Эффект наблюдателя | The Observer Effect (джен)

Родители Гермионы считали себя агностиками, а потому она искренне полагала, что этот взгляд на мир наиболее естественен и разумен. Такое большое количество разнообразных верований не может ни соответствовать истине до конца, ни окончательно ошибаться. Так что до получения лично в руки каких-то решительных доказательств следовало воздерживаться от суждения.

Иными словами, налёт христианского воспитания никоим образом не пятнал мировоззрение Гермионы. Но это понятие было ей знакомо — как и любому мало-мальски начитанному человеку.

Страх божий.

Да, именно тот самый концепт, поразивший её в своё время своей параноидальностью. Живи так, будто Господь не сводит с тебя недреманного ока. Или, во всяком случае, в любой момент может на тебя взглянуть, чая развеять скуку предвечного существования. Теперь, хотя речь шла далеко не о божестве, она сполна прочувствовала экзистенциальный ужас, сопутствующий истовой религиозности. Око могло открыться рядышком ежесекундно, а Гермиона даже о том не узнала бы.

Пока очередная книга не воспарила бы в воздух, очевидно.

И ко всему этому примешивалось ещё кое-что, совершенно, надо сказать, неуместное.

Снова и снова она воскрешала в памяти тот вечер — ах, если бы она тогда поменьше отвлекалась, если бы вглядывалась чуть пристальнее! Возможно, в этом случае она смогла бы обнаружить и недостатки. Но — увы. Пока что в голове крутилась, как навязчивый рефрен, лишь фраза «высокий, статный и темноволосый»[85] — дурацкий штамп из не менее дурацких романов, к которым по какой-то необъяснимой причине питала слабость мама.

Потому что так, чёрт возьми… ах, нет — Мордред побери… именно так он и выглядел.

Это — тёмный лорд? Вот он? Смазливый старшекурсник, будто соскочивший с телеэкрана?

Как-то Гермиона иначе представляла себе террористическую угрозу международного уровня.

В книгах ей встречались ровным счётом два человека (волшебника) с подобным титулом: первый — Гриндельвальд, второй — Волдеморт. А это, стало быть, третий? Потому что Волдемортом он быть никак не мог — хотя бы по той причине, что Волдеморт намного старше. Был, пока не умер.

Хотя… Ведь Гарри как-то проговорился, он сказал Малфою что-то странное, вроде того, что «он несколько лет памяти потерял», а затем уточнил про «много лет». Гермиона сперва интерпретировала это высказывание буквально, как если бы речь шла именно о памяти, и только о ней. Ретроградная амнезия, что-то в таком роде. Но что, если нет?

Существовали — они действительно существовали, противореча буквально всем основным принципам организации пространственно-временного континуума — маховики времени. И раз уж Вселенную можно было отмотать на несколько часов назад, то почему нельзя развернуть энтропию вспять для одного конкретного человека? Логика подсказывала: если возможно одно, то и другое — тоже (впрочем, логику при входе в волшебный мир рекомендовалось оставлять снаружи у порога, точно обувь при посещении мечети).

И, возвращаясь к расплывчатым дефинициям — какой конкретно отрезок времени Гарри подразумевал под «много лет»? Насколько много? А если вот прямо настолько? Лет пятьдесят, к примеру?

Гермиона осознала, что сидит, вцепившись в голову руками. То, что за ней мог в эту минуту подглядывать симпатичный взрослый мальчик, неизвестно какой по счёту лорд ситхов, не делало ситуацию лучше. В библиотеке следовало заниматься совершенно другим, а она и страницы не прочла из «Энциклопедии ядовитых и условно-ядовитых грибов». Рядом укоризненно лежало то самое эссе по гербологии. Недописанное — Гермиона ведь не соврала. Приключения отрицательно сказывались на учёбе.

Ряды и ряды переплётов окружали её, нависая над головой. Небольшие, рассчитанные на четверых, столики с лампами под зелёными стеклянными абажурами казались лишь островками в книжном море, крохотным прибрежным архипелагом у подножия горы Непознанного и Непрочитанного. Внутри каждой лампы мерцал колдовской огонёк — не слишком тусклый, но и не слепяще-яркий, в самый раз, чтобы не утомлять сверх меры глаза. Полированное дерево столов пахло лимонным маслом. Толстые ковровые дорожки скрадывали звук шагов. Всё здесь способствовало погружению в таинство передачи знаний, в безмолвный диалог с людьми (зачастую давно сгинувшими в бездне времени), чьи размышления и идеи воплотились в россыпь знаков на бумаге — в этот первый, несовершенный, но узнаваемый проблеск истинного бессмертия. Но Гермиона, к собственному разочарованию и раздражению, никак не могла сосредоточиться.

Снова и снова начинала она с первого абзаца, но приблизительно к его середине фокус внимания рассеивался. Прыгающие поганки на превосходно выполненной иллюстрации играли в чехарду, алела киноварью декоративная буквица, однако строчки никак не желали достигать сознания. Она попробовала ещё раз:

«…волшебный гриб семейства Amanitaceae magica. П.П. достигает в высоту девяти-десяти дюймов. Шляпка диаметром от полутора до трёх дюймов, конусовидной формы, мясистая, с гладким (не рубчатым) краем. Цвет варьируется в красной палитре: от светло-малинового до тёмно-бордового. Как и у других представителей семейства, молодые экземпляры П.П. заключены в своеобразное «покрывало», которое по мере роста гриба разрывается. Его остатки окружают основание ножки, образуя характерную «юбочку», а на шляпке сохраняются единичные…»

Нет, бесполезно.

Она пыталась приструнить навязчивые думы, заключить их в подходящие шкатулочки внутри своей головы, но раз за разом её ментальная дисциплина, такая безукоризненная прежде, давала критический сбой.

Тролль. Преподаватель, одержимый духом потенциального убийцы. Что-то, что Гарри и Малфой скрывают — о, она точно знала, что у них водятся тайны от неё, и это, говоря откровенно, выводило из себя. Не потому, что ей так уж хотелось влезть в их секреты — вот ещё! Просто это было: а) нечестно и б) опасно. Эти двое обладали выдающейся способностью влипать в истории, а недостаток информации помешает ей, когда придёт время помогать им выпутываться из очередной такой.

И вот теперь ещё и тёмный лорд, разгуливающий по Хогвартсу как у себя дома. Ладно, возможно, она и преувеличила немного, всё же дома не пользуются мантией-невидимкой, но в целом… Стоило признать — это укладывалось в общую тенденцию. Никто в школе не контролировал ничего, и даже не собирался. Кроме, возможно, самогó тёмного лорда (то, что он не был номинально взрослым, скорее подкрепляло его легитимность в рамках данной концепции, чем опровергало — взрослые дискредитировали себя более чем полностью уже давно).

Тут до её сознания достучалась очередная ужасная мысль. Гарри ведь говорил ей, завуалированно, как любят в змеином доме, но он точно имел в виду именно это.

«Здесь у нас совершенно другой мир».

До каникул всего две недели, и, когда она сойдёт с поезда на вокзале Кингс-Кросс, сядет в старенький коричневый «Моррис», и мама с папой, по очереди оглядываясь с переднего сиденья, начнут бодро расспрашивать её о том, как прошёл первый триместр в новой школе — что она сумеет им рассказать? Гермиона мысленно порепетировала эту беседу.

— Отлично, пап, у меня наконец-то получилось обзавестись друзьями. Представляешь, один из них самый натуральный тёмный маг, а другой — лопающийся от чувства собственной важности аристократ. И мы с враждующих факультетов, поэтому можем встречаться только украдкой.

— Ну что ты, мам! Абсолютно безопасно. Хотя меня чуть не сожрал тролль, а ещё наш преподаватель по защите от тёмных искусств одержим злым духом. Ага, смешно, я знаю! Но зато с метлы я ни разу не упала, зря ты беспокоилась.

— Нет, пап, с учёбой — никаких проблем, по большинству предметов я — лучшая на курсе. Правда, преподаватель зельеварения унижает меня через слово на каждом занятии. Но мои друзья говорят, что это он из лучших побуждений так себя ведёт.

— Ма-ам! Перестань, ну какие ещё мальчики! Нет, точно никто. Разве что…

Из-за своего сентябрьского дня рождения Гермиона была чуть старше однокурсников. Ей уже исполнилось двенадцать, и, будучи дочерью двух врачей, она не могла не знать, какую опасность таит в себе ближайшее будущее. Гормональный взрыв, который превратит её тело в неуправляемый хаос прыщей и растущих в негигиеничных местах волос, а мозг — в желе без признаков высшей нервной деятельности. И вот сейчас, отследив ход своих мыслей и тот момент, когда к ним примешался неожиданный эмоциональный всплеск, она содрогнулась — что, вот и оно? Неужто — началось?

Она уже мутирует в глупую курицу и скоро сделается копией Лаванды Браун? Станет красить ногти на ногах и складывать губы куриной гузкой (почему-то это называлось «бантиком», хотя Гермиона в упор не видела никакого сходства между декоративным узлом и неестественным положением рта)? Растеряет все свои академические достижения, память, интеллект и способность фокусироваться на задаче, получив взамен фантазии, заставляющие старшекурсниц проводить по сорок минут в ванной как раз тогда, когда кому-то другому требуется срочно вымыть голову?

Нет, только не это!

Никаких мальчиков. Даже если они — абсурдно привлекательные тёмные лорды. Прыгающие поганки — вот что действительно важно.

— Надеюсь, мерзавец, ты подсматриваешь, — мрачно шепнула себе под нос Гермиона и наконец-таки сформулировала следующее предложение для эссе: «Схожесть с мухомором является защитным механизмом, благодаря которому плодовые тела успевают достигнуть зрелости».

* * *

В волшебном мире имелось не так уж много констант — благодаря магии законы натурфилософии следовало считать скорее рекомендациями, чем незыблемыми правилами — но в одной вещи Драко был уверен больше, чем в ежеутреннем восходе солнца. Родители всегда его поддержат. Всегда, во всём и при любых внешних обстоятельствах.

К сожалению, даже с учётом обширных семейных ресурсов, денежных и иных (о которых не принято говорить напрямую), устроить некоторые вещи не было так легко. «Дай мне хоть что-нибудь, — написал отец, — дай предлог», и Драко отлично понял, что тот имел в виду. У них не было доказательств.

Воспоминания несовершеннолетних не рассматривались в качестве таковых судом — идиотское правило, основанное на убеждении, что если ты юн, то с твоей памятью можно безнаказанно вытворять что угодно. Как будто взрослые колдуны были от такого застрахованы! Но идиотское или нет, правило оставалось правилом, а в их распоряжении, кроме воспоминаний, ничего и не было. Колдующего Квиррелла видела одна лишь Грейнджер. Невозбранно резвящегося тролля — все они трое, но материальных следов его существования, опять же, не осталось. Дракона не видел вообще никто, хотя на пожаре побывали все взрослые, а искала его потом половина школы. Малфой весь извёлся, придумывая тот самый предлог — и озарение пришло к нему на диво запоздало, особенно учитывая многолетнюю драму между их семейством и Министерством Магии.

Ну конечно же! В эту игру ведь можно играть и вдвоём! Тёмный артефакт, спрятанный в школе, — достаточный повод для визита министерской комиссии, не так ли?

А ещё — и Драко ненавидел себя за эту слабость, но ничего не мог с нею поделать — ещё ему страстно хотелось хоть ненадолго, хоть одним глазком опять увидеть другую версию своей жизни. Счастливую версию, в которой не существовало проклятия. И вот потому-то он не ответил отцу сразу же, а убедил сам себя, что следует вначале проверить, удостовериться.

Удар, поджидавший его в заброшенном классе по соседству с кабинетом нумерологии, оказался страшен.

— Поттер, проснись! — громким шёпотом потребовал он, без лишних церемоний влезая под полог чужой кровати. — Надо поговорить, срочно.

Ответом ему послужило протяжное шипение — то ли Поттер ругался на парселтанге, то ли просто не нашёл подходящих слов для выражения своего законного недовольства. Он откинул одеяло и сел, отчаянно растирая кулаками глаза. Откуда-то из складок пижамной рубашки вывалился Наг и шлёпнулся ему на колени. Поттер рассеянно подхватил змею рукой.

— Который час? — невнятно пробормотал он, шаря под подушкой в поисках очков. — Нет, не отвечай, не хочу расстраиваться. Пошли в гостиную.

Полусонный, хмурый и нахохленный, укутавшийся поверх своей фланелевой пижамы в плед, сейчас он мало напоминал привычного властного злюку с замашками чистокровного колдуна (да, политкорректная чушь о «первом поколении чистой крови», как ни крути, оставалась политкорректной чушью, утешением для всякого сброда, ни больше ни меньше). Даже гадюка, извивавшаяся в его пальцах и норовившая уползти в рукав в поисках утраченного источника тепла, не сообщала образу Слизеринова наследника надлежащей зловещести. Цапнув по дороге подушку с ближайшего дивана, Поттер прошаркал к камину (из-за наступивших морозов они топились круглосуточно), плюхнулся на ковёр перед самым огнём и поманил Драко за собой.

В общей комнате факультета они были одни — неудивительно, отбой наступил давным-давно, и в эту пору лишь дежурные префекты бодрствовали где-то там в ночи, обходя за́мок дозором, да шнырял полутёмными коридорами Филч, изводимый старческой бессонницей. Заколдованные светильники на потолке и стенах горели в четверть накала, и оттого тени по углам комнаты сгустились и обрели почти осязаемую плотность. Отсвет рдеющих в каминной топке углей ложился на мебель и ковры багряными полосами, раскрашивал лица и руки румянцем, бликовал в стёклах Поттеровых очков. Малфой присел, скрестив ноги, рядом со своим визави и выдохнул:

— Зеркало пропало!

Сонливость слетела с Поттера моментально. Он вскинул голову, запихнул недовольно крутящуюся гадюку в карман и уточнил:

— Ты что, ходил туда? Вот теперь, ночью? Один? Совсем двинулся? — с каждым словом его негромкий голос становился чуть холоднее и чуть злее.

Драко прищурился — критика, хотя и заслуженная, не пришлась ему по вкусу.

— Хочешь сказать, ты — не ходил? Брось, я видел, что тебя тоже зацепило, — огрызнулся он в ответ. Поттер хмыкнул и изобразил на лице то, что по какому-то недоразумению считал улыбкой.

— Кабинет надёжно заперт, — заявил он. — Был, по крайней мере.

Что ни в коей мере не являлось ответом на вопрос — и это само по себе поведало Драко о многом. Да, зацепило, и ещё как. Но вот остальное…

— Ничего подобного, — возразил он. — Там открыто, а зеркала — как не бывало, — на последней фразе у него вырвался дурацкий, совершенно неожиданный всхлип.

Поттер поправил очки, скрестил руки на груди и состроил разочарованно-осуждающую физиономию.

— Малфой, — постановил он, — ты — непроходимый идиот. К этой штуковине нельзя приближаться одному — засосёт только так, и будешь там торчать, пока кто-нибудь из нас не хватится. Это — во-первых. Во-вторых — ночью-то зачем, по отработкам соскучился? Или по штрафным баллам? За грифферов переживаешь, что у них в копилке пустовато, вот и решил уравнять счёт, да? — едко закончил он.

— Мне просто только сейчас кое-что пришло на ум, — принялся выкручиваться Драко. — Смотри, отцу нужен повод притащить сюда проверку. Ну, я и сообразил вдруг — ведь тёмный артефакт же! Как раз то, что нужно. Подумал… гляну, точно ли дорогу запомнил, да и так, вообще…

Поттер его увиливания просёк, конечно, на раз — вздохнул и покачал головой.

— Вот именно поэтому он и запер зеркало, понимаешь?

Драко проглотил изумлённый возглас — что, правда? Тёмный Лорд обеспокоился их душевным благополучием? «Ради Поттера, — одёрнул Малфой сам себя, — он у нас новая правая рука, любимчик». Любимчик повелителя тем временем насупил брови и почесал свой знаменитый шрам.

— А насчёт повода… У нас сам-знаешь-где разве не найдётся ничего подходящего? Подкинем, вот и готово.

Драко сердито всплеснул руками.

— Поттер, не тупи! — воззвал он к логике собеседника. — Про зеркало у кого-то из взрослых непременно есть воспоминания — кто-то ведь его туда принёс. А про что угодно, подброшенное нами — нет, и скажи спасибо, что несовершеннолетних не станут допрашивать, иначе сами же и погорели бы.

Поттер снова раздражённо зашипел, и на сей раз Малфой был практически уверен — ругается. Звучало довольно круто, хотя и совершенно непонятно.

— Да, жаль, — раздосадовано подытожил Поттер. — Действительно, такой шанс из рук уплыл. А просто воспоминаний недостаточно? Или показаний под зельем правды?

— Где основания для допроса? — уныло возразил Драко. — Опять нужен предлог — предлог для предлога, Мордред бы его побрал… Чем докажешь, что артефакт нам не примерещился? Напоминаю — нас будут слушать не больше, чем садовых гномов. Мы — дети, — в последнее слово он постарался вложить максимум сарказма. Поттер дёрнул углом рта — видать, пришлось по живому. Разговор с крёстным у них не задался, это уж точно — при кратком пересказе их беседы у Поттера только что яд изо рта не капал.

Они помолчали. Потрескивал камин, язычки пламени метались над россыпью угольков в беспорядочном, но завораживающем танце. Наг, под шумок удравший из хозяйского кармана, свернулся на ковре клубком. Драко вспомнилось, как недавно он крался по коридорам и лестницам спящей школы, вздрагивая и замирая от каждого всхрапа портретов на стенах. Казалось, это было не пару часов, а пару дней, а то и недель назад. И повезло же не встретить никого по дороге, не иначе — сам Салазар уберёг! Собственная эскапада вдруг открылась Малфою в совершенно ином свете.

— Что-то я и вправду… совсем дурак, — повинился он вслух. — Не надо было ходить. Особенно одному. Всё равно письмо только утром смогу отправить… — тут Малфой совсем закручинился. Придётся отписать отцу, что повод, столь ему необходимый, Драко умудрился прошляпить.

— Проехали, — махнул рукой Поттер. — Я погорячился, прости. Это не ты — это всё зеркало, чтоб ему. Желание сердца, — передразнил он скачущий говорок грязнокровки.

Да, уела она их знатно, нечего сказать. Драко нехотя признал перед самим собой, что от Грейнджер в действительности всё-таки имелась польза. Да и как иначе! Раз Тёмный Лорд нанёс им визит, а девчонка не только пережила его, но и сохранила при себе язык и весь набор конечностей, то, следовательно, её полезность признавалась на высочайшем уровне, и не Малфою это оспаривать. Вслед за тем новая мысль пришла в ему в голову — и такая, что он аж простонал сквозь зубы.

— Ты чего? — всполошился Поттер.

— Мерлиновы яйца! — экспрессивно пояснил Драко. — Квиррелла бы туда!

Поттер пристукнул кулаком по бедру и выдал тираду в духе Маркуса Флинта — длинную, витиеватую и сплошь нецензурную.

— Вот тот бы точно увяз по маковку — представь только, что там могут быть за «желания сердца»! — морщась и покусывая губы, подхватил он.

— Один взгляд — и бери его, тёпленького, голыми руками! — согласился Малфой. — Или — силенцио, а дверь запечатать… и сам бы сдох тихонько за пару недель…

— Сука!

— Ага, вот и я о чём…

— Так, — провозгласил Поттер после длительного молчания, полного осознания упущенных возможностей. Драко подобрался — он уже знал этот тон. И то, что за ним следовало обычно.

— Так, — повторил посланец демонического хаоса, скромно именующий себя Гарри Поттером, — а ведь Мордредову стекляшку придётся найти. Давай-ка подумаем, друг мой, как это сделать.

И были тому виной очки, в стёклах которых отражалось кровавого цвета пламя, зубы, обнажившиеся в диковатой усмешке, широкий вдавленный зигзаг на лбу, выглянувший из-под растрепавшейся чёлки, или общее выражение лица — но на секунду он показался Малфою значительно старше своих одиннадцати с половиной лет.

* * *

Утро понедельника принесло с собою парочку новых неожиданностей — как будто прежде Гарри грозило хоть на минуту заскучать.

Первая из них состояла в том, что место за преподавательским столом, пустовавшее уже месяц с лишним, снова оказалось занято.

Кабы не рост, Гарри ни за что не признал бы Хагрида в этом лысом, как яйцо, детине. Без своей выдающейся лицевой растительности полувеликан смотрелся диковато — он оказался моложе, уродливее и куда менее добродушным на вид, чем мерещилось прежде. Настоящая разбойничья рожа — впрочем, нельзя отрицать, что свою лепту в этот новый облик внесли шрамы. Ожоги от драконьего пламени невозможно было залечить бесследно, как и отметины от по-настоящему тёмных проклятий, и потому физиономия лесничего напоминала карту морских глубин, исполненную во всех оттенках багрового и малинового. Уши словно бы обмылились, да и губы выглядели как-то странно, зато оба глаза уцелели — считай, повезло.

Хагрид с аппетитом пожирал овсянку, сжимая ложку в кулаке, точно совсем маленький ребёнок. Время от времени комья каши вываливались обратно в миску из его рта. Гарри поспешно отвёл глаза — младший Уизли, прозванный за безупречные застольные манеры Хомяком, и то трапезничал опрятнее. Остальные слизеринцы продолжили украдкой бросать взгляды на погорельца. Тихий злорадный шепоток гулял вдоль факультетского стола — змеи наслаждались делом рук Салазарова наследника.

Что до второй неожиданности, то она заключалась не во внезапном прибытке, а в столь же внезапной недостаче. Директорское кресло — Гарри всё ещё тянуло назвать его «троном» — пустовало, и эта пустота приковывала к себе внимание не хуже, чем иммигрант с Ямайки в баре, облюбованном скинхедами. Та часть неизменных и неизбежных сплетен, сопровождавших каждый завтрак (Гарри постепенно привык к ним и научился воспринимать как аналог новостной передачи по радио), которая не касалась Хагрида, была посвящена Дамблдору.

— Отправился с гоблинами договариваться насчёт стройки, — авторитетно заявила Паркинсон, ковыряясь вилкой в омлете. — Их прорабы — сущий кошмар, дерут втридорога…

— А ты откуда знаешь? — разинула рот Милли Булстроуд. Она, недалёкая, медлительная и рассеянная, вечно плелась в хвосте — как в фигуральном, так и в совершенно буквальном смысле.

Панси задрала и без того курносый нос:

— Уши мою с мылом, в отличие от некоторых! Я слышала, как Деррик сказал Монкли, что Нортон сказала ему, что Бейли слышал, как Флитвик ругается.

Милли захлопала глазами — и на сей раз не она одна. Тео нахмурился, Блейз поскрёб в затылке, а Ллевелин закрутил головой в ожидании пояснений. Гарри тоже не вполне уловил суть — но продолжал методично расправляться со своим завтраком. Паркинсон сама всё растреплет, нужно только подождать. Он наколол на вилку кусок жареной сосиски, тщательно прожевал, нацелился на следующий — и тут Панси предсказуемо прорвало.

— Да ну, вы что — не знаете, что он терпеть не может гоблинов? — воскликнула она, звякнув столовыми приборами о тарелку от переизбытка чувств.

— Флитвик-то? — поразился Пайк. — Так он же сам — полугоблин!

Панси усмехнулась.

— Вот именно, дорогуша, — промурлыкала она.

— Это, кстати, правда, — вступилась за подругу Гринграсс, кроша свой ежеутренний одинокий тост. — При мне он однажды ляпнул, вы не поверите: «хороший гоблин — дохлый гоблин»!

— Какая драма, — скучающе прокомментировал Драко, дотоле молчаливо черпавший ложечкой желток из яйца всмятку. — Вот что значит — жить в разладе с собой. Панс, ближе к теме, я умоляю.

Паркинсон важно надулась — при её пухлых щеках зрелище вышло комичное.

— Так вот, Флитвик на дух не переносит гоблинов. И он сказал вчера: «Я бы этим сквалыгам разве что виселицу сколотить доверил, чтоб на ней же их и вздёрнуть». Ну, дошло теперь? — изрекла она.

— А-а-а…

Разговор свернул на обсуждение рынка наёмной рабочей силы. И почему это гоблинам достаются все подряды на строительство и ремонт, в то время как честные волшебники сидят без работы? Куда смотрит Министерство? Добро бы коротышки брали дешевизной, так ведь нет же… «Взятки!» — постановил первый курс Слизерина и дружно осудил — нет, не само явление, а его направленность. Покровительствовать нелюди в ущерб магам — какая низость! Толерантность зашла слишком далеко — такими темпами они дождутся кентавра, оборотня и великана в профессорах Хогвартса!

— Я серьёзно, — кипятился Блейз, по одному отгибая пальцы. — Гоблин есть? Есть. Призрак есть? Есть. Даже зомби, Салазар спаси нас всех — зомби тоже есть! Ой, да ладно тебе — классика же, присмотрись! Дафна, ну скажи хоть ты ей…

Гарри слушал вполуха. Итак, директор убыл согласовывать сметы — и, учитывая занудный нрав и дотошность гоблинов (а Гарри, имевший с ними дело аж целых два раза, считал себя знатоком), будет отсутствовать весь день. Это точно следовало как-то обернуть себе на пользу — но вот как именно?

— Оп! Береги посуду!

Почтовые совы одна за другой приземлялись на плечи владельцев. Ртуть, неся на своих громадных крыльях хаос и разрушение, рухнул рядом с Драко и вцепился в край столешницы. Малфой принял у него посылку и привычным жестом распустил бечёвку.

— Это мне. Это — тебе, Поттер. Дамы, это — вам, прошу…

Утренний ритуал шёл по накатанной. Гарри развернул шоколадку, впился в неё зубами — с солью, вот это фантазия у кого-то! — и тут его озарило.

Труднее всего оказалось — ждать. К началу урока чар он уже весь извёлся — а предстояло ведь как-то вытерпеть целых пять, с перерывом на обед. И, разумеется, сегодняшнее заклинание — они приступили к освоению «репаро» — давалось ему так же из рук вон плохо, как и все предыдущие. Ради интереса Гарри попробовал сразу обойтись без вербальной компоненты. Но, как старательно он ни визуализировал желаемый результат, размахивая волшебной палочкой до боли в запястье — итог его усилий был нулевым. Расколотая чашка оставалась расколотой.

— Пст! — раздалось сзади, и чей-то тонкий пальчик потыкал его в спину. Гарри, не оборачиваясь, отправил его владелице своё коронное невербальное беспалочковое — сто раз ведь говорил, что ей нельзя пока с ним заговаривать при посторонних! Послышался стук и шуршание, будто кто-то лягнул свою парту от внезапной боли, но, тем не менее, записку, спланировавшую через плечо, явно левитировала уверенная рука. Раздражённо вздохнув, Гарри украдкой развернул клочок пергамента.

«ПОПРОБУЙ НА ЗМЕИНОМ», — написала Гермиона. В отличие от Тома (и от него самого, хотя Гарри был всё ещё сказочно далёк от высот каллиграфии), девчонка не утруждала себя даже попыткой изобразить прописные буквы, корябала себе преспокойно печатными[86]. Как маггла — учить её ещё и учить!

Но сам совет показался Гарри стóящим внимания. Уж всяко лучше матерщины, в которую он неизменно скатывался от отчаяния и злости. Как там переводилось это проклятое «репаро» с латыни?

— Чинись давай, убожище, — угрюмо велел он, потыкав в чашку кончиком волшебной палочки. Успеха он не ожидал — и тем удивительнее оказался результат.

Фарфоровые осколки скользнули друг к другу, слиплись, слились — и, спустя мгновение, целёхонькая кофейная чашка с трогательной росписью в виде букетика незабудок на боку стояла на парте перед ним. Он щёлкнул ногтем по краю — чашка весело тренькнула в ответ.

Салазар и Том оба могли гордиться Гарри. Им следовало бы, кроме шуток — потому как Гарри не сделал ровно ничего из того, что сразу пришло ему на ум. Он не воспроизвёл вслух очередной шедевр словесности от Флинта, не захохотал, как умалишённый, не пустился в пляс в обнимку с Флитвиком и не расцеловал в обе щёки Гермиону. И уж тем более не грохнул чашку об пол с воплем: «Наконец-то! Да-а-а!»

Вместо этого он аккуратно обхватил её пальцами, поднял на уровень лица и немного повертел. Сзади завозились, завздыхали — Гермиона увидела.

— Профессор, — сказала она странным придушенным голосом, и Гарри не выдержал — в нарушение собственного правила он всё-таки обернулся, — у Поттера получилось, смотрите!

Гарри думал увидеть на её лице злость. Слёзы, возможно. Обиду. Что-нибудь подобное. Она так разозлилась, когда он первым заставил взлететь то злосчастное перо. Но вместо этого наткнулся на сияющий взгляд — тот самый взгляд, который напоминал о запрещённых веществах, употреблённых в неразумном количестве, и заставлял что-то в глубине его естества требовать новую дозу, и ещё, и ещё.

Она была в восторге. Полном, безраздельном, безоговорочном.

Больше всего на свете Гермиона Грейнджер обожала похвалу. Но сразу же вслед за той, на почётном втором месте, располагались чудеса. Магия во всём многообразии своего могущества.

— Превосходно, просто замечательно! Плюс пять баллов Слизерину. Так держать, мистер Поттер! — писклявый голос Флитвика, казалось, доносится из какой-то другой реальности. Он имел не больше значения, чем шорох снежинок за окном. Никто из них не обратил на него внимания — здесь и сейчас существовали только они вдвоём.

Медленным, игривым жестом Гермиона указала на осколки перед собой.

— Репаро, — произнесли её губы, двигаясь с преувеличенной чёткостью, и чашка, парная чашка из того же сервиза, если не вообще та же самая, размноженная при помощи колдовства, оказалась в её руках. Она отсалютовала ею, словно бокалом вина, как делают, завершая праздничный тост.

Улыбка на её лице сияла ярче люмоса. Это был вызов. И Гарри — наконец-то, наконец, о да — мог принять его на равных.

— Профессор, — сказал он, — кажется, у мисс Грейнджер тоже получилось.

Сдвоенная трансфигурация прошла как в тумане. Гарри честно конспектировал лекцию о преобразовании воздуха в живые и неживые объекты, но ум его был рассеян, и мысли блуждали максимально далеко от сотворения птичек, бабочек, снежинок и орхидей. Он снова и снова переживал свой триумф. Даже таскающийся следом призрак не испортил его приподнятого настроения. Тоска и нетерпение, навеянные ожиданием окончания уроков, потерялись в сладкой дымке мечтаний.

— Почему рядом с Поттером опять привидение? — шепнула Лаванда Браун своему соседу слева. Уизли, а это был именно он, втянул голову в плечи и уже раскрыл было рот, чтобы извергнуть из себя очередную гадость, — но Гарри его опередил.

— То души убиенных, — загробным голосом возвестил он. — Они везде следуют за мною по пятам. Не бойся, подойди поближе, рассмотри внимательно. На твоём месте я бы тоже интересовался будущей карьерой.

Сегодняшний дух, какой-то совсем мелкий пацан в одеянии монашка, надо сказать, идеально подходил на роль «убиенного». Круче было бы только продемонстрировать тауэрских принцев[87]. Гриффера заткнулись — но таращиться продолжили. Гарри подпёр голову рукой и послал Лаванде нежную улыбку.

В обед на него насел Драко — тот ничего не понял из случившегося на чарах, но чуял — что-то произошло, и это нечто важное. Когда Гарри объяснил про парселтанг, Малфой впал в глубокое раздумье.

— А забавно, — выдал он наконец, когда они прикончили по второй чашке чаю и поднялись из-за стола. — Знаешь, считается, что легче всего даются заклинания на родном языке. Проверить это не так-то просто, но, например, «глиссео» выводят от французского «glisser», и у меня оно действительно получилось с первого же раза. Если эта теория верна, то, выходит, ты научился шипеть раньше, чем болтать по-английски. В чём-то даже логично…

Всю гербологию они развлекались тем, что Гарри исподтишка обстреливал Рона комочками драконьего навоза. Левитационные чары теперь слушались его беспрекословно, а дерьмо крылатых ящеров воняло так, что аж слёзы на глаза наворачивались. Крошка тут, другая — там, и вот уже Уизли приобрёл аромат, находящийся в полной гармонии с его внутренним миром. Правда, в какой-то момент они увлеклись, и прыгающие поганки чуть не удрали из садка, но Драко вовремя заметил попытку к бегству и успел захлопнуть крышку.

Последним уроком в понедельник шла защита от тёмных искусств, и тут настало время отложить веселье в сторону. Драко, Винс и Грег обступили Гарри с трёх сторон, точно телохранители. Все четверо держали палочки наготове — и вот таким-то боевым порядком, печатая шаг, они и вошли в пропахший чесноком и гниющим мясом кабинет.

Толстые за́мковые стены превращали оконные проёмы первых четырёх этажей в подобия туннелей — лишь башенные окна имели привычные подоконники. По-своему, это было весьма удобно — широкие и глубокие оконные ниши идеально подходили для того, чтобы залезть туда с ногами, привалиться боком к зарешечённому переплёту и наслаждаться чтением, кружкой горячего шоколада или же просто, обняв руками колени, вглядываться в дождь, изображая из себя байронического героя[88] — непонятого, загадочного, страдающего и полного презрения к окружающему миру.

Правда, сейчас дождя не было. Даже снег идти перестал. Зато байронический герой — был. Гарри поспешно вернул на положенное место отпавшую челюсть.

— Захотелось, знаешь ли, сменить обстановку, — изрёк в пространство высокий, статный и темноволосый юноша, косясь на мир вокруг себя презрительным взором. Печать страданий, порождённых вечным недопониманием со стороны окружающих, лежала на его бледном челе. — Не пялься, ради Салазара, и не загораживай двери.

----

[85] «Tall, dark and handsome» (англ.) — фраза, используемая для описания привлекательного мужчины. Она происходит из дешёвой романтической литературы, выпускавшейся в начале XX века.

[86] Как и большинство её сверстников к тому времени. Иногда прописными, но без связок между буквами, или смесью этих двух вариантов. Во втором фильме Поттерианы, в сценах с дневником Риддла, это показано прямо очень наглядно. Дело в том, что в маггловских школах все давно перешли на шариковые ручки, которыми безразлично какие буквы писать, хоть хангыль. А вот пером — нет. Писать пером печатные буквы сложно: очень много отрывов от бумаги, а каждое новое касание после отрыва — это потенциальная клякса (и вот откуда взялся классический безотрывный способ письма). К тому же, и скорость написания именно печатных букв пером будет ниже. Так что Том совершенно обоснованно шпынял в своё время Гарри за «никуда не годный» почерк, а Гарри теперь обоснованно фыркает на Гермиону.

[87] Эдуард V (12 лет) и Ричард Шрусбери, герцог Йоркский (9 лет). Сыновья Эдуарда IV и Елизаветы Вудвилл. После смерти их отца в 1483 году дядя по отцовской линии, регент Эдуарда, герцог Глостер, поселил их в Тауэре. Затем дети… просто тихо исчезли, а герцог стал королём Ричардом III. Считается, что тауэрские принцы были убиты по его приказу. До сих пор в ходу рассказы об их призраках, являющихся в замке. В 1670-х два детских скелета были найдены под лестницей, но их принадлежность принцам так никогда и не была доказана.

[88] Совсем вкратце — это доктор Хаус. Вот он — типичный байронический герой. Ещё граф Монте-Кристо, мистер Рочестер и Хитклифф.