Кирие Элейсон. Книга 3. Выживая-выживай! (гет)

Эпизод 32. 1670-й год с даты основания Рима, 4-й год правления базилевса Константина Багрянородного, 1-й год правления императора Запада Беренгария Фриульского

(19 августа 916 года от Рождества Христова)

Почти семнадцать лет, со времен разгрома Беренгария венгерскими дьюлами на реке Бренте, Италия не знала столь кровопролитного сражения. На склонах холма Гарильяно остались лежать свыше пяти сотен пунийцев. Весь следующий день христиане заставляли пленных рубить пинии и сколачивать из них огромные плоты, чтобы, погрузив на эти плоты тела убитых, отправить к берегам Африки, при первом же морском отливе, этот страшный и назидательный подарок. Число же плененных составило около двух с половиной тысяч человек, причем чуть ли не половину из них были женщины и дети. После сооружения плотов все пленные, и стар, и млад, были закованы в групповые цепи, одна цепь на дюжину человек, и они, усевшись на камнях холма, с молчаливой покорностью обреченных ожидали теперь своей участи. Как ни странно, наименьшее беспокойство у победителей составляли плененные мужчины, чей воинский запал окончательно выдохся после вчерашней битвы, тогда как женщины и, особенно, дети по-прежнему проявляли острую враждебность и даже передаваемые им христианами хлеб и долгожданную воду принимали все с тем же звериным блеском в глазах.

Победители в целом обходились с пленными весьма милостиво, в их глазах пленные представляли сейчас наиболее ценный трофей, который негоже было портить. Исключение составили лишь пятеро вероотступников, обнаруженных в сарацинском войске. Все они, когда-то предавшие Христа, были немедленно повешены.

Два дня потребовалось победителям, чтобы подвести итоги битвы, оценить потери и завоеванную добычу. В ночном бою погибли сто двадцать итальянцев, в основном, принявшие на себя дождь стрел сполетцы и солдаты римского гарнизона. Среди павших римлян оказалось семеро сыновей благородных фамилий. Многочисленные возгласы скорби раздались над полем, когда под кровавыми трупами двух пунийцев было обнаружено бездыханное тело Теофило, сына Теофилакта. Доспехи его были пробиты в нескольких местах, его рука продолжала крепко сжимать обрубок сломанного меча, а в глазах навсегда застыло удивление от столь внезапно прерванной блистательной жизни и многообещающей карьеры. Тело павшего воина было с почетом принесено к папскому шатру, и Иоанн, глядя на погибшего, теперь сокрушенно думал о том, какое горе, по возвращению в Рим, он принесет в дом его любимой, потерявшей единственного сына.

— О, ну надо же, как распоряжается Провидение! Нашу красотку теперь можно поздравить с наследством Теофилакта, — в момент, когда Иоанн склонился над телом павшего героя, он услышал за собой язвительный голос своего брата.

— Ты все о Мароции, брат мой? — не сразу откликнулся Иоанн, продолжая неотрывно глядеть на Теофило, — Даже в такую минуту?

— Я просто удивлен благоволением к ней Небес. Впрочем, какие Небеса, не иначе как сам Бегемот пытается угодить ей. Кто как не он, подкравшись, вонзил меч ее брату меж лопаток?

— Мне не хочется с тобой спорить, Петр! Так или иначе, но Теофило этой ночью стал одним из главных героев битвы и заслуживает первого почета среди нас!

Вечером, накануне возвращения христианских дружин по своим домам, в папском шатре, на коврах, разостланных на землю, вольно расположились главные участники похода. Победители собрались для обсуждения самой стеснительной для их уст, но зато самой волнительной для их разума темы распределения захваченных трофеев. К моменту прихода папы и его брата, в шатре находились командующий греческим флотом Николай Пицингли, герцоги Сполето, Неаполя, Беневента, Капуи, Салерно и префект Амальфи. Все вельможи с огромной радостью расстались, наконец, со ставшими ненавистными в такую жару воинскими доспехами, закрыв свои тела только легкими плащами на манер римских тог.

Сторонний наблюдатель, заглянув в эту минуту вместе с Иоанном Тоссиньяно в папский шатер, с легкостью принял бы собравшихся за семь Симеонов из русской сказки, настолько похожи были собравшиеся один на другого. Все они, за исключением Альбериха, разменявшего уже к тому моменту пятый десяток, были примерно одного возраста, колеблющегося возле тридцатилетнего порога, все, включая горбатого Гваямара Салернского, были физически крепкими мужчинами, чьи лица носили на себе отпечатки войн и пирушек, и даже бороды их были пострижены под схожий оклад и отличались меж собой лишь оттенком волос и датой последнего ухода.

Перед присутствующими, по сигналу папы, предстал Аустоальд, примицерий нотариев Рима, чьи подопечные в течение двух дней со всем усердием и дотошностью составляли опись добытого. В результате этой работы под мышкой примицерия сейчас находилось не менее дюжины пергаментов. Развернув самый большой из них, а остальные сложив на землю, Аустоальд начал читать.

— Благоволением Господа, в результате победы его достославного войска в распоряжении слуг его оказались здоровыми и способными к жизни одна тысяча шестьсот тридцать два африканца мужского пола, семьсот тридцать семь африканцев женского пола и сто восемьдесят четыре африканца мужского пола не достигших совершеннолетия. В казне сарацин обнаружено золотых и серебряных монет на общую сумму двадцать две тысячи триста тридцать солидов. В хлевах крепости нами подсчитано пятьсот сорок четыре лошади, одна тысяча сто сорок баранов, двести двадцать две коровы, тридцать четыре быка, и восемьдесят восемь телят. В арсеналах крепости, а также с поле брани нами добыто две тысячи двести двадцать копий, одна тысяча тринадцать мечей, столько же щитов и пятьсот четырнадцать луков с полными колчанами. Количество доспехов, годных к новым боям, составило двести тридцать штук……

Каждый из собравшихся внимательно вслушивался в слова, пытаясь запомнить цифры и заодно сразу прикинуть причитающуюся лично ему добычу. Примицерий же продолжал монотонно сыпать цифрами.

— …..Количество сбруй и седел составило семьсот тридцать одну штуку, шлемы в количестве ста сорока. При осмотре крепости нами подсчитаны четыреста двадцать ковров, из них сто два безнадежно испорчены временем и использованием, медных очагов в количестве….

— Погодите, сын мой, — прервал примицерия Иоанн, — мы оценили ваш труд, но скажите кратко, что далее в вашей описи?

— Отобранное имущество христиан, а именно золотая и серебряная кухонная утварь, а также подсвечники, имущество церквей и монастырей, включая оклады, распятия и святые иконы в позолоте, христианское оружие, по всей видимости, отобранное силой, продовольственные запасы, ткани, шелка и……

— Довольно сын мой, — вновь прервал его папа, — Давайте сюда ваши свитки, вы отлично потрудились.

Аустоальд с поклоном передал документы и, позвав одного из своих помощников, уселся возле входа в шатер, готовясь записать решения совета. Иоанн пробежал глазами каждый свиток, чтобы убедиться, что ничего столь же ценного и важного, как пленники и оружие, Аустоальдом в своем монологе не было упущено.

— Да, благородные мессеры, далее перечисляется имущество, составленное за долгие годы грабежей на наших землях. Я предлагаю все это мелкое имущество, которое, в большинстве своем, по всем признакам принадлежало Святой Церкви, перевезти в Рим и установить, что в течение шести месяцев любой может предъявить права на это имущество, приведя с собой не менее пяти свидетелей, готовых клятвой на Священном Писании подтвердить законность и добропорядочность его прав. В случае отсутствия претензий на имущество, по истечении шести месяцев это имущество подлежит распределению между святыми храмами кафолической церкви согласно нуждам последних и решению верховного Синода.

Возражений не нашлось, хотя каждый в душе своей предпочел бы поделить это все в какой-то пропорции между участниками кампании.

— Что же касается живого имущества, денежных средств и военного снаряжения, то все вышеназванное предлагается распределить между славными победителями сообразно традициям и уложениям предков, а также согласно доле участия в нашем благословенном походе.

Все наклонили голову в знак согласия, хотя каждого без исключения неприятно покоробили напоминания об уложениях предков.

— Прежде всего, в благодарность Господу, благословившему наш поход и даровавшему победу нашему войску, ибо только по воле его мы взяли верх над древним врагом нашим, в распоряжение Церкви Господа отойдет десятая часть означенной добычи. Таков закон не нами основанный, но принятый нами к послушанию.

Все довольно грустно вздохнули.

— Двадцатая часть полученного имущества направляется нами в дар императору Беренгарию, сюзерену Сполето, Тосканы и защитнику римских земель.

С губ Николая Пицингли и южных князей уже готовы были посыпаться возражения, но Иоанн быстро перешел к следующему:

— Десятая часть направляется базилевсу Константину, сюзерену княжеств Греческой Лангобардии , в качестве вознаграждения за участие в нашем славном походе и компенсации произведенных затрат. Двадцатая часть выплачивается в качестве вознаграждения патрикию Николаю Пицингли, обеспечившему нам поддержку с моря и разорившему вражеский флот. Мы будем хлопотать перед базилевсом о присвоении вам титула анфипата .

Греческий полководец и князья Юга Италии согласно кивнули. Нечего сказать, ловко вывернулся этот папа!

— Десятую часть в полной мере заслужил Священный город Рим, выставивший наибольшее количество воинов, чье войско покрыло себя вечной славой в обоих мирах, для кого победа далась ценой жизни одного из самых достойных его сынов.

Присутствующим ничего не оставалось, как еще раз вздохнуть. В самом деле, никто же не начнет спорить с папой, что у Церкви и Рима сегодня один кошель, или, как точнее сказали бы впоследствии, разные карманы одних и тех же брюк.

— Десятая часть полученного имущества направляется в распоряжение маркграфства Тосканского и его нынешнего управителя, которые в значительной степени обеспечивали на протяжение ста дней содержание нашего доблестного войска.

Никого из тосканцев не было, а посему среди собравшихся пробежал отчетливый ропот. Тоскана не выставила войска, но, действительно, дала централизованную ссуду папе, а кроме того отдельно ссужала практически всем прочим союзникам. Теперь же получается, что Тоскана, не пролив ни капли крови, получает барыш наряду со всеми и при этом все благородные герцоги остаются еще ей должны.

Иоанн внимательно оглядел собрание и веско заметил:

— Много ли вы собрали бы войска, благородные мессеры, пользуясь исключительно своими средствами?

— Наши траты возросли в результате долгого стояния возле Гарильяно, — общий гнев выразил Альберих.

— Тогда вместо денег мы расплачивались бы жизнями своих подданных, благочестивых христиан. Вам напомнить мессер Альберих, чем закончился ваш штурм Гарильяно, предпринятый вами в одиночку?

И вновь папе невозможно было возразить. Кто бы признался перед наместником Святого Петра, что золото для него дороже жизни своих слуг? Даже если это действительно так?

— Десятая часть направляется благородному и доблестному герцогу Гаэты и Неаполя Иоанну Второму, чей вклад в исход битвы оказался решающим и чей отряд после римского был на поле битвы самым многочисленным. Кроме прочего, вышеозначенному герцогу под его управление и получение дохода отойдут все земли вокруг горы Гарильяно, а также патримонии Фунди и Траэтто, о чем было оговорено заранее.

Мужественное лицо герцога Неаполитанского, более прочих выдававшего своего хозяина в излишнем пристрастии к вину, удовлетворенно порозовело. Как бы дальше не делил папа трофеи, лично он, герцог Неаполя, исходом дела был уже полностью удовлетворен.

Следующие десятины направились в адрес братьев-лангобардов Ландульфа и Атенульфа, правителям Беневента и Капуи. Затем свое получил Гваямар Горбатый, герцог Салерно. К этому моменту братство Симеонов распалось. Лицо одного из собравшихся, в отличие от прочих, запылало гневным огнем в предчувствии самого дурного. Из всех неназванных папой оставался только префект Амальфи и он сам. И оставшаяся неразделенной последняя десятина добычи.

— Двадцатая часть добычи направляется благородному мессеру Альбериху, гер…

— Как двадцатая часть? — не выдержал Альберих, — Сполето — двадцатая часть?

— Чем вы недовольны Альберих? — за папу ответил его брат, — В этой компании вам и так безраздельно достался сарацинский обоз у Треви, даже Церкви вы не пожелали выделить ее десятину. А здесь вы выставили отряд в разы менее, чем прочие союзники. Сейчас в вашем войске находятся всего лишь триста сполетцев.

— Это потому, что двести моих рыцарей пало с начала мая возле Треви, в Тибуре и здесь. Мои воины направлялись на самые опасные места, и каждый сполетец стоил троих неаполитанцев!

— Ваши потери обусловлены вашими неразумными действиями, — вновь заговорил папа, — Мессер Альберих, кто вам давал приказ штурмовать Гарильяно, не предупредив остальных? И в самом деле, мой брат прав, где отчисления с тревийского обоза?

В ответ Альберих разразился проклятиями, и папа угрожающе приподнял свой посох.

— Мессер герцог, не омрачайте радость нашей победы своей суетностью, а место великой битвы грязными словами!

Лангобардские братья чуть ли не силой усадили вскочившего Альбериха на ковер. Николай Пицингли сокрушенно покачал головой.

— Да, да, — начал бормотать себе под нос Альберих, — как же я сразу не догадался, что меня здесь используют! Меня не пускают в Рим из-за прихотей моей распутной жены, но от меня просят войска. Меня выставляют вперед на всех участках битвы, мои люди с отвагой гибнут, а я получаю столько же, сколько префект захолустного городишки, заслугой которого является всего-то снабжение продовольствием.

Префект Амальфи испуганно и обиженно взглянул на него. Петр хмыкнул.

— Вы можете успокоить себя тем, что вы получили столько же, сколько император.

Увидев его ухмыляющееся лицо, Альберих вновь вскочил на ноги.

— Ехидный пес! Ты нанес оскорбление мне в моем же доме! Поединок! Я требую поединок!

— Властью мне данной, я запрещаю вам, Петр, отвечать на вызов герцога Альбериха. Не хватало еще, чтобы ваши истерики, герцог, принизили значение нашей победы, — спокойным тоном заметил папа.

— К тому же, мессер герцог, вам не надо так уж сокрушаться по поводу малой доли, получаемой Сполето. Дефицит средств вы можете легко покрыть из кошелька вашей жены, управительницы Тосканы, — насмешливо произнес Иоанн Неаполитанский.

Альберих тяжелым взглядом обозрел всех присутствующих в шатре. Будучи сам хищником, он остро осознал, что противостоит сейчас целой стае таких, как он, причем стае вполне удовлетворенной разделом добычи. На кого он мог бы сейчас рассчитывать? На папу и его брата, надругавшегося над его женой, какой бы стервой та ни была? На этих лангобардских крепышей, чей отец пятнадцать лет назад отобрал у него Беневент? На этого грека или неаполитанца, чьи глаза горят неприкрытой корыстью? И ведь в такой ситуации совершенно бессмысленно призывать своих сполетцев к оружию, оставшиеся три сотни его войска ничего не сделают против десятитысячной армии папы и его компаньонов.

— Будьте вы все прокляты, — с волчьим оскалом на лице процедил герцог Сполето, при этом глядя прямо в глаза епископу Рима.

— Я надеюсь, благородные мессеры, что слова герцога Сполетского останутся тайной, иначе сей герцог заслуживает немедленного наказания со стороны Святой Церкви, главу которого при вас только что оскорбили. Но я его прощаю и наказываю лишь изъятием его доли, которая будет поделена между прочими участниками похода.

Эти слова отрезвили Альбериха. Как человек, заглянувший в колодец и не увидевший дна бездны, так и он сейчас ощутил всю безвыходность своего положения. Долги перед ростовщиками-иудеями Сполето и Рима, долги перед собственными вассалами, долги перед римской курией, а теперь еще и долги перед собственным войском! И проценты, проценты, проценты, накапливающиеся с каждым днем. И нет другого пути в этом колодце, кроме как продолжать падать вниз.

— Как же я расплачусь со своими людьми? — уже совсем другим тоном сказал он.

Иоанн с презрением посмотрел на него. Подумать только, еще двадцать лет назад, когда герцогством правила Агельтруда, Сполето считалось самой могущественной провинцией Италии. Его хозяева имели в те годы основания примеривать на себя итальянскую корону и не видели вокруг себя достойных соперников. А сейчас герцог Сполетский, прекрасный воин, но неряшливый правитель, униженно скулит о своих долгах и среди прочих равных ему по титулу выглядит самым беспомощным и жалким.

— Благородный герцог, — заявил папа, — Господом заповедано нам прощать ближнего своего и направлять заблудившегося на путь веры и смирения. С великой радостью я отдам причитающуюся вам двадцатую часть добытого в битве имущества и забуду обо всех ваших словах, произнесенных в гневе и отчаянии.

Альберих склонился к ногам папы. С лица Петра не сползала издевательская ухмылка.

— Но десятину с обоза вы обязаны вернуть в Рим, — добавил Петр.

Альберих промолчал, отчетливо для всех скрипнув зубами.

— Я рассчитываю на ваше великодушие, мессер Альберих, и прошу оказать мне небольшую услугу. В этом случае обида, которая, не скрою, на время заняла мое грешное сердце, навсегда из него исчезнет и на всех торжествах я, властью мне данной Господом, буду превозносить вас, как пример благочестивого и кроткого христианина.

Альберих с подозрением взглянул на папу.

— Я прошу вас, мессер герцог, ответить согласием на данный документ, — и папа взял пергамент, протянутый ему Петром, и передал Альбериху.

Тот немного смутился, в такие моменты он всегда стыдился обнаружить перед прочими вельможами свою неграмотность. Впрочем, в этом шатре помимо него были еще два славных брата-лангобарда, которые также не умели ни читать, ни писать.

— Что это?

— Это письмо вашей супруги Мароции, в котором она требует от вас согласия на расторжение брака.

Глаза Альбериха вновь бешено округлились, но он подавил в себе новый приступ гнева.

— У нее нет оснований, — бросил он.

— У нее есть основания. Мы знаем это и, главное, вы знаете, что мы знаем. Но при этом рассчитываем на ваше добровольное согласие.

— Вы не могли найти другого места и времени для подобного разговора?

— Место и время самое подходящее. Здесь присутствуют представители самых благородных родов Италии и Византии. Они всегда будут готовы подтвердить, что данный манускрипт вы подписали добровольно.

Альберих сокрушенно усмехнулся, как человек, проигравшийся за один день в пух и прах.

— Ловко, Ваше Святейшество, я поздравляю вас. Что поделаешь, мессеры,- сказал он, обернувшись к прочим участникам разговора, — ловкость и хитрость сейчас ценится выше храбрости и твердости меча. Давайте ваш пергамент, Святой Отец, я готов подписать все, что требует моя целомудренная жена.

Альберих скрепил документ своей печатью, после чего документ проследовал в руки примицерию.

— Брат мой, зачем вы помогаете Мароции? Зачем вы развязываете ей руки? — шепнул на ухо папе Петр, пока Альберих возился с пергаментом.

— Ты ошибаешься, брат мой, — в ответ шепнул папа Иоанн, — напротив, я освобождаю Сполето от возможных наследников. В письме есть нечто, что полностью уничтожает наследственные права Альбериха-младшего. Кроме того, не забывай, что Гвидо Тосканский в тюрьме, его мать против его брака с Мароцией, так что последняя еще не графиня Тосканская, но уже не герцогиня Сполетская. И если бы не Беренгарий со своим взбалмошным решением, у нашей прелестницы были бы вырваны все ее ядовитые зубки. Но, тссс! Об этом документе покамест никто не должен знать, пока не придет ему нужное время.

Петр одобрительно замычал и кивнул головой.

Папа вернулся к окончанию дележа военных трофеев и поделил оставшееся имущество между Альберихом и Масталом, графом Амальфи. После этого примицерий занялся оформлением подписей и печатей вельмож и людей папской канцелярии, в результате чего на свет родился документ, подтвержденный свидетельством сразу семнадцати высоких персон. Завершив подписание документа, подводящего черту под успешной военной кампанией, гости нестройными голосами прочли благодарную молитву — она особенно не удалась у герцога Сполетского — после чего все благородные мессеры покинули шатер.

По дороге к своему лагерю герцога Альбериха, все еще обуреваемого чертями, окликнул Иоанн Неаполитанский.

— Мессер герцог, у меня есть к вам предложение!

— Что еще? — буркнул Альберих, не испытывая никакого желания соблюдать этикет.

— Я предлагаю вам приобрести у вас невольников и скот, и готов рассчитаться с вами немедленно.

— Сколько же вы готовы заплатить?

— Десять солидов за трех человек, десять солидов за боевую лошадь, два солида за голову скота.

— Помилуй Бог, но ведь это даже не половина цены!

— Ваша воля, но учтите, что рабов вам придется сейчас содержать всю дорогу до Сполето, а затем, быть может, везти их ко мне обратно в Неаполь, на невольничий рынок, и снова платить. Платить за их еду, одежду, охрану, платить мне торговую пошлину, и прочее. Тоже самое и насчет скота…

Альберих размышлял недолго. Цифры, варварским нашествием ворвавшиеся в его сознание, теснились, путались, ругались между собой и вообще выглядели так нелепо, что проще было согласиться с предложением хитрого неаполитанца.

— Видно сегодня такой день. Договорились.

Спустя час в папский шатер снова постучался Иоанн Неаполитанский. Несмотря на крайне поздний час, папа не спал, а, сидя на ковре, в компании своего брата, ждал этого визита.

— Ну как, мессер герцог, сделка прошла успешно? — с улыбкой спросил папа.

— Да, более чем. Он продал все, и людей, и животных, и оружие, все до последнего шлема и уздечки.

— Наши интересы были учтены?

— О да, не сомневайтесь, Ваше Святейшество. Так же, как и при сделках с остальными нашими союзниками.

— Они тоже согласны на продажу рабов в Неаполе или они продадут вам все?

— Нет, только людей, но зато практически всех.

— Считайте, что с нами вы тоже договорились. Но я уступлю их вам позднее, мне необходимо привести их в Рим. Вы, надеюсь, понимаете, о чем я?

— Прекрасно понимаю, Ваше Святейшество. Эта победа, прежде всего, ваша победа.

— Благодарю Вас, ваша светлость. Ну-с, а как вел себя наш герцог Альберих?

— Получив деньги, он велел своим людям немедленно сворачивать лагерь и не успел я направиться к вам, как услышал звук удаляющихся подков сполетских лошадей.

— Вот как! Наш герцог все еще обижен? — воскликнул Петр.

— Omne quod fit, fieri meliora , — ответил папа, — Альберих не пожелал сопроводить нас в Рим? Ай-яй-яй. Он не хочет участвовать в триумфе победы на улицах Рима? Ах, как жалко! Но знаешь, что я тебе скажу, брат мой? Зато нам не придется теперь договариваться с его милой женушкой, и тратить на нее время, нервы и силы, чтобы та согласилась впустить его в город. Так скажем же за это спасибо благородному мессеру Альбериху! Он превосходно исполнил отведенную ему роль.