Анестезия души (гет)

Вишня цветёт одуряюще. Глубоко вдыхаю сладкий, пряный аромат, и тело становится лёгким-лёгким — так и вспорхнула бы.

Хорошо сидеть на нагретых солнцем деревянных ступеньках, свесив ноги в густую траву. Едва ощутимый ветерок перебирает волосы, затекшая спина уже не ноет, оперевшись о стену. Где-то за спиной тихо вздыхает кукушка.

Может, мне здесь поселиться? Вот получу должность повыше, накоплю деньжат и куплю участок с домом у реки. Буду приезжать на выходные. Потом замуж выйду, заведу детей — им тоже раздолье.

Закрываю глаза. Как свежо, какой остро-травяной запах с реки — я очень устала от городской гари. Вот сейчас подставлю ладони, и в них прыгнет солнечный зайчик.

— Терентьева ждёте?

Недоумённо встряхнувшись, поворачиваюсь к изгороди и вижу за стальной паутиной взъерошенного молодого человека в полосатом свитере и продранных джинсах. Мама мия, да это же Раздольцев. Как десять лет сбросил.

— Моё почтение, Вадим Артурович! — машу ему рукой. — Что это вы здесь забыли?

— Шприц с пропофолом, — фыркнул он. — Представляете, посеял где-то.

— Я всё никак не пойму, как вы можете смеяться над такими вещами.

— А я не понимаю, отчего до сих пор разгуливаю на свободе. Я же ваш главный подозреваемый, нет?

— Подозреваемым вы станете, если против вас будут собраны доказательства. И вообще. — Я поднялась. — Откуда такая мания величия? С чего вы решили, что весь мир вертится вокруг вас?

— Э, нет. — Он оперся своим массивным телом о решётку. — Это вам хочется, чтобы мир вокруг меня вертелся. Вы ищете злодея. А преступления совершают добропорядочные дяди Миши и тёти Маши, ютящиеся по тихим уголкам и высовывающие оттуда нос только для того, чтобы укусить очередную жертву.

— Откуда такие богатые познания о преступниках?

— А вы ведь не поверите, Лариса Андреевна, — усмехнулся он. — Я в юристы собирался. Изучать самое что ни на есть уголовное право.

— Отчего ж передумали?

Он развёл руками:

— Признаюсь, поддался на родительские уговоры. Но не жалею. Неизвестно ещё, какой бы из меня следак вышел. А вот резать у меня совсем неплохо получается.

Я иронически улыбнулась:

— Призвание, наверное.

— А что же это вы на чужую территорию вторглись? Или у Тереньтева дело совсем табак? Его права в охране больше не нуждаются?

— Просто устала, присесть захотелось, — досадливо бросила я. — Кстати, вы не знаете, куда он ушёл?

— К реке, небось. Он там вечно бродит. — Толкнув створку ворот, Раздольцев подошёл к крыльцу и устроился рядом со мной — пришлось подвинуться. — Думаю, дорогой коллега не сильно на меня обидится, если я посижу с вами у него во дворе. В случае чего, — подмигнул, — подтвердите, что я не взломщик?

— Всё зависит от вас. — Оглянувшись, я не преминула заметить:

— В прошлый раз тут всё было на семь замков закрыто.

— Наверное, это его домработница запереть забыла, — пожал плечами Раздольцев. — Сам-то он прячется от жизни, как крот в норе.

— Не сильно вы его уважаете.

Он фыркнул:

— Есть такое дело. Ну и что?

— Это в вас говорит былое соперничество.

— Что во мне говорит, уж позвольте разобраться самому. — Помолчав, он коснулся моей выбившейся из-под ободка пряди. — У вас волосы вишней пахнут… Здорово.

Я немедленно встала:

— Над нами вишни цветут, вот и всё. Что вы фантазируете?

— Да сядьте, сядьте, — рассмеялся он. — Исправлюсь. Не буду больше.

Осторожно опустившись на ступеньку, я потянулась в карман за пачкой «Явы» — скрыть замешательство. Раздольцев скривился:

— Неужели вам нравится себя травить?

— Это моё дело. — Рука дрогнула, пришлось щёлкнуть зажигалкой во второй раз.

— Конечно, ваше. Моя мать тоже так говорила. — По лицу его пробежала какая-то болезненная усмешка, уголки губ напряжённо застыли.

— У меня работа нервная. — Да зачем я, собственно, оправдываюсь?

Он молча кивнул. Порыв ветра ещё сильнее взлохматил его волосы — теперь они торчали в разные стороны, как колючки у ежа.

— Вадим Артурович, — я осторожно коснулась его жёсткой, сухой ладони. — А вам как кажется, кто же убил Ингу?

— Вы читали у Уайльда «Балладу Редингской тюрьмы»?

Я помотала головой.

— Но каждый, кто на свете жил,

Любимых убивал,

Один — жестокостью, другой -

Отравою похвал,

Трус — поцелуем, тот кто смел,-

Кинжалом наповал.

Легко спрыгнув со ступеней, он зашагал к изгороди. Уже у самых ворот обернулся:

— Подумайте над этим. Кстати, вон и Антон Сергеевич.

И, небрежно кивнув подходящему соседу, свернул на соседнюю улицу.

Худой, костлявый Терентьев в небрежно закатанной клетчатой рубахе, шаркая шлёпанцами, подошёл ко мне. Блеклое лицо его казалось безжизненным, только уголья глаз сверкали из-под тронутых сединой бровей.

— Что вы здесь делаете?

Пожимаю плечами:

— Вас жду. Сначала отправила вам повестку на понедельник, потом решила, что некрасиво с моей стороны отрывать такого занятого человека от работы. Решила нанести вам визит сама.

Он как-то вымученно вздохнул:

— Проходите.

За эти две недели дом его, ровно как, впрочем, и сад, стал выглядеть значительно лучше: всё аккуратно прибрано, ни пылинки на гладком сверкающем паркете, стол накрыт яркой плетёной скатертью. Вот только холодно всё так же, и я плотнее запахиваю шерстяную кофту.

— Чаю?

— Не откажусь.

Откуда-то, как по мановению волшебной палочки, появляются сахарные печенья, баранки, конфеты «Тузик». В узорчатой чашке плещется не безвкусная бурда из пакетика, а клубничное варенье. Перехватив мой удивлённый взгляд, хозяин бурчит куда-то в сторону:

— Соседка моя, Аня. Сама предложила помогать.

Ёрзаю, устраиваясь поудобнее.

— Антон Сергеевич, расскажите мне, пожалуйста, ещё раз — и поподробнее, как вы провели двадцатое апреля, день смерти вашей бывшей жены.

Поджал тонкие губы, нахохлился, будто филин:

— Зачем вам это?

— Антон Сергеевич, вы свидетель по уголовному делу. Будьте добры отвечать на мои вопросы.

Он беззвучно вздохнул, плечи его опустились.

— Времени много прошло. Тяжело вспомнить.

— Попробуйте, — процедила я. Отчего-то меня раздражал его измождённый вид, грустные, усталые глаза. Хотелось встряхнуть его, разозлить, вырвать из этой скорлупы.

— С утра пораньше, часов в семь, я пошёл на рыбалку. Просидел несколько часов, поймал пару окуней и вернулся. Потом работал в огороде до двух. После обеда спал, сидел за монографией. Вечером жёг листву прошлогоднюю. — Он нахмурился, и глубокая морщина прорезала его низкий лоб. — Вроде бы и всё.

— Уверены?

— Вполне, — бросил он. — Не понимаю, почему это интересует следствие.

Я выложила перед ним на стол два скреплённых между собой листа:

— Ознакомьтесь с показаниями Реваза Сванидзе.

Он читал, и словно тучи надвигались на его лицо. Скулы подёргивались. Восковые пальцы с силой сжали бумагу.

— Это ничего не значит. Не было опознания!

— За опознанием дело не станет. — Я позволила себе усмешку. — Его можно хоть сегодня провести. Но мне хотелось бы услышать ваши объяснения.

Он провёл ладонью по лбу.

— Да, я сказал неправду. Конечно. Я ездил в город: хотел увидеть Ингу. Мне надо было ей кое-что сказать. — Отодвинув стул, он поднялся. На впалых щеках проступили багровые пятна румянца. — Я попросил водителя высадить меня в квартале от дома: не хотел привлекать внимания. Там идти-то дворами десять минут. Вот только я опоздал: на моих глазах она села в эту же самую злополучную машину. Если бы я перехватил её, если бы не мучился ложной гордостью, она была бы сейчас жива.

— Простите, что вы имеете в виду?

Ледышки пальцев с силой накрыли моё запястье.

— Лариса Андреевна, дайте мне несколько дней. Дайте! И я достану вам все необходимые доказательства. Пока у меня нет ничего, кроме голословных обвинений. Они вам покажутся дикостью.

Осторожно высвободив руку, я отступила на шаг.

— Если вам что-то известно об убийстве Инги, лучше рассказать об этом немедленно. Пока, скажу откровенно, ваши действия выглядят очень подозрительно. — Я вновь полезла в сумку. — Вот фотография с камеры наружного наблюдения у входа в кафе «Рай». Вы открываете дверь спустя три минуты после того, как туда заходят Инга с Раздольцевым.

— Я следил за ней, — утвердительно кивнул Терентьев. — Я даже сел в кафе за цветочной изгородью, чтобы слышать их разговор. Они говорили очень тихо. Я расслышал только, что она уходит от него, и вздохнул с облегчением: решил, что ей уже не грозит опасность.

— Какая опасность?

— Поймите же наконец, — выдохнул он, — пока я ничего не могу объяснить. Слишком многое ещё нужно сделать.

— А вам не кажется, что правоохранительные органы справились бы с этим лучше вас?

Скептический взгляд, которым он одарил меня, был достоин любого монарха.

— Правоохранительные органы? Я больше вашего пожил на свете и прекрасно знаю, что это такое. Уж простите, но я не верю ни вашей системе, прогнившей до самого фундамента, ни вам лично: вы молоды, порывисты и некомпетентны.

— Смелое заявление. — Я вновь уселась на табурет, вытянув ноги. — Особенно со стороны человека, который вот-вот станет подозреваемым в убийстве. Вам так хочется меня поинтриговать, что вы готовы рискнуть собственной свободой?

Он вскинул голову:

— А вы что, пришли взять меня под стражу?

— Для этого у меня нет судебного решения. Но вот подписочку о невыезде вы мне напишете. Думаю, это обоснованная мера, учитывая показания ваших коллег Павловского и Митрофановой. Вчера они поведали мне, как застали вас ночью в лаборатории возле шкафа с препаратами.

Терентьев махнул рукой:

-А, делайте что хотите.

Я подошла к окну, оперлась на подоконник, глядя в разгорающееся закатом небо. Затылком чувствовала взгляд Терентьева — неотрывный, давящий.

— Мне тут Лиза Филатова звонила, — произнесла, не оборачиваясь. — Хотела картины Инги себе забрать.

— Крохоборка, — буркнул хозяин. — Она бы и Ингу саму с потрохами продала, не то, что её рисунки.

— Я направила их на экспертизу — те, что были в доме. Но Лиза говорила, у вас осталось несколько. Нельзя ли взглянуть?

— Да вы уж распоряжайтесь, топайте ногами, — хмыкнул он. — Как говорится, ваша власть.

Но на второй этаж меня всё-таки повёл.

— Осторожнее, здесь ступенька прогнившая. Перила шатаются, не упадите. Не хватало мне ещё за вас отвечать.

Вместо захламлённого чердака, который я ожидала увидеть, передо мной оказалась маленькая, уютная комнатка. Круглое окошко под самым потолком, диван, чайный столик, стеклянный шкаф — точь-в-точь как у Инги в квартире, пушистый ковёр в цветочном узоре.

— Садитесь. — Потянувшись, хозяин достал со шкафа картонную папку на завязках, от которой шёл слабый запах акварельной краски. С такими некогда мои подруги бегали в художественную школу. — Любуйтесь, если хотите. Не знаю, была ли Инга гением...

Первый же лист — огромная радуга в полнеба, рассыпающаяся разноцветными брызгами в быстрой горной речушке. Вдали — свинцово-серое облако уходящего дождя. На поросший мхом валун забрался худенький светловолосый юноша с мечтательным выражением лица. Встрёпанная голова запрокинута к облакам, тонкие пальцы рассеянно вертят травинку.

На втором — мужчина, склонившийся вполоборота над бумагами. Сколько силы, энергии, воли, замершей на миг и готовой прорваться в первом же движении. А ведь это Терентьев… Ощущение, что лет на пятнадцать моложе.

Она видела его таким — или таким он был до её ухода?

Третий рисунок — она сама. Огненноволосая, искрящаяся, никому не подвластная. До одури любящая жизнь.

Я осторожно прикрыла папку.

— Экспертам виднее. Но я бы такого художника осыпала цветами.

— Вы заберёте их? — спросил Терентьев. И в ровном, безэмоциональном его голосе мне почудилась дрожащая, сжавшаяся пружинкой боль.

— Оставьте пока себе.

Молча кивнув, он открыл дверь. Мы спустились обратно на веранду.

— Это тоже Инга рисовала? — спросила я, кивнув на карандашного пуделя на стене. Просто так спросила, чтобы потянуть время перед решительным броском.

— Да, она Анину собаку…

Хозяин не договорил: одна из прогнивших досок всё-таки треснула под моей ногой, и, шатнувшись, я упёрлась ладонью в курчавую морду. С надрывным лязгом деревянная панель прогнулась и поехала в сторону, открывая взору нишу с бутылью, до половины заполненной чем-то похожим на молоко.

Я опешила. Тупо перевела взгляд с тайника на искажённое злобой лицо Терентьева. И тут-то в мозгу молнией сверкнула мысль, и я шагнула уже вперёд — чтобы рухнуть, судорожно глотая воздух, от удара под ребро. Тело выкручивала тупая боль, я извивалась на полу, пытаясь дотянуться до сумки, а шаги Терентьева уже глухо бухали по ступенькам, и за окном дурным голосом выла отъезжающая машина.

— Объявите план «перехват»! — кричала я в трубку, захлёбываясь кашлем. — Подозреваемый в убийстве уходит на серой «Волге», номер Е-882-НН-45. Перекройте трассу М-17. Возможно, он имеет при себе холодное оружие. — На крыльце лежал нож, я ещё чуть не споткнулась…

Неужели скроется?

— Итак, что мы имеем. — Шеф меланхолично покачивал головой. — Оперативникам дано поручение задержать гражданина, в отношении которого не было вынесено постановление о содержании под стражей. Выемка в его жилище произведена без судебного решения.

— Но в бутылке действительно оказался пропофол, — вступилась за меня Женька. — Получается, в жилище Терентьева обнаружены следы преступления — вот вам и основание для задержания! К тому же, он пытался скрыться.

— Весьма успешно, заметьте, — буркнул шеф. — Ладно. Лариса Андреевна, суд вашу самодеятельность одобрил. Вот постановление о выемке, вот решение о взятии Терентьева под стражу. Так что будете раскручивать его… если поймаете, конечно.

— Ловить будут опера, — пожала я плечами.

— Ну и вы не сидите сложа руки. Со свидетелями поработайте. Надеюсь, мне не придётся приостанавливать следствие. А вас, Евгения Владимировна, благодарю за быструю работу.

Женька по-армейски вытянулась.

— Рада стараться! Это всё ребята мои.

— Свободны. Лариса Андреевна, задержитесь на пару минут.

За Женькой мягко прикрылась дверь. Я знала, подруга меня дождётся.

— Вы тут недавно навели шороху в «Эдельвейсе». — Шеф иронически улыбнулся мне из-под очков. — Мне звонил сам Евтуховский, хозяин этой лавочки. Интересовался, за что мы на них так ополчились. Вот я и посоветовал ему обратиться к вам лично.

— Ко мне? — Перед глазами мелькнуло пухлое, румяное лицо с предвыборного щита на площади.

— А что вы думаете? Любишь кататься… — Он заглянул в блокнот. — Завтра в три часа он примет вас в «Эдельвейсе».

— Он — меня? — Я с трудом сдержала злость. — А не разумнее было бы ему явиться к нам, раз уж он так нуждается в пояснениях? Я предпочитаю вести беседу на своей территории.

— Я был о вас лучшего мнения, Лара, — усмехнулся он, переплетая пальцы на столешнице. — Разведку боем всегда проводят на территории врага.

…Выслушав мою пылкую, исполненную негодования речь, Женька рассудительно нахмурилась, повела плечом.

— За этим Евтуховским какие-то грязные дела. И ваш шеф о них прекрасно осведомлён, вот только доказухи — кот наплакал. Ему надо, чтобы ты побольше выведала об этой клинике — вот он тебя и посылает.

— Совсем не хочется туда тащиться, — протянула я, приглаживая волосы перед большим зеркалом в холле.

— Мой совет: коси под дурочку, а сама мотай на ус. Кстати, ты билеты взяла?

— Ага, на субботу. Там сейчас дикий ажиотаж — народу, должно быть, соберётся…

— Можем прийти попозже, ближе к ночи. Я как раз купальник новый… — Не договорив, Женька отскочила к стене: её едва не сшиб с ног Астахов, на крейсерской скорости мчащийся к кабинету шефа.

— С ума сошли, Александр Евгеньевич? — возмущённо фыркнула она. — Так же убить можно!

— Извините, — бросил капитан и понёсся дальше.

— Ни малейшего чувства такта, — гневно процедила Женька. — Как ты с ним работаешь?

— Вообще, — улыбнулась я, — он очень толковый парень. Мы друг друга понимаем с полуслова.

Ответом мне был красноречивый взгляд в потолок.

— Может, вы просто характерами не сошлись?

— Всякий раз, когда я его вижу, мне хочется разбить об его чугунную башку что-нибудь тяжёлое.

— Ну так меньше обращай на него внимание. Кто он, в конце концов, такой, чтобы из-за него терять нервные клетки?

— Алексей Давидович ожидает. — Одарив меня ослепительной улыбкой, миловидная брюнетка-секретарша распахнула передо мной лакированную дверь красного дерева. Я выпрямилась, развернула плечи. Вперёд!

Он казался заметно симпатичнее, чем на тех аляпистых рекламных щитах. Моложавый, с тёмными кудрями, едва тронутыми сединой, юношески быстрый в движениях, несмотря на заметную полноту. Его привычка держать голову высоко почти скрывала второй подбородок.

— Рад видеть вас, — произнёс он мягким, грудным голосом и протянул мне руку. Я вложила пальцы в его ладонь — как оказалось, не для рукопожатия: чуть склонившись, он коснулся их церемонным поцелуем. — Садитесь, прошу вас, Лариса Андреевна.

Я последовала приглашению, не преминув окинуть взглядом окружающую меня роскошь. Чувством меры хозяин клиники был наделён ещё меньше, чем заведующий отделением Раздольцев. Если тот выставлял напоказ свои научные успехи, то Алексей Давидович не мог упустить случай похвастаться большими деньгами.

— Вы что предпочитаете, кофе или чай?

— Чай. Зелёный, если можно. Без сахара.

— О, сам его предпочитаю. Нонна, — нажал он на кнопку. — Два зелёных чая нам, пожалуйста.

И взглянул мне прямо в глаза открыто, доверчиво — приём, который так хорошо нарабатывается за долгие годы политической карьеры.

— Очень рад, что вы согласились встретиться со мной. Знаете, хоть это и медицинское учреждение, но врачом для нас стали именно вы.

— Каким же образом?

— Правильно поставленный диагноз, как вы понимаете, половина лечения. Ваша проверка вовремя обнаружила, что в организме «Эдельвейса» не всё благополучно.

— Вы имеете в виду пропажу фторотана?

— Разумеется. Мы сейчас проводим внутреннее расследование, и, не сомневайтесь, злоумышленник будет найден. Скорее всего, это кто-то из обслуживающего персонала.

Он смолк: в кабинет величаво вплыла Нонна и поставила перед нами по изящной фарфоровой чашке. Отпустив её кивком, сделал глоток и выдохнул:

— Так вот, с этим мы разберёмся. Меня, Лариса Андреевна, другое беспокоит. — Сложив короткие пухлые пальцы в замок, он сокрушённо покачал головой. — Уж больно непонятная эта история с убийством Инги Терентьевой. Формально, конечно, она успела уволиться и не имеет к нашей клинике никакого отношения.

— Но на самом-то деле какой удар по репутации! — сочувственно вздохнула я. — Что подумают состоятельные клиенты?

— Напрасно иронизируете, Лариса Андреевна. — Господин Евтуховский слегка улыбнулся. — У нас используются настолько передовые и эффективные разработки, работают настолько высококлассные специалисты, что этот инцидент едва ли как-то затронет нашу репутацию. При одном условии, конечно.

— При каком же?

— Что заведующий хирургическим отделением Вадим Раздольцев не имеет ко всему этому ни малейшего отношения.

— Вон оно что. — Я сложила руки в замок на столешнице. — Вы позвали меня, чтобы выяснить, не он ли стал нашим кандидатом в убийцы.

Алексей Давидович чуть поджал пухлые, мягко очерченные губы:

— Прошу понять меня правильно. Я знаю Вадима очень давно — именно он помогал мне создать клинику. Можно сказать, мы вынесли этот замысел на своих плечах. И сейчас я доверяю ему, как самому себе. Мне было бы очень досадно, если бы из-за каких-то юридических формальностей у него возникли проблемы.

— О каких именно проблемах идёт речь? — поинтересовалась я. — Он что, жаловался вам?

— Что вы, — рассмеялся хозяин кабинета. — Он и на смертном одре не пожалуется. Но у меня у самого ещё достаточно острое зрение, чтобы вовремя разглядеть опасность.

— Рентгеновским глазом?

— Именно! — Он воодушевлённо хлопнул в ладоши. — Мы с вами прекрасно понимаем друг друга, Лариса Андреевна.

— Боюсь, что нет. Материалы уголовного дела составляют следственную тайну, и при всём желании…

Он отмахнулся, как от зудящего комара.

— Давайте не будем зацикливаться на формальностях. У нас же неофициальная, так сказать, дружеская беседа. Войдите в моё положение: мне не нужны неприятности. Так ведь вам, надо полагать, они тоже ни к чему?

Я изобразила беззаботную улыбку:

— Вам ещё следовало добавить: «Это не угроза, а предупреждение».

— Что вы! — Алексей Давидович всплеснул руками. — Бог с вами, какие угрозы? Я всего лишь прошу вас — по-товарищески прошу. Расскажите мне, каким боком Вадим причастен к этой злополучной истории.

— Что ж. — Я достала из кармана пачку сигарет. — Не возражаете?

— Пожалуйста. — Евтуховский сам протянул мне блестящую зажигалку.

Вдохнув горьковато-щекочущий дым, я откинулась на спинку кресла:

— Пожалуй, для вас можно сделать исключение. Не думаю, что это как-то повредит расследованию. Вы ведь сохраните сведения, полученные от меня, в тайне?

Он с готовностью кивнул.

— Мы уже практически раскрыли дело об убийстве. Подозреваемый сейчас в розыске. Вадим Раздольцев проходит всего лишь как свидетель. Кстати, своими показаниями он очень помог нам.

Алексей Давидович чуть подался ко мне, вишнёво-карие глаза за стёклами очков блеснули:

— Так у вас против него ничего нет? Он непричастен к смерти Терентьевой?

— Если бы у меня были основания думать иначе, он бы давно уже сидел в следственном изоляторе.

Уголок влажно-розового рта приподнялся в усмешке, но голос на сей раз выразил полнейшее благодушие:

— Очень благодарен вам, Лариса Андреевна. Сняли, можно сказать, камень с души. Ещё чаю?

— Нет, спасибо.

— Бедная Инга. Такая трагическая смерть, нас всех это прямо-таки подкосило.

— Ещё бы. — Я попыталась нарисовать на лице сочувствие.

— Светлый, чистый человек! Выдающийся врач! И больные её очень любили, и коллеги. Я надеюсь, что её убийца получит по максимуму.

— Да уж постараемся.

Поднявшись, я покосилась на фото в золочёной рамке — явно с какого-то торжественного мероприятия. В центре — сухопарый министр здравоохранения, слева — сам Евтуховский, справа — Раздольцев. Такой, каким я его увидела в первые секунды: невысокий плотный мужчина с резко-неправильными чертами надменного самодовольного лица. Воротничок рубашки обручем впивается в шею, щёки порозовели от жары.

— Ну что ж, всего доброго, Алексей Давидович.

— До свидания, Лариса Андреевна. — Он сам открыл мне дверь. — Если вам когда-нибудь понадобится помощь…

— Медицинская? — уточнила я.

— Не обязательно. Так вот, смело обращайтесь ко мне.

Поблагодарив, я вышла в коридор и спешно зашагала к лестнице. Ощущение было, что с головы до ног меня измазали чем-то сладким и липким, вроде патоки. Под душ хотелось нестерпимо.

Я присела на широкий подоконник, коснулась щекой стекла. По Терентьеву новостей пока никаких, что ещё сделать? Вызвать официанток из «Рая»? Или, может, не отходя от кассы, опросить здешний персонал. Мало ли…

— Извините, вы случайно не следователь Перепёлкина? — прозвенел над ухом высокий голос. Обернувшись, я увидела тоненькую девушку в желтом платье, поверх которого был наброшен медицинский халат.

— Именно так, а в чём дело?

Сахарно-белые пальцы хрустнули. Резким жестом она закинула за плечо светлую косу.

— Меня зовут Варвара Соболева. Я интерн.

И тут я вспомнила, где же совсем недавно видела её — бледную, дрожащую, как кролик перед удавом: у Раздольцева.

Ободряюще улыбнулась:

— Чем я вам могу помочь?

— Я сегодня слышала… В ординаторской шепчутся… — Замявшись, она покрутила в ладони пояс халата. — Короче, говорят, будто бы вы подозреваете нашего куратора Вадима Артуровича в убийстве и хотите отстранить его от работы.

— Вот как?

На прозрачных щеках расплылись кляксы румянца.

— Хочу вам сказать от лица всей нашей группы. — Она оглянулась через плечо на мальчиков, топчущихся в конце коридора. — Мы уверены, что Вадим Артурович ни в чём не виноват. Он замечательный руководитель и хороший человек. Если можно… — Осекшись, она как-то судорожно выдохнула в нос. — Если можно, не отстраняйте его.

Я глубоко вдохнула, пытаясь сдержать невесть откуда нахлынувшую волну гнева.

— А на основании чего, позвольте узнать, вы сделали вывод, что господин Раздольцев чист, как одуванчик?

— Про одуванчик не знаю, — острый подбородок упрямо выдвинулся вперёд, — но убить он никого не мог. Это же видно.

— Может, вам профессию сменить? — сказала я уже добродушнее. — С такой интуицией прямая дорога к нам в следствие.

— Это вряд ли. Я хирургом хочу стать.

— Как Вадим Артурович?

Серые глаза блеснули обожанием:

— Конечно.

«Через месяц они будут за мной хвостом ходить».

— Чем он только вас очаровал… Я бы от такого наставника сбежала в два счёта.

— Вы просто его не знаете, — вскинула голову девчушка.

— И не горю желанием узнать, если честно. Удачи, Варя. — Уже направившись к лестнице, я обернулась. — А охламонам своим передайте, что мужчинами они так и не станут, если всё время будут прятаться за ваше плечо.