого заклинания на одного дракона нужно не меньше полусотни человек. Грызни, очевидно, слабее — хватает трех сильных магов на каждого...

— Прочь! — в один голос сказали директор и оба декана, и грызни, натягивая поводки все сильнее, быстро покинули поляну и разорвали связь.

Хагрид медленно поднялся, открывая Гарри. Гермиона, ойкнув, отпустила камень, и сияние защитных лучей померкло. Похоже, первым пришел в себя и понял, что опасность больше не грозит, Малфой. Он поднялся и твердым шагом направился к Хагриду.

— Вы знали это! Вы знали, что грызни нападут, и поэтому поставили это защитное сооружение! Вы хотели, чтобы они напали на меня, поэтому вы мне угрожали, все слышали, все подтвердят!

Все повернулись к нему

— Молчи, Малфой, — прохрипел, тяжело дыша, Хагрид. — Что ты там приказал грызню? Чтобы она напала на Гарри? Чтобы она убила Гарри?..

Хагрид пошатнулся. С него чуть ли не ручьем лилась кровь и пот; руки, ноги, тело — все было прокушено, процарапано, ранено. Лица просто не было видно под кровавой пленкой.

— Это защитное сооружение, да будет вам известно, всегда устанавливается рядом с местом, где проходят ваши уроки, — тихо сказал Дамблдор. — И совершенно не зря.

Хагрид неловко попытался вытереть кровь с лица, но промахнулся.

— Директор разберется, — пробормотал он. — Пожиратель. Убийца.

И упал на землю. Снейп стремительно подошел к нему и быстро влил в рот большой флакон с зельем, скорее всего, противоядие от шипов грызня.

Рон и Гермиона бросились к Гарри, который был без сознания. Его рука была чуть ли не раскушена натрое, она держалась лишь на паре кусочках кожи и мышц. Снейп тут же отпихнул их и влил в Гарри то же противоядие — только тут ребята увидели, что левая рука, которой Гарри, по-видимому, пытался защититься от грызня, исколота.

— Сейчас мы вернемся в замок, — повернулся Дамблдор к ученикам. — Все вы побываете в больничном крыле, и мадам Помфри даст вам успокоительное, чтобы вам легче было отойти от происшествия. Мы проведем расследование и сообщим, почему грызни на вас напали. Это очень странно, эти грызни полностью ручные и дружелюбные. Виновный в этом нападении будет сполна наказан, уверяю вас.

— Что будет с Гарри? — спросила Гермиона.

— По всей видимости, ему придется заново отращивать руку, мисс Грейнджер, — сказал Снейп. — Не беспокойтесь, мистер Поттер уже однажды проходил этот процесс, только упрощенный и не такой болезненный.

— Что будет с Хагридом? — спросил Невилл.

— Он, конечно, сильно пострадал, но профессор Снейп уже дал ему лошадиную дозу противоядия, а мадам Помфри залечит раны, — откликнулся Дамблдор. — Ему не привыкать к такого рода опасностям.

— Его не уволят? — подал кто-то голос.

-Конечно нет, если он не виноват — а я в этом уверен.

— Но кто тогда виноват? — спросил Малфой.

Все посмотрели на него с таким видом, словно ответа на этот вопрос и не требовалось.

— На данный момент первый подозреваемый — вы, мистер Малфой, — сухо бросила МакГонагалл.

ХVI

На сегодняшний день у Джинни были особые планы. Не прислушиваясь к новой сплетне об очередном проявлении пожирательской натуры у Малфоя (Малфой-Пожиратель — новость, заезженная ещё с начала года), она получила несколько валентинок, позавтракала, снова получила валентинку, поскучала на уроках, получила валентинку, подумала, получил ли Гарри семь ее анонимных поздравлений и отправилась в больничное крыло, поговорить с Амбервиндом. С Гарри она столкнулась в том самом коридоре, где они разговаривали вчера.

— Привет, Гарри. Как дела?

— Привет, хорошо, жив-здоров, — кивнул тот, лучезарно улыбаясь. — Спешу поздравить тебя с тем, что ты самый оригинальный человек во всем Хогвартсе.

— О чём ты? — не поняла Джинни.

-Это твои валентинки? — спросил Гарри, доставая из кармана те самые семь открыток, над составлением которых она просидела вчера в библиотеке весь вечер.

— Д-да. А как ты догадался?

— Во-первых, ты ни разу не призналась мне в любви, в отличие от остальных, во-вторых, не подписалась и не назначила свидания, в отличие, опять же, от остальных. Ну и там не было ничего о скорейшем выздоровлении, глубоком сожалении и восхищении моей мужественностью и выносливостью. Но вообще-то на самом деле я тебя узнал по почерку.

— А насчет скорейшего выздоровления?.. — начала Джинни, лихорадочно размышляя, как бы поделикатнее спросить, что с ним случилось.

— Не переживай об этом недочёте — я сыт такими пожеланиями по горло. Этих «выздоравливай скорей» у меня больше, чем «люблю-целую».

— Но, всё-таки...

-Мне просто пришлось выпить целый флакон какой-то гадости у мадам Помфри. Хагриду пришлось гораздо хуже.

— А Хагрид...

— Он тоже в порядке, лежит сейчас в больничном крыле. Меня-то этот грызень всего один раз цапнул.

— А...

— Да со мной ничего не случилось, даже рука теперь как новая. Я видел вещи пострашнее грызней, а вот Хагрид до сих пор...

— Я тебя НЕНАВИЖУ!!!— выкрикнула Джинни раньше, чем Гарри ее в очередной раз перебил. Он посмотрел на нее удивленно, а она бросилась прочь.

— Ты что, его любишь? — тихо пробормотал Гарри себе под нос, и Джинни, хотя была уже у поворота, услышала и обернулась.

— Хагрида? — удивленно спросила она.

— Я имел в виду...

— Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ! — повторила она и скрылась за поворотом.

— Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу,— твердила Джинни и сама не заметила, как оказалась у больничного крыла. — Зачем я сюда пришла? Ах, да.

Она приоткрыла дверь и тут же натолкнулась на мадам Помфри.

— Гарри Поттер... — привычным тоном устало начала та.

— Жив-здоров, я его ненавижу, — буркнула Джинни.— Извините, мадам Помфри, я не знаю, что случилось с героем-спасителем, и вообще пришла сюда не к нему. Я хотела поговорить с Амбервиндом, он ещё здесь?

— К нему сейчас нельзя, — помедлив, ответила мадам Помфри. — Этой ночью ему стало хуже, мальчик до сих пор без сознания.

— Но что с ним случилось?

— Этим летом он попал в автокатастрофу. Лечили его маглы, в магловской больнице, и сама понимаешь, так волшебника не вылечишь. Малейший стресс — все болячки наружу.

— Когда к нему можно будет прийти? — упавшим голосом спросила Джинни. Ей почему-то казалось, что виновата в состоянии Амбервинда не автокатастрофа, а чёрная магия, та самая, которая держит его под контролем.

— Не раньше, чем послезавтра. Мистер Амбервинд проведёт здесь как минимум неделю.

— Спасибо, мадам Помфри.

Выходя, Джинни столкнулась с профессором Дамблдором.

— Здравствуйте, профессор.

— Добрый день, с праздником, — автоматически произнес директор и вошел в палату. Джинни, хотя и понимала, что это нехорошо, остановилась, достала волшебные ушки-подслушки и просунула под дверь.

— Гарри Поттер... — привычно начала мадам Помфри.

— Я не к нему. Поппи, почему вы сразу не сообщили, что Амбервинд вчера попал к вам?

— Альбус, после этого через полчаса ко мне доставили Гарри и Рубеуса, вы помните. Амбервинд чувствовал себя нормально, я дала ему заживляющее и зелье для снов без сновидений, чтобы проспал до утра, и бросилась к ним — разумеется, за всеми этими хлопотами и тревогами забыла вам сообщить. Вы же помните, мы их едва откачали — яд кормящей самки грызня смертелен, а мы с ним и дела-то раньше не имели. Но я действительно виновата, что до сих пор не сообщила насчет Тома. Пойдемте, Альбус. Ночью я зашла к нему и застала в ужасном состоянии: мальчик ещё спал, но явно не без сновидений — это был какой-то кошмар, он бредил. На теле открылись все шрамы и снова сломались ребра и кости рук, а, возможно, даже внутренние кровотечения были. Я боюсь, на него подействовали пары противоядия, которое прямо здесь готовил Северус, им же пропахло все крыло. Но если честно, я не представляю, почему открылись давно зажившие шрамы, вернулись прошлые ранения. Я могла бы поклясться — это или те зловонные испарения, свойств которых мы не знаем, или какая-то чёрная магия.

Голос мадам Помфри удалялся и исчез совсем. Джинни смотала шнур и не удержалась от того, чтобы заглянуть за дверь. Там, конечно, никого не было.

Амбервинд точно находился под властью чёрной магии — хоть бы Дамблдор об этом догадался... нет, она не будет надеяться на авось и всё ему расскажет, как только увидит.

— Джинни!

Джинни обернулась. Это был Дин.

-Если ты к Гарри Поттеру, то его тут нет,— сказала она.

-Ага. Я тут подумал, сегодня день всех влюбленных, а ты и я могли бы...

-Нет, Дин. Между нами ничего нет и больше не будет. И вообще, с чего ты взял, что у меня сегодня нет кавалера?

Джинни вздернула подбородок и королевской походкой отправилась в гостиную Гриффиндора.

XVII

Дамблдор вошел вслед за мадам Помфри в палату. На лице Тома Амбервинда оставались только тонкие розовые шрамики, похожие на царапины.

-Я дала ему мощное заживляющее, костесращиватель и регенератив, — сказала мадам Помфри. — Он спокойно уснул только к утру, когда я дала ему настойку от лихорадки и рискнула магловским способом ввести ему в кровь небольшую порцию зелья для сна без сновидений. Все раны уже почти зажили, вы не поверите, но самые упорные — это вот эти, на лице. Я боюсь, если они и заживут, следы все же останутся навсегда.

Дамблдор кивнул и присел возле мальчика.

— Идите, Поппи. Вас ждет Дин Томас, он вывихнул руку на занятии по защите.

— Если что-то понадобится, Альбус, я рядом.

Дамблдор вздохнул и, когда мадам Помфри вышла, наколдовал на пустой прикроватной тумбочке несколько пакетиков шоколадушек, леденцов на любой вкус и открытку с анонимным пожеланием скорейшего выздоровления — пусть мальчик думает, что окружающим не всё равно.

Дамблдор понимал, что Том Амбервинд — необычный ребенок. То, что с ним происходит — явно не следствие автокатастрофы, в которую он действительно когда-то попал, ведь раны, залеченные немагическим способом, могут открыться только при воздействии физической силы. Без магии, наверняка чёрной, здесь не обошлось — Дамблдор был в этом уверен.

Том Амбервинд, как говорили учителя, был отличным учеником, едва ли не лучшим на курсе. Минерва на одном из собраний называла его своей гордостью: он первым из маглорожденных освоил превращение спички в иголку, поставив при этом рекорд. Северус говорил, что для маглорожденного у него удивительно много знаний, не из тех, которые легко и ненадолго запоминаются при убойном чтении книг «по-грейнджеровски», как он это назвал, а настоящих, «усваивавшихся только при долгом изучении даже полными идиотами». Филиус не мог на него нарадоваться — чары он схватывал на лету, с первого раза у него получалось все, даже некоторые заклинания из программы второго курса, которые маленький профессор предлагал ему, чтобы опробовать силы. Теодор Нигзус, новый учитель защиты от тёмных искусств, жаловался, что с таким прытким учеником он сойдет с ума аккурат к концу года. И всё это при том, что Том Амбервинд совершенно не старался учиться и изо всех сил пытался слиться с основным фоном своего класса.

— Профессор?..

Том приподнялся на кровати, слегка поморщившись от боли. Дамблдор опустился на стул напротив

— ом... Мистер Амбервинд, не хочешь рассказать, что с тобой произошло?

— Как всегда, сэр ,— Амбервинд потупил взгляд.— Я шёл по коридору, и мне внезапно стало плохо.

— Скажи, на тебя точно никто никогда не накладывал заклятья, которое не было бы снято?

— Нет, сэр... — Том запнулся и добавил: — Я ничего такого не помню.

Дамблдор почувствовал, что Том про себя никак не может решить какой-то вопрос — скорее всего, он раздумывал, стоит ли доверять директору.

Дамблдор понимал его. Раньше он, не задумываясь, проник бы в чужое сознание и узнал всё, что нужно, но теперь он стал мудрее. Он знал — всё, что нужно, можно услышать добровольно, а если тебе не хотят чего-то рассказывать, или ты считаешь рассказ неполным, то ты не стоишь доверия, самого ценного, что человек может дать.

Возможно, этому его научил Том Реддл. Он был последним человеком, в чей разум Дамблдор вторгался так бестактно, и уже на четвертом курсе будущий великий злодей удивил его своими способностями к окклюменции.

— Ты можешь вспомнить, в какие именно моменты тебе становится плохо? — спросил Дамблдор.

— Я не знаю, — замялся Том. — Может, когда вокруг много людей. Хотя вчера, когда я шёл по коридору, рядом никого не было.

— Это случалось до того, как ты поступил в школу?

Том чуть-чуть помедлил, вспоминая.

— Нет, — сказал он немного удивлённо, как будто об этом раньше совсем не задумывался. — По крайней мере, я не помню.

Дамблдор кивнул. Это было весьма похоже на заклятье подчинения, разве что в прочих случаях у подчиняемого никогда не ломались кости. Зная, что автокатастрофа, в которую попал Том, пришлась на самую кульминацию войны с Вольдемортом, Дамблдор мог бы предположить, что на самом деле мальчик попал под удар какого-нибудь ужасного пыточного заклятия Вольдеморта. Но автокатастрофа действительно была — Вольдеморт и его Пожиратели были ни при чем.

— У тебя есть родственники среди магов? — спросил Дамблдор.

— Нет, сэр. Во всяком случае, я о них не знаю.

— А как у тебя отношения с одноклассниками и ребятами с твоего факультета?

— Обычные, сэр,— быстро отозвался Том.

Дамблдор тут же решил попросить Северуса, чтобы он повнимательнее присмотрелся к первокурсникам. Слишком характерен был этот ответ для ребят-изгоев.

— Что ж, хорошо. Ты больше ничего не хочешь мне сказать?

Том слегка поёжился.

— Нет, сэр. Ничего.

— Что ж. Отдыхай, — Дамблдор поднялся. — Надеюсь, ты поправишься к квиддичному турниру. Гриффиндор против Слизерина. Тебе нравится квиддич?

Том ответил не сразу — похоже, ему никто еще не задавал этого вопроса, и он не знал, как на него реагировать.

— Нет, сэр,— сказал, наконец, он. — Когда первокурсников учили летать, я даже свалился с метлы. Мне не нравится смотреть, как другие летают.

— В любом случае, я уверен, что у нас будет беспрецедентный матч, ведь это последний год, когда играет Гарри Поттер, наш лучший ловец за последние сто лет.

Том почему-то вздрогнул и зажмурился — похоже, слишком хорошо представил себе ловца в воздухе. Мадам Трюк как-то говорила, что с Амбервиндом у нее проблемы — совершенно не держится на метле, паникует в воздухе и его даже мутит от вида летающих ребят. Через три занятия по полетам Северус под давлением мадам Помфри выписал ему освобождение.

— Поправляйся.

— До свидания, профессор.

Дамблдор был обеспокоен. Найти причины странного поведения Тома казалось всё сложнее — в конце концов Амбервинд был бы обычным мальчиком, если бы не эти шрамы — свидетельство, однозначно, какой-то тяжёлой борьбы. Том, безусловно, знал, чем вызвано его состояние, но не хотел говорить. Может быть, боялся, может, не доверял ему.

Дамблдор был готов подождать, когда мальчик будет готов.

XVIII

Амбервинд очень скучал. Никто не приходил к нему, чтобы принести домашнее задание, или что-то в этом роде, и это не было следствием усиленной охраны его спокойствия мадам Помфри. У него не было друзей, он вообще ни с кем не общался — сначала боялся, что скоро все поймут, что он не такой, как другие ребята, а потом испугался себя самого. Он был слизеринцем-грязнокровкой и его одиночество не было чем-то необычным для окружающих.

Но все-таки ему лучше было бы находиться сейчас в подземелье. Разве медсестра поймет его доводы, те, что он может привести? Переломы и шрамы заживали медленно и мучительно — мадам Помфри взялась за него всерьез. Они зажили бы быстрее, но Амбервинд не рискнул применить для этого свои регенеративные способности, побоявшись себя выдать.

Иногда, правда, к нему приходил Дамблдор, но забота директора казалась ему слишком наигранной, будто тот ждет что-то от него и одновременно опасается этого.

Хуже всего было ночами, когда он спал. Теперь у него не было троих соседей по спальне, которые могли бы разбудить его, если он кричал. Ему снились ужасные сны, а если точнее, один ужасный сон.

Это было темное склизкое подземелье, наполненное какой-то мрачной торжественностью. Всюду виднелись каменные змеи, которые казались живыми, и кости множества мелких животных. В огромном подземном зале у ног громадной статуи лежала умирающая девочка в школьной форме. Амбервинд был рядом с ней, но никак не мог вспомнить её имени, но это почему-то было неважно. Важно то, что там, в подземелье, была огромная змея, с которой он мог говорить, и враг, которого он должен убить.

Когда он видел этот сон в первый раз, так ярко и детально, как никогда прежде, боль, которую, видимо, вызвало его сопротивление, чуть не убила его. Потом этот сон повторялся раз за разом, но все более расплывчато. Он был по-прежнему тяжел, и, просыпаясь, Амбервинд понимал, что на лице опять открылись шрамы, и слегка заживлял их, пока этого не видела мадам Помфри.

Хуже всего ему было от мысли, насколько ужасным человеком он был в той жизни, если те немногие воспоминания, вернувшиеся к нему, связаны с болью и насилием. И ещё больше он боялся, что вспомнит всё и не сможет с этим жить. А может, та память вытеснит его теперешнего — это все равно, что умереть.

Но он вспоминал, медленно и мучительно, какие-то ужасные события, к нему приходили знания и умения, но это ничего не искупало. Потому что он вспоминал. Иногда, когда ему было совсем невмоготу, он думал, что, может, стоит выполнить приказ разума и убить кого-то? Потому что именно это, именно убийство, которое он не совершил, и вызывало в нем все эти помутнения и наплывы воспоминаний. «Убить!» — и новая боль. «Убить!» — и новое воспоминание.

Но он каждый раз напоминал себе, что он не убийца, по крайней мере, не в этой жизни. Зеленые вспышки, крики боли и чужие смерти были тогда, но не теперь. Ему казалось, что стоит убить, и всё вернется.

Дверь открылась, и Амбервинд приподнялся на локтях. Это была мадам Помфри.

-Мистер Амбервинд, к вам посетитель.

Амбервинд разочарованно плюхнулся обратно в постель. Опять Дамблдор со своей ненавязчивой заботой и вопросами, далекими от тех, что он хочет задать на самом деле.

Но он ошибся. Это была Джинни Уизли.

— Привет, — смущенно сказала Джинни. В руках она мяла пачку шоколадушек.

— Привет, — отозвался Амбервинд.

— Это тебе, — неловко улыбнулась Джинни, протягивая ему сладости.

— Спасибо. А я всё думал, кто мне их присылает, — Амбервинд показал на горку оберток и карточек от шоколадушек на своей тумбочке.

-Это не я, — виновато пробормотала Джинни.

Амбервинд только уныло кивнул — он и так догадывался, что их приносит Дамблдор, чтобы он не чувствовал себя брошенным.

— Ты что-то хотела мне рассказать... — нерешительно начал он.

— Да, — Джинни присела на стул возле кровати. — Я немного беспокоюсь за тебя.

— Почему? — спросил Амбервинд.— У тебя больше причин для вражды.

— Что ты имеешь ввиду? — удивленно вскинулась Джинни.

— Ну, я со Слизерина, а гриффиндорцы ненавидят слизеринцев.

— Я старше тебя на пять лет, думаю, этого достаточно, чтобы у нас не было причин для вражды. К тому же, для меня принадлежность к факультету не имеет значения.

Джинни дважды моргнула и спрятала глаза, и Амбервинд понял, что это неправда, по крайней мере, по отношению к Слизерину.

— Ты не моя староста и даже не родственница, — упрямо продолжил он. — А обо мне не беспокоятся даже родственники. Так почему?

— Я уже говорила, — Джинни скрестила руки на груди.— Я беспокоюсь за тебя, потому что ты мне напомнил меня в одиннадцать лет. У меня было что-то похожее на то, что происходит с тобой.

Амбервинд усмехнулся. Он знал, что саркастичные усмешки нехарактерны для его возраста, но теперь казалось невероятным то, что что-то подобное может происходить с кем-то ещё.

— А почему ты думаешь, что со мной то же самое?

— Иногда я приходила в себя в коридорах в ужасном состоянии. Я ловила себя на том, что говорила кому-то, что я не убийца и не буду чего-то делать. Когда я пыталась вспомнить, что со мной было, то не могла. Исходя из того, что я видела тогда, в коридоре, я думаю, что с тобой происходит то же самое.

— Но ты избавилась от этого?

— Да.

— Как?

— Оказалось, что я была под подвластьем. Было бы проще, если бы я сразу всё рассказала кому-нибудь. Но я боялась, и в конце концов чуть не умерла. Заклятье спало, когда убили Того, Кого... того, кто его наслал.

Амбервинд тяжело вздохнул — а ведь где-то в глубине души у него уже зародилась надежда, что Джинни знает, как ему избавиться от всего этого.

— Нет. Нет, Джинни, ты ошиблась, я не под подвластьем. Это не похоже на подвластье, потому что источник того, что со мной происходит — я сам.

— Я тоже так думала, — горячо заспорила Джинни. — Я тоже была убеждена, что это я сама всё творю, и поэтому боялась признаться. Из-за меня чуть не умерли люди, и чуть не закрылась школа, и я до последнего была уверена, что в этом только моя вина.

— То, что происходит со мной, не похоже на подвластье. У тебя ведь был предмет, который держал бы тебя под контролем? То, к чему ты была привязана? Предмет или человек.

— Да.

— А я ни к чему не привязан.

— Но ведь это еще ничего не значит!

— А у тебя открывались шрамы, ломались кости? А бывало так, что ни с того ни с сего голова начинала раскалываться на части?

— Нет. Но... Амбервинд, если все так ужасно, ты должен обратиться к Дамблдору. Он что-нибудь придумает, он...

— Нет, — тихо возразил он. — Дамблдор знает, что со мной что-то происходит, но он вряд ли поможет. Я слизеринец. Я знаю, Дамблдор такой же предвзятый, как все остальные. Он заставляет себя хорошо относиться к слизеринцам, пытается внушить себе, что мы такие же нормальные дети, потому что он вроде как добрый и мудрый волшебник. Но он за мной следит и он... опасается меня.

— Откуда ты это знаешь?

— Я не знаю, я это чувствую. Я чувствую его отношение, когда он бывает здесь.

— Он здесь часто бывает?

— Да. Он тоже подозревает, что я под подвластьем.

— Так расскажи ему, что с тобой творится на самом деле.

— Не могу. Я знаю, он попытается меня от этого избавить, но только все ухудшит.

Амбервинд опустил глаза, чтобы подобрать слова.

— В моем прошлом было нечто ужасное, именно это не отпускает меня сейчас. Нечто настолько ужасное, что я даже вспоминать не хочу — но приходится. А Дамблдор может попытаться заставить меня вспомнить все.

— Знаешь, — сказала Джинни неуверенно, поерзав на стуле. — В Мунго целители используют от этого одно средство...

— Забвение,— перебил ее Амбервинд резко. — Я знаю. Но мне это не поможет, потому что я... я не помню, что именно это было. Мой разум пытается вспомнить, я сопротивляюсь, и отсюда все эти... Всё, что ты видела.

Амбервинд тяжело выдохнул и опустился на подушки.

— Не думаю, что кому-то стоит знать об этом. В конце концов, это моя жизнь.

Джини кивнула.

— Знаешь, у Гарри, Гарри Поттера, раньше часто бывали кошмары о том времени, которое он не помнит. Когда его родителей убил Ты-Знаешь-Кто, ему было около года, но он до сих пор вспоминает это в кошмарных снах.

Амбервинд потряс головой. То, что сказала Джинни, казалось ему почему-то не очень приятным. Сейчас ему больше всего на свете хотелось оставить этот разговор, эту тему, уничтожить все свои воспоминания и навсегда остаться Томом Амбервиндом, сколько бы боли это ему ни принесло в дальнейшем.

— Я не хочу вспоминать, — твердо сказал он.

Джинни понимающе кивнула. Амбервинд знал — она думает о том, что не хотела бы помнить события того года, когда была под подвластьем. Он больше не читал ничьи мысли, но умел чувствовать состояние души человека. Такая же способность, он знал, есть у Дамблдора и Снейпа.

— Мисс Уизли, — мягко позвала мадам Помфри. — Мистеру Амбервинду сейчас нужно проходить оздоровительные процедуры.

— Уже ухожу, мадам Помфри, — кивнула Джинни.— До встречи, Амбервинд.

— До встречи.

— Она твоя двоюродная или троюродная сестра? — поинтересовалась мадам Помфри, когда Джинни ушла.

— Нет,— ответил Амбервинд.— А что?

— Просто вы похожи.

Он кивнул. Мадам Помфри, конечно, имела в виду рыжие волосы, но он чувствовал, что отныне он чем-то связан с Джинни Уизли — а, может, был как-то связан с ней и прежде.

XIX

Квиддичный матч, в котором Гриффиндор выходил против Слизерина, в этом году обещал быть самым грандиозным в истории Хогвартса. Это была предпоследняя (слизеринцы надеялись, что последняя) игра Гарри Поттера, поскольку он уже отказался от карьеры профессионального игрока в квиддич.

Рон не переживал за матч, даже несмотря на то, что в этом году их команда тренировалась очень мало, а капитан и ловец на этих тренировках присутствовал далеко не всегда. Если — точнее когда — они получат Кубок, это будет заслуга Рона. Он сам нашел отличного охотника — Денниса Криви, и обоих загонщиков тоже подобрал для команды он. Именно он составлял расписание тренировок и гонял команду, потому что Гарри было совершенно не до квиддича. «Мы все равно выиграем, Рон»,— говорил он и шел в библиотеку, или куда-нибудь ещё.

Но, если честно, Рон был рад, что Гарри сложил на него обязанности капитана, ведь в кои-то веки он делал что-то для команды сам.

Трибуны были полны, как всегда. На них разворачивались свои баталии — огромные транспаранты фанатов Гриффиндора против фанатов Слизерина. Змеи и львы с гигантских знамен грозили разорвать друг друга, а фамилии «Поттер» и «Малфой» постоянно раздувались так, что норовили вот-вот соскочить с ватманов и полотен и зависнуть в воздухе. Страсти кипели, достойные чемпионата мира, разве что между рядов не бродили продавцы и не предлагали купить миниатюрные фигурки игроков.

И вот команды вышли на поле — шум трибун заглушил свисток мадам Трюк, настала тишина. Капитаны демонстративно пожали друг другу руки, и Рон отметил злобный огонек в глазах Гарри, когда он смотрел на Малфоя. Он также заметил, что Малфой болезненно скривился от рукопожатия Гарри, и после постоянно встряхивал кисть. Рон мстительно улыбнулся.

Мадам Трюк дунула в свисток, и игроки под возобновившиеся крики трибун взмыли в воздух. Игра началась.

Рон занял своё место перед кольцами, не особо вслушиваясь в слова Луны Лавгуд — комментатора матча. Ее болтовня его обычно сбивала.

Гриффиндорские охотники, он не мог возражать, были слабее слизеринских, но он знал, что вратарь и ловец Гриффиндора — лучшие в школе.

— Квоффл у Боуи, он пасует его Стратосу, эти громилы-верзилы лучше бы смотрелись на поле в виде бладжеров — они такие же быстрые и безмозглые. Простите, профессор, я хотела сказать, сильные. Гриффиндорские биты как раз по ним шиты. Извините, профессор, я хотела сказать, вытесаны. Вы знаете, на квиддичных игроков часто влияют существа, не видимые глазу, вроде спиральных мозгокурносиков...

Рон отбил квоффл, брошенный одним из слизеринских громил, а Джинни ловко перехватила его и понеслась к вражеским кольцам. Луна этого даже не заметила, продолжая ворковать что-то про клыкопсихов обыкновенных. Рон осмотрел поле.

Малфой тем временем спокойно высматривал снитч, пока Гарри пытался увернуться от преследующих его слизеринских загонщиков, машущих битами. Они, конечно, не могли атаковать Гарри бладжерами, но могли «случайно» задеть его битами или мячами — это прекрасно все понимали, но не могли запретить. Луна закончила разглагольствовать о свойствах несуществующих существ под давлением профессора МакГонагалл и вернулась к игре.

— А мяч у гриффиндорской охотницы Джинни Уизли. Она играет в пас с Криви... Нет, она пасует его Джеймсу Розерби, самому молодому игроку команды, он удивительно похож на молодого Гарри Поттера в воздухе. Кстати, о Гарри. Мне кажется, или он действительно потерял форму? По крайней мере, Малфой, кажется, его обгоняет. Кажется, я вижу снитч, как и они. В любое другое время я бы сказала, что Гарри поймает мяч, но из-за витоглазых потресенчиков, которыми кишмя кишит это поле...

Рон, мысленно поддерживающий Гарри, едва успел заметить несущийся к центральному кольцу квоффл и перехватил его в самый последний момент.

— Чем, мне интересно знать, занимаются гриффиндорские загонщики, Филл и Кристалл? Слизеринцы спокойно машут битами — вы только посмотрите, они чуть не сбили Гарри с метлы! Мадам Трюк, вы видели это? А эти загонщики мечутся между бладжерами и слизеринцами, и даже не могут забрать у них мячи! А на табло десять — ноль, если кто ещё не заметил, Гриффиндор по-прежнему ведет!

В этот раз Джинни удалось забросить сразу два квоффла.

-Тридцать — ноль! Посмотрите, кажется, гриффиндорские загонщики, наконец, вступили в игру!

Филл в это время направил свою метлу прямо на соперника, не иначе как намереваясь сбить его с метлы. Тот метнулся в сторону, и тут же вставший на его место Кристалл отбил пасованный слизеринцу бладжер, а Филл устремился за вторым мячом.

Рон как раз отбивал квоффл.

— Посмотрите только на это! Мне залепили глаза африканские миражисты или гриффиндорцы действительно нарушают правила? Кристалл послал бладжер в Малфоя! Нет, к сожалению, он не попал... я хотела сказать — к счастью, никто не пострадал. Судья назначает свободный удар в сторону колец Гриффиндора.

Рон сосредоточился на своей основной задаче — прямые удары он еще никогда не пропускал. Не пришлось даже напрягаться, чтобы разгадать финт и перехватить брошенный в левое кольцо квоффл.

— Рон Уизли, как всегда, спасает положение. На табло тридцать — ноль, а ловцы засекли снитч. О нет, Кристалл на полном ходу врезается в Малфоя! Или Малфой его чем-то окончательно достал, или витоглазые потрясенчики окончательно затуманили его ауру вместе с головой! Хотя мне показалось, что Кристалл вообще сошел с ума и целился в Поттера. Но никто не пострадал — это не иначе как чудо, ведь «Кометы» обычно не выдерживают столкновений с «Нимбусами».

Рон поймал очередной мяч и, резко развернув метлу, завис над кольцами, принявшись высматривать Гарри. Ему показалось, на поле запахло чем-то зловещим — Кристалл ни за что не стал бы дважды нарушать правила игры, тем более, если бы это грозило хоть чем-то навредить его обожаемому Гарри Поттеру.

Тем временем раздался свисток — квоффл непозволительно долго пробыл в руках вратаря. Еще один свободный удар. Гарри пронесся мимо.

— Все в порядке, Рон,— приободрил он его, но Рон заметил в его руке палочку. Значит, Гарри тоже почувствовал опасность.

Квоффл он позорно упустил.

— Десять — тридцать, — трагично прошелестела Луна.— На поле начинается целая эпидемия потрясении. Гриффиндору сегодня ужасно не везет, нет, это уже определённо — снитч поймает Малфой.

Рон впервые осознал минусы вратарской работы. Он не мог сейчас рвануться в поле и принять во всем участие, в конце концов, даже Кристалла он проконтролировать не мог.

— Сорок — десять. Постойте, куда так несется Малфой? Нет, это определённо снитч. Хотя Гарри ближе, он его точно не поймает — не удивлюсь, если он вообще свалится с метлы. Немного отвлечёмся, мне кажется, брошенный Боуи квоффл сейчас врежется Рону Уизли в лицо.

Рон в последний момент заметил несущийся в его лицо мяч и вместо того, чтобы поймать его, панически рванул в сторону.

-Определённо, гриффиндорцы сегодня все сошли с ума! Двадцать — сорок. Пока ведёт Гриффиндор, но кто знает, не продуют ли ребята с позорным счетом. Погоня ловцов за снитчем все еще продолжается. А, может, пока мы отвлекались на игру, снитч успел пропасть и появиться, так тоже бывает. Квоффл у Розерби, пятьдесят — двадцать! Гарри сейчас врежется в Малфоя! Если никто не увильнёт — а никто не увильнёт...

Даже Рон услышал треск метел, хотя в этот момент он был увлечен тем, чтобы не позволить слизеринцам забить третий гол. Поймав квоффл, он швырнул его Криви и увидел, как Малфой вместе со своей метлой стремительно падает вниз, а Гарри наоборот, взмывает вверх, подняв левую руку.

-Надеюсь, Малфой себе не слишком больно что-нибудь сломает, — сказала Луна. — А снитч у Поттера! Ребята! Гриффиндор победил, со счетом двести — двадцать!

Рон победно закричал и поднял вверх кулак. Команда окружила Гарри, Рон видел раскрасневшееся, все еще напряженное лицо Джинни и туповатую улыбку Кристалла. Они спустились на землю.

— Молодец, Гарри!

— Да! Да! Мы сделали их!

— Выкусите, Слизерин!

— Молодчина!

— Неплохо сыграл, Гарри, — холодно сказала Джинни. — Но мог бы и лучше. Рон, я видела, как ты взял тот мяч — высший пилотаж. Научишь этому трюку?

Рон кивнул.

— Отлично, Гарри, — хлопнул он друга по плечу. — А я уже начал верить в пророчества Лавгуд. Ты как?

— Отлично, — Гарри пожал плечами.

— Капитаны! — потребовала мадам Хуч. — Пожмите друг другу руки!

В окружении своей команды Малфой хромающей походкой подошел к Гарри и, памятуя о начале матча, осторожно протянул ему ладонь.

— Надеюсь, ты себе ничего не сломал,— с невинной улыбкой сказал Гарри, хотя глаза его зло блестели.

Малфой ничего не ответил.

Тут на поле хлынули зрители. Гермиона подбежала к ним одной из первых.

— Рон! Гарри! Здорово!

Она обняла сначала Рона, а потом и Гарри.

Рон нахмурился — кажется, квиддич она никогда не любила, а тут — столько эмоций, а главное, повисла у Гарри на шее.

— Ой, Гарри, — она, наконец, отстранилась. — Метла Сириуса... Мне так жаль.

Рон только сейчас заметил, что древко метлы Гарри сломано чуть ли не ровно посредине, да к тому же расщеплено. Удивительно, что он вообще продержался на ней в воздухе, не то что сделал пару фигур и спокойно сел. Вот это пилотаж!

— Да, — сказал Гарри, проследив за взглядом Гермионы. — Очень жаль. Сириус...

Рон отвернулся. Его снова начала грызть зависть к Гарри, тот и на сломанной метле держится, как птица в небе, и лучшие девчонки ему достаются. Да и Джинни довел до холодной ненависти — а она так по нему сохла...

— Встретимся в гостиной, — бросил Рон и первым ушел в раздевалку.

Лучше ему сейчас побыть одному, он уже проходил это и не однажды — зависть к лучшему другу. Нельзя позволять этому влиять на их дружбу.

Переодевшись, он с силой ударил кулаком по стене. Гарри всегда превосходил его во всем, и даже когда они ссорились, Гарри был всегда прав, Гарри просто обожала вся его семья, кроме, разумеется, Перси, но Перси не любил никого, помимо министра магии. Как будто это Гарри был любимым младшим сыном Уизли, а не он. Хотя, если подумать, сам Рон особо любимым никогда не был.

Когда остальные ребята зашли в раздевалку, он уже уходил.

— Ты куда? — окликнула Джинни.

— У меня дела. Срочные, — буркнул Рон, не без удовольствия заметив, что она все еще рассержена на Гарри.

На выходе из раздевалки стояла Гермиона.

— Рон, я... — начала она, когда Рон, проигнорировав её, пошёл дальше.

— Ничего, у меня дела.

— Ты злишься на Гарри? — она догнала его и пошла рядом.

— Что? Почему... откуда ты знаешь?

— Я много раз видела у тебя такое лицо.

— Да, почти, — согласился Рон. — Но это не совсем так. Я злюсь на себя за то, что злюсь на Гарри.

— Понимаю, — сказала Гермиона.— Ты несколько раз уже чуть не потерял его дружбу, но ничего не можешь с собой поделать.

— Он лучше меня, понимаешь? — выдохнул Рон. — Он превосходит меня во всём, и это меня бесит. Я стараюсь закрывать глаза на это: на то, как он меняется, а я словно топчусь на месте. Он второй ученик школы, он лучший игрок в квиддич за всю историю Хогвартса, ему скоро дадут орден Мерлина и звание национального героя — и это в семнадцать лет. Ему достанется любая девчонка, на которую он посмотрит. А я... Я как на первом курсе был шестым ребенком в бедной волшебной семье, без талантов, но с грандиозными амбициями, так им и остался. Я всегда был всего-навсего другом Гарри Поттера, хотя стал им только потому, что однажды набрался наглости сесть с ним в одно купе. Да если бы он знал тогда хоть что-то о волшебном мире, он выбрал бы дружбу Малфоя, а не какого-то мальчишки с грязным носом, который таращился на его шрам.

Рон сам не заметил, как перешел на крик и гневно сжал кулаки.

— Но это не так, Рон! — горячо возразила Гермиона. — Гарри никогда не выбирал между тобой и Малфоем, и ты стал его другом не просто так. Вспомни, через что вы вдвоём прошли. Вы спасли меня от тролля, и если бы не ты, то мы с Гарри были бы уже шесть лет как мертвы. Если бы не твое мастерство в шахматах, Гарри не удалось бы защитить философский камень от Ты-Знаешь... от Вольдеморта. Вы вместе дрались с арахнидами в Запретном Лесу и проникли в Тайную Комнату, чтобы спасти Джинни. Ты был с нами в Министерстве, когда мы сражались с Пожирателями Смерти... Так какая теперь разница, с чего началась ваша дружба?

— Но это ничего не меняет, — тихо отозвался Рон. — Я завидую ему. Он лучше меня.

— Зато у тебя есть то, чего нет у него.

— И что же?

— Жизнь. У тебя впереди целая жизнь. У Гарри... можно сказать, для него она кончилась. Он растерян, он не знает, что ему теперь делать, потому что он исполнил свое предназначение, прошел весь путь, для которого явился миру. Пройдет много лет, и ты не знаешь, каким ты будешь, потому что цель твоей жизни где-то впереди, ты её, может быть, ещё даже не определил. А его цель уже осталась позади.

— Откуда ты это знаешь? — прищурился Рон. — Откуда ты знаешь, что на самом деле творится у него на душе? Может, он счастлив, что все закончилось так рано, и уже строит грандиозные планы на будущее?

— Нет. Мы с Гарри много времени сейчас проводим в библиотеке, потому что, может, у нас больше не будет возможностей читать такие книги, как в Запретной Секции. И мы много говорили об этом.

— Конечно, — отрешенно сказал Рон. — Понимаю. Думаю, Гарри достоин тебя.

Он выдавил из себя кислую улыбку.

— Сейчас в гостиной будут праздновать победу, — вздохнул он.— Вы с Гарри идите, а я потом к вам присоединюсь. У меня правда есть дела.

Он повернулся, чтобы уйти.

— Рон! — окликнула его Гермиона.— Мы с Гарри... не знаю, что ты подумал, но мы с ним не встречаемся. Мы просто друзья.

— Да, конечно, — кисло откликнулся Рон.— Я так и думал. До встречи в гостиной.

— До встречи...

На самом деле никаких дел у него не было, он просто хотел побыть один, чтобы разобраться со своими мыслями. Коридоры были почти пусты, и Рон не заметил, как оказался возле Выручай-Комнаты.

«Мне нужно место... для уединения... и мыслей», — сформировал он желание в голове.

На третий раз в стене появилась дверь, и он вошел. Это была небольшая уютная комната в легких коричневых тонах, вдоль стен стояли шкафы с книгами, напротив входа располагались камин и два кресла. В одном из них кто-то уже сидел.

Это был мальчик, который на вид казался младше любого первокурсника. Рона он даже не заметил -глаза его были закрыты, он тяжело дышал. На его лице медленно исчезали свежие красные шрамы. Рон впервые видел, как кто-то осознанно колдует без применения палочки, и тем сильнее поразил его тот факт, что это был ребенок.

Рон осторожно опустился в кресло напротив него, продолжая рассматривать его. Мальчик был рыжий и веснушчатый, но бледностью и серьезностью лица не походил ни на Уизли, ни на их родню. На его мантии был приколот заляпанный значок Слизерина, при виде которого Рон, как всегда, почувствовал слабую, необоснованную неприязнь.

Внезапно мальчик открыл глаза и посмотрел на него безо всякого удивления.

— Рональд Уизли? — спросил он.

— Да, — опешил тот. — Откуда ты меня знаешь?

— Гриффиндорский вратарь и шило номер два в заднице Малфоя, — серьезно ответил мальчик.

Рон усмехнулся — выходит, у них на Слизерине не все так крепко сплочены, как он думал.

— Амбервинд, — между тем представился мальчик.

-Рон... Ну да, ты же знаешь.

Ему почему-то было не по себе, скорее всего, потому, что Амбервинд был не по-детски серьезным и каким-то... чересчур слизеринцем, что ли? Высокорожденный, чистокровный, уверенный в себе, можно сказать, фамильярный. Да, именно его первым распределила Шляпа.

Рон вздрогнул, когда тот спокойно добавил:

-Если тебе от этого будет легче, я — маглокровка.

Рону легче не стало. Наоборот, ему в голову пришла неприятная мысль, что этот мальчик — третий человек, который прочел его мысли, а если учесть, что первыми двумя были Снейп и Дамблдор...

— Если ты... э... не заметил, я — гриффиндорец. Мне все равно, какая у тебя кровь.

Амбервинд кивнул.

— Тогда я могу рассчитывать на твою честность? Ты ведь никому не расскажешь о... моих шрамах?..

— Почему?

— Я и так почти половину года провел в больничном крыле.

— Да, конечно, — поспешно сказал Рон. — Я не скажу.

Амбервинд поднялся с кресла и протянул ему руку.

— До встречи, Рон Уизли, — сказал он. — Я бываю здесь по вторникам и четвергам, остальное время твое.

— Да, — кивнул Рон.— До встречи.

Амбервинд ушел.

Рон немного поёрзал в кресле, поворошил кочергой угли в камине и даже полистал какую-то явно магловскую книгу в пёстрой, яркой обложке, которая называлась «Искусство держать себя в руках». Амбервинд был самым странным человеком, которого он встречал.

Минут через пять Рон отправился в общую гостиную урвать кусочек праздника.

Гарри и Гермионе он так и не рассказал о знакомстве с Амбервиндом. Хотелось, чтобы и у него от них была своя тайна.

ХХ

— И, наконец, Теодор Равенкло был последним в роду Равенкло и последним из всех потомков Основательницы, — бубнил Бинс. — Он умер сравнительно недавно, в 1965 году.

Джинни строчила, не вдумываясь в смысл слов, которые ложились на бумагу. Потом ей и это надоело, и она стала бездумно листать тетрадь — добравшись до последней страницы, она нарисовала целующуюся парочку (мальчик получился похожим на Гарри, а девочка — на Гермиону), обвела их в сердечко из сломанных роз и кусающихся змей, пририсовала немного крови и злобного вампира, который хочет их сожрать, и удовлетворённо улыбнулась.

-...это был печальный брак. Кровосмешение приносит плачевные плоды, и вот результат — все пятнадцать детей, рожденных Трианой Равенкло, погибли при рождении или в течение своих первых дней жизни...

Джинни вернулась на страницы конспекта и рассерженно принялась зачеркивать сердечки, которые во время прошлой лекции нарисовала на полях. Бинс умудрялся даже загадочные и интересные истории превращать в какой-то безвкусный фарш одной только силой голоса. Прошлая лекция о потомках Хаффлпафф, между прочим, могла бы получиться и поинтересней. Следующая должна будет быть о Слизерине. Она-то думала, что только слизеринцы могут жениться на двоюродных сестрах.

-...долгое время не замолкал слух, распущенный соседкой Равенкло Розой Скитер (Джинни хмыкнула при звуке фамилии вралей), большой сплетницей и скандалисткой, что последний их ребенок, мальчик, выжил, но оказался сквибом, и поэтому жестокие родители отдали его в магловский приют. Авроры, в соответствии с законами того времени, провели расследование, но только подтвердили, что Гренс Равенкло, как и его четырнадцать братьев и сестер, покоится на кладбище поместья. Тем не менее, некоторые всерьез занимались поисками несуществующего ребенка...

Прозвенел звонок, и Джинни быстро бросила учебник, тетрадь и свитки с перьями в сумку. Бинс, оборвав речь на полуслове, просочился сквозь доску спиной вперед. Возможно, настоящая его посмертная жизнь начиналась именно после таких звонков.

Это был последний урок. Выскочив из кабинета, Джинни врезалась в Гарри, и собралась было не обращать на него внимания.

— Привет, — сказал он. — Бинс ещё там?

— Нет, — ответила Джинни, поудобнее перехватывая сумку.

— Джинни, — проговорил он, придержав её за локоть. — Рон говорил, что у тебя проблемы с защитой...

Джинни втянула воздух сквозь зубы — ага, на этот раз сам ей навязываться начал?!

— Уже нет, Гарри, — справившись с собой, бесцветно сказала она. — Один мой друг отлично разбирается в защите и чарах, так что у меня с этим больше проблем нет.

Она улыбнулась как можно очаровательней — пусть знает.

Джинни уже уходила, когда Гарри окликнул её.

— А кто это? — поинтересовался он.

— Ты его не знаешь, — ответила Джинни. — Он слизеринец.

Не продолжая разговора, Джинни поспешила убраться куда подальше — пусть теперь Гарри ломает голову над её слизеринским гипотетическим бойфрендом.

На самом деле она имела в виду Амбервинда — мальчик действительно очень хорошо разбирался в защите и чарах, а помимо всего прочего, с ним интересно было поговорить на любые темы. Закроешь глаза — и не веришь, что ему всего одиннадцать лет.

Джинни забрела в зал наград, просто потому, что это был один из самых непосещаемых залов Хогвартса. Амбервинд, как она и подозревала, был здесь — значит, не нужно обыскивать ещё тринадцать укромных уголков замка. Он стоял возле квиддичных кубков.

— Привет, — шепнула Джинни, становясь рядом с ним. Перед ней оказался кубок за 1975 год, присужденный гриффиндорской команде.

— Привет, — отозвался Амбервинд. — Ты опять с ним виделась?

Он имел в виду Гарри.

— Да, — ответила Джинни, даже не удивляясь, откуда он узнал. Амбервинд удивительно умел чувствовать.

— И как?

— Знаешь, мне кажется, я его больше не люблю. Наверное, ты прав, и все эти годы я была влюблена в образ Героя-Спасителя. Но с возрастом это проходит — представь, он вроде как предложил мне помочь с защитой, а я его отшила, и даже не жалею.

— Почему?

— Ну... По крайней мере, когда ты мне помогаешь, я думаю о магии, а не о том, как у меня прическа лежит, нет ли у меня зубного налета, насколько естественна моя поза, обаятельна ли я, и так далее. Так гораздо легче усвоить материал.

— Это верно, — согласился Амбервинд. — А что вы теперь проходите?

— Узконаправленные контрзаклятья. Нигзус абсолютно уверен, что если мы после школы столкнёмся с черным магом, он будет атаковать нас исключительно китайской магией начала восьмого века.

Амбервинд закрыл глаза и задумался.

— Китайские заклятья не такие сложные, как египетские, — ответил, наконец, он. — Их очень сложно распознать.

-Мне иногда кажется, что ты знаешь все, — восхитилась Джинни.— И откуда такие познания?

Амбервинд пожал плечами.

— Как-то само собой. Часто мне абсолютно нечем заняться, особенно когда я лежу в Больничном Крыле.

— Ты мне поможешь с произношением?

— Конечно. Всегда рад вырваться за рамки программы для первокурсников.

Джинни хихикнула.

— Что такое?— спросил Амбервинд.

— Я сказала Гарри... Ну, когда я его отшивала, он, наверное, решил, что со мной занимается мой новый бойфренд.

Амбервинд улыбнулся.

— А если учесть, что почти все старшекурсники-слизеринцы — или изнеженные худосочные аристократишки вроде Малфоя, — они не в твоем вкусе — или невероятных размеров громилы... Представляю, как Гарри попробовал бы тебя отбивать у такого!

Они рассмеялись.

-Ты замечательная девчонка, Джинни, — серьезно сказал Амбервинд. — Я даже немного завидую тому, с кем ты будешь встречаться.

Джинни замерла — Амбервинд был третьим, кто ей это говорил. А еще она вспомнила того, кто был первым. Это был Том Реддл.

— В чем дело?— обеспокоено спросил Амбервинд, поймав её взгляд.

— Я... Ни в чём, — соврала Джинни.

XXI

Рон уже два часа гонял команду по стадиону, когда к ним, наконец, присоединился Гарри.

— Ты очень кстати! — крикнул Рон на весь стадион.— Ты вообще в курсе, что если не будешь тренироваться, окончательно потеряешь форму? Столько треска будет у Луны Лавгуд про её ненаглядных потрясенчиков!

Но, наверное, зря он так — Гарри ещё не получил новую метлу, но на школьной Комете смотрелся не хуже, чем на Молнии. Вот что значит прирожденный летун.

— Ничего страшного, Рон! — ответил Гарри. — Мы играем против хаффлпаффцев.

Рон проводил его взглядом и заметил на трибуне Гермиону — вот кого ещё тут не хватало.

— Гарри! — прокричал Рон. — Перенимай командование!

Он направил палочку себе на горло:

— Квиетус.

— Продолжаем!— подхватил Гарри, усилив голос Сонорусом. — Джинни, квоффл не бладжер, из рук не вырвется! Пасуй его Криви!

— Снитч бы лучше ловил, — буркнул про себя Рон.

Ему в последнее время очень не нравились отношения сестры и друга. Когда Джинни любила Гарри, было куда лучше, чем когда она стала его ненавидеть. Теперь даже тренировки проходят хуже, когда эти двое оба на поле. А что будет во время матча?

Команда ещё два часа носилась над полем, прежде чем Гарри всех отпустил. Когда они опустились на землю, Гермиона тут же покинула трибуны и побежала к ним.

— Гарри, мы до тебя тренировались три часа, — устало произнесла Джинни. — Мог бы прийти вовремя, тогда бы нам не пришлось тратить столько времени. А мне еще Защиту делать — и судя по всему, всю ночь.

— Тебе помочь?— тут же вызвался Гарри.

— Нет, не надо. Мне осталось только переписать на чистовик, — Джинни помахала приближающийся Гермионе и была такова.

Рон взял Гарри за плечо.

— Может, ты не заметил, но она по тебе больше не сохнет,— сказал он.

— Да, — согласился Гарри.— Ты можешь у нее узнать, с кем она встречается? Она говорила, это какой-то слизеринский умник.

Рон вообще не слышал, чтобы Джинни с кем-то встречалась.

— Я попрошу Невилла, он спросит у Луны, — ошарашенный новостью, сказал он. — Ты интересуешься, потому что это слизеринец, или потому что снова решил за ней приударить?

Гарри непонимающе на него посмотрел.

— Я просто не хочу, чтобы она связалась с неподходящей компанией, — оправдывающимся тоном начал он.

-Я ничего не хочу сказать, но это будет не очень хорошо, если ты из-за Джинни бросишь Гермиону.

— Гермиону?

— Да уже все догадались, что вы встречаетесь!

— Рон, Гермиона, она ведь не... Она не в моем вкусе.

— Значит, ты её бросаешь, — не стал слушать Рон. — Она хоть знает?

И только тут Рон увидел, что Гермиона уже давно стоит рядом.

— Знаешь, Рон! — вспыхнув, выпалила она.— Мне кажется, я сама имею право решать, с кем я встречаюсь, а с кем нет. И то, что ты распустил эти сплетни по всему Хогвартсу... это низко!

— Но я думал...— начал оправдываться Рон.

— Ничего ты не думал, — отрезала Гермиона. — Ты не умеешь! И ещё, я не думаю, что после школы мне удастся погостить у тебя в Норе. Гарри предложил мне пару лет попутешествовать с ним по Дальнему Востоку, и знаешь что? Я согласилась.

Её голос слегка дрожал, глаза влажно блестели. Гарри выглядел немного изумлённым.

— Не знала, что ты такой бесчувственный, — заключила она, развернулась и твёрдой походкой направилась к замку.

— Когда это вы с ней решили?— обратился Рон к Гарри.

Гарри пожал плечами.

— Я не думал, что она согласится, — сказал он. — Она собиралась делать карьеру правозащитника.

— А когда ты решил бросить все и ехать на Дальний Восток? Мы же хотели поступать в аврорат.

— Рон, — сказал Гарри, почесав переносицу. — Я вряд ли буду счастлив, всю жизнь отлавливая неудавшихся черных магов и мелких правонарушителей.

— Но я думал, ты хотел именно этого. Когда Ты-Знаешь-Кто...

— Вольдеморт мертв, — оборвал его Гарри. — А Гарри Поттер — выжил. Это значит, что теперь я свободен, и могу заниматься действительно тем, чем хочу, а не тем, чего ожидает от меня Дамблдор.

Рон стоял, открывая и закрывая рот. Оказывается, он совсем не знает своих друзей! Гарри пошел было к замку, и Рон побежал догонять.

— Гарри! А как же я? — растерянно спросил он. — Я думал, я твой лучший друг, а не Гермиона. Я не говорю, что ты должен был пригласить меня, но почему ты мне даже не сказал?

Гарри ответил не сразу — похоже, совесть его всё-таки грызла.

-Ты был занят квиддичем,— ответил он наконец. — Сколько я с тобой ни пытался заговорить, ты болтал только о квиддиче, девчонках или нашем поступлении в аврорат, совершенно ничего не слушая.

-Да черта с два я был бы занят квиддичем, если бы ты не наплевал на команду! Вы с Гермионой сиднем сидите в своей библиотеке, а я должен отдуваться и за капитана, и за старосту школы, и готовиться к экзаменам, и думать о своем будущем! Черта с два я занят квиддичем, просто ты занят Гермионой!

Так крепко они, наверное, никогда не ссорились — по крайней мере, раньше Рон никогда не был прав. Но не теперь. Гарри так и не нашелся с ответом, и со временем у Рона сложилось впечатление, что тот совершенно не жалеет об их потерянной дружбе.

ХХII

Амбервинд скучающе помешивал в котле своё варево — нажется, это было какое-то легкое заживляющее средство, но ему было всё равно — он никогда не получал на этих уроках ничего, кроме «Выше Ожидаемого». Снейп любил говаривать, что для таких студентов, как он, давно нужно ввести оценку «Ниже Ожидаемого». Почему-то зельевар вбил себе в голову, что Амбервинд упорно не желает использовать свой истинный потенциал.

Хотя, конечно, Снейп был прав: Амбервинд решительно не желал когда-либо заниматься зельями. Задворки его разума хранили в себе память о каком-то огромном кипящем котле с отвратительно пахнущим варевом, впрочем, оно было не самым неприятным, что там было. Округа была наполнена страхом и болью, зловещим торжеством смерти. Вязкой, как кисель, ночью возрождалось великое зло. Возрождалось и торжествовало.

— Мистер Амбервинд, — протянул неожиданно Снейп.

Тот вздрогнул и чуть не уронил палочку в котел, но быстро собрался.

— Да, профессор?

-Если вы немедленно не добавите глаза майских жуков, зелье будет бесповоротно испорчено, — тихо сказал учитель.

-Да, сэр.

Амбервинд быстро принялся взвешивать нужное количество ингредиента. У гриффиндорца Снейп бы отнял баллы, но любимчиков-слизеринцев он вытягивал за уши — вот и сейчас он раскритиковал зелье Баллед, которое получилось лучше, чем его, да так, что она чуть не плакала от обиды.

С заданием он справился позже других. Почти все уже покинули класс, когда Амбервинд налил своё варево в пробирку и хотел было поставить на преподавательский стол, как вдруг его сознание снова помутилось. «Убить! Убить! Убить!»

Амбервинд делал всё, чтобы не выдать себя — он встал на месте и постарался глубже дышать и не двигаться. Он почувствовал, что на правой щеке медленно проступает тонкий шрам, и тонкой ниточкой протянул связь с вожделенной жертвой. Никто ничего не заметил — ребята так же собирали свои вещи и выходили вон. До вечного одиночки, застывшего у стола профессора, никому не было дела. Профессор Снейп стоял у дверей и с кем-то разговаривал.

Пытаясь игнорировать боль в висках, Амбервинд чувствовал, как открывается еще один шрам. Его пальцы разжались, пробирка с зельем грохнулась на пол и разбилась.

Сквозь навалившуюся черноту он видел вьющихся вокруг него маленьких белесых змеек. Он знал, что это — всего лишь плод его воображения, галлюцинация, вызванная болью. Может, эти змейки были струями разлившегося зелья, но они казались такими же реальными, как и боль от их укусов. Казалось, они пытались заползти ему даже в уши и в рот.

— Прочь!— кричал он, захлебываясь. — Уйдите! Оставьте меня одного! Прочь! Я не убийца! Не убийца! Прочь!

Через томительные секунды разум начал проясняться. Оказалось, что профессор Снейп отпаивал его каким-то зельем — класс был пуст, он лежал на полу, а профессор придерживал его голову, чтобы он не захлебнулся.

— Пришли в себя, мистер Амбервинд?

— Да, сэр, — тихо выдавил он, неловко поднялся на ноги и тут же встретился с чернотой его глаз.

На этот раз профессор Снейп действительно прочел его мысли. Перед ним проносилась его встреча с Роном Уизли, мучительные часы в больничном крыле, его разговоры с Джинни — легилимент что-то искал. Амбервинд с силой попытался вытолкнуть его из своего сознания, если нужно, наградить его каким-то ментальным заклинанием. Внезапно он увидел профессора Снейпа, стоявшего на коленях перед Дамблдором, склонившего голову и что-то говорившего.

— Нет! — выдохнул Снейп настоящий, и Амбервинда словно отбросило назад.

Он был на кладбище. Стояла ночь, и к могильной плите кто-то был привязан.

— Кость отца, взятая без согласия...— торжественно протянул чей-то голос.

В огромном котле булькало неприятное зелье.

— Плоть слуги, отданная добровольно...

Невысокий толстый человек занес нож, и Амбервинд не мог даже зажмуриться, чтобы не видеть, как человек отрезает собственную руку, и не мог заткнуть уши, чтобы не слышать его вопля боли.

— Кровь врага, взятая насильно...

XXIII

Дамблдор писал очередное гневное письмо в Министерство — близился судебный процесс над Орденом Феникса. После падения Вольдеморта Министерство взялось за Орден, пытаясь спихнуть на него все свои неудачи и промахи.

Внезапно дверь распахнулась, и в кабинет вихрем влетел Снейп.

— Северус? — Дамблдор отложил перо. — Что-то случилось?

— Амбервинд, — ответил Снейп, тяжело опускаясь в кресло напротив директорского стола. — Начнем с того, что у мальчика снова был припадок.

— Как он?

-В больничном крыле, мадам Помфри поместила его в отдельную палату. Дамблдор, кажется, я знаю причину всего этого.

Снейп снова вскочил на ноги и принялся мерить кабинет шагами, что выдавало его крайнюю взволнованность.

— Обычно с Амбервиндом случаются припадки, когда он находится в коридорах во время перемен, в Большом зале и в прочих местах скопления народа. С каждым разом дела обстоят всё серьезней. Как вы уже заметили, это оттого, что мальчик сопротивляется чему-то, но вы никогда не думали, что это может быть его реакцией на присутствие определенного человека?

— И кто же этот человек? — спросил Дамблдор, сплетая пальцы.

— Гарри Поттер.

Дамблдор потер виски, снял и снова надел очки. Снейп явно куда-то клонил.

— Что ж, — протянул он. — Вполне возможно. Но почему вы так решили?

— Сегодня после урока зелий у первокурсников Поттер подошел ко мне — ему нужно было мое разрешение на работу с книгами по черному зельеварению из Запретной Секции. Когда я вернулся в класс, Амбервинд лежал на полу в почти бессознательном состоянии.

— Почти бессознательном? — переспросил Дамблдор.

— Он говорил. На парселтанге.

На этот раз с места поднялся Дамблдор, но тут же взял себя в руки.

— Что ж, — сказал он, обдумывая этот факт. — Со времен Салазара Слизерина прошла тысяча лет. Вряд ли после него мог остаться лишь один наследник, но вот только как это связано с Гарри Поттером?.. Северус, вы определенно знаете что-то ещё.

— Да. Я проник в его сознание.

Снейп умолк. Дамблдор запретил ему пытаться вмешаться в разум Амбервинда, и сейчас, приподняв бровь, он ждал его замечания.

— Продолжайте, — просто сказал Дамблдор.

— Помнится, вы говорили, что до третьего курса окклюменции научиться невозможно. Амбервинд — отличный окклюмент и еще лучший леглимент. Но одно его воспоминание мне все-таки удалось прочесть. Это была ночь, когда возродился Вольдеморт, я видел ее в точности так, как описывал Поттер.

Повисло долгое, очень долгое молчание. Прошла минута, затем другая. Снейп молча сидел в кресле и смотрел на задумчивое лицо Дамблдора.

— Что ж, — заключил, наконец, Дамблдор. — В таком случае, Амбервинд — это Вольдеморт.

— Вы так спокойно это говорите? — удивился Снейп.

-Я подозревал,— Дамблдор сверкнул глазами из-под очков. — Мальчик-магл по имени Том Амбервинд попал в автокатастрофу тридцать первого июля прошлого года, как раз в ту самую ночь, когда в небе над Уэнингтоном Гарри Поттер убил Вольдеморта. Согласно документам из больницы, мальчик получил травмы, не совместимые с жизнью. Даже с жизнью волшебника. Но уже через два дня он был почти здоров. Думаю, Том Амбервинд, тот, каким он был тогда, действительно погиб в ту ночь вместе со своими родителями. Его душа отлетела, пока тело было ещё живо — магловская медицина уверяет, что такое случается довольно часто, и свободное место заняла всё ещё не желающая умирать душа Вольдеморта.

— Дамблдор, вы понимаете, что это значит? — хрипло спросил Снейп.

— Конечно. Том Амбервинд — это Вольдеморт. Но он пока об этом не знает, более того, он не желает быть Вольдемортом. Именно этому, именно сущности Вольдеморта он так отчаянно и болезненно сопротивляется. А сущность эта желает проявиться тогда, когда рядом оказывается Гарри Поттер, его заклятый враг.

— Вы уверены в этом? Вы уверены, что Амбервинд ничего не помнит?

— Северус, — устало вздохнул Дамблдор. — Я наблюдал за мальчиком не один день — он не только не знает, что происходило с ним одиннадцать последних лет, он даже не желает этого знать, потому что боится, что был тогда кем-то другим.

Снкйп кивнул.

— Что же нам делать? Я полагаю, вы считаете, что мы не можем посадить ребенка в Азкабан только потому, что в прошлой жизни он был убийцей, и мы боимся, что он про это вспомнит?

— Абсолютно верно, Северус, и не я один так считаю, но вы тоже. Азкабан превращает людей в чудовищ, как вы думаете, в кого он может превратить Вольдеморта?

— Я понимаю, — сказал Снейп. — Но как мы можем защитить мир от нового возрождения Вольдеморта?

Дамблдор поднялся, пересёк комнату и подошел к клетке, в которой сидел Фоукс. В волшебном списке по-прежнему значился Том Амбервинд. Не Вольдеморт и не Том Реддл.

— Думаю, сейчас самое главное — предотвратить любые встречи Тома Амбервинда и Гарри Поттера. Так же поостерегись заглядывать в разум мальчика, как бы соблазнительно это ни было, иначе ты можешь дать движение очередному воспоминанию. И ещё...

Дамблдор указал Снейпу на список.

-Пока эта фамилия не сменится,— сказал он тихо, — волшебный мир в безопасности. Вольдеморт не вернётся.