Семь Дней Из Жизни Гермионы Грейнджер  (гет)

День пятый. Пятница.

По пятницам Гермиона Грейнджер, Джинни Уизли и Луна Лавгуд устраивали девичники. Они собирались в комнате Гермионы, потягивали сливочное пиво или магловское полусухое вино, закусывали шоколадными лягушками и молчали. Эта традиция установилась в первую же пятницу после того, как Гарри Поттер, Рон Уизли и Драко Малфой отправились в свой персональный поход за хоркруксами. С тех пор прошло уже почти пять месяцев, и до сих пор ни одна почтовая сова ни разу не принесла в дом на Гриммо никакого письма или записки от них. Гермиона была согласна даже на самый завалящий клочок пергамента с парой строчек вроде: «У нас все хорошо, хоркруксы нашли, кушаем вовремя, победа будет за нами». А внизу — инициалы всех троих через косую черточку: «ГП/РУ/ДМ». Или не обязательно через косую, но обязательно — всех троих.

Дамблдор на отсутствие новостей реагировал спокойно, посасывал лимонные дольки, с важным видом вещал о необходимости соблюдать конспирацию и о том, что отсутствие плохих новостей — тоже новость, причем хорошая, но за его внешней благодушной невозмутимостью пряталась тревога, и Гермиона не верила своему учителю, хоть и корила за это саму себя. Все в штабе надеялись на лучшее, но время шло, а это «лучшее» никак не наступало, и даже совсем наоборот — действительность оборачивалась полным кошмаром, и только пятничные посиделки с девчонками (иногда к Луне и Джинни присоединялись Флер и Тонкс — молчать впятером оказалось не менее уютно, чем втроем — вместо сливочного пива пили коньяк и по очереди вздыхали — каждая о своем) хоть как-то скрашивали безнадежную картину.

Но с некоторых пор Гермиона Грейнджер стала подозревать, что если по понедельникам и случаются неприятности, то по пятницам происходят самые настоящие катастрофы. Услышь подобное заявление от своей лучшей подруги надежда и опора всего магического мира, будущий победитель Вольдеморта, Мальчик-который-выжил, известный также как Гарри Джеймс Поттер, он сначала недоверчиво фыркнул бы (малфоевское фырканье оказалось очень, очень заразной штукой!), а потом с озадаченным видом заглянул Гермионе в глаза: «Почему ты так думаешь, Герм? Что такого происходит по пятницам?»

— А вот что! — воскликнула бы в ответ Гермиона и ознакомила Гарри с некоторыми фактами, вошедшими в ее персональные «Хроники Грейнджер».

15 августа. Пятница. Вторая Магическая война окончательно перешла из стадии вялотекущего противостояния двух сторон в фазу открытой борьбы. В этот день Упивающиеся Смертью напали на Министерство. Битва была короткой, но кровопролитной — погибло не меньше трети застигнутых врасплох чиновников, в том числе и сам Министр Магии. Здание теперь лежало в руинах, и уцелевший аппарат временно переехал в Хогвартс, двери которого впервые за последние триста лет не открылись перед школьниками в сентябре.

Орден Феникса, получивший официальный статус после разгрома Министерства, все силы бросил на то, чтобы найти как можно больше Упивающихся и предотвратить их нападения на маглов и маглорожденных волшебников. Дамблдор и Шеклболт (временно возглавивший Министерство) разрывались между Хогвартсом и штабом Ордена; Артур Уизли, Минерва МакГонаголл, Рем Люпин, Нимфадора Тонкс и прочие и прочие и прочие разрывались между штабом Ордена и Хогвартсом; но хуже всех приходилось профессору Снейпу — он разрывался между штабом Ордена, Хогвартсом и ставкой Вольдеморта. Последний, не желая отставать от цвета магической общественности, тоже разрывался. Разрывался он между двумя противоречивыми желаниями — уничтожить вначале всех нечистокровных магов Британии, а потом уже приняться за магловское население Объединенного Королевства; или наоборот — сначала извести под корень всех маглов, а затем подождать, пока полукровки вымрут сами от страха и отчаяния. Только потому, что Лорд до сих пор колебался, войну еще можно было удерживать в границах магической Британии.

«Всего одна пятница, Герм, — сказал бы Гарри Поттер, поправляя указательным пальцем дужку своих знаменитых (совершенно дурацких по мнению Драко Малфоя) очков. — Одна пятница — это еще ничего не значит! Это могло произойти в любой другой день недели, и результаты были бы такими же!» Гермиона могла бы согласиться со своим лучшим другом, если бы не события, которые историки магии впоследствии назовут «Абердинской катастрофой».

12 сентября. Пятница. Министерство Магии обратилось к населению магической Британии с просьбой вступать в ряды Армии Дамблдора для борьбы с армией Вольдеморта (объединенных сил Аврората и Ордена Феникса катастрофически не хватало). К трем часам пополудни ряды АД увеличились на четыреста тридцать семь совершеннолетних волшебников (обоим братьям Криви было категорически отказано, но перед двойным натиском Джинни и Луны капитулировал даже Кингсли Шеклболт), а ровно в пять часов дня Вольдеморт стер с лица Земли магловскую деревушку под Абердином (1). Шестьсот погибших, около тысячи пострадавших, паника и хаос в мире маглов — Министерству стоило больших трудов выдать карательную операцию УПСов за последствия девятибалльного шторма на Северном море.

— Две пятницы, Герми, ну и что? — спросил бы Гарри Поттер, совершенно по-малфоевски сморщив нос. — Ты ведь сама всегда учила нас с Роном не делать поспешных выводов, если фактов недостаточно.

— Две пятницы — это совпадение, — согласно кивнула бы Гермиона, — но три — это уже закономерность, Гарри. — И поделилась бы еще несколькими фактами, которые позволили ей прийти к столь неутешительным выводам.

3 октября. Пятница. В стычке с Упивающимися Билла Уизли по касательной зацепило редким темным заклинанием, и месяц после этого он провалялся на узкой койке в Святом Мунго, не выходя из глубокой магической комы. За этот месяц Артур Уизли поседел более чем наполовину, Молли солила пищу исключительно собственными слезами, близнецы вызывались ходить во все рейды вне очереди, а Флер стала походить не на вейлу, а на бледную моль, так что даже Снейп однажды за завтраком не выдержал и рявкнул на нее: «Перестаньте изводить себя, мисс Делакур! Если Вам на роду написано стать миссис Уизли, эта чаша Вас не минует, можете даже не надеяться!»

10 октября. Пятница. Выполняя очередное задание Ордена, Тонкс убила двоих Упивающихся Смертью, а, сдернув с них капюшоны, обнаружила, что под масками УПСов скрывались парнишки лет по восемнадцать, не больше. Вернувшись в дом на Гриммо поздней ночью, с восковым белым лицом и блеклыми серыми волосами, она навзрыд рыдала у себя в комнате, забыв наложить Заглушающие Заклинания и угрожая заавадить каждого, кто сунется ее утешать. Сунулись многие — Джинни, Минерва, Молли и, конечно же, Ремус. Когда капитулировали все, а рыдания за дверью не стихли, в ход пошла тяжелая артиллерия — Северус Снейп собственной персоной, в вечной черной мантии и с вечной же презрительной ухмылкой на тонких губах, решительным жестом отодвинул в сторону растерянного оборотня и перешагнул порог. То, что произошло по ту сторону порога, осталось тайной на двоих, но буквально через десять минут Тонкс перестала рыдать, еще через двадцать она согласилась выпить чаю, а к рассвету пришла к выводу, что несмотря на все ужасы войны, жизнь все-таки имеет и приятные стороны. К завтраку Нимфадора вышла с припухшими глазами и волосами нежно-сиреневого оттенка, а, передавая Снейпу кофейник, смотрела на него так, как будто он был ангелом во плоти, и за спиной у него выросли крылья.

«Не как у летучей мыши, Гарри, нет — просто крылья. Может быть, даже белые. Представляешь, как здорово они гармонировали бы с его черными сальными патлами?» — сказала бы Гермиона Гарри Поттеру, и они вместе смеялись бы до тех пор, пока девушка не вспомнила бы еще об одной пятнице своей военной жизни.

26 сентября. Пятница. Получив от руководства Ордена очередной, сто двенадцатый по счету отказ на просьбу использовать их в оперативной работе, Гермиона Грейнджер, Джинни Уизли и Луна Лавгуд устроились на работу в госпиталь Святого Мунго. Из Мунго практически исчезли больные с бытовыми травмами, а все палаты были переполнены ранеными в боях аврорами и магами-добровольцами из ДА. Персонала катастрофически не хватало, и Грейнджер немедленно определили в приемную в качестве медиведьмы-регистратора. Гермиона мужественно продержалась до вечера, регистрируя прибывающих раненых и распределяя их по отделениям, но когда перед ней появился Невилл Лонгботтом с совершенно обезумевшими глазами и изрезанным Сектумсемпрой Дином Томасом на руках (для обоих мальчишек это был первый в их жизни бой), она не выдержала — сползла по стенке и истерически зарыдала, время от времени прикладываясь к стене своей кудрявой головой. В тот вечер на девичнике Гермиона впервые не просто пригубила свой бокал, а напилась до беспамятства и, проснувшись наутро, не испытала по этому поводу никаких угрызений совести.

Война оказалась очень страшной — полной крови, страданий близких людей и туманных перспектив на будущее. Гермиона никогда не думала, что привыкнет к подобным вещам, но она привыкла, и все вокруг тоже привыкли. Боевые операции, патрулирования и ночные тревоги стали неотъемлемой частью волшебной жизни, такой же точно, как «Ежедневный Пророк» по утрам или тыквенный сок на завтрак.

— Никто не считает войну чем-то само собой разумеющимся, мисс Грейнджер, — проронил как-то Снейп в ответ на молчаливый вопрос Гермионы, подтверждая свою славу прекрасного окклюмента и легилемента. — Но для того, чтобы война поскорее закончилась, все должны заниматься своим делом. Гарри и сотоварищи — искать хоркруксы, я — добывать необходимую Ордену информацию, Шеклболт и Дамблдор — разрабатывать стратегию борьбы, многочисленные Уизли с палочками наперевес (прости, Артур, я тебя не заметил) — подставляться под Непростительные заклинания, а Вы — утирать им сопли и перевязывать раны. Главное — правильно выбрать дело, не более того.

После этого разговора Гермиона перестала устраивать истерики на приемном посту и попросилась в госпитальную лабораторию — помогать зельеварам.

Но если бы Гарри Поттер, выслушав подробный отчет о пятничных кошмарах Гермионы Грейнджер, спросил свою лучшую подругу, что помогает ей все эти кошмары переживать, у нее был бы только один ответ: «Надежда, Гарри». Потому что Гермиона Грейнджер сквозь все ужасы пяти военных месяцев пронесла необъяснимую, иррациональную надежду на то, что в один из дней (и это будет непременно пятница!) все коренным образом изменится — просто распахнется дверь в ее комнату, где будут молча сидеть три или, может быть, пять молодых ведьм — и через порог ввалятся Гарри, Рон и Драко, исхудавшие и с обветренными лицами. Они принесут с собой целый мешок хоркруксов, и Дамблдор тут же придумает, что с ними делать, и немедленно воплотит в жизнь то, что придумал, и Вольдеморта вызовут на финальную битву, в которой Гарри уничтожит его под восторженные вопли поттероманок, если последние окажутся где-нибудь в пределах досягаемости места боевых действий. А потом Джинни Уизли сотрет всех поттероманок в порошок, но это будет уже совсем другая история…

Гермиона никому не говорила о своих глупых мечтах, ни одной живой душе из тех, что бесконечно толпились на Гриммо, 12 (а призраков в Орден Феникса не брали, и слава Мерлину!), но однажды, во время обычных пятничных посиделок, Луна нарушила молчание и призналась, что уже пятый месяц ждет только одного — как однажды в пятницу откроется дверь, и в комнату войдут Гарри, Рон и Драко с обветренными губами и полным мешком хоркруксов.

— Мерлин мой! — воскликнула Гермиона. — Я думала, я одна такая неисправимая идиотка. Почему-то мне тоже кажется, что это произойдет в пятницу.

— Как по мне, так все равно когда, лишь бы поскорее, — пожала плечами младшая Уизли. — Я просто больше не могу ждать. Еще немного — и я или сойду с ума или сама отправлюсь вслед за ними.

— Как ты их найдешь? — серьезно спросила Тонкс и отхлебнула из бокала. — Если их сам Дамблдор найти не может.

— Главное, чтобы их не нашел Вольдемогт, — вздохнула Флер, как всегда, очаровательно картавя.

После этого все опять замолчали, глядя кто куда — Луна в себя (то, что она там видела, никогда не успевало ей наскучить), Флер — на бахрому собственной шали (подарок Билла на годовщину их знакомства), Джинни — на узор на обоях (когда Гарри вернется, она первым делом прижмет его к стене и зацелует до смерти, а уж потом отпустит заниматься всякими опасными делами вроде борьбы с Вольдемортом), Тонкс — внутрь бокала с коньяком (между прочим, из личных запасов Северуса. Чем же порадовать профессора в ответ — сушеных флобберчервей подарить ему, что ли?), а Гермиона — в окно. За окном медленно шел снег, и кружение снежинок напоминало о том, что война войной, а Рождество всегда приходит по расписанию, и никакой Вольдеморт не способен остановить его приход.

Прошлое Рождество было лучшим в жизни Гермионы Грейнджер — Драко тогда впервые остался встречать его в Хогвартсе, потому что домой ему больше было нельзя, и, морща свой аристократический нос, он согласился отмечать праздник в компании гриффиндорцев — Гарри оставался тоже, а вот Рон уехал в Нору, ворча, что «чует его сердце — добром это все не кончится». Добром это действительно не кончилось — после ужина Гарри куда-то технично слинял, оставив Гермиону и Драко в компании рождественского венка из омелы и остролиста. Когда они увидели этот венок у себя над головой, сначала долго хихикали на тему глупых предрассудков и дурацких обычаев, а потом Драко прорычал вдруг: «Ну, хватит, Грейнджер!» и поцеловал ее в первый раз. А потом во второй. И в третий. После четвертого Гермиона Грейнджер обнаружила вдруг, что целоваться с Драко Малфоем — это то, что ей нравится делать больше всего на свете. Даже, пожалуй, больше, чем читать. «А вот это ты брось, Герм, — усмехнулся бы Гарри Поттер, вздумай она рассказать ему об этом. — Целоваться с хорь…, тьфу ты, с Драко, может, конечно, и приятно, но ты ведь родилась с книгой в руках!» И Гермиона не сразу нашлась бы с ответом. Ведь не говорить же лучшему другу о том, что больше, чем целоваться с Драко Малфоем, Гермионе понравилось заниматься с Драко Малфоем любовью, но возможность понять это представилась ей только один раз, и совершенно неизвестно, представится ли когда-нибудь во второй.

— Через два дня Рождество, — опять нарушила молчание Луна. — Было бы здорово, если бы наши мальчики вернулись к Рождеству. Морщерогие кизляки как раз впадут в спячку, и им больше ничего не будет угрожать.

— Кому? — удивленно спросила Флер. — Мальчикам или могщегогим кизлякам?

— И тем и другим, — спокойно пояснила Луна. — Мальчики будут здесь в безопасности, а вот морщерогие кизляки…

Но что именно произойдет с морщерогими кизляками, когда они, наконец, впадут в спячку, Лавгуд рассказать не успела, потому что дом на Гриммо, уже отходивший ко сну, внезапно ожил и активно зашевелился: зазвучали взволнованные голоса, захлопали многочисленные двери, где-то явственно ахнула Молли Уизли и глухо заворчал развернутый лицом к стене портрет Вальпурги Блэк. Пятеро девушек вскочили на ноги так синхронно, как будто Тонкс среди них была не единственным аврором.

— Это то, что я думаю? — глухим голосом спросила Джинни у самой себя, и не дожидаясь ответа, кинулась к двери. За ней рванули все остальные, и Гермиона не смогла бы объяснить Гарри Поттеру (вздумай он у нее поинтересоваться), как получилось, что она выбежала из комнаты последней, и почему замешкалась, спускаясь по лестнице и поднимая так некстати выпавшую из рук палочку, и с какой стати, уже почти вбегая в кухню, потеряла тапочек с левой ноги, и возвращалась за ним, смешно прыгая на правой. В общем, когда, наконец, Гермиона Грейнджер вбежала в кухню, та уже была полна разновозрастных полуодетых волшебников (Артур Уизли, например, примчался в одном носке, на ходу засовывая руки в рукава халата, и даже у Снейпа были расстегнуты две верхние пуговки на мантии).

Гермионе пришлось буквально проталкиваться среди них, чтобы последней увидеть то, что уже увидели все остальные — Драко Малфоя, истекающего кровью на руках Гарри Поттера и Рона Уизли. «Ненавижу пятницы!» — успела подумать Гермиона за миг до того, как упасть с разбегу на колени рядом с Драко и схватить его за руку, всю в липкой, остро пахнущей крови (чистой, Грейнджер, чистой!). Словно того и ждал, Малфой открыл глаза и попытался криво усмехнуться:

— Я сдержал слово, Герми, мы все живы… Правда, некоторые ненадолго.

Выговорив, а вернее, прохрипев эти слова, Драко потерял сознание, и все дальнейшее слилось для Гермионы в один долгий кошмарный сон, из которого ее сознание выхватывало только отдельные фрагменты. Вот Снейп, бледный больше обычного, осматривает Драко и о чем-то отрывисто спрашивает Гарри и Рона… Вот Дамблдор кладет Малфою-младшему на лоб свою не по-стариковски крепкую руку и озабоченно хмурится — то ли от того, что лоб холодный, то ли от того, что понял диагноз… Вот всхлипывающая Джинни пытается обнять одновременно и Гарри и своего брата, а они только растерянно моргают, стараясь не задеть ее руками, выпачканными в малфоевской крови… Саму себя Гермиона со стороны не видела, и слава Мерлину, потому что вряд ли она смогла бы узнать себя в растрепанной рыдающей девушке, яростно отказывающейся отойти от Драко и выкрикивающей какие-то невразумительные слова в адрес всех, кто ее от него оттаскивал, не разбирая, кто это — Снейп ли, мадам Помфри или сам Дамблдор…

Окончательно пришла в сознание Гермиона только через пару часов, в коридоре Святого Мунго, сидя в вытертом и неудобном кресле между Гарри и Роном, правой рукой крепко сжимая левую руку Рона, а левой — правую руку Гарри. Где-то в отдалении маячили остальные — краем глаза девушка различила рыжие головы близнецов, нескладную фигуру Люпина и еще с полдюжины колдунов и ведьм, с которыми она вот уже полгода делила кров и пищу. Но никто не подходил близко к Золотому Трио, даже Джинни и Луна — потому ли, что все они оказались настолько чуткими, чтобы понять, как важно сейчас друзьям побыть наедине друг с другом, или потому, что Молли Уизли, подавив в себе желание задушить младшего сына в объятиях, приказным тоном произнесла: «Оставьте их в покое. Пусть побудут втроем. Я сказала, втроем, Джинни, или ты уже разучилась считать?»

И теперь они трое сидели на продавленных креслах в коридоре госпиталя Святого Мунго, где только вчера за полночь закончилась последняя гермионина смена, сидели, держась за руки, и молчали.

— Не плачь, Герм, — нарушил вдруг молчание Рон, хотя Гермиона уже не плакала. — Он сильный. Он выживет.

Гермиона повернула голову вправо и посмотрела на своего друга, не зная, чему удивляться больше — тому, что Рон кажется совсем взрослым, или тому, что он так сильно переживает за Малфоя — настолько сильно, что его голос дрожит, а веснушки на лице посерели.

— Это моя вина, — глухо произнес Гарри, и Гермиона послушно повернула голову влево, чтобы посмотреть на своего второго друга, который выглядел не просто взрослым, а гораздо старше своих семнадцати лет. — Я просто не успел прикрыть его, хотя должен был предвидеть, что Люциус…

— Кто? — подала голос Гермиона, и к ней одновременно повернулись две одинаково взъерошенные головы — рыжая и черная.

— Ты только не волнуйся, — сказал Рон. — Главное, что мы нашли все хоркруксы…

— Просто один из них хранился в Малфой-мэноре, и Драко провел нас туда, — сказал Гарри.

— В Малфой-мэнор? — переспросила Гермиона.

— Ага, — синхронно кивнули в ответ две головы, вызывая в памяти мгновенную ассоциацию с близнецами Уизли.

— Все шло просто прекрасно, и артефакт уже был у нас в руках, но тут мы наткнулись на Люциуса, и... — запнулся Рон и сильно сжал руку Гермионы.

— И нам пришлось вступить с ним в диалог, — пришел на помощь другу Гарри и тоже сжал гермионину руку. Слава Мерлину, другую, потому что двойного пожатия тонкие грейнджеровские кости могли не выдержать.

— А Драко? — спросила Гермиона и посмотрела сначала на Гарри, а потом на Рона. Оба друга совершенно одинаковыми движениями отвели глаза и опустили головы.

— Драко — просто молодец, — сказал, наконец, Рон. — Я никогда и представить не мог, что он будет шутить перед лицом неминуемой смерти. И, главное, так смешно… Только Люциус почему-то не смеялся.

— Он сказал, что Драко — предатель и ему больше не сын. А потом запустил в него каким-то мудреным заклинанием, от которого у Драко сразу же потекла кровь — отовсюду, как будто просто выступила из-под кожи, — Гарри поежился, вспоминая. — И вот тогда Люциус засмеялся. А Драко даже не застонал. Мы схватили его и аппарировали на Гриммо. Дальше ты уже сама все видела.

— Люциус пытался убить своего единственного сына? — медленно, отделяя слово от слова, произнесла Гермиона. — И смеялся, глядя, как он истекает кровью? Он, что, не человек?!

— Он — подонок, — скрипнул зубами Рон. — И он заплатит за это, не волнуйся.

— Это я виноват, — свободной, левой рукой, Гарри провел по лицу и поправил дужку очков. — Драко три раза спасал мне жизнь за эти пять месяцев, и я должен был опередить Люциуса, просто должен был напасть на него первым, отвлечь внимание от Драко, я должен был…

Неловким движением Гермиона высвободила влажные ладошки из крепких ладоней своих друзей и сползла с кресла. Они тотчас вскинули головы и с тревогой взглянули ей в глаза.

— Эй, ты куда собралась? — спросил Рон.

— Прости меня, Гермиона, — сказал Гарри.

— Вы дураки какие-то, — произнесла Гермиона почти спокойно. — Просто дураки.

— Почему? — глупо спросил Рон и захлопал ресницами, отчего сразу стал похож на прежнего, хорошо знакомого Гермионе, Рона Уизли.

— Что ты такое говоришь, Герм, — вдруг улыбнулся Гарри, и черты его лица смягчились, и он снова стал ее родным и любимым Поттером.

— Я говорю, — продолжила она, — что хватит вам стонать и обвинять себя. Никто не виноват в том, что у Люциуса Малфоя в груди кусок камня вместо сердца. И, конечно, только Драко мог придумать, что вы можете безнаказанно проникнуть в Малфой-мэнор, о котором уже две недели как известно, что там ставка Вольдеморта, и найти там хоркрукс, и уйти оттуда живыми, и…

— Как — ставка Вольдеморта? — переспросил Гарри. — Откуда ты знаешь? То есть, это правда?

— Конечно, правда! — воскликнула Гермиона, чувствуя, что еще немного, и она просто взорвется. — Спасибо Снейпу, мы все об этом знаем! Там полно Упивающихся Смертью, и просто чудо, что вы ушли оттуда живыми, а не попали в лапы к…

На этом месте Гермиона запнулась, так как сообразила, что в лапы-то к Люциусу они все-таки попали, и еще неизвестно, что будет с Драко.

— Ничего себе! — вскочил с кресла возбужденный Рон. — Но мы же никак не могли об этом узнать!

— Конечно! — рявкнула на него Гермиона в лучших традициях профессора Зельеварения. — Как вы могли об этом узнать, если вы не поддерживали с нами никакой связи с того самого дня, как ушли! Вы даже не подумали о том, что мы можем как-то вам помочь! И уж, конечно, вы не подумали о том, что мы вас… что мы о вас… что мы за вами…

Тут силы окончательно покинули девушку, и она заплакала, ссутулившись и закрыв лицо ладонями. Поплакать в одиночестве ей не дали — моментально Гермиона оказалась в объятиях и Гарри и Рона сразу, и четыре руки одновременно обнимали ее и успокаивающе гладили по спине и по голове, пока два виноватых голоса бормотали ей в уши:

— Мы тоже очень скучали, очень-очень…

— Но мы не хотели подвергать вас опасности…

— Потому что за почтовой совой можно проследить…

— И мало ли чем это могло обернуться…

— И потом, если бы мы дали о себе знать, Дамблдор мог нас найти…

— И они все стали бы нам помогать…

— А на самом деле только мешали бы…

— Потому что каждый должен делать свое дело, — закончил Гарри это невнятное объяснение неожиданно твердым голосом с совершенно снейповскими интонациями. — Найти хоркруксы должны были мы — я, Рон и Драко. И мы это сделали.

— Ну, конечно, — прошептала, шмыгая носом Гермиона, — это ваш персональный-один-на-троих-великий-подвиг. Глупые мальчишки! Глупые-преглупые. Просто какие-то дураки дурацкие.

— Мы тоже тебя очень любим, Гермиона, — совершенно счастливым голосом произнес Гарри.

— И мы безумно по тебе скучали, — шумно выдохнул ей в ухо Рон.

— А Драко по мне скучал? — спросила вдруг Гермиона и отстранилась от них.

— Если Вы, мисс Грейнджер, соблаговолите на секунду оторваться от мистера Поттера и мистера Уизли, — раздался над гриффиндорцами язвительный голос слизеринского декана, — Вы сможете услышать ответ на этот вопрос непосредственно из уст самого мистера Малфоя. У Вас есть три минуты — Драко еще слишком слаб от перенесенной кровопотери.

Когда именно Снейп и колдомедик с красноречивой фамилией Сэбоунс (2) вышли из палаты, где лежал Драко, и сколько времени они провели, наблюдая за обнимающимися друзьями, одному Мерлину было известно. Но — странное дело — Гермиона вовсе не испытала смущения. Получив разрешение, она едва не сбила профессора и целителя с ног, бросаясь к дверям палаты. Гарри и Рон, не раздумывая, кинулись за ней.

— Конечно, ты его невеста и все такое, — на ходу бросил ей Рон, — но Драко нам как брат, — закончил предложение Гарри.

И Гермиона даже не успела сообразить, чему ей следует удивляться больше — тому, что она, оказывается, невеста Драко; тому, что Малфой «как брат» Поттеру и Уизли; или тому, что Гарри и Рон стали договаривать друг за другом фразы, словно Фред и Джордж.

Малфой лежал в крошечной, но отдельной палате — все-таки в госпиталь его доставила добрая половина Ордена Феникса во главе с самим Дамблдором. В палате было тепло и пахло зверобоем, полынью и чабрецом (3). Гермиона сделала шаг вперед и остановилась — ей вдруг стало очень страшно. За спиной тихонько охнул Рон и шумно вздохнул Гарри, а у самой Гермионы перехватило дыхание, и сердце, кажется, пропустило не один, а целых три удара.

Гермиона Грейнджер в своей жизни неоднократно видела Драко Малфоя. Она видела его разным: капризно надувающим губы и манерно растягивающим слова, злорадно усмехающимся и гневно сверкающим глазами, плачущим навзрыд и хохочущим во весь голос; она видела его задыхающимся от желания и даже смущенным! Но еще никогда-никогда она не видела его абсолютно беспомощным и совершенно неподвижным. Лицо, как будто вылепленное из алебастра, холодное даже на вид, и тонкие, какие-то прозрачные руки, невесомо покоящиеся поверх больничного одеяла — Гермионе немедленно захотелось кинуться вперед и прижаться к этим тонким рукам губами, но вместо этого она стояла столбом на пороге и слушала мерное сопение Рона за спиной и прерывистое дыхание Гарри, и свои собственные неровные вздохи, и только одного дыхания она не различала в тишине больничной палаты — дыхания Драко. И от этого ей стало очень страшно. И Гарри Джеймс Поттер не стал бы задавать Гермионе Грейнджер вопрос, почему.

— И долго вы так будете стоять, как над покойником? — прошептал вдруг Малфой, и сердце Гермионы вновь застучало, а сама она почувствовала себя невероятно, немыслимо, неприлично счастливой!

— Драко! — выдохнула она, опускаясь на колени возле кровати…

— Драко! — и нерешительно прикоснулась кончиками пальцев к его руке — на ощупь рука оказалась такой же холодной и легкой, как и на вид…

— Драко! — и одна предательская горячая слезинка Гермионы Грейнджер упала на холодную руку Драко Малфоя.

— Грейнджер, — протянул Драко, и было видно, что ему очень больно и тяжело говорить, но и молчать он не может…

— Грейнджер! — и он улыбнулся кончиками губ — таких же обветренных, как в мечтах Гермионы…

— Грейнджер! — повторил он, словно перекатывая на языке ее имя, как драгоценное вино после стольких месяцев воздержания…

— А ты ждала меня, Грейнджер? — и малфоевская ухмылка выглядела почти так же, как и должна выглядеть малфоевская ухмылка, даже если обладатель ее всего каких-то полчаса назад находился на волосок от смерти.

— Дурак! — только и смогла ответить Гермиона и сделала, наконец, то, о чем мечтала уже пять месяцев — прикоснулась губами к губам Драко Малфоя. Правда, в своих мечтах она никогда не представляла себе Малфоя лежащим на больничной койке с мертвенно-бледным лицом. И, уж конечно, их первый поцелуй после долгой разлуки представлялся ей несколько иным — в мечтах Драко, как правило, пылко отвечал ей, и его губы не были такими пергаментно-сухими, а никаких Гарри и Рона там (в мечтах, разумеется), и в помине не было.

— Это хорошо, что ты меня ждала, — удовлетворенно прошептал Драко, когда Гермиона отстранилась от него. — Потому что я по тебе немножко соскучился. Извини, что появился без подарка и несколько неожиданно, но обстоятельства иногда сильнее нас, знаешь ли…

— Послушайте, мальчики, — серьезно сказала девушка, обращаясь к Гарри и Рону, — я только сейчас поняла, что это была огромная, огромная ошибка — отпустить вас всех троих вместе!

— Почему? — поинтересовался Гарри, обходя кровать и осторожно усаживаясь на постели в ногах у Драко.

— Герм, только не начинай! — отмахнулся Рон, пристраиваясь рядом с другом.

— Потому что иногда, — спокойно, словно маленьким детям, объяснила Гермиона, — Драко бывает просто невыносим…

— О, да! — в один голос подтвердили гриффиндорцы.

— … и когда у тебя возникает непреодолимое желание придушить его подушкой, этому желанию так трудно противиться! — продолжала Гермиона, глядя на Драко и уже не соображая, что она говорит — лишь бы говорить что-нибудь, что угодно, только бы не заплакать сейчас над ним, таким обессиленным, без кровинки в лице, закусившим губу от боли.

— Я знал, что у тебя бешеный темперамент, — удовлетворенно вздохнул Малфой, — и, веришь, пару раз они меня чуть не прибили. Только с подушками у нас большей частью было туго. Но это — уже совсем другая история. Мы расскажем ее потом, да, парни?

— Отдыхай, Дрей. Отдыхай и ни о чем не думай, — Гермионе показалось, или в голосе Рона явственно проскользнули заботливые интонации Молли?

— Мы будем здесь, если тебе понадобится что-нибудь. А, может, ты что-нибудь хочешь прямо сейчас? — Гермионе послышалось, или Гарри разговаривал с Драко таким же тоном, каким он говорил только с людьми, которым безоговорочно доверял?

«Все перевернулось в мире, — подумала Гермиона Грейнджер, нежно поглаживая руку Драко Малфоя. — Все перевернулось с ног на голову. Драко Малфой — друг Гарри Поттера, а Люциус Малфой убивает собственного сына».

— Эй, я живой! — полушепотом запротестовал Драко, и Гермиона вспомнила, что он может читать ее мысли. — Я живой, — продолжил Драко и, не в силах больше бороться сам с собой, закрыл глаза. — Я живой… — повторил он в третий раз, словно удивляясь этому обстоятельству.

— Я сдержал свое слово, Герм. Я герой, правда? И если мне что-нибудь сейчас по-настоящему нужно — так это две вещи, нет, три. Да, целых три.

— Малфой, что с него взять! — фыркнул Рон. — Даже на смертном одре он будет торговаться и выпрашивать самое лучшее и побольше.

— Ты даже не представляешь себе, что именно я собираюсь выпрашивать, — неожиданно твердым голосом произнес Малфой и распахнул глаза.

— Я хочу, Рон, чтобы ты пообещал мне одну вещь. Если со мной что-нибудь случится…

— Драко! — раздались одновременно три возмущенных протестующих возгласа.

— Если со мной что-нибудь случится, — спокойно продолжал Малфой, и Гермиона подумала вдруг, что лежащий перед ней человек — совсем не тот юноша, которому она подарила себя одной безумной июльской ночью пять месяцев назад, нет, это какой-то незнакомый, взрослый и решительный мужчина, и к нему надо будет заново привыкать и узнавать его тоже заново.

— Если мой рехнувшийся папаша или кто-нибудь из всей этой шайки все-таки заавадят меня, я хочу, Рон, чтобы ты позаботился о Гермионе. Ты и твоя семья.

— Мог бы и не просить, — проворчал Рон. — Без тебя мы бы сами не догадались.

— И ты пообещай мне, Гарри, — продолжал Драко, не обращая внимания на реплику Уизли. — Пообещай мне, что ты покончишь со всем этим как можно скорее. Потому что мы, конечно, будем сражаться до последней капли крови и все такое, но ты же знаешь, что остановить этот кошмар можешь только ты. И поэтому, если вдруг я сдохну и не смогу больше прикрывать твою задницу, пообещай мне, Поттер, что сам ты погибнешь не раньше, чем уничтожишь красноглазого ублюдка.

— Я обещаю тебе, Малфой, — просто сказал Гарри. — Я даю тебе честное слово Поттера. И знаешь что — ни хрена ты не сдохнешь! Это я тебе тоже обещаю.

— Послушайте! — возмутилась Гермиона, и Драко, наконец, перевел взгляд на нее.

— От тебя мне тоже кое-что нужно, Грейнджер, — он старался говорить уверенно и даже слегка иронично, но на лбу у него выступила испарина, а руки ощутимо дрожали, и Гермионе захотелось прокусить себе до крови что-нибудь — губу или палец, только чтобы не зарыдать над Драко.

— Пообещай мне, что ты скажешь… — начал Драко и вдруг запнулся. — Пообещай мне, Гермиона, что ты скажешь мне хоть однажды, что… Нет, — прервал он сам себя с совершенно несчастным видом. — Нет, прости, я не могу у тебя этого требовать…

— Ты идиот, Малфой! — завопила Гермиона, и давно сдерживаемые слезы хлынули наружу. — Ты идиот, и да — я люблю тебя, слышишь! Я люблю тебя, Драко Малфой! Я тебя люблю!

— Где Ваши манеры, мисс Грейнджер? — послышался за спиной Гермионы до боли знакомый голос декана слизеринского факультета. — Совершенно необязательно вопить о Вашей любви к мистеру Малфою на весь этаж. Здесь раненые, между прочим! Минус десять баллов с Гриффиндора за несдержанность, — закончил Снейп по старой привычке, — и вам всем пора на выход, господа. А Драко пора отдохнуть. В конце концов, он сегодня едва не погиб.

— На самом деле они мне не мешают, спасибо, — отозвался с постели «едва не погибший» Драко, с видом совершенного удовлетворения, переставая, наконец, сражаться с дремотой, но не выпуская из своей руки ладошку Грейнджер.

— Ты на самом деле его любишь, Герм? Потому что он очень переживал по этому поводу, просто извел нас своими переживаниями, — серьезно сказал Рон.

— Когда у вас родится ребенок, возьмешь меня крестным? Я на самом деле этого хотел бы, — задумчиво произнес Гарри.

— Он на самом деле спасал тебе жизнь три раза? — тихо поинтересовалась Гермиона.

— Если вы сию же секунду не выйдете из палаты, мистер Поттер, то мисс Уизли на самом деле выломает дверь. А миссис Уизли ей в этом поможет, — громким шепотом возвестил от порога Снейп.

— Ну, вот мы и дома, — подытожил Рон и переглянулся с Гарри, а потом они оба оглянулись на стоящего у дверей профессора, и (честное слово!) обнаружили на его лице слабое подобие улыбки. Но Гермиона этого не видела. Она, не отрываясь, смотрела на Драко Малфоя и думала о том, что пятница, безусловно — самый лучший день недели. «Правда-правда, даже лучше воскресенья», — сказала бы она Гарри Поттеру, если бы последний вздумал с ней поспорить. И, пожалуй, Гарри Поттер не стал бы спорить с Гермионой Грейнджер по этому поводу.

…Спустя много лет, на традиционном пятничном «шабаше» Джинни спросит своих подруг, случались ли у них в жизни поцелуи, о которых они не смогут забыть никогда.

— Вот я, например, помню, как Гарри поцеловал меня в Норе на кухне, за спиной у мамы, пока она доставала из духовки тыквенный пирог. Это был настоящий экстрим! — воскликнет Джинни Поттер (в девичестве Уизли).

-О! — рассеянно улыбнется Луна Уизли (в девичестве Лавгуд). — Я помню все свои поцелуи с Роном, все, все. Как я могу забыть хоть один, если лунноликий зюмбрик в моей голове специально их подсчитывает?

— Я никогда не забуду момент, — скажет, отсмеявшись, Флер Уизли (в девичестве Делакур), — когда Билл поцеловал меня впегвые после того, как вышел из магической комы.

-А я не забуду свой самый первый поцелуй с ним, — задумчиво протянет Нимфадора Снейп (в девичестве Тонкс).

— Помните, когда я убила двух мальчишек-УПСов и впала в истерику по этому поводу? Северус прекратил ее очень просто — сначала он собирался дать мне пощечину, а потом передумал и поцеловал. Я была настолько ошеломлена, что позволила ему это сделать. А потом просто не смогла остановиться — оказалось, что он потрясающе целуется.

И только Гермиона Грейнджер-Малфой ничего не скажет. Потому что о поцелуях с Драко Малфоем, о которых она помнит и не собирается забывать, можно написать особые, персональные хроники «Семьи Малфоев»…

(1) Абердин — город на северо-востоке Шотландии, на побережье Северного моря.

(2) Сэбоунс (с английского) — костоправ.

(3) Травы, применяющиеся в народной медицине для остановки кровотечений.