Поцелуй Смерти (джен)

На часах было без четверти восемь, когда злой как черт Дин Томас разбудил меня заклинанием Aguamenti.

Под правым глазом у Томаса красовался здоровенный фингал. Когда я, безропотно вытирая лицо сухим концом простыни, поинтересовался у приятеля, где он обзавелся «такой прелестью», Дин назвал меня идиотом. Чуть позже вездесущий Финниган рассказал, что фингал Томасу поставил я — оказывается, когда Дин пытался разбудить нас с Гарри к завтраку, я кинул в него ботинком.

— С добрым утром, Уизли! — За слишком звонкий и жизнерадостный голос Симуса хотелось прибить. — Ну вы с Поттером и даете!.. Где вас полночи носило? Твой братец Перси вчера весь факультет на уши поставил.

Я с силой потер ноющую шею (кажется, вчера все-таки потянул мышцу), разминая, и встряхнул головой, чтобы немного привести в порядок мысли. Невыносимо хотелось спать — я готов был обменять все свои плакаты с «Пушками Педдл» на пятнадцать минут блаженного покоя. От Симусовской болтовни голова болела так, что казалось, будто кто-то вкручивает мне в виски толстые стальные шурупы. Остро хотелось сочувствия и понимания.

— Финниган, иди куда шел, — почти беззлобно отозвался я, самоотверженно борясь с желанием упасть обратно на кровать и спрятать голову под подушку.

В ближайшем к моей кровати углу комнаты что-то зашуршало, и уже через несколько секунд оттуда на свет выбрался Снейпус. Паучок целеустремленно шевелил лапками, двигаясь в мою сторону, и, кажется, собирался оказывать мне поддержку, в которой я так нуждался. Я вздохнул и наклонился, подставляя Снейпусу открытую ладонь.

Несмотря на яростные протесты Симуса и вялые — Дина и Гарри, мой «питомец» прочно обосновался в спальне гриффиндорских мальчиков. Он сплел себе в углу роскошную многоярусную паутину, к которой эльфы-домовики не решались даже приблизиться, и покидал свое убежище крайне редко — исключительно чтобы поиграть или «побеседовать» со мной. Своими повадками Снейпус иногда ужасно напоминал мне преданного пса.

— Завтрак я уже проспал? — полуутвердительно произнес я, ни к кому конкретно не обращаясь.

Снейпус сочувственно пошевелил лапками. Кажется, он хотел сказать, что готов поделиться со мной добычей и интересовался, как я отношусь к жирным осенним мухам.

— Конечно, проспал. — Если бы я не знал Симуса, подумал бы, что тот надо мной издевается. — До первой пары пятнадцать… нет, уже почти десять минут осталось. Буди Поттера, и собирайтесь быстрей. Мадам Спраут сегодня тотальный опрос обещала.

Я покосился на мирно спящего на соседней кровати друга (интересно, почему Томас не стал будить его?), тяжело вздохнул и принялся искать свои старенькие ботинки.

По закону подлости первой парой в моем субботнем расписании стояла Травология. Этот предмет я не особенно любил, и, что более важно, он вполне отвечал мне взаимностью. На занятиях у мадам Спраут я «блистал» почти так же, как Невилл на зельеварении — разве что, мои неуспехи не оборачивались катастрофой для всех находящихся в помещении студентов. Пересаженные мной мандрагоры загибались, не желая приживаться на новом месте. Жгучая атенница норовила ужалить ядовитыми щупальцами, безошибочно выделяя меня из всех посетителей ее теплицы. Гной бубонтюбера, который нам поручали собрать, неизменно оказывался на моей рабочей мантии.

В общем-то, все вышеперечисленное было одной из причин, побудивших маму назначить именно меня ответственным за наш семейный огород. Но тут уж, как говорится, нашла коса на камень… Несмотря на все старания мамы, я так и не воспылал пламенной страстью к садоводству. Несмотря на все мои старания, наш огород по-прежнему процветал и плодоносил.

Оглядывая комнату в поисках обуви, я малодушно размышлял, стоит ли нарываться на неприятности с утра пораньше — Травологию невыносимо хотелось прогулять.

— Гарри! — Наконец, решив про себя сложнейшую дилемму (совесть читала мне нотации голосом Гермионы — я просто не мог ее ослушаться), я попытался разбудить друга.

Гарри очень четко и внятно произнес: «Expelliarmus!» — и попытался, не открывая глаз, найти волшебную палочку в одном из карманов своей мантии. К моему большому счастью, спал он все-таки не в мантии, а в пижаме — поэтому и только поэтому я избежал счастливой участи быть впечатанным в стену.

— Гарри, вставай. Нам пора на Травологию. — Я легонько потряс Поттера за плечо, на всякий случай держа наготове собственную палочку.

Времени было в обрез, и я всерьез прикидывал, не взять ли мне пример с Дина устроив другу «душ в постель».

В конце концов удалось обойтись без крайних мер. Гарри сопротивлялся пробуждению яростно, но недолго. Прицельно запустив мне в живот подушкой, друг открыл-таки глаза.

— Я проспал? — первым делом поинтересовался он.

Утвердительных интонаций в его голосе было раза в три больше, чем вопросительных.

— Мы проспали, — «утешил» я друга. — Но пока — только завтрак. А на Травологию у нас еще есть шанс прийти вовремя.

Гарри резко сел на кровати. Какое-то время он просто молча смотрел на меня снизу вверх, потом коснулся тыльной стороной ладони своего лба и произнес очень тихо, почти на грани слышимости.

— Он злится. Он очень-очень злится.

Признаюсь честно, с утра я, как правило, соображаю плохо, поэтому смысл этих странных фраз дошел до меня не сразу. Далеко не сразу. Я чуть было не спросил Поттера: «Кто злится? Ты вообще о чем?»

— У тебя опять?.. — Я выразительно постучал себя по лбу согнутым указательным пальцем.

Гарри скривился, как будто у него разом заныли все зубы, но все же кивнул.

Плохо дело.

— Он был в том особняке на окраине кладбища. Снейп говорил правду: теперь Волдеморт знает… — друг замолчал на мгновение, но потом все-таки решился закончить фразу: — Знает, кого ему нужно искать.

— Так и чем он недоволен?

Мое настроение в тот день можно было назвать откровенно пофигистическим. Недосып был тому причиной или «тролль» по Травологии (который мне, несомненно, светил в ближайшем обозримом будущем) — я понятия не имел.

Поттер пожал плечами.

— Не знаю. Кажется, он разочарован. Мне трудно разобраться. Его эмоции текут у меня в голове сплошным потоком. — Друг с силой потер покрасневшие глаза. — На этот раз образы были какие-то совсем уж нечеткие. Я, вроде бы, видел огонь…

— По-моему, огонь — знак благоприятный, — совершенно не к месту вспомнил я один из уроков Трелони. — Сулит успех в делах и много удачных неожиданностей.

— Надо бы с Малфоем поговорить. Когда он в себя придет. — Друг был всецело погружен в свои мысли и меня совсем не слушал. — О Волдеморте и об этом доме…

«Если он в себя придет», — хотел поправить я. Но не стал.

Решил, что с пессимизмом надо завязывать.

* * *

— Lophophora divina или, иначе говоря, пейотль божественный относится к классу Двудольных, семейству Кактусовых, — вдохновенно вещал Джастин Финч-Флетчли, устремив мечтательный и немного отрешенный взгляд в потолок (то есть, в данном случае, в прозрачную крышу теплицы). — Наиболее распространен в Северной Америке. Достоверно известно, что еще древние индейцы знали о магических свойствах пейотля и употребляли его при различных обрядах…

Ну, кому-то все это, может быть, действительно было достоверно известно. Но уж точно не мне. Я мог сказать совершенно определенно: про эту лофофору (или как ее там?) мне лично до сегодняшнего дня никто не рассказывал.

Увы, кажется, именно она, проклятая лофофора, и была главной темой тотального устного опроса, на котором я в тот момент присутствовал.

Как вы, наверное, уже поняли, я не очень удачливый человек — таким вот уродился.

— Совершенно правильно, мистер Финч-Флетчли. Пять баллов Хаффлпаффу. Мисс Браун, а что вы мне можете рассказать про условия выращивания пейотля божественного?

Лаванда очень медленно, с явной неохотой поднялась со своего места, сделала глубокий вдох и неуверенно забормотала что-то про «сухую зимовку» и «почву с минимальным содержанием гумуса». Смотрела она при этом почему-то тоже в небо — сквозь толстое стекло крыши парника.

Мне было совершенно непонятно, что же они с Джастином такого там, в небе, видели?

— Гермиона, когда мы вчера возвращались от Снейпа, вас с Крамом уже не было в том коридоре, — раздался слева достаточно громкий шепот Гарри.

Я моментально повернулся к другу, сделал страшные глаза и легонько пнул его под столом в голень. Нет, в самом деле, если Гарри считал, что обсуждать на устном опросе по Травологии наши вчерашние приключения — это хорошая идея, то я был просто обязан его разубедить.

— Вас Филч нашел? — Гарри пнул меня в ответ и, как ни в чем не бывало, продолжил задавать вопросы.

— Гарри, не мешай. — Гермиона и без «подсказок с неба» знала все про условия выращивания лофофоры, причем явно лучше, чем Лаванда, и, само собой, рвалась ответить. — Нет, я решила сама отлеветировать Крама к мадам Помфри.

— Ну, вообще, верно — мало ли, что могло с ним случиться…

— Я его чуть не уронила, — слегка покраснев, призналась вдруг подруга. — С лестницы. Представляешь, у меня вдруг палочка в руке дрогнула.

Стыдливый румянец Гермионе очень шел. Серьезно, у нее кожа краснела правильно. Как говорит папа, «на скулах расцветали два пиона».

У меня от переизбытка эмоций всегда краснели уши, и это было как-то совсем не поэтично (вы хоть раз слышали поэтичное сравнение про краснеющие уши?). У Перси румянец проступал на шее — причем не равномерно, а пятнами, отчего братец становился похожим на больного лишаем. У папы и Чарли к покраснению были склонны только выступающие части лица: скулы, нос, подбородок и, совсем немного, лоб. У мамы и Джинни алым (прямо-таки помидорным) цветом наливалось все лицо целиком. А у Билла, Фреда и Джорджа я румянца на лице вообще не видел ни разу.

В общем, в моей семье краснеть не умели, поэтому я всегда почти с затаенным восторгом наблюдал за Гермионой, которой это загадочное действо с блеском удавалось.

— К счастью, он в этот момент пришел в себя, — подруга нервным жестом заправила за ухо прядь волос, одну руку она по-прежнему держала поднятой, выражая готовность ответить на вопрос. — Крам действительно очень мужественный человек: в полубессознательном состоянии практически сам до Больничного крыла дошел. Я только немного помогла.

Мне подумалось, что у болгарина был самый обычный шок. Но Гермиона, очевидно, считала иначе.

— Он все время повторял: «Не надо, я очень тяжелый. Извините».

— Представляю, как мадам Помфри удивилась…

— … я вижу, вы готовились к опросу, мисс Браун. Три очка Гриффиндору. Тем не менее, тема раскрыта не до конца. Мисс Грейнджер, кажется, вы хотели дополнить ответ мисс Браун?

Гермиона, которая, разумеется, благополучно прослушала почти весь ответ Лаванды, покраснела еще сильнее. Тем не менее, она поднялась со своего места.

— Извините, мадам Спраут, не могли бы вы повторить вопрос?

Профессор удивленно приподняла брови, но просьбу ее выполнила.

И Гермиона, устремив взгляд в заоблачную высоту, начала вдохновенно что-то пересказывать.

— Гарри, одолжи мне очки на минутку.

Друг машинально потянулся к своим «стекляшкам», но тут же спохватился:

— Зачем они тебе?

— Может быть, твои очки мне помогут. Кажется, у меня что-то со зрением. Все явно видят в небе какие-то буквы, а я почему-то — только облака.

Гарри тоже поднял голову и посмотрел на небо. Потом на меня. Потом опять на небо. Наконец он потер указательным пальцем свой знаменитый шрам на лбу и совершенно серьезно произнес:

— Я тоже вижу только облака, Рон. Может быть, тебе стоит сходить к Дамблдору?

* * *

Когда мне было лет десять, я очень боялся, что в Хогвартс меня примут на Слизерин. Понятия не имею, откуда во мне взялся этот страх: то ли Фред с Джорджем в очередной раз «удачно» пошутили, то ли папино вечное «все-гады-и-мерзавцы-учатся-на-Слизерине-держись-от-них-подальше-сынок» было виновато… Трудно сказать. Но мне даже сны на эту тему снились.

Я тогда не знал, как проходит церемония распределения: все те же близнецы кормили меня историями про сражения с троллями, драконами и оборотнями, а Перси, который честно сообщил про Шляпу, я не очень поверил. В моих кошмарах профессор Дамблдор (на тот момент я его вживую не видел ни разу, так что все мои представления о великом директоре Хогвартса ограничивалось карточкой из упаковки шоколадных лягушек и фразами из разговоров родителей) строго смотрел на меня сверху вниз, сдвинув к переносице густые брови, и громоподобным басом произносил: «А вас, молодой человек, мы можем принять только на факультет Слизерин».

У меня была самая настоящая психологическая травма.

Самое интересное, больше всего в перспективе учиться на Слизерине меня пугала даже не возможность приобщения к миру «гадов-и-мерзавцев» и вовсе не то, что именно на этот факультет когда-то распределили Сами-Знаете-Кого. Нет. Просто у меня же пять старших братьев, и все они попали на Гриффиндор. Понимаете? И Джинни должны были распределить на Гриффиндор — в этом я почему-то ни капельки не сомневался.

Я стал бы первым слизеринцем в семье со времен прабабушки Лизандры.

Мама говорила бы соседке миссис Фосетт: «Мы, конечно, ужасно расстроились: наш маленький Ронни попал на Слизерин. Ты подумай только!» А папа горестно вздыхал бы и изредка, выпив в честь праздника стакан-другой огневиски, с чувством произносил: «Они непременно сделают из него гада и мерзавца. Представьте только, я буду отцом гада и мерзавца…» Сейчас, став старше, я понимаю, что на самом-то деле они, конечно, ничего такого бы не говорили (ладно, ладно, если честно, я в этом до сих пор не очень уверен).

А потом настал День Большого События. И на мою голову опустилась сама Распределяющая Шляпа.

И что же? Шляпа, едва коснувшись моего затылка, скучающим голосом спросила: «Еще один Уизли?» — и сразу же объявила: «ГРИФФИНДОР!»

Кроме меня вопроса Шляпы никто не слышал. А мне вдруг стало так обидно: «еще один Уизли» — как будто у меня и нет вовсе собственного имени, есть только это пренебрежительное «еще один». Один из толпы, человек без лица — кому бы, скажите на милость, такое понравилось? И я как-то очень быстро забыл все свои кошмары, более того, мне вдруг даже захотелось, чтобы меня распределили на Слизерин.

Но меня к тому моменту уже распределили на Гриффиндор, и мама, узнав об этом, сказала соседке миссис Фосетт: «Хорошо, что к братьям попал — за нашим младшеньким глаз да глаз нужен». Ладно, на самом деле, я понятия не имею, что мама ей сказала, но, думаю, именно это.

Ситуация, в которой я оказался сейчас, вызывала у меня ассоциации именно с «историей про распределение».

Каждый, кто узнавал о моих потусторонних «сверхспособностях», в дальнейшем начинал ходить мимо меня на цыпочках и говорить со мной только шепотом. Ну, это, конечно, преувеличения, но общий-то смысл понятен. И Дамблдор, и Гермиона, и даже Гарри — все они боялись. Не меня, конечно (хоть это хорошо!), а за меня. Как будто я все-таки страдал какой-то неизлечимой болезнью, и жить мне оставалось месяц-два — не больше. Друзья переживали, и меня это тоже неслабо нервировало. Они постоянно беспокоились о моем самочувствии и, если вслух ничего не спрашивали, то просто вглядывались в мое лицо внимательно и встревожено. В какой-то момент я понял, что они чуть ли не каждое свое слово тщательно продумывают и оценивают — Гарри в меньшей степени, а Гермиона — на все сто процентов.

Сказать, что меня это выводило из равновесия, значит не сказать ничего.

И тут Дамблдор раскрывает мой Страшный Секрет Снейпу, а Снейп — вот так номер! — продолжает относиться ко мне всего лишь как к «еще одному недоумку Уизли». И не собирается ходить вокруг меня на цыпочках. И баллы с Гриффиндора по-прежнему снимает, совершенно не опасаясь, что я, скажем, могу выйти из себя и устроить Мерлин-знает-что.

И, представьте себе, меня это не устраивало.

В идеале, если на то пошло, все должно было быть как раз наоборот: чтобы Гарри и Гермиона вели себя, как раньше, а Снейп боялся на меня даже косо взглянуть. Но, как обычно, со мной свои планы госпожа Судьба не согласовывала, поэтому получилось то, что получилось.

Итак, Снейп продолжал смотреть на меня, как на полевого слизня… Хотя нет, о чем это я? На полевых слизней он смотрел с куда большим уважением: ведь они являются важным компонентом для целого списка крайне интересных и полезных зелий. А «этот недоумок Уизли»? Да что с него вообще взять!

— Минус пять баллов с Гриффиндора, — сухо произнес наш всеми любимый профессор, открывая дверь в кабинет своего предшественника.

— Добрый день, сэр. — Гермиона благоразумно сделала вид, что предыдущая фраза Снейпа была обращена вовсе и не к нам. — Мы просим прощения за беспокойство, но не могли бы вы…

— Разумеется, нет, Грейнджер. — Зельевар вышел в коридор и тут же захлопнул дверь за спиной. — А вы, — он перевел взгляд на нас с Гарри, — немедленно отправляйтесь на занятия.

Если можно было так сказать, Снейп выглядел даже хуже чем обычно — гигантские мешки под глазами, в которых без труда поместилось бы все содержимое банковского сейфа нашей семьи в Гринготтсе, определенно его не красили.

— Но они уже закончились, сэр, — явно хорошенько не подумав, заявил друг.

— Лжете, Поттер. У вас и Уизли сегодня Прорицания с профессором Трелони до половины первого. Минус еще десять баллов с Гриффиндора за эту наглую…

— Мы всего лишь хотели узнать, как себя чувствует Малфой, — возможно, несколько более раздраженно, чем следовало, произнес я. — Очнулся он или нет?

На несколько мгновений в коридоре воцарилась тишина.

Легонько дребезжали оконные стекла — сегодня снаружи было особенно ветренно. Волновалось хогвартское озеро. Откуда-то очень издалека доносился лязг ржавых рыцарских доспехов — Пивз опять проказничал, не иначе.

В кабинете Прорицаний действительно уже минут пятнадцать как начались занятия. И Трелони, подслеповато щурясь, наверняка искала среди учеников Гарри Поттера. Я всегда подозревал, что ее главным развлечением на наших уроках было выдумывание для него новых вариантов «безвременной и ужасной» смерти.

— Насколько мне известно, Уизли, — ядовито начал Снейп, демонстративно складывая руки на груди и прислоняясь спиной к двери, — ни вы, ни Грейнджер, ни уж тем более Поттер не состоите в дружеских отношениях с Драко Малфоем. Если память мне не изменяет, еще в прошлом году вы трое его на дух не переносили.

— Да при чем тут…

— Чего вы ждете? — Зельевар презрительно скривил губы. — Особой благодарности за совершенный подвиг? Обратитесь за этим к профессору Дамблдору.

Настала наша очередь молча переваривать сказанное.

Я не помню, где и когда услышал эту фразу: «Мы любим того, о ком заботимся». Нет, до любви между нашей троицей и белобрысым крысенышем, положим, было еще бесконечно далеко (и, да, то, что мы вытащили его из одного страшного дома, никак не меняло его крысиную сущность в наших глазах). Но того, как мы о нем беспокоились все это время, вполне хватало… чтобы беспокоиться о нем еще какое-то время.

А благодарность — это было последнее, о чем мы думали. Честно. То, что гриффиндорцы в большинстве своем не корыстны, ничуть не миф.

— Зачем вы так, сэр? — очень тихо спросила Гермиона. — Не хотели мы ничего такого, вы же знаете. Помочь хотели.

Ну, в общем, да. Мы же нормальные люди, а нормальным людям свойственно все это: сочувствие, сострадание, милосердие. И, чего уж там греха таить, банальная жалость, конечно.

— Помочь? Грейнджер, вы выбрали неудачное время для шуток.

— Вам что, трудно ответить, пришел Малфой в себя или нет?

Снейп поджал губы. Я думал, что он теперь скажет что-нибудь вроде: «Если вы, Поттер, еще раз позволите себе разговаривать со мной в таком тоне (и дальше какая-нибудь угроза — ну, предположим, «я сниму тысячу баллов с вашего факультета»)…» Но профессору, видимо, мы уже действительно надоели в той же степени, что и он нам, потому что от дальнейших препирательств и угроз Снейп все-таки воздержался.

— Нет, не пришел. Это все, что вы хотели услышать?

И Гермиона, робко и неуверенно глядя на него снизу вверх, все-таки спросила:

— Но он ведь очнется?

Снейп этого не знал.

Он ничего не сказал вслух, ни один мускул его лица не дрогнул, он не бледнел и не краснел. И, тем не менее, догадаться было нетрудно. Даже обычно нечуткому и недогадливому мне.

Просто потому, что, если бы наш вредный профессор действительно контролировал ситуацию… он вел бы себя совершенно иначе.

— Поттер, отправляйтесь на занятия. — Снейп вновь приоткрыл дверь, но, как я ни старался, в узенькую щелочку решительно ничего нельзя было разглядеть, кроме книжного шкафа и края письменного стола.

— Но, профессор…

— И вы, Уизли, разумеется, тоже, — сухо, совершенно без эмоций добавил зельевар. — Это мое последнее предупреждение.

— Мы придем после обеда, — сообщил Гарри, и мне почему-то показалось, что это его обещание слишком смахивало на угрозу.

Конечно, придем. Куда мы денемся?

Привычный мир с привычным мне раскладом симпатий-антипатий давно лопнул, как мыльный пузырь, который проткнули иглой, а у человека, державшего в руках эту самую иглу, было два лица.