Семь Дней Из Жизни Гермионы Грейнджер  (гет)

Коллаж к фанфику от DracoGirl: недействительная ссылка

Коллаж от chouette: недействительная ссылка

День первый. Понедельник.

Не то чтобы Гермионе не везло по понедельникам. И не то чтобы она верила в мудрость расхожего утверждения о том, что понедельник — не самый легкий из семи дней недели. Но если бы Колин Криви вдруг решил взять у нее сегодня интервью и задал вопрос: «А как Вы относитесь к понедельникам, мисс Грейнджер?», Гермиона первым делом пустила бы в Колина Авадой, а уж потом задумалась бы о более конструктивном ответе.

Размышляя о причинах сегодняшнего отвратительного настроения, вызванного, в свою очередь, сегодняшним же тотальным невезением, Гермиона никак не могла понять — что именно из случившегося в этот понедельник стало последней каплей, переполнившей и без того глубокую чашу ее фирменного, грейнджеровского, долготерпения.

Утро началось с пустяковой неудачи, из-за которой расстраиваться было просто глупо: очередное применённое Грейнджер заклинание для укладки волос не принесло ожидаемого эффекта. Вернее, эффект был, но совсем противоположный, нежели тот, на который надеялась Гермиона — волосы вовсе не улеглись вдоль спины «мягкими упруго завитыми шелковистыми локонами», как обещала поделившаяся этим заклинанием Джинни, а превратились в некое подобие африканских дредов, от которых удалось избавиться только через полчаса ценой титанических усилий со стороны двух юных ведьм и пропущенного из-за этого завтрака.

Но эти досадные недоразумения никак не могли испортить настроение такой умной, начитанной и здравомыслящей ведьме, какой считала себя Гермиона. Так же как и последовавшие за утренним происшествием неприятности: падение с не вовремя решившей повернуть лестницы, которое закончилось растяжением связок и визитом в Больничное крыло в компании Гарри и Рона; прибывшее с обеденной почтой письмо от родителей, где они сообщали о смерти двоюродной тетушки Мелинды — милой старушки, всегда дарившей Гермионе теплые перчатки и лакричные леденцы на Рождество; и, наконец, случайное столкновение в холле с профессором Трелони, что, увидев Гермиону, немедленно дернулась, словно от удара током, и поспешила прочь от девушки со словами: «О, бедняжка, бедняжка, понедельник — роковой для нее день, поистине роковой»!

И уж, конечно, не могло стать поводом для огорчения происшествие в библиотеке. Подумаешь, Гермиона уже второй месяц ждала, пока можно будет получить единственный имеющийся в Хогвартсе экземпляр бесценной книги «Яды — редчайшие и невозможно редкие, а также вероятные противоядия к ним», а когда, наконец, мадам Пинс сегодня объявила, что книга может быть выдана на руки — прямо из-под носа у растерявшейся от такого нахальства Гермионы, «Яды…» выхватила Панси Паркинсон, торжествующе сверкнув черными глазами и пробормотав что-то вроде: «Эта книга не для грязнокровок». В конце концов, сумевшей перебороть обиду Гермионе даже стало интересно — зачем Паркинсон книга, которой в Школе Чародейства и Волшебства наверняка интересовались лишь два человека — сама Гермиона и, конечно же, многоуважаемый профессор Зельеварения, пошли ему Мерлин долгих лет жизни и толковых студентов побольше.

Гермиона практически не огорчилась, и когда вышеупомянутый профессор снял с нее десять баллов за очередную попытку помешать Невиллу Лонгботтому взорвать очередной котел (кстати, попытка осталась неудачной, котел вместе с жалкой пародией на Зелье Ненаходимости, все-таки взлетел на воздух). Конечно, жаль было и потерянных для факультета баллов, и несчастного Невилла, и мантию Гарри, на которую попала большая часть содержимого котла. Но, в принципе, ничего нового и удивительного не случилось, а мантия после тройного Заклинания Очищения выглядела даже лучше, чем когда Гарри вошел в ней в кабинет Зельеварения — так с чего бы Гермионе принимать все это близко к сердцу?

Совершенно точно в качестве неприятностей нельзя было рассматривать и пересоленное картофельное пюре, поданное хогвартсовскими эльфами на ужин в качестве гарнира к ростбифу — ну и что, что на вкус оно было совершенно несъедобным, и пришлось есть ростбиф с брюссельской капустой, которую Гермиона с детства терпеть не могла. После растяжения связок и смерти тетушки Мелинды пюре уж никак не тянуло на серьезную неприятность.

И даже выражение совершенно идиотского блаженства, которое появлялось на веснушчатой физиономии Рона Уизли всякий раз, когда он целовал глупо хихикающую Лаванду Браун в полутемном углу факультетской гостиной, не могло считаться полноценной причиной для появления у Гермионы абсолютно несвойственного ей желания пойти и спрыгнуть с Астрономической Башни, пока понедельник еще не закончился.

С самого утра Гермиона ощущала себя неудачливой, некрасивой, несчастной, неловкой и никому не нужной гриффиндорской заучкой. И хотя глубоко в душе она была совершенно уверена, что это не так, состояние не улучшалось — наоборот, к вечеру плохое настроение гриффиндорской старосты грозило перерасти в настоящую депрессию, а зарядивший с утра свинцовый ноябрьский дождь вносил финальную ноту в безрадостную картину под названием «Гермиона Грейнджер и понедельники». Не то чтобы ей не везло во все понедельники ее жизни — наверняка, в прошлом было немало понедельников, наполненных приятными или хотя бы нейтральными для Гермионы событиями, но отчего-то сегодня она пребывала в полной уверенности, что понедельник — не ее день, и появись сейчас рядом вездесущий Колин Криви со своим фотоаппаратом и желанием написать эссе на тему «Ваш любимый день недели», Гермиона, не задумываясь, послала бы ему в лоб зеленый луч Авады, а потом, пожалуй, заавадилась бы сама.

Накручивая на палец непослушную прядь и хмуро закусив губу, Гермиона шла по Хогвартсу, не разбирая дороги. Она машинально поднималась по лестницам, послушно поворачивала вправо или влево, следуя изгибам бесконечных коридоров и галерей, и в ней не возникало желания остановиться, а уж тем более, вернуться в родные гриффиндорские пенаты. Зато желание заплакать росло с каждым новым коридором, и последние пару минут девушка пыталась разрешить сложнейшую дилемму — начать ей прямо здесь, посреди коридора, или дотерпеть до вон той глубокой ниши возле рыцаря в темных доспехах?

В конце концов, ниша победила, и Гермиона, давясь неумолимо приближающимися бессильными слезами, ринулась к ней, на ходу разыскивая в кармане мантии носовой платок и мысленно аплодируя самой себе за подобную предусмотрительность. Подлетев на полном ходу к углублению в толстенной, пропитанной многовековой магией, хогвартсовской стене, она вынуждена была резко затормозить и даже схватиться рукой за эту самую стену, чтобы не упасть. «Понедельник — все-таки не мой день, — отстраненно подумала Гермиона. — Даже поплакать в выбранном месте не получится. Может, и верно — на Астрономическую башню, и головой вниз?»

Причиной, по которой Гермионе Грейнджер не суждено было выплакать все горести своего неудачного понедельника в облюбованной ею уютной стенной нише, оказался никто иной, как Драко Малфой, занявший эту нишу раньше, чем Гермиона вообще узнала о ее существовании. Причем, занявший с той же самой целью. Подтянув обе свои длинные ноги к подбородку, Малфой-младший плакал навзрыд, пряча лицо в колени и обхватив голову ладонями. В неверном свете факела, горевшего на противоположной стене, можно было разглядеть немного, но вполне достаточно для того, чтобы понять — Драко Малфою в этот понедельник пришлось куда тяжелее, чем Гермионе Грейнджер. Вздрагивающие плечи под дорогой черной мантией и острые коленки, и длинные светлые волосы, не безупречно уложенные, как обычно, а взъерошенные в далеком от художественного беспорядке — все это было настолько жалким, трогательным и совершенно, абсолютно, недопустимо человеческим, что Гермионе в первую секунду показалось даже, что она ошиблась, и это вовсе не Малфой. Кто угодно может сидеть вот так, в нелепой позе, захлебываясь рыданиями, любой ученик Хогвартса с первого до седьмого курса всех четырех факультетов, даже Рон, даже Гарри — но не пребывающий в вечном сознании собственного превосходства над всеми остальными существами в этой Вселенной Слизеринский Принц, нет, только не он.

Если бы неугомонный Колин Криви по какому-то невероятному стечению обстоятельств оказался бы сейчас рядом и задал Гермионе всего один вопрос: «Как Вы думаете, мисс Грейнджер, кто сейчас находится перед Вами?», Гермиона без тени сомнения сначала выкрикнула бы в сторону несчастного Криви: «Авада Кедавра!», а потом занялась бы спасением Драко Малфоя. Но поскольку Колина в пределах досягаемости не наблюдалось, а Малфой был вот он — только руку протяни, Гермиона отбросила за невыполнимостью первую часть фантазии и приступила к воплощению второй. Малфой как раз особенно жалобно взвыл и сцепил руки на своей шее так, что хрустнули суставы. Гермиона прищурилась и в полутьме разглядела на тонких малфоевских пальцах свежие и совсем неаристократические ссадины с крошечными капельками-бусинками крови (чистой крови, чистой, Грейнджер!). Ни о чем больше не думая, забыв о собственных неприятностях (впрочем, кто сказал, что они уже закончились? Или это хорошая примета — наткнуться вечером в понедельник на рыдающего Малфоя?), Гермиона решительно сжала в руке так вовремя ею найденный носовой платок и протянула его Малфою. «Если сразу не заавадит, все остальное как-нибудь переживу», — храбро решила гриффиндорская староста.

— Возьми, Малфой, — сказала Гермиона, очень стараясь придать своему голосу побольше уверенности. — Возьми…

…Много позже, разыскивая что-то в комоде своего мужа, Гермиона Грейнджер-Малфой обнаружит старенький носовой платок, разрисованный веселенькими розовыми ромашками, бережно хранящийся в шкатулке из красного дерева вместе с их перепиской военной поры, билетами из магловского кинотеатра, где Драко впервые признался ей в любви, и салфеткой из магловского же ресторана в Сохо, на которой кривыми буквами, так непохожими на каллиграфический почерк вечной отличницы Грейнджер (но обычно ей и не приходилось писать десертной вилкой, обмакивая ее в шоколадный соус), написано: «И я люблю тебя, Малфой…»

День второй. Вторник.

Когда Гермиона Грейнджер была маленькой, она любила сидеть с книжкой у ног своей мамы, воскресными вечерами заполняющей ежедневник планами на следующую неделю. «Во вторник и пятницу не начинай нового дела, — частенько повторяла миссис Грейнджер, — успеха не будет»! Не то чтобы маленькая Гермиона всерьез прислушивалась к маминым словам… И не то чтобы Гермиона повзрослевшая и ставшая без пяти минут дипломированной ведьмой, верила в истинность этого утверждения… И не то чтобы она как-то выделяла вторники среди всех остальных дней недели… Но этот вторник Гермиона вознамерилась сделать Особым Днем Своей Жизни. И если Луна Лавгуд, случайно узнав об этом, посоветовала бы Гермионе все-таки прогнать из головы мозгошмыгов и прислушаться к мудрому маминому утверждению, Гермиона в ответ молча подарила бы ей новые сережки. Из патиссонов. Предварительно, конечно, наложив на них Заклятие Уменьшения.

За полчаса до завтрака Гермиона, хорошенько обдумав все «за» и «против», ознакомила со своим планом Драко Малфоя. Малфой округлил глаза, презрительно ухмыльнулся, приподнял левую бровь и даже легонько постучал указательным пальцем правой руки по собственному виску — в общем, продемонстрировал все свои фирменные жесты, в переводе с малфоевского языка на английский означающие: «Ты совсем рехнулась, Грейнджер»? На Гермиону ни один из вышеупомянутых жестов впечатления не произвел. Она решительно тряхнула по-прежнему не поддающимися никаким заклинаниям укладки волосами, скрестила руки на груди и сделала твердый шаг вперед, вынуждая Малфоя отступить, а поскольку разговаривали они в совятне, и отступать слизеринцу было некуда — разве что, притворившись совой, перевалиться через низкий подоконник — Драко оценил перспективу и вступил с Гермионой в переговоры.

Происходящему девушка нисколько не удивилась — когда это Драко Малфой с ней соглашался, предварительно не поспорив пару-тройку часов? Взять хотя бы недавнюю историю, в личной хронике Гермионы Грейнджер озаглавленную как «Понедельник, ниша и носовой платок». Ведь и тогда долго сопротивлялся великодушно предложенной помощи, матерился на трех языках, раздувал свои тонкие аристократические ноздри и, кипя от бешенства, обещал немедленно наложить на «чертову грязнокровку, везде сующую свой нос» заклятие Обливиэйт. Гермиона сначала слушала, а потом ей все это надоело, и она прекратила бешеную истерику Малфоя самым простым и доступным ей на тот момент способом — она просто обняла его, вложив в это объятие всю свою силу и все свое тепло тоже. А когда ошеломленный наследник Малфой-мэнора перестал дергаться и затих, она еще и погладила его ладошкой по спине и тихо, но настойчиво предложила все-все рассказать — и почему плакал, и что у него случилось, и отчего все время ходит такой дерганый, и вообще, когда ему надоест быть таким засранцем, и он станет нормальным человеком?

Пару минут Малфой возмущенно посопел ей в ухо, а потом высморкался в гермионин платок и рассказал правду — о том, что боится, как бы отца не убили по-тихому в Азкабане; боится, как бы окончательно не свихнулась мать, которая, судя по всему, уже недалека от помешательства; боится, что провалит дело, порученное ему Темным Лордом — и ведь знает, что непременно провалит — потому что делать его не хочет и не может! А главное — никак не может понять, чего ему стоит бояться больше — того, что случится, если он поручение не выполнит, или все-таки того, что произойдет, если он со своей миссией справится. «А я всегда боялась мышей, — вздохнула Гермиона в ответ на сбивчивую малфоевскую исповедь. — Мышей и еще не сдать СОВы… Но почему-то мне кажется, Малфой, что твои страхи покруче моих». И впервые в жизни Драко Малфой согласился с Гермионой Грейнджер.

Потом они пошли к Дамблдору, немедленно угостившему их чаем с лимонными дольками и заставившему Драко повторить все по второму разу и в деталях. Потом в кабинете директора Хогвартса возник желчный Снейп, который историю слушать отказался, так как был полностью в курсе, но взамен попытался испепелить Гермиону взглядом а-ля «И почему Вам не сиделось в гостиной Гриффиндора, Грейнджер?». Но затем как-то стих и присмирел, увидев, как младший Малфой, широко известный своей ненавистью к грязнокровкам вообще и одной конкретно взятой грязнокровке, в частности, нервно комкает в руках платочек без фамильного герба, зато с веселенькими ромашками, и то и дело косится в сторону хозяйки этого самого платочка. Потом в теплую компанию влилась Минерва МакГонаголл, и в третий раз Драко рассказывал свою историю сухо, деловито и без лишних эмоций, заслужив одобрительное хмыканье родного декана и позволив себе сорваться только один-единственный раз — когда Дамблдор, озабоченно налив всем по пятой чашке чая, пришел к выводу, что, пожалуй, без Поттера кворум будет неполным, на что Малфой завопил: «А Поттер здесь вообще при чем?!» и опрокинул чашку на колени профессору МакГонаголл...

— … И я думаю, что Поттер здесь совершенно ни при чем! Почему ты все время на него ссылаешься? Эй, ты меня совсем не слушаешь, Грейнджер? — расстроился Драко, обнаружив, что последние десять минут совершенно напрасно фонтанировал красноречием, пытаясь убедить упрямую гриффиндорку в том, что ее идея является абсолютно легкомысленной, несвоевременной и, если уж быть честным до конца — просто идиотской.

— Что? — встрепенулась Гермиона, выныривая из воспоминаний о ноябрьском понедельнике и соображая, что сейчас уже февральский вторник. — Нет-нет, продолжай, пожалуйста.

Но продолжать Драко уже расхотелось, да, признаться, и смысла в этом не было никакого — когда это Гермиона Грейнджер не добивалась от Драко Малфоя того, чего хотела?

— А! — махнул рукой Драко и как-то сник, отчего сразу перестал выглядеть носителем несуществующего титула Слизеринского Принца и стал похож на обычного, немного нервного и весьма избалованного подростка, коим, собственно, и являлся. — С тобой, Грейнджер, невозможно разговаривать. Ты как бладжер — пока башку не снесешь, не успокоишься.

— Ты бы меня еще с танком сравнил, — сделала вид, что обиделась, Гермиона.

— С танком? Это что-то магловское? — презрительно прищурился Драко.

— Ага! — улыбнулась в ответ Гермиона и приготовилась уже объяснять, что такое танк, как вдруг побледнела от внезапно открывшейся ей истины. Пару секунд она хватала воздух ртом, как будто и вправду получила бладжером в живот, а когда справилась с нахлынувшей болью (Мерлин, как можно быть такой идиоткой?!), резко повернулась на каблуках и пошла прочь от Драко Малфоя, не говоря ему больше ни слова. Если бы в эту минуту на совятню заглянула Луна Лавгуд, чтобы отправить письмо своему папе Ксенофилиусу, и заодно напомнить Гермионе о существовании древней народной мудрости относительно начинания новых дел во вторник, Гермиона ничего бы ей не сказала. Честно-честно. Просто попросила бы у Луны ее новые серьги-патиссоны. Потому что с такими серьгами в ушах невозможно забыть, что ты была настолько непроходимой идиоткой, Грейнджер!

На секунду у Малфоя затеплилась робкая надежда на то, что у Гермионы просто критические дни, и она сама не знает, чего хочет, но внезапные уходы, да еще с такой напряженной спиной, были совсем не в стиле Грейнджер. Его Грейнджер.

— Ну, и что случилось, Герм? — как можно беззаботнее спросил Малфой, догоняя девушку и разворачивая ее лицом к себе. — Я, что, тебя обидел?

— С каких это пор тебя стало волновать, обидел ты грязнокровку или нет?! — выплюнула ему Гермиона в лицо.

— С тех самых пор как… — начал было Драко, но осекся, увидев выражение ее глаз, потемневших то ли от гнева, то ли от боли.

— Разве я не извинился за то, как вел себя раньше? — осторожно поинтересовался парень, мигом решив, что спорить с Герми в таком состоянии равносильно магическому самоубийству. — И разве ты не сказала мне, что приняла мои извинения?

Гермиона неопределенно хмыкнула, выражая свое согласие.

— Отлично, — кивнул Драко. — И разве я не решил перейти на вашу сторону, как ты этого захотела, хотя даже Дамблдор требовал от меня всего-навсего нейтралитета?

— Решил, — неохотно подтвердила Грейнджер.

— Тогда какого гоблина! — взорвался было Драко, но тут же снова взял себя в руки. — То есть, я хотел спросить, что такого случилось сейчас, что ты так себя ведешь? Это из-за того, что я отказался принять твое предложение? Но, Герм, ты и так за каких-то три месяца почти полностью перевернула мое мировоззрение, я просто не могу так сразу… слишком много смелых поступков для одного слизеринца за такой короткий срок. Еще одного я просто не выдержу.

— Ну, да, конечно, — кивнула головой Гермиона, — смелость — не входит в число твоих достоинств, да, Драко Малфой?

Это был удар ниже пояса. Малфой знал, что он трус, и пытался с этим бороться. Раньше как-то не удавалось, но в последние месяцы дело явно шло на лад — Драко натворил столько, что бояться теперь было просто бессмысленно — если Лорд не уничтожит за предательство, отец проклянет за то, что связался с грязнокровкой, а всего вероятнее — обоих обойдет безумная тетка Белла и прикончит два раза — сначала за то, что поменял сторону, а потом за грязнокровку.

— Если ты не согласишься сделать то, о чем я тебя прошу, Драко, — ледяным тоном произнесла Гермиона, — я никогда — слышишь — никогда больше не смогу доверять тебе. Потому что по сравнению с тем, что ты уже сделал, и за что я горжусь тобой — слышишь — горжусь! — то, о чем я прошу тебя сейчас — просто детский лепет.

— Детский лепет?! — взревел потерявший всякую сдержанность Малфой. — Да я лучше сразу аппарирую к тетке Белле! Умру быстрой и практически безболезненной смертью!

— Вот ты сам во всем и признался, Малфой, — сказала Гермиона почти спокойно, хотя сердце при этом билось в груди как Букля о стенки клетки. — Тебе легче умереть, чем хоть в чем-то согласиться со мной, с грязнокров…

Голос в последний момент все-таки дрогнул, и в ту же секунду Гермиона Грейнджер оказалась прижата к груди Драко Малфоя и смогла убедиться, что, очевидно, Букля поселилась и внутри него тоже.

— Не смей произносить при мне это слово! — зашипел Малфой и укусил Грейнджер за мочку уха.

— Никогда больше не смей называть себя грязнокровкой! — и горячие губы Драко встретились с губами Гермионы.

— Я запрещаю тебе говорить так о себе, понятно? — выдохнул он в перерыве между поцелуями.

— И запрещаю даже думать, что я могу так думать о тебе! — продолжил Малфой свою пламенную речь, увлеченно облизывая гермионину шею.

— И да, я сделаю, как ты хочешь, Грейнджер! — пальцы Драко наконец-то справились с верхней пуговицей на ее мантии, а Гермиона с тихим стоном сама расстегнула вторую.

— Я куплю значок твоего идиотского П.У.К.Н.И. и даже буду его носить, если только это сделает тебя счастливой! — прорычал Малфой куда-то в спутанные пряди грейнджеровских волос и не смог отказать себе в дурацком, недостойном настоящего, пусть даже всего лишь шестнадцатилетнего Малфоя, удовольствии — прикусил нежную кожу на шее своей девушки и на мгновение сильно втянул в себя губами.

«А это будет твой значок, Герм», — мстительно подумал Драко.

— И я буду его носить, дурачок, — тихо и серебристо, совсем не по-грейнджеровски, рассмеялась Гермиона. — Если только это сделает тебя счастливым…

Если бы Луна Лавгуд увидела, как Драко Малфой целуется с Гермионой Грейнджер — неистово, бесстыдно и совершенно не контролируя ситуацию — что, в принципе, противоестественно для Малфоев — она не стала бы напоминать Гермионе о существующих в народном фольклоре предубеждениях насчет вторников, о, нет. Она изложила бы свои соображения по этому поводу в записке и отправила ее со школьной совой. А в ответ непременно получила бы новые серьги-патиссоны. Ей уже вторую ночь подряд снились именно такие.

…Много лет спустя, главный редактор популярного журнала «Придира» Луна Уизли, беря интервью у известного драконозаводчика, героя Магической Войны, кавалера Ордена Мерлина первой степени, проявившего чудеса выдержки и героизма в борьбе с Вольдемортом, спросит: «Мистер Малфой, какой самый смелый поступок Вы совершили в своей жизни?» и, услышав в ответ: «Целый день проходил по школе со значком П.У.К.Н.И. на груди», — почему-то совсем не удивится, а со своей обычной рассеянной улыбкой одобрительно покачает в ответ головой, приводя в движение висящие в ушах серьги-патиссончики...

День третий. Среда.

В среду Гермиона Грейнджер проснулась с ощущением того, что сегодня ее жизнь кардинальным образом изменится. Она и сама не могла объяснить, откуда появилось это чувство, и что именно должно сегодня случиться, но предвкушение чего-то-что-обязательно-изменит-ее-жизнь заставило девушку выпрыгнуть из постели ни свет ни заря, наскоро умыться, одеться и отправиться… конечно же, в библиотеку. Куда еще может отправиться Гермиона Грейнджер ранним апрельским утром буднего дня, расположенного точно посередине недели? После долгих уговоров мадам Пинс сделала исключение для лучшей студентки Хогвартса и дала Гермионе отдельное, специальное и невероятно тайное разрешение приходить сюда до официального открытия, в час, когда и сама она еще не появлялась на своем обычном месте среди стеллажей с книгами.

Если бы в это раннее утро в пустынной библиотеке рядом с Гермионой Грейнджер оказался один из двух ее лучших друзей, Рональд Биллиус Уизли, он… Впрочем, в такое время суток Рон Уизли, как правило, спал, но даже если и не спал, вероятность найти его в библиотеке Хогвартса обычно равнялась нулю. Но если все-таки нужда заставила бы Рона появиться здесь в половине седьмого утра и увидеть, как увлеченно его лучшая подруга исписывает лист пергамента изящными колонками цифр, и каким восторгом при этом горят ее глаза, шестой сын славного семейства Уизли не нашел бы ничего лучшего, чем молча покрутить пальцем у виска и устроиться спать за одним из столов читального зала.

Мысль, пришедшая в голову Грейнджер, была поистине гениальной, как почти все мысли, приходящие в эту временами кудрявую, а временами и до неприличия лохматую голову этой маглорожденной ведьмы. Гермиона решила, что, объединив арифмантические и астрологические средства для предсказания будущего, она совершенно точно вычислит, для изменений в какой именно области жизни лучше всего подходит сегодняшний день, к каким последствиям может привести это изменение, и как именно стоит к нему подготовиться.

Через сорок минут, отложив исписанный арифмантическими символами и астрологическими значками пергамент, Гермиона привычным жестом сунула в рот кончик карандаша и задумалась. По всему выходило, что сегодня — самый лучший день для того, чтобы она, Гермиона Грейнджер, лучшая студентка Хогвартса, староста Гриффиндора, подруга Мальчика-который-выжил и просто шестнадцатилетняя девушка, этой самой девушкой быть перестала. Венера во втором доме и число бесконечности в знаменателе дроби однозначно свидетельствовали о том, что совершенное именно сегодня «таинство лишения целомудрия» пройдет как нельзя более удачно.

Гермиона хихикнула над всплывшим в памяти миленьким термином, вычитанным ею пару дней назад в книге под названием «Все, что каждая ведьма должна знать о сексе, или тридцать три полезных заклинания на случай, если она чего-то не знала». Книгу Гермионе подсунула (на всякий случай!) Джинни Уизли, а уж Джинни-то в подобных вопросах можно было доверять. Но, положа руку на сердце, Гермиона, которая всегда стремилась быть честной с самой собой, призналась, что хихикает она зря. Определение, конечно, так себе, но дело-то действительно серьезное.

Гермиона привыкла обдумывать и планировать свои действия заранее, нарушая это правило только тогда, когда в дело оказывался впутан Гарри Поттер. Но вряд ли Гарри Поттера можно было впутать в то, что согласно арифмантически-астрологическому прогнозу, должно было произойти сегодня и коренным образом изменить ей жизнь. Нет, Гарри здесь ничем помочь не мог, а вот книга, подаренная Джинни, очень даже могла. Тем более что гриффиндорская староста была твердо уверена — лучшего друга и советчика, чем книга, найти просто невозможно. Воображаемый Рон Уизли за соседним столом выразительно всхрапнул во сне. Но Гермиона отмахнулась от навязчивого видения и вытащила из сумки заветный фолиант.

Согласно книге, в «таинстве лишения целомудрия» должны были участвовать только сама юная ведьма и ее партнер, выбранный ею по доброй воле и, желательно, в здравом уме (впрочем, здесь автор делал небольшое отступление и сокрушенно признавался, что влюбленные ведьмы и здравый ум — понятия, весьма редко пересекающиеся друг с другом). Поразмыслив пару секунд, Гермиона пришла к выводу, что партнер у нее имеется, и выбирала она его если уж не в здравом уме, то по доброй воле, это точно. Далее автор на трех страницах рассказывал о том, что между ведьмой и ее партнером должны существовать романтические отношения. Здесь парой секунд дело не обошлось — задумавшись, можно ли их отношения с Драко назвать романтическими, Гермиона пришла к выводу, что все-таки можно.

Из соображений безопасности Драко не покидал Хогвартс, так что их свидания проходили в каких-нибудь укромных уголках и пустых аудиториях родной школы. Малфой, кстати, по этому поводу страшно психовал и злился, и клятвенно обещал Гермионе, что как только «вся эта чепуха закончится», (под чепухой подразумевая войну с Вольдемортом), он немедленно покажет Грейнджер, что такое настоящее свидание с Малфоем, а она только улыбалась в ответ и прятала лицо в очередную охапку любимых ею разноцветных мохнатых тюльпанов с холодными капельками росы на толстых листьях, которые Драко научился мастерски наколдовывать, и дарил ей при первом удобном случае. Оказалось, что он вообще очень любит дарить подарки и умеет делать это так, чтобы грейнджеровское самолюбие (нет, Драко, я не могу это принять, это слишком дорого!) не страдало.

Гермиона улыбнулась собственным воспоминаниям, и если бы эту ее улыбку увидел случайно проснувшийся за читальным столом Рон Уизли, он немедленно решил бы, что для сохранения собственного душевного спокойствия ему лучше будет не знать, каким именно воспоминаниям улыбается его лучшая подруга Гермиона Грейнджер, и погрузился бы в сон снова.

Далее автор книги настаивал на доверительности отношений между молодой ведьмой и ее партнером, и Гермиона опять улыбнулась — еще пять месяцев назад в списке людей, которым она доверяет, Драко Малфой занимал почетное второе место с конца (первое было отдано его отцу). Но сегодня у девушки не оставалось никаких сомнений — она действительно доверяла Драко, и он доверял ей, а Дамблдор доверял ему, и даже Гарри согласился забыть старое, и первым протянул ему руку, вот только Рон… Впрочем, участие Рона в «таинстве лишения целомудрия» не предполагалось, а значит, и нечего сейчас расстраиваться по этому поводу.

Гермиона решительно перевернула несколько страниц, и взгляд ее споткнулся на фразе «…поскольку предполагается, что у юной ведьмы опыт отсутствует, было бы желательным, если бы он имелся у ее партнера». Перечитав фразу три раза и убедившись, что автор имеет в виду только то, что написано, девушка озабоченно нахмурилась — мысль о том, имелся ли у Драко опыт в подобных вещах, в голову ей ни разу не приходила. Он никогда не рассказывал ей о своих прошлых отношениях с женщинами, только в самом начале сообщил сухо, что порвал с Панси еще до того, как «завертелась вся эта карусель», под каруселью подразумевая их незабываемую встречу в стенной нише в один из ноябрьских понедельников и разнообразные последствия этой самой встречи. Конечно, если верить Джинни (а, почему бы, ей, собственно, не верить?) об опытности мужчины можно судить по тому, как он целуется. И вот это как раз наводило на определенные мысли — целовался Драко Малфой просто потрясающе. Во всяком случае, так казалось Гермионе Грейнджер, опыт которой в этой сфере ограничивался лишь парочкой невинных поцелуев с Виктором Крамом на четвертом курсе.

С одной стороны, не так уж важно, был ли Малфой мужчиной во всех смыслах этого слова или еще нет — Гермиона прочла книгу от корки до корки и всегда могла компенсировать нехватку практических знаний обилием теоретических (правда, почему-то, когда она представила себе, как именно они будут переходить от теории к практике, ей стало жарко, а на щеках выступил румянец). С другой стороны, если с предшественницами Гермионы Малфой уже переступил ту грань, за которой заканчиваются безудержные подростковые обнимания и начинается не менее безудержный подростковый секс, то, как раз отсутствие у Гермионы практических навыков может его разочаровать. А с третьей стороны, Арифмантика вместе с Астрологией — великая сила, и ошибаться они не могут — эта среда является лучшим днем для того, чтобы некая молодая ведьма познала все прелести плотской любви, и если «у партнера молодой ведьмы» все-таки нет никакого опыта, значит, сегодня ему суждено будет его получить. Хочет он того или нет. Гермиона Грейнджер умела быть настойчивой, когда дело касалось Драко Малфоя. С этой мыслью мудрая книга была захлопнута, а решительно настроенная юная ведьма отправилась на утреннее свидание к своему партнеру.

Оба они были «жаворонками», и такие свидания до завтрака вошли у них в привычку. Кстати, не по возрасту мудрая во всем, что касалось отношений между противоположными полами, Джинни Уизли говорила, что совпадение внутренних биоритмов мужчины и женщины — залог счастливой совместной жизни. Шестой по счету из ее старших братьев непременно возразил бы, что совместная счастливая жизнь с хорьком в принципе невозможна, но, к счастью, последнее (и единственное) слово в данном вопросе Гермиона оставляла за собой. Сегодня Малфой ждал ее в пустом классе Арифмантики, и Гермиона расценила это как счастливое предзнаменование.

— Драко, мы должны с тобой кое о чем поговорить, — сказала она, чуть отдышавшись после их первого утреннего поцелуя (совершенно, абсолютно, невозможно потрясающего!).

— У? — вопросительно поднял бровь Малфой, неохотно отрываясь от своего исследования (он только что обнаружил на шее Грейнджер новое, совершенно не изученное им чувствительное местечко и теперь горел желанием попробовать его на вкус).

— Малфой, я серьезно! Это очень важно, — настаивала Гермиона и для большей убедительности даже немного отклонилась, затрудняя вышеупомянутому Малфою доступ к своей шее.

Подавив в зародыше мысль о сравнении Грейнджер с тем самым магловским танком, о котором пару месяцев назад узнал от нее же, Драко примирился с тем, что поцелуи временно отменяются. Сжимая в своей руке маленькие грейнджеровские ладошки (у него сердце останавливалось от умиления, как только он дотрагивался до этих ладошек — но это был один из самых больших секретов Драко Малфоя), парень уселся на край парты и притянул Грейнджер к себе.

— И о чем же ты хочешь поговорить со мной серьезно, Герм? — спросил Малфой, сделав ударение на слове «серьезно». На самом деле у Грейнджер оказалось превосходное чувство юмора, а из всех женских качеств это слизеринец ценил превыше всего.

Грейнджер вдруг вспыхнула и замялась. Решимость покинула ее, зато не в меру расшалившееся воображение подбросило картинку: Рон Уизли, оставленный ею дремать в пустой библиотеке, просыпается и, не найдя лучшей подруги, отправляется на ее поиски. Зажмурившись и мысленно дав своему воображению пинка, Гермиона выпалила:

— Я хотела поговорить с тобой о сексе!

Ответом ей послужило молчание. Гермиона открыла глаза и увидела занятную картину: Драко Малфой, напряженно пытающийся вернуть себе дар речи. Обрадованная тем, что он, по крайней мере, не собирается ее перебивать и по своему обыкновению, спорить, девушка заговорила быстро и, как ей казалось, уверенно:

— Я сделала все расчеты, и по Астрологии, и по Арифмантике — все сходится! Сегодня самый лучший день для того, чтобы я… чтобы мы… ну, в общем, ты понимаешь. И поскольку в книге написано, что лучше, чтобы у партнера ведьмы был опыт, я хотела у тебя спросить — Драко, у тебя уже был опыт? Но если нет, то ничего страшного, потому что я все прочитала, и думаю, что смогу тебе кратко пересказать, а если…

— Тш-ш-ш! — прошептал Драко Малфой и прикоснулся двумя тонкими пальцами правой руки — указательным и средним — к чуть припухшим после его жадных поцелуев губам Гермионы Грейнджер. — Тш-ш, Герми, не продолжай. Прошу тебя — просто не продолжай.

— П-почему? — растерялась Гермиона, и Драко убрал пальцы от ее лица.

— Потому что я не хочу всего этого слышать, — его голос звучал так мягко, но это была обманчивая мягкость. — Я не хочу знать, что ты прочитала какую-то белиберду из серии «Сексуальное воспитание юных волшебников», провела какие-то астрологические расчеты, и решила, что сегодня — самый лучший день для того, чтобы я лишил тебя девственности!

— Во-первых, — упрямо не сдавалась Гермиона, — книга называлась совсем по-другому, и вовсе это не белиберда. Во-вторых, расчеты действительно показывают, что…

Малфой закрыл уши руками и помотал головой, всем своим видом демонстрируя, что ему наплевать на то, что показывают расчеты.

— А в-третьих, — прокричала Грейнджер, отняв руки Малфоя от его ушей, — ты не ответил на мой вопрос!

— Какой вопрос? — купился на провокацию Драко.

— У тебя уже есть сексуальный опыт? — непринужденности, с которой Гермиона произнесла слово «сексуальный», могла позавидовать даже Рита Скиттер, которую никак нельзя было упрекнуть в излишней скромности.

Ровно минуту Драко Малфой молча смотрел в огромные глазищи Гермионы Грейнджер, борясь с непреодолимым желанием зацеловать ее до смерти, чтобы выбить подобные вопросы из ее кудрявой головы раз и навсегда. Спустя минуту он произнес всего лишь одно слово, и это слово изменило жизнь Гермионы, но совсем не так, как она надеялась.

— Да, — сказал Драко Малфой, и Гермиона Грейнджер впервые в жизни подумала, что правда — это не всегда хорошо, и стремление к получению знаний любой ценой иногда очень усложняет и без того нелегкое существование в этом мире. Но она умела держать удар и быстро взяла себя в руки.

— Ну, вот и замечательно, — бодрым, как она надеялась, голосом, произнесла Гермиона. — Просто замечательно, потому что в книге — и повторяю, это вовсе не белиберда — написано, что лучше, если у партнера будет опыт, и тогда все пройдет хорошо. Я, правда, не совсем понимаю, что такое «хорошо» в данной ситуации, но если ты говоришь, что у тебя есть опыт, ты-то, наверное, понимаешь, о чем речь, и, кстати, скажи, пожалуйста, твой опыт — он был одноразовым или, ну, я имею в виду, у тебя была одна женщина или…

У Драко Малфоя больше не было сил и желания слушать эту ахинею. Все, чего хотел Драко — это целовать свою девушку, а если Малфои чего-то хотят по-настоящему, остановить их не может даже второе пришествие Вольдеморта. Одним рывком он притянул к себе эту совершенно невозможную Грейнджер, которая собиралась заняться с ним сексом по книжке и с помощью Арифмантики, притянул и поцеловал так, как не целовал еще никогда — властно и уверенно сминая ее губы и проникая в ее рот языком так яростно, как будто хотел наглядно продемонстрировать Гермионе, насколько успешным был его «сексуальный опыт». Одна его рука до боли сжимала затылок девушки, другая забралась под ее форменный джемпер (мантия была расстегнута Драко еще двадцать минут назад), и нежно, но уверенно приласкала грудь. Пальцы Малфоя, едва прикасаясь, очертили контуры мгновенно затвердевшего соска, и Гермиона сдавленно охнула и почувствовала, что целоваться, стоя на ногах — еще одна из многочисленных не самых лучших идей, посетивших ее в эту среду.

Очевидно, Малфой брал у Снейпа уроки окклюменции и легилеменции — чем еще можно было объяснить тот факт, что он соскочил с парты, подхватил Гермиону под мышки и, мгновенно крутанувшись вокруг своей оси, посадил ее на то место, на котором только что сидел сам, и не просто посадил, а уверенным жестом раздвинул ее ноги в клетчатой форменной юбке и неизменных гольфах, и устроился между ними, положив левую руку ей на бедро, а правой поддерживая за спину. «Он что, собирается, сделать это прямо сейчас? — жалобно подумала Гермиона. — И прямо здесь, на парте?»

Если Снейп действительно учил Малфоя проникновению в чужое сознание, сейчас он мог бы гордиться своим учеником, потому что Драко ответил Гермионе ровно в ту же секунду, как она додумала вопрос до конца.

— Послушай меня, Грейнджер, послушай меня сейчас, потому что я не хочу повторять все это дважды. У меня был сексуальный опыт, потому что я Малфой, а все Малфои становятся мужчинами в пятнадцать лет. И — да, у меня было несколько женщин, три, если ты так уж хочешь это знать. И все это не имеет никакого значения, так же как и твои книжки и астрологические вычисления — потому что я не буду заниматься с тобой сексом в Хогвартсе. Не буду и точка. Давай считать эту тему исчерпанной.

Может быть, если на месте Гермионы Грейнджер была бы Панси Паркинсон, она и удовлетворилась бы таким объяснением, но на месте Грейнджер была она сама, а на ее бедре по-прежнему лежала чуть подрагивающая теплая малфоевская рука, и поэтому Гермиона не стала удовлетворяться тем, что сказал слизеринец. Тем более что на вразумительное объяснение это все равно не тянуло. Храбро пристроив свою собственную руку куда-то, где у Малфоя под мантией угадывалась металлическая пряжка на брючном ремне, Гермиона Грейнджер немного дрожащим от избытка эмоций голосом уточнила:

— Не будешь заниматься в Хогвартсе или не будешь вообще?

— О, Мерлин! — застонал Драко. — Ты невозможна, Герм, ты знаешь это?

— Ты сказал мне об этом по меньшей мере четыре тысячи раз с тех самых пор, как мы с тобой стали нормально общаться, — сообщила Гермиона и, подумав, пристроила вторую руку где-то повыше предполагаемой пряжки, отчего Драко нервно дернулся, но тут же вернулся назад. — И это не имеет никакого значения, так же как и все тридцать три твои чертовы женщины, Малфой!

— Три, а не тридцать три, Гермиона, — возразил Драко.

— Почему ты не хочешь, чтобы я стала четвертой? — почти весело поинтересовалась Гермиона, глядя Малфою-младшему прямо в его прозрачные серые глаза (если смотреть долго-долго и не моргать, становятся заметны крохотные коричневые и зеленые точки вокруг зрачка).

— Потому что я хочу, чтобы ты стала первой, Герм, — ответил Малфой внезапно севшим голосом. — Не знаю, поймешь ли ты, что я имею в виду, но, в общем, есть разница между сексом и… И я обязательно покажу тебе, как именно все должно быть, я обещаю. И твой первый раз… наш первый раз — он должен быть красивым, таким, чтобы ты его запомнила навсегда, понимаешь? Я не смогу сделать это здесь, в школе, в каком-то классе, куда в любую минуту может ворваться чертов Уизли или еще кто-нибудь… Ты заслуживаешь лучшего, Герм, и я обязательно дам тебе то, чего ты заслуживаешь, только не сейчас. Просто подожди немного, хорошо?

На виске у Малфоя билась тонкая синяя жилка, пока он все это говорил. Гермиона знала, что она бьется всякий раз, когда Драко волнуется и говорит о чем-то, что действительно для него важно. Она смотрела на эту жилку, и внутри у нее разливалось тепло, и ей было так хорошо, что даже когда дверь в класс Арифмантики приоткрылась, и в образовавшемся проеме показалась рыжая голова не воображаемого, а самого что ни на есть настоящего Рона Уизли — одного из двоих лучших друзей Гермионы Грейнджер — это не смогло испортить ей настроения. Тем более, когда рука второго ее лучшего друга втянула Рона за шкирку обратно в коридор, оставив Грейнджер наедине с Малфоем.

Малфой изо всех сил обнимал Грейнджер и кусал губы, чтобы не заорать от невыносимой нежности, разрывающей его изнутри. Он никогда не испытывал ничего подобного и был уверен, что Грейнджер — его собственный, малфоевский, ангел-хранитель, и если кто-нибудь когда-нибудь хоть чем-нибудь посмеет обидеть его девочку, Драко лично, без всякой магии, оторвет этому кому-нибудь голову! А сексом он с Грейнджер вообще заниматься не будет — ни в Хогвартсе, ни где бы то ни было еще. Потому что с Грейнджер нельзя заниматься сексом — она путает его с Арифмантикой — с ней можно заниматься только любовью, но что такое любовь, Драко и сам представлял себе весьма смутно, и все, что ему оставалось — это только стискивать свою безумную гриффиндорку в объятиях (так что наверняка на ее коже останутся синяки) и целовать ее маленькие нежные ладошки…

Грейнджер дышала через раз, стиснутая в малфоевских объятиях, и думала о том, что Астрологию все-таки не стоит смешивать с Арифмантикой — по отдельности еще можно рассчитывать на верные результаты, а вот при смешении двух этих дисциплин погрешности, очевидно, неизбежны. Но, несмотря на это, среда грозила стать во всех отношениях приятным днем — впереди, конечно, еще пять уроков, а на завтрак они, ясное дело, безнадежно опоздали, но вечером у них с Драко будет свидание на Астрономической башне — он обещал ей показать созвездие Дракона, и, может быть, он опять положит ей руку на грудь и проведет там пальцами, так же, как десять минут назад, это было так чудесно и ново, и странно, и… Гермиона слушала, как неровно дышит Малфой, покрывая короткими поцелуями ее ладони, и думала о Выручай-комнате. Ну и что, что Драко дал ей слово не заниматься с ней сексом в Хогвартсе? Она-то ему такого слова не давала. Да, Выручай-комната им определенно пригодится, а главное — там никто не сможет помешать, даже ее лучшие друзья…

Лучшие друзья Гермионы Грейнджер в этот самый момент подпирали спинами двери в кабинет Арифмантики и на все вопросы удивленных одноклассников, почему они не могут зайти в класс, твердыми голосами отвечали, что там сейчас Грейнджер вместе с Малфоем выполняют специальное задание профессора Вектор, и входить туда нельзя никому, нет-нет, слышал, Забини? никому — значит никому — до специального разрешения профессора.

Септима Вектор в двух шагах от собственного кабинета смотрела в окно на покрытую свежей апрельской зеленью лужайку, прятала в уголках глаз улыбку и репетировала фразу, с которой через две, нет, лучше четыре минуты, войдет в класс и поблагодарит мисс Грейнджер и мистера Малфоя за оказанную ими неоценимую помощь в проведении эксперимента по… «А, ладно! — мысленно махнула рукой Септима. — Что-нибудь придумаю!»

…Спустя немало лет четырехлетняя дочка Рона и Луны Уизли, рыжеволосая в отца и прозрачно-голубоглазая в мать, заберется на колени к одному из троих лучших отцовских друзей, и совершенно не выговаривая букву «р», но звонко напирая на «ж», спросит его: «Дядя Длако, а ты когда подлужился с моим папой?» Драко Малфой бросит насмешливый взгляд на закусившего губу Рона и невозмутимо ответит:

— В среду, Рози, я точно помню, это было в среду…

— Угу, — подтвердит из соседнего кресла еще один лучший папин друг, — я тоже помню.

— Это ты их подлужил, дядя Галли? — повернет к нему сияющую мордашку девочка.

— Не-а, — выдохнет, сдерживаясь из последних сил Гарри Поттер, — нас подружила тетя Гермиона.

— Да, Рози, так все и было, — покачает головой дядя Длако, и едва только девочка соскочит с его колен и убежит в сад Норы играть с многочисленными кузенами и кузинами, трое мужчин — блондин, брюнет и рыжий — расхохочутся во весь голос, вспоминая далекую апрельскую среду их общего шестого курса…

День четвертый. Четверг.

По четвергам Гермионе особенно везло — за что бы ни взялась, все получалось просто отлично, будь то трансфигурация чашки в кролика, эссе по Гербологии или свидание с Драко Малфоем. То, что их первое настоящее свидание за пределами Хогвартса должно было состояться именно в четверг, внушало оптимизм. «Хоть что-то хорошее», — говорила себе Гермиона. Потому что других оснований для оптимизма у нее не было.

Если бы профессор Зельеварения и по совместительству шпион Ордена Феникса в стане врага, мистер Северус Снейп поинтересовался причинами, по которым столь юная и успешно сдавшая экзамены ведьма, вместо того чтобы радоваться каникулам и не по-английски жарким июльским денькам, ложится спать в слезах, а просыпается с тревогой на сердце, Гермиона Грейнджер, скорее всего, воскликнула бы в ответ: «Неужели Вы сами не понимаете, профессор?» Правда, велика была вероятность того, что Снейп действительно ничего не понимал, и тревожных предчувствий, вот уже вторую неделю терзавших Гермиону, не разделял.

И в самом деле, что, собственно говоря, такого страшного (с точки зрения многоуважаемого профессора) происходит в мире? Ну, Вторая магическая война в полном разгаре — так она не вчера началась, не правда ли, Грейнджер? Ну, Министр Магии — полный идиот — я Вас прошу, Грейнджер, а когда наше Министерство возглавлял кто-то другой? Ну, в доме на Гриммо организован тайный штаб Сопротивления, и люди толкутся здесь с утра до ночи — а чего, собственно, Вы еще могли ожидать? Ну, Гарри Поттер ходит нервный и злой — а, Вы опять не проследили, чтобы он выпил Успокоительное зелье, которое я для него готовлю? Ну, Рон Уизли… — а вот о мистере Уизли я слушать ничего не желаю. Причем, ни об одном из семи, благо я имею удовольствие созерцать их рыжие шевелюры практически круглосуточно (ах, Перси здесь нет? То-то я смотрю, кого-то не хватает!). Довольно, мисс Грейнджер, не отвлекайте меня всякими глупостями — лучше идите и помогите Молли на кухне, раз уж на заседание штаба Сопротивления вас опять не позвали — и правильно, между прочим, сделали!

Примерно таким получился бы разговор Северуса Снейпа с Гермионой Грейнджер, если бы профессор решил все-таки поговорить с ней по душам. Но Снейпу, равно как и Дамблдору, и Кингсли Шеклболту, и еще трем десяткам взрослых волшебников, регулярно аппарирующих на Гриммо, 12, не было никакого дела до предчувствий Гермионы. Ее вместе с Гарри, младшими Уизли, Луной Лавгуд и Драко Малфоем в целях безопасности поселили при штабе, но никаких поручений не давали и бесконечно повторяли, что они еще слишком молоды, чтобы воевать, а их главная задача — отдыхать и набираться сил на каникулах перед решающим годом в Хогвартсе, хотя последнему книзлу ясно, что никакого седьмого курса у них не будет, а будет война со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Мальчишки злились и обижались на старших. Гарри орал, что он не просто так мальчик, а Мальчик-который-выжил, и имеет право знать хоть что-нибудь о выбранной Орденом стратегии борьбы с Вольдемортом. Рон кричал, что он уже достиг магического совершеннолетия и вообще, что он, менее рыжий, что ли, чем Фред и Джордж?! Малфой же мастерски закатывал истерики, начинающиеся примерно так: «Я — потомок старинного аристократического рода, пошел на невероятные, непосильные жертвы! Оторвался от корней! Изменил взгляды! Предал идеалы, которым меня учили с колыбели! А теперь вы не можете придумать для меня мало-мальски разумное занятие, хоть как-то компенсирующие эти невосполнимые утраты?!» Потом он повторял то же самое на французском, итальянском, латыни и древнекельтском, а, исчерпав запас знакомых языков, начинал все с начала. Когда разноязыкие малфоевские вопли пошли по четвертому кругу, Дамблдор поперхнулся лимонной долькой, плюнул и допустил троицу к обсуждению планов борьбы. Теперь все трое ходили с важным видом, шептались втайне от девочек и курили на балконе магловские сигареты, которыми их снабжали близнецы Уизли. Гермиона, Джинни и Луна тоже курили, но им сигареты приносила Тонкс — в город, ни в магическую, ни в магловскую части, никого из них не выпускали. Единственное, что во всем происходящем было хорошего, так это то, что они все-таки находились вместе.

— Если бы кто-нибудь когда-нибудь мне сказал, что Драко-гнусный-слизеринский-хорек-Малфой будет курить вместе с Гарри и моим братом, я наслала бы на этого кого-нибудь Летучемышиный сглаз вместе с Тарантеллегрой продолженного действия, — сказала Джинни Уизли и затянулась тонкой ментоловой сигаретой.

— Ментол плохо влияет на сердце, — заметила Луна Лавгуд, доставая из пачки вторую сигарету, — но, с другой стороны, мозгошмыги его боятся.

— Что такое Тарантеллегра продолженного действия? — поинтересовалась Гермиона, уничтожая свой окурок невербальным заклинанием без помощи палочки (они все от скуки практиковались в беспалочковой магии, особенно хорошо получалось у Гарри и Драко).

— А! — вяло махнула рукой Джинни. — Это тарантелла, плавно переходящая в джигу, а потом обратно, и так восемь раз подряд. Подумать только, мой родной брат и мой собственный парень имеют с хорьком общие тайны! А мы ничего не знаем!

— Нам не обязательно знать, — пожала плечами Луна, — главное, что мы всё чувствуем, даже если нам ничего и не рассказывают.

— Поверить не могу! — не унималась младшая Уизли. — Сын Упивающегося Смертью — член Ордена Феникса! Хотя, конечно, надо признать, хорек здорово изменился…

— Прекрати называть его хорьком! — запоздало возмутилась Гермиона.

— О! — отреагировала Джинни. — Я и забыла, что ты с ним спишь.

— Я с ним не сплю, — пробормотала Грейнджер и отвернулась, сделав вид, что не заметила двух недоверчивых усмешек, быстро перешедших в снисходительные.

Этот разговор происходил в среду утром, а вечером того же дня Драко Малфой пригласил Гермиону Грейнджер на свидание.

— Думаю, завтра — вполне подходящий день, как ты считаешь? — спросил он, прощаясь с Гермионой перед дверью ее комнаты, как делал это каждый вечер (и никогда, никогда не приходил к ней ночью, в отличие от Гарри и Рона, которые — и Гермиона знала это совершенно точно — ночевали вовсе не в своих постелях!).

— Я очень рада, Драко… — неуверенно начала девушка. — Но как мы выберемся? Нам же никуда нельзя выходить.

— Я уже месяц как могу аппарировать самостоятельно, — пожал плечами парень. — Сейчас самое время потренироваться, не находишь?

Ничего подобного Гермиона не находила, но при мысли о том, что она пойдет на свидание — самое настоящее свидание с Драко Малфоем — все доводы «против» улетучились из ее головы, и она утешила себя тем, что по четвергам ей всегда везло, а, значит, все пройдет замечательно.

— Тебе очень идет это платье, Грейнджер, — заметил Малфой, обнимая Гермиону, чтобы вместе с ней аппарировать после обеда из дома Блэков. — Жаль, что оно магловское.

— Ты на себя-то смотрел? — поинтересовалась Гермиона, ухватившись ладошками за пояс малфоевских джинсов с художественными потертостями и дырами в самых неожиданных местах.

— О! — притворно вздохнул Драко. — Ты можешь быть счастлива — я выгляжу как самый настоящий магл.

Гермиона хотела сказать, что она счастлива просто от сознания того, что может обнимать Драко, и ей абсолютно все равно, как он выглядит, но не успела — они аппарировали в Лондон.

Если бы профессор Зельеварения Северус Снейп оказался рядом с Гермионой Грейнджер и Драко Малфоем на их первом настоящем свидании, для начала он бы презрительно фыркнул, а потом назвал все происходящее безответственным, глупым, несвоевременным, недостойным и практически аморальным, да, да, если это понятие о чем-нибудь Вам говорит, мистер Малфой. Ну, во-первых, сам по себе факт побега из Штаба Ордена просто возмутителен! Во-вторых, факт побега из Штаба Ордена ради любовного свидания возмутителен вдвойне! А в-третьих, что за манеры, Драко — являться на первое свидание в рваных джинсах одного из близнецов Уизли, подогнанных по размеру бытовыми заклинаниями их мамаши? Куда катится магический мир! Это все Ваше тлетворное влияние, мисс Грейнджер? Я нисколько в этом не сомневался…

Так или примерно так изъяснялся бы профессор, волоча провинившуюся парочку назад на Гриммо, если бы он только обнаружил их исчезновение. Но этим вечером никто из верных соратников Дамблдора старше девятнадцати лет так и не узнал, что Гермиона Грейнджер и Драко Малфой улизнули из особняка. Джордж Уизли сказал, что Драко пишет письмо матери (после того, как Малфой-младший выбрал Светлую сторону, Нарциссу благополучно переправили в ненаносимое имение во Франции, где до нее не мог добраться никто, включая собственного, давно уже сбежавшего из Азкабана, супруга), ужинать он не спустится, и вообще просил до утра не беспокоить.

Фред Уизли сказал, что Гермиона пишет письмо родителям («совершенно случайно» получившим невероятно выгодное предложение поработать несколько лет в Калифорнии и в начале лета спешно туда отбывшим), к ужину она не выйдет, и просила не мешать. «Братец Фордж, а мы не могли соврать что-нибудь более складное? — Могли, братец Дред, но зачем лишний раз напрягаться? Лучше давай придумаем, как бы нам поджарить задницу красноглазому ублюдку, а если не получится, то изобретем хотя бы пару приколов для нашего магазина. — Отличная идея, братец Фордж! — А то, братец Дред!»

И так далее, и в том же духе, так что отсутствие за ужином Драко и Гермионы никого не встревожило, тем более что Рон вызвался отнести им еду прямо в комнаты, чтобы Молли не волновалась о «детях, которые лягут спать голодными».

«Наш братишка Ронни силен пожрать. Три порции за ужин! — Может, составим ему компанию, братец Дред? — Абсолютно с тобой согласен, братец Фордж!»

В это самое время Гермиона Грейнджер и Драко Малфой, наплевав на все ужасы и опасности, подстерегающие их (по словам профессора Снейпа) буквально на каждом перекрестке магловского Лондона, чувствовали себя до неприличия счастливыми.

— Чего ты хочешь, Герм? — спросил Малфой, когда они оказались на Лейчестер-Сквер (1), и простояли на тротуаре в обнимку минут пять, не меньше, наслаждаясь свалившимся на них ощущением свободы.

— Не могу поверить, Драко, — мягко улыбнулась Гермиона, — я просто не могу поверить — великий Драко Малфой приглашает девушку на долгожданное свидание, и у него нет четкого плана?

— У меня есть четкий план, — вздохнул Драко, — и в соответствии с ним я хочу для начала сделать то, чего по-настоящему хочешь ты. Даже если это что-нибудь совершенно магловское и поэтому абсолютно идиотское.

В первую секунду Гермиона готова была обидеться, потом собиралась сказать, что по-настоящему она хочет того же, что и Драко, но вдруг сообразила, что на самом деле понятия не имеет о том, чего он по-настоящему хочет, и тогда девушка оглянулась по сторонам, и показала рукой в сторону первого попавшегося ей на глаза здания.

— Хочу туда.

— Туда? — прищурился Драко на черный, с прямоугольной башенкой, фасад «Одеона» (2). — И что это, Грейнджер?

— Кинотеатр, Малфой! — весело ответила Гермиона, в очередной раз подумав о том, что по четвергам ей всегда все удается как нельзя лучше.

Они успели как раз вовремя — сеанс начинался через десять минут. Увидев на афише название фильма — «Ромео плюс Джульетта» (3) — Гермиона по-настоящему обрадовалась. Вряд ли Драко читал магловскую литературу, но сюжет пьесы был как нельзя более кстати, а средневековые реалии наверняка показались бы Драко почти родными. Правда, немного смущал парень на афише — в гавайской рубашке и с пистолетом — классику в современной интерпретации Грейнджер не признавала. Но Драко было все равно — он никогда раньше не ходил в кинотеатр и понятия не имел, что это такое, хоть и держался с завидной уверенностью и даже апломбом. Собственно говоря, он всегда так держался, даже когда сразу после приезда в особняк на Гриммо близнецы выкрасили его волосы в зеленый цвет, а потом обнаружили, что позеленели и их собственные шевелюры. Когда стало ясно, что вернуть первоначальный цвет волосам удастся только через пару дней, все трое крепко зауважали друг друга, и в тот же вечер опустошили на троих бутылку огневиски — как известно, в магическом мире еще не придумали лучшего средства для закрепления внезапной дружбы. Правда, Гарри и Рон потом обижались на Драко, что он пил с близнецами без них, но это уже совсем другая история.

В зале было прохладно, а когда погас свет, и на экране замелькали первые кадры трейлеров, Малфой взял Гермиону за руку и переплел ее пальцы со своими.

— Если тебе будет что-то непонятно, ты спрашивай, — прошептала Гермиона, и тут Драко Малфой удивил ее в первый раз за сегодняшний вечер.

— Я читал Шекспира, — прошептал он в ответ, — он ведь был магом, но сознательно выбрал жизнь среди маглов — ты не знала? Гермиона удивилась, но расспросить подробнее не успела, потому что как раз закончились трейлеры, и начался фильм. Малфой сосредоточенно смотрел на экран и несколько раз спросил: «А с чем это они бегают?» и «А это что за нелепое сооружение?», имея в виду пистолеты и бензозаправку, а потом, когда Леонардо Ди Каприо впервые поцеловал Клэр Дэйнс (4), Драко Малфой удивил Гермиону Грейнджер во второй раз.

— Я люблю тебя, Герм, — прошептал он, не отрывая взгляда от экрана, и Гермиона спросила себя, не послышалось ли ей это. «Вдобавок ко всему у Вас еще и проблемы со слухом», — сочувствующе поцокал бы языком профессор Снейп, окажись он в соседнем с Гермионой кресле.

Воспользовавшись отсутствием Снейпа, Гермиона проревела полфильма, совершенно не стесняясь Драко, который сначала косился на нее недоуменно, а потом молча подавал ей свой платок, когда ее собственный оказался вымокшим до нитки.

После того как фильм закончился, Гермиона убежала в дамскую комнату «пудрить носик» (а на самом деле накладывать на себя легкие Косметические Чары — не хватало еще на первом свидании с Малфоем щеголять покрасневшим носом и опухшими глазами!). Дождавшись ее возвращения, Малфой совершенно серьезно спросил:

— Теперь, когда ты оплакала всех Монтекки и Капулетти, которые отошли в мир иной, я могу начать действовать по своему плану?

— Я вся — в твоих руках! — шмыгнула носом Гермиона. — Делай со мной, что хочешь!

Тут Малфой удивил ее в третий раз, и после этого Гермиона уже удивлялась не переставая. Он наклонился к ней так близко, что она могла рассмотреть все цветные крапинки в его серых глазах, и выдохнул:

— Именно так, Гермиона, я и поступлю, но это завершающий пункт моего плана. А сейчас мы идем в «Хэрродс» (5).

Гермиона сглотнула, выбросила из головы миллион сразу же возникших вопросов, и кивнула как послушная девочка. В «Хэрродс» так в «Хэрродс».

Поскольку войти в это царство роскоши в драных джинсах не может даже английская королева, Малфой по-быстренькому навел на себя Иллюзорные Чары, и решительно произнес:

— Столик в ресторане уже заказан, поэтому времени у нас не так уж много. Я пока схожу в магазин мужской одежды, а ты выбирай себе вечернее платье, туфли, аксессуары и все, что захочешь. Не думаю, что ты разбираешься в этом, Грейнджер, но не волнуйся — я отдаю тебя в надежные руки.

— Тебе ведь понравилось мое платье, — попробовала протестовать девушка, — зачем же покупать новое?

Но Малфой только ухмыльнулся и исчез, оставив ее наедине с тремя белокурыми продавщицами в коротких черных платьицах.

— Прежде всего, надо подобрать идеальный цвет! — воскликнула одна из них, длинноволосая блондинка, и улыбнулась хищной, совершенно малфоевской улыбкой.

— Волосы непременно поднять, но выпустить пару кокетливых прядей! — подключилась к ней вторая блондинка, практически неотличимая от первой.

— И обязательно декольте! Кстати, маникюр тоже не помешает! — энергично заключила третья, отличающаяся от первых двух только более короткой стрижкой на голове.

— Спаси меня, Мерлин… — в отчаянии пробормотала Гермиона, погружаясь в безумный водоворот примерок, подборов, показов, оханий, аханий, цоканий языками и одобрительных или возмущенных возгласов. Три очаровашки с ласковыми улыбками вгрызлись в Грейнджер с цепкостью бультерьеров, и вознамерились в кратчайшие сроки сделать из нее как минимум кинозвезду, а как максимум, кинозвезду на церемонии вручения «Оскара».

Спустя час с четвертью Гермиона находилась в состоянии, близком к помешательству, и только гриффиндорская порядочность не позволяла ей запустить в очаровательных бультерьерш хотя бы Ступефаем. Но все мысли об этом моментально исчезли, когда она увидела в высоком, от пола до потолка, зеркале, красивую стройную девушку в длинном платье из расшитого серебряной нитью изумрудно-зеленого шелка (не потому что Драко было бы приятно увидеть на ней цвета родного факультета, о, нет, просто бультерьерши в один голос заявили, что зеленый очень подходит к ее каштановым локонам, уложенным в изящную сложную прическу). Когда в зеркале отразился Драко Малфой, умопомрачительно элегантный в батистовой сорочке и летнем костюме цвета топленого молока, и с явным восхищением принялся разглядывать эту девушку, Гермиона даже почувствовала укол ревности, пока до нее не дошло, что девушка в зеленом платье — она сама.

Если бы профессор Снейп все-таки обнаружил исчезновение парочки непослушных подростков и вздумал искать их в знаменитом богемном районе Сохо, то, наткнувшись на них в ресторане «Ритц» (6), он непременно спросил бы Гермиону: «Ну, как Вы себя чувствуете, мисс Грейнджер?» На что Гермиона дала бы профессору честный и откровенный ответ: «Как Золушка на балу в королевском дворце. Все невероятно прекрасно, но меня не покидает ощущение, что ровно в полночь карета превратится в тыкву…— Вы же ведьма, мисс Грейнджер, — невозмутимо ответил бы зельевар, — наколдуете себе новую…» В отличие от невозмутимого профессора, Гермиона отнюдь не была уверена, что с легкостью сможет соответствовать представлениям Драко Малфоя о том, как именно должно проходить свидание с любимой (ей ведь не послышалось тогда, в кинотеатре, нет?) девушкой.

Ужин в зале с позолоченными потолками и дюжиной вилок на накрахмаленной скатерти… Вышколенные официанты, по первому движению руки Малфоя наполняющие бокалы и меняющие приборы… Фуа-гра и куропатки в вине на фарфоровых тарелках под серебряными крышками… Лепестки роз — красные и белые — рассыпанные на их столике и вокруг него… Парень, уверенный в себе, с безукоризненными манерами, улыбающийся ей так, что в животе моментально становится горячо, а горло пересыхает… К концу ужина Гермиона Грейнджер пришла к выводу, что все это происходит не с ней — гриффиндорской отличницей с пальцами, перепачканными чернилами — а с какой-то другой, незнакомой ей девушкой, в роскошном платье и со стильным маникюром.

— Это и есть твое идеальное малфоевское свидание? — спросила она, стараясь, чтобы голос не дрожал слишком отчаянно.

— Я же обещал, Гермиона,— приподнял брови Малфой. — Малфои всегда держат свое слово.

— Ты ведешь себя так, как будто ты, по меньшей мере, наследный принц, — сказала девушка и залпом выпила бокал шампанского, кислый вкус которого ей совершенно не нравился, в отличие от сладкого сливочного пива. — Просто удивительно, что ты так хорошо разбираешься в магловском мире. Еще совсем недавно ты его ненавидел.

Малфой-младший с минуту смотрел на нее бесстрастным изучающим взглядом, под которым Гермионе стало как-то не по себе, и совсем некстати вспомнился Малфой-старший, а потом вдруг расхохотался и поднялся из-за стола.

— Могу я пригласить тебя на танец?

Скрипичный квартет заиграл Штрауса, и Гермиона мысленно поблагодарила маму за то, что когда-то она на два года отдала дочь в школу бальных танцев — по крайней мере, с вальсом она справлялась легко. Драко вел ее в танце с уверенным изяществом, и говорил, ни на секунду не отводя от нее взгляда:

— Я хочу, чтобы ты запомнила наше первое свидание, Герм. Потому что один Мерлин знает, когда я смогу пригласить тебя на второе. Я действительно бывал здесь раньше, с отцом — знаешь, когда ты богат, везде чувствуешь себя уверенно — хоть в мире магов, хоть в магловском, надо просто вести себя как засранец, и сорить деньгами — люди сами кинутся делать то, что тебе нужно. Но, честное слово, к тебе это не имеет никакого отношения — я просто хотел сделать тебе приятно. И если ты скажешь, что тебе не понравилось — я зааважусь прямо на глазах полусотни маглов, а объясняться с магической общественностью потом придется тебе.

— Это что, вроде прощального бала? — спросила Гермиона. — Кажется, отец вычеркнул тебя из завещания.

— Ну, отец вычеркнул, — пожал плечами Малфой, — а мама — нет. И у меня есть собственный капитал, которым я могу распоряжаться с момента своего совершеннолетия, а оно наступило месяц назад, если ты еще об этом не забыла, — Драко словно невзначай коснулся серебряного медальона с изображением руны Тиваз (7) — гермиониного подарка на его семнадцатилетие.

— Так что не стоит волноваться из-за того, что мы не можем себе это позволить! — эффектно завершил свою речь Драко, небрежным движением руки обводя зал ресторана, и сделав такой акцент на слове «мы», что Гермиона немедленно захотела его поцеловать, но почему-то постеснялась сделать это на виду у десятков незнакомых ей людей.

— Мне нравится, Драко, мне все очень нравится — и платье, и ужин, и честное слово, я запомню это свидание на всю свою жизнь, если только ты не вздумаешь наложить на меня Обливиэйт…

— Ну, слава Мерлину! — воскликнул Драко и вдруг резко сменил тему. — Кстати, там, в кинотеатре, еще до того, как ты устроила вселенский потоп, я кое-что тебе сказал, но так и не дождался ответной реакции... Я, знаешь ли, думал, что признание в любви предполагает какой-то ответ.

И, хотя Малфой выглядел абсолютно невозмутимым, девушка видела, как на виске у него билась синяя жилка, и в животе у Гермионы опять стало горячо, а все, о чем она могла думать — так это о том, когда же они с Драко окажутся в более безлюдном месте, чтобы целоваться без помех — и одновременно ей хотелось петь и кричать от радости. Но Гермиона Грейнджер не стала портить своему кавалеру идеальное свидание поведением, недостойным истинной леди.

— Ты получишь свой ответ, Драко. В письменном виде, — сказала она и с удовольствием увидела, как Малфой меняется в лице и смотрит на нее мгновенно расфокусировавшимся взглядом.

На десерт подали клубнику с шоколадным соусом, в который Гермиона сначала окунула спелую ягоду, а потом и десертную вилку, и принялась старательно выводить ею (вилкой, разумеется, а не ягодой) какие-то каракули на салфетке с эмблемой «Ритца», одновременно с этим вдумчиво облизывая клубничину со всех сторон. Малфой смотрел, как блестящая красная клубничка исчезает между полуоткрытых, испачканных темным шоколадом, губ Гермионы, и думал, что если он полюбуется этим зрелищем еще минуту, то кинется на Гермиону прямо здесь — и ничто не сможет остановить его — ни хваленая малфоевская выдержка, ни отряд авроров, ни перечисление в уме всех ингредиентов Зелья Сна-Без-Сновидений.

— Что это, Грейнджер? — хрипло спросил Драко, разглядывая протянутую ему салфетку.

— Я же обещала ответ в письменном виде, — пожала плечами эта совершенно невозможная девушка и проглотила еще одну ягодку. Драко почти в голос застонал, а Гермиона твердо произнесла:

— Прочитай, — и облизала выпачканный в шоколаде палец.

Драко сказал себе: «Держись, ты же Малфой!» и прочитал. А потом прочитал еще раз. И еще. После чего аккуратно сложил салфетку, протянул руку над столом и коснулся грейнджеровской ладошки.

— Пойдем отсюда, Грейнджер? — он старался, чтобы получилось спокойно и внушительно, а вышло почти жалобно, но Гермиона молча кивнула, и когда они вставали из-за стола, у них обоих дрожали руки и подкашивались колени.

А когда Драко Малфой и Гермиона Грейнджер вышли на вечернюю Пиккадилли (8), он удивил ее еще один раз, хотя Гермионе казалось, что в этот четверг она уже больше ничему не сможет удивляться.

— Знаешь, — сказал Драко и на секунду прикрыл веки, — я заказал королевский сьют (9) в «Мандарине» (10) с видом на Гайд-Парк, шелковыми простынями и все такое. Но я тут подумал — может быть, ты хочешь, чтобы все было как-то по-другому?

— Это же твой план, Драко, — тихо сказала Гермиона. — Но раз уж ты спросил меня о том, чего хочу я, то, знаешь…

— Тш-ш! — прервал он ее слова. — Кажется, я знаю, чего ты хочешь. Закрой глаза, Герми. Мы аппарируем на Гриммо. А шелковые простыни отложим до лучших времен.

Оказавшись в комнате Гермионы, в доме номер 12 по улице Гриммо, они осторожно присели на край кровати и долго смотрели друг на друга. Если бы на другом краю сидел профессор Снейп, он скоро нарушил бы это затянувшееся молчание, интересуясь у Драко, собирается ли тот приступать, наконец, к решительным действиям по соблазнению Гермионы Грейнджер. К счастью, в это самое время Северус Снейп в библиотеке особняка Блэков играл с Тонкс, Шеклболтом и Артуром Уизли в магический преферанс на раздевание. Профессору никогда не везло в любви, поэтому в карты он обычно выигрывал, и уж точно не испытывал сейчас ни малейшего желания подниматься наверх и проверять, чем именно Малфой-младший занимается в комнате Грейнджер.

А в этот самый момент Малфой-младший занимался тем, что шептал Заглушающие и Запирающие Заклинания внезапно пересохшими губами и, кажется, путая слова. Потом Драко, действуя машинально и обойдясь без палочки (просто не мог сообразить, куда он ее засунул), наколдовал с дюжину зажженных свечей и подвесил их в воздухе по всей комнате. Гермиона даже не успела восхититься этим мастерски выполненным колдовством, как он уже вытаскивал серебряные шпильки из ее прически, удивляясь неловкости собственных пальцев, и сильно прижимаясь губами к ее виску. Потом Малфой пытался расстегнуть гермионино платье, но капитулировал перед непостижимой магловской застежкой без привычных для него крючков или пуговиц. Прикусив себе язык, чтобы не закричать на дурацкое платье: «Алохомора!», он поднял на Гермиону умоляющие глаза, и тогда она встала с кровати и одним движением расстегнула «молнию». Платье упало к ее ногам шелестящей изумрудной волной, а Драко задохнулся от вида тонкой девичьей фигурки в простых хлопковых трусиках и бюстгальтере. И почему-то вид этого скромного тинейджерского белья совершенно лишил Малфоя его фамильной выдержки, а вместе с ней — и остатков рассудка. С бешеной скоростью он сбрасывал с себя одежду и ласкал Гермиону, чувствуя, как бьется ее сердце под его ладонями, как она выгибается ему навстречу и приглушенно стонет, распахивая глаза.

Драко сцеловывал легкий привкус клубники с губ девушки, терзал ее тонкую шею и покрывал быстрыми поцелуями ключицы и плечи, а когда он смог, наконец, справиться с застежкой ее лифчика, Малфой подумал, что все это сон, и сейчас он проснется. Потому что на самом деле такого просто не может быть — вот лежит он, сын Упивающегося Смертью, Драко Люциус Малфой, в чьих венах течет только чистая кровь чертовой уймы поколений волшебников, а рядом с ним, под ним, переплетясь руками и ногами, вжимаясь в него всем своим тонким, горячим и таким невозможно желанным телом, лежит грязнокровка, маглорожденная ведьма, и доверчиво ждет, пока он сделает ее своей по-настоящему. И нет ничего слаще запаха ее волос, и ничего лучше вкуса ее губ, а ее грудки так идеально ложатся в его ладони, и соски напрягаются, стоит только ему коснуться их языком; и нет ничего желаннее ее лона, и горячее ее бедер, и шелковистее ее кожи, и нет ничего, что сводило бы Малфоя с ума больше, чем прикосновения маленьких ладошек Гермионы к его собственному горячему телу.

Гермионе казалось, что она одновременно взлетает в воздух и падает в пропасть. Каждое прикосновение Малфоя — руками ли, губами ли, языком ли — было похоже на электрический разряд, сотрясающий ее тело. Она дрожала, не переставая, но страха не было совсем, и стыда тоже не было, хотя еще сегодня утром, представляя себе, как «ЭТО» будет, Гермиона думала, что она испытает смущение, впервые обнажившись перед Драко. Но он был так нежен, и так восхищался каждой частичкой ее тела, до которой только мог дотронуться (а дотронулся он уже практически везде), что, впервые открываясь для него — для своего любимого — Гермиона не ощущала стыда и неловкости, а только какое-то безумное чувство эйфории, заполняющее ее всю целиком и заставляющее не стонать уже, а почти кричать от прикосновений Малфоя. И ей становилось мало этих прикосновений и этих поцелуев, и она хотела чего-то еще, и даже просила об этом Драко, сама не понимая, о чем она просит, а он смотрел на нее потемневшими от желания расширенными зрачками и шептал какую-то ерунду вроде: «Ты уверена, Герм?», хотя если бы она и сказала сейчас: «Нет», у него вряд ли нашлись бы силы остановиться.

И когда, в конце концов, Драко Малфой стянул с Гермионы Грейнджер целомудренные хлопковые трусики, и его тонкие пальцы, а потом и горячий язык стали восхищаться еще одной частью ее тела, от избытка чувств Гермиона заплакала. Но когда ее любимый входил в нее, она улыбалась, и почти не чувствовала боли, только все сильнее цеплялась одной рукой за край измятой, вовсе не шелковой простыни…

А потом они долго лежали рядом, сцепившись пальцами и молча глядя в потолок. На потолке плясали причудливо изломанные тени от свечных огоньков, и стоны Джинни Уизли за соседней стеной доносились до них даже через двойные Заглушающие Заклинания.

«Как ты, Герм?» — подумал Малфой, и Гермиона услышала его. «Это был самый лучший день в моей жизни», — подумала она, и Драко стиснул ее пальцы в ответ. Одна из парящих в воздухе свечей вдруг замигала и погасла. «Полночь, — поняла Гермиона и внезапно разгадала все свои предчувствия. — Сказка закончилась, карета снова стала тыквой, только убегать пора не Золушке, а Принцу».

— Ты думаешь о тыквах? — лениво поинтересовался Малфой вслух, поворачиваясь лицом к Гермионе и запоздало удивляясь тому, что они с ней так запросто слышат мысли друг друга. — Это что-то символическое или…

— Пообещай мне одну вещь! — решительно перебила его Гермиона. — Пообещай мне, что ты вернешься живым. Что вы все вернетесь живыми. Потому что если с тобой что-то случится, я этого не переживу. Но если что-то случится с кем-то из них, я тоже не переживу. Так что у тебя только один выход, Драко — вернуться самому и привести их тоже. Из вас троих только ты способен хоть немного подумать, прежде чем сунуться прямо в ад. Просто пообещай мне, и я буду знать, что все будет хорошо. Ведь Малфои всегда держат свое слово.

— О чем ты, Герм? — глухо спросил Малфой и попытался улыбнуться. — Откуда я должен вернуться, Герм? Ты об этой проклятой войне, да? Но нас пока никуда не берут, ты ведь знаешь, приказ Дамблдора. Тебе не нужно волноваться, Герм. С таким же успехом я тоже могу попросить тебя вернуться живой. Когда-нибудь нас все равно куда-нибудь пошлют, и нам придется уходить и возвращаться. Хотя я, конечно, предпочел бы никуда не ходить, но я так понимаю, спрашивать меня никто не будет. Но тебя я уж точно никуда не отпущу, никаких заданий Ордена, даже не думай. А вообще война — это даже весело, ты не находишь? Очень мужское занятие, аристократическое. В конце концов, я наследник древнего рода. Кстати, как ты думаешь, отец сразу заавадит меня при встрече или все-таки сначала попытается образумить? Лично я думаю, что сразу заавадит. Но ты не волнуйся, Герм, он непременно промахнется, а вот Гарри не промахнется — он уничтожит Вольдеморта — смотри, я уже могу произносить его имя — ты мной гордишься, Герми? — да, так вот, Гарри его уничтожит, и все у нас с тобой будет хорошо. И знаешь, я тут подумал — один ребенок — это слишком мало. Детей должно быть несколько. Конечно, не семь штук, как у рыжиков, но и не один. Двое или трое — в самый раз. Младшая девочка и двое парней на пару лет постарше. Близнецы, точно! Близнецы — это отличная идея! Ты ведь родишь мне близнецов, Герм?

— Пообещай мне, Малфой, мать твою, просто пообещай! — прошептала Грейнджер, и они так яростно накинулись друг на друга, что уровень магии в комнате превысил все допустимые пределы — задрожали стекла, и мебель сдвинулась со своих мест, но ни Драко, ни Гермиона не обратили на это совершенно никакого внимания, потому что они занимались любовью и не собирались прерывать это занятие до самого рассвета.

А на рассвете Драко Малфой поцеловал вконец обессиленную Гермиону Грейнджер в уголок левого глаза, потом подумал и поцеловал еще и в уголок правого.

— Спи, — прошептал он, и Гермиона моментально провалилась в сон, как будто только и ждала приказа от своего возлюбленного.

Драко бесшумно встал, собрал свою одежду, нашел волшебную палочку (кто бы мог подумать — она оказалась под кроватью рядом с малфоевскими носками), щелчком пальцев погасил оплывшие свечи и уничтожил их еще одним щелчком. «Ты крут, Малфой!» — подумал Драко и аппарировал в свою комнату (просто сил на то, чтобы передвигаться обычным способом, уже не осталось).

Через двадцать минут он, умытый, причесанный, и в застегнутой на все пуговицы легкой мантии, стоял на кухне особняка Блэков. Поттер и Уизли уже ждали его. Вид у обоих был слегка помятый, но зеленые глаза Гарри за стеклами его дурацких круглых очков сверкали знаменитой поттеровской решимостью, а Уизли просто распирало от желания действовать, так что он даже слегка подпрыгивал на месте. Драко выглядел настолько безукоризненно — как, впрочем, и всегда (как будто это не он всего лишь час назад стонал в полный голос, когда Грейнджер, целуя его пупок, вдруг решительно опустилась ниже и…нет, Малфой, об этом ты сейчас вспоминать не будешь!). И, глядя на малфоевскую безукоризненность, Рон только хмыкнул, а Гарри вспомнил свою собственную безумную ночь, вздохнул, и на щеках у него выступил легкий румянец.

— Ну, что, идем? — нетерпеливо спросил Рон, когда они вытащили из тайника заранее собранные и уменьшенные заклинанием дорожные сумки.

— Ну, да — хоркруксы не ждут, и все такое, — попытался пошутить Гарри. — Чем раньше мы их найдем, тем скорее сможем покончить с…

— Прежде чем мы отправимся, я должен вам кое-что сказать, — хмуро перебил его Малфой, наблюдая, как у Поттера и Уизли вытягиваются лица.

— Мерлин, не надо так на меня смотреть! Я не собираюсь выпрыгнуть из лодки в самый последний момент. Просто… я тут пообещал Грейнджер присматривать за вами. И дал слово, что верну вас обоих в целости и сохранности. Так что, смотрите, парни, не дайте мне облажаться — Малфои никогда не нарушают своего слова.

Профессор Снейп, страдавший в то летнее утро бессонницей, и спустившийся на кухню особняка Блэков, чтобы сварить себе кофе по семейному рецепту (4 ложки свежесмолотой Арабики на полстакана коньяку), успел как раз вовремя — услышать последнюю фразу и увидеть, как с легкими хлопками Гарри Поттер, Рон Уизли и Драко Малфой аппарируют в неизвестном направлении. Впрочем, если не направление, то цель их побега была профессору известна — они отправились за хоркруксами, конечно, куда же еще. Дамблдору, как и самому Снейпу, впрочем, тоже, было совершенно очевидно с самого начала, что, удерживая мальчишек в этом доме без всякого дела (в ожидании совершеннолетия Гарри), они только подталкивают их к скорейшему побегу. И если бы в этот муторный рассветный час на вычищенной стараниями Молли Уизли до блеска кухне рядом со Снейпом оказалась эта невозможная гриффиндорская всезнайка Гермиона Грейнджер, профессор, пожалуй, молча сварил бы ей кофе и поговорил с ней по душам, даже если «по душам» профессор Зельеварения не разговаривал и сам с собой…

… Спустя много лет в кабинет к Драко Малфою войдут двое пятнадцатилетних подростков, похожих друг на друга как две капли воды, если только водные капли бывают шатенами с взъерошенными шевелюрами.

— Пап, мы хотели у тебя спросить, — начнет один из них, и Драко про себя привычно отметит: «Ага, это Скорпиус — он всегда начинает говорить первым».

— Мы тут собрались кое-куда кое с кем, и нам нужно кое-что узнать, — подхватит второй, и Драко скажет сам себе: «А вот это точно Уильям — никогда не откроет все карты, если есть возможность этого не делать».

— Что такое идеальное малфоевское свидание?! — выпалят они оба одновременно и выжидающе уставятся на отца.

— Две вещи являются залогом успешного свидания, — начнет Драко, выждав небольшую паузу, — во-первых, прежде чем сделать что-то, чего хотите вы, обязательно сделайте то, чего хотят ваши девушки. А во-вторых — никогда не планируйте на утро после свидания никаких совместных дел с Поттерами и Уизли — сами не заметите, как вас с головой накроют разнообразные неприятности, и воспоминания о самом прекрасном, что только могло произойти в вашей жизни, вдруг покажутся просто красивым сказочным сном…

— Пап, у нас свидание с Уизли, — немного смущенно признается Скорпиус.

— Ага, с близняшками Джоан и Кэтлин, дочками дяди Джорджа, — против обыкновения выложит всю информацию сразу Уильям.

— Что скажешь? — ухмыльнутся они оба совершенно одинаково, и Драко отстраненно подумает: «Конечно, мой собственный отец был большим мерзавцем, но все-таки хорошо, что он не дожил до этого дня. Очень хорошо»…

Примечания автора:

(1) Лейчестер-Сквер — одна из центральных площадей Лондона.

(2) «Одеон» на Лейчестер-Сквер — ведущий лондонский кинотеатр.

(3) Да, автор знает, что премьера фильма База Лурмана «Ромео плюс Джульетта» состоялась в 1996 году, тогда как лето после шестого курса Драко и Гермионы — это уже 1997. Но в предупреждении ведь написано — AU.

(4) Леонардо Ди Каприо и Клэр Дэйнс — исполнители ролей Ромео и Джульетты в фильме «Ромео плюс Джульетта».

(5) «Хэрродс» — самый дорогой и знаменитый лондонский универмаг, долгое время бывший поставщиком Королевского двора.

(6) «Ритц» — сеть фешенебельных ресторанов и отелей.

(7) Руна Тиваз — руна Воина, означающая стойкость, мужество, готовность к самопожертвованию ради своего долга.

(8) Пиккадилли — одна из самых известных и оживленных улиц Лондона.

(9) Сьют — гостиничный номер улучшенной планировки. Королевский сьют — ну, вы сами можете себе представить, насколько улучшена планировка в этом номере.

(10) «Мандарин» — Драко имеет в виду роскошный отель «Мандарин Ориентал», из окон которого видно тот самый знаменитый Гайд-парк /автор надеется, что это название в расшифровке не нуждается/.

День пятый. Пятница.

По пятницам Гермиона Грейнджер, Джинни Уизли и Луна Лавгуд устраивали девичники. Они собирались в комнате Гермионы, потягивали сливочное пиво или магловское полусухое вино, закусывали шоколадными лягушками и молчали. Эта традиция установилась в первую же пятницу после того, как Гарри Поттер, Рон Уизли и Драко Малфой отправились в свой персональный поход за хоркруксами. С тех пор прошло уже почти пять месяцев, и до сих пор ни одна почтовая сова ни разу не принесла в дом на Гриммо никакого письма или записки от них. Гермиона была согласна даже на самый завалящий клочок пергамента с парой строчек вроде: «У нас все хорошо, хоркруксы нашли, кушаем вовремя, победа будет за нами». А внизу — инициалы всех троих через косую черточку: «ГП/РУ/ДМ». Или не обязательно через косую, но обязательно — всех троих.

Дамблдор на отсутствие новостей реагировал спокойно, посасывал лимонные дольки, с важным видом вещал о необходимости соблюдать конспирацию и о том, что отсутствие плохих новостей — тоже новость, причем хорошая, но за его внешней благодушной невозмутимостью пряталась тревога, и Гермиона не верила своему учителю, хоть и корила за это саму себя. Все в штабе надеялись на лучшее, но время шло, а это «лучшее» никак не наступало, и даже совсем наоборот — действительность оборачивалась полным кошмаром, и только пятничные посиделки с девчонками (иногда к Луне и Джинни присоединялись Флер и Тонкс — молчать впятером оказалось не менее уютно, чем втроем — вместо сливочного пива пили коньяк и по очереди вздыхали — каждая о своем) хоть как-то скрашивали безнадежную картину.

Но с некоторых пор Гермиона Грейнджер стала подозревать, что если по понедельникам и случаются неприятности, то по пятницам происходят самые настоящие катастрофы. Услышь подобное заявление от своей лучшей подруги надежда и опора всего магического мира, будущий победитель Вольдеморта, Мальчик-который-выжил, известный также как Гарри Джеймс Поттер, он сначала недоверчиво фыркнул бы (малфоевское фырканье оказалось очень, очень заразной штукой!), а потом с озадаченным видом заглянул Гермионе в глаза: «Почему ты так думаешь, Герм? Что такого происходит по пятницам?»

— А вот что! — воскликнула бы в ответ Гермиона и ознакомила Гарри с некоторыми фактами, вошедшими в ее персональные «Хроники Грейнджер».

15 августа. Пятница. Вторая Магическая война окончательно перешла из стадии вялотекущего противостояния двух сторон в фазу открытой борьбы. В этот день Упивающиеся Смертью напали на Министерство. Битва была короткой, но кровопролитной — погибло не меньше трети застигнутых врасплох чиновников, в том числе и сам Министр Магии. Здание теперь лежало в руинах, и уцелевший аппарат временно переехал в Хогвартс, двери которого впервые за последние триста лет не открылись перед школьниками в сентябре.

Орден Феникса, получивший официальный статус после разгрома Министерства, все силы бросил на то, чтобы найти как можно больше Упивающихся и предотвратить их нападения на маглов и маглорожденных волшебников. Дамблдор и Шеклболт (временно возглавивший Министерство) разрывались между Хогвартсом и штабом Ордена; Артур Уизли, Минерва МакГонаголл, Рем Люпин, Нимфадора Тонкс и прочие и прочие и прочие разрывались между штабом Ордена и Хогвартсом; но хуже всех приходилось профессору Снейпу — он разрывался между штабом Ордена, Хогвартсом и ставкой Вольдеморта. Последний, не желая отставать от цвета магической общественности, тоже разрывался. Разрывался он между двумя противоречивыми желаниями — уничтожить вначале всех нечистокровных магов Британии, а потом уже приняться за магловское население Объединенного Королевства; или наоборот — сначала извести под корень всех маглов, а затем подождать, пока полукровки вымрут сами от страха и отчаяния. Только потому, что Лорд до сих пор колебался, войну еще можно было удерживать в границах магической Британии.

«Всего одна пятница, Герм, — сказал бы Гарри Поттер, поправляя указательным пальцем дужку своих знаменитых (совершенно дурацких по мнению Драко Малфоя) очков. — Одна пятница — это еще ничего не значит! Это могло произойти в любой другой день недели, и результаты были бы такими же!» Гермиона могла бы согласиться со своим лучшим другом, если бы не события, которые историки магии впоследствии назовут «Абердинской катастрофой».

12 сентября. Пятница. Министерство Магии обратилось к населению магической Британии с просьбой вступать в ряды Армии Дамблдора для борьбы с армией Вольдеморта (объединенных сил Аврората и Ордена Феникса катастрофически не хватало). К трем часам пополудни ряды АД увеличились на четыреста тридцать семь совершеннолетних волшебников (обоим братьям Криви было категорически отказано, но перед двойным натиском Джинни и Луны капитулировал даже Кингсли Шеклболт), а ровно в пять часов дня Вольдеморт стер с лица Земли магловскую деревушку под Абердином (1). Шестьсот погибших, около тысячи пострадавших, паника и хаос в мире маглов — Министерству стоило больших трудов выдать карательную операцию УПСов за последствия девятибалльного шторма на Северном море.

— Две пятницы, Герми, ну и что? — спросил бы Гарри Поттер, совершенно по-малфоевски сморщив нос. — Ты ведь сама всегда учила нас с Роном не делать поспешных выводов, если фактов недостаточно.

— Две пятницы — это совпадение, — согласно кивнула бы Гермиона, — но три — это уже закономерность, Гарри. — И поделилась бы еще несколькими фактами, которые позволили ей прийти к столь неутешительным выводам.

3 октября. Пятница. В стычке с Упивающимися Билла Уизли по касательной зацепило редким темным заклинанием, и месяц после этого он провалялся на узкой койке в Святом Мунго, не выходя из глубокой магической комы. За этот месяц Артур Уизли поседел более чем наполовину, Молли солила пищу исключительно собственными слезами, близнецы вызывались ходить во все рейды вне очереди, а Флер стала походить не на вейлу, а на бледную моль, так что даже Снейп однажды за завтраком не выдержал и рявкнул на нее: «Перестаньте изводить себя, мисс Делакур! Если Вам на роду написано стать миссис Уизли, эта чаша Вас не минует, можете даже не надеяться!»

10 октября. Пятница. Выполняя очередное задание Ордена, Тонкс убила двоих Упивающихся Смертью, а, сдернув с них капюшоны, обнаружила, что под масками УПСов скрывались парнишки лет по восемнадцать, не больше. Вернувшись в дом на Гриммо поздней ночью, с восковым белым лицом и блеклыми серыми волосами, она навзрыд рыдала у себя в комнате, забыв наложить Заглушающие Заклинания и угрожая заавадить каждого, кто сунется ее утешать. Сунулись многие — Джинни, Минерва, Молли и, конечно же, Ремус. Когда капитулировали все, а рыдания за дверью не стихли, в ход пошла тяжелая артиллерия — Северус Снейп собственной персоной, в вечной черной мантии и с вечной же презрительной ухмылкой на тонких губах, решительным жестом отодвинул в сторону растерянного оборотня и перешагнул порог. То, что произошло по ту сторону порога, осталось тайной на двоих, но буквально через десять минут Тонкс перестала рыдать, еще через двадцать она согласилась выпить чаю, а к рассвету пришла к выводу, что несмотря на все ужасы войны, жизнь все-таки имеет и приятные стороны. К завтраку Нимфадора вышла с припухшими глазами и волосами нежно-сиреневого оттенка, а, передавая Снейпу кофейник, смотрела на него так, как будто он был ангелом во плоти, и за спиной у него выросли крылья.

«Не как у летучей мыши, Гарри, нет — просто крылья. Может быть, даже белые. Представляешь, как здорово они гармонировали бы с его черными сальными патлами?» — сказала бы Гермиона Гарри Поттеру, и они вместе смеялись бы до тех пор, пока девушка не вспомнила бы еще об одной пятнице своей военной жизни.

26 сентября. Пятница. Получив от руководства Ордена очередной, сто двенадцатый по счету отказ на просьбу использовать их в оперативной работе, Гермиона Грейнджер, Джинни Уизли и Луна Лавгуд устроились на работу в госпиталь Святого Мунго. Из Мунго практически исчезли больные с бытовыми травмами, а все палаты были переполнены ранеными в боях аврорами и магами-добровольцами из ДА. Персонала катастрофически не хватало, и Грейнджер немедленно определили в приемную в качестве медиведьмы-регистратора. Гермиона мужественно продержалась до вечера, регистрируя прибывающих раненых и распределяя их по отделениям, но когда перед ней появился Невилл Лонгботтом с совершенно обезумевшими глазами и изрезанным Сектумсемпрой Дином Томасом на руках (для обоих мальчишек это был первый в их жизни бой), она не выдержала — сползла по стенке и истерически зарыдала, время от времени прикладываясь к стене своей кудрявой головой. В тот вечер на девичнике Гермиона впервые не просто пригубила свой бокал, а напилась до беспамятства и, проснувшись наутро, не испытала по этому поводу никаких угрызений совести.

Война оказалась очень страшной — полной крови, страданий близких людей и туманных перспектив на будущее. Гермиона никогда не думала, что привыкнет к подобным вещам, но она привыкла, и все вокруг тоже привыкли. Боевые операции, патрулирования и ночные тревоги стали неотъемлемой частью волшебной жизни, такой же точно, как «Ежедневный Пророк» по утрам или тыквенный сок на завтрак.

— Никто не считает войну чем-то само собой разумеющимся, мисс Грейнджер, — проронил как-то Снейп в ответ на молчаливый вопрос Гермионы, подтверждая свою славу прекрасного окклюмента и легилемента. — Но для того, чтобы война поскорее закончилась, все должны заниматься своим делом. Гарри и сотоварищи — искать хоркруксы, я — добывать необходимую Ордену информацию, Шеклболт и Дамблдор — разрабатывать стратегию борьбы, многочисленные Уизли с палочками наперевес (прости, Артур, я тебя не заметил) — подставляться под Непростительные заклинания, а Вы — утирать им сопли и перевязывать раны. Главное — правильно выбрать дело, не более того.

После этого разговора Гермиона перестала устраивать истерики на приемном посту и попросилась в госпитальную лабораторию — помогать зельеварам.

Но если бы Гарри Поттер, выслушав подробный отчет о пятничных кошмарах Гермионы Грейнджер, спросил свою лучшую подругу, что помогает ей все эти кошмары переживать, у нее был бы только один ответ: «Надежда, Гарри». Потому что Гермиона Грейнджер сквозь все ужасы пяти военных месяцев пронесла необъяснимую, иррациональную надежду на то, что в один из дней (и это будет непременно пятница!) все коренным образом изменится — просто распахнется дверь в ее комнату, где будут молча сидеть три или, может быть, пять молодых ведьм — и через порог ввалятся Гарри, Рон и Драко, исхудавшие и с обветренными лицами. Они принесут с собой целый мешок хоркруксов, и Дамблдор тут же придумает, что с ними делать, и немедленно воплотит в жизнь то, что придумал, и Вольдеморта вызовут на финальную битву, в которой Гарри уничтожит его под восторженные вопли поттероманок, если последние окажутся где-нибудь в пределах досягаемости места боевых действий. А потом Джинни Уизли сотрет всех поттероманок в порошок, но это будет уже совсем другая история…

Гермиона никому не говорила о своих глупых мечтах, ни одной живой душе из тех, что бесконечно толпились на Гриммо, 12 (а призраков в Орден Феникса не брали, и слава Мерлину!), но однажды, во время обычных пятничных посиделок, Луна нарушила молчание и призналась, что уже пятый месяц ждет только одного — как однажды в пятницу откроется дверь, и в комнату войдут Гарри, Рон и Драко с обветренными губами и полным мешком хоркруксов.

— Мерлин мой! — воскликнула Гермиона. — Я думала, я одна такая неисправимая идиотка. Почему-то мне тоже кажется, что это произойдет в пятницу.

— Как по мне, так все равно когда, лишь бы поскорее, — пожала плечами младшая Уизли. — Я просто больше не могу ждать. Еще немного — и я или сойду с ума или сама отправлюсь вслед за ними.

— Как ты их найдешь? — серьезно спросила Тонкс и отхлебнула из бокала. — Если их сам Дамблдор найти не может.

— Главное, чтобы их не нашел Вольдемогт, — вздохнула Флер, как всегда, очаровательно картавя.

После этого все опять замолчали, глядя кто куда — Луна в себя (то, что она там видела, никогда не успевало ей наскучить), Флер — на бахрому собственной шали (подарок Билла на годовщину их знакомства), Джинни — на узор на обоях (когда Гарри вернется, она первым делом прижмет его к стене и зацелует до смерти, а уж потом отпустит заниматься всякими опасными делами вроде борьбы с Вольдемортом), Тонкс — внутрь бокала с коньяком (между прочим, из личных запасов Северуса. Чем же порадовать профессора в ответ — сушеных флобберчервей подарить ему, что ли?), а Гермиона — в окно. За окном медленно шел снег, и кружение снежинок напоминало о том, что война войной, а Рождество всегда приходит по расписанию, и никакой Вольдеморт не способен остановить его приход.

Прошлое Рождество было лучшим в жизни Гермионы Грейнджер — Драко тогда впервые остался встречать его в Хогвартсе, потому что домой ему больше было нельзя, и, морща свой аристократический нос, он согласился отмечать праздник в компании гриффиндорцев — Гарри оставался тоже, а вот Рон уехал в Нору, ворча, что «чует его сердце — добром это все не кончится». Добром это действительно не кончилось — после ужина Гарри куда-то технично слинял, оставив Гермиону и Драко в компании рождественского венка из омелы и остролиста. Когда они увидели этот венок у себя над головой, сначала долго хихикали на тему глупых предрассудков и дурацких обычаев, а потом Драко прорычал вдруг: «Ну, хватит, Грейнджер!» и поцеловал ее в первый раз. А потом во второй. И в третий. После четвертого Гермиона Грейнджер обнаружила вдруг, что целоваться с Драко Малфоем — это то, что ей нравится делать больше всего на свете. Даже, пожалуй, больше, чем читать. «А вот это ты брось, Герм, — усмехнулся бы Гарри Поттер, вздумай она рассказать ему об этом. — Целоваться с хорь…, тьфу ты, с Драко, может, конечно, и приятно, но ты ведь родилась с книгой в руках!» И Гермиона не сразу нашлась бы с ответом. Ведь не говорить же лучшему другу о том, что больше, чем целоваться с Драко Малфоем, Гермионе понравилось заниматься с Драко Малфоем любовью, но возможность понять это представилась ей только один раз, и совершенно неизвестно, представится ли когда-нибудь во второй.

— Через два дня Рождество, — опять нарушила молчание Луна. — Было бы здорово, если бы наши мальчики вернулись к Рождеству. Морщерогие кизляки как раз впадут в спячку, и им больше ничего не будет угрожать.

— Кому? — удивленно спросила Флер. — Мальчикам или могщегогим кизлякам?

— И тем и другим, — спокойно пояснила Луна. — Мальчики будут здесь в безопасности, а вот морщерогие кизляки…

Но что именно произойдет с морщерогими кизляками, когда они, наконец, впадут в спячку, Лавгуд рассказать не успела, потому что дом на Гриммо, уже отходивший ко сну, внезапно ожил и активно зашевелился: зазвучали взволнованные голоса, захлопали многочисленные двери, где-то явственно ахнула Молли Уизли и глухо заворчал развернутый лицом к стене портрет Вальпурги Блэк. Пятеро девушек вскочили на ноги так синхронно, как будто Тонкс среди них была не единственным аврором.

— Это то, что я думаю? — глухим голосом спросила Джинни у самой себя, и не дожидаясь ответа, кинулась к двери. За ней рванули все остальные, и Гермиона не смогла бы объяснить Гарри Поттеру (вздумай он у нее поинтересоваться), как получилось, что она выбежала из комнаты последней, и почему замешкалась, спускаясь по лестнице и поднимая так некстати выпавшую из рук палочку, и с какой стати, уже почти вбегая в кухню, потеряла тапочек с левой ноги, и возвращалась за ним, смешно прыгая на правой. В общем, когда, наконец, Гермиона Грейнджер вбежала в кухню, та уже была полна разновозрастных полуодетых волшебников (Артур Уизли, например, примчался в одном носке, на ходу засовывая руки в рукава халата, и даже у Снейпа были расстегнуты две верхние пуговки на мантии).

Гермионе пришлось буквально проталкиваться среди них, чтобы последней увидеть то, что уже увидели все остальные — Драко Малфоя, истекающего кровью на руках Гарри Поттера и Рона Уизли. «Ненавижу пятницы!» — успела подумать Гермиона за миг до того, как упасть с разбегу на колени рядом с Драко и схватить его за руку, всю в липкой, остро пахнущей крови (чистой, Грейнджер, чистой!). Словно того и ждал, Малфой открыл глаза и попытался криво усмехнуться:

— Я сдержал слово, Герми, мы все живы… Правда, некоторые ненадолго.

Выговорив, а вернее, прохрипев эти слова, Драко потерял сознание, и все дальнейшее слилось для Гермионы в один долгий кошмарный сон, из которого ее сознание выхватывало только отдельные фрагменты. Вот Снейп, бледный больше обычного, осматривает Драко и о чем-то отрывисто спрашивает Гарри и Рона… Вот Дамблдор кладет Малфою-младшему на лоб свою не по-стариковски крепкую руку и озабоченно хмурится — то ли от того, что лоб холодный, то ли от того, что понял диагноз… Вот всхлипывающая Джинни пытается обнять одновременно и Гарри и своего брата, а они только растерянно моргают, стараясь не задеть ее руками, выпачканными в малфоевской крови… Саму себя Гермиона со стороны не видела, и слава Мерлину, потому что вряд ли она смогла бы узнать себя в растрепанной рыдающей девушке, яростно отказывающейся отойти от Драко и выкрикивающей какие-то невразумительные слова в адрес всех, кто ее от него оттаскивал, не разбирая, кто это — Снейп ли, мадам Помфри или сам Дамблдор…

Окончательно пришла в сознание Гермиона только через пару часов, в коридоре Святого Мунго, сидя в вытертом и неудобном кресле между Гарри и Роном, правой рукой крепко сжимая левую руку Рона, а левой — правую руку Гарри. Где-то в отдалении маячили остальные — краем глаза девушка различила рыжие головы близнецов, нескладную фигуру Люпина и еще с полдюжины колдунов и ведьм, с которыми она вот уже полгода делила кров и пищу. Но никто не подходил близко к Золотому Трио, даже Джинни и Луна — потому ли, что все они оказались настолько чуткими, чтобы понять, как важно сейчас друзьям побыть наедине друг с другом, или потому, что Молли Уизли, подавив в себе желание задушить младшего сына в объятиях, приказным тоном произнесла: «Оставьте их в покое. Пусть побудут втроем. Я сказала, втроем, Джинни, или ты уже разучилась считать?»

И теперь они трое сидели на продавленных креслах в коридоре госпиталя Святого Мунго, где только вчера за полночь закончилась последняя гермионина смена, сидели, держась за руки, и молчали.

— Не плачь, Герм, — нарушил вдруг молчание Рон, хотя Гермиона уже не плакала. — Он сильный. Он выживет.

Гермиона повернула голову вправо и посмотрела на своего друга, не зная, чему удивляться больше — тому, что Рон кажется совсем взрослым, или тому, что он так сильно переживает за Малфоя — настолько сильно, что его голос дрожит, а веснушки на лице посерели.

— Это моя вина, — глухо произнес Гарри, и Гермиона послушно повернула голову влево, чтобы посмотреть на своего второго друга, который выглядел не просто взрослым, а гораздо старше своих семнадцати лет. — Я просто не успел прикрыть его, хотя должен был предвидеть, что Люциус…

— Кто? — подала голос Гермиона, и к ней одновременно повернулись две одинаково взъерошенные головы — рыжая и черная.

— Ты только не волнуйся, — сказал Рон. — Главное, что мы нашли все хоркруксы…

— Просто один из них хранился в Малфой-мэноре, и Драко провел нас туда, — сказал Гарри.

— В Малфой-мэнор? — переспросила Гермиона.

— Ага, — синхронно кивнули в ответ две головы, вызывая в памяти мгновенную ассоциацию с близнецами Уизли.

— Все шло просто прекрасно, и артефакт уже был у нас в руках, но тут мы наткнулись на Люциуса, и... — запнулся Рон и сильно сжал руку Гермионы.

— И нам пришлось вступить с ним в диалог, — пришел на помощь другу Гарри и тоже сжал гермионину руку. Слава Мерлину, другую, потому что двойного пожатия тонкие грейнджеровские кости могли не выдержать.

— А Драко? — спросила Гермиона и посмотрела сначала на Гарри, а потом на Рона. Оба друга совершенно одинаковыми движениями отвели глаза и опустили головы.

— Драко — просто молодец, — сказал, наконец, Рон. — Я никогда и представить не мог, что он будет шутить перед лицом неминуемой смерти. И, главное, так смешно… Только Люциус почему-то не смеялся.

— Он сказал, что Драко — предатель и ему больше не сын. А потом запустил в него каким-то мудреным заклинанием, от которого у Драко сразу же потекла кровь — отовсюду, как будто просто выступила из-под кожи, — Гарри поежился, вспоминая. — И вот тогда Люциус засмеялся. А Драко даже не застонал. Мы схватили его и аппарировали на Гриммо. Дальше ты уже сама все видела.

— Люциус пытался убить своего единственного сына? — медленно, отделяя слово от слова, произнесла Гермиона. — И смеялся, глядя, как он истекает кровью? Он, что, не человек?!

— Он — подонок, — скрипнул зубами Рон. — И он заплатит за это, не волнуйся.

— Это я виноват, — свободной, левой рукой, Гарри провел по лицу и поправил дужку очков. — Драко три раза спасал мне жизнь за эти пять месяцев, и я должен был опередить Люциуса, просто должен был напасть на него первым, отвлечь внимание от Драко, я должен был…

Неловким движением Гермиона высвободила влажные ладошки из крепких ладоней своих друзей и сползла с кресла. Они тотчас вскинули головы и с тревогой взглянули ей в глаза.

— Эй, ты куда собралась? — спросил Рон.

— Прости меня, Гермиона, — сказал Гарри.

— Вы дураки какие-то, — произнесла Гермиона почти спокойно. — Просто дураки.

— Почему? — глупо спросил Рон и захлопал ресницами, отчего сразу стал похож на прежнего, хорошо знакомого Гермионе, Рона Уизли.

— Что ты такое говоришь, Герм, — вдруг улыбнулся Гарри, и черты его лица смягчились, и он снова стал ее родным и любимым Поттером.

— Я говорю, — продолжила она, — что хватит вам стонать и обвинять себя. Никто не виноват в том, что у Люциуса Малфоя в груди кусок камня вместо сердца. И, конечно, только Драко мог придумать, что вы можете безнаказанно проникнуть в Малфой-мэнор, о котором уже две недели как известно, что там ставка Вольдеморта, и найти там хоркрукс, и уйти оттуда живыми, и…

— Как — ставка Вольдеморта? — переспросил Гарри. — Откуда ты знаешь? То есть, это правда?

— Конечно, правда! — воскликнула Гермиона, чувствуя, что еще немного, и она просто взорвется. — Спасибо Снейпу, мы все об этом знаем! Там полно Упивающихся Смертью, и просто чудо, что вы ушли оттуда живыми, а не попали в лапы к…

На этом месте Гермиона запнулась, так как сообразила, что в лапы-то к Люциусу они все-таки попали, и еще неизвестно, что будет с Драко.

— Ничего себе! — вскочил с кресла возбужденный Рон. — Но мы же никак не могли об этом узнать!

— Конечно! — рявкнула на него Гермиона в лучших традициях профессора Зельеварения. — Как вы могли об этом узнать, если вы не поддерживали с нами никакой связи с того самого дня, как ушли! Вы даже не подумали о том, что мы можем как-то вам помочь! И уж, конечно, вы не подумали о том, что мы вас… что мы о вас… что мы за вами…

Тут силы окончательно покинули девушку, и она заплакала, ссутулившись и закрыв лицо ладонями. Поплакать в одиночестве ей не дали — моментально Гермиона оказалась в объятиях и Гарри и Рона сразу, и четыре руки одновременно обнимали ее и успокаивающе гладили по спине и по голове, пока два виноватых голоса бормотали ей в уши:

— Мы тоже очень скучали, очень-очень…

— Но мы не хотели подвергать вас опасности…

— Потому что за почтовой совой можно проследить…

— И мало ли чем это могло обернуться…

— И потом, если бы мы дали о себе знать, Дамблдор мог нас найти…

— И они все стали бы нам помогать…

— А на самом деле только мешали бы…

— Потому что каждый должен делать свое дело, — закончил Гарри это невнятное объяснение неожиданно твердым голосом с совершенно снейповскими интонациями. — Найти хоркруксы должны были мы — я, Рон и Драко. И мы это сделали.

— Ну, конечно, — прошептала, шмыгая носом Гермиона, — это ваш персональный-один-на-троих-великий-подвиг. Глупые мальчишки! Глупые-преглупые. Просто какие-то дураки дурацкие.

— Мы тоже тебя очень любим, Гермиона, — совершенно счастливым голосом произнес Гарри.

— И мы безумно по тебе скучали, — шумно выдохнул ей в ухо Рон.

— А Драко по мне скучал? — спросила вдруг Гермиона и отстранилась от них.

— Если Вы, мисс Грейнджер, соблаговолите на секунду оторваться от мистера Поттера и мистера Уизли, — раздался над гриффиндорцами язвительный голос слизеринского декана, — Вы сможете услышать ответ на этот вопрос непосредственно из уст самого мистера Малфоя. У Вас есть три минуты — Драко еще слишком слаб от перенесенной кровопотери.

Когда именно Снейп и колдомедик с красноречивой фамилией Сэбоунс (2) вышли из палаты, где лежал Драко, и сколько времени они провели, наблюдая за обнимающимися друзьями, одному Мерлину было известно. Но — странное дело — Гермиона вовсе не испытала смущения. Получив разрешение, она едва не сбила профессора и целителя с ног, бросаясь к дверям палаты. Гарри и Рон, не раздумывая, кинулись за ней.

— Конечно, ты его невеста и все такое, — на ходу бросил ей Рон, — но Драко нам как брат, — закончил предложение Гарри.

И Гермиона даже не успела сообразить, чему ей следует удивляться больше — тому, что она, оказывается, невеста Драко; тому, что Малфой «как брат» Поттеру и Уизли; или тому, что Гарри и Рон стали договаривать друг за другом фразы, словно Фред и Джордж.

Малфой лежал в крошечной, но отдельной палате — все-таки в госпиталь его доставила добрая половина Ордена Феникса во главе с самим Дамблдором. В палате было тепло и пахло зверобоем, полынью и чабрецом (3). Гермиона сделала шаг вперед и остановилась — ей вдруг стало очень страшно. За спиной тихонько охнул Рон и шумно вздохнул Гарри, а у самой Гермионы перехватило дыхание, и сердце, кажется, пропустило не один, а целых три удара.

Гермиона Грейнджер в своей жизни неоднократно видела Драко Малфоя. Она видела его разным: капризно надувающим губы и манерно растягивающим слова, злорадно усмехающимся и гневно сверкающим глазами, плачущим навзрыд и хохочущим во весь голос; она видела его задыхающимся от желания и даже смущенным! Но еще никогда-никогда она не видела его абсолютно беспомощным и совершенно неподвижным. Лицо, как будто вылепленное из алебастра, холодное даже на вид, и тонкие, какие-то прозрачные руки, невесомо покоящиеся поверх больничного одеяла — Гермионе немедленно захотелось кинуться вперед и прижаться к этим тонким рукам губами, но вместо этого она стояла столбом на пороге и слушала мерное сопение Рона за спиной и прерывистое дыхание Гарри, и свои собственные неровные вздохи, и только одного дыхания она не различала в тишине больничной палаты — дыхания Драко. И от этого ей стало очень страшно. И Гарри Джеймс Поттер не стал бы задавать Гермионе Грейнджер вопрос, почему.

— И долго вы так будете стоять, как над покойником? — прошептал вдруг Малфой, и сердце Гермионы вновь застучало, а сама она почувствовала себя невероятно, немыслимо, неприлично счастливой!

— Драко! — выдохнула она, опускаясь на колени возле кровати…

— Драко! — и нерешительно прикоснулась кончиками пальцев к его руке — на ощупь рука оказалась такой же холодной и легкой, как и на вид…

— Драко! — и одна предательская горячая слезинка Гермионы Грейнджер упала на холодную руку Драко Малфоя.

— Грейнджер, — протянул Драко, и было видно, что ему очень больно и тяжело говорить, но и молчать он не может…

— Грейнджер! — и он улыбнулся кончиками губ — таких же обветренных, как в мечтах Гермионы…

— Грейнджер! — повторил он, словно перекатывая на языке ее имя, как драгоценное вино после стольких месяцев воздержания…

— А ты ждала меня, Грейнджер? — и малфоевская ухмылка выглядела почти так же, как и должна выглядеть малфоевская ухмылка, даже если обладатель ее всего каких-то полчаса назад находился на волосок от смерти.

— Дурак! — только и смогла ответить Гермиона и сделала, наконец, то, о чем мечтала уже пять месяцев — прикоснулась губами к губам Драко Малфоя. Правда, в своих мечтах она никогда не представляла себе Малфоя лежащим на больничной койке с мертвенно-бледным лицом. И, уж конечно, их первый поцелуй после долгой разлуки представлялся ей несколько иным — в мечтах Драко, как правило, пылко отвечал ей, и его губы не были такими пергаментно-сухими, а никаких Гарри и Рона там (в мечтах, разумеется), и в помине не было.

— Это хорошо, что ты меня ждала, — удовлетворенно прошептал Драко, когда Гермиона отстранилась от него. — Потому что я по тебе немножко соскучился. Извини, что появился без подарка и несколько неожиданно, но обстоятельства иногда сильнее нас, знаешь ли…

— Послушайте, мальчики, — серьезно сказала девушка, обращаясь к Гарри и Рону, — я только сейчас поняла, что это была огромная, огромная ошибка — отпустить вас всех троих вместе!

— Почему? — поинтересовался Гарри, обходя кровать и осторожно усаживаясь на постели в ногах у Драко.

— Герм, только не начинай! — отмахнулся Рон, пристраиваясь рядом с другом.

— Потому что иногда, — спокойно, словно маленьким детям, объяснила Гермиона, — Драко бывает просто невыносим…

— О, да! — в один голос подтвердили гриффиндорцы.

— … и когда у тебя возникает непреодолимое желание придушить его подушкой, этому желанию так трудно противиться! — продолжала Гермиона, глядя на Драко и уже не соображая, что она говорит — лишь бы говорить что-нибудь, что угодно, только бы не заплакать сейчас над ним, таким обессиленным, без кровинки в лице, закусившим губу от боли.

— Я знал, что у тебя бешеный темперамент, — удовлетворенно вздохнул Малфой, — и, веришь, пару раз они меня чуть не прибили. Только с подушками у нас большей частью было туго. Но это — уже совсем другая история. Мы расскажем ее потом, да, парни?

— Отдыхай, Дрей. Отдыхай и ни о чем не думай, — Гермионе показалось, или в голосе Рона явственно проскользнули заботливые интонации Молли?

— Мы будем здесь, если тебе понадобится что-нибудь. А, может, ты что-нибудь хочешь прямо сейчас? — Гермионе послышалось, или Гарри разговаривал с Драко таким же тоном, каким он говорил только с людьми, которым безоговорочно доверял?

«Все перевернулось в мире, — подумала Гермиона Грейнджер, нежно поглаживая руку Драко Малфоя. — Все перевернулось с ног на голову. Драко Малфой — друг Гарри Поттера, а Люциус Малфой убивает собственного сына».

— Эй, я живой! — полушепотом запротестовал Драко, и Гермиона вспомнила, что он может читать ее мысли. — Я живой, — продолжил Драко и, не в силах больше бороться сам с собой, закрыл глаза. — Я живой… — повторил он в третий раз, словно удивляясь этому обстоятельству.

— Я сдержал свое слово, Герм. Я герой, правда? И если мне что-нибудь сейчас по-настоящему нужно — так это две вещи, нет, три. Да, целых три.

— Малфой, что с него взять! — фыркнул Рон. — Даже на смертном одре он будет торговаться и выпрашивать самое лучшее и побольше.

— Ты даже не представляешь себе, что именно я собираюсь выпрашивать, — неожиданно твердым голосом произнес Малфой и распахнул глаза.

— Я хочу, Рон, чтобы ты пообещал мне одну вещь. Если со мной что-нибудь случится…

— Драко! — раздались одновременно три возмущенных протестующих возгласа.

— Если со мной что-нибудь случится, — спокойно продолжал Малфой, и Гермиона подумала вдруг, что лежащий перед ней человек — совсем не тот юноша, которому она подарила себя одной безумной июльской ночью пять месяцев назад, нет, это какой-то незнакомый, взрослый и решительный мужчина, и к нему надо будет заново привыкать и узнавать его тоже заново.

— Если мой рехнувшийся папаша или кто-нибудь из всей этой шайки все-таки заавадят меня, я хочу, Рон, чтобы ты позаботился о Гермионе. Ты и твоя семья.

— Мог бы и не просить, — проворчал Рон. — Без тебя мы бы сами не догадались.

— И ты пообещай мне, Гарри, — продолжал Драко, не обращая внимания на реплику Уизли. — Пообещай мне, что ты покончишь со всем этим как можно скорее. Потому что мы, конечно, будем сражаться до последней капли крови и все такое, но ты же знаешь, что остановить этот кошмар можешь только ты. И поэтому, если вдруг я сдохну и не смогу больше прикрывать твою задницу, пообещай мне, Поттер, что сам ты погибнешь не раньше, чем уничтожишь красноглазого ублюдка.

— Я обещаю тебе, Малфой, — просто сказал Гарри. — Я даю тебе честное слово Поттера. И знаешь что — ни хрена ты не сдохнешь! Это я тебе тоже обещаю.

— Послушайте! — возмутилась Гермиона, и Драко, наконец, перевел взгляд на нее.

— От тебя мне тоже кое-что нужно, Грейнджер, — он старался говорить уверенно и даже слегка иронично, но на лбу у него выступила испарина, а руки ощутимо дрожали, и Гермионе захотелось прокусить себе до крови что-нибудь — губу или палец, только чтобы не зарыдать над Драко.

— Пообещай мне, что ты скажешь… — начал Драко и вдруг запнулся. — Пообещай мне, Гермиона, что ты скажешь мне хоть однажды, что… Нет, — прервал он сам себя с совершенно несчастным видом. — Нет, прости, я не могу у тебя этого требовать…

— Ты идиот, Малфой! — завопила Гермиона, и давно сдерживаемые слезы хлынули наружу. — Ты идиот, и да — я люблю тебя, слышишь! Я люблю тебя, Драко Малфой! Я тебя люблю!

— Где Ваши манеры, мисс Грейнджер? — послышался за спиной Гермионы до боли знакомый голос декана слизеринского факультета. — Совершенно необязательно вопить о Вашей любви к мистеру Малфою на весь этаж. Здесь раненые, между прочим! Минус десять баллов с Гриффиндора за несдержанность, — закончил Снейп по старой привычке, — и вам всем пора на выход, господа. А Драко пора отдохнуть. В конце концов, он сегодня едва не погиб.

— На самом деле они мне не мешают, спасибо, — отозвался с постели «едва не погибший» Драко, с видом совершенного удовлетворения, переставая, наконец, сражаться с дремотой, но не выпуская из своей руки ладошку Грейнджер.

— Ты на самом деле его любишь, Герм? Потому что он очень переживал по этому поводу, просто извел нас своими переживаниями, — серьезно сказал Рон.

— Когда у вас родится ребенок, возьмешь меня крестным? Я на самом деле этого хотел бы, — задумчиво произнес Гарри.

— Он на самом деле спасал тебе жизнь три раза? — тихо поинтересовалась Гермиона.

— Если вы сию же секунду не выйдете из палаты, мистер Поттер, то мисс Уизли на самом деле выломает дверь. А миссис Уизли ей в этом поможет, — громким шепотом возвестил от порога Снейп.

— Ну, вот мы и дома, — подытожил Рон и переглянулся с Гарри, а потом они оба оглянулись на стоящего у дверей профессора, и (честное слово!) обнаружили на его лице слабое подобие улыбки. Но Гермиона этого не видела. Она, не отрываясь, смотрела на Драко Малфоя и думала о том, что пятница, безусловно — самый лучший день недели. «Правда-правда, даже лучше воскресенья», — сказала бы она Гарри Поттеру, если бы последний вздумал с ней поспорить. И, пожалуй, Гарри Поттер не стал бы спорить с Гермионой Грейнджер по этому поводу.

…Спустя много лет, на традиционном пятничном «шабаше» Джинни спросит своих подруг, случались ли у них в жизни поцелуи, о которых они не смогут забыть никогда.

— Вот я, например, помню, как Гарри поцеловал меня в Норе на кухне, за спиной у мамы, пока она доставала из духовки тыквенный пирог. Это был настоящий экстрим! — воскликнет Джинни Поттер (в девичестве Уизли).

-О! — рассеянно улыбнется Луна Уизли (в девичестве Лавгуд). — Я помню все свои поцелуи с Роном, все, все. Как я могу забыть хоть один, если лунноликий зюмбрик в моей голове специально их подсчитывает?

— Я никогда не забуду момент, — скажет, отсмеявшись, Флер Уизли (в девичестве Делакур), — когда Билл поцеловал меня впегвые после того, как вышел из магической комы.

-А я не забуду свой самый первый поцелуй с ним, — задумчиво протянет Нимфадора Снейп (в девичестве Тонкс).

— Помните, когда я убила двух мальчишек-УПСов и впала в истерику по этому поводу? Северус прекратил ее очень просто — сначала он собирался дать мне пощечину, а потом передумал и поцеловал. Я была настолько ошеломлена, что позволила ему это сделать. А потом просто не смогла остановиться — оказалось, что он потрясающе целуется.

И только Гермиона Грейнджер-Малфой ничего не скажет. Потому что о поцелуях с Драко Малфоем, о которых она помнит и не собирается забывать, можно написать особые, персональные хроники «Семьи Малфоев»…

(1) Абердин — город на северо-востоке Шотландии, на побережье Северного моря.

(2) Сэбоунс (с английского) — костоправ.

(3) Травы, применяющиеся в народной медицине для остановки кровотечений.

День шестой. Суббота.

В субботу Гермиона Грейнджер ушла от Драко Малфоя навсегда. Держа в одной руке парочку сильно уменьшенных чемоданов с вещами, а в другой — рыжего толстого Косолапсуса, она аппарировала в дом на Гриммо — потому что, а куда еще, собственно? Не в Нору же, где Молли, конечно, накормит ее луковым супом и тыквенным пирогом: «Сначала поешь, Гермиона, а уж потом говори, что случилось!», Рон пообещает разобраться с Малфоем по-мужски: «Хочешь, Герм, я отправлюсь к нему прямо сейчас? Только захвачу с собой бутылку огневиски…», Артур сочувствующе похлопает ее по плечу: «Даже не знаю, что сказать — вы всегда казались такой гармоничной парой... Кстати, не объяснишь ли мне, что такое тостер?», а Луна примется изгонять мозгошмыгов из головы: «Именно они мешают мужчинам и женщинам правильно понимать друг друга», но всего этого Гермионе сейчас не очень хотелось. Особенно процедуры изгнания мозгошмыгов.

После непродолжительного размышления Гермиона отбросила в сторону еще несколько вариантов. Квартира близнецов Уизли: «Он тебя обидел, Герм? Хочешь, мы опробуем на нем свое новое изобретение — самовзрывающийся-во-рту-блевательный-батончик? Но лучше всего, если мы сейчас же аппарируем к нему и поговорим с ним по-мужски! — Где наша заветная бутылочка старого доброго огневиски, братец Дред? — Да вот она, уже у меня в руках, братец Фордж!» Коттедж «Ракушка»: «Подегжишь маленькую, Гегми, пока я накгашу пгавый глаз? И не пегеживай — мужчины иногда бывают пгосто невыносимы! Билл, куда ты собгался с этой бутылкой в гуках? А, поговогить с Дгако по-мужски…» И родительское бунгало в далекой солнечной Калифорнии: «Девочка моя, ты такая бледная! Все-таки английский климат не прибавляет здоровья! Вот и Драко твой тоже… Все-таки, странное имя, и мальчик немного странный, но это твой выбор, и мы с отцом уважаем его…»

Конечно, на этом варианты мест, где были бы рады принять Гермиону, не заканчивались. Например, ее запросто могли приютить в неком просторном двухэтажном коттедже, надежно спрятанном от посторонних глаз у подножия шотландских гор. В коттедже проживал небезызвестный широкой магической общественности бывший преподаватель Зельеварения в Хогвартсе, изменивший нынче место работы, жилище и семейный статус. Старина Северус непременно выслушал бы Гермиону и, пожалуй, дал бы дельный совет: «Искусство жизни с мужчиной, мисс Грейнджер — сродни процессу приготовления зелий. Чуть ошибешься в пропорциях ингредиентов — сбежит, не убавишь вовремя огонь — сбежит, отвлечешься ненадолго — опять-таки сбежит. Ах, это Вы сама от него сбежали… Ну, что ж, пришла пора поговорить с Драко по-мужски. Дорогая, где у нас была бутылочка старого огневиски?» В наличии у профессора «дорогой» как раз и заключалась причина, по которой Гермиона отвергла и этот вариант тоже — Тонкс непременно приняла бы ее невзгоды близко к сердцу, но под этим самым сердцем она уже шестой месяц носила ребенка, а огорчать беременную ведьму с нестабильной магией и боевым аврорским прошлым не рискнул бы и сам Вольдеморт.

В общем, при всем богатстве выбора альтернативы не было — если Гермиона Грейнджер и могла куда-нибудь уйти от Драко Малфоя, то только и исключительно к Гарри Поттеру. Узнав об этом, ветеран второй (нет, не магической войны, а древнейшей профессии) Рита Скиттер непременно задала бы Гермионе парочку невинных вопросов вроде: «А как к этому отнесется мисс Уизли?» или «А что по этому поводу думает мистер Малфой-младший?» или «А что мне ответить тысячам юных ведьм, чьи совы полчищами штурмуют редакцию «Пророка» — вы женитесь или все-таки расстаетесь?» В ответ Гермиона даже не стала бы ее авадить, нет. Просто трансфигурировала бы в плевательницу и подарила Снейпу. Просто так, без всякого повода.

Хотя, надо сказать, в последнее время поводов для всевозможных подарков и праздников хватало. Вторая Магическая война закончилась полной и безоговорочной победой сил Света, Вольдеморт был уничтожен бесследно, сторонники его разбиты и обезврежены, и даже от магловской Британии кое-что осталось. «А все эти разрушения придется замаскировать под природные катастрофы и террористические акты, н-да… Лимонную дольку, Кингсли?» Волшебники ликовали и прославляли победителей — каждый получил по заслугам, и Дамблдор лично следил за тем, чтобы всякая награда находила своего героя. Так, например, Гарри Поттера провозгласили Национальным Героем магической Британии номер один и назначили Особым Советником при Министре Магии (коим единогласно выбрали Кингсли Шеклболта). Ближайших друзей и соратников Гарри также объявили Национальными Героями, но уже без порядковых номеров, а вместе с орденами Мерлина им выдали дипломы Хогвартса (некоторым — посмертно), так как почти все они были недоучившимися студентами.

Самому Дамблдору, вошедшему в историю как мудрейший маг и сильный стратег, поставили позолоченный памятник посреди Косого переулка. «Да, Перси, я знаю, что Альбус еще жив, но подумай сам — что, кроме этого, мы можем для него сделать? К тому же, средства уже собраны, и я, как Министр Магии, несу за них ответственность». За Снейпом навечно закрепили место в Совете попечителей Хогвартса, предложили еще и комнату в подземельях в пожизненное пользование, но он, ко всеобщему удивлению, отказался. Минерву МакГонаголл сделали членом Визенгамота, Артура Уизли — заместителем Министра Магии, а Ремуса Люпина — преподавателем ЗОТИ (пожизненно). Всем членам Ордена Феникса выплатили солидные денежные вознаграждения, погибших магов оплакали и торжественно похоронили, в честь Драко Малфоя, который во время финальной битвы опять спас Золотого Мальчика: «Интересно, что такого я совершил в прошлой жизни, если в этой я постоянно выталкиваю тебя из-под Авады, Поттер?!» — собирались назвать улицу строящегося магического района, но Драко скромно отказался, заявив, что реконструкции фамильного поместья за счет Министерства с него будет вполне достаточно.

В общем и целом, война окончилась. Магическая Британия вздохнула спокойно и попыталась начать новую жизнь — в мире, где вейл, оборотней и кентавров уравняли в правах с волшебниками, а домовым эльфам стали платить зарплату. Где за брошенное в сердцах слово «грязнокровка» полагался внушительных размеров штраф, а пренебрежительный отзыв о маглах вызывал как минимум косые взгляды, а как максимум — потерю репутации. В этом новом мире Упивающиеся Смертью были заключены в Азкабан, охранявшийся теперь не дементорами, что сгинули вместе с Темным Лордом, а обычными охранниками. Члены семей УПСов, не замеченные в сотрудничестве с Вольдемортом, внесли огромных размеров пожертвования в фонды Министерства и счастливо избежали репрессий — новая власть старалась быть гуманной и играть в демократию.

Консервативное магическое общество с неожиданной радостью приветствовало перемены, а если кто-то и был недоволен новыми порядками, недовольство свое проявлять не спешил — демократия демократией, но как ни крути, за всеми этими новшествами стоял Гарри Поттер и сотоварищи, а два прошедших военных года и, в особенности, финальная битва, показали: в современном магическом мире волшебника сильнее, чем Гарри Поттер, нет. О его способностях к беспалочковой магии слагали легенды, а рассказ о том, как во время последнего боя с Упивающимися Избранный призвал на помощь Стихии Природы, и они подчинились ему, уже вошел в новейший переработанный курс истории магии. Гарри и его друзей боготворили, их мнение по любому вопросу — от управления страной до новых фасонов мантий — воспринималось как немедленное руководство к действию, во всех магазинах и пабах магической Англии и Шотландии им открывали безлимитный кредит, их заваливали подарками, буквально каждый их шаг отслеживался папарацци и освещался в магической прессе… В общем, если бы Гарри Поттер не был Гарри Поттером, из него со временем мог бы получиться отличный Темный Лорд.

К счастью для магической общественности, Поттер оставался верен сам себе и не собирался меняться, даже став Национальным Героем номер один. «Какое счастье, Гарри, что им не пришло в голову давать нам всем порядковые номера. Ты только представляешь себе — Фред и Джордж Уизли — национальные герои номер четырнадцать дробь восемнадцать!!!» Да, Гарри осознавал себя как сильнейшего волшебника современности — кто, в конце концов, уничтожил Вольдеморта? Но, уплатив свой долг волшебному миру, и превратившись из Мальчика-который-выжил в Парня-который-победил-всех-на-свете, он не озаботился устройством политической карьеры: «Я помню, Кингсли, что я твой Особый Советник, но, честное слово, может быть, я посмотрю эти бумаги в следующий раз? Недельки так через полторы?» — а решил некоторое время пожить в свое удовольствие, и лишь потом серьезно задуматься — чем же ему заняться во взрослой мирной жизни.

За год, прошедший после победы, Гарри отремонтировал Хогвартс и блэковский особняк (последнее благодаря сопротивлению Кричера потребовало от него гораздо больших усилий); немного попутешествовал по миру (иногда вдвоем с Джинни, иногда — с целой оравой народу); посетил мерлинову тучу официальных мероприятий и правительственных совещаний и пришел к выводу, что ничто на свете не делает его счастливее, чем ощущение полета и азарт погони за снитчем. Квиддичные клубы Британии и Шотландии немедленно открыли охоту на Золотого мальчика, но пока что он водил всех за нос, не подписывая контракт ни с одной из команд. Джинни, экстерном сдав экзамены за два последних курса Хогвартса, во всем поддерживала своего любимого и немедленно изъявила желание стать квиддичным комментатором, но, так же, как и Гарри, не спешила приступать к работе.

Рон, мечтавший раньше о профессии аврора, заявил, что войны он нахлебался на всю жизнь, а вот его любовь к сладкому с годами не ослабевает, и выбрал самое мирное занятие, какое только можно себе представить — открыл небольшую уютную кондитерскую рядом с процветающим магазином своих старших братьев. Луна медленно, но верно закреплялась на журналистском поприще, обновляя и видоизменяя «Придиру» с помощью Колина Криви. Снейп уволился из Хогвартса и открыл частную зельедельческую компанию, а по совместительству: «Просто смешно, Грейнджер, никак не избавлюсь от вечной тяги что-нибудь с чем-нибудь совмещать!» — сделался писателем, и в короткий срок стал автором таких бестселлеров как «Зельеварение не для всех», «Мемуары двойного агента» и «100 рецептов ядов на каждый день». Гермиона немного поколебалась, выбирая между должностью преподавателя Зельеварения в Хогвартсе и весьма солидным постом в Министерстве, и в итоге выбрала партнерство в предприятии «Снейп, Грейнджер и Сº», где первые две фамилии служили одновременно средством привлечения клиентов и гарантией высокого качества зелий, а под «…и Сº» скрывался Невилл Лонгботтом: «Где Вы видели приличную зельедельческую компанию без толкового герболога, профессор? Что значит — недоучка? Да мы все, между прочим — недоучки, и я в том числе! Не волнуйтесь, я лично обещаю проследить, чтобы Невилл и близко к котлу не подходил!»

Драко Малфой… А вот Драко Малфой все никак не мог определиться, чем же он, собственно, собирается заниматься в мирной жизни. К известию о том, что Люциус в военной суете и неразберихе так и не переписал своего завещания, и от наследства сына отлучил только на словах, Драко отнесся совершенно спокойно: «Скорее всего, он просто надеялся, что заавадит меня раньше…» К тому, что его мать во Франции вторично выходит замуж и на малфоевское наследство отныне претендовать не может — тоже: «У мамы всегда был блэковский темперамент, но она годами его скрывала. Пусть хоть теперь будет счастлива…» Вступив во владение несметными семейными капиталами, он первым делом спросил Гермиону, что она хочет изменить в интерьере Малфой-мэнора, и получив в ответ лаконичное: «Всё!», немедленно выполнил ее пожелание. После этого Драко открыл в обновленном до неузнаваемости особняке камины для «своих», коих насчитывалось никак не менее двух дюжин: «О, Мерлин, из них дюжина — одни только Уизли!», ликвидировал все обнаруженные в тайниках темномагические артефакты, провел в подземелья электричество и раскрасил там стены в стиле граффити: «Чудесная штука — видел в магловском Лондоне, очень оживляет мрачные средневековые интерьеры! И нечего ржать, Рон, видел бы ты, что здесь было до ремонта…»

Проделав всю эту работу по благоустройству их совместного с Гермионой жилища, Малфой-младший потерял всякий интерес ко всему вышеперечисленному: благоустройству, жилищу и самой Гермионе. А заодно и к жизни вообще в любых ее проявлениях. И если бы Рита Скиттер сумела-таки докопаться до истинного положения дел, от радости она проглотила бы свое Прыткопишущее Перо (если, конечно, к тому времени уже трансфигурировалась из снейповой плевательницы обратно).

Внешне все было почти нормально — Драко наслаждался жизнью победителя и вел активную светскую жизнь. Он ходил на официальные мероприятия: «А не выпить ли нам еще по бокалу, Фред? О, Джордж, когда уже я научусь вас различать… Ок, ждем Фреда и выпиваем втроем!», давал интервью прессе: «Нет, я еще не решил, какую профессию выберу, может быть, стану баллотироваться на пост Министра Магии… Шучу, Рита, шучу!», помогал устраиваться в новой жизни тем слизеринцам, которые не были замешаны в делах УПСов: «Место моего управляющего тебя устроит, Блейз? Отлично, детали обговорим позднее — меня ждут Уизли, и будь добр, потрудись контролировать выражение своего лица при упоминании этой фамилии!», по мере сил облегчал судьбы тех, кто удостоился сомнительной чести носить на руке Темную Метку: «Да, Ваша честь, я могу поручиться за Винсента Крэбба и Грегори Гойла — они оказали нам неоценимую помощь в дни войны — чего стоит только нашумевшее дело о складе темных артефактов!» и так далее, и тому подобное. Малфой блестяще справлялся с ролью знаменитого волшебника, и одна лишь Гермиона Грейнджер видела, что он сломался, но не знала, где отыскать то, что способно его починить.

Он подолгу бродил по комнатам фамильного особняка, интерьеры которых не имели теперь почти ничего общего с комнатами его детства — и временами Гермиона заставала его прислонившимся лбом к оконному стеклу и уставившимся невидящим взглядом куда-то вдаль. С бесстрастным выражением лица он мог стоять часами почти неподвижно, и хотя Гермиону подобное стояние пугало и расстраивало, это все же было куда лучше, чем моменты, когда Драко впадал в беспричинную ярость, моментально теряя всякий контроль и над своими эмоциями, и над своей магией. Это было настолько несвойственным ему, настолько не малфоевским, что когда подобное случилось в первый раз, и с потолка в лиловой столовой обрушилась вниз люстра, Гермиона вначале даже не поняла, что, а вернее, кто этому причиной.

Он стал равнодушен к еде и к одежде, периоды лихорадочной, бурной деятельности сменялись у него днями полной апатии, когда Драко просто лежал пластом на диване в маленькой, оформленной в кофейных тонах, гостиной (любимая комната Гермионы во всем огромном доме) и молча курил сигары. Так он мог пролежать несколько суток подряд, не реагируя ни на Гермиону, ни на домовых эльфов, ни на Блейза Забини (который, надо признать, оказался отличным управляющим и неплохим парнем), и заканчивалось такое лежание всегда одинаково — появлялся Гарри или кто-нибудь из Уизли, Драко стаскивали с дивана и уводили куда-нибудь пить. Иногда одного, иногда вместе с Гермионой — ведь она тоже была частью их общего недавнего военно-героического прошлого…

После того, как Драко не умер от древнего проклятия, насланного на него отцом, а Дамблдор нашел способ уничтожить все принесенные троицей хоркруксы, в головы им обоим (и Драко и Дамблдору) пришла поистине гениальная идея создать из молодых волшебников отряд специального назначения. Естественно, одними только Поттером-Малфоем-Уизли дело не ограничилось, собралось около тридцати выпускников Хогвартса последних лет — Вуд был среди них самым старшим, а замыкал список младший Криви. Настоящее военное братство, начало которому было положено еще в Выручай-комнате на пятом курсе: «Мерлин, Гарри, не напоминай мне о дружине Амбридж — я до сих пор удивляюсь, как ты смог простить мне то, что я был таким придурком!» Дерзкие, горячие, отважные, они поражали и врагов и соратников удивительным сочетанием гриффиндорской решительности и слизеринского хитроумия. Командиром отряда, конечно же, был Гарри, но любой малыш из семьи волшебников знал, что на самом деле все решения в «Мерлиновых Детях» принимались триумвиратом (название придумали Фред и Джордж, и поначалу над ним ржали даже свои, но уже через пару месяцев им пугали молодых УПСов на церемонии посвящения). Никто лучше Драко Малфоя, выросшего среди темных волшебников и не понаслышке знакомого с черной магией, не мог определить общую стратегию действий; никто лучше прирожденного шахматиста Рона Уизли не мог разработать тактику операции; и никто лучше Гарри Поттера — Мальчика-обреченного-на-победу — не мог организовать своих бойцов и воодушевить их на битву.

Из достоверного источника: «Поблагодарим же профессора Снейпа за его нелегкий труд, коллеги! Северус, лимонную дольку?» стало известно, что Темный Лорд назначил награду за головы Поттера, Уизли и Малфоя в миллион галеонов, Люциус добавил лично от себя еще столько же: «Мерлин, никогда бы не подумал, что я столько стою… Да-да, Драко, я уже слышал — у меня два комплекса — героя и неполноценности… », а безумная Беллатрикс выторговала у своего повелителя право швырнуть первый «Круциатус» именно в Драко: «О, у тетушки всегда была тяжелая рука! Поттер, Уизли, прикроете меня, если что?» После первой же успешно выполненной операции — ликвидации склада темных артефактов: «А чего вы хотели — выставить на охрану Крэбба и Гойла младших? Даже палочками махать не пришлось — Драко сказал им пару слов, и они сдались как миленькие, Луна, честно-честно!» — отряд завоевал славу непобедимого и гордо пронес ее до самой финальной битвы.

«Вместе мы кое-что можем, верно, Гарри?» — и захлопывались хитроумные ловушки вокруг УПСов, взлетали на воздух их явочные квартиры, лопались, словно мыльные пузыри, защитные сферы. «Мы кое на что способны, Драко, когда вместе, верно?» — и старинные артефакты оборачивались бесполезным хламом прямо в руках темных магов, скрывались под антимагическими куполами магловские города, проваливались в самый последний момент давно планируемые Вольдемортом операции. «Мы кое-чего стоим вместе, да, Рон?» — и рушились неприступные бастионы родовых поместий, сдавались в плен молодые Упивающиеся, предлагали свои услуги в качестве шпионов волшебники постарше.

Сейчас, оглядываясь назад, Гермиона только удивлялась — как они выдержали все это и не свихнулись окончательно? Два года войны, настоящей, кровавой, густо приправленной магией, не могли пройти для них бесследно, и все-таки они не сошли с ума, выжили и практически все уцелели. Им приходилось видеть чужие смерти, терять товарищей и вытаскивать друг друга из самой гущи очередной заварухи, когда воздух искрит и плавится от разноцветных заклинаний, магическую энергию, кажется, можно черпать горстями и глотать, словно воду, а кровь льется рекой, также как и отборные ругательства на английском, латыни и древнекельтском.

Они пили огневиски после рейдов в тылы противника (и здесь никто не мог сравниться с Драко и близнецами Уизли — ни в смысле внезапности нападения, ни в смысле количества выпитого), на ходу залечивали раны Быстрозаживляющими Заклинаниями, и неделями забывали потом свести шрамы, они взрослели быстрее, чем успевали это осознать, и всем им по ночам снились кошмары, всем «Мерлиновым Детям» без исключения — Гарри и Рону, Драко и Невиллу, Джинни и Луне, Фреду и Джорджу, Гермионе и Дину, Ли Джордану и Алисии Спиннет, Лаванде Браун и Шеймусу Финнигану, Оливеру Вуду и Захарии Смиту, Эрни Макмиллану и Анджелине Джонсон, сестрам Патил и братьям Криви — всем тем мальчикам и девочкам, которые в одночасье перестали быть детьми и стали воинами.

С ночными кошмарами справлялись по-разному, но самым распространенным способом стал секс. Смертельная опасность — прекрасный повод для сближения душ, сплетения тел и высвобождения потаенных желаний, особенно если ты еще совсем молод. Словно решив поспорить со старинным «Make Love Not War» (1), юные ведьмы и колдуны активно занимались и тем и другим, увлекая за собой и старшее поколение (в частности, некий профессор Зельеварения бывал неоднократно замечен выходящим из комнаты аврора Тонкс в утренние часы, Молли Уизли регулярно запаздывала с завтраками и спешила поскорее уединиться с Артуром после ужина, а вечно одинокого и неприкаянного Люпина все чаще заставали в обществе Чжоу Чанг).

Гермиона и сама не заметила, как они с Драко перестали заниматься любовью, а начали — сексом. Он брал ее жестко и грубо, и ей это нравилось, даже если потом приходилось сводить синяки с нежной кожи бедер и запястий — так сильно сжимал их Малфой, когда входил в нее быстрыми резкими толчками, заставляя выгибаться под ним и кричать: «Еще! Еще сильнее, Драко!», хотя куда уж еще сильнее? Когда в первый раз Драко взял Гермиону, не раздеваясь и не сняв с нее одежды — прижал к стене своей комнаты на Гриммо, втискиваясь в нее всем телом до боли, сильно сминая жесткими пальцами соски и кусая губы — она не испугалась. И даже не заплакала и не стала ничего говорить Драко в ответ на его ошеломленное: «Прости, я сам не знаю, что на меня нашло…» Гермиона знала, что именно «нашло» на Драко Малфоя — война, и верила, что время залечит любые раны, а после победы все изменится.

Очень скоро Драко перестал говорить ей «Прости», избегал смотреть в глаза и старался как можно меньше времени проводить с ней наедине. Теперь пришла очередь Гермионы зажимать Малфоя в углу его собственной комнаты и изо всех сил целовать в губы, шею, ключицы — куда могла дотянуться — вцепившись одной рукой в его длинные волосы, а другой пытаясь разорвать на нем рубашку, пока он не развернул ее к себе спиной и толкнул к ближайшему окну. «Ничего, — говорила себе умничка Гермиона, вечная гриффиндорская отличница, вцепившись руками в подоконник и наблюдая за собственным, искаженным от боли и страсти лицом, отражающимся в стекле, — ничего, Грейнджер, ты выдержишь. Он пять месяцев шатался с Гарри и Роном по всей стране, не имея возможности ни на секунду расслабиться, его едва не убил собственный отец, он постоянно рискует жизнью и ходит по самому краю лезвия. Ему надо выплеснуть эмоции — вот и все. Война закончится, и все наладится, да, Дра-а-ко, да, еще сильнее!»

Война закончилась, и ничего не наладилось. Гермиона списывала это на поствоенный синдром, который, конечно же, накрыл их всех после победы с головой. Как ни крути, а то, через что им пришлось пройти, стало тяжелым испытанием для неустойчивой подростковой психики.

— Поствоенный синдром, — объясняла Гермиона расстроенной Джинни, когда та пожаловалась, что Гарри швыряется в нее тарелками (без помощи палочки и рук, разумеется).

— Поствоенный синдром, что ты хочешь, — вздыхала она в ответ на тихие сетования Луны, что Рон больше не хочет и слышать о крокозюбриках, морщерогих кизляках и мозгошмыгах — не хочет и слышать об этом, а только орет на нее всякий раз, как она «опять берется за старое»!

— Поствоенный синдром, — терпеливо утешала она очередных плачущих девушек-на-один-раз, которых Фред и Джордж меняли как перчатки.

— Поствоенный синдром, — говорила она себе утром перед зеркалом, сводя синяки с шеи. У самой Гермионы пресловутый синдром выражался в том, что она с трудом переносила одиночество и шарахала невербальным Ступефаем любого, кто оказывался у нее за спиной, прежде чем успевала понять, кто именно там оказался: «Простите, Рита, эта привычка осталась у меня с войны. Вы не сильно ушиблись?»

Первые послевоенные месяцы они везде шатались вместе — «Великолепная восьмерка», как их враз окрестили газетчики: Гарри, Джинни, Рон, Луна, Драко, Гермиона и близнецы Уизли. Иногда к ним присоединялись остальные — те, с кем они прошли бок о бок всю эту войну — но чаще всего они собирались ввосьмером, ядро их блистательного отряда «Мерлиновы Дети» (еще раз спасибо Фреду и Джорджу за это чудесное название!), сеющего ужас и панику среди врагов во время войны. Теперь они наводили подобную панику на хозяев питейных заведений с той только разницей, что УПСам никто не возмещал причиненный ущерб. Они много пили, пожалуй, непростительно много для национальных героев, но им прощали и это — еще бы, ведь они были те самые «Мерлиновы Дети»! Если они собирались в каком-нибудь кабаке, посетители спешили уйти оттуда, независимо от того, было их только восемь или больше. Для того чтобы разгромить заведение с помощью магии, вполне хватало и одного Гарри Поттера. А втроем с Драко Малфоем и Роном Уизли они могли, не напрягаясь, смести с лица Земли пол Хогсмита. Оставшуюся половину с удовольствием взяли бы на себя Фред и Джордж. Впрочем, дебоширить они не любили — просто напивались и начинали истерически хохотать по любому поводу, отчаянно цепляясь хотя бы за видимость обычных человеческих эмоций, раз уж способность испытывать их по-настоящему куда-то исчезла за время войны.

Драко пил больше других и хохотал громче остальных, и Гермиона твердо знала, почему. Во время войны все они навидались достаточно ужасов, но убивать людей приходилось не всем — светлые волшебники тем и отличаются от темных, что не используют непростительных заклинаний. «Во всяком случае, вы должны запомнить, что, кроме заклинания Авада Кедавра есть немало других, позволяющих остановить и обезвредить врага ничуть не менее эффективно, но без необратимых последствий… И перестаньте ухмыляться, Малфой, иначе я сниму баллы с… — С чего, профессор? С отряда спецназа? — Не будь я Снейпом, Драко, если не смогу снять баллы с чего угодно! А сейчас продолжим инструктаж…» Убивать приходилось не всем, но многим — из всей «Великолепной восьмерки» только Гермионе и Луне удалось пройти всю войну без единой Авады, выпущенной из собственной палочки. Правда, Сектумсемпры с этих палочек слетали, и не раз — но тем ведь и отличается Сектумсемпра от Авады, что ее последствия можно излечить.

Да, они убивали и видели разные ужасы, но никто из всех «Мерлиновых Детей» не наблюдал за гибелью собственного отца, мучаясь незнанием — не твое ли Непростительное Заклинание отправило его на тот свет — как это пришлось пережить Драко Малфою. И если бы Рите Скиттер стал известен подобный факт из героической биографии Малфоя-младшего, она, наверняка, сделала бы из него очередную газетную сенсацию — и, пожалуй, осталась бы плевательницей навсегда. В конце концов, Гермиона не зря считалась любимой ученицей профессора МакГонаголл.

Но вряд ли многоуважаемая преподавательница трансфигурации могла сейчас дать Гермионе совет — как сделать так, чтобы Драко перестал мучиться чувством вины и считать себя отцеубийцей, и снова начал разговаривать с Гермионой, и перестал отводить глаза всякий раз, как они встречались взглядами. Нельзя сказать, что Гермиона ничего не пыталась предпринять — пыталась и еще как! Но все оказывалось бесплодным — и душевные разговоры, и романтические ужины, и демонстрация преувеличенного интереса к делам Драко, и попытки увлечь его своими собственными делами. Драко напоминал себя прежнего только во время встреч с друзьями по отряду, и Гермионе ничего другого не оставалось, как радостно подыгрывать ему и делать вид, что у них все в порядке. На самом деле все у них было далеко не в порядке, а вот как: они почти не виделись днем, практически не разговаривали вечером, а ночью сходились только для того, чтобы удовлетворить обоюдную болезненную страсть к грубому сексу и, отодвинувшись друг от друга, долго лежать молча, глядя в потолок спальни сухими воспаленными глазами — Драко, так же, как и Гермиона, разучился плакать во время войны. Засыпать было страшно — во сне приходили кошмары, от которых спасал только алкоголь, и редкий вечер обходился без встреч с «боевыми товарищами».

Временами Драко уходил в единственную комнату Малфой-мэнора, не затронутую реконструкцией — кабинет Люциуса Малфоя. Здесь он молча сидел с бокалом любимого отцовского коньяка, смотрел на огонь в камине и молчал или разговаривал сам с собой. Гермиона никогда за ним не ходила и потому могла только догадываться о том, что именно Малфой-младший рассказывает духу Малфоя-старшего, незримо витающему в кабинете. Но в этот субботний вечер, когда она в очередной раз притворилась спящей, а Драко встал с постели и, накинув на плечи халат, вышел из спальни, Гермиона Грейнджер не осталась, как обычно, лежать на шелковых простынях, свернувшись в клубочек, и не отправилась курить на террасу, как часто бывало, и даже не устроилась с книжкой у ночника, как это бывало еще чаще. Нет, в этот раз девушка выждала минут пятнадцать и почти что на цыпочках отправилась вслед за своим любимым.

Спустя полчаса Гермиона все так же на цыпочках, но в более быстром темпе, вернулась, маленьким растрепанным ураганом пронеслась по спальне, молниеносными взмахами обеих рук распахивая двери в гардеробную комнату, выдвигая ящики комодов и призывая к себе чемоданы. Еще через четверть часа (Драко все еще не возвращался), Гермиона Грейнджер написала короткую записку на клочке пергамента, подхватила наспех собранные вещи и своего кота (о котором чуть не позабыла в поспешности сборов) и аппарировала на Гриммо, 12 в твердой уверенности, что поступает как лучше.

Спустя считанные минуты Гермиона Грейнджер сидела за кухонным столом старого блэковского особняка (после ремонта в доме оказалось не меньше трех прекрасно обставленных гостиных, но по привычке, оставшейся со времен Ордена Феникса, собираться все предпочитали на кухне) с чашкой чая в одной руке и стаканом с огневиски в другой, и уже не была в этом так уверена.

— Ты же сама говорила, что это поствоенный синдром! — упрямо повторил Гарри, растрепанный, босой, в низко сидящих на бедрах джинсах и домашней футболке. — Закончится война, и все пройдет!

— Может быть, ты не обратил внимания, Гарри, — жестче, чем собиралась, произнесла Гермиона, — но война закончилась год назад. На прошлой неделе был суперторжественный банкет по этому поводу — вы еще напились там, как последние книзлы, помнишь? Слава Мерлину, что у вас хватило ума сделать это после того, как надо было произносить речи, а не до этого!

— У нас не хватило ума, — немного смущенно признался Поттер, — просто Драко — спец в Отрезвляющих Заклинаниях.

— Жаль, что с Заглушающими у него дела обстоят не так блестяще! — отрезала Гермиона и выбрала, наконец, что же ей поставить на стол — стакан или чашку. Как и предполагала молчаливо наблюдающая за подругой Джинни, выбор был сделан в пользу чашки, а содержимое стакана отправилось прямиком в рот Гермионы.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Гарри, отдышавшись после своей порции спиртного. — Ты услышала что-то такое, что Драко от тебя скрывал?

— Угу, — кивнула головой Гермиона. — Вот именно что — скрывал. Причем, довольно успешно. Но однажды всем известное грейнджеровское любопытство взяло верх, и вот я здесь! Приютите на пару дней? Или недель — как получится…

— Гермиона, что ты такое говоришь, — Гарри снова разлил по стаканам огневиски, — ты же знаешь — этот дом всегда в твоем распоряжении, в любое время суток и года и чего там еще.

— Герми, скажи нам прямо — что случилось? — вмешалась Джинни. — Просто скажи это сейчас, пока ты еще в состоянии говорить, а мы с Гарри в состоянии слушать.

— Джин! — кинул укоризненный взгляд на девушку Поттер.

— Да-да, я знаю, — послушно кивнула головой Джинни, — у нас у всех поствоенный синдром, и как только все наладится, мы сразу же бросим пить. Но пока что я вижу, как моя лучшая подруга Гермиона Грейнджер вот-вот разревется, потому что она ушла от парня, которого любит больше жизни, а с этим парнем приключилась небольшая неприятность — он немного тронулся мозгами из-за того, что во время войны собственноручно укокошил своего папашу! И все, что мы можем сейчас делать — сидеть и напиваться, потому что любые слова здесь будут абсолютно бесполезны!

Если бы на кухне поттеровского дома по какой-то нелепой случайности оказалась Рита Скиттер, трансфигурированная в плевательницу профессора Снейпа, именно она стала бы тем предметом, которым Гарри шарахнул о стену собственной кухни в ответ на слова своей невесты. Но поскольку ни журналистки, ни плевательницы в поле зрения не наблюдалось, Гарри взглядом поднял в воздух глиняное блюдо со стола и с силой запустил его в стену над раковиной. Гермиона поперхнулась огневиски и немедленно запила его чаем. Джинни посмотрела на крупные осколки, усыпавшие мойку и пол, и тихонько вздохнула:

— Начинается…

Но ничего не началось — Гарри вдруг как-то обмяк, привычным жестом потер переносицу, там, где раньше всегда была дужка очков (зрение ему откорректировали еще во время войны), и растерянно улыбнулся Джинни:

— Ты права, Джинни. Все это зашло слишком далеко. Еще немного — и мы сопьемся. Все. И тогда мы предадим то, за что воевали. И все смерти окажутся напрасными — моих родителей, Сириуса, отца Луны, всех, кто погиб за два года этой гребаной войны! Но я не знаю, как иначе выживать, просто не знаю. Каждую ночь, когда мне снятся кошмары, каждый день, когда мне кажется, что я вижу тех, кого убили на моих глазах и тех, кого я сам убил… А как справляется с этим Драко, мне даже сложно себе представить — он-то видит перед собой лицо своего отца! Но ты права, Джин, пить надо прекращать. Это отрицательно влияет на магические способности, — закончил Гарри неожиданно твердым голосом и небрежным взмахом руки собрал разрозненные осколки в целое блюдо.

— О, Мерлин великий… — горестно прошептала Джинни и, противореча самой себе, залпом выпила обжигающий напиток.

— Браво, Гарри! — зааплодировала Гермиона. — Просто великолепно! И твоя речь, и то, как блестяще ты владеешь беспалочковой магией и невербальными заклинаниями. Сразу веришь в то, что перед тобой — сильнейший молодой маг современности, и он всегда держит свое слово. Сказал, что бросит пить — значит, бросит. Завтра же. А сегодня, Гарри, я расскажу тебе, как справляется с поствоенным синдромом второй из молодых сильнейших магов по имени Драко Малфой. А никак он не справляется, Гарри! Никак! Разве ты не видишь, что он не живет, а просто играет роль? А внутри у него все время сидит одна и та же мысль, сидит и подтачивает его изнутри, сжирает его, что бы он ни делал — открывает он какой-нибудь гребаный памятник, напивается на каком-нибудь гребаном банкете, занимается гребаным фамильным бизнесом вместе с гребаным Забини — он думает все время об одном и том же: «Это я убил своего отца? Или не я? Я или не я? Убил или не убил?!»

И тут Гермионе Грейнджер наконец-то удалось заплакать — впервые за все время после того, как она плакала над окровавленным умирающим Драко в канун Рождества 1997 года.

— Он больше не разговаривает со мной… — Гермиона выдыхала слова сквозь рыдания, — то есть разговаривает, но я вижу, что ему все равно… А в глаза он мне еще с войны не смотрит... Еще до Люциуса… А ночами он сидит в его кабинете и сам с собой разговаривает — вернее, с ним, с воображаемым… Сегодня я пошла за ним и услышала, как он сказал, он сказал, что…

— Что он больше тебя не любит? — с ужасом прошептала Джинни, обнимая плачущую подругу.

— Что он тебе… э… изменяет? — смущенно пробормотал Гарри, дружески поглаживая Гермиону по плечу.

От неожиданности Гермиона даже перестала плакать и уставилась на своих друзей покрасневшими мокрыми глазами.

— Вы что, рехнулись? С какой стати ему говорить воображаемому Люциусу, что он мне изменяет? Все гораздо хуже — он говорил, что я поломала ему всю жизнь! Я и мой чертов платок!

На этих словах девушка опять захлебнулась рыданиями — похоже, все слезы, накопившееся в ней за последние два с половиной года, решили вырваться наружу именно сейчас.

Гарри и Джинни, бывшие в курсе истории о начале взаимоотношений Гермионы Грейнджер и Драко Малфоя, упоминанию о платке ничуть не удивились.

— Он так и сказал — что ты поломала ему жизнь? — переспросила Джинни.

— Ну, дословно это звучало как-то так: «Отец, если бы я не встретил Грейнджер с ее дурацким платком, все было бы совсем иначе, я никогда не стал бы на сторону Света, и я никогда…», — начала было Гермиона, но захлебнулась душившими ее слезами.

— …никогда не убил бы тебя, отец, — закончил за нее Драко Малфой. — Ни одного слова неправды, заметь — одна только голая логика и причинно-следственные связи. И этого оказалось достаточно, чтобы ты ушла от меня среди ночи, Гермиона?

Малфой, возникший в кухне настолько же внезапно, насколько и предсказуемо, стремительным шагом подошел к столу и, на ходу обменявшись рукопожатием с Поттером и приветственным кивком с Джинни, встал напротив Грейнджер.

— Как ты меня нашел? — шмыгнула носом Гермиона.

— Мерлина ради, Герм! — раздраженным тоном воскликнул Драко. — Ты же оставила мне записку, помнишь? Как там было… Ах, да! «Я очень люблю тебя, но не хочу и дальше портить тебе жизнь, поэтому ухожу навсегда». Я не совсем понял значение слова «навсегда», поэтому решил уточнить у тебя при личной встрече.

— Как ты меня нашел? — глухим голосом повторила Гермиона, чувствуя себя полной дурой.

— Разве это не очевидно? — пожал плечами Малфой. — Куда еще ты могла уйти от меня навсегда, если не к Поттерам? Я и сам поступил бы так же.

— Я еще Уизли, Драко… — пробормотала Джинни.

— Ты ушел бы к нам навсегда? — просиял Гарри.

— Ну, не то чтобы навсегда — но если бы я решил уйти от Гермионы, первым делом я бы аппарировал к вам, — ухмыльнулся Драко. — А уже вторым — к Фреду и Джорджу. Или все-таки наоборот?

— Думаю, Фреда и Джорджа мы вызвали бы сюда, — сделал вид, что серьезно размышляет над этой проблемой, Гарри.

— Ну, в таком случае, думаю, Рон не простил бы нам, если бы мы не позвали и его тоже, — в унисон ему откликнулся Драко.

— Хватит! — заорали вдруг Гермиона и Джинни в один голос. — Прекратите это немедленно!

— Хватит дурачиться и делать вид, что вам все время смешно! — выпалила Джинни. — Целый год после войны вы только и делаете, что пытаетесь перещеголять близнецов в остроумии!

— Мы делали это и во время войны, — возразил Гарри, — и тогда ты ничего не имела против.

— Потому что тогда мы все смеялись, чтобы не орать от страха, — подхватила подругу Гермиона. — А сейчас мы смеемся, чтобы не заплакать. А это неправильно!

— По-моему, ты только что плакала, — осторожно заметил Малфой.

— По-моему, смеяться — лучше, чем плакать, — не менее осторожно сказал Гарри.

— А, по-моему, надо быть честным в своих эмоциях! — воскликнула Гермиона и вскочила на ноги. — Я больше не могу так, Драко! Я не могу смотреть, как ты съедаешь себя из-за мнимого чувства вины, как ты превращаешься в заводную куклу и как ты уничтожаешь нашу любовь. И теперь я знаю, что ты винишь во всем этом меня. И ты прав — если бы в тот день я не подошла к тебе в Хогвартсе, а просто прошла бы мимо, твоя жизнь была бы совсем другой — в ней не было бы ни меня, ни Ордена Феникса, ни Гарри с Роном, а на войне мы оказались бы по разные стороны баррикад — и ты не убил бы своего отца, которого, кстати, вообще неизвестно, кто убил, и совершенно необязательно, что это был именно ты — но, вполне вероятно, что тебе посчастливилось бы убить меня, и тогда, Драко Малфой, конечно, всенепременно, ты был бы чертовски счастлив!

Когда Гермиона закончила свою отчаянную речь, на кухне воцарилась тишина. Три пары глаз — зеленые, светло-карие и серые (с мелкими цветными крапинками, которые видны, только если хорошо приглядеться) — не мигая, смотрели на Гермиону, и она как-то отстраненно подумала, что если для того, чтобы Драко Малфой снова стал смотреть на нее, ей нужно было от него уйти, то оно того стоило.

— Уф! — выдохнул, наконец, обладатель серых глаз и сел верхом на стул, моментально подставленный заботливой Джинни. — Мерлин мой… — пробормотал он, и не менее заботливый Гарри вложил в его руку стакан с янтарной жидкостью. — Оу! — выдохнул Малфой, осушив стакан до дна. — Прямо и не знаю, с чего начать, — признался он доверительно, почти жалобно, и Гарри ободряюще сжал его плечо. — Но, пожалуй, я точно знаю, чего я хочу, — продолжил Драко, ни на секунду не отводя взгляда от своей любимой девушки, — а это уже плюс в моем положении, верно, Герм?

Гермиона тоже села и устало потерла лоб рукой.

— Скоро полночь, — сказала она глухо. — Может быть, ляжем спать, а утром обо всем поговорим?

— Нет, сейчас! — покачал головой Драко. — Потому что спать я совершенно не хочу.

— Мы тоже, — Гарри решительно пресек малодушные поползновения Гермионы уйти от разговора. — Но мы можем уйти, если хотите, чтобы вы могли спокойно поговорить вдвоем.

— Не надо! — категорическим тоном возразил Малфой. — Вдвоем мы спокойно не поговорим — сами только что видели…

— Ну, знаешь! — моментально вспыхнула Гермиона Грейнджер. — После того, что ты сказал…

— Что я сказал? — вдруг неожиданно мягко перебил ее Малфой. — Ну, что я такого сказал, а? Это ведь правда, Герм — если бы в тот день в Хогвартсе ты не подошла ко мне и не стала утешать — моя жизнь была бы совсем другой. Но это не значит, что она была бы лучше — разве я говорил это? Это не значит, что ты мне ее поломала — разве я хоть раз дал тебе повод подумать, что я так считаю? Разве я сказал, что жалею о своем выборе, Гермиона? Ты ведь стояла под дверью не меньше пятнадцати минут — я тебя чувствовал — и ты слышала все, что я говорил отцу. Я сказал только, что я не убивал бы его, если б не встретил тебя…

— О, это такая малость! — с горечью произнесла Гермиона, но Гарри не дал ей развить мысль.

— Кому ты, говоришь, сказал это, Драко? Своему отцу?

Драко кивнул, по-прежнему не сводя взгляда со своей девушки.

— Драко, ты разговариваешь с Люциусом Малфоем? — полушепотом спросила Джинни. — Он, что, стал призраком, или…

— Да нет! — почти беззаботно рассмеялся Малфой. — Он не стал призраком, а я не сошел с ума. Вернее, я, кажется, был недалек от этого, но сегодня все стало на свои места.

— О, да! Я с тобой согласна! — горячо поддержала Малфоя Гермиона. — Сегодня, наконец, все стало на свои места. Потому что Гермиона Грейнджер в этот знаменательный день ушла от Драко Малфоя. Конечно, прошлого не вернуть, мертвых не воскресишь и все такое — но хотя бы в будущем ты не наделаешь бед из-за меня!

— Не надо, Герм, пожалуйста, — попросил Драко, и она замолчала. — Я виноват перед тобой так, что… Но это касается только нас двоих, правда? И вот об этом мы точно поговорим наедине. И я клянусь, что не стану тебя удерживать, если ты твердо решишь уйти, но сейчас я должен сказать тебе и вам, ребята, — кивнул он в сторону Гарри и Джинни, — я должен сказать что-то действительно очень важное. Тогда, в последней битве, все произошло так быстро — помнишь, Гарри?

— Я не забуду это, даже если очень захочу, — вздохнул Поттер. Драко кивнул:

— Тот момент, когда мы с тобой оказались вдвоем, и вдруг появился мой отец и еще несколько УПСов…Там был Грейнбек и моя безумная тетка — и они все начали палить Авадами и разной темномагической чепухой одновременно, и нам оставалось только уворачиваться от них…

— Тогда ты в очередной раз спас мне жизнь, Драко, — сказал Гарри. — И я всегда буду тебе за это…

— Проехали, Поттер! — отмахнулся от него Малфой. — Я сейчас о другом. Когда к нам пробился Рон с Люпином и близнецами, дело пошло веселее, но очень скоро мы поняли, что их не взять ничем, кроме непростительных — слишком мощная защита. И когда мы вопили хором: «Авада Кедавра!», я молился Мерлину и Моргане только об одном — не о том, чтобы мой отец остался жив, нет… Только о том, чтобы в него попал не я.

Драко замолчал, обвел всех напряженным взглядом, и вдруг просиял:

— И знаете что? Они услышали мои молитвы! Целый год я сходил с ума, впадал то в депрессию, то в бешенство, изводил свою любимую и напивался как последний магловский сапожник — а все почему? Потому что я не знал, я или не я убил Люциуса Малфоя. А теперь я точно знаю — не я! И сказал мне об этом он сам.

Драко вскочил с места, подошел к Гермионе и взял ее за руку. Она смотрела на него с совершенно ошеломленным видом.

— Ты напрасно так быстро ушла, Гермиона. Если бы задержалась еще на полчасика, услышала бы немало интересного. И, нет, Джинни, — обернулся он, поймав мысль девушки, — я ведь уже сказал — я не сошел с ума. Просто… просто временами я наведывался в кабинет Люциуса и разговаривал с его портретом.

— Вы только поймите меня правильно! — вдруг отпустил руку Гермионы Драко и подошел поближе к Гарри. — Я знаю, что Люциус был хладнокровным убийцей и настоящим мерзавцем, но он все-таки был моим отцом. И у меня было нормальное счастливое детство, правда, правда. Он любил мою мать и меня, пока я был маленьким. Это потом все как-то резко поменялось… Но у меня есть счастливые воспоминания, и мне было нелегко сознавать, что я…

Голос Драко дрогнул, и Гарри решительно обнял своего друга.

— Нет ничего ужаснее, чем потерять родителей, — твердо сказал он. — И ты можешь даже ничего не объяснять, Драко, я тебя прекрасно понимаю.

— Спасибо, — Драко высвободился из поттеровских объятий и вышел на середину кухни. — Отбросим к Мордреду лирику и сентиментальные воспоминания Драко Малфоя о его детстве, вернемся к нашему портрету.

— К портрету Люциуса, с которым ты разговаривал? — осторожно уточнила Джинни.

— Именно! — кивнул головой Драко. — Я с ним разговаривал, а он со мной — нет! Весь год я умолял его поговорить со мной, хотя бы кивнуть, дать понять, что он меня не проклинает после смерти, и, наконец, сегодня, он снизошел до меня и сказал, чтобы я прекратил стонать и ныть — это, видите ли, достало его до самых печенок — потому что я в его гибели не виновен. Совершенно безапелляционно Люциус Малфой заявил мне, что я его не убивал, и могу по этому поводу больше не убиваться. «А вот за то, что ты предал чистую кровь десятков поколений Малфоев, ты еще ответишь, сын!» — завел он свою любимую песню, но это сейчас неважно. Важно другое — Я! Не убивал! Своего! Отца!

Гарри и Джинни с полминуты смотрели на Драко совершенно расфокусированными взглядами, потом принялись одновременно обнимать его, целовать, хлопать по плечам и сопровождать все эти действия дурацкими возгласами вроде: «Ура! Я знал! Я так рада!». Гермиона же осталась неподвижной. Внутри у нее как будто рушились какие-то стены, опадали вниз грудами разбитых кирпичей, оставляя после себя ощущение внезапной пустоты, и чем ее заполнять, эту пустоту, было пока еще неясно. Ясно было одно — Драко ожил и вернулся в мир, а значит, война по-настоящему закончилась. И теперь все будет хорошо, даже если Гермиона Грейнджер и не станет никогда Гермионой Малфой. Девушка осторожно прислушалась к абсолютной пустоте внутри себя и неуверенно двинулась к выходу.

— Куда ты, Герми? — тут же окликнула ее бдительная Джинни.

— Спать, — попыталась изобразить улыбку Гермиона. — Уже поздно и столько событий… Я просто лягу где-нибудь и полежу немножко, я так рада за тебя, Драко, правда-правда. Просто мне надо немножко где-то полежать…

— Истерика, — сказала Джинни.

— Шок, — сказал Гарри.

— Она никогда меня не простит, — сказал Драко.

А Гермиона все продолжала что-то бормотать, пока такие знакомые ей руки Драко Малфоя не сомкнулись кольцом вокруг нее.

— Тш-ш, — прошептал парень, и она послушно затихла в его объятиях испуганной птичкой. — Спать мы с тобой будем дома. А завтра обо всем поговорим. Я обещаю.

— Но… — дернулась было Гермиона.

— Косолапсус побудет у нас до утра! — бодро воскликнула Джинни.

— И твои вещи мы завтра принесем. Ждите нас в гости, ребята! — жизнерадостно попрощался с Малфоем и Гермионой Гарри и прошипел почти что на парселтанге:

— Чего ты ждешь, Драко? Аппарируй быстрее!

И Драко послушно аппарировал прямо в спальню. Ту самую, где они с Гермионой прожили почти год и ни единого дня не были счастливы. «Теперь все будет по-другому», — думал Драко, и обнимал Гермиону так нежно, как только мог. Гермиона не думала ни о чем, просто стояла и слушала его неровное дыхание (так он дышит, когда волнуется), ощущала его запах (лимон, бергамот и немного можжевельника — парфюм, изобретенный ею самой), видела, как бьется на виске такая родная синяя жилка (как загнанный в капкан зверь, вот как), и пустота в ее душе заполнялась ощущением, что они опять встретились после долгой разлуки. Или перед ней? Гермиона смутно припомнила, что каких-то два часа назад ушла от Малфоя навсегда, и вскинула подбородок.

— Отпусти меня, Драко! — сказала она и почти пожалела, когда он послушался.

— Как ты? — спросил Малфой, отступая на шаг.

— Нормально. Как ты?

— Я бы сказал — как будто гора с плеч упала! — улыбнулся Драко и тут же помрачнел. — Но ты…

— А что я? — Гермиона заставила себя дойти до ближайшего кресла, чтобы не рухнуть прямо на пушистый ковер на полу. — Я — ничего, главное — что ты его не убивал. Это главное.

— Гермиона, — опустился перед ней на колени Драко. — Главное — это чтобы ты была со мной. Я не знаю, могу ли я тебя об этом просить, но, может быть, ты согласишься дать мне еще один шанс. Не забыть все, что было, а просто дать мне шанс все исправить — я смогу, вот увидишь, я…

— Кто его убил, Драко? — перебила она Малфоя. — Люциус сказал тебе, кто убил его?

— Ты действительно хочешь это знать? — почему-то шепотом спросил Малфой, и его лицо оказалось совсем близко от гермиониного.

— Ты ведь знаешь, — просто ответила она. — Скажи мне, кто это сделал, и постараемся пережить это.

— Это Рон, — сказал Драко и сглотнул. — Моего отца убил Рон, но если ты думаешь, что это как-то повлияет на мое отношение к нему, то…

«Давай спать, — собиралась обессилено сказать Гермиона. — Просто спать, а завтра все начнем сначала». Но вместо этого она сползла с кресла прямо в объятия Драко и устроилась в них как можно уютнее. Надолго. На целую вечность.

— Эй! — тихонько подул в ее макушку Малфой спустя вечность. — Эй, ты меня слышишь?

— Да, — не сразу отозвалась Гермиона. — Кто это? Кто ты такой?

— Иногда я и сам не знаю, — честно ответил Драко. — Но я знаю одно — меня нет без тебя, просто нет.

— Но и со мной тебя тоже нет, — прошептала девушка. Или только подумала про себя?

— Я вернулся, — ответил парень едва слышно, но Гермиона все равно услышала. И когда их взгляды встретились, и Гермиона Грейнджер сосчитала все разноцветные крапинки в серых глазах своего любимого, она поняла, что это действительно так — Драко Малфой, вернулся, наконец, с войны.

— Чего ты сейчас хочешь больше всего на свете? — спросил Драко, когда миновала еще одна вечность — вечность, в которой были он, она и их поцелуй.

— Заняться с тобой любовью, — неожиданно для самой себя призналась Гермиона.

— Ты все еще…хочешь меня? — дрогнувшим голосом спросил Малфой, осторожно прикоснувшись губами к виску своей любимой. — Я был так груб с тобой все это время… Я думал, ты не сразу простишь меня, если вообще простишь, а ты заявляешь, что хочешь заняться со мной любовью прямо сейчас. Почему?

— Потому что мы уже тысячу лет не занимались с тобой любовью, –ответила Гермиона. — И я хочу вспомнить — как это — заниматься любовью с Драко Малфоем. А потом мы будем с тобой разговаривать, потому что этого мы тоже не делали тысячу лет, а потом…

— А потом, — перебил ее Драко, — я буду просить у тебя прощения. За каждый день этого страшного года. За мой затянувшийся поствоенный синдром. За то, что дал тебе повод уйти от меня. За то, что меня не было рядом с тобой все это время… И когда ты простишь меня — обещаю — я буду делать только так, как захочешь ты. Но сейчас… давай просто ляжем спать, ладно? А все остальное оставим на завтра.

— Ладно! — милостиво согласилась Гермиона. — Спать так спать.

Этой ночью впервые за долгое время Драко Малфой и Гермиона Грейнджер не лежали без сна по разные стороны кровати после бурного и жесткого секса, а провалились в сон почти сразу, как только их головы коснулись подушек, а руки Малфоя осторожно, но настойчиво притянули Грейнджер к себе, и она прижалась к нему и обняла в ответ.

— Кстати, о сексе, — прошептала Гермиона, засыпая, — на самом деле я не люблю жесткий. То есть, может быть, иногда, ради разнообразия. Но не все время, понимаешь? Поэтому, если ты хочешь начать все сначала…

— Я больше никогда не причиню тебе боли, Герм, — прошептал ей на ухо Малфой. — Я даю тебе честное малфоевское слово…

И Гермиона Грейнджер, наконец, заснула с улыбкой — она знала, что своего слова Малфои не нарушают.

А если бы на рассвете воскресного дня в спальне Малфоя и Грейнджер оказалась Рита Скиттер — в образе ли плевательницы, или в виде мухи — она вынуждена была бы признать, что в ближайшее время ей нечем будет порадовать юных ведьм Великобритании, забрасывающих редакцию просьбами непременно сообщить им, как только Драко Малфой расстанется с Гермионой Грейнджер. «Пожалуй, пора озаботиться получением эксклюзивного права на репортаж со свадьбы Малфоя-младшего, — подумала бы Рита, озабоченно вытаскивая из сумочки Прыткопишущее перо. — Самая сенсационная свадьба века — наследник чистокровного рода женится на маглорожденной ведьме! Люциус Малфой переворачивается в гробу…» — успела бы подумать Скиттер прежде, чем быть зааваженной Драко Малфоем — он никогда не пылал большой любовью к трансфигурации...

…Много позже, кудрявая в мать, но белокурая в отца, пятилетняя Алиса Малфой оторвется на минуту от разрисовывания листа магловской бумаги волшебными красками и, провожая взглядом стадо разноцветных бегемотиков (Совсем как настоящие, мама, ты только посмотри!), убегающих с бумаги на пушистый ковер кофейной гостиной (А рисовать на полу гораздо удобнее, папа, спроси хоть у Скорпа с Уиллом!), совершенно серьезным тоном спросит мать: «Мамочка, скажи, пожалуйста, а ты когда-нибудь от папы уходила?» Гермиона поднимет голову от черновой рукописи «Продвинутого курса Зельеварения. Авторы — Северус Снейп, Гермиона Грейнджер-Малфой» и улыбнется дочери: «А почему ты спрашиваешь, Алиса?»

— Ну, я просто слышала, как тетя Панси говорила папочке, что дядя Блейз ее обижает, и что она хочет от него уйти, а папа пообещал поговорить с дядей Блейзом. Вот я и подумала — а ты уходила от папы?

Не колеблясь ни секунды, Гермиона встанет с кресла и уляжется рядом с дочкой на полу. Алиса поднимет на маму огромные серо-голубые глаза и застынет в ожидании.

— Знаешь, — начнет Гермиона, — люди иногда не понимают друг друга и могут причинить боль даже тем, кого любят. Но если ты чувствуешь, что тебя любят по-настоящему, ты можешь простить даже самую сильную обиду, понимаешь? И не так важно, уходишь ты от любимого человека или нет — главное, чтобы ты к нему возвращался…

— Значит, все-таки уходила, — вздохнет не по годам разумная грейнджерско-малфоевская дочка. — А почему? Он тебя чем-нибудь обидел, да? Вот как вчера Скорп забрал у Уилла метлу, и тот сказал, что больше не будет его любить, а потом они все равно помирились — так и у вас с папой было, да?

— Обидел? — переспросит Гермиона и улыбнется, вспоминая. — Нет, Лисси, просто он немного задержался на войне, немного задержался… — и звонко поцелует дочку в ее кудрявую умненькую головку…

(1) «Make Love Not War» — слоган хиппи, широко известный в 70-х годах ХХ столетия: «Занимайся любовью, а не войной».

День седьмой. Воскресенье.

По воскресеньям Гермиона (вот уже три года как не просто Грейнджер, а Грейнджер-Малфой) всегда просыпалась в хорошем настроении. Во-первых, можно было подольше поваляться в постели, тискаясь с сонным Малфоем в свое удовольствие, во-вторых, такие тисканья чаще всего заканчивались неторопливым, нежным утренним сексом, а в-третьих… В-третьих, Гермиона всегда любила воскресенья — этот день ассоциировался у нее с тишиной пустой хогвартсовской библиотеки и праздничными походами в Хогсмит, с ленивым ничегонеделаньем и визитами к многочисленным друзьям, с долгими прогулками по усыпанным желтыми листьями парковым дорожкам Малфой-мэнора и вечерним сидением перед камином с кружками глинтвейна в руках — в общем, воскресенье ассоциировалось у нее с огромным количеством милых и приятных грейнджеровскому сердцу вещей.

Но в это воскресенье все пошло как-то не так. Начать с того, что, проснувшись, Гермиона почувствовала себя плохо — на нее накатила волна такой неудержимой тошноты, что она вскочила как ошпаренная с кровати, и босиком побежала в ванную, зажав ладошкой рот. Ее вывернуло наизнанку над белоснежной раковиной с позолоченными кранами, а когда она отдышалась и почистила зубы два раза — магловской зубной пастой и чудодейственным зельем «Сверкающие зубки» производства компании «Снейп, Грейнджер и Сº» — вывернуло еще раз. «Ну, и что все это значит, дорогая?» — хмуро поинтересовалась Гермиона у собственного бледного отражения в зеркале. Зеркало, на удивление, ничего не ответило — хотя где вы видели молчаливое магическое зеркало? — и отражение в нем дрожало и расплывалось.

Если бы в это раннее воскресное утро в ванной Гермионы очутился профессор Снейп… Впрочем, почему если бы? Он немедленно там и очутился — материализовался за левым расплывчатым плечом гермиониного отражения, совершено как живой — не тот угрюмый сальноволосый тип, каким помнит его несколько поколений хоргватсовских студентов, а нынешний — помолодевший, с сияющим взглядом и чисто вымытыми волосами, собранными в аккуратный хвост, перевязанный черной бархатной лентой.

— Кальмары за ужином? — коротко, без лишних предисловий спросил профессор. Гермиона осторожно покачала головой. Отражение в зеркале сделало то же самое. Желудок (гермионин, естественно, не отражения же) совершил какой-то сложный акробатический трюк и попытался выпрыгнуть через горло. Не сумев ему помешать, Гермиона вновь склонилась над раковиной, а когда выпрямилась, перед глазами было черно, и плавали разноцветные точки. Зазеркальный Снейп никуда не исчез — терпеливо пережидал, пока его верная компаньонка справится с очередным приступом тошноты.

— Вы — моя галлюцинация, профессор? — пробормотала девушка, уперевшись ладонями в холодные края мраморной раковины.

— Я — Ваш ангел-хранитель, — совершенно серьезным тоном проговорил Снейп и озабоченно поглядел на Гермиону.

— Н-да — вид неважный: лицо бледное, под глазами круги, руки дрожат. Может быть, надышались паров белладонны в лаборатории? Я ведь предупреждал, что это лишнее — у нас работает десять штатных зельеваров, незачем самой лично контролировать процесс…

— Я не была вчера в лаборатории, — слабо простонали Гермиона и отражение в унисон.

— Хм! — отозвался Снейп. — Действительно, в лаборатории Вы работали в пятницу с утра, любое отравление проявилось бы самое позднее к вечеру... Ну, если не кальмары и не белладонна, у меня есть еще несколько вариантов. Гостили у Поттеров и перебрали огневиски? Нанюхались перед сном магловской жидкости для снятия лака? Приснилась Долорес Амбридж в розовом пеньюаре? Проявилась внезапная аллергия на фамилию Малфой?

— Мерлин! — Гермиона схватилась за голову обеими руками и краем глаза успела заметить, что отражение, кажется, сделало это секундой раньше.

— Аллергия на Мерлина? Тогда Ваши дела на самом деле плохи — боюсь, с противоядием возникнут затруднения… — с озадаченным видом забормотал Снейп.

— Северус, прекратите! — рявкнула девушка, и новый спазм скрутил ее желудок. Когда, превратившаяся из просто бледной в бледно-зеленую, Гермиона вновь взглянула в зеркало, профессор смотрел на нее сурово и непреклонно.

— Что Вы хотите мне сказать? — вяло вопросила она.

— Я? — очень натурально изумился профессор. — Может быть, это Вы мне что-нибудь скажете?

— Нет! — на этот раз Гермиона была очень осторожна и не стала слишком интенсивно мотать головой. — Этого просто не может быть, понимаете, это абсолютно исключено, это же кошмар какой-то…

— Это только в первом триместре кошмар именно такой, — немного смущенно улыбнулся Снейп — счастливый отец двоих мальчишек-метаморфов, пяти и двух лет от роду, — а потом начинаются другие кошмары. Но большей частью они не смертельны, Гермиона, уверяю Вас. Поэтому будьте умничкой — просто признайте случившееся как факт. Ну, давайте, скажите это вслух, ну же!

— Да, — сказала Гермиона Грейнджер-Малфой своему собственному отражению и воображаемому Снейпу в зеркале, — да, я беременна. И теперь моя жизнь кончена. — Произнеся эти слова, она мягко повалилась в обморок на мраморный пол ванной — белоснежный и теплый от согревающих чар. Профессор Снейп покачал головой, пробормотал себе под нос: «Ох, уж эти беременные!» и неторопливо растаял «с той стороны зеркального стекла» (1)...

Одному Мерлину известно, сколько прошло минут, прежде чем Гермиона со стоном поднялась с пола, дрожащими руками потерла ушибленное плечо, яростно цыкнула на причитавшее какую-то невнятицу магическое зеркало, в котором, конечно же, не отражался никакой профессор, а отражалась только ванная комната — такая просторная, что в ней можно было играть если не в квиддич, то в магловский баскетбол, это точно — и, пошатываясь, вернулась в спальню.

В спальне к ней кинулся встрепанный со сна Малфой с обеспокоенным лицом, и Гермионе внезапно резко расхотелось его видеть. И слышать. А уж терпеть его прикосновения и подавно. И вообще такое раздражение к Драко Малфою Гермиона Грейнджер испытывала только в Хогвартсе, курсе на пятом, когда желание превратить его в хорька возникало практически ежедневно. — «Поздравляю, Герм», — мрачно сказала сама себе Гермиона, — «ты сошла с ума».

— Герми, что случилось? — Драко перехватил ее на пол пути к кровати. — Тебе плохо? Что с тобой?

— Что ж это спальня у нас такая огромная! — пробормотала Гермиона, выворачиваясь из крепких (и крайне раздражающих ее в это воскресное утро) мужниных объятий. — Пока из ванной до постели дойдешь, заблудиться можно!

— Нормальная спальня, — растерялся Малфой, машинально окидывая взглядом их спальню размером с небольшой спортивный зал (о, этот малфоевский размах!) и от неожиданности опуская руки.

— Слава Мерлину! — вздохнула Гермиона, и, не обращая больше внимания на мужа, добрела до кровати и свернулась клубочком, натянув на себя одеяло и крепко зажмурившись. Но муж у нее был упрямый — ведь Малфои, как известно, никогда не сдаются с первого раза, да и со второго, в общем-то, тоже — и такие незначительные трудности как натянутое по самый кончик гермиониного носа одеяло, ни в коем случае не могли остановить Драко Малфоя в его неукротимом желании прикоснуться к Гермионе (вот уже три года как не просто Грейнджер, а Грейнджер-Малфой). Пожелав самому себе терпения (по опыту он знал, что если Герми не в духе, то действовать надо очень медленно и осторожно), Драко аккуратно устроился рядом с женой и принялся ласково поглаживать ее по плечам и спине.

— Что такое, маленькая? Что такое? — шептал Малфой, и в его голосе слышались растерянность, нежность и явственная надежда, и за эту самую надежду Гермиона внезапно возненавидела своего горячо любимого супруга, и ей немедленно захотелось если не придушить его подушкой в белоснежной атласной наволочке, то хотя бы превратить Драко в хорька. А потом, пожалуй, все-таки придушить — с хорьком-то справиться куда легче!

Собственные мысли показались девушке настолько дикими и безумными, что она едва не завопила в голос. Истерика подкрадывалась к Гермионе на мягких кошачьих лапах профессора МакГонаголл, но ухмыляясь совершенно по-снейповски.

— Герми? — настойчиво повторил Малфой и потянул уже за край одеяла, явно не удовлетворяясь гермиониным молчанием.

— Со мной все в порядке, — раздался хриплый шепот из-под одеяла. — Просто я на секунду потеряла сознание в ванной, и мне почудилось, что со мной разговаривал Снейп. Пустяки, Драко, не о чем волноваться.

— Ничего себе пустяки! — руки, гладившие Гермиону по спине, ощутимо напряглись, и девушка поняла, что лежание с закрытыми глазами не поможет — Драко уже обо всем догадался. А если и нет, то догадается через минуту или попросту влезет к ней в голову, как бы она от него ни закрывалась — в легилеменции и окклюменции Малфой всегда был сильнее Грейнджер (конечно, она компенсировала это превосходством в трансфигурации, но, ради Мерлина, каким образом это сейчас могло ей помочь?).

— Дать тебе отвар мяты? — не унимался заботливый супруг, одним только звуком своего голоса вызывая у Гермионы приступы неконтролируемого бешенства. — Или вызвать колдомедика? А, может, лучше Снейпа? Герм, да посмотри же ты на меня!

Видимо, Малфой понял, что Грейнджер сейчас немного невменяема, и действовать ему придется самому, потому что, прекратив задавать бесполезные вопросы, Драко одним сильным и бережным движением перевернул Гермиону на спину. «Только не смотреть на него, только не смотреть!» — приказала она самой себе и сделала попытку натянуть одеяло до самой макушки.

— Тебе так плохо, что ты не можешь на меня смотреть? — встревожено спросил Драко, прочитавший все-таки мысли своей жены. — Мерлин, да у тебя сотрясение мозга! Я сейчас же пошлю сову в Мунго!

При упоминании о Мунго желудок Гермионы скрутило спазмом, и он (желудок, а не спазм, разумеется) сделал попытку вновь подняться к ее горлу. Гермиона немедленно открыла глаза и резким движением села на постели. Глубоко-глубоко подышала носом. Часто-часто подышала ртом. Прислушалась к себе. Посмотрела на взирающего с недоумением на все ее манипуляции взволнованного Малфоя, готового (она знала это твердо) собственноручно отнести жену в этот чертов Мунго, ни разу не пожаловавшись на неудобства, и тяжело вздохнула:

— Не надо сову. И колдомедиков не надо. Нет у меня никакого сотрясения мозга.

— А что есть? — внезапно севшим голосом спросил Драко и побледнел Гермионе под стать.

— Ребенок, — через силу выдавила Гермиона. — Или, может быть, целых двое. Ты ведь всегда хотел близнецов. Ты рад?

— А ты? — спросил Малфой напряженно. — Ты рада?

Конечно, Гермиона могла бы сказать, что она рада просто до безумия — так рада, что именно от радости и потеряла сознание, и вообще она очень давно хотела ребенка, а теперь ее мечта сбылась, но в том-то все и дело, что ничего подобного она сказать не могла, и поэтому просто сидела напротив побледневшего Драко и прикусывала себе губы до крови. До сегодняшнего утра Гермиона очень любила Малфоя-младшего. И хотела, чтобы он был счастлив. Сама она после того, как Драко преодолел свой поствоенный синдром и перестал испытывать чувство вины за преступление, которого не совершал, ощущала себя до неприличия счастливой, что бы ни происходило в ее жизни.

Она была совершенно счастлива, когда Драко вновь стал смотреть ей в глаза, и разговаривать с ней, и подолгу сидеть в кофейной гостиной, держа свою возлюбленную за руку... Она испытывала настоящее счастье всякий раз, как Малфой это делал — брал ее за руку, держал ее ладони в своих, нежно прикасался к пальчикам — Гермиона подозревала, что он просто неравнодушен к этой части ее тела (и была при этом недалека от истины!)… Она таяла от счастья, когда Драко смеялся, откидывая назад голову с длинными блестящими волосами и сверкая белозубой улыбкой, открыто и искренне как ребенок. Прошло немало времени после войны, пока он начал так смеяться, поверив, наконец, что теперь ни ему, ни его близким ничего больше по-настоящему не угрожает, пока ему не перестали сниться ночами кошмары, и бесконечные пьянки с «Мерлиновыми Детьми» окончательно остались в прошлом (Раз в неделю, Герми — всего лишь один раз в неделю, это не считается алкоголизмом ни в магическом, ни в магловском мире, да?)...

Она просто парила в облаках, когда однажды Малфой опустился перед ней на одно колено и произнес торжественным тоном старинную малфоевскую формулу предложения руки и сердца: «Гермиона Джин Грейнджер, согласна ли ты стать моей супругой перед лицом магии, людей и закона?» Гермиона сдерживала счастливые слезы в тот миг, когда он надевал ей на палец фамильный платиновый перстень, изрезанный древними рунами и усыпанный изумрудами величиной с рябиновые ягоды. И она плакала от счастья, не таясь, в тот день, когда Дамблдор официально объявил их мужем и женой на самой невероятной, самой красивой и самой необычной из всех свадеб, которые проходили когда-нибудь в волшебном мире — свадьбе Гарри Поттера и Джинни Уизли, Драко Малфоя и Гермионы Грейнджер, Рона Уизли и Луны Лавгуд (идея устроить тройную свадьбу в один день принадлежала Луне, и весь магический мир был искренне ей за эту идею благодарен, хотя при воспоминании о мальчишнике, предшествующем церемонии тройного бракосочетания, у хозяина «Кабаньей головы» до сих пор временами случался нервный тик).

Другими словами, Гермиона Грейнджер-Малфой была счастлива в браке, и ей искренне хотелось верить, что и муж ее, Драко Малфой-младший, может сказать о своем браке то же самое, что и она. Но на самом деле это было не совсем так. Гермионе в их семейной жизни хватало всего — любви, общения, секса, внимания, уважения, заботы, даже скандалов (разве можно представить себе жизнь семейной пары без скандалов, особенно если это пара Малфой-Грейнджер?). Драко же не хватало одного — детей. Он был просто одержим идеей стать отцом, и это был тот вопрос, мнения по которому у супругов диаметрально расходились. Если бы рождение ребенка зависело от одного Драко, он обзавелся бы потомством немедленно после свадьбы. И поэтому он сидел сейчас напротив своей жены с таким выражением лица (ожидание, сомнение, мольба?!), что Гермионе немедленно захотелось его ударить. «О, Мерлин! Неужели беременность настолько меняет характер?» — мысленно простонала гриффиндорка, не находя в себе сил произнести вслух хоть что-нибудь вразумительное.

— Понятно, — нарушил, наконец, молчание Драко, не дождавшись никакого ответа от своей жены.

— Что тебе понятно? — хотела спросить Гермиона мягко, но получилось нервно и как-то… взвинчено, что ли.

— Мне понятно, что ты не рада, — констатировал Малфой вполне очевидный факт, хотя раньше подобная страсть водилась разве что за Роном и Гарри, но никак не за Драко.

— Мы сто раз говорили с тобой об этом! — вспыхнула Гермиона. — Я сто раз просила тебя подождать!

— Я ждал! — воскликнул Малфой и отодвинулся. — Я очень терпеливо ждал, Герми! Ждал, пока ты защитишь диссертацию, пока вы с Северусом закончите работу над Универсальным Излечивающим Зельем и еще над полусотней других зелий! Ждал, пока ты напишешь все свои статьи, и эссе, и трактаты, и что ты там еще пишешь, Герми?

— Учебники, — хмуро подсказала Гермиона.

— Вот-вот, учебники! — подхватил Драко, поднялся с постели и прошелся по спальне, утопая босыми ногами в мягком ворсе ковра. На нем были шелковые пижамные штаны черного цвета и пижамная куртка с вышитым на спине драконом — подарок Гарри, привезенный из Китая с международного чемпионата по квиддичу. Штаны были длинными ровно настолько, чтобы скрывать худые малфоевские щиколотки, но оставлять открытыми изящные узкие ступни, и Гермиона смотрела на эти аристократические ступни, чтобы не смотреть Малфою в глаза.

— Я ждал, когда у Гарри родился Джеймс, а у Рона — Рози, хотя мы ведь все хотели, вспомни, чтобы наши дети пошли в Хогвартс в один год! Я ждал, пока все наши друзья станут родителями — ты только подумай, Герми! — у Билла и Флер есть дочка, у Снейпа с Тонкс двое мальчишек, у Фреда и Анджелины сын, и даже у Невилла и Ханны есть ребенок! Алисия и Джордж ожидают близнецов, и, между прочим, Гарри мне вчера сказал, что они ждут второго, уже второго, Герми, представляешь! И не надо мне говорить о Чарли, потому что он до сих пор не женат, и это только его выбор! Но у всех остальных наших друзей уже есть дети или вот-вот появятся, а я все ждал, и ждал, и ждал!

Драко вдруг оборвал сам себя, одним прыжком подлетел к Гермионе и схватил ее за руки.

— Ну, неужели ты совсем-совсем не рада, ни капельки? — Малфой, у которого в глазах столько отчаяния и нежности и чего-то еще, чему сразу и не подберешь названия — это не совсем Малфой, и Гермиона даже зажмурилась, чтобы не видеть Драко таким.

— Я не знаю, — выдавила она растерянно, не открывая глаз. — Я не знаю…

— Не знаешь чего? — очень мягко спросил Драко, придвигаясь к ней ближе и не отпуская ее рук. — Не знаешь, рада ты или нет? Это бывает, Герми, это пройдет…

— Я не знаю, как это могло получиться! — выпалила Гермиона, распахивая глаза и глядя на Малфоя с настоящей злостью. — Как это могло получиться, если я регулярно пила Зелье Секса-Без-Последствий, над усовершенствованием формулы которого я сама же и работала! Оно дает стопроцентную гарантию! И как, скажи на милость, Драко Малфой, это могло случиться со мной именно сейчас, когда мне нужно работать над новым проектом!

Малфой несколько секунд ошеломленно молчал и пытался свыкнуться с мыслью, что его горячо любимая жена не только не рада своей так долго ожидаемой (им самим) беременности, но еще и откровенно на него злится!

— То есть ты хочешь сказать, — медленно и спокойно, контролируя не только свой голос, но и каждый мускул на лице (только предательская жилка на виске все билась и билась, как Драко не старался с ней что-нибудь сделать), произнес Малфой, — что ты не рада?

— Нет! — заорала Грейнджер-Малфой с неожиданной для самой себя яростью. — Я не рада! Я не хочу…

Внезапным поцелуем Драко закрыл Гермионе рот как раз в тот момент, когда она собиралась произнести страшное: «Я не хочу этого ребенка».

— Тш-ш, — сказал Драко и нежно погладил свою любимую глупенькую жену (да-да, глупенькую, несмотря на ученую степень и международное признание в качестве одного из лучших Зельеваров Европы) по щеке. — Тш-ш, Гермиона, не произноси вслух того, о чем потом пожалеешь. И думать об этом тоже не смей, хорошо? Это просто гормональная нестабильность, у беременных это бывает. Ничего страшного ведь не случилось, дорогая, беременность — это не конец света.

Гермионе захотелось укусить своего все-знающего-о-беременных-женщинах мужа, но она сдержалась неимоверным усилием воли.

— Драко, — зашипела она и стала вырываться из объятий Малфоя. — Я еще раз повторяю — я не представляю, как это могло произойти! Если в моей формуле ошибка… Но в ней не может быть ошибки, потому что зелье прошло клинические испытания, и, в конце концов, я пью его уже три года!

— Значит, твой организм просто привык к нему, любимая, — терпеливо, словно несмышленому ребенку, объяснил Малфой. — Такое бывает…

— У нас не бывает! — отрезала Гермиона и вдруг перестала вырываться и подняла на Драко глаза, полные страха и отчаяния. — Драко, что теперь будет, а? Мне так страшно…

Малфой мысленно пожелал себе терпения, предварительно закрыв разум от Гермионы, и звонко чмокнул ее в нос:

— Все будет просто отлично, любимая. Ты со всем справишься, ведь ты же Грейнджер, а разве есть что-то такое, с чем Грейнджер когда-нибудь не могла справиться? Я буду всегда с тобой рядом…

— Не будешь, — капризно надула губки Гермиона и ужаснулась самой себе — это она сейчас говорит таким тоном? И складывает губки таким манерным бантиком?

— Ты все время занимаешься своими драконами, а если не драконами, то алмазами, а если не алмазами, то артефактами, а если не артефактами, то недвижимостью, а если…

— Герми! Но ты ведь тоже все время чем-нибудь занимаешься, и я нисколько не возражаю, хотя, в принципе, жена Малфоя могла бы и не работать…

— Что? — грозно сдвинула брови жена Малфоя.

— Так много, — продолжил Драко и еще раз поцеловал Гермиону в нос. — Гермиона, я понимаю, что ты, может быть, не совсем готова к этому и…

— Не совсем — это мягко сказано! — фыркнула Гермиона, с облегчением ощущая, что беспричинная ярость покидает ее. — Я планировала ребенка года через два-три, Драко, и мы с тобой сто раз говорили об этом!

— Года через два-три мы все также продолжали бы с тобой об этом говорить, Герми, говорить и только. Ты никогда не была бы готова к этому, всегда нашла бы тысячу причин — новый проект, новая книга, новое зелье…

— Но беременность — это ужасно! Перепады настроения, гормональная перестройка организма, я стану раздражительной, плаксивой, капризной, буду есть то соленые огурцы, то редиску с медом, и я стану толстой, Драко! Мерлин мой, я стану толстой, и ты меня разлюбишь!

Малфой прикусил губу, чтобы не расхохотаться, и с самым серьезным видом продолжил успокаивать свою жену:

— Герми, любимая, если я выжил после отцовского проклятия и тетушкиных Круциатусов, я смогу как-нибудь пережить и перепады твоего настроения.

— А если я не похудею после родов? Беременным женщинам, Драко, далеко не всегда удается сбросить вес и прийти в норму…

— О, да! — покладисто согласился Драко. — Не всегда, не всем и не везде, безусловно. Если только эти самые беременные женщины не обладают магическими способностями. Ты же ведьма, любимая — стоит ли огорчаться из-за такой легко исправляемой Заклинанием Коррекции ерунды, как лишние килограммы или растяжки на коже?

— Растяжки! — ухватилась за новую мысль Гермиона. — Как я могла о них забыть! С ними ты точно меня разлюбишь.

«Ты Малфой, — напомнил Драко сам себе. — Ты Малфой, а Малфои всегда отличались повышенной терпеливостью. А если и нет, значит, ты станешь первым Малфоем, который этой самой терпеливостью будет отличаться».

— Герми, — с улыбкой произнес он вслух. — Разве Гарри перестал любить Джинни? Или Рон — Луну? О профессоре Снейпе я вообще молчу, по-моему, если бы он мог, то носил бы Тонкс исключительно на руках. Но Снейп — это клинический случай, ты же понимаешь. Впервые стать отцом на четвертом десятке — испытание, непростое даже для закаленной нервной системы двойного шпиона. И, любимая, вот что я хочу тебе сказать…

В малфоевском голосе появились неприкрытые стальные нотки, а взгляд словно заледенел, и под этим взглядом Гермиона как-то присмирела и затихла.

— Вот что я хочу тебе сказать, любимая, — продолжал Драко, не отводя взгляда от Гермионы, — я очень рад за Снейпа, но уподобляться профессору не намерен. Отцом я собираюсь стать сейчас, а не в сорок лет!

— Снейпу было тридцать девять, когда у них с Тонкс родился Тедди, — слабо пискнула Гермиона, понимая, впрочем, что вряд ли подобная мелочь может служить достаточным аргументом для Малфоя, олицетворяющего сейчас всю фамильную холодность и непреклонность.

— В тридцать девять, дорогая, я хотел бы уже отправлять ребенка в Хогвартс. Младшего ребенка, я имею в виду, Гермиона, младшего.

— О! — примирительно сказала Гермиона. — Ну… я ведь, в общем-то, тоже… А моя работа? — вскинулась вдруг она, прибегая к последней, спасительной отговорке.

— Никто не посягает на твою работу, — пожал плечами Драко и немного расслабился. — Просто сделаешь небольшой перерыв в том, что касается практической части — Снейп не будет возражать, вот увидишь. Ну, а теорией можно заниматься и будучи беременной — сиди себе, сочиняй свои многомильные эссе на радость поклонникам твоего зельеварного таланта.

Гермиона задумалась, прислушиваясь к своим ощущениям. Глухая ярость на Драко и весь окружающий мир улетучилась, раздражение прошло и даже тошнота, похоже, отступила. Может быть, Драко прав, и беременность — действительно не конец света?

— Драко, — тихо-тихо, отведя от мужа глаза и словно боясь вспугнуть то новое чувство, которое рождалось в ней сейчас, сказала Гермиона. — Драко, а ты уверен, что я буду хорошей матерью?

Малфой молчал, лишь рассеянно поглаживал ее по плечу. Может быть, Гермиона говорит слишком тихо?

— Я говорю, что я все-таки не уверена, Драко, — произнесла она, поднимая голову, чтобы встретиться с ним взглядом, и осеклась. Лицо у Малфоя было странное — на губах застыла улыбка, а в глазах притаилась тоска. Он смотрел не на жену, а куда-то прямо перед собой, в пространство, и что он там видел, оставалось загадкой. Но, судя по тому, как кривились его тонкие губы, и не утихала бьющаяся жилка на виске, вряд ли это «что-то» радовало малфоевский глаз и успокаивало малфоевскую душу.

— Драко! — почти закричала Гермиона и рванулась в его руках, чтобы… Чтобы — что? Поцеловать? Оттолкнуть? Прижать к себе? Заставить повернуть голову? Да что угодно, лишь бы он не сидел с таким лицом, глядя больными глазами в пространство.

— Не надо, Герми, — тихо попросил Малфой, и Гермиона испуганно замерла. — Ты права — глупая это была идея — дать тебе выпить Зелье Ложной Беременности. Это ничему не поможет. Если ты не хочешь детей, ну каким зельем это можно исправить? Просто у меня не осталось никаких аргументов, никаких слов, и я подумал — если ты решишь, что ты уже беременна, ты не станешь сопротивляться, и… В общем, прости меня, если можешь. А если нет…

Драко разжал объятия, и девушке моментально стало холодно. Он встал с кровати и медленно пошел к огромному, во всю стену, окну, выходящему на террасу. Гермиона смотрела, как он открывает окно и выходит. «Босиком, а там пол каменный», — машинально подумала она, и вдруг поняла, что именно сказал ей Драко. На мгновение задохнувшись от возмущения, Гермиона неимоверным усилием воли заставила себя не бросить в спину Малфою какое-нибудь изощренное проклятие, а потом спрятала горевшее лицо в ладонях и посидела так несколько минут, о чем-то размышляя. После чего встала, накинула на плечи халат и решительным шагом направилась к террасе. Правда, по пути она вынуждена была остановиться, так как в одном из кресел, расставленных по спальне в живописном дизайнерском беспорядке, обнаружился профессор Снейп в магловских джинсах и белоснежном пуловере с закатанными по локоть рукавами.

— Что Вы намерены делать, позвольте полюбопытствовать? — спокойно поинтересовался профессор Зельеварения, компаньон и просто близкий друг Гермионы Грейнджер (которая вот уже три года была не просто Грейнджер, а Грейнджер-Малфой).

— Сбросить Драко с балкона и последовать за ним, — невозмутимо ответила Гермиона.

— Весьма разумно, — поцокал языком Снейп. — Пожалуй, наилучшее решение в Вашей ситуации.

— Рада, что Вы поддерживаете меня, Северус! — просияла ослепительной улыбкой Гермиона. Рон говорил, что когда она так улыбается, ему хочется стать улиткой, которая никогда-никогда не выползает из своего домика.

— Это Вы снабдили Драко зельем, Северус? — грозно вопросила Гермиона, наступая на профессора и уперев руки в бока.

— Как Вы могли так поступить со мной?

— Как в Вашу голову вообще могла прийти такая мысль?

— И какого Мордреда, наконец, Вы осмелились вмешиваться в чужую личную жизнь?!

— Спокойно, Гермиона! — выбросил вперед раскрытые ладони Снейп, словно надеясь отгородиться ими от рассерженной девушки.

— Во-первых, зелье абсолютно безопасно, и Вам это прекрасно известно. Во-вторых, действие его весьма кратковременно и не имеет никаких побочных эффектов — и об этом Вам тоже прекрасно известно. А в-третьих, Грейнджер! — рявкнул Снейп, поднимаясь с кресла. — Я — Ваша галлюцинация, так что не перекладывайте на меня решение своих собственных проблем!

С этими словами профессор растаял в воздухе, заставив Гермиону пробормотать растерянно: «А говорил, что ангел-хранитель…», прежде чем вновь продолжить путь к выходу на террасу.

Драко курил, облокотившись о каменные перила. Пепел он не стряхивал, а уничтожал прямо в воздухе невербальным заклинанием. «Пижон», — подумала Гермиона с теплотой и встала рядом с мужем. С террасы открывался великолепный вид на роскошный малфоевский парк, и некоторое время чета Малфоев молча стояла рядом, как много раз до этого, наслаждаясь пейзажем и прохладой весеннего утра.

— Имей в виду, Грейнджер, — произнес вдруг Драко твердым голосом. — О разводе и речи быть не может. Я тебя люблю и никогда не оставлю, даже если ты и не собираешься рожать детей.

— Разве не в обычаях чистокровных разводиться с женой, если она не может или не хочет иметь детей? — невинным тоном поинтересовалась Гермиона, зябко кутаясь в халат, и почувствовала вдруг мгновенно окутавшее ее тепло — Драко наложил на нее Согревающие Чары, даже не оборачиваясь, и от этого ей стало почему-то невероятно весело, хотя подразумевалось, что она должна быть очень, очень сердитой — ведь он обманул ее, так?

— Я наплевал на все обычаи чистокровных еще в ноябре 96-го, когда выбрал тебя, так что даже не надейся. Или… — голос Малфоя не дрогнул, дрогнула только сигарета в руке. — Или ты не хочешь детей именно от меня? Тогда, конечно, другое дело, тогда я дам тебе развод в любую минуту, когда ты потребуешь…

— Хватит нести чушь! — мягко сказала Гермиона и, улучив момент, вынула недокуренную сигарету из пальцев Драко. — Почему, когда дело доходит до действительно важных событий в нашей жизни, ты сразу начинаешь говорить ерунду и делать глупости?

— Ты не сердишься из-за зелья? — неверящим голосом спросил Малфой.

— Сержусь, конечно, — вздохнула Гермиона и уничтожила окурок невербальным. — Наверное, мне следовало бы сбросить тебя с балкона, как я пообещала только что Снейпу, но, видишь ли, я не хочу оставлять без отца наших будущих малышей, и, милый, не кури больше при мне, беременным это вредно.

— Пообещала только что Снейпу? — нахмурился Драко и вдруг заморгал часто-часто, становясь похожим на Рона.

— Гермиона, ты плохо меня поняла? — выдавил он через силу. — Я дал тебе Зелье Ложной Беременности, вчера за ужином… ты не беременна по-настоящему!

— Угу, — покладисто кивнула миссис Малфой. — Я все поняла. Ты налил мне зелье в яблочный сок — он лучше всего маскирует кисловатый привкус. Но, милый, уже пять лет я — правая рука самого великого и ужасного Снейпа. Неужели ты думаешь, профессор держит меня только из-за моих прошлых боевых заслуг и дружбы с Гарри Поттером? Я узнала запах, не выпив и глоточка, и…

— Ты пила сок! Я сам видел! — воскликнул Драко.

— И нейтрализовала действие зелья, прежде чем поднести бокал к губам, — как ни в чем не бывало, закончила свою речь Гермиона и, привстав на цыпочки, поцеловала своего растерянного мужа в кончик холодного малфоевского носа.

— Ты наложишь на меня Риктусемпру? — как-то обреченно поинтересовался Драко. — Или заставишь самому принять зелье?

— Следовало бы! — рассмеялась Гермиона. — Но, знаешь, я сама тебя спровоцировала — слишком долго не могла решиться. Почему-то я думала, что еще рано, что с детьми нужно подождать, что мы с тобой еще не готовы к такому ответственному шагу, и, в общем, теперь, когда это, наконец, случилось, мне кажется, что так и должно было быть!

Драко Малфой внимательно посмотрел на свою сияющую жену и не смог отказать себе в удовольствии — взял-таки ее ладошки обеими руками и поднес их к своим губам. А потом выпрямился и снова внимательно на нее посмотрел:

— Гермиона, что ты имеешь в виду, когда говоришь «это, наконец, случилось»?

— Я имею в виду, Драко, что мы с тобой будем родителями, — улыбаясь, выдохнула Гермиона. — Я бросила пить свое зелье пару месяцев назад — и вот он, результат! Прости, что не сказала тебе сразу — но я хотела сделать тебе сюрприз, ты ведь рад, милый? И наши мальчики — потому что, любимый, я с первой минуты знаю, что их двое, и это мальчики — отправятся в Хогвартс если не со старшим, то с младшим ребенком Гарри и Джинни, как мы и мечтали. И вместе с детьми Джорджа и Алисии — все, как ты и хотел!

— А что это было? — тихо спросил Драко. — Я имею в виду, двадцать минут назад — твоя тошнота и плохое настроение и…

— Ну, должна же я была убедить тебя в том, что выпила твое зелье, и оно действует именно так, как ему и положено, — легкомысленно пожала плечами невозможная Грейнджер, и Драко почувствовал, что ему впервые становится страшно при мысли о том, что вот уже три года она не просто Грейнджер, а и Малфой тоже.

— Правда, тошнота была настоящей, — помрачнела Гермиона. — Надо заняться разработкой усовершенствованного Антитоксикозного Зелья — старое, судя по всему, малоэффективно. Но если увеличить концентрацию экстракта мелиссы и огуречной травы… — забормотала она, с сосредоточенным видом оглядываясь по сторонам в поисках пера и пергамента.

— Стоп, Грейнджер, — прошептал Малфой, когда жена посмотрела на него знаменитым грейнджеровским взглядом «Я работаю, и пусть весь мир подождет!»

— Стоп! — повторил Малфой и нервно сглотнул. — Ты только что сообщила мне, что беременна, и что точно знаешь, что у нас будут близнецы — кстати, давно ты это знаешь?

— Пять недель, — мягко усмехнулась Гермиона, на глазах изумленного Драко превращаясь из знаменитого Зельевара в будущую маму. — С первой минуты беременности. Я же все-таки ведьма, Драко, пусть и маглорожденная.

Пропустив последнюю реплику мимо ушей, Драко Малфой собирался возмутиться — он имел на это полное право, ведь его собственная жена скрывала от него такое важное известие целых пять недель — немыслимо огромный срок, правда? Но вместо этого он еще крепче сжал ее маленькие ручки и сказал, изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал спокойно, как и полагается настоящему Малфою — лорду, герою войны и отцу семейства (потому что одна Грейнджер — это семья, а Грейнджер и двое малфоевских детей у нее в животе — это уже целое семейство):

— Герми, ты сказала, что все так, как я и хотел. Я действительно очень хотел ребенка, просто до безумия, и сейчас я… Да мне просто хочется летать от радости! Но ты не сказала мне самого главного — что чувствуешь ты, Гермиона?

С минуту Гермиона Грейнджер-Малфой молча смотрела на своего мужа, Драко Малфоя, и думала о том, что было бы очень-очень неплохо, если бы их сыновья были похожи на него — ведь у нее самый красивый муж на свете — а потом произнесла всего три слова, от которых лорду и отцу семейства захотелось немедленно подпрыгнуть и заорать на весь Малфой-мэнор, потому что эти три слова были:

— Я счастлива, любимый.

— По воскресеньям Вы всегда счастливы, Гермиона, сколько я Вас помню, — отозвался из-за спины Малфоя профессор Снейп, устраиваясь удобнее на перилах и легкомысленно, словно мальчишка, болтая в воздухе ногами. Но Гермиона только отмахнулась от назойливого то ли ангела-хранителя, то ли галлюцинации — на большее у нее не оставалось времени, потому что именно в этот самый момент Драко поцеловал ее, а потом подхватил на руки и понес в спальню.

— Беременным секс особенно приятен во втором триместре! — услышала Гермиона с балкона и, не глядя, послала невербальное Силенцио в сторону террасы, предварительно закрыв свое сознание от Драко.

… Много позже, в Брюсселе, на Международном Конгрессе Зельеваров, знаменитой Гермионе Грейнджер-Малфой — автору уникального Зелья-Беременности-Без-Токсикоза — зададут вопрос: «Скажите, почему Вы занялись именно этой разработкой?», и ни минуты не колеблясь, она ответит: «Потому что, прежде всего я женщина, но спасибо Мерлину, что я еще и Зельевар», — и нежным движением опустит руку на свой округлый животик, в котором как раз напомнит о себе их с Драко третий ребенок — конечно же, девочка, как они и мечтали…

(1) — название песни и одноименного альбома честно боготворимого автором БГ — Бориса Борисовича Гребенщикова.

The End & To Be Continued