Один лишь раз (гет)

— Почему нельзя пользоваться волшебством? — пожалуй, за последние шесть дней Рон задавал этот вопрос раз десятый.

И каждый раз, будто бы и не замечая его нытья, Луна произносила одну и ту же фразу: «Лунные гномы боятся творимой магии, она губит звездную пшеницу».

Впрочем, от недостатка магии Рон страдал весьма косвенно. Сумки и палатка по-прежнему были зачарованы на незримое расширение, а Лу и без волшебной палочки умела разжечь огонь и приготовить еду. В принципе, для Рона этого было достаточно. Не хватало, конечно, какого-нибудь Инсектицидуса, потому что комары уже притомили. Но чего жаловаться, его функции помощи заключались в основном в том, чтобы браво выпятить грудь при прощупывании палкой болотистых территорий, в определении топей или в помощи Луне, когда они перелезали через какой-нибудь бурелом.

Пару раз к их лагерю выходили волки и какие-то волшебные твари, но они подходили к Луне, терлись у ее ног, она чем-то их кормила, и звери уходили. Ни одного нападения, ни одного бешеного кентавра, хотя в Ирландии их было огромное количество.

Просто в течение шести дней они шли по лесу, придерживаясь одной Луне известного маршрута. И сказать по-честному — Рона это не беспокоило. В сумке лежала волшебная палочка, а ни один здравомыслящий и умеющий трансгрессировать волшебник ни за что не испугается леса, над которым нет антитрансгрессионного купола. Рон наслаждался. Он даже не ожидал, что наблюдать за живой природой настолько интересно, ему вдруг понравилось лазить по всяким буеракам, да и виды были весьма примечательные. Недаром время от времени привал устраивался для того, чтобы Луна порисовала. Наглости спросить про рисунки Рон так и не набрался, хотя, чем дальше в лес они продвигались, тем интересней ему становилось. Наверное, в конце путешествия он таки осмелится. Но сейчас он почему-то боялся нарушить творческое уединение Луны. Рон порой чувствовал себя виноватым за их с Джорджем дурацкий спор. Луна в лесу не смотрелась чуждо. Она двигалась абсолютно бесшумно, не боялась никаких хищников, ни обычных, ни магических, а насекомые — она будто и не замечала, как ее кусают. А вот Рон себя ощущал слоном в посудной лавке — он умудрялся наступить на каждый сухой сук, три раза в минуту матерился на комаров, и не было ни одной в этом лесу птицы, которая не была бы встревожена его топотом и болтливостью. И если Рон тревожил природу, а Луна была ее составляющей, значит, Рон тревожил и Луну.

Лавгуд же проявляла чудеса терпимости. Подумать только. Его терпела Луна Лавгуд. А он ощущал себя рядом с ней нелепо. Видимо, об этом говорил Невилл. Природа Луны была чуждой среде волшебников — она была своей среди лесов. Любой нормальный волшебник почувствовал бы себя неловко. Со стороны наблюдать, как она снюхивается с барсуком, перед тем как его рисовать, было довольно необычно, хоть и затратно по времени: процесс мог занять больше часа. Однако, как уже упоминалось, Рон наслаждался подвернувшимся отдыхом во всей причудливости его проявлений.

Сейчас был один из тех самых чудных моментов. Луна прицокиваньем языка выманила из дупла древнего дуба целую семью лукотрусов и спешно зарисовывала. Лукотрусы заворожено наблюдали за сияющими зеркальными треугольниками в ее ушах.

Рона кое-что беспокоило — он начал любоваться Луной в такие минуты, отмечать те моменты, которые раньше бы даже не пришли ему в голову. Ее замечания по поводу какого-нибудь общего знакомого уже вызывали не внутреннее закатывание глаз, а улыбку.

Эффект был абсолютно противоположным тому, что ощутил Невилл. Герболог уехал в экспедицию по уши влюбленным, а вернулся весьма охладевшим. Видимо, Луна не оценила его маньячности по отношению к растениям. Конечно, Долгопупс мог и основательно заколебать, ведь он был ученым до мозга костей, повернутым на одному ему интересной науке. Прочие науки при этом признавались либо производными, либо ложными.

А Луна была художницей, ценившей душу произведений природы, трепетно относившейся к любой жизни. Даже если это была та самая травинка, которую совал ей под нос Невилл, талдыча об ее уникальных свойствах.

Рону никто об этом не говорил, он понял сам. В конце концов, он жил в одной комнате с Невиллом в течение шести лет и знал, насколько увлеченным может быть друг, когда дело касалось его любимых Мимбулусов Мимблетоний, Дьявольских Силков, Асид Кукумеров и прочих объектов изучения гербологии.

От нечего делать Рон побродил по окрестностям, пособирал грибы. За последнее время он даже научился различать, какие съедобные, какие нет. Скажи кому из друзей, что Луна Лавгуд способна научить чему-то земному... Хотя, Гарри наверное бы поверил.

Вернуться к лагерю пришлось, как только начало темнеть, — не хотелось без Люмоса здороваться лбом с каждым деревом. Перед Луной уже стоял небольшой фонарик, наполненный волшебными светлячками. Помнится, пару лет назад девчонки расхватывали их с прилавков «Волшебных Вредилок» активней, чем приворотные зелья и карликовых пушистиков. Вот только вряд ли они использовали их иначе чем для комнатных украшений, а Луна нашла им практичное применение — светлячкового огня магические твари не боялись.

— Лу, скоро? — шепотом спросил Рон. Холодало, и если Рон почти не мерз, то Лу могла рисовать до тех пор, пока ее руки не превращались в ледышки.

— Да, да сейчас, — секунд через тридцать шепотом отозвалась Луна. Понятно. Еще часа два будет лежать в одном положении на земле, и только руки будут летать над бумагой. Рон залез в им же расставленную палатку. Отец бы умер от зависти, узнав, что сын освоил это хитрое маггловское изобретение с колышками и веревками и может в одиночку установить его абсолютно без магии.

Плащ нашелся привычно сразу. Эх, еще бы поднять Луну левитацией и подстелить под нее одеяло — но она точно не оценит, что он спугнет дурацких лунных гномов. Интересно, можно спугнуть того, кого не видел ни разу?

Колдовать можно только в палатке — она экранирует волшебные излучения. Источник информации — Луна Лавгуд.

Лу, казалось, даже не заметила, как Рон накрыл ее плащом. Она, высунув кончик языка от усердия, прорисовывала узелки на длинных пальцах лукотрусов. Авось, не замерзнет — плащ с согревающими чарами.

Сжевав какое-то яблоко из сухпайка, Рон оставил у кровати Луны второе и законсервировал собранные маслята заклинанием. Если улыбнется удача и Лу не прорисует до утра и не проспит до вечера, завтра на обед будет какой-нибудь грибной суп.

Готовила Лу не менее вдохновенно, чем рисовала. Никаких рецептов, сплошной кулинарный авангард. Ну конечно, как и у любой творческой личности, у нее случались «творческие кризисы», но Рон никогда не плевался приготовленной едой. Было достаточно того, что Луна не ждала похвалы. Она наслаждалась процессом, хотя, если приходилось прерываться на какой-нибудь очередной «умопомрачительный пейзаж», то содержимому походного котелка везло, если Рон иногда спохватывался до того, как вместо каши образовывались угольки.

Выглянув напоследок из палатки, Рон увидел все ту же картину: в фонарике, мерцая, вились светлячки, а трое лукотрусов, обнявшись, внимательно уставились на Луну. И Луна, распластавшись на лесной подстилке, старательно дополняла свой рисунок очередными нюансами светотени. Луна редко ложилась спать одновременно с Роном. Точнее, этого до сих пор не случилось ни разу. Каждый день происходила любопытная мелочь, которую Луне обязательно нужно было зафиксировать. Хоть и было уже поздновато (около трех часов ночи), Рону не спалось. Отвернувшись от входа в палатку, он привычкой шахматиста начал раскладывать день по ходам.

Десять утра. Они с Луной продрали глаза, запихнули в себя по бутерброду, наспех свернули лагерь, максимально уничтожили следы своего пребывания в лесу и бодреньким шагом потопали на север.

В полдень наткнулись на ручей и начали подниматься по течению в поисках родника.

Ровно в три набрели на топи, двадцать минут тыкались в них, а потом решили, что глубоко и лучше обогнуть.

Как ни странно, несмотря на то, что ожидаемая двадцать девятая луна должна была состояться завтра ночью, Лавгуд не проявляла никаких признаков спешки. Впрочем, Рон не расстроился бы, если бы не попал на этот чертов праздник урожая. В его жизни было всего два торжественных официальных мероприятия, Святочный Бал и Прием на Награждении Героев.

Бал Рон вспоминал с содроганием. Абсолютный провал. Партнершу ему нашел друг, мантия напоминала половую тряпку, причем и он приложил к этому руку, а на самом балу вместо того, чтобы уделять внимание девушке, которая, пусть и не ради него, но согласилась составить ему кампанию, он гневно пропыхтел в углу, глядя на Гермиону и Крама.

Раут на Награждении Рон почти не помнил. Спасибо трем бутылкам огневиски, которые они с Гарри разделили пополам в честь годовщины смерти Сириуса. Дебош устроили знатный. Рон залепил по морде Малфою, пришедшему полюбоваться на вручение Ордена Мерлина своей матери, Гарри приложил Долорес Амбридж Импедиментой, уронил несколько сервизов, и после этого они дружно трансгрессировали продолжать кутеж. Репортеры обсасывали дебош Героев Войны довольно долго. Министерство, впрочем, великодушно закрыло глаза на мелкие проступки людей «столь много потерявших и столь много давших Британии». Героев не судят. Их убивают потом, через пару лет в несчастном случае, как только они начинают отходить от всех своих стрессов и соображать, сколь многим им обязано общество.

Повеяло сквозняком, мимо прошуршали тихие шаги. На ноги Рону опустился его плащ, и он едва услышал, как Луна прошептала: «Спасибо».

Пару секунд она шелестела содержимым сумки в поисках чего-то, затем Рона накрыла тишина. Словно оба уха заложило.

Эффект Оглохни Рон знал назубок, он ведь жил в одной комнате с человеком, который распространил это заклинание по Хогвартсу. Вот паразитка. Интересно, что она там не хочет, чтобы Рон услышал. Может, она во сне храпит? Джинни, например, храпит. И Гарри храпит. Эти двое нашли друг друга.

Минут пятнадцать спустя Рон осмелился сотворить Фините Инкантатем. Уставшая Луна, видимо, уснула почти сразу, потому как не проснулась от скрипа кровати.

Она не храпела. Она металась во сне, что-то бессвязно шепча и даже вскрикивая. Рон сел рядом, в недоумении раздумывая, что делать.

«Бравый гриффиндорец», конечно же, не мог бросить даму в трудной ситуации. Однако в подобном положении он еще не был. Отец не делился, спокойно ли спит мать, а Гермиона всегда принимала на ночь крепкое снотворное зелье. Не найдя много вариантов действий, Рон взял Луну за руку, осторожно поглаживая ее пальцы, ледяные, как сосульки. Руки сами натянули одеяло Луне на плечи, подтыкая его со всех сторон, как маленькой девчонке. Внезапно Луна резко села. Резко настолько, что Рон даже не уловил движения, только ощутил, как в подбородок уперлась волшебная палочка.

— Рон? — хрипло произнесла Луна.

— Много вариантов?

— Нет. Просто…

— Кошмары?

— Беллатриса, — Луна хватала ртом воздух, будто рыба, выброшенная на лед. — Она приходила каждый вечер. Начала с одного Круциатуса и каждый день прибавляла еще один. Чтобы я не привыкала.

— Сколько ты тогда пробыла там?

— Две недели, — Луна опустилась на простыню, вернув руку с палочкой под подушку. О, Рон знал это положение руки, и привычку спать на животе он тоже знал. Постоянная бдительность. Светлая память Аластору Грюму.

— Мне уйти?

— Нет, — испуганно вскрикнула Луна, скорей, инстинктивно, чем подумав.

— Я посижу, спи, не волнуйся.

— И сколько ты так высидишь? — чуть помедлив, спросила Луна. — Час-два, а потом я снова тебя разбужу. Невилла будила. Потом глушить начала.

— Хочешь, я с тобой лягу? Не думай, я не…

— Хочу, — не давая прозвучать оправданию в даже не обдуманных намерениях, произнесла Луна, — только возьми свое одеяло.