О мифах и магии (гет)

Что-то не так было с этой кошкой.

Снейп, оглядываясь в прошлое, снова задумался, отчего какая-то кошка не покидает его мыслей, причём не только потому, что о ней без умолку болтала девчонка. Но она ошибочно приняла его немногословность за незаинтересованность. Не то чтобы он обычно с энтузиазмом обсуждал чью-нибудь домашнюю живность, однако в данном случае он как раз заинтересовался. Или, скорее, растерялся: сбивала с толку собственная уверенность, что эта кошка должна была быть котом.

Он уже собирался уточнить, когда их прервали.

Пусть девчонка пребывала во власти наваждений — хотелось бы верить, в отличие от самого Снейпа, — но она же не дура, чтобы не знать пол своего питомца. Значит, ей виднее; и переживать из-за подобного пустяка смешно. Какая разница?

«А такая, что это разные звери», — подумал Снейп минимум трижды, прежде чем смог отогнать абсурдную мысль.

Кот был нарисован в ежедневнике. Снейп успел разглядеть только это изображение да ещё написанные ручкой и обведённые карандашом имя и фамилию: Гермиона Грейнджер. А потом в вагоне сделалось слишком людно, чтобы читать, и пришлось засунуть ежедневник во внутренний карман пальто. Остаток пути до Чаринг-Кросс Снейп провёл притиснутым к туристу с огромным рюкзаком и едва мог дышать, не говоря уже о возможности пролистывать блокнот и изучать почерк его владелицы в поисках зацепок.

Он снова зашёл в паб — надеясь, что и она появится тут, но зная, что этого не случится. Сейчас посетителей было много; из двойных кухонных дверей выезжал бесконечный поезд тарелок с непрезентабельной едой.

Снейп заказал стакан газировки у сердитой женщины за стойкой. Свободное место нашлось за столиком у туалетов.

Поставив стакан на противоположный край столика — из опасения, что брызги попадут на страницы, — он принялся развязывать на блокноте узел, слишком сильно затянутый им в вагоне. Пришлось задействовать ногти; их длины еле хватило. Наконец он раскрыл блокнот перед собой. Обычный ежедневник из дешёвой бумаги; на первой странице — перечёркнутая дата первого января. Корешок не скрипел, края листов выглядели потрёпанными.

Почерк у Гермионы Грейнджер был мелкий и аккуратный. Она даже название придумала — «Магия или безумие?». Словно это не дневник, спрятанный где-то у себя в комнате подальше от глаз обеспокоенных родителей, а научная работа. С научностью однако не вязались рисунки: на форзаце — нарисованный мягким карандашом кот со слишком крупным туловищем и ещё более, чем в реальности, плоской мордой; сказочные существа — единорог или грифон — дальше на страницах, между записями, словно Гермиона хотела дать себе время на размышления или пыталась проиллюстрировать то, что пришло ей на ум.

— Можно взять стул? — спросил кто-то рядом, и Снейп вздрогнул.

Резко захлопнув дневник, он поднял взгляд и, вероятно, выглядел при этом угрожающе, поскольку стоявший у стола человек побледнел и быстро удалился с прихваченным стулом.

Снейп снова раскрыл дневник на первой странице и приступил к чтению.

«Я абсолютно уверена, что, столкнувшись со странным направлением мыслей, логично их записывать. А мои мысли определённо приняли странное направление.

Симптомы таковы: во-первых, неспособность сосредоточиться, бессонница или беспокойный сон, потеря аппетита. Мама и папа, как и преподаватели, связывают это со стрессом из-за подготовки к экзаменам. Что очень странно, поскольку я ещё никогда в жизни не думала об экзаменах настолько мало.

Являются ли симптомами сновидения? Например, кошмары? Такие, после которых просыпаешься озябшей, опустошённой, будто из тебя выкачали всю радость, оставив лишь вопли в голове? Что-то не так. Не хочу волновать родителей. Подожду неделю, и если ничего не изменится, запишусь на приём к доктору. Подозреваю — и боюсь, — это может быть депрессия. Вовремя, ничего не скажешь».

Следующая запись, судя по дате, сделана двумя неделями позднее.

«Мама с папой беспокоятся. Подозреваю, что и преподаватели тоже не в восторге… Доктор Альберт обвинил меня, что я забросила учёбу во время каникул и отвлекаю его электронными письмами — об отправке половины из них я не помню — с вопросами, не имеющими отношения к моему экзамену по математике. В среду мама ведёт меня к психологу, и я жду этого с приличествующей долей энтузиазма».

Ниже — приписка неровным почерком, торопливо:

«Психолог оказалась шарлатанкой. На ней были бусы из бумажных шариков, она пила травяной чай. Спросила меня, слышала ли я о Яне Стивенсоне. Согласно нескольким найденным мной источникам этот Стивенсон — психиатр, изучающий наличие у детей информации об их прошлых жизнях. Я сказала маме. Мы больше не придём».

Простонала пружиной дверь: кто-то вышел из туалета. Порыв холодного воздуха шевельнул низ брючин и коснулся голой кожи Снейпа, проникая через дырки в его вязаных носках. Он посмотрел на стену и заметил на ней указатели: стрелка, направляющая к туалетам, и другая — к внутреннему двору, будто увещевающая курить снаружи, даже в такой морозный вечер, как сегодня.

На миг показалось, что надпись «Внутренний двор» замерцала.

Отодвигаясь, стул накренился из-за складки на дурацком ковре. Снейп чуть не столкнулся с кем-то, выходившим из женского туалета; потом повернул не туда и попал к подсобке. Он пошёл обратно, уже жалея, что начал всё это, но не понимая почему, и в конце коридора повернул налево. Ещё одна дверь, а за ней… То самое место. Именно там, где должно быть. Маленький внутренний двор, мощённый камнем. Урны, лишённый зонтика столик патио, к ободу которого прислонены сложенные стулья.

Снейп сунул руки в карманы и встал, пристально глядя на стену перед собой.

Как глупо.

Чего он ожидал? Что кирпичи перестроятся и откроют проход неизвестно куда? А ещё считает себя учёным. Или кем-то в этом роде.

Чем больше он думал, тем поганей делалось настроение. То, что он оказался здесь, — слабость; идти на поводу у таких глупостей — угодить в кроличью нору жалости к себе и падать всё глубже, пока не окажешься в кресле перед психиатром. Или в лечебнице, как Гермиона Грейнджер.

Но, взяв один из приставленных к столу стульев и разложив его у стены, Снейп почувствовал облегчение. Эмпирическая проверка, убедил себя он.

Хоть весу в нём было немного, однако и стул под ним оказался утлым — скрипел и шатался, едва не разваливаясь. Тем не менее край стены высился ещё на несколько дюймов, и пришлось, опершись локтями, подтянуться на руках. Сердце часто стучало, во рту пересохло, воздух вытолкнуло из сжавшихся лёгких, и всё же на стену влезть удалось.

Ничего.

Ничего, кроме закоулка, похожего на любой другой закоулок. Погрузочные эстакады, ведущие к подсобным помещениям сетевых магазинов, тёмных, в это час уже закрытых на ночь.

Снейпу показалось, что он поправился стоунов на пять за несколько секунд, пока висел на стене. Он стал спускаться обратно, отклонился к урнам и промахнулся мимо стула. Неправильно рассчитав, он спрыгнул и натолкнулся на стол; урны и стулья с грохотом попадали.

Чёрт!

Повезло, что никто не вышел. Снейп, хромая, побрёл обратно. Его столик остался незанятым, и он сразу сел, не став подходить к стойке.

Злясь, он раскрыл дневник с чрезмерной резкостью — послышался треск отрываемых от корешка листов — и перевернул очередную страницу, готовый опровергнуть что угодно.

Но следующая страница была изрисована угольным карандашом. Жирные, полностью скрывшие разлиновку штрихи пересекались и спутывались в изображении повисшей чёрной капли.

Повеяло холодом. Снейп захлопнул блокнот, выдохнул, удивляясь, что изо рта не идёт пар. Злоба сразу исчезла; её вдруг вытеснили боль в бедре, ломота в костях и мучительный звук — как наивысшая точка крика, возросшая на пару октав и выведенная в единственную утончившуюся ноту.

Снейп поднялся, заковылял к стойке, где заказал горячего шоколада, потом вернулся на место. Его била дрожь и, казалось, ему никогда уже не согреться.

Через несколько минут подали шоколад со взбитыми сливками и посыпкой. Всю эту сахарно-сливочную ерунду Снейп снял ложечкой на блюдце и стал пить обжигающий, с привкусом мела шоколад, как лекарство. Сразу сделалось легче, и он опять раскрыл дневник. Встревоживший его рисунок он опасливо прикрыл перчатками и прерывисто вздохнул, удивляясь, куда подевалась былая отвага.

Следующая страница содержала странный перечень. Слова были написаны прописью и каким-то другим почерком:

«Ложная болотная мята

Спорыш

Златоглазки

Пиявки

Рог двурога

Шкурка бумсланга

Волос

Что это значит?»

Раздались радостные возгласы. Оказывается, в пабе включили телевизор с трансляцией футбольного матча, а Снейп и не заметил.

К нему нетвёрдой походкой приблизилась женщина не первой молодости, пьяная вдрызг, с танцующей между пальцами сигаретой.

— Всё в порядке, дорогой? — спросила она, наклоняясь и покачиваясь. — Что-то случилось?

— Нет, — ответил Снейп, торопливо пряча дневник, однако она успела заметить блокнот:

— Книжку пишешь?

— Нет, — повторил он.

Он отодвинул полупустую чашку с шоколадом от себя на край столика, словно это могло защитить его от женщины. Не защитило. Она пошарила рукой в поисках стула, который стоял здесь раньше, потом поняла, что стула нет. Спотыкаясь и хватаясь за столешницу, она подобралась к Снейпу и уселась ему на колени.

— Ты грустный, — постановила она.

Снейп не пошевелился, боясь непредсказуемой реакции собственного тела.

— Уверяю, всё хорошо, — процедил он.

Подушечкой большого пальца женщина прочертила линию под его губами:

— Такая кислая мина.

— Боюсь, это врождённое.

Она рассмеялась, демонстрируя удивительно белые зубы, затем поднесла сигарету к губам и затянулась.

— Ты кажешься одиноким, — сказала она. Отдающий серой дым сочился у неё изо рта, как из драконьей пасти.

— Я справляюсь.

— Жаль.

Без предупреждения женщина схватила его кисть и положила себе на колени вверх ладонью. Снейп хотел высвободить руку, встать, но женщина была тяжелее и, кажется, даже не заметила его усилий.

Она принялась водить пальцем по линиям на ладони:

— Хочешь, погадаю тебе?

— Нет, — ответил Снейп.

Он откинулся на спинку стула и наконец вырвал ладонь, но женщина поймала его за рукав, короткими пальцами вцепившись в пуговицы на нём.

— Почему? — протянула она, расширив густо подведённые глаза водянистого цвета. — Не веришь в магию?

Мгновенье спустя она, вскрикнув, оказалась на полу, и несколько мужчин у стойки вскочили на ноги с яростными лицами.

Без единого слова Снейп вышел из паба, молясь, чтобы никто не увязался следом.

Кретин, обозвал он себя. Идиот.

Всё без толку. Почему он надеялся на обратное, приезжая в Лондон? Чего ждал? Отплаты за годы беспокойства, тоски и ощущения чего-то недостающего, ускользающего? За то, чтобы простая будничность жизни отодвинулась, точно завеса, скрывающая нечто, о чём и помыслить нельзя, — зеркало истины, которое показало бы его настоящим, тем, кем он является на самом деле, под слоями непримечательности, разочарования, угрюмости и бессилия?

Не веришь в магию?

— Закурить не найдётся? — спросил бродяга у входа в подземку.

— Совершенно точно нет, — в ответ на оба вопроса пробормотал себе под нос Снейп, оставляя Чаринг-Кросс Роуд за спиной.

Чокнутая. Девчонка — сумасшедшая. Она сама так сказала. Попыталась отвести обвинение, выдвинув собственное, а в действительности мания — у неё. Вот она и следила за ним, преследовала, старалась вывести из себя. А может, кто-то всё подстроил, чтобы напугать его.

Она знает, нашёптывал разум.

— Она бредит!

Находившаяся рядом женщина отпрянула и перешла на другую сторону вагона.

Спустя удар сердца появилась вывеска «Кингс-Кросс Сент-Панкрас». Снейп не мог вспомнить, когда пересел на эту линию.

Чего ты испугался? Боишься узнать правду? Боишься, что есть что-то такое за гранью твоего понимания? Что-то, о чём ты забыл?

— Ничего такого нет.

Билет домой был зажат в руке, сминался под пальцами. Поезд уже подали, и ничего не мешало занять своё место прямо сейчас. Уехать в северном направлении и никогда не возвращаться. Начать жить нормальной жизнью, игнорируя странные выверты сознания. Притвориться, что никакой Гермионы Грейнджер не существует.

Снейп чуть не угодил под тележку, которую катили мать с детьми, и ещё одно непонятное ощущение вернулось, отозвалось мурашками по коже.

Он поднял взгляд.

На перроне стояла она.

С сумкой в руках между девятой и десятой платформами стояла она — Гермиона. И она улыбалась.