Никогда не звучавшее имя (гет)

Ещё через полпакши мы выехали из Кампильи в Хастинапур. Пандавы больше не скрывались и не шли пешком, а путешествовали как пристало царским сыновьям. Арджуна держался где-то далеко впереди, в голове поезда, и мне не удавалось увидеть его ни на поворотах, ни на остановках.

В первый раз попав на улицы столицы Куру, я поняла, почему мысль о моём браке с Юдхиштхирой, вторым здешним наследником, так стремительно привилась в уме моего отца. Стены, крыши, окна, стропила, террасы, колонны, лесенки и уступы, скромные белёные и зажиточные, покрашенные и расписанные узорами дома уже на полпути через город начали сливаться у меня в глазах, как деревья бесконечной чащи. Этот Хастинапур был несопоставимо обширнее и богаче нашей Кампильи. Пять тысяч семейств? Десять или, только представить, даже двадцать тысяч? Число горожан, которые вышли встретить нас на широкие, прямые улицы, чисто выметенные и обрызганные душистой водой, украшенные яркими тканями и цветами, превосходило всякое воображение.

Гордясь и досадуя, я смотрела, с какой любовью чужая столица приветствует Юдхиштхиру — а ему подводили для благословения детей, словно седобородому чудотворцу из лесной обители. Я бы даже приревновала славу третьего брата к славе первого, но нет — словно на хребте вепря-вишну нас возносило над ревущим внизу океаном, такая волна шума вздымалась за нами, с отставанием, так что мы, не оглядываясь, могли угадать, насколько далеко от нас едет Арджуна. Приветствия, доставшиеся нам, превращались в лепет ручейка по сравнению с бурей восторгов, посвящённой ему, самому любимому из всех.

Я стояла на первой из колесниц, рядом с мужем, а значит, немало цветов и лепестков, славящих возгласов, благословений и просьб о благословении пришлось и на мою долю, и при этом ни одного непристойного выкрика из тех, которыми смущают молодожёнов, не слышно было и нападок на многомужество. О чём это говорило: об авторитете здешней власти или об уважении к старшему сыну их прежнего правителя Панду?

Грубоватые шуточки и подначки доставались зато ехавшему между нами и Арджуной Бхимасене, а он добродушно их отбивал. Накулу и Сахадэву далеко позади тоже осыпали цветами и похвалами — за юность, за красивые глаза и за то, что они назывались Пандавами, предположила я и промахнулась: позже мне довелось узнать, что врачебное искусство обоих близнецов, наследственное, полученное по праву рождения от небесных целителей, запомнилось в этом городе, успев спасти сколько-то жизней. Если сами способности к целительству нельзя было назвать заслугой этих близнецов, то готовность юных царских сыновей помогать простым людям, надо признать, делала мальчикам честь.

Не убирая с лица улыбку, я взглядывала на Юдхиштхиру, пытаясь распознать, как он относится к столь преждевременной, скороспелой и авансом приобретённой славе. Но нет, рядом со мной словно везли местночтимую статую с едва намеченной на губах приветливой усмешкой, такой же непроницаемой, как моя.

В конце пути нас ждал пёстро-красочный, многоярусный, сплошь покрытый резьбой и барельефами царский дворец — он показался мне бесконечным лабиринтом, полным сокровищ, который словно сами боги выстроили для того, чтобы вошедший навсегда в нём затерялся и не захотел его покинуть. Внутри мне предстояло увидеть такое изобилие и изобретательную роскошь, по сравнению с которой воспоминания о Панчале окончательно померкли и съёжились. Позолота лежала здесь повсюду, будто простые солнечные лучи, сердолик, яшма и горный хрусталь были вделаны прямо в стены, леса колонн были населены тьмочисленными изваяниями и наводнены вереницами ярко одетых слуг. Царство Куру было не самым обширным, но самым влиятельным из махаджанапад, и оно сказочно обогатилось благодаря завоеваниям последнего века, которые по очереди приумножали Шантану, Бхишма и Панду. Каждая вторая из индийских земель если не стала ещё провинцией Куру, то подчинялась Кауравам тем или иным способом, как протекторат или зависимый союзник.

Сойдя на усыпанную лепестками землю внутри изразцовой ограды, я вслух воздала должное искусству нашего суты — именно оно поразило меня больше всего в тот день:

— Я словно летела по воздуху! Даже те, кто правят чудесными ваюянами, не мчат своих повелителей по путям небес так плавно и не входят в повороты так искусно!

Вот уж меньше всего я ожидала, что этими словами собью бесстрастие с Юдхиштхиры, и моя храмовая статуя зальётся румянцем, как девица. Молодой возница, такой же темнокожий, как я, разулыбался и почтительно свёл ладони с вожжами, заранее извиняясь за возражение:

— Царевна, не моему искусству ты обязана ровным ходом колёс.

— Мне следует похвалить дороги столицы Куру? — попыталась исправиться я. — Или эта колесница особенная?

— Царевна, — с редкостным жаром ответил сута, — твой благородный супруг всегда правдив, и поэтому колесница под ним никогда не касается земли. Такое благословение дано нашему Дхармарадже!

Мне тут же захотелось наклониться и поближе осмотреть колёса, которые с виду самым обычным образом попирали пыльную убитую дорогу, но я, конечно, не могла так поступить при всех. А потом меня озарило пониманием, и я, забыв про колесницу, повернулась к Юдхиштхире — всё иное на мгновение словно отдалилось и выцвело вокруг нас.

— Всегда правдив? — переспросила я только одному слышным шёпотом. — И по ночам тоже? «Друг, посланный небесами»? «Напев и песня»? Единственная и первая?

Мои колени чуть не подломились от смущения, от смешанных чувств. Слова, которые он прикладывал ко мне как драгоценности… признания, которые можно повторить только себе, и то чуть слышно… доводы, приведённые им в самом первом разговоре… всё то, что я считала обязательной ночной данью, которую привычны выплачивать мужчины, после этого открытия представало в ином свете.

Юдхиштхира вернул мне столь же растерянный взгляд: похоже, он настолько свыкся со своей репутацией, что у него и в мыслях не было полюбопытствовать, а много ли знает о нём девушка, которую он, вопреки всему, взял в жёны. Но я-то разузнавала всё возможное и невозможное об Арджуне, не слишком интересуясь его братьями! И нельзя было остаться в одиночестве или хотя бы друг с другом наедине, впереди нас ждала долгая, многочасовая церемония.