Горькая наука (джен)

Папирус вышел из своей комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь. Это было ему совсем не свойственно. Привычка Папируса шуметь заставляла Санса опасаться, что их общий уютный домик однажды попросту рухнет от такого грохота, но сейчас эта подчёркнутая осторожность не радовала, а настораживала. Когда же он увидел, насколько расстроенным и обеспокоенным выглядел младший брат, тревога выросла втрое.

— Папирус? Хэй, приятель, что случилось? — Санс старался помнить о том, что самое худшее уже позади, но чужое волнение передавалось и ему. — Как она?

— Человек спит, — Папирус даже говорил очень тихо. Беспокоился, что может помешать, наверное. Или же и впрямь был так взволнован, что бессознательно старался вести себя особенно спокойно. — Я и представить не мог, что ухаживать за людьми так сложно!..

— Успел разочароваться, бро? — он вовсе не чувствовал веселья, но всё же негромко хмыкнул, чтобы раззадорить Папируса. — Уже жалеешь, что приручил человека?

Получилось: беспокойство сменилось ярким возмущением. Санс мог бы поручиться, что если бы не необходимость соблюдать тишину, его брат начал бы яростно топать ногами из-за его показной чёрствости.

— Как ты можешь так говорить, Санс! Я никогда ни о чём не жалею! — прошептал Папирус, едва ли не свистя, как кипящий чайник, но почти сразу снова сник. — Я очень волнуюсь, что не справлюсь. Я полагал, что моей магии хватит, но люди слишком отличаются от нас!

Санс закрыл глаза, давая брату собраться с мыслями. Конечно, сам он знал, что худшим вариантом будет смерть девочки от свалившей её болезни, но в таком случае она наверняка вернётся. Возможно даже, она уже умерла там, в комнате Папируса, а Санс не ощутил временного рывка, потому что она слишком быстро промотала время вспять.

— Пойдём на кухню, бро. Чай ещё не остыл, — а если и остыл, он подогреет новый, это не проблема. Санс уступил Папирусу первому спуститься по лестнице. — Придумаем что-нибудь. Дадим Фриск отдохнуть. Она сильный ребёнок, уверен, всё наладится.

Он верил в то, что говорил. Плохое время подошло к концу. Осталось только опомниться, проснуться от сковавшей его душу лени и двигаться дальше с их новообретённой надеждой.

Прошло уже несколько часов с тех пор, как Папирус принёс едва живого от изнеможения и холода человека в братский дом. Ни тогда, ни сейчас Санс не знал, как можно описать чувства, испытанные им из-за того, что девчонка сдалась и позволила кому-то пробиться сквозь броню бездушия и пустоты, столь тщательно ею воздвигнутую. Санс был собой: отпускал дурацкие каламбуры, в которых от смятения сам не понимал и половины, а Папирус то и дело прикрикивал на него, принуждая к активной поддержке. Девочка от этого не улыбалась, но и не пугалась, её взгляд не становился мёртвым, а злоба, разбившись об открытость Папируса, бесследно исчезла.

Так они и ввалились на порог дома. Папирус усадил девочку за стол, предварительно замотав в наспех содранный с дивана плед. Уже после Санс догадался, что это был не лучший стратегический ход, потому что плед быстро промок от заснеженной, местами обледенелой одежды, едва та начала таять, что совсем не помогало и без того перемороженному ребёнку согреться. К сожалению, Санс в тот момент был слишком занят для таких мелочей: он спасал человеческую жизнь.

При всей своей доброте и заботливости, Папирус был не лучшим поваром Подземелья. Он со всей искренностью радушного хозяина порывался накормить гостью фирменной стряпней, пока Санс не вмешался и не предотвратил возможную катастрофу. Несмотря на отвратительное чувство юмора, скатившееся в последнее время куда-то ниже пояса, ему хватило остатков чуткости, чтобы понять: потрясение от кулинарных изысков младшего из скелетов может расколоть и без того надтреснутую картинку мира маленького человека.

Готовить на их кухне было не из чего: никаких других спагетторе Папирус бы в своем доме не потерпел, а пихать ребёнку чипсы Сансу показалось неуместным, — так что напоить гостя горячим чаем показалось ему хорошей идеей. Чувствовал он себя при этом неуклюжим и неловким. Заботиться о ком-то, столь нуждающемся в уходе, оказалось чем-то давно забытым.

Чёрт, Санс даже за своим ручным камнем присмотреть толком не мог, не то что за живым существом! Как он вообще за Папирусом следил? И в какой момент Санс упустил из вида тот факт, что упавший человек был, на секундочку, маленьким ребёнком?

Мысль, что если бы за девочкой всегда присматривали должным образом, то она никогда бы не угодила в Подземелье и не угрожала бы здоровью его жителей, посетила Санса только теперь. И кто в итоге заметил, подобрал, пожелал обогреть беспомощное существо? Его, Санса, внезапно слишком взрослый и ответственный младший брат!

Всё происходило так быстро, что он не успевал задаться вопросом, что, собственно, им делать дальше. В обмороженные ладони девочки была всунута чашка с чаем. Папирус всё не переставал болтать бессвязную чепуху о повседневных хлопотах, отвлекая девочку от погружения в апатию. Санс же никак не мог отделаться от мысли, что забыл нечто крайне важное…

— Итак! — когда под бдительным присмотром девочка влила в себя третий стакан, Папирус резко сменил тему. — Как я уже говорил ранее, человек, под моим чутким руководством ты сможешь стать гораздо лучше! Первые шаги были успешно пройдены! Поздравляю!

Девочка дрогнула от неожиданности — живой, но бессмысленный речитатив Папируса явно начал вгонять её в дремоту — и опустила взгляд на свои пальцы. Когда она не была пустой, она была откровенно несчастной. Пожалуй, такой же несчастной, как когда она плакала над Псом-поменьше.

— Э-это… это не так, — Санс едва расслышал её тихий запинающийся шепот. — Я не… не могу стать хорошей. Я не заслуживаю вашей доброты…

— Чепуха! — воскликнул Папирус, поражённый. — Я уже говорил прежде, человек! Каждый заслуживает возможность стать кем-то лучшим, чем он есть сейчас! Тебе просто нужно разумное наставление, только и всего!

Девочка съёжилась ещё сильнее, будто поддержка Папируса причиняла ей физическую боль, и Санс решил вмешаться.

— Малой, — он улыбнулся чуть шире, чем обычно. — Ты ведь старалась. Я следил за тобой всю дорогу.

Ведь предполагалось, что он не имеет представления о цифрах статистики. Но Папирус откуда-то их знал…

— Нет, — девочка немного повысила голос, но сразу же сжалась вновь. — Это… это другое. Я… я всё равно, как бы ни старалась… Я делаю плохие вещи.

Это было правдой. Санс был свидетелем. Но было нечто большее, что-то настолько плохое, что заставило его самого при первой их встрече онеметь от шока. Санс не был уверен, что хочет знать больше. Вот только оставаться в блаженном неведении уже не представлялось возможным. Слишком долго он убегал от обязанностей, слишком долго отказывался от принятия решения.

— Малыш, — он не хотел быть суровым. Порой милосердие несло гораздо больше пользы, чем строгое осуждение. — Было бы здорово, если бы ты позволила нам помочь тебе.

Человек перед ним уже наказал себя куда более жестоко, чем могло бы наказать любое иное правосудие. Санс знал это по собственному опыту.

Потому что не существовало более строгого судьи…

— Как тебя зовут, человек? — Папирус оборвал повисшую было паузу и ловко сменил в ладонях девочки опустевшую чашку на новую. — Имя ученика Великого Папируса должно освещаться светом его славы, а не быть сокрытым в тени!

— Ф-Фриск, — девочка ответила, скорее, от неожиданности, чем осознанно. Папирус вновь застал её врасплох и заставил часто заморгать от удивления. — В-в смысле, это моё имя. Фриск.

— Вот видишь, Фриск? Это не было так уж страшно! Еще один барьер к становлению лучшим человеком пал перед твоей храбростью! — сияющий от своей маленькой победы Папирус не собирался замолкать. — Я глубоко убежден, что в душе ты замечательный человек, которому нужно совсем немного, чтобы раскрыть весь свой потенциал!..

— Я убила кого-то.

Папирус замолчал, перестав улыбаться.

Выражение лица девочки вновь стало пустым и почти мёртвым. Она смотрела куда угодно, только не на них с братом. Часть Санса — та тёмная, мрачная часть, которую он всей душой ненавидел, — хотела было предупредить о растущей опасности, но это было бы ложью.

То, что Санс принял за мёртвую пустоту, не было ею. Как не было это и гневом. Всё было гораздо страшнее.

— Я убила кого-то, и это нельзя изменить, — Фриск повторила очевидное и закрыла глаза. Кружка в её пальцах дрожала. — Я убила кого-то, и это невозможно исправить.

То, что не смог уловить Санс, но смог слёту разглядеть Папирус. Что-то, что заставило его раскрыть объятия навстречу смертельному удару.

— Я убила кого-то, и я никогда не смогу это изменить! — её голос сломался. Рот скривился в выражении невыносимой муки, и Фриск закричала: — Я убила свою младшую сестру, и я не могу вернуть её назад!

Всё это время её переполняло горькое раскаяние. Мучило, пытало, выжигало всё, что делало эту девочку человеком. Существовал ли более неумолимый судья, более строгий свидетель, чем совесть, хранящая вину в сердце каждого разумного существа?

Тяжесть неискупимого греха согнула девочку. Фриск не плакала, нет, только всхлипывала и хрипела, выплескивая всё новые и новые слова:

— Мне жаль, мне жаль, мне жаль, мне так жаль! — словно молитву, обращённую к несуществующему, а оттого не способному простить Богу, повторяла она раз за разом. — Я не хотела!

Папирус осторожно протянул руку, чтобы коснуться её плеча.

— Человек… Фриск, — даже доброта Папируса не могла пробиться сквозь неподдельное горе человека, убившего члена своей семьи. Но он всё равно попытался. — То, что ты сделала… это ужасно, но ты всё ещё можешь…

Иногда милосердие ранит не хуже ножа.

— Я убила её! — закричала девочка, отталкивая руку Папируса. — Я убила её из-за игрушки!

Статистика Фриск была её приговором. То, что она пыталась сдержать, скрыть здесь, в Подземелье.

Уровень Резни: третий. Очки Пыток: сорок пять.

Это было не простое убийство. Случайная смерть не изменит человека так сильно.

— Она всегда меня доставала! Была крикливой! Прилипчивой и раздражающей! Я её ненавидела! Я запрещала ей лезть в мои вещи! Но она… она порвала мой гербарий! Я собирала его так долго, а она порвала его! — Фриск выронила чашку и изо всех сил укусила себя за ладонь, укусила до крови, но даже боль её не отрезвила. — Она любила меня, а я её ненавидела! Я разозлилась так сильно, я совсем рехнулась от злости! Я просто хотела заткнуть её! Заставить её пожалеть! Я не хотела! Я не хотела её убивать!..

Одна смерть. Всего лишь одна человеческая смерть любящей, но доставучей младшей сестры. Убийство, совершённое с такой жестокостью, что навсегда изувечило Фриск, незабываемым ужасом отпечатавшись в её жизни.

Фриск была импульсивным социопатом, теряющим контроль от чувства ярости. Фриск ощущала удовольствие от ненависти, когда делала это. Когда колотила свою сестру и заставляла её глотать изорванную бумагу.

Фриск задушила её, забив горло испорченными страницами книги.

И лишь когда стало слишком поздно…

— Как может стать лучше кто-то вроде меня? Как может… — Фриск укусила себя снова, а потом закрыла лицо локтем и разревелась. — Я не человек! Я не могу называть себя так!

Санс знал, как звучала та легенда у людей: «Те, кто ушли на гору Эббот, никогда не возвращаются назад». Вот почему она явилась сюда.

Папирус без единого слова обхватил девочку и крепко прижал к груди. Даже если та попыталась убежать, не в силах принять чужое сострадание, он этого не заметил.

— Я… я не могу… не могу понять, — в её голосе были слезы. — Я не понимаю...

Санс подошёл к ним и положил ладонь на плечо Фриск, тонкое и дрожащее. Пусть знает, что он тоже не винит её. Единственный, кого Санс здесь имел право осуждать, был он сам.

— Ты совершила ужасную ошибку, — Папирус крепко обнимал девочку, не давая ей отгородиться от его слов. — Кто-то пострадал по твоей вине, ты права. Ты не можешь обернуть время вспять…

Санс знал, что она могла. Но — только здесь. Что испытывала девочка, получившая в свои руки силу, о которой мечтала, — но не способная исправить то единственное, ради чего ей нужна была эта власть?..

—…но ты уже смогла преодолеть себя здесь! — Папирус погладил волосы Фриск. Санс знал, что его брат любит гладить мягких животных… и, как видно, грустных детей. — То, что ты раскаиваешься, то, как ты старалась стать лучше! Это не будет легко, человек! Жить каждый день, зная, что ты сделала что-то чудовищное… я не знаю, каково тебе, Фриск. Но я знаю кое-что ещё!

Фриск шумно всхлипнула и посмотрела на Папируса, который опустился перед ней на одно колено, чтобы заглянуть в глаза. Он улыбался, хотя на его костяных скулах виднелись мокрые дорожки слёз.

— Помнишь, я пообещал тебе, что больше ты никогда никого не убьешь? Так знай, я не заберу это обещание ни за что на свете! Урок, который ты получила — самый жестокий и горький урок, который только может получить человек или монстр! Но я, Великий Папирус… я не брошу тебя! Твой потенциал, человек, в том, чтобы стать лучшим через принятие ошибки!

— Смерть… смерть нельзя исправить, — прошептала девочка. — Как могу я?..

Папирус обнял её за плечи.

— Помогать каждому, насколько хватит сил, — произнес он. — Не оставаться безразличным к чужому горю. Переступать через себя раз за разом, становясь сильнее. Разделять горе каждого, возвышаясь над страданием бесконечной силой милосердия. Стать Великим Человеком.

Она могла бы сделать то же, что сделал Санс давным-давно, — просто сдаться. Отбросить чужую надежду, подчиниться сладкому зову своей гложущей вины.

Но она не сделала этого.

Вместо этого Фриск, помедлив секунду, неловко утёрла рукавом лицо и протянула Папирусу дрожащий мизинец. Простая детская клятва, но такая яркая и чистая, пусть даже голос девочки был сиплым от слёз и простуды:

— Я обещаю своему лучшему другу Папирусу, что изо всех сил постараюсь…

Санс не слышал больше ничего. Уверенность росла и крепла в нём вместе с пробуждённым осознанием содеянного, вместе с принятием каждой из совершённых им ошибок. Пока Папирус разговаривал с Фриск, пока укладывал свалившуюся от переохлаждения девочку в постель, Санс размышлял.

Он не был мудрым скелетом. Он даже не считал, что имеет право на настоящие поступки. Всё, что у него было, — это его брат — замечательный, поистине великий брат — и маленькая девочка, на которую в один час навалились лихорадка и слишком много переживаний.

— Санс? Санс! — Папирус пощелкал перед его лицом пальцами. — Очнись!

— М? — до Санса не сразу дошло, что он греет воду для чая уже третий раз подряд. — А, извини, бро. Я задумался.

Он не был уверен…

— Задумался? Ты вспомнил о способности размышлять! — то, что могло показаться оскорблением, в устах Папируса звучало с радостным энтузиазмом. — Я вот тоже этим как раз занимаюсь! Думаю набросать план речи для Андайн… Я абсолютно убежден, что они с человеком подружатся!

Вовсе не обязательно быть до конца уверенным в чём-то для того, чтобы действовать, не так ли? Ошибётся он или нет, не знает никто. Может быть, Папирус смог бы ответить на каждый из терзавших Санса вопросов, но Санс знал, что были вещи, которые он должен сделать самостоятельно.

Проявить решительность, например. Готовность сделать всё, что в его скромных силах, чтобы хоть раз оказаться сильнее самого себя.

Решительность стать лучше.