Поцелуй Смерти (джен)

За сизыми тучами скрылась луна.

Холодные капли стучат по земле.

Осенняя полночь мертва и темна,

Кресты и надгробия тонут во мгле.

С бессмысленной яростью дождь землю бьет.

Природа не хочет опять умереть.

Но небо напрасно свои слезы льет -

Приходит пора провожать и скорбеть.

Слетится на старый погост воронье,

Вновь черти устроят себе шумный пир.

В мире даже у Смерти есть место свое -

Кладбище, где разлагается мир.

Холодно. Очень. Как будто уже зима наступила.

Сгущались сумерки. На западе еще полыхал алым пламенем закат, а на востоке небо уже потемнело и готовилось к появлению первых звезд.

Погода прояснилась лишь на третий день моего пребывания на кладбище — до этого небо хмурилось, а солнце и луна отказывались выглядывать из-за облаков. К вечеру первого дня начался дождь. Лежа в каменном гробу, стенки которого оказались обжигающе ледяными, сжимаясь в комок от физической слабости и внезапно накатившего чувства безысходности, я слушал, как он шумит за стенами склепа, наносит яростные удары по пыльной сухой земле. Отчего-то казалось, что именно дождь способен разделить мое отчаяние. Наверное, именно поэтому я не стал закрывать до конца дверь склепа — чтобы слушать, как плачет небо.

Чепуха, конечно. На самом деле дверь склепа я не стал закрывать потому, что боялся задохнуться: окон в этом каменном мешке, разумеется, не было, и воздуху попросту неоткуда было больше взяться. Правда, зачем окна покойнику? А на то, что в каменном гробу будет спать живой человек, никто и не рассчитывал.

До восхода луны оставалось совсем немного, и следовало поспешить. Как бы мне ни было страшно, начатое дело стоило довести до конца: именно в эту ночь я должен был стать настоящим некромантом. Еще не Истинным, но уже настоящим. Не хотелось, конечно, но и выбора особого не было.

Я и без того тянул сколько мог. Еще раз обошел все кладбище — за три дня у меня неплохо получилось там освоиться, я знал каждый уголок. Я два часа бесцельно бродил по погосту, читая имена усопших и разглядывая надгробные памятники (так себе, конечно, развлечение, но других не наблюдалось). Тщетно пытался отсрочить тот миг, когда все-таки придется в третий раз лечь в каменный гроб и… умереть!

Вот так вот все просто.

Я передернул плечами. Поднялся ветер, зашумел в изрядно поредевших кронах деревьев, взъерошил мне волосы и швырнул в лицо желто-красный кленовый лист. Я раздраженно отмахнулся от этого неожиданного подарка осени. Холодно все-таки…

За эти три дня я во многом пересмотрел свои взгляды на жизнь. Попытался разложить по полочкам весь тот сумбур, который царил в моей голове последнее время. Знаете, когда остаешься наедине с самим собой, даже мыслить по-другому начинаешь. Задаешь себе вопросы, о которых даже не задумывался раньше, начинаешь размышлять о весьма неожиданных вещах, открываешь в себе какие-то совершенно новые черты. Учишься.

К примеру, мне удалось научиться находить красоту даже в самых мрачных вещах.

Да, даже в этом старом кладбище, как оказалось, была своя прелесть. Я бы, конечно, по-прежнему не назвал этот погост райским местечком, но… Человек, в конце концов, ко всему привыкает.

Мне нравилось медленно идти по узенькой тропинке, что вилась от самых кладбищенских ворот, когда только шум ветра да звук моих шагов нарушали тишину. Изредка я слышал хриплое карканье старого ворона, что гнездился в дупле засохшего вяза. Этот ворон был единственным живым существом на этом кладбище (исключая меня, разумеется). Маглов от погоста отпугивало заклинание, наложенное еще к нашему практикуму. Даже сторожа не было: на дверях его маленького домика висел огромный амбарный замок.

И такое одиночество мне тоже по-своему нравилось.

Мне нравилось сидеть у подножия почти двухметровой статуи мраморного ангела и наблюдать за тем, как занимается рассвет — точно пожар, в котором сгорает небесный купол. Ангел, смиренно склонив голову и сложив руки в молитвенном жесте, безмолвно скорбел обо всех, кто уже нашел свой покой в сырой земле. Я тоже скорбел — о чем-то своем. Казалось, что каменная статуя способна понять и разделить мою печаль. Должно быть, именно поэтому я порой прикасался к мраморным ладоням ангела своими, живыми, ладонями, невольно повторяя молитвенный жест и склоняя голову так же смиренно.

На самом деле, не знаю, почему делал это. Возможно, мне просто было тоскливо и грустно.

Мне удалось не то чтобы смириться, но… я стал относиться намного спокойнее к тому факту, что жизнь моя в корне изменилась. Даже попытался найти в этом определенные плюсы. Хотя они, конечно, меркли в сравнении с минусами, но все же… Устойчивость к болезням, невосприимчивость к Непростительным и другим смертельным заклятиям, к ядам… Скажем так, неплохие утешительные бонусы.

Я наконец успокоился. Набрался сил.

Хотя я по-прежнему не был уверен, что сил моих хватит сделать этот последний шаг "во тьму". Но все же жизнь стала заметно приятнее. Как бы парадоксально это ни звучало.

Правда, в первый день моего пребывания на кладбище, когда меня ужасно мутило, а перед глазами все плыло, я вообще думал, что слова "хорошо" и "приятно" — это какие-то изощренные ругательства. Однако на второй день слабость отступила, и мир вновь обрел краски. Самочувствие мое заметно улучшилось, а на третий день я даже ощутил некую бодрость, как после хорошего отдыха.

Только холодно было. Очень.

Казалось даже, что холод этот шел изнутри меня, как будто кости превратились в лед. Я никак не мог согреться. В какой-то момент решил развести костер: благо на третьем курсе мы проходили парочку отличных заклинаний, способных заставить гореть даже камни. Решил развести и развел, но странное дело, пламя почти не согрело меня.

А мраморные руки ангела, в первый день показавшиеся мне невыносимо ледяными, на второй уже не обжигали ладони холодом. А на третий день камень и вовсе показался мне теплым. Точно живым. И с гробом, где мне приходилось спать, было то же самое.

Я, правда, еще не ложился в него в третий раз. Все никак не мог решиться.

А поторопиться, между тем, стоило. Я глубоко вздохнул, еще плотнее закутался в мантию, оглянулся в последний раз и сделал маленький нерешительный шажок вперед.

Помню свой ужас, когда впервые увидел этот склеп и этот гроб. Думал, что лучше повеситься на Гремучей иве, чем лечь в каменную "постель". Гроб был идеальной прямоугольной формы, с высокими стенками, очень, очень холодными на ощупь. Я еще боялся, что отморожу себе все внутренние органы, лежа в нем… ну, ладно, не только этого боялся. И все равно в конце концов лег. Крышку, конечно, закрывать не стал — еще чего не хватало (да я бы ее и не поднял — тяжелая)! Было холодно и жестко. Заснуть смог только под утро, когда невероятная усталость взяла верх над нервным возбуждением.

Но зато со внутренними органами вроде бы ничего страшного не случилось. Наверное, еще один приятный бонус.

Еще один маленький шажок, и я вступил под мрачные своды склепа. Хотя "своды" — сильно сказано, я даже выпрямиться во весь рост не мог. Маленький, узенький, с низким потолком: как кладовка, честное слово! Каменный гроб занимал основную часть пространства. Как всегда при взгляде на это "ложе", я нервно сглотнул.

Надо. Надо, и все. Просто повторяй себе это, Рон, и ты сможешь. У тебя просто выбора нет.

Знаете, я привык считать себя смелым человеком. Речь сейчас не о скромности и не о хвастовстве, просто с малолетства мне внушали, что все гриффиндорцы — храбрецы. Я — гриффиндорец, следовательно, я тоже храбрец. А когда действительно во что-то веришь, это непременно становится действительностью. И, пожалуй, я в самом деле был способен на отважные поступки.

Но умирать страшно. Особенно вот так, сознательно делая шаг в пустоту. "Во тьму", как выразился Дамблдор. Мне было пятнадцать. И мне было что терять в этой жизни. Наверное, я именно поэтому так боялся — приходилось зубы стискивать, чтобы не закричать от ужаса.

А… в принципе, я мог кричать. Меня бы все равно никто не услышал.

Еще один шаг. Последний. Я стоял у каменного гроба.

И тут же, быстро, не давая себе времени одуматься, лег в свою холодную "постель". Не было выбора. И не было времени — до восхода луны оставалось совсем немного.

Теперь нужно было только закрыть глаза. Мучительно медленно, слушая отчаянный стук сердца сквозь шум крови в ушах. Смерть уже стояла возле двери склепа, улыбаясь очень спокойной и странной улыбкой, протягивала ко мне свои руки, тонкие и ослепительно белые. Холодные.

Я улыбнулся. И закрыл глаза.

В склепе царила темнота. Единственным источником света была луна, чье холодное сияние пробивалось через приоткрытую дверь. По-прежнему шумел ветер. Воздух был свеж и чуть-чуть щекотал кожу. Хрипло каркал одинокий ворон — словно звал кого-то. Может, меня?

Я понял, что улыбаюсь, и резко сел в каменном гробу.

Я слышал, как шуршит листва, которую ветер гонит вдаль по тропинке, как поскрипывает приоткрытая створка ржавых кладбищенских ворот и даже как старый пернатый ворчун копошится в своем дупле. Я видел каждую трещинку в сером потолке склепа и тоненькую полупрозрачную паутинку в углу, оставленную своим хозяином. Я ощущал, как касаются моего лица лучи лунного света, ласкают кожу.

Но я больше не чувствовал холода.

И каменный гроб больше не казался мне жестким и неудобным.

Я не дышал.

Удивительное дело, когда люди дышат, они совершенно не замечают этого, но стоит перестать… Странно. Попытался сделать вдох. В принципе, удалось. Но воздух показался вдруг затхлым, а в груди появилось какое-то странное неприятное чувство. На грани боли, но не совсем боль. Выдохнул.

Наверное, сердце у меня тоже не билось. И кровь не текла по венам. Не было ни малейшего желания проверять.

Я встал. Подошел к двери и с легкостью распахнул тяжелую, окованную железом створку.

Солнце Мертвых взошло. И позвало меня.

Мне мешала одежда.

Одежда была лишней, я в ней больше не нуждался. Мне остро хотелось ощутить прикосновение ночи каждой клеточкой тела. Медленно, точно под гипнозом, я сбросил с плеч мантию, стянул через голову свитер… Пальцы отчего-то плохо слушались и почти не гнулись, поэтому рубашка лишилась пары пуговиц.

Был конец октября. Но я не чувствовал холода.

Лунный свет целовал обнаженную кожу, заставляя ее словно светиться изнутри. Ночь была прекрасна. Сила пьянила, сводила с ума. Захотелось запрокинуть голову и засмеяться. Я был, наверное, действительно безумен. Я не мог связно мыслить. Эмоции переполняли — мое сознание тонуло в водовороте ослепительных чувств, невыразимо ярких и ошеломляюще прекрасных.

Смех получился беззвучным.

Осенняя листва негромко шуршала под ногами. Земля была мягкой и влажной после дождя, ласкала босые ступни. Воздух отчего-то казался плотным, почти осязаемым. Наверное, я мог взлететь, если б захотел. Во мне было слишком много Силы, я чувствовал, как она бурлит в моем сознании, околдовывая разум, путая мысли. Сила искала выход. Я ощутил, что, если такого выхода не найдется, моя сущность будет уничтожена.

Я улыбался. Мне казалось, что я падаю в бездонную черную пропасть.

Смерть по-прежнему стояла у дверей склепа и смотрела на меня. От ее сияющей кожи исходил сладковатый запах, щекочущий ноздри. Смерть была так же реальна, как и все вокруг, как мраморный ангел, как старый засохший вяз, как угрюмый одинокий ворон.

Этот мир таков, потому что мы видим его таким, а вовсе не наоборот.

Я видел лица мертвецов сквозь слой сырой земли. Их тоже звала луна, и они протягивали ко мне свои бледные руки. Слепые бесцветные глаза не видели меня, но они чувствовали Силу. Мертвые губы беззвучно звали, умоляли. Я снова засмеялся.

Пейте, пейте! Пейте, сколько сможете выпить! И пусть земля снова отвергает вас. Я хочу, чтобы вы восстали. Станьте снова живыми, как когда-то, и пойте вместе со мной песню Тьмы и Ночи. Пейте мое безумие, Силу мою, мое проклятие! Я подарю вам свое дыхание, и Жизнь снова примет вас. Возьмите биение сердца и тепло человеческого тела, и я стану мертвым, а вы оживете.

Это безумие!.. Это безумие…

Пусть. Мертвым нечего терять.

Я опустился на четвереньки, разгреб ладонями листву и прикоснулся к земле, неожиданно ощутив тепло и даже, как мне показалось, слабую пульсацию. Через мои пальцы Сила проникала под землю, и мертвецы жадно тянулись к ней холодными губами. Они пили мою жизнь.

А потом холодные жесткие пальцы тянулись к луне, и земля отвергала ожившие тела. Я ощутил, как сияющие руки Смерти коснулись моих плеч, а губы ее запечатлели поцелуй на моих губах.

И сознание мое померкло.

Сначала была только тьма, которая ослепляла, и оглушительная тишина, разрывающая уши. И ощущение полета. Или бесконечного свободного падения, когда тело кажется невесомым и нереальным. Потом из тьмы начали проступать очертания предметов. Появился свет, от него отделились тени. Медленно мир обрел краски: сотни, тысячи оттенков — глазам стало больно.

Медленно, по кусочкам, точно мозаика, возникла реальность.

Комната. Темная, пыльная, донельзя захламленная. Сказал бы, что нежилая, но на столе дымилась свеча — только что потухла, видно, сквозняком задуло. Стол стоял у заколоченного досками окна. Доски прилегали неплотно, и сквозь дыры пробивался холодный свет луны. Вдоль стен стояла мебель в чехлах, в углу кучей был свален какой-то старый хлам: разломанные доски, превратившаяся в лохмотья одежда, какие-то книги, возле стола стояло несколько сломанных стульев. У дальней стены тоже валялось какое-то тряпье.

"Что это за место? Явно не Хогвартс…"

Я недоуменно озирался по сторонам. В этой комнате я точно был впервые. И понятия не имел, куда меня занесло.

И, главное, как?

— Что за…

Я вздрогнул. Слова слетели с моих губ, но голос, их произнесший, явно принадлежал не мне. Да и голос ли это был? Я вдруг понял, что не чувствую своего тела, как будто…

Я парил в воздухе в полуметре над полом. Сам воздух был плотным и вязким, точно кисель, а тело мое было легким и невесомым.

Шикарно!!!

Всегда мечтал почувствовать себя призраком!

Куча тряпья у дальней стены неожиданно зашевелилась, и я с удивлением понял, что это… человек. Я увидел худое грязное лицо, такое изможденное, что, как говорится, краше в гроб кладут. Полумрак придавал человеку невероятное сходство со скелетом: те же черные провалы глазниц, выступающие скулы, впалые щеки. "Скелет" приподнялся на локте, и на него упал луч лунного света. Я приоткрыл рот, чтобы что-то сказать, но не смог выдавить из себя ни звука.

На меня смотрели невыносимо знакомые глаза. Было время, когда я видел их каждый день. Самые отвратительные, самые ненавистные глаза в мире.

— Малфой… — только и смог выговорить я, до глубины души пораженный открывшийся мне картиной.

Это действительно был Драко Малфой. Черты лица чудовищно изменились, но его невозможно было не узнать. Драко Малфой, который три года подряд делал все, чтобы моя жизнь стала совершенно невыносимой. Драко Малфой, которого я ненавидел так сильно, что, казалось, готов был убить. Драко Малфой, которого вот уже третий месяц безуспешно искали элитные сыщики Министерства.

Я не мог поверить своим глазам.

Я не хотел верить своим глазам.

Я смотрел на этого измученного, истощенного человека и не хотел верить своим глазам. Я действительно… я чувствовал ужас.

Серые глаза расширились, Малфой попытался сесть на полу, но сил его на это не хватило. И тогда он протянул вперед правую руку, словно хотел коснуться меня, убедиться, что я реален. Могу понять его сомнения…

— Уизли?..

"На протяжении трех дней вы не будете разговаривать ни с кем из живых, не будете прикасаться к живым существам, не будете есть людскую пищу. Запомните эти правила, иначе все наши усилия могут пойти прахом".

Замерев на Грани между Жизнью и Смертью, заглядывая туда, куда могут заглянуть лишь мертвые, я услышал голос живого. Хриплый такой, ужасно усталый голос. Малфой позвал меня, заговорил со мной, нарушив этим хрупкое равновесие. Я ощутил, что меня вновь затягивает черная бездна. Я забился и закричал, пытаясь сопротивляться.

Я снова взлетал и падал в бесконечность, точно крошечная песчинка в часах, которые постоянно переворачивают.

Все возвращалось на круги своя…