Песни мэллорна. Сборник историй (гет)

— Просить помощи у убийц я не хочу и не буду! — отрезал решительно Келеборн и, резким движением рубанув рукой, прошелся по гостиной из угла в угол.

Галадриэль вздохнула и, помолчав задумчиво минуту или две, спросила:

— Это ты сейчас про гномов или про моих родичей?

Резко налетевший порыв ветра качнул распахнутую створку окна. Смолистый запах разогретого дерева мешался с чуть горьковатым ароматом трав, соленым прибоем и терпкой, железистой кровью, пропитавшей, казалось, все вокруг.

Свободное пространство вокруг занимали уложенные в дальнюю дорогу сундуки, обломки доспехов, перевернутая второпях мебель. За окнами изрытая, истоптанная тысячами ног земля навевала тоску, и было почти невозможно поверить, что еще совсем недавно этот край был цветущ и прекрасен.

С губ Келеборна сорвался короткий, тяжелый вздох. Он устремил больной, воспаленный взгляд куда-то вдаль, к горизонту, и прошептал:

— Неважно. Впрочем, нолдор сейчас ничем не могут нам помочь, ибо сами не в лучшем положении, а участие коротышек я не приму. Уж лучше встречусь с Намо. А ты ступай, если хочешь — твой выбор я уважаю и не стану препятствовать.

Он запустил пальцы в волосы и, с силой рванув пряди, быстрым шагом вышел из комнаты. На душе бушевала буря, отчасти напоминающая ту, что окончательно сокрушила побережье после того, как его покинуло воинство из Амана.

Изломанные корабли, зарывшиеся носами в песок, разбитые колонны дворца. Угомонившаяся лишь накануне под утро волна оставила на песке тонны ила и водорослей, но привести в порядок разоренные Гавани Сириона на этот раз было некому — эльфы один за другим покидали Белерианд и отправлялись вглубь материка, на восток.

В груди у Келеборна что-то тяжко сдавило, вдруг стало трудно дышать, и он втянул воздух судорожно, прилагая непривычно значительные усилия.

"Еще немного, и весь мой мир, что я люблю, что меня воспитал и взрастил, перестанет существовать", — подумал он и опустил голову, пряча одолевавшую душу глухую тоску от посторонних глаз.

Хотя разглядывать взор бывшего принца Дориата было некому — последний караван как раз в это самое мгновение выходил из разбитых врат, чтобы отправиться вслед за прочими родичами на восток. Лишь сотня воинов ожидала его самого и Галадриэль. Которые никак не могли прийти к единому мнению относительно их будущего пути.

С запада на небо надвигалась тьма. Последние сполохи лучей гасли.

"Что ж, победа одержана и Враг повержен, — подумал Келеборн и вновь тяжело вздохнул. — Но какой чудовищной ценой! Целый край разрушен, а число убитых эльфов и людей даже подсчитать невозможно. И все же... Раз цель достигнута, значит оно того стоило?"

Ответа Келеборн не знал. Он все стоял на разбитом мраморном крыльце, и ветер трепал потяжелевшие от соленых брызг пряди. В груди ворочалось нечто темное, тягостное, почти забытое. То, что в последний раз навещало его после нападения нолдор на Гавани. Глухая тоска. Растерянность. Непонимание, как жить дальше. И целый мир, растерзанный, разрушенный, застывший у ног своих детей и безмолвно взывающий о помощи. Но столь желанную помощь ему никто не в силах был дать. И понимание этого убивало.

Неслышное движение воздуха за спиной, скользнувшая по полу безмолвная тень заставила Келеборна обернуться. Жена подошла и, остановившись за спиной у мужа, положила ладонь ему на грудь. Тот вздохнул и, накрыв пальцы Галадриэль своими, проговорил чуть слышно:

— В самом деле, иди через владения гномов, любовь моя. Там тебе будет безопаснее, да и доберешься быстрее. Незачем разделять со мной тяготы кружного пути.

Они стояли молча, слушая дыхание друг друга, и ярившийся все сильнее и сильнее ветер трепал полы их одежд, перемешивал волосы.

Тьма густела, ночь мчалась, будто боялась куда-то опоздать, а когда на востоке появились первые проблески зари, Галадриэль поцеловала мужа в щеку и, разомкнув наконец объятия, вскочила на подведенного ей одним из верных коня. Келеборн проводил долгим взглядом жену, а когда последний из верных скрылся за тем, что еще недавно было городскими стенами, он вдруг упал на колени и, сжав до побелевших костяшек кулаки, закричал в опустевшее небо.

* * *

Серебристые ивы полоскали косы в грязной, покрытой тиной и водорослями воде. Келеборн вздохнул и, усилием воли отогнав вновь нахлынувшую, подобно ярой приливной волне, скорбь, в последний раз оглянулся.

Стены Гаваней, высокие шпили башен, еще недавно воздушные и как будто парящие, теперь лежали, разбитые, в побуревшей траве. В иных местах средь обломков мрамора уже успела прорасти трава. Ошметки разложившейся вражьей плоти больше некому было убрать. Война с Врагом прошлась по всем землям эльфов, не пощадив и владения фалатрим.

И все же жизнь продолжалась. Во всяком случае тому, кто больше не решался называть себя Дориатским принцем, очень хотелось на это надеяться.

"Что ждет нас там, на востоке? — подумал Келеборн и, нахмурив брови, обратил взор в небо, будто силился разглядеть в нем грядущее. — Быть может, новые испытания? Несчастья? Войны? Не знаю почему, но сердце не верит в то, что существуют мирные, счастливые дни. Теперь не верит. Слишком дорогой ценой далась всем живущим под небом Арды победа. Да и был ли когда-нибудь в замыслах Эру этот самый мир? Быть может, мы его сами выдумали, а после охотно поверили в него? "

Он тяжело вздохнул, опустил голову, силясь рассмотреть в мутных водах собственное усталое , измученное отражение, и вдруг услышал за спиной тихий зов:

— Повелитель...

Келеборн вздрогнул и, обернувшись, увидел двух верных, добровольно оставшихся с ним, чтобы сопровождать в походе. Бывший принц посмотрел на спутников вопросительно, и старший из них, Аэрон, спросил:

— Вы готовы, повелитель?

Келеборн намеревался было заметить, что подобное обращение неуместно, однако мысленно махнул на все рукой, будто отступая, и ответил вслух:

— Да, готов.

Младший, Гелирон, оживился, принялся проворно отвязывать лодку, а Келеборн подумал, что в последние годы подобное обращение с уст верных срывалось уже не раз и не два. Сперва он поправлял их, но скоро понял, что это бесполезно. Однако здесь и сейчас размышлять о столь сложных материях, как власть, отношения или судьбы мира, не было ни малейших сил. Он устало опустил плечи и, подняв заплечный мешок, шагнул в лодку. Устроившись на корме, еще раз поглядел на оставляемые, отныне уже навсегда, Гавани Сириона, и скомандовал отправление.

Земля стонала. Она плакала, измученная тяготами небывалой войны, и просила покоя. Фэа эльфа отзывалась на ее боль, как на свою собственную, а память о прошлом, о пережитых радостях и о горестях, что были неразрывно связаны с этими лесами и водами, лишь усугубляла страдания.

Грести против течения было тяжело. Келеборн временами сменял своих верных, садясь на весла, однако мысли его по-прежнему блуждали поблизости и одновременно невообразимо далеко. Там, где не существует страданий и бед, где любимым нет необходимости расставаться.

"Возможно ли подобное?" — думал он и, глядя, как блестит под светом постепенно восходящего Анора река, вновь и вновь вздыхал.

Сердце билось в его груди то быстрее, то медленнее. Оно сжималось, не в силах вынести всего того, что свалилось на келвар и олвар за последние годы. Звери и птицы, все те, кто мог идти, лететь или хотя бы ползти, так или иначе держали путь на восток. Но деревья, цветы и травы обречены были неминуемо погибнуть. И боль их, боль всех тех, кто оказался волею валар приговорен, пронзала самое существо эльфа, причиняя невыносимые муки.

"Я не могу это так оставить, — размышлял Келеборн. — Я обязан сделать хоть что-то. Но что я могу?"

Вновь и вновь вспоминал он недавний совет, как до хрипоты спорил с Эовнэ, что если уж Стихии не в состоянии возродить практически уничтоженный Войной Гнева Белерианд, то хотя бы сами эльфы могут попытаться.

— Пусть у нас уйдут годы, — горячился он. — Столетия или даже тысячи лет. Мы не отступим. Дайте нам шанс! Мы как-то справлялись все предыдущие эпохи!

Однако валар не согласились. Приговор был объявлен, и теперь бывший принц Дориата, сидя в лодке на веслах, невесело размышлял, что может сделать он сам, лично, не спрашивая ни у кого разрешения.

"Быть может, собрать образцы семян и трав, чтобы вырастить их там, где будет однажды построен наш новый дом?" — пришла внезапно в голову мысль. И от этой мысли Келеборну стало немного легче.

* * *

Вот уже несколько дней Келеборн шел один. Верные, после настоятельных просьб, не пожелали все-таки насовсем оставить лорда, однако согласились держаться немного поодаль. Делить собственную боль и тоску с кем-либо сейчас у бывшего принца Дориата не было никаких сил.

Где-то далеко за спиной, в нескольких днях пути, покачивалась, плывя по течению Сириона, оставленная эльфами лодочка. Такая же одинокая, как тот край, что ее породил.

“И как я сам”, — подумал невесело Келеборн, и грудь опять, уже в который раз, сдавила непривычная, рвущая фэа на части тяжесть.

Когда-то давно, многие сотни лет назад, будучи еще упрямым, озорным мальчишкой, он даже представить себе не мог, что край, родной и бесконечно, до самой последней травинки, до цветочной пушинки, до песни на ветру любимый, совсем скоро перестанет существовать. Казалось, Белерианд будет жить вечно.

“Я ошибался, — подумал бывший принц и, опустившись на колени, принялся кинжалом отделять от корней лещины отпрыски. — И не только в этом. Молодость наивна и беспечна, но в этом ее преимущество — так легче двигаться вперед. А как мне быть теперь?”

Закончив работу, Келеборн встал и огляделся по сторонам. Дориат шумел над головою ветками вязов, однако был непривычно пустынен и тих. Не выглядывали из ветвей сойки, не прыгали белки, не доносился смех эрухини. Казалось, королевство погрузилось в сон, и более ничто не способно его разбудить. Оно забыло уже, как этими самыми тропами бродили влюбленные, взявшись за руки.

“А может, нам всем это просто приснилось?” — подумал Келеборн и, подхватив заплечный мешок, вновь отправился по петляющей меж густых кустов тропе.

Карманы уже оттягивали взятые в Тасаринан семена, а предстояло сделать еще так много! Вызвав в памяти карту Белерианда, бывший принц размышлял, как лучше всего будет проложить путь.

“В последний раз проститься с родиной, — думал он, время от времени покусывая губу и тяжело вздыхая, — а заодно осуществить задуманное”.

Дни сменялись днями, за Анором вслед на небо восходил Итиль. Келеборн почти не спал и скоро сам себе стал напоминать бесплотную, бледную тень. Когда усталость все же одолевала эльфа, наваливаясь на него своей непомерной тяжестью, он клал мешок под голову и ложился прямо на влажную от росы и коротких дождей траву.

Иногда на смену думам о почти потерянном на веки веков доме приходили мысли о жене, подобно ему держащей в эти самые дни путь на восток. Как она там?

“Впрочем, ей немного проще, — размышлял Келеборн, с усилием прикрыв воспаленные веки. — Она еще может получить однажды прощение и увидеть родину. У меня такой надежды отныне более нет”.

Хотелось то ли плакать, то ли выть волком. Поняв, что смирно лежать для него решительно невозможно, Келеборн вскочил и, обратив осунувшееся, покрытое тенями лицо к свету звезд, запел. Он пытался выплеснуть из груди тоску и тяжесть, однако те отказывались покидать эльфа. И все же, когда пронзительные и легкие, будто выпущенная стрела, звуки, улетали ввысь, бывшему принцу становилось немного легче.

— Повелитель, — услышал он за спиной в какой-то момент тихий зов и, обернувшись, увидел застывших у самой кромки деревьев Аэрона и Гелирона.

Келеборн склонил молча голову, и верные выступили вперед. Они не произнесли ни звука, лишь разожгли костер и, устроившись поодаль, сидели неподвижно до самого утра, одним своим присутствием внушая веру в то, что мир все же не прекратил своего существования.

“По крайней мере пока”, — мелькнула в воспаленном мозгу Келеборна мысль.

Сам же он вплоть до рассвета ходил по периметру поляны, одну за другой проигрывая в воображении те краткие мгновения счастья, что были для него неразрывно связаны с Дориатом.

Когда же над кронами деревьев окончательно поднялось дневное светило, внучатый племянник Тингола решил, что дальше будет держать путь на север. Оттуда он по реке вернется на юг и, обойдя горы, отправится навстречу новой, неведомой пока судьбе.

* * *

“Действительно синие, — лениво размышлял Келеборн, расслабленно лежа на дне приземистой, быстрой лодочки и глядя на проплывающие вдалеке отроги Эред Луин. — Такие же синие, как сто или двести лет назад. Интересно, уцелеют ли они? Хотелось бы, чтобы в мире осталось хотя бы что-то незыблемое”.

Вершины Эред Луин все еще были окружены легким, полупрозрачным туманом. Он обнимал леса, поросшие на склонах гор, густой подлесок, травы, русла впадавших в Гелион рек и даже самую фэа эльфа.

Начинающийся рассвет отражался в воде золотистыми, игривыми бликами. Словно женщина, смотрелся он в реку, будто любовался своей красотой, и Келеборну вдруг на один короткий миг показалось, что он услышал смех. Смех Галадриэль. Тьма, сгустившаяся вокруг разума и души, рассеялась в один миг.

Бывший принц Дориата порывистым движением уселся в лодке и упрямо, словно непослушный пес, мотнул головой.

“Еще немного, — подумал он, — и меня могло бы вынести прямиком в Белегаэр. Учитывая, что верные, по моей же собственной просьбе, идут берегом...”

Несмотря на всю оглушающую тоску и тяжелое, будто чары Врага, горе, погибать в его планы никак не входило.

“Кажется, пора брать себя руки, иначе это путешествие может плохо окончиться. Тогда от гнева Галадриэль меня не спасут даже Чертоги Намо”, — Келеборн широко усмехнулся последней мысли и, подняв со дна весла, начал грести к берегу.

Путешествие его уже изрядно затягивалось. Келеборн понял это, когда, кинув сумку на песок, разжег костер и принялся за подсчеты. Пора было поворачивать к северу. Перед глазами у самого горизонта возвышались скалы, однако неопытный в подобных походах бывший принц Дориата решил не искушать и без того уже изрядно разгневанную судьбу, а обойти Эред Луин краем.

“Интересно, как там жена? — подумал он, садясь на ближайший камень и задумчиво глядя на разгорающийся огонь. — Уже добралась до цели?”

Ответа он не знал, а потому просто надеялся на лучшее. Образ любимой согревал, прогоняя последние остатки едва не погубившего его наваждения, а когда, уже после начала сумерек, к нему присоединились верные, на сердце стало почти совсем легко.

“Как в былые времена”, — подумал Келеборн.

Когда он в эту ночь лег спать, сон пришел в гости без промедления.

Поутру, свернув импровизированный лагерь, трое эльфов отправились вдоль берега Адуранта к подножию гор.

* * *

— Вот этот перевал, пожалуй, приведет меня на одну из вершин, — задумчиво проговорил Келеборн и, погладив ствол ближайшего дерева, внимательно оглядел убегающую вверх по склону Эред Луин тропу.

“Кто по ней ходил? — размышлял он. — Торговые караваны гномов, везущих товары из Харада в Белерианд? Вероятно, да. Впрочем, теперь она может сослужить мне иную службу”.

— Зачем вам туда, повелитель? — с беспокойством в голосе спросил Аэрон, однако ответить Келеборн не успел.

Подлесок поблизости отчетливо зашуршал, послышались быстрые, легкие шаги, и на равнину выбежала дева, одна из свиты Галадриэль. Она застыла на месте, всплеснув руками, будто не верила своим глазам, а после радостно воскликнула:

— Повелитель! Вы все-таки дошли! Мы так волновались!

Она сорвалась было с места, будто хотела броситься навстречу прибывшим, но тут же развернулась и убежала туда, откуда пришла.

“Сообщать остальным”, — понял Келеборн.

Что ж, дни спокойного уединения для него закончились раньше, чем он предполагал, но грустно не было. Фэа одолевала усталость, однако на самой ее глубине так же теплилась радость. Счастье от успешного завершения дела.

Он дал знак спутникам и медленно пошел по полю вперед, не разбирая дороги. Вершины Эред Луин застилали левую кромку горизонта, упираясь в самые небеса. Навстречу из тени деревьев выступила стража из тех, кто ехал с его женой, и Келеборн, остановившись, распахнул объятия, будто намеревался обнять давних друзей, по которым успел изрядно соскучиться.

“Или детей”, — мелькнула мысль, когда суровые воины, подобно юношам, кинулись к Келеборну и повисли у него на шее.

— Вы пришли, повелитель! — радовались они, и лица их сияли неподдельной радостью, так что бывший принц Дориата почти ослеп. — Вы теперь снова с нами!

Они обнимали его, не желая отпускать, а следом из леса выходили новые эльфы и присоединялись к первым. Со всех сторон неслись смех и полные неподдельного счастья восклицания. Зачастую, они были лишены какого-либо смысла, и все же каждое из них было Келеборну совершенно понятно.

“Будто дети осиротели, а после вновь вдруг увидели своего родителя”, — понял он и крепко, насколько это было в его силах, обнял верных в ответ.

— Мы долго думали, повелитель, пока шли на восток, — вновь заговорила нашедшая их первой дева. — Мы хотим вас просить. Будьте нашим владыкой. Вы последний из Дома Тингола, кто еще не покинул нас.

Повисла звенящая, упругая тишина, которую, казалось, можно было пощупать руками. Келеборн стоял, совершенно растерянный, не зная, что ответить или предпринять. Между тем окружившая его толпа расступилась, и в круг воинов ступила Галадриэль в окружении дев из свиты.

— Мы тоже просим вас, повелитель, — чуть слышно молвила одна из них. — Будьте нашим владыкой.

Сердце Келеборна гулко забилось. Он смотрел, не отрываясь, в глаза жены, и думал, что меньше всего ожидал окончить поход вот так вот, с венцом на голове.

Вздохнув, он оглядел собравшихся и ответил вслух:

— Просьбу дориатрим я понимаю и принимаю, но что мне скажут гондолиндрим и фалатрим?

— Мы поддерживаем ее, — воскликнул громко один из тех, кто много лет назад пришел с Туором. — Мы привыкли видеть вас рядом. Мы верим вам.

Вновь повисло молчание.

“Дети. Потерянные, осиротевшие дети”, — подумал он, глядя каждому в глаза.

В них читалось волнение, страх перед будущим и безграничная, яркая, будто свет Анора, надежда. Они безмолвно тянули руки к тому, кто был для них последним олицетворением чего-то вечного и незыблемого, и тогда тот, кто был внучатым племянником Тингола, ответил, покачав головой:

— Я никогда не стремился к власти, но теперь не могу поступить иначе. Я согласен.

Галадриэль улыбнулась. Закричали радостно верные, а сам Келеборн тем временем, забыв обо всем, сделал то, о чем мечтал многие дни и недели пути. Он бросился к жене и, взяв ее руки в свои, поцеловал ладони. Она тихонько всхлипнула, прильнула, обняла за шею и прошептала срывающимся голосом:

— Пришел... Пришел...

— Да, пришел, — ответил просто он. — И всегда приду. К тебе. Куда бы ни увела меня тропа. Я всегда буду возвращаться к тебе.

Они опустились на колени прямо в траву и, не думая более ни о чем, принялись целоваться. Вокруг шумели обретшие владыку эльфы, а тот, забыв обо всем, вдыхал неповторимый аромат кожи той, кто единственная была способна вывести его из любой тьмы.

— Галадриэль, — шептал он в перерывах между поцелуями. — Любовь моя...

— Люблю тебя, — вторила она, и Келеборну стоило немалого труда выпустить ее из объятий.

Он поднялся на ноги и, подав руку жене, обвел взглядом верных.

— Мы не знаем, как далеко будет простираться грядущая катастрофа, от которой мы бежали, — заговорил он твердым, уверенным в собственных словах и в будущем голосом. — А потому вы должны теперь отправиться дальше на восток.

— Только мы? — уточнил Аэрон.

— Да.

— А как же вы?

— Я поднимусь на хребет. Я хочу видеть грядущее своими глазами.

— Тогда мы с вами! — воскликнул кто-то из толпы.

Однако Келеборн качнул головой:

— Нет. Я пойду один. Вы выбрали меня своим владыкой, и это мой первый приказ. Вы не должны рисковать. Когда все закончится, я пошлю за вами.

Мгновение или немного дольше висела тишина, а потом ближайший из воинов ответил, склонив в почтении голову:

— Подчиняемся, владыка.

Галадриэль кивнула и отступила к верным, без слов давая понять, что услышала и спорить не собирается. Однако во взгляде ее муж читал бесконечную нежность, и одними губами прошептал:

— Люблю тебя.

Спустя два дня беглецы продолжили путь, а сам Келеборн, не без труда взобравшись на одну из вершин, стал ждать конца Белерианда.

И тот наступил.

Ломалась земля, вздымались до самых небес бушующие волны. Реки меняли свои русла. Разверзались посреди горного хребта провалы. Казалось, удержаться на вершине Эред Луин в подобной ситуации практически невозможно, и все же Келеборн не сдавался. Упрямо держался он, мокрый с головы до ног, и смотрел в глаза своей погибающей родине. Своему прошлому. Будущего же не знал никто.

“Мы постараемся, — подумал он и упрямо сжал губы. — Во имя всего того, что было когда-то и что ушло безвозвратно, мы не сдадимся”.

И вслух пообещал, выкрикнув прямо в черные, непроницаемые от тяжелых, мрачных туч небеса:

— Я не сдамся! Ни за что! Во имя будущего и в память о прошлом! Мы будем жить!

И, не в силах более сдерживать рвущие душу чувства, заплакал.