Личный враг (гет)

Дождливым апрельским вечером он вошел в кабинет и застал Катю, сгорбившуюся за столом. Она, услышав его шаги, тотчас выпрямилась и поспешила принять равнодушный, спокойный вид.

Он чувствовал себя игроком, бросившим кости и рассчитывающим на две шестерки.

— Что случилось? Вы плакали? У Зималетто проблемы? — он сделал озабоченное лицо.

— Нет, все порядке, только вот... — и она протянула ему листок.

— Заявление об увольнении? Зорькин? Зарплата маловата или работы многовато?

— Нет, ему сделали предложение... — она вздохнула. — Пригласили в Газпром.

— И он бросает вас?

— Почему меня? Просто... он ждал такого шанса всю жизнь! — горячо возразила Катя. — Я себе не прощу, если он останется, я... я уйду, он тоже, и опять без работы? А тут... Да даже не в зарплате дело! Там возможности, там карьера, он сможет, я в Кольку, как в себя, верю! Ему расти надо!

— Вы меня или себя уговариваете? — спросил он тихо.

— Себя, — вздохнула она. — Колька — мой единственный друг, я без него... — она закусила губу.

— Но смена работы — это мелочи, будет повод встретиться после...

— Повод, — она горько усмехнулась, — если бы он просто работу менял, дело в том, что это дочерняя фирма, там прекрасная должность, но это... Новосибирск, — и она чуть не расплакалась. — Я не представляю как это — без Кольки.

— Я уже говорил и повторю, вы можете рассчитывать на меня. Я, — упирая на "я", произнес он, — я поддержу вас. Конечно, о сердечной дружбе с вашей стороны речи не идет, но...

— В общем, я подписала заявление, теперь у нас нет финансового директора, — быстро проговорила Катя, слегка покраснев.

О, как ему нравилось, когда она вот так реагировала. Наверняка она гадала, что он имеет в виду, говоря такие вещи. И он был уверен, она бы никогда не предположила, что он думает о ней на самом деле.

Он улыбнулся ей.

— Ничего, найдем. У вас есть предложения?

— Нет, — вздохнула Катя. — С другой стороны... я сама...

— Нет, нам подвиги не нужны, вы должны эффективно работать, а не эффектно умереть на работе. Не стоит того. Кстати, — он посмотрел на часы, — пора домой. Бог с ним, в честь увольнения Зорькина... Я тоже устал. Вас подвезти?

Она посмотрела на дождь за окном и неуверенно кивнула.

— Обещаю, я вас не съем, — усмехнулся он. — Куда ехать?

Она назвала адрес.

В машине она так старательно пыталась занять как можно меньше места и сесть как можно дальше от него, что Воропаев почувствовал себя маньяком с окровавленными руками.

— Катя, ваша реакция на автомобиль, точнее на ситуацию — вы и мужчина в автомобиле — наводит меня на печальные мысли, — он сделал страдальческое лицо, — правда же! Расслабьтесь, моя личная жизнь в полном порядке и мне нет необходимости набрасываться на девушек, даже привлекательных, которых я просто подвожу до дома.

Катя вымученно улыбнулась.

В этот раз он не проронил ни слова, но через несколько дней, снова подвозя ее до дома (это становилось традицией), Александр спросил невзначай, почему она не купит себе машину.

— А зачем? Я не так хорошо вожу, да и пробки...

— Вам положено по статусу иметь машину, и потом, машина — это всегда выбор, ехать или нет, понимаете?

— Да, но что-то мне водить... не очень хочется, — она поморщилась, став похожей на маленькую обезьянку.

Он остановил машину.

— Садитесь за руль, — он открыл дверь, вышел из автомобиля, помог выйти Кате, та заупрямилась.

— Нет, я боюсь, я не смогу…

— Не бойтесь, уж кто-кто, а вы — сможете. Смотрите, здесь почти нет движения, не гоните, и все будет в порядке. Садитесь же! Тем более, у меня страховка.

И он вновь увидел, как она запнулась на секунду, посмотрела на него так, словно на его месте должен быть другой. Александр был уверен: Жданов и не думал предложить ей вести машину.

Она села за руль, осмотрелась, потрогала ручку передач.

— Тут автомат и всего две педали: газ и тормоз, поставьте левую ногу на упор, да не сюда, — за колено, грубо, он поправил ей ногу, — вот так. Выжмите тормоз, хорошо, теперь вот так... — он положил свою руку на ее и перевел рычаг в нужное положение. — Отпускайте тормоз, как можно медленнее...

Она вцепилась в руль изо всех сил, боясь повернуть голову.

— Катя, расслабьтесь, я рядом, просто откиньтесь на сиденье и отпустите руль, совсем. Нет, машина не запрыгает, как сайгак, видите? Если руль не держать, то машина едет прямо. Теперь легко, нежно... О господи, Катя, вам известно значение слова "нежно"?

Было забавно говорить ей такие двусмысленные вещи, но было обидно, что она настолько погружена в процесс, что не замечает его острот.

Они доехали без приключений, благо и ехать было недалеко. С тех пор время от времени он пускал ее за руль, и она чувствовала себя все смелее и раскованнее, даже стала огрызаться в ответ на его замечания, что приятно разнообразило поездки.

Он довозил ее до подъезда, она прощалась — быстро, потупив глаза, и он знал, что сейчас она вспоминает, как прощалась тут с Андреем, и ей от этого больно. Ее боль наполняла его такой сладкой истомой, что он не торопился, хотя и планировал, напроситься в гости. Он смотрел на ее окна, ждал, пока в ее комнате загорится свет, и уезжал. И настроение в эти вечера было отчего-то значительно лучше, чем в другие, когда они прощались у порога Зималетто.

* * *

Зорькин стараниями Смирнова счастливо отбыл в Новосибирск, что сказалось на Катиной манере общения. Видимо, поговорить ей действительно было не с кем, и все чаще и чаще они отвлекались от чисто рабочих вопросов, обсуждая все на свете.

«Вот бы эти мозги да пересадить хотя бы Клочковой, — думал иногда Воропаев, — или лучше этой темненькой, Амуре, да, получилась бы восхитительная женщина. Почему же все так косо распределяется в этой жизни, и умную и красивую женщину днем с огнем не найдешь?»

Правда, время от времени Катя умиляла его своими разглагольствованиями о жизни, в которых сквозило полное отсутствие опыта, усугубленное увлечением романтической литературой, и тогда Александр вновь утверждался в мысли что все, или почти все (за исключением Киры) бабы — дуры.

Когда Воропаеву надоедало такое благостное времяпрепровождение, он специально, а иногда просто удачно так совпадало, доводил Катю до бешенства, ощущая, как у него самого начинает зашкаливать адреналин.

Один раз он пришел после совещания в министерстве, где получил взбучку за свои отлучки и несделанную работу: ему намекнули, что манкировать своими обязанностями надо все же в рамках приличий. Конечно, виновата в этом была Пушкарева, это из-за нее ему приходилось ездить в Зималетто, это из-за нее он фактически работал на двух работах, и ни одну из них легкой было не назвать.

Он приехал разозленный и даже не собирался этого скрывать — наорал на Амуру, но легче не стало, шуганул Тропинкину, но и это не принесло и толики радости, даже полная яда беседа с Клочковой с очередным обещанием сделать из нее проститутку, не облегчила страдания. Он вошел в кабинет Кати, упал в свое кресло, вместо приветствия сухо кивнул и сразу схватил папку со стола.

— Ну и долго мы будем плестись к вершинам? Такими темпами мы будем валандаться лет десять, — он отбросил папку.

Катя смотрела на него непонимающе:

— Александр Юрьевич, все идет согласно плану, и вы это знаете. Что случилось? У вас ко мне претензии? Тогда я...

— Что тогда? "Тогда я", — передразнил он ее. — А может быть, — он оперся на стол и подался вперед — она отшатнулась, — а может вам просто нравится тут работать? Или вам нравятся наши встречи?

— Вы забываетесь, — ответила она ему холодно. — Александр Юрьевич, если у вас ко мне какое-то конкретное дело...

— У меня к вам каждый день конкретное дело, — пробурчал он. — Вот это что за цифры?

Он загонял ее, заставлял отчитываться о какой-то сущей ерунде, объясняя это тем, что в прошлый раз на ерунде Зималетто и прокололось. Он видел, что Катя валится с ног от усталости, но заставлял снова и снова объяснять, почему и отчего в отчетности стоят эти цифры, а не другие. Офис пустел, женсоветчицы давно уже отчалили, Кира, которая планировала подождать брата, и та уехала, махнув на них рукой.

Около девяти Катя была готова сдаться:

— Я уже ничего не понимаю и не соображаю, — она сняла очки, закрыла лицо руками, потом резко выпрямилась в кресле, — Александр Юрьевич, давайте…

— Перенесем на потом? — желчно осведомился он.

— Нет, сварим кофе, — в тон ему ответила она.

— Отличная идея, вперед.

— Лучше вы.

От такой наглости он чуть не задохнулся.

— Что? Я? Я вам кофе?

— Да, а что? У меня получается, надо признаться, отвратительный, — и она опять поморщилась. Воропаев с трудом удержался, чтобы не вцепиться в ее короткие волосенки и не заорать, чтобы больше не смела строить ему такие рожи, — а все девочки уже ушли, — она выразительно постучала по часикам, — десятый час.

— Со Ждановым вы сидели и за полночь, не так ли? — спросил он и сразу увидел, что попал в точку. Стоило упомянуть в разговоре Жданова, как Катя словно каменела, ей требовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя. — Кстати, вы знаете, он в Киеве, пишет Кире страстные письма. Впрочем, это не мешает ему — по слухам — крутить роман с одной миллионершей. Та настолько впечатлена э-э-э... достоинствами Андрюши, что готова стать нашим дистрибьютором...

— Зачем вы мне это рассказываете? — спросила Катя, и Александр почувствовал прилив новых сил: так приятно было смотреть, как ее крючит от таких разговоров.

— Думал, вы хотите знать, — ответил он, сделав невинное лицо, — а разве нет?

— Нет, и прошу... не надо больше.

— Почему ж? Больная тема? А стоит ли носить в себе? Вы, кстати, никогда не планировали месть? Что-нибудь такое... например... — он задумался, — кастрировать Малиновского? Мне кажется всем бы пошло на пользу, а Андре...

— Хватит! — выкрикнула она и вскочила. — Что вы за человек такой?

— Я? Да я по сравнению с этими двумя ангел! — заорал он в ответ.

— Вы ангел? Вы... вы... — она стала оглядываться — видимо в лексиконе Пушкаревой подходящих слов не нашлось. — Вы вообще не должны были всего этого... знать!

— Но я — знаю, — сказал он спокойно: ее так прелестно сбивала с толку смена его настроений, — и не понимаю, почему вы пытаетесь делать вид, что все в порядке. Ничего не в порядке.

— Я закончу работу, я уйду отсюда и начну новую жизнь, мне просто надо продержаться... — она закрыла глаза и говорила, будто робот, видимо, эту фразу она повторяла как мантру неоднократно.

— Врете, себе врете, — сказал он, подходя к ней.

Ох, как было здорово в каморке, где ей было некуда деться от него, и он мог снова и снова вторгаться в ее личное пространство, ведя себя на грани приличного. Здесь, в просторном кабинете, все было труднее, но...

— Пока вы носите все это в себе, пока вы не сделали выводов, пока вы вообще ничего не сделали с этим, вы не убежите. Уезжайте хоть в Египет, хоть в Америку, — он взял ее за плечи и смотрел сверху вниз, как отец на дочь, — банально, но от себя вы сбежать не сможете.

— И что же делать? — она не вырывалась, и он сократил расстояние буквально на несколько сантиметров, провел нежно по ее руке — вниз-вверх.

— Не знаю, для начала — подумать, — он смотрел на ее губы, и она отвернулась, попыталась высвободиться. Он позволил ей, пусть и не сразу.

Они опять сели за стол.

— Давайте, делайте ваш дрянной кофе, — заявил он, укладывая ноги на стол.

— Не дождетесь, — огрызнулась она.

Время напрашиваться в гости пришло, когда она не сразу вышла из его машины, а точнее — не сразу выпрыгнула из нее, а задержалась, желая дослушать песню. Дождь лил за окнами, они сидели и слушали, Александр открыл окно и, закрыв глаза, курил. Песня кончилась.

— Я пойду? — спросила Катя.

Он улыбнулся — какой прогресс, она просит позволения уйти! И пусть это просто вежливость и призыв открыть глаза, но звучит! звучит, как музыка! Они попрощались, она ушла, а он подумал, что завтра они выйдут из машины вместе и вместе поднимутся на ее этаж. Определенно, иметь такого личного врага, как Пушкарева, было очень интересно.

— Я хочу пить. Можно зайти к вам? — спросил он на следующий день, сразу, как остановил машину, не давая возможности Кате улизнуть и глядя на нее совершенно невинным взглядом.

— У меня дома родители...

— И что? Пить воду — преступление века? Или вы не хотите показывать их мне? Или — меня им? Обещаю, я только выпью один стакан воды, не больше.

Она понимала, что предлог надуман, но и возразить было нечего: отказать в стакане воды после того, как он довез ее до дома, было бы просто невежливо.

— Хорошо, пойдемте, но... родители у меня... впрочем, пойдемте.

Всучив ему стакан воды, Катя попыталась тут же выставить его за дверь, но ее отец неожиданно оказался против.

— Катерина, — прогремел он, — перестань скрытничать! Я с вами, молодой человек, вот о чем поговорить хочу... — и повел Александра на кухню. Было видно, что старик волновался, хотя всеми силами старался скрыть это. Усадив гостя за стол, он достал графин, рюмки и зычно приказал жене накрывать на стол. — Катерина! — снова взревел он.

Для Александра ужин в семейном кругу Пушкаревых был чем-то сродни ночи, проведенной в Тунисе в пещере троглодитов: очень интересно, но слегка утомительно. К тому же, это будило так старательно вытесняемые воспоминания о том, как раз в неделю он обязательно ездил на ужин к родителям, а туда обязательно приезжала Кира... Он мотнул головой, прогнал непрошеные мысли и подумал, что теперь понятно, почему Катя получилась такой. Мать-наседка, отец-тиран — все старо и банально: замкнутый мирок, в котором так уютненько, что зачем выползать наружу?..

После третьей рюмки Пушкарев стал требовать ответов:

— Нет, вот ты мне скажи, это что — нормально? Она там, на работе этой, разве что не жила, а в итоге? Воровка! Это почему так? А потом вдруг — раз, и в директора?

— Боюсь, я вам не смогу ответить на все вопросы, — сказал Александр, краем глаза видя, как бледнеет Катя.

— А кто? Кто может? Почему это ее начальник такими обвинениями бросается, а? Нет, ну что за тип! Сперва, значит, работать, а потом? А ведь с виду такой парень хороший, вот тут, на этом месте, сидел!

— Папа, хватит, — сказала Пушкарева.

Александр посмотрел на нее, она отвела глаза. Вот значит как. Жданов здесь чаи гонял, как интересно! Правда то, что он приперся сюда качать права, еще интереснее и... смешнее. Надо же, ну кто бы мог подумать, что Жданов придумает и провернет такой план — соблазнение Пушкаревой! И после этого у него репутация "солнечного мальчика"! Милый Андрюшенька, ничего не скажешь!

А Пушкарев начал снова:

— Пушкаревы всегда были честными и копейки чужой не взяли. Вон ей взятку предлагали — предлагали! Не взяла!

Катя не выдержала, встала, резко отодвинув стул, и ушла в свою комнату. Александр остался, поговорил с Еленой и, было видно, очаровал ее совершенно, да и отец с каждой рюмкой становился все душевнее. Теперь Воропаев был уверен: оба на его стороне.

— Мне пора, — сказал он мягко, как говорил обычно только с сестрами, — я попрощаюсь с Катей, можно?

— Конечно! — Елена провела его до Катиной комнаты и тактично удалилась.

Он вошел, не постучав, закрыл дверь и прижался к ней спиной, осматриваясь: чистенько, но бедненько, как и во всей квартире. Уныло, как и в большинстве квартир страны. Неинтересно и серо — что еще ожидать от серых и неинтересных людей?

— Что... что еще? — Катя хотела спросить зло, но получилось устало.

— Зашел попрощаться, — ему нравилось так стоять, смущать ее. Он подумал, а что, если сейчас подойти, задрать на ней юбку, повалить на девичью кровать. Что она будет делать? Почему-то он был уверен, что Катя не пикнет, будет молча и ожесточенно сражаться с ним, но не закричит, не позовет на помощь. И ему бы хотелось так — сопротивление, обреченное — не сегодня, так потом — на провал, молчаливая борьба, бой, укусы, пощечины, битва, чтобы все по-настоящему, чтобы никакого притворства...

— Я говорю — до свидания, — она осмелилась подойти к нему ближе и, видимо, повторила слова прощания уже несколько раз.

— До завтра, — он взял ее руку, Пушкарева напряглась, но руку не вырвала — жаль. Коснулся губами косточки на запястье и немного, будто невзначай, прикусил кожу.

Она тихо вскрикнула, словно обожглась или укололась, а он уже отвернулся, распахнул дверь и пропел нарочито громко:

— До свидания, Екатерина Валерьевна, благодарю за радушный прием!

В прихожую вывалились Пушкаревы-старшие и стали наперебой приглашать заходить в любое время. Он посмотрел на Катю, которая стояла в дверном проеме своей комнаты, сложив руки на груди.

— Всенепременно, с удовольствием, — ответил он Елене, пристально глядя в глаза ее дочери. — Буду рад.