Городские легенды: Спящая пропасть (джен)

Когда я открыл глаза, вокруг уже находились люди. Я слышал их голоса, но лиц почти не видел. Яркий свет мешал сфокусироваться. Кто-то плакал. "Женщина, — подумал я тогда, — наверное, мать". Чьи-то крепкие руки схватили моё хрупкое тело, и всё поплыло. Я очнулся и наконец сумел связно мыслить только в больничной палате, подключённый к десятку аппаратов жизнеобеспечения. Одни за меня дышали, другие кормили. За дверью в коридоре слышались голоса.

— Ещё немного, и он бы умер. Состояние соматического сна, в которое погружается тело при сеансе, не способно надолго сохранять жизнь. Оно ещё полностью не изучено... — скорее всего, это врач. — Не знаю, как ему удалось выбраться оттуда, так везёт немногим.

— Неужели были другие случаи? — голос отца.

— Как это ни страшно, но да. Говорят, так сейчас модно...

— Какой ужас... — снова мать.

Дверь комнаты тихо отворилась, и в палату вошёл отец. Я лежал на кровати, не имея возможности шевелиться. Заговорил он не сразу, долго смотрел в пол.

— Зачем ты сделал это?

— Из-за Неё... — я отвёл глаза, стараясь не видеть лица родного человека, человека, который мне доверял...

— Глупо... — отец ушел спустя минуту.

Мать не заходила ко мне вообще, каждый раз оставаясь в коридоре. Она обозлилась больше всех, и я не мог винить её в этом...

Я вспомнил всё, что произошло со мной за последний год. И первой моей мыслью стала месть! Каждый раз, просыпаясь по ночам и пялясь в потолок, я думал только о мести. Представлял, как вернусь в Терру и уничтожу всех тех, из-за кого всё это произошло. Так продолжалось две недели, но по их прошествии пыл мой начал постепенно спадать. Я вспомнил слова Зевса. Он говорил мне не винить никого в том, что получилось, и со временем я понял, насколько он был прав. Только мы сами отвечаем за свои поступки, и никто иной. Через месяц половину аппаратов, поддерживающих мне жизнь, убрали. Я смог самостоятельно дышать и даже двигать руками. Родители приезжали каждый день, но разговор с отцом никогда не складывался, а если и складывался, то ненадолго. Я всё ещё чувствовал себя виноватым перед ними. Через два месяца мне уже давали непереработанную пищу. Теперь я мог есть, не опасаясь заворота кишок и рвотного эффекта. Однажды я откинул одеяло и увидел своё тело. Когда-то я видел фотографии, людей попадавших в концлагеря во вторую мировую войну — разницы никакой. Врач сказал, что когда я поступил к ним, весил меньше сорока килограммов. Я действительно спасся только чудом...

Прошло два месяца, и наступил день выписки. К тому времени мне удалось набрать пятьдесят пять килограммов и уже двигаться самостоятельно. Отец приехал на машине.

Почти всю дорогу мы не говорили, погрузив немногочисленные вещи на заднее сиденье автомобиля. На улице шёл мелкий холодный дождь. Был конец октября. Уже голые ветки деревьев уныло раскачивались под порывами ветра. В выходной в городе оказалось немноголюдно, дорога пустынна.

— Мать испекла пирог, — отец вдруг разрушил тишину, он даже музыку не стал включать. — Твой любимый, помнишь?

— Конечно,— мы улыбнулись друг другу.— Стой, притормози!

Моё внимание привлёк гигантский плакат, стоящий на опорах у самой дороги. Он возвышался метров на десять, привлекая людей яркой раскраской. Отец остановил машину, прижав ее к тротуару. Я резко распахнул дверь и вышел под неожиданно усилившийся дождь.

Словно во сне, сделал несколько шагов в сторону плаката и сжал кулаки.

"ТЕРРА — НОВОЕ СЛОВО В МИРЕ ПЕРЕДАЧИ, ПОИСКА И ХРАНЕНИЯ ИНФОРМАЦИИ!

ТЕПЕРЬ В НЕЙ МОЖНО НЕ ТОЛЬКО РАБОТАТЬ, НО И ЖИТЬ!

НЕ РАЗМЕНИВАЙСЯ ПО МЕЛОЧАМ, ВЫБИРАЙ ИНТЕРНЕТ С УМОМ!"

Так гласила надпись на плакате. Счастливое лицо пользователя, вытянувшего большой палец, и его довольная улыбка предполагала разработчиками рекламы заманивание наибольшего числа потенциальных пользователей, но во мне всё это вызвало лишь тошноту. Я не чувствовал злобы. Далее на синем фоне изобразили некоторые места Терры, из которых без труда узнавались мост Брауэр, аллея Сокола, станция трассмобилей и, конечно, цитадель Архитекторов, окрещённая в Терре "Клыком", за характерное сходство. На моё плечо легла рука отца.

— Поедем, нечего под дождём мокнуть...

Я вернулся домой впервые за этот год. Почувствовал родные запахи, ноги подкосились. Я прошёл в зал. Здесь ничего не изменилось, но мои чувства обострились, и всё казалось в диковинку. Отец шёл сзади, неся вещи. Я вернулся в прихожую и принял от него поклажу. Мать находилась на кухне всё это время, не издав ни звука. Когда мы покончили с вещами, настал самый сложный момент. Я появился на кухне и встал в проёме. Мать кинула на меня взгляд и побледнела. Она села на стул в углу и отвернулась.

— Привет, — севшим голосом произнёс я.

Мать не ответила, лишь закрыла лицо руками. Она плакала. Я приблизился к ней и захотел обнять.

— Целый год! — вдруг яростно закричала она сквозь слёзы.

Я остановился у стола и присел на его край, опустив глаза в пол. Отец стоял у двери и так же молчал.

— Целый год, каждый день мы с отцом вставали утром и проверяли твой пульс, жив ты или нет? Ты умирал у нас на глазах, сам, по доброй воле! Ты хоть понимаешь, что это такое — видеть, как твой ребёнок умирает? Что ты молчишь?

Я не мог найти слов, все они имели слишком низкую цену.

Несмотря ни на что, ужин удался на славу. Ещё никогда мне не приходилось с таким аппетитом есть то, на что раньше смотрел сквозь пальцы. Как ни крути, но Терра изменила меня. Я вошёл в свою комнату поздно вечером, утомившись слушать хронику новостей, произошедших за год моего отсутствия, и уже порядком устал. Все вещи лежали на своих местах, кровать аккуратно заправлена. Бардак творился только на моём столе, за которым я просидел весь этот год. Интерактивный шлем валялся на полу рядом с кроватью. Весь в трещинах и сколах. Видимо, кто-то из родных в сердцах несколько раз пнул этого паука, когда он, наконец, освободил мою голову. Иначе нельзя, последствия грубого снятия шлема во время сеанса грозило непредсказуемыми эффектами, вплоть до остановки сердца. Я действительно не мог представить, как родители жили всё это время...

Я сел на стул, придвинулся к столу и включил лампу. Итак, я Сергей Вересов, обычный парень, живущий в обычном доме обычного города. И ничего особенного... Мой компьютер оказался выключенным, экран разбитым, видимо, опять постарались свои. На самом краю рабочего места лежало письмо. Я совершил эту глупость только из-за него. Тут же рядом стояла нераспакованная баночка со снотворным. Мой выбор тогда был невелик... Это письмо, написанное Её рукой, оказалось последним. Я ещё раз прочитал два абзаца скупого текста:

"Серёжа, прости меня, но так больше жить невозможно, я люблю тебя, и ещё раз люблю, но пойми, мы далеко друг от друга. Ты не можешь приехать в Москву, а я не хочу возвращаться, мне не хочется мучить ни тебя, ни себя. Найди себе подходящую девушку и полюби её, как меня. Прости, если сможешь, и не волнуйся за меня; я как-нибудь проживу, тут не так плохо, как казалось, хоть и одиноко без тебя. Будь счастлив и любим... Вечно твоя Лера".

Я положил листок на место.

— Мы ей писали, звонили, — голос отца заставил меня вздрогнуть, он вошел в комнату бесшумно, прикрыл за собой дверь. — Всё бесполезно, она и слушать не хотела, всё говорила: это его выбор...

— Где она сейчас? — наверное, я не желал знать этого, но язык повернулся спросить сам собой.

— В Москве, работает. Через месяц после того, как ты... ушел, вышла замуж за какого-то толстосума, — отец сел на кровать, тяжело вздохнув. — Ты не волнуйся, жизнь, она наладится...

— Уже наладилась! — я хмуро посмотрел на монитор компьютера. — Зачем разбили?

— Это мать... Сам подумай, после такого... — отец подобрал с пола громоздкий шлем и задумчиво повертел в руках. — Странная модель, не такая, как обычно; как нам сказали, специально для самоубийств. Сын, мы с матерью не будем спрашивать, как тебе там было, но что ты будешь с этим делать теперь?

— Я должен туда вернуться, — я снова взял письмо, усмехнулся, мельком перечитав содержимое. Смяв его, выкинул в корзину под столом. Через секунду туда же полетело и снотворное. Отец с удивлением смотрел на меня.

— Ты это серьёзно?

— Да, мне нужен компьютер и новый шлем, — я повернулся к нему и добавил с улыбкой. — Ну, если что, хоть шлем можно будет сорвать!

Он встал, косясь на меня, как на сумасшедшего.

— У матери будет удар...

— Я знаю, что делаю, и не волнуйтесь так, — я встал, и мы вышли из комнаты.

Впереди оставалось много работы, а самое главное — долг, который нужно вернуть.