Лунный свет (гет)

В этот день на Аню напала хандра, какое-то глухое раздражение, усталость, вялая злость на весь мир. Девушка не задумывалась о причинах, просто это был факт, а душе явно не хватало умиротворения. Гостиная, в которой так пока и не зажгли свечей, казалась серой и мрачной. Померкший свет Аниной души был не в силах разогнать дождливую тусклость. Слишком много пришлось волноваться и переживать последние время, и после продолжительного нервного напряжения, когда активных действий больше не требовалось, наступил резкий спад.

Аня стояла перед открытым окном, завернувшись в теплую накидку, и, обняв себя за плечи, смотрела, как последние желто-бурые листья вздрагивают под каплями дождя. Ненастная осень входила в дом и несла с собой сырость и бесцельную суетность парижских улиц.

За спиной раздались знакомые шаги.

— Грустно как-то, — вымолвила Аня, не оборачиваясь.

— От чего? — спросил негромкий и, как всегда, спокойный голос.

— Чтоб я знала!

Володя встал рядом и тоже уставился в окно, за которым накрапывал дождь и начинали сгущаться волглые сизые сумерки.

— Володя, я боюсь, я всего боюсь, — прошептала Аня. — Тени, шороха, вздоха...

— Это тебе только кажется.

— Почему?

— Ты не стесняешься говорить о страхах вслух, когда ничего не боишься.

— Но ведь... — Аня замолчала на минуту, — Ты прав. Наверно, меня уже ничего не пугает. И розового дыма тоже не осталось. Но я не могу в таких цветах смотреть на мир! — она надула губки, как обиженная девочка, — Так не может быть вечно! Все светлое кажется таким бессильным, поблекшим, но в замен есть цвета крови, грязи, смерти. Это чувство отвратительно, как нынешняя погода! Мне плакать хочется, но отчего-то не получается.

— И дождь плачет. Но он умоет город.

— Я не понимаю, как ты понимаешь, что я понимаю, но не могу сформулировать, хотя чувствую, — выдала Аня.

Володя улыбнулся, глядя в окно.

— Давай зажжём свет. Чего сидеть в потемках?

Он обернулся, кликнул слугу и отдал распоряжение.

Камердинер юноши стал зажигать свечи. Гостиная на глазах все больше окрашивалась золотистыми оттенками живого огня, интерьеру вернулись краски. Володя затворил окно, и утихли монотонный стук дождевых капель, уличный шум, редкое покаркивание вороны под крышей.

— Что же от д'Артаньяна и Портоса так долго нет вестей? — встревоженно проговорила Аня, — Они же обещали. Уже второй день пошёл!

— Значит пока ничего не узнали.

— Уж не случилось ли с ними чего-нибудь?

— Не накручивай себя и не создавай панику, — серьёзно сказал Володя.

— Ну, извини, я не кремень!

Аня поежилась и села в кресло.

— Вот что у меня за дурная привычка за всех переживать?

— Хочешь ромашки? — спросил Володя, — Нервишки успокаивает.

— Да ну её... А с чем?

Юноша усмехнулся.

— Можно с вареньем, можно с мёдом.

— Ну, давай, — согласилась девушка, словно делала одолжение, и, уютно завернувшись в накидку, сощурилась по-кошачьи, — С мёдом.

...Аня сидя в кресле, маленькими глотками отпивала ромашку из деревянной кружки и тихо млела от обволакивающего тепла и потрескивания поленьев в камине, а вся её нервозность и хандра испарялись, как небывало. Володя задумчиво смотрел на девушку.

— Анька, подумать только, мы знакомы теперь со всей знаменитой четвёркой, — произнёс он, прерывая молчание.

Аня подняла на Володю глаза:

— Мне, честное слово, всё никак в это не верится. И, главное, они все живые. Пока... Вот странная штука! Взять к примеру д'Артаньяна и Портоса. Эти двое меня едва знают, но сами для меня, как старые знакомые.

— Ну, для меня они смутное воспоминание из детства, которое взяло да материализовалось. Это, не могу не признать, производит нехилое впечатление, но про старых знакомых ничего сказать не могу. Я их только сейчас по-настоящему узнаю, ей богу. К тому же книжные буквы неосязаемы, а тут смотри, трогай, пробуй. Это совсем другое.

— Знаешь, Вовка, мне жаль, что мы познакомились только с шестидесятилетними мушкетёрами. Как интересно было бы посмотреть на молодых и лихих!

— Они и сейчас лихие.

— Неправда. Что-то в их душах выгорело.

— А мне жаль, что здесь с нами нет Светы. Она многое упускает. Хотя... может нервишки будут целей? Кто знает?

— Ну, Светке всегда нравился Атос, и как раз с ним-то она уже успела познакомиться. Но, что-то мне подсказывает, ей сейчас до лампочки все мушкетёры вместе взятые... Ты знаешь, она умеет любить. У таких людей часто разбиваются сердца. Я за неё боюсь.

Тут в комнату постучал Володин слуга, оборвав своим появлением разговор молодых людей.

— Что такое? — спросил юноша.

— Вам, господа, принесли письмо, — сообщил слуга с поклоном.

Володя взял послание.

— Спасибо, Обри. Вы пока свободны.

Потом обратился к девушке:

— Ну, вот. А ты, Анют, беспокоилась. Кажется, это то, чего мы ждём.

Аня подалась вперёд.

— Вскрывай скорее!

Володя развернул письмо. Оно было написано крупным ужасающе размашистым почерком. Содержание было следующим:

"Уважаемые мадемуазель д'Эрбле и господин де Сегри!

Наша с господином д'Артаньяном поездка по следу кареты, к сожалению, мало что прояснила. След затерялся через несколько лье среди прочих следов, оставленных на дороге путниками. Капитан только что лично отправился к господину Кольберу, чтобы вытрясти из этого проходимца, где он держит епископа Ваннского, и потребовать освобождения нашего друга. В случае отказа господин д'Артаньян намеревается обратиться к королю. Новые известия во всех подробностях обещаю передать вам сразу, как они станут известны, при личной встрече."

И подпись, занимающая всю строчку:

"Барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон."

Молодые люди с улыбкой переглянулись. Разве мог раззолоченный гигант подписаться иначе.

— Вот кое-что и прояснилось, — заметил Володя.

— Надеюсь, у д'Артаньяна получится. Скорей бы всё уже закончилось: и этот чёртов процесс, и этот месяц! Я домой хочу. Вот зачем ты меня отговорил посетить отель госпожи де Севинье? Я бы там литераторов помучила, хоть какое-то удовлетворение.

— Давай, пока всё не устаканится, не будем слишком часто показываться на людях. Ты передала документы, кому следовало — отлично. Пусть этот советник... Как его там?.. Д'Ормессон. Пусть он преподнесёт эти документы судьям, и процесс завершиться так, как и положено ему исторически. До тех пор, я не уверен, что тебя не тронут, борьба ведь ещё не окончена.

— Наверное, ты прав, — вздохнула Аня, — Знаешь, Володь, я не понимаю одной вещи. Неужели без этих бумаг, что я отнесла д'Ормессону, Фуке не сможет получить завтра приговора к ссылке? Такое реально? Даже если отстраниться от истории, в романе Дюма обстоятельства не могли сложиться так, как сложились сейчас. Почему?

— Может быть сработало что-то вроде "эффекта бабочки", и одно искусственное изменение сюжета каким-то невообразимым для нас образом повлекло другие? — предположил Володя.

— Эх, чёрт его знает! — пожала плечами Аня.

* * *

— Господин Кольбер, я требую объяснений!

— Вы отрываете меня от важных дел, господин д'Артаньян.

— Ваши денежные подсчёты подождут, когда речь идёт, быть может, о человеческой жизни.

Министр бросил на посетителя сердитый взгляд:

— Я уже сказал вам, господин д'Артаньян, что действую сугубо в интересах короля, и ни в чём не намерен давать вам отчёт.

Кольбер чувствовал себя куда более уверено, чем в прежние времена, и мог позволить себе без страха отстаивать свои позиции. Крылатый змей продолжал возноситься ввысь по мере того, как шёл ко дну его поверженный противник, и финансовым делам страны это не только не вредило, а, напротив, шло на пользу.

— Если хоть один волосок упадёт с головы епископа Ваннского, — продолжал горячиться д'Артаньян, — я виновного из-под земли достану! Помяните моё слово, господин Кольбер!

Финансист поморщился и огляделся, словно искал шанс улизнуть, но отделаться от д'Артаньяна, который отнюдь не собирался отступать, не представлялось никакой возможности.

— Господин д'Артаньян, не шумите так, у меня здесь не казарма, — сказал Кольбер вполголоса, — За стеной работают мои секретари. Пойдемте лучше ко мне в кабинет, тут не место для подобных разговоров.

— Благодарю за приглашение, — поклонился капитан, поняв что личной аудиенции он добился.

В кабинете министра финансов помешать им никто не мог. Кольбер проверил не подслушивают ли их, запер дверь и повернулся к упрямому посетителю:

— Я не желаю с вами ссор, господин д'Артаньян. Я успокою немного ваш гнев, если сообщу, что с вашим другом всё в порядке и его жизни ничто не угрожает?

— Где вы его держите? — усы капитана мушкетёров по-прежнему воинственно топорщились.

— Это тайна, сударь. Вы также, как и я, состоите на службе у короля и должны понимать, что речь идёт о государственном интересе. Полагаю, что у вас хватит сознательности не поднимать по этому поводу шум.

— Разумеется я не буду поднимать шум, сударь. Я сейчас же отправлюсь к королю, — заявил д'Артаньян, — и узнаю у него, какой такой государственный интерес вынудил вас нанять целую банду разбойников, выследить ночью и схватить человека лишь с той целью, чтобы заставить его молчать.

— Сударь!..

— Прекрасный способ убрать с дороги свидетеля, который совсем недавно получил позволение выступить в суде и мог разгласить то, что для вас нежелательно!

Кольбер вздохнул, чтобы собраться с силами.

— Я предполагаю, что знаю, кто вас так хорошо проинформировал, — произнёс он, — Я мог бы сказать, что уверен в этом. В таком случае вам должно быть известно, что господин д'Эрбле обыграл меня даже в такой ситуации, — в голосе министра зазвучали сожаление и досада, — Весь нежелательный материал ушёл прямо из-под носа. Здесь мой промах, и я отдаю дань уважения противнику. Епископу Ваннскому теперь нет надобности рваться на заседание суда.

— Почему же тогда вы держите его в плену?

Кольбер хотел что-то возразить, но капитан оборвал его:

— Да, да, это именно плен. Назвать это арестом, я, человек, разбирающийся в подобных вещах, никак не могу. Ваши действия бесчестны и беззаконны, — с жаром добавил д'Артаньян, — Поступая подобным образом, вы подрываете славу и авторитет королевской власти.

Кольбер скрестил руки на груди.

— А если я скажу вам, сударь, что король одобрил мои действия и не увидел в них угрозы для своей славы? Напротив, его величество остался доволен секретностью предприятия, ведь судебному процессу повредил бы скандал, — по губам Кольбера зазмеилась улыбка, а его острые черные глазки внимательно устремились на д'Артаньяна, — Вы говорите о репутации короля. Но Людовик Четырнадцатый не причастен к этому делу, даже в случае огласки оно не скомпрометирует его. Такова уж судьба министров: брать грязные дела на себя.

Мушкетёр скрипнул зубами:

— Я просто поражаюсь вашим находкам, господин Кольбер!

— Положение обязывает, — с прежней улыбкой ответил министр.

— Окончательно погубив господина Фуке, вы сможете ожидать быстрого возвышения, — едко заметил д'Артаньян.

— И я надеюсь оправдать доверие его величества, — слегка поклонился Кольбер.

— Но в чём же, позвольте спросить, король усмотрел вину господина д'Эрбле? Он ведь нашёл сколько-нибудь веский повод?

— У его величества есть на этот счёт свои подозрения.

— И это вы внушили их ему, не так ли?

— Не стану этого полностью отрицать.

— Однозначно, сударь, ваше влияние дурно сказывается на суждениях Людовика Четырнадцатого, одобряющего такие решения.

Кольбер усмехнулся:

— Ваши слова, господин капитан, напоминают мне те уличные песенки, которые во все времена так любят распевать парижане. Представьте только, сейчас в них короля изображают сидящим в кармане у меня, Кольбера, а господина Сегье рисуют неправедным судьей, который запустил туда руку и наносит оскорбление королевским ушам. Ведь это кощунство по отношению к его величеству, вам так не кажется?

— Я не слышал этих песен, потому что был занят службой, но, пожалуй, склонен с вами согласиться.

Министр сдержанно кивнул.

— Народная молва беспощадна, но не всегда основана на достоверных фактах. Король давно уже не ребёнок и не нуждается в наставлениях. Если он считает нужным уничтожить господина Фуке, то его воля не подлежит обсуждению, она требует повиновения. Даже королева-мать не смогла смягчить своего сына. Господин д'Эрбле был помехой исполнению королевской воли, а потому он задержан по подозрению в ряде деяний, которые противоречат интересам его величества. Вот вам и объяснение, которое вы требовали, господин д'Артаньян.

— И король имеет намерение осудить господина д'Эрбле?

— Кто же говорит об осуждении?

— Но ваши собственные слова наталкивают меня на мысль, что именно к этому вы подводите его величество.

— О, нет, сударь! Я сделал только то, что требовалось для дела. Ничего сверх меры я не желал и не желаю.

— Тогда освободите епископа Ваннского!

— Некоторые причины не позволяют сейчас этого сделать, хотя я не горю желанием продолжать держать его преосвященство под стажей.

Д'Артаньян прищурился, заподозрив скрытый смысл:

— А не имеют ли эти причины вполне человеческое имя?

— Человеческое имя? Вы догадливы, господин д'Артаньян. Отнюдь не мне и не королю, а совершенно другой особе хочется упрятать епископа Ваннского в каменный мешок и сгноить там.

— Кому же это? — несколько озадачено спросил мушкетёр.

— Личному врагу его преосвященства. В их отношениях разбираться не мне и не вам.

— И этот человек хочет заточить епископа Ваннского в тюрьму?

— Непременно хочет. Но меня это совершенно не устраивает. Я отпущу господина д'Эрбле, как только обстоятельства станут благоприятны, — уверенно сказал Кольбер. — Ваш друг официально ни в чём не обвинен, а подозрения ещё ничего не значат.

— Неужели?

— Несмотря на внушенное мной недоверие, я не сказал королю ничего крамольного. А ведь мне, заметьте, ничего не стоило бросить тень на господина д'Эрбле. Он достаточно замешан в интригах, связанных с судебным процессом. Его величество был бы очень разгневан, если бы узнал подробности. Повторяю, не я хочу гибели епископа Ваннского. Такими удивительными людьми, как он или вы, не разбрасываются, даже если они встали на дороге.

— Но враг господина д'Эрбле останется недоволен вашими действиями, не так ли? А этот некто — по-видимому, ваш союзник.

— Да. И мне прежде следует подыскать для освобождения благовидный предлог, — признался Кольбер.

Тут морщинка на его суровом лбу сделалась глубже, и финансист замолчал ненадолго, занятый посетившей его мыслью.

— Знаете, господин д'Артаньян, — произнёс он неторопливо, — я даже благодарен вам за ваше вторжение. Вы оказываете мне сейчас услугу, помогая этот предлог найти.

— Как так?

— Разве может кто-то устоять перед гасконским темпераментом? Ваш яростный напор и непреклонная решительность заставляют меня уступить. В конце концов вы тоже имеете на короля кое-какое влияние. Да! — оживился министр. — Именно так мы и поступим!

— К какому решению вы приходите?

— Я полагаю, вы будете рады освободить вашего друга.

— Разумеется!

— На том и договоримся, — Кольбера, казалось, даже развеселила собственная идея. — Зайдите ко мне завтра за приказом нанятым мной людям. Я вручу его вам из рук в руки, чтобы сюда не были замешаны третьи лица, и сообщу точный адрес и все инструкции.

— Почему не прямо сегодня?

— Сегодня мне нужно будет поговорить о господине д'Эрбле с королём. Я не могу освободить его без согласия его величества.

— Вы точно это согласие получите?

— Я понимаю ваше сомнение, господин капитан, но у вас нет иного выбора, кроме как довериться мне, — довольно улыбнулся Кольбер.