Эффект наблюдателя | The Observer Effect (джен)

— Пф-ф, что за бессмыслица! — пробормотала себе под нос Грейнджер, перелистывая страницу тощей растрёпанной книжицы, на чьей изрядно засаленной бумажной обложке алели угловатые буквы «Закон и правопорядок. Выпуск XXVII». Рядом с левым бедром юной волшебницы на вытертых и погрызенных докси диванных подушках громоздилась завалившаяся на бок стопка уже просмотренных ею томов. «Статут сквозь столетия», «Двадцать вторая поправка, её история и влияние на общественное сознание», «И сим поставлю им предел: полная, подробная и наиболее объективная биография Улика Гэмпа» — заголовки остальных не были видны, но Гарри знал, что там тоже всё вперемешку — и научно-популярные альманахи, и учебные пособия для авроров-первокурсников, и сочные по слогу, отдающие бульварной прессой, но богатые фактологически брошюры, выпущенные под эгидой «Ежедневного пророка». Погружение Гермионы в волшебный мир магического правоведения длилось третьи сутки подряд и, поскольку более половины этого периода пришлось на выходные, метафорический батискаф отважной исследовательницы бездн юридического абсурда уже достиг значительной глубины.

— Гарри, ты только послушай: «глава отдела магического правопорядка является ординарным членом Визенгамота». Но сам Визенгамот при том входит в структуру возглавляемого им отдела, — девочка сердито свела брови. — Это же нонсенс! А если целью было избежать злоупотреблений, то зачем вообще подчинять верховный суд и парламент в одном лице министерскому чиновнику? Пускай даже номинально!

Вопрос повис в воздухе — Гарри не собирался отвечать на него. Во-первых, осмысленного ответа от него и не ждали — восклицание Гермионы в большей степени стоило расценивать как риторическое — выражение её внутреннего протеста против очевидной и беспощадной нелогичности препарируемой ею административно-правовой системы. Во-вторых, ему было попросту лень.

— Шах, — сдерживая ехидство, объявил Малфой. Гарри уставился на шахматную доску (к счастью, самую обычную — его порядком злило, когда фигурки критиковали избранную стратегию и пробовали давать игроку советы). Не просто шах, но, по всей видимости, и мат через два хода — ловушку он видел, а вот как избежать её — не знал.

— Да ну тебя, — возмутился Гарри вслух, и призвал:

— Как насчёт поразмяться? Миона?

Грейнджер — невиданное дело! — охотно захлопнула книгу.

— Каждый за себя? — уточнила она, вставая с дивана.

— Скука, — лаконично возразил Малфой, поднимаясь следом. Очередная выигранная партия поселила на его лице выражение невыносимого самодовольства. — Лучше один против двух.

Эпопея с зачарованным коридором имела множество последствий, среди которых главным следовало считать то, что Гарри безотлагательно принялся воплощать в жизнь своё решение освоить все те заклинания, к которым страстно желал, но не умел, а потому не мог прибегнуть в ходе выпавших на его долю приключений. Манящие чары, щитовые и обезоруживающие стояли первыми в этом списке, что естественным образом привело к игре в магическую дуэль. Или, скорее, в магическую битву — дуэльным регламентом они начисто пренебрегали.

— Я вожу, — паскудно ухмыльнулся тем временем Малфой (Гарри никак не мог понять, каким образом тот жульничает со жребием, но в том, что именно это Драко и делает, сомнений уже не оставалось). — Грейнджер, мантию, будь так любезна.

Мантию-невидимку Гарри вручил Гермионе сразу после её выписки из больничного крыла. «Пользуйся с умом», — напутствовал он с некоторым сожалением, но, объективно, лучшего применения вещице подобрать было трудно. По крайней мере, теперь проблема под названием «гриффиндорка в компании двух слизеринцев» резко снизила свою остроту. Кроме того, он ведь не отдал артефакт насовсем, а только дал попользоваться… И жадное собственническое чувство, глупое и совершенно неуместное в таких обстоятельствах, могло катиться прямиком к Мордреду!

«В конце концов, они обе принадлежат мне, — думал Гарри, следя за тем, как Драко исчезает под покровом невидимости. — И мантия, и девчонка».

Утешенный такими мыслями, он взял палочку наизготовку.

— Ну что, начинаем? — спросила пустота голосом Малфоя. — Бой!

Драться с невидимым противником было весело, но очень трудно, и тяжелее всего Гарри давалось помнить о необходимости прикрывать свою временную напарницу.

— Протего! — щекочущее отрикошетило куда-то в груду поломанной мебели. Гарри немедленно отправил оглушающее в том направлении, откуда вырвалась вспышка заклинания. Промазал. Ещё раз промазал. Коротко и зло выдохнул через нос.

— Щит на мне! — крикнул он и приказал на том языке, на котором магия слушала его:

— Протего.

Поскольку — да, как выяснилось, он мог прошипеть и латинские слова, а не одни английские. Это открытие они совершили благодаря любознательности Грейнджер. Она, пленённая гипотезой Драко о «родном языке» заклинателя, уговорила Гарри на несколько экспериментов, в результате которых выяснилось, что тот с одинаковой лёгкостью мог произнести на парселтанге и «репаро», и «чинись». И даже «адронный коллайдер» — последнее доказывало, как будто, что парселтанг и вовсе не был языком в общепринятом узком значении термина; или, во всяком случае, он точно не имел никакого отношения к наречию, на котором рептилии могли, хотя бы теоретически, общаться между собой. Похоже, тот факт, что парселтанг понимали змеи, был лишь сопутствующей, но не определяющей его характеристикой. И то, что при попытке повторить даже самое короткое и простое слово у Гермионы так и не вышло ничего, кроме бессмысленного звука, напоминающего шипение залитых водой углей, только подтверждало эту догадку. Да, парселтанг, скорее всего, являлся чисто колдовским способом передачи информации — то был язык самой магии, если тут вообще уместно было вести речь о языке.

— Протего!

— Глацио! Риктусемпра!

«Бей ниже, по коленям целься», — хотелось сказать Гарри, но произнести это вслух — означало раскрыть тактику условному противнику. Поэтому он скомандовал:

— Меняемся! — и тут же, не дожидаясь, пока Гермиона подхватит щитовые чары, швырнул три жалящих сглаза подряд.

— Ай, — выразительно отозвалась пустота, совсем не там, где Гарри предполагал, но он не стал тратить время на удивление, а сразу отправил оглушающее, ориентируясь на этот звук.

Стук упавшего тела возвестил конец сражения. Гермиона, словившая укол жалящего в живот, распрямилась и утёрла с глаз невольные слёзы.

— Ух, — сказала она, улыбаясь и хмурясь одновременно в своей неповторимой манере.

— Посредственно, — прокомментировали сзади, и Грейнджер вздрогнула, а Гарри просиял.

— Том! — радостно воскликнул он, оборачиваясь, и тут же заканючил:

— Давай с нами? Пожалуйста, хотя бы разок!

Тот с высоты своего роста послал ему высокомерную усмешку и снисходительный прищур.

— Так уж и быть.

Обрадованный, Гарри поспешил расколдовать Драко. Они снова разыграли на пальцах мантию, — на сей раз выиграла Гермиона — рассредоточились, и Драко звенящим от волнения голосом скомандовал:

— Готовы? Бой!

Мантия, конечно, не помогла им. Том отражал их атаки играючи — вот уж кому невербальные давались с завидной лёгкостью. Мерцающая радужная плёнка щитовых чар вспыхивала словно сама собой, а оглушающие летели без передышки, одно за другим. Гарри подпрыгнул, пригнулся, метнул «глацио» из-под прикрытия «протего», наколдованного Драко, отскочил в сторону. Напрасный труд — длинные ноги в идеально начищенных ботинках плавно перешагнули дорожку льда. Невидимая Гермиона, целясь в спину, швыряла жалящие сглазы на пределе доступной ей скорости — но Том, не оборачиваясь, принял их все на щит. Схватка продлилась минуты три — чисто в учебных целях, разумеется. По-настоящему они не выстояли бы против Тома дольше нескольких секунд, это Гарри отчётливо понимал. Даже втроём, даже с мантией. Он вновь подпрыгнул, изо всех сил подгибая колени, кинул, почти не глядя, оглушающее, пригнулся, пропуская над собой красный луч… и мир вокруг потемнел, резко, будто выключателем щёлкнули.

— Финита, — под недовольные стоны он сел, поправляя сползшие очки.

— Всё ещё посредственно. Ну, кто хочет рассказать про свои ошибки?

И это был страшный секрет, секрет о котором Тому ни в коем случае не следовало знать. Поскольку Гарри в какой-то момент угадал — увидел — его слабость. С его самоуверенной и властной манерой держать себя — легче лёгкого было обмануться, но Гарри поймал брошенный поверх очередной книги по тёмным искусствам взгляд, и понимание настигло его, болезненное в своей внезапности и полноте.

Том вовсе не настолько уж старше них, он, в общем-то, почти ровесник Селвина и Фарли. Сложись всё иначе, он мог бы быть префектом Гарри (ужасная, душераздирающая мысль, ведь Гарри так хотел бы этого, о, как сильно он бы этого хотел). Ему всего шестнадцать, а ещё ему скучно и одиноко. Стоило бы догадаться раньше — но вот, не догадался; осознание явилось лишь теперь, но, раз явившись, оно тотчас же завладело Гарри целиком.

Немыслимо было заговорить об этом напрямую, поэтому он сделал всё, что мог — то есть, воззвал к той грани личности Тома, которая, вне всяких сомнений, могла бы однажды помочь ему сделаться отличным преподавателем. Том действительно любил учить; ему нравилось быть самым умным волшебником в комнате, нравилось, когда окружающие с восхищением смотрели ему в рот. Пусть даже этот благоговейный трепет и восторженное внимание исходили всего-навсего от троицы первокурсников. И Гарри твёрдо решил отныне прикладывать максимум усилий к вовлечению старшего брата в занятия их импровизированного кружка по ЗОТИ.

— Я снова целилась в одну и ту же точку, да? — сосредоточенно произнесла Гермиона, расчёсывая пальцами взъерошенные кудри; её интонация скорее походила на утверждение, чем на вопрос.

— Ага!

— Да.

— Я… мой лорд, прошу прощения, я не…

Гарри закатил глаза. Любые диалоги с Томом всё ещё из рук вон плохо давались Малфою. Он очевидным образом не понимал, что тот не ждёт валяния в ногах по любому поводу, и уж тем более — не ждёт подобного от Драко. И в этом тоже было нечто ревнивое, собственническое — стоять на коленях и обращаться к Тому «мой лорд» дозволялось только Гарри. Он укрощал гневные вспышки брата их личным, уникальным, особым способом, и Том хотел видеть демонстрацию покорности именно от него. В исполнении других такое… имело довольно мало смысла. А кроме того, они попросту ничем пока не заслужили эту честь.

Пожалуй, следовало напрямую объяснить Малфою все нюансы, раз уж он, на удивление, сам их не улавливал.

— Реакция хороша, а вот щит — размером с носовой платок, — прервал Том затянувшуюся словесную агонию. — Ну, а ты?

— А я — умница и молодец, — задрал нос Гарри.

— Как лошадь в шорах, — припечатал Том безжалостно. — Бокового зрения у тебя словно и вовсе нет. Вставай и покажи ещё раз то недоразумение, которое ты считаешь щитовыми чарами.

Урок защиты от тёмных искусств — такой, каким ему с самого начала и надлежало быть, а не жалкая имитация в виде чтения учебника — в тот вечер снова затянулся допоздна. Перед уходом Грейнджер собрала свою макулатуру и бережно расставила её на бамбуковой этажерке.

— Спасибо, — вежливо сказала она. — Пожалуйста, можно в следующий раз что-нибудь на тему выборов в Визенгамот?

И это было ещё одним открытием, которое они совершили исключительно благодаря Гермионе. Этажерка оказалась зачарована, хотя до поры до времени никто об этом и не подозревал. Но вот, в один прекрасный день — точнее говоря, в прошлую пятницу — Грейнджер посетовала вслух, что забыла прихватить из библиотеки какой-то выпуск «Закона и правопорядка». И Гарри, зарывшийся вслед за тем в свалку книг на полке этажерки, наткнулся как раз-таки на брошюру, названную ей.

Случайностью это быть никоим образом не могло — Гарри наперечёт знал состав их небольшой здешней библиотечки. Заинтересовались все, включая Тома, принялись экспериментировать, и выяснили вот что: любая книга из библиотечных фондов Хогвартса, стоило пожелать, немедленно появлялась на одной из полок (что это были именно школьные книги, доказывал вложенный в каждую из них формуляр). Аналогично, можно было и заставить их исчезнуть (предположительно — вернуться на своё исходное место), поставив вновь на этажерку и объявив, что книга более не нужна.

Гарри и прежде замечал, что Комната-где-всё-спрятано словно бы прислушивается к его физическому состоянию и душевному настрою. Но заколдованный книжный шкаф настолько упрощал жизнь, что следовало считать его не иначе как подарком высших сил.

— Должно быть, этот артефакт принадлежал раньше кому-то из преподавателей, — задумчиво заметила Гермиона, когда отвергнутые ею книги пропали, явив взамен «Историю Визенгамота от тёмных веков до наших дней».

— Кому-то очень ленивому, — со смешком согласился Драко. — Похоже на исчезательный шкаф. Но я не понимаю, почему его выбросили, полезная ведь вещь.

— Так, верно, и не выбросили, а спрятали, — пожал плечами Гарри. Его тоже смущал этот момент.

— Возможно, покидавший пост профессор не слишком симпатизировал преемнику, — прокомментировал из своего кресла Том, по виду совершенно углубившийся в «Путь гордых бессмертных. Китайские ритуалы внутренней алхимии». — Мне, например, отнюдь не улыбалось бы завещать такой артефакт кому-то вроде Квиррелла.

И Гарри оставалось лишь мысленно согласиться с ним.

Бронзовые часы с амурами показывали без двадцати десять — близилось время отбоя. Грейнджер, накинув мантию-невидимку, первой выскользнула в коридор. Следом за ней поспешил и Драко, и только Гарри замер на пороге, не в силах сделать последнего шага. Он обернулся. Том, будто почувствовав, что на него смотрят, поднял взгляд. В воздухе у его плеча танцевал одинокий бледно-жёлтый люмос, вилась надо лбом непослушная прядь, поблёскивали в полумраке белки глаз и бледные пальцы непринуждённо сжимали книжный переплёт. Изящная в своей небрежности поза, покачивающийся носок ботинка, мантия, лежащая прямо-таки картинными складками. Единственное, чего не хватало — тень.

— Что?

— Да так. Ничего. Доброй ночи, Том.

И Гарри отвернулся и вышел за дверь. Четверть часа спустя, лёжа за пологом своей кровати, он вглядывался в кромешную подземельную темноту — а перед глазами всё стояла эта картина.

«Я обязательно сдержу свою клятву, Том», — он повторял это, пока его веки не смежил сон.

* * *

Пропажу Мантии Альбус обнаружил во время уборки.

Следовало признаться честно — Минерва упрекала его не зря. В отсутствие необходимости вытирать пыль, — эту заботу брали на себя домовые эльфы — ничего не стоило оттянуть самую малость докучливую обязанность разобрать вещи и разложить их все по местам. Ну а затем оттянуть ещё, и ещё, и снова — говоря уж совсем откровенно, обычно Альбус вступал в войну со своим имуществом где-то трижды в год. И то была истинная война, изнурительная битва, безо всяких метафор — просто удивительно, с какой скоростью, и словно бы сам собой, накапливался в его покоях разнообразный хлам.

Он задумчиво повертел в руках павлинье перо. Красивое, но кончик обломан; и, как назло, высоковато, останется нелепый огрызок, если наново очинить. В мусор! Стеклянное пресс-папье в виде линзы с подклеенной снизу открыткой постигла аналогичная участь — забавная вещица, спору нет, но не тогда, когда их двадцать шесть. Впрочем… почти коллекция, получается? Пресс-папье вернулось на полку — для этого пришлось потеснить чучело иглобрюха, витую раковину, разлапистую ветку коралла, друзу аметистов и ритуальный бронзовый акинак. Альбус сердито оглядел получившуюся композицию, поколебался, но всё-таки отправил коралл в мешок для мусора.

С артефактами дело обстояло в разы хуже, чем с сувенирами — некоторые из них требовали предельно аккуратной утилизации, а кое-что поджидало, когда он выяснит их предназначение (и какая разница, что вот уже лет пять было всё недосуг). Фоукс золотыми немигающими глазами наблюдал за Сизифовым трудом со своего насеста, и Альбус, утерев со лба пот, попенял ему:

— Смешно тебе, а? Ещё бы, мне тоже смешно!

Фамильяр, устыдившись, издал длинную мелодичную трель. Вдохновившись песней феникса, Альбус с новой решимостью распахнул дверцы одёжного шкафа. Зачем столько мантий? Мерлин помилуй! Вот эту, эту и эту он всё равно не планировал больше носить…

Книги, безделушки и магические предметы постепенно группировались в более-менее систематизированные кучи. Периодически Альбусу случалось проникнуться каким-нибудь полезным советом или прочитанной в «Ведьмополитене» статьёй (да, он выписывал «Ведьмополитен», и даже не считал нужным скрывать эту маленькую слабость; в конце концов, когда тебе уже за сотню, сам Годрик велел чудить напропалую, и наплевать, кто и что по этому поводу мог бы сказать). Он пробовал сортировать вещи по цвету, размеру, по назначению или по частоте использования. Даже коробки из-под обуви в шкафы и комоды понапихал — увы, это привело лишь к тому, что теперь вместо безобразного вороха всяческой ерунды в его распоряжении оказалась куча самодельных контейнеров всё с той же отборнейшей ерундой.

Пару часов и один туго набитый мешок спустя Альбус решил немного передохнуть и выпить чашечку чаю. Расправил бороду, достал чайницу и сервиз, уселся за стол — и вот тогда-то и понял, несколько запоздало, что в сваленной на полу груде под условным обозначением «полезное, но опасное» он недосчитался кое-чего — очень-очень важного кое-чего.

Чаепитие было прервано, не успев толком начаться. Не доверяя себе, Альбус проверил сначала мусор — как же хорошо, что он собирал его, а не сразу уничтожал! Были печальные прецеденты в прошлом, нужно отметить. Но среди предназначенного на выброс Мантии, разумеется, не нашлось. Следующие полчаса прошли в помутнении и угаре — сторонний наблюдатель решил бы, что кто-то вроде Малфоев придумал способ отыграться разом за все обыски от авроров, случившиеся в последние десять лет. Такого разгрома покои директора не знали давно — а быть может, никогда не знали и вовсе. Следовало сдаться ещё в тот момент, когда ушёл в пустоту призыв: «Акцио, Мантия Смерти!», но Альбус с юности был упрям, и не привык опускать руки слишком легко; годы ещё укрепили в нём эту черту характера — и оттого он не унялся, покуда не переворошил абсолютно все полки и ящички, вплоть до самого укромного, годами не видевшего света уголка. Вслед за тем он присел в шезлонг для посетителей, сдвинул очки на кончик носа, уставился в потолок и предался унынию.

Когда же он держал её в руках в последний раз? Кажется, год назад? Нет, вроде бы позже. Минувшей весной, точно. «Сыскала нового владельца, — попытался утешить себя Альбус. — Правду говорят: легко пришло, легко и ушло». Не он ли сам ворчал, что не достоин Мантии по-настоящему, что взял её из праздного любопытства? Ну вот она и отправилась теперь к тому, кому действительно нужна, кого сочла подходящим хозяином себе…

В том, что у Даров Смерти есть подобие собственной воли, мог усомниться лишь никогда не державший в руках ни одного из них. Владелец Бузинной палочки, понятное дело, не входил в число таковых. И всё же, снедаемый горьким чувством утраты, он несколько долгих минут не мог заставить себя пошевелиться. «Легко пришло, — повторял он бездумно, как мантру, — легко и ушло».

Нежный, деликатный часовой перезвон, наконец, вторгся в эти мысли и позволил вынырнуть из них, встряхнуться. Но, принимаясь вновь за уборку, Альбус двигался так скованно, с такой натугой, что ни одна живая душа сейчас не опознала бы в нём самого могущественного чародея на территории британских островов. В эту минуту он был всего только потрёпанный мореход среди обломков кораблекрушения своей жизни, печальный старьёвщик, дряхлый, безмерно усталый старик.

* * *

За три дня до рождественских каникул, в среду, после окончания своего урока, но до начала обеда, декан Гриффиндора вызвала Гарри на приватную беседу.

— Мистер Поттер, — начала она, сцепив кисти рук позади поясницы, почти по-военному (это впечатление подчёркивалось и усиливалось из-за напряжённой линии плеч, вздёрнутого подбородка и неестественно прямой спины), — я сознаю, что вам от моих слов ни горячо, ни холодно, и что это нужно скорее уж мне, чем вам. Но и совсем об этом не сказать тоже было бы неправильно. Хочу, чтоб вы были в курсе.

Она помолчала, заставляя Гарри теряться в догадках по поводу этого пространного вступления. Он в упор не понимал, куда она клонит. Кто-то, что ли, снова на него настучал? Вроде бы и поводов-то не было — но всё же, поди, угадай, когда кругом сплошные доносчики…

— Мистер Поттер… Гарри, — строгий сухой голос преподавательницы трансфигурации смягчился, и это удивительно не шло к ней: ни интонация, ни жалость и сочувствие, промелькнувшие в выражении лица. — Я ничего не знала. Я правда не знала, клянусь вам.

Он растерялся. Это сейчас о чём вообще? Должно быть, часть изумления просочилась наружу, поскольку МакГонагалл прикрыла глаза и уточнила, медленно, будто уговаривая сама себя:

— О ваших опекунах. О том, что они дурно обращаются с вами. В противном случае, мы обязательно приняли бы меры.

Ой ли? Гарри усилием воли согнал с языка целый залп критических восклицаний. Какая, в самом деле, разница, кто там что знал или не знал. «Если бы», — чудовищные по своей силе слова, разновидность медленно действующего яда. Нет никаких «если бы» — есть только то, что существует здесь и сейчас. Что проку размышлять о вариантах прошлого. Будущее можно планировать и лепить под себя, но уже сложившееся и случившееся никакими силами не отменишь. Прошлое — факт, а суть факта как раз в том и состоит, что приходится считаться с ним, хочешь ты того, или нет.

Свои глубокие философские мысли он постарался выразить максимально кратко:

— Да, мэм. Я вас понял, мэм. Это всё? Я могу идти?

Он чувствовал себя не в своей тарелке — Том не поощрял общение со взрослыми без его надзора и контроля, а Гарри снова умудрился нарушить это правило. Пугало не наказание — гораздо сильнее он страшился, что Том решит: на Гарри нельзя положиться, Гарри может его подвести.

— Ещё минуту, — МакГонагалл смерила его пристальным взглядом и, как будто, осталась не удовлетворена результатами своего осмотра. Её бледные узкие губы поджались, водянистые глаза, казалось, пытались просверлить Гарри насквозь.

— Хочу, чтобы вы также знали, — продолжила она, — что, раз уж теперь я в курсе вашей ситуации, то я обо всём позабочусь. Я, ваш декан, директор — мы не оставим дело просто так. Конечно, потребуется время — но не беспокойтесь, вам заранее сообщат о дате слушания.

Что?! Откуда она могла знать? Невозможно! Он так удивился, что совсем невежливо её перебил:

— Какого слушания?!

Профессор МакГонагалл вскинула реденькую старческую бровь.

— Об опеке, разумеется. Мы ведь об этом и говорим с вами, не так ли? Вам будут назначены более подходящие опекуны.

Гарри хватанул ртом воздух. Он не сразу нашёлся с ответом — удар оказался поистине страшен. Их с Томом план по избавлению от Дурслей, естественно, предполагал этот этап, но как-то они не предвидели, что их попытаются опередить!

«Лучше б вы и дальше ничего не знали, — раздражённо подумал Гарри, пряча возмущение за сахарной улыбкой. — Одни проблемы от вас».

— Понял, мэм, — смиренно отозвался он. — А… какие кандидатуры рассматриваются, можно спросить?

«Надеюсь, это хотя бы волшебники, а не очередные магглы», — добавил он про себя с невольным содроганием. Старая ведьма снова воткнула в него свой пристальный, буравящий взгляд.

— Желающих много, мистер Поттер. Как-никак, вы — символ нашей победы, символ надежды для всего волшебного мира. Лично я буду ходатайствовать за леди Лонгботтом. Но у четы Тонксов тоже недурные шансы, на мой взгляд.

«А меня вы спросить не забыли?!» — мысленно заорал Гарри. Он внутренне весь кипел — его натуральным образом пытались пристроить в «добрые руки», точно котёнка или щенка! И что за дивные кандидатуры — бабка жаболюба Невилла и предатели крови, просто отличный выбор! Ах да, ведь есть ещё и прочие, которых «много» — но что-то даже и спрашивать страшновато, кого там щедрость непрошенных благодетелей для него припасла.

— Моё мнение будет учитываться? — сумел он переформулировать свой вопрос из гневного вопля в относительно приемлемую в разговоре с преподавательницей реплику.

— Безусловно, — скривила губы в чопорной улыбке та. Но Гарри не обольщался — в её тоне он отчётливо расслышал «в последнюю очередь».

— Благодарю вас, мэм, — через силу выдавил он. — Ваша забота и участие необыкновенно ценны для меня. А сейчас, если позволите… — он выжидательно улыбнулся, тщательно следя, чтобы вежливая гримаса не превратилась в злобный оскал.

— Это мой долг. Ступайте, мистер Поттер, и не переживайте — на летние каникулы вы поедете уже не к Дурслям.

— Да, мэм. Спасибо, мэм, — и с этими словами он, наконец, сбежал.

Увы, обед отменялся — погаными новостями следовало немедленно поделиться с братом. Почти рысью он домчал до Комнаты-где-всё-спрятано. Том, выслушав его, предсказуемо помрачнел.

— Нас вынуждают форсировать события, — заключил он, постукивая себя пальцем по подбородку. — Твоя магглокровка не останется в школе на каникулы?

Гарри замотал головой.

— Я и предлагать не буду, прости. Совсем не вариант. Ничего, книги она сможет штудировать и дома. Притащит список — и довольно с неё пока.

Идея принадлежала Гарри, но Том её санкционировал и полностью одобрил. Ещё бы — она была хороша, элегантное решение в истинно слизеринском ключе. Когда Том поделился с ним первыми набросками, они думали, что выступить с инициативой придётся Гарри, но с появлением в их активе магглорождённой роль застрельщицы естественным и неизбежным образом переходила к ней. Пускай сама Гермиона и была ещё покуда об этом не в курсе. С её гипертрофированной моралью она впряжётся в их затею добровольно, и будет тянуть ярмо за четверых. Важна лишь правильная подача, и чтобы она поверила, что докопалась до всего самостоятельно. Они глядели друг на друга с одинаковыми усмешками — легилименция не требовалась им, они знали мысли друг друга и так.

Всё получится. План безупречен. Просто придётся немного поторопиться. Но они справятся. Они — эксперты по выживанию, они выкарабкиваются всегда.

— Миона, — тем же вечером взял её в оборот Гарри. — Есть кое-что, что тебе следует знать. Это касается тебя напрямую.

Она стрельнула глазами в сторону Драко. Тот делал вид, что ему ни капельки не интересно, но сам, хорёк любопытный, вострил уши вовсю. Гарри улыбнулся краешком рта.

— Да это не секрет. Точнее, сейчас это как раз секрет, но хотелось бы, чтобы он раз и навсегда перестал им являться, — оба приспешника удивились. Гарри выдержал драматическую паузу, возясь с намыленным котлом — их разговор происходил на очередной отработке у Снейпа, предпоследней в этом году, и предпоследней за похождения в Ночь Тролля вообще.

— Знакомо ли тебе понятие «ошибка выжившего»? — продолжил он, когда они уже раскрыли рты, чтобы поторопить его.

Грейнджер выслушала последовавшую за тем длинную и выверенную речь недоверчиво, но ближе к концу отчётливо призадумалась. Драко лишь поигрывал бровями — то ли принимал сказанное за сплошное надувательство, то ли, наоборот, догадывался обо всём и сам. Гарри снял очки, размял пальцами переносицу и добавил завершающий аккорд к прозвучавшей симфонии красноречия:

— Разубеди меня. Миона, я правда хочу ошибиться. Это слишком страшно — докажи мне, что я неправ.

— Да, мой лорд, — и это, наверное, был первый раз, когда она выговорила обращение без затаённой усмешки. Полностью, от всего сердца она приняла поручение своего повелителя — зная и веря, что оно необычайно важно, что от того, насколько хорошо она с ним справится, зависят судьбы многих людей.

— Проще всего тебе будет проникнуть туда во время торжественного ужина или святочного бала, — Гарри протёр стёкла носовым платком и снова нацепил очки, а затем вернулся к чистке очередного котла. — Старшие рассказывают, что он длится за полночь, и директор всегда остаётся до самого конца. Книга не охраняется, и дверь не заперта, но на ней есть сигналящие чары. Поэтому воспользуйся мантией и, если тебя застукают — главное, не паникуй.

— Гарри, — спросила девочка всё-таки, выслушав ещё с десяток заботливых наставлений. — Почему ты сам не возьмёшь мантию? Думаешь, твоё отсутствие за столом заметят, да?

«Да. А вот твоё — вряд ли, ведь, кроме меня, у тебя по-прежнему совсем нет друзей», — такова была правда, но вовсе не эту часть правды ей хотелось бы услышать от него сейчас. Поэтому Гарри сказал — совершенно искренне, и не покривив душой ни на йоту:

— Ну что за кокетство, Миона! Мы оба знаем, что ты запоминаешь текст с листа гораздо лучше меня.

За ночь школьные коридоры и Большой зал оккупировали лохматые, остро пахнущие ели. Ещё вечером в среду всё выглядело как обычно, а стоило выйти к завтраку в четверг, и сделалось понятно — близится Рождество. Хвойный дух витал в воздухе, смешиваясь с тонким сладким запахом воска, распространяемым горящими повсюду свечами, а остролист и омела притаились в самых неожиданных местах, давая поводы для бесконечных поцелуев в дверных проёмах и по углам. Золотистые шары, нетающие снежинки и сияющие звёзды украсили ветви ёлок — и даже по стенам, будто диковинный вьюнок, расползлись мерцающие гирлянды и переливающаяся серебром мишура. Зачарованный потолок Большого зала усиливал праздничную атмосферу десятикратно — казалось, будто ты вышел ясной морозной ночью на прогулку по сказочному еловому бору, и вот-вот послышится вдалеке скрип саней, густой утробный хохот и задорный перезвон бубенцов. Сухой тёплый снег периодически начинал сыпаться на головы студентов искрящейся белой пылью, но исчезал бесследно, так что никому не приходилось жаловаться на мусор, угодивший в тарелку или стакан.

Гарри всё это немного напоминало рождественскую распродажу в «Хэрродс»[102], но только лучше, больше, масштабнее — и, кроме того, это же было волшебство. Порой он почти забывал о нём — как рыба забывает о воде, в которой живёт, ведь это её естественная среда обитания, но иногда случались моменты, когда он словно бы глядел на себя и на всё окружающее со стороны. И любые трудности, любые горести становились в эти мгновения мелкими и незначительными, поскольку Гарри заново осознавал, что он — волшебник, а вокруг него — волшебный мир, и это именно то место, где ему и следовало всегда быть. Годы, проведённые с магглами, походили теперь на сон, на прочитанную книгу, на историю, случившуюся однажды с каким-то совершенно посторонним мальчишкой. Гарри знал его очень хорошо, но этот мальчик был не он, и никогда уже ему снова им не стать. Одинокий угрюмый ребёнок, ночевавший в чулане, носивший лохмотья и надрывавшийся хуже домового эльфа, чтобы заработать себе немного объедков, сделался не реальнее Оливера Твиста. Одетый с иголочки наследник Слизерина, чинно попивавший утренний чай в компании отпрысков «священных двадцати восьми», ничего общего с ним не имел.

Праздник по случаю того, что все сумели благополучно дожить до окончания учебного триместра, планировался в субботу, двадцать первого декабря. Причудливое смешение христианских и языческих обычаев грядущего торжества могло бы показаться пережитком глубокой древности — но Гарри уже знал от Тома, что в действительности все эти йольские поленья, гадания на рунах и прыжки через костёр в свете полной луны были не более чем тягой межвоенного поколения к корням — тягой, густо замешанной на идеологии чистоты крови и щедро приправленной фантазией там, где по части исторических фактов имелась недостача. Без малого столетие спустя выдумки молодых экзальтированных ведьм и колдунов и сами обрели сакральный статус Традиции, и ныне даже отпетый магглолюб вроде Дамблдора пикнуть не смел против хороводов с факелами и простоволосых девиц в утыканных свечами венках. Но праздник, всё-таки, несмотря ни на что, именовался Рождеством — и это тоже была Традиция, пускай вифлеемский младенец и не признал бы своего дня рождения в этой мистерии торжества света над тьмой.

Кроме всего прочего, в четверг начали прибывать заказанные почтой подарки — не к одному Гарри, многих осенило с запозданием, и в кои-то веки Малфой со своими бандеролями не выделялся среди остальных. Прислушавшись к советам Тома, — а тот, даром что рос в приюте, в тонкостях обмена подобающими праздничными подношениями разбирался отменно — Гарри приготовил гостинцы всем однокурсникам. Сладости, в основном, и прочие приятные пустяки, вроде украшенной перламутром расчёски для Дафны (да, он немного подлизывался к детям из самых влиятельных семей, ну а кто бы на его месте не стал?). Драко он купил складной нож — родители, в ответ на нытьё Малфоя, прислали ему изысканный, но совершенно неподходящий кинжальчик. При виде этой драгоценной зубочистки, надо полагать, врагу надлежало сдохнуть от зависти, а благородное дитя Малфоев и Блэков, поддёрнув кружевные манжеты, чинно кольнуло бы его разок куда-нибудь — к примеру, в глаз. Во всяком случае, именно такая картина представала в воображении Гарри, и только с огромным трудом убедил он себя, что смеяться ни в коем случае нельзя; он мог сколь угодно жестоко наказывать своего рыцаря, но обижать его определённо не хотел.

Банальный складник, точная копия Грейнджеровской ковырялки, будет Драко и полезнее, и приятнее. Когда Малфой осознал, каким способом девчонка избавилась от верёвок, у него натуральным образом вытянулось лицо.

— Но… так нечестно, — вот всё, что смог сказать по этому поводу потомственный маг в сорок втором поколении.

— Он точно со Слизерина? — чопорно подняла брови Гермиона, и не удержался от смешка даже Том.

Подарок для Грейнджер изобрести было потруднее, но выяснилось, что у «Флориш и Блоттс» продаются подарочные сертификаты, и это решило исход дела. Префектам он собирался презентовать примерно то же, что и соученикам: хрустальную, оправленную в серебро, чернильницу, набор неразбивающихся колб, по пачке лакричных леденцов. Всё это более или менее полезное барахло дожидалось своего часа в Сундуке, как и бутылка огневиски, предназначенная декану (единственный подарок, вызвавший у Гарри сомнения, но Том заверил его, что тот будет иметь у получателя успех).

А вот кому он страстно желал вручить хотя бы шоколадку, но не мог подарить абсолютно ничего, так это Тому. И лишний раз это напоминало Гарри о том, о чём ему вовсе не требовалось напоминать.

Предпраздничная суета и ажиотаж, разумеется, затронули старшего брата в очень малой степени — и было ощущение, что дело тут не в его текущем статусе, просто не такой уж Том человек, чтобы от всей души наслаждаться Рождеством. Как наяву воображал его Гарри расположившимся в кресле у камина, на месте Блишвика, с книгой в руках и со скучающе-высокомерным выражением на лице — в то время как остальные снуют вокруг, до малиновых щёк упившись сливочным пивом и рождественским пуншем, сосутся под омелой и взрывают хлопушки, выуживая оттуда бумажные шляпы и живых мышей. Том был бы самым трезвым и адекватным на любой из вечеринок, он смог бы присмотреть, чтобы никто не натворил глупостей. Настоящий, прирождённый префект…

А всё-таки, и этот мастер контроля и самоконтроля порой впадал в нервозное состояние — и стоило ли удивляться, что повод для того у него имелся ровным счётом один, а именно, проблемный младший брат? Сам Гарри истово возражал против титула проблемного — во-первых, он не искал неприятностей, это они к нему примагничивались. Во-вторых, до сих пор всё кончалось благополучно, не так ли? Хотя инцидент с Квирреллом следовало, говоря начистоту, охарактеризовать как «близко, очень близко, вот прямо почти».

И предстоящий визит к Малфоям заново всколыхнул все по сто раз уже обмусоленные опасения. Ехать было надо, а не ехать нельзя — и даже не из-за Драко, хотя того нешуточно обидел бы отказ. Пауза, которую Том взял в отношении пожирателей смерти, затянулась уже неприлично — пора, пора было явить им себя, а они до сих пор не могли решить, когда, кому и как.

Разок заикнувшись на эту тему, Гарри напоролся на яростную, выстраданную отповедь.

— Думаешь, мне не терпится показать им свою слабость? — сдержанно рявкнул Том, подскакивая из кресла и начиная расхаживать, точно тигр в клетке, по тесному, с трудом отвоёванному у Комнаты-где-какого-хлама-только-нет пятачку. — От моих прежних сил осталась едва четверть — а тот, кто их приручал, был меня сильнее! Ты хоть понимаешь, что они станут проверять меня, испытывать на прочность — ежедневно, ежечасно? Или ты забыл, до чего добр и мягкосердечен дом Слизерин? За тебя вступился я — кто же встанет за моей спиной при нужде, не ты ли? В этом жалком состоянии — как я могу показаться кому-либо из них на глаза?

Малфоям предназначалась участь испытательного полигона — благо, главу семейства они уже хорошо взяли в оборот, и за ним числился некислый должок. Гарри намеревался заодно вплотную разобраться с загадкой дневника — ему упорно мерещилось, что во всей этой истории как-то концы не сходятся с концами. Том, судя по всему, собирался просто шпынять бывшего хранителя в полное своё удовольствие (нельзя сказать, что Гарри принципиально по этому поводу возражал). Но, стоило речи зайти о безопасности самого Гарри — и паранойя неизменно выходила на новый виток. Тома хотя бы убить было нельзя, покуда цел дневник. На Гарри привилегии условного бессмертия не распространялись.

Что, если его отравят? Что, если задушат во сне, подстроят несчастный случай во время катания на мётлах, бросят в толпу коварно собравшихся пожирателей смерти, утопят («в бочке мальвазии», — брякнул Гарри, и удостоился испепеляющего взгляда) в заброшенном колодце, замуруют в дальнем закутке подземелья — и никто никогда не найдёт его, даже Том?

— Подыщешь нового хранителя. Будешь являться молодым девицам и обольщать их, чтобы они писали в твоём дневнике, — и вновь чёрный юмор Гарри пришёлся не к месту. Том резко развернулся к нему, раздул ноздри и сверкнул глазами.

— Не городи ерунды!

И в самом деле, следовало без ложной скромности признать, что наследники Салазара не на пятачок пучок, и подыскать Гарри полноценную замену будет довольно трудно. Но суть, в конечном итоге, была вовсе не в этом — одну на двоих (троих, считая испоганенную диадему Ровены), душу с Томом не делил больше в целом мире никто. С такой точки зрения его беспокойство о благополучии Гарри играло совершенно новыми красками.

— И меня чудовищно утомили твои суицидальные склонности, — в который раз прошёлся по его невезучести Том. — Тебе бы поводок — следящие чары, что ли, на тебя повесить? Что бы такое с тобою сделать, чтоб ты хотя бы на помощь мог меня позвать…

Гарри уставился на него во все глаза. Вот оно. И он ведь почти додумался, уже давным-давно, не хватило крохотной детали мозаики. «Ты всё же туповат», — прокомментировал внутренний голос (звучал он в точности как Том). Но тот и сам хорош — быть не может, чтобы он упустил это из виду! Ладно, чем гадать, лучше сказать напрямую — и будь, что будет.

— Вообще-то, — осторожно сообщил Гарри, дождавшись паузы, — такой способ есть.

* * *

Они все почувствовали это. Как полгода назад почувствовали пробуждение метки. Двое слишком глубоко погрузившихся в тёмные воды безумия не отреагировали никак. Одна хохотала, посылая воздушные поцелуи серым омерзительным тварям в истлевших развевающихся балахонах, и те, если бы в принципе были способны на удивление, изумились бы тому, что творилось с ней. Ещё двое не засмеялись вслух, но улыбнулись, и лишь разделявшая их толстая стена мешала заметить, до чего одинаково выглядели эти улыбки. Эмоции прочих шестерых были слишком слабы; присутствие пожирателей душ отнимало у них последние силы, но это отнюдь не значило, что внутри себя они не ощутили ничего — как раз наоборот.

Один из тех, кто избежал гостеприимства небезызвестного островка в ледяном Северном море, проснулся с криком в убранной мехами кровати и до рассвета больше не смог уснуть. Его искушала идея побега — в Индию, в Африку, в Россию, в Австралию — на край света, куда угодно; он бы купил билет на Марс, если бы только мог. Первые лучи солнца застали его молящимся, чего он не делал с самого раннего детства.

Ещё один вскочил с постели, точно потревоженный кошмаром — и нашёл утешение в ласковых объятиях супруги. Трое были пьяны — не просто пьяны, а прямо-таки на грани алкогольного отравления, и не поняли, что именно произошло. Двое не сдержали мутную старческую слезу — но каждый из них пребывал в тот момент в одиночестве, и некому было испытать закономерное изумление при виде искажённых странной гримасой морщинистых физиономий. Кто-то недоверчиво ощупывал предплечье — снова, и снова, и снова, кто-то чесал в затылке, кто-то пустым взглядом уставился в стену, пугая собеседника и обрывая на полуслове оживлённый до той поры разговор. Последний, сокрытый и неучтённый, как карта в рукаве у шулера, застыл посреди тротуара, ловя языком падающий снег; и лик его озарился пугающим внутренним светом — тем отблеском радости не от мира сего, что живописцы пытаются передать, изображая мучеников в час славы их.

Что же до хогвартского зельевара — то он мылся в душе. Так он и оказался в числе тех, кто сходу распознал природу изменения, случившегося с ним.

Признаться честно, мыться Северус не особенно любил — как и тратить время на прочую докуку вроде сна и приёма пищи. Когда б существовал способ отменить магией все эти глупые телесные потребности — он бы с большой радостью к нему прибег. Толковый психоаналитик вытащил бы из него воспоминания об общих школьных душевых и ощущение угрозы и небезопасности, связанное с этим гигиеническим адом (поскольку нет на свете места лучше, когда планируешь втихую избить того, кто по каким-либо причинам не нравится большинству учеников). Копнув глубже, этот гипотетический последователь Юнга и Фрейда извлёк бы на свет видение жестяной сидячей ванны и допотопного водонагревателя, требовавшего нешуточной возни. Пара-тройка вдумчивых бесед — и выплыли бы наружу ассоциации с незащищённостью и уязвимостью, крепко завязанные на отсутствие на теле минимум двух слоёв одежды; а если бы он был настоящим профессионалом, то добрался бы и до едкой пены, лезущей в глаза, и до пьяного мужского баса, произносящего: «выпростала урода, нет, ты погляди, ну какой же он у тебя урод». Но психоанализ Снейп презирал, как подобало уважающему себя мужчине, считая его шарлатанством (в чём был, честно говоря, далеко не так уж и неправ, ибо на одного толкового ему бы встретилась дюжина горе-специалистов), а самому Северусу копаться в глубинах своей психики вечно оказывалось недосуг — прискорбный недостаток для мага разума, но, увы, весьма распространённый, ибо по-настоящему искусными окклюментами имеют тенденцию становиться именно те, кому есть, что скрывать.

Пренебрежение телом на грани аскезы зачастую отличало воспитанников дома Ровены, и Снейпу, с его мозгом истинного учёного, для бронзово-синего галстука не хватило всего чуть-чуть — чуть-чуть удачи, самую малость доброго отношения, совсем немного поддержки, а ещё — чтобы его лучшая (единственная) подруга поступила не в Гриффиндор. Буквально волосок отделял его личную историю от совершенно иного развития событий — как знать, на что была бы похожа его жизнь в башне Рейвенкло? Но — не сложилось, и это пространство упущенных возможностей навсегда осталось всего лишь потенциалом. Северус не вздыхал по нему — он о нём никогда не задумывался, и даже не знал.

А знай — немало удивился и, скорее всего, посмеялся бы над тем фактом, что не у него одного, оказывается, имелась потребность держать на столе зачарованный календарик, напоминающий о необходимости посещения ванной. Но, так или иначе, в тот самый вечер (хотя, если придираться к деталям, это скорее была уже довольно поздняя ночь) Северус ткнул волшебной палочкой в свою напоминалку, безо всякого энтузиазма совлёк с себя одежду (и да, там было значительно больше двух слоёв, даже если не считать нательное бельё), передёрнул лопатками и, ощущая себя неуютно уязвимым, ступил на скользкий кафель, навстречу льющимся из вмурованной в стену лейки потокам воды. Он уже успел намылить голову — особенно отвратительный момент, и без разницы, что последнюю дюжину лет он совершал омовения в долгожданном одиночестве, и никто в здравом уме не осмелился бы, тупо гогоча, поставить Ужасу Подземелий подножку, или толкнуть его, покуда тот беспомощно слеп — в общем, мыльная пена как раз стекала по лицу, когда это случилось.

Больно не было. Было щекотно и горячо.

Охваченный на диво дурным предчувствием, — тот же самый воображаемый психоаналитик не преминул бы указать, что добрые предчувствия Северусу не были знакомы вовсе — Снейп кое-как продрал глаза. Замысловато выругался, не стесняясь откровенно маггловских выражений, ощупал порозовевшую от тёплой воды кожу, надавил на неё — и убедился, что зрение не обманывает его.

Тут уже стало не до гигиенических процедур. Северус выскочил из-под душа и метнулся к сложенной на стуле одежде. Добрая половина преподавателей (и весьма значительная часть студентов) слегла бы с нервным приступом, доведись им воочию лицезреть главу дома Слизерин, слегка прикрытого ошмётками мыльной пены, а в остальном — в чём мать родила, тычущего волшебной палочкой себе в предплечье.

Особо стойких добила бы недоверчивая, робкая улыбка на его лице.

——————

[102] «Harrods» — очень большой и очень известный универмаг в Лондоне; находится на Бромптон-Роуд.