Сучий сын (джен)

Холод пробирал до костей, высасывал тепло его тела из-под одежды, словно улитку прямиком из раковины. На ресницах и бровях оседали снежинки, а щеки краснели от колючих поцелуев мороза. Том то и дело прижимал к лицу ладони, спрятанные в полосатые варежки, чтобы хоть немного его отогреть. Ведь чем дольше он стоял на улице, тем сложнее ему было сморщить лоб, растянуть губы в широкой улыбке, да и в целом пошевелить ими. Будто его обычно живое личико превратилось в замерзшее тесто, и теперь из него нельзя было вылепить никакую эмоцию. Он лихорадочно старался зацепить свои мысли за что-то хорошее, словно карабкался по отвесной ледяной скале, но вместо ледоруба в руках была пластмассовая лопатка, и он все скатывался, срывался, падал, цеплялся когтями и вновь скатывался все ниже в пропасть. Люди живым потоком проходили мимо, спеша по своим делам, а Том все теснился к витрине магазинчика с техникой и убеждал себя, что нет ни единой причины, чтобы громко заплакать.

Еще во время прогулок с Дагом Томми понял, что ему совсем не нравится такая погода, какая стояла в этот жуткий день: в снежки не сыграть, только если швыряться друг в друга белой пылью, разлетающейся во все стороны и попадающей во что угодно, но не в противника, да и крепость никак не построить. Можно было бы притвориться зимними пиратами и не дожидаться лета и боев на палках, закопать в снегу клад и забыть о нем на неделю, а потом ходить и искать его по всей улице. Один раз они с Дугласом так и сделали с бутылкой лимонада, которую приятель стащил из дома, и в итоге получился очень сладкий пиратский лед. Однако по большей части в мороз Тому было безумно скучно. Но, к его огромной радости, весь декабрь было всего несколько таких дней, и их удавалось провести в гостях у верного друга.

Но вот прошло Рождество, распаковались подарки. Томми так сильно ликовал, когда на утро увидел в подарочной коробке ярко-красный игрушечный поезд, что не мог найти себе места. Именно о нем малыш и мечтал, стоило всего раз взглянуть на то, как состав мчался по кругу в магазине. Видимо, шпионы Санты донесли все правильно, что не могло не воодушевлять. И ведь простил старичок, не внес в черный список! Первым делом Том пригласил Дугласа и велел взять с собой игрушки. Они должны были вместе опробовать поезд на ходу. Как же уверенно несся он по рельсам и гудел так естественно, совсем как в фильмах! Томми очень надеялся, что однажды увидит настоящий поезд и посидит в длинном светлом вагоне. Что он будет долго-долго смотреть в окно, наблюдать за проносящимися мимо городами, лесами и озерами, а потом даже сразится на крыше с коварным злодеем, что захватил пассажиров и украл все их деньги и золото.

Но пока малыш мог только держать в руках фигурку полицейского и драться за него с индейцем — марионеткой жестокого Дугласа Разрушителя. В той напряженной, чуть ли не смертельной битве шериф Томас боролся отчаянно и дерзко, могучий лейтенант — его игрушечный, но очень верный подручный — ставил подножки, бил лбом в лицо и даже кусался бы, если бы только имел зубы. В один момент индеец потерял самое драгоценное — пластмассовое перо, слетевшее с его головы в пылу сражения. Это испугало Тома даже сильнее, чем если бы полицейский лишился руки, ведь индеец был игрушкой Дага. Но тот, как показалось малышу, несильно расстроился. После этого он согласился даже оставить краснолицего в тюрьме — дома у шерифа Томаса. Все равно тот был лишь пешкой. Истинный злодей поспешил скрыться, сбежать по лестнице наверх, отстреливаясь от погони из рогатки.

Много невинной крови было пролито в тот день. Забежав за угол в небольшой закуток, Том наставил пистолет на преступника, как он решил в тот момент, и не думая нажал на спусковой крючок. Увы! Еще никогда шериф не допускал роковых ошибок, но от его руки погибла самая важная и дорогая женщина в жизни — его мать.

— Томас! — воскликнула тогда нахмурившаяся мама, закрывая за собой дверь в ванную. — Я же тебе говорила, что нельзя наставлять на людей пистолет! Ну-ка опусти его!

И как бы Том не хотел в тот миг сказать ей, что слишком поздно ругаться, ведь она уже убита, пришлось послушаться и ласково улыбнуться, чтобы кусочек его радости достался и маме.

— Он не настоящий! — подбадривающе протянул малыш, надеясь этим успокоить испуганного и слегка мертвого мирного жителя. — Не бойся, мама. Пусть злодеи боятся! А ты… Ты хорошая.

Том всегда очень быстро забывал обиды и боль, особенно если их источником была мама. Он старался не дуться слишком долго, чтобы только не расстраивать ее. Клэр часто злилась на сына, но не реже, после ссор, она чувствовала себя виноватой, и Томми помнил об этом. И поэтому тогда, в рождественское утро, малыш хотел поднять ей настроение, сказав, что она хорошая, что бы ни произошло между ними вчера. Присмотревшись, Том заметил, что мама будто бы даже более мрачная, чем обычно; синяки под глазами не внушали ему ничего приятного. Неужели ссора до сих пор изъедала ее сердечко? Малыш осторожно взял маму за руку, вечно теплую, как и у него.

— Пойдем ловить злодея? Вместе.

От внезапно пришедшей в голову идеи Том даже засиял. Конечно, он подстрелил ее, но ведь Дуглас наверняка успел спрятаться в его комнате, а значит не мог этого видеть! Мама стала бы козырем в рукаве шерифа Томаса, хитрой и опасной напарницей. Он был готов даже предложить ей свой пистолет. Тогда бы она поняла, что играть в перестрелку безумно весело. Но Клэр отстранилась от малыша, легонько одернула руку.

— Извини, нет настроения, — мама натянула скупую улыбку и поспешила зайти в соседнюю комнату, практически пустую и вечно прохладную. В ней она стирала в машинке, сушила и гладила белье.

Томми тогда почти не расстроился. Она тяжелее отпускала негативные чувства и легче в них погружалась. Малыш был уверен, что рано или поздно все наладится. Вчерашним вечером мама очень старалась ради него, и ему тоже следовало позаботиться о ней. Как раз попытка развить терпение! Но сперва нужно было поймать жуткого Дугласа Разрушителя, притаившегося в логове своего же врага! Хитро сощурившись и крепко сжав в руках оружие, шериф Томас продолжил преследование и тихо пробрался в собственную комнату, прикрыв за собой дверь.

В тот день Даг сообщил ему, что семья решила уехать из города на каникулы к родителям мамы. И им пришлось принять это расставание на две недели как должное и не слишком катастрофичное событие. Он обещал звонить с фермы, а по возвращении рассказать обо всех приключениях, с которыми только столкнется коварный Дуглас Разрушитель. Хоть Томми ощутил себя несколько подавленно, друг развеселил его своими намерениями оседлать свинью и прокатиться на ней верхом. Том всегда смотрел на Дага с надеждой и гордостью; и тогда он заулыбался, но в глубине души ощутил странную пустоту. Сперва папа покинул его, теперь и лучший друг оставлял на целые каникулы! А потом Дуглас пойдет в школу и не сможет играть весь день… Чтобы хоть как-то скрасить тяжелую потерю, Даг разрешил Тому делать с игрушечным индейцем все, что только захочется. И вообще, даже навсегда забрать его себе! После всего, что он сделал, наверняка ему грозило несколько пожизненных сроков — так говорил Даг с заговорческой улыбкой. А шерифу Томасу, без всяких сомнений, ничего не стоило придумать в наказание новые схватки с бесстрашным лейтенантом. Пешка в руках жестокого злодея стала для шерифа Томаса настоящим рождественским подарком. Томми тогда так растрогался, что даже сорвал с елки сахарную трость и подарил безжалостному врагу в знак признательности и временного перемирия. Крепко обнимая Дугласа напоследок, Том улыбался и думал, какой же он все-таки замечательный друг. И как же без него будет одиноко.

С той поры прошло чуть больше недели; Том вместе с мамой вступил в новый, не менее чудесный год, обещающий показать себя только с наилучших сторон. Малыш с воодушевлением смотрел в будущее и все четче видел свой День Рождения. Он даже выпросил у мамочки календарь, чтобы каждый день отмечать числа и радоваться приближению долгожданной даты. Считал он, правда, еще не так хорошо, как мама, однако видеть, как змейка из зачеркнутых кружков становится все длиннее, было необыкновенно трогательно. Папа так и не позвонил Тому, чем довел до слез в несколько не самых сонных ночей, когда мама была слишком занята, чтобы петь колыбельные, и после вечерней молитвы Том был предоставлен самому себе. Все меньше мальчик верил, что папочка борется с гризли в лесу, и оттого только сильнее грустил. Неужели и вправду… Бросил?

Действительно было холоднее обычного в тот день, когда последствия нахлынули на Тома лавиной, и он едва не задохнулся от этого до жути колючего, забившегося в легких снега. Однако после завтрака мама все равно захотела съездить поближе к центру города за продуктами. Пару раз в неделю она выполняла один и тот же ритуал: проводила несколько часов в церкви, после чего гуляла одна или с Дженни и Мартином, заходила в магазины и покупала много вкусной еды и возвращалась домой с довольной улыбкой на лице, пусть и приятно уставшей. Но в тот день она отказалась от привычного обхода и позвала Тома вместе с собой, сказав, что в церковь можно будет заглянуть, например, завтра. Малыш принял эту идею с радостью. Наконец мамочка немного приободрилась! Новый Год она встречала без какого-либо удовольствия, все звонки игнорировала и даже Тома к телефону не подпускала! Пусть это наверняка были Мартин и Дуглас, молчать в такой день было попросту нечестно! Но тогда все будто бы вновь наладилось.

Или Тому так лишь казалось. Он шагал вприпрыжку, весело улыбаясь и держа маму за руку, и разглядывал украшенные здания, огромные вывески магазинов, такие цветные и яркие, вслушивался в говор людей, смотрел на проезжающие мимо машины и автобусы или просто на бескрайнее небо. Мороз приятно щипал щеки, на землю мягко опускались снежинки. И все было бы прекрасно, если бы не ветер. До чего же вредное создание, если задуматься! А Томми как раз и задумался, когда тот в очередной раз плюнул ему воздухом в глаза, доведя до скупых слез. Именно тогда мама и остановилась подле небольшого магазинчика, с витрин которого на них смотрели телевизоры, а в самих телевизорах сидел один и тот же человечек с гигантской лысиной и что-то оживленно доносил до зрителей. Том сразу задумчиво поглядел на диктора. Интересно, а можно ли прочитать по губам, что он говорит, если звука все равно нет — подумал тогда малыш и как-то совсем не обратил внимания на то, что мама попросила его недолго подождать ее там. А когда Томми бросил свою глупую затею и обернулся, в растерянности оглядевшись по сторонам, не без тревоги осознал, что стоит совершенно один.

От ужаса сжалось его маленькое сердечко. Том вновь взглянул налево, потом направо и вперед. Сколько же людей было вокруг него, и все такие одинаково невзрачные: в черном, синем и белом, что еще хуже. Милые барашки-облачка и грозные овечки-тучки, и все с красными щеками и носами, совсем как у пингвинов в книжке Томми. А синие кто? Нет, не о том нужно было думать!

— Мама! — так громко, как только мог, закричал Том в толпу.

Несколько человек повернули к нему замерзшие лица, но малыш не видел их. Он смотрел вдаль, стараясь уловить взглядом мамин силуэт: ее охровую курточку и чуть менее заметную белую с красным узором шапку. Но не находил никого похожего, хотя бы отдаленно напоминающего его любимую добрую мамочку. Куда она могла уйти?! В какую сторону? Почему оставила его здесь? И как теперь быть?!

Томми решил было нырнуть в человеческий поток, но как только приблизился к огромным, высоким людям, сердечко забилось так быстро, так испуганно, что предпочло бы выбежать из пяток и затаиться в углу, если бы только умело. Том прижал руки к груди и попытался через куртку нащупать его встревоженное биение и хоть немного утешить, но сам, с дрожащими ногами, отступил назад, к витрине. Широко раскрытыми глазами глядел он на толпу, как на гигантских акул в аквариуме, плавающих из стороны в сторону и слишком сытых, чтобы съесть друг друга и обратить внимание на него — маленькую испуганную рыбешку. Том был абсолютно беззащитен перед ними, перед целым миром. Стоило только маме отлучиться ненадолго, как он ощутил это, будто тысячи игл впились в него одномоментно и поразили острой болью. А что, если она не вернется?.. А рядом нет даже Дага, чтобы отвести домой!..

Том совсем не заметил, как его дыхание резко участилось, и ледяной воздух подобно ядовитому туману пополз внутрь. Тихо, сказал себе малыш. Мама просто отошла в какой-то магазин. Ей нужно было оставить его здесь. Это было очень важно, конечно, по-другому никак. Иначе она взяла бы его с собой. Может, в какой-то магазин не впускали детей? Или там работал кто-то из церкви? Например, тот дядя, которому Томас нечаянно перепачкал одежду. О да, он тогда так злился, что наверняка не хотел бы больше нигде видеть крошку Тома. Нужно всего лишь подождать, совсем немного постоять на месте.

Малыш прикрыл глаза, отступил еще на шаг. Губы задрожали не то от холода, не то от страха. Но он прогонял жуткие мысли прочь. Нет, им не было места в его хранилище теплых воспоминаний. Вскоре мама придет, погладит его по шапке и, как в одну из их прогулок, посмеется, сказав, что этот белый помпон выглядит совсем как заячий хвостик. А Том сделает вид, что обиделся, показательно надует щечки и скажет, что этот зайчик был всего лишь добычей опасного могучего волка. И что не стоит называть его самого этим, пусть и милым, но совсем не подходящим Томми зверем! Хоть его сердце колотилось от усиливающейся паники, он не был трусишкой! Нет, ничего ужасного не случилось.

Том глубоко вздохнул, посмотрел на мир вокруг себя. Снег все еще медленно опускался на землю, на проходящих мимо людей, на магазины и на самого малыша. Ветер изредка плевался, из-за чего снежинки кружились в вихре, но после вновь наступало спокойствие. Мороз неустанно покусывал щеки и сковывал ноги, чтобы Томас никуда не ушел, а продолжил наблюдать, выжидать, как солдат на своем посту. Выдох оказался тяжелее, чем хотелось бы Тому, но сердце словно успокоилось. Потом малыш убрал от груди руки и спрятал от ветра лицо в облаченные в варежки ладони. Она скоро придет, обязательно.

Мимо прошел некто в охровой куртке. Том задрал голову в надежде увидеть мамину шапку и радостно закричать ей. Наконец-то, он столько ждал! Но человек не остановился, не приблизился, не окликнул Томми, не погладил по шапке и не позвал домой. Малыш быстро проморгался, поглядел незнакомцу вслед. Не она. Тихо простонал, потопал ножками на месте, потер плечи руками. Сжался в надежде сохранить тепло и крупицы спокойствия. Слишком долго, подумал Том, всхлипывая. Может, стоило пойти ей навстречу? Наверняка у мамы в руках было много пакетов с продуктами, и она плохо видела перед собой. Да, он сам позовет мамочку, найдет ее в толпе. Только не бояться, не плакать, не думать о плохом. Скоро они вместе будут сидеть на кухне и обедать, а завтра Томми наверняка вообще забудет, что оставался совершенно один далеко от дома.

Том поднял шапку с глаз, а затем вновь задрал высоко голову, чтобы было лучше видно, кто проходит рядом. Он отдалился от витрины и, не думая ни о чем, побрел налево. Глядел на людей, на цвета их курток, отмахивался и морщился от негодования. Не она, не она, нет, не то. Кто-то смотрел на него, но Том был слишком занят и невысок ростом, чтобы встретиться взглядами с незнакомыми людьми. С каждым шагом уверенность уходила, таяла в воздухе вместе с выдыхаемым паром, ведь Томми дышал ртом, глубоко и быстро, чтобы сердечко вновь не задрожало от ужаса и не заболело.

— Мама! — вновь громко позвал он. Но не нашел того отклика, о котором так грезил.

Никто не закричал в ответ его имя, даже не поругался, почему снова не послушался и не дождался. Среди идущих ему навстречу матери не было, и Том, жалобно всхлипнув, опустил голову и остановился. Он глядел себе под ноги, на сапоги прохожих, на прилипшую к ним грязь. И где они только умудрились ее найти в этом замечательном, укутанном снегом городе. Том стиснул зубы, уронил на землю слезинку. Ледяной воздух бросился ему в лицо, жадно облизывая мокрый след. Том с трудом сглотнул, ощущая, как холод сковывает горло. Но снова завопил, пока кашель не пронзил его.

— Мама! Мама! Я здесь! Мама! — пусть она придет, прямо сейчас, думал Том, заливаясь слезами. Сердце ныло внутри, под курткой, вновь сдавливало в груди, и малыш задрожал от одной только мысли, что посинеет так же, как и в тот страшный день. Только теперь мамочки не было рядом, теперь она не обнимет и не успокоит. Теперь он умрет. Так и не увидев маму, не услышав голос папы, не встретившись с Дагом, не пойдя в школу, не научившись плавать, не став лучшим полицейским в городе.

— Мальчик, ты потерялся?

Всхлипывая, Том посмотрел на говорившую. Рядом с ним остановилась женщина в длинном светлом пальто. Кремовая сумка была перекинута через плечо, а в руках она держала бумажный пакет, откуда выглядывал белый хлеб и листья незнакомой малышу зелени. Она наклонилась к нему, глядела оливковыми глазами с искренней обеспокоенностью, приоткрыв рот. Том попытался сглотнуть, но резко закашлялся, чуть согнувшись. Папа запрещал общаться с незнакомцами. А если они подходят, то он велел убегать и не позволять им себя забрать. Чужие крадут детей — так говорил папочка, и его наказы пугали Тома гораздо более сильно, чем мамины. Дрожа всем телом, малыш попытался покачать головой, но в этот момент женщина осторожно взяла его за плечо и отвела в сторону. Том испуганно дернулся, отскочил подальше, всего на миг взглянул на женщину и побежал прочь. Нельзя, лучше подождать маму самому, папа запрещал!

Под ногами скрипел снег, вырывался пар изо рта и сразу же растворялся в воздухе. Малыш бежал вперед, не глядя ни на кого, не оборачиваясь назад, не откликаясь на зов и недовольные возгласы тех, кого он случайно пихнул. Горло раздиралось в кашле, слезы слетали с его лица. Сердце ныло и будто тяжелело в груди, словно балласт тянуло на землю и велело остановиться. Нельзя слишком быстро и долго бегать, услышал Том строгий голос мамы в голове и всхлипнул вновь. Не она звала его, не она кричала «Мальчик!» вслед, не она остановилась рядом с ним в толпе. Она так и не вернулась за ним.

Где я, испуганно подумал Том, придя в себя спустя некоторое время. Пережитый ужас стер воспоминания о побеге, о том, как он упал на колени в снег, как очень долго старался отдышаться. Как стонал от боли в груди и кричал каждому прохожему, приближающемуся к нему, что он в порядке. После чего вставал и шел дальше, пока они не понимали, что он нагло соврал. Как варежками вытирал бесконечные слезы и как замерзали лицо и шея от ветра, а все остальное тело сжималось от пронзительного мороза. Он не переставая дрожал, но в какой-то момент, сквозь прорву мыслей, что нужно вновь закричать, позвать маму, вернуться и подождать еще, появилась другая, смелая мысль о том, что нужно зайти в теплое место. Укрыться от холода, от чужих глаз и утешить трепыхающееся в груди сердечко.

Но когда Томми немного успокоился и отдышался, понял, что все еще стоит на улице. Снегопад усилился, и, казалось малышу, стало даже холоднее, чем раньше. Либо он замерз так сильно, что уже не понимал, какая температура на самом деле. Голову не слишком тяжелым, но вполне ощутимым обручем сковывала боль, а в горле временами першило, и Том изредка кашлял, чем расстраивал самого себя еще сильнее. Может, если быстро вернуться домой, все обойдется, и никакая болезнь не сумеет одолеть? Но, оглядевшись по сторонам, малыш понял, что не представляет, где находится. Впереди стояла длинная аллея со спящими деревьями, и по ней гуляли люди. Возможно, они с мамой были там когда-то, но Томми не узнавал это место. Тем более выйти к ней мальчик не смог бы; их разделяла дорога, полная оживленно проезжающих машин. Подле нее стояло несколько человек, наверняка они хотели пройти к аллее. Но мама всегда держала Тома за руку у перехода. И теперь, когда ни ее, ни папы не было рядом, малыш не представлял, как решиться преодолеть это испытание. Может, вернуться назад было еще не поздно? Том сглотнул слюну и ощутил, как неприятно сжалось его горло при этом. Мамочка ушла, ее там не было. Он должен был сам найти путь домой.

И тогда крошка Том продолжил идти. Повернул направо, вдоль не пускающей к аллее дороги. Паника отпустила его, и теперь только страх сдавливал его сердце до притупленной боли. Однако чувства, в отличие от кусачего холода, больше не сковывали малыша; они, наоборот, подгоняли его, заставляли думать и искать выход. Плакать хотелось все сильнее, но Томас словно понял, что никак не сможет себе этим помочь. Громкие крики привлекали взрослых, но они только пугали. Папа не научил его отличать плохих от хороших; для Тома каждый человек был добрым, но папочка был с ним предельно серьезен тогда. Тот разговор прошел между ними в их последнюю встречу, как раз тогда Томми и рассказал ему, что ходит гулять без мамы. И потому малыш не успел выбросить те слова из головы. А, может, папа и вправду звучал убедительнее мамочки.

Том замер, задумавшись. Совсем неподалеку стояла автобусная остановка. На ней постепенно собирались люди. Могло ли это быть спасением? Малыш зажмурился, постарался вспомнить адрес собственного дома, однако мысли, словно маленькие рыбки на мели, расплывались кто куда, и ни одну Томми не сумел бы поймать голыми руками. Он тяжело вздохнул, всхлипывая и вновь потирая плечи. В автобусе можно было бы согреться… Ах, если бы только мама помогла ему запомнить этот проклятый адрес! Или папа, или хоть кто-нибудь другой! Добраться до дома ничего бы не стоило, и ужас сегодняшнего дня наконец сменился бы облегчением. Томас прошел еще несколько шагов навстречу остановке. Поджал губы, рассматривая черно-белое расписание. Совершенно ничего не понимая, малыш продолжал глядеть на цифры и размышлять, не слишком ли опасна его затея. А вдруг автобус не привезет домой? А выбросит в еще более незнакомом месте, подумал Томми и ужаснулся. Когда же эта история закончится?! Малыш мысленно застонал и подобрался еще поближе. Наверняка люди глядели на него с высоты своих тел, а ему, маленькому и беззащитному, было это невдомек. Задирать голову Том более не решался. В горле неприятно щекотало, боль в висках все усиливалась. Малыш продрог, и теперь он не сомневался, что непременно простудился. Вновь мама достанет противные лекарства, строго посмотрит и скажет, что он сам во всем виноват. Том вытер навернувшуюся слезу; только бы увидеть ее вновь и крепко-крепко обнять.

Неустанно Том смотрел на дорогу, мчащиеся по своим делам машины, и ждал, когда же на горизонте появится долгожданный автобус. Он специально встал подальше от незнакомцев и порой внимательно смотрел вокруг: не хочет ли кто-то подойти и украсть его. Но, к счастью, стоять оставалось совсем немного. На остановку приехал будто бы белый, но серо-коричневый от засохшей грязи автобус. Либо Томми слишком наивно и доверчиво окинул его взглядом, либо он и вправду был чем-то похож на тот, что довозил их с мамочкой до родной улицы. Неожиданная радость охватила Тома, и он через силу улыбнулся, взбираясь по ступеням следом за людьми. Но резко протиснулся вперед, оказавшись внутри. Скорее к окну, решительно пронеслась в голове мысль, и Томми без страха услышать ругань в свой адрес, рванул на поиски заветного места. Через другие двери в тот же миг заходила старенькая бабушка с девочкой, но Том не уступил и им. Прошмыгнул мимо и сел у окошка, тут же протерев его варежкой. Если автобус намеревался проезжать рядом хоть с чем-то знакомым, малыш хотел об этом знать и скорее прекращать бояться. Хоть Томас вскоре ощутил приятное тепло, все же дрожь в губах не прекращалась еще долгое время, и кашель порой оглушал его самого. Глаза слезились, но крошка Том не отрываясь глядел в окно, изредка только вытирал варежкой потекший нос. Дом должен был быть виден в окно, малыш не смел его пропустить.

* * *

— Мальчик, ты чей?

Голос выдернул Тома из состояния, которое он едва ли мог назвать дремой. И все же первое, что он ощутил, нехотя приоткрыв глаза и оторвав лоб от заледеневшего стекла, была резкая боль, словно его голову пытались расколоть, спутав с кокосом. Малыш потер рукой покрасневший глаз и не без отвращения ощутил, насколько мокрой и противной стала варежка на ней. Поморщившись, он окинул взглядом внешний мир. Сколько времени прошло с того мгновения, когда он забрался в автобус? Казалось, годы. Сколько человек сидело рядом с ним? Казалось, сотни. Сколько миль преодолел? Казалось, целая страна давно осталась позади. И пусть все это было лишь его грубым преувеличением, мрачной фантазией, пугающей выдумкой, Том ощущал, как пустота прокралась в его душу. С чувством полного бессилия он смотрел в окно. Изъерзался, как только мог, постоянно меняя позы, лишь бы ничто не препятствовало обзору, и изо всех сил боролся с желанием выскочить из автобуса и бежать, бежать так далеко, насколько возможно, бежать до тех пор, пока хоть один знакомый человечек не остановит его и не отведет домой, бежать, пока сердце способно выдержать это испытание.

Снаружи все оставалось незнакомым. Дома, магазины, машины, люди, деревья, мусорки, мотоциклы, люди, парки, библиотеки, рестораны, люди. Везде ходили эти незнакомые и чужие люди, словно после Нового года их стало в тысячи раз больше, чем раньше. Они садились в автобус, проходили мимо, стояли, смотрели на что-то, разговаривали, смеялись. В голове Тома из-за их голосов бродил жуткий гул, и он никак не мог сосредоточиться на собственных мыслях. Кто-то спрашивал его о чем-то, но малыш молчал, не поворачивался лицом. Никто не смел его красть. Но чем дольше сидел он, чем быстрее таяла надежда спастись, найти родную улицу среди остальных, таких непохожих, тем труднее Тому было сдерживаться от ответа, от жалостливой просьбы. За окном уже темнело, и пусть мамочка рассказывала, что зимой это происходит раньше, Тому становилось все страшнее. Холод растекался по всему телу, но теперь не жуткий ветер был тому виной. Томми помнил это омерзительное состояние. И уже представлял, как ближе к ночи его начнет колотить с невиданной силой, и никакое одеяло не сумеет согреть, никакая молитва не избавит от головной боли и желания как можно крепче закрыть глаза и никогда не открывать.

Том постарался обернуться, однако получилось лишь дернуться, оглядеть незнакомую женщину и тут же зажмуриться от непривычного яркого света. Она сидела подле него, и кисть, укрытая в коричневую перчатку с белым мехом, лежала совсем близко, точно собиралась коснуться малыша. Белое то ли пальто, то ли куртка и темно-синие брюки, стекающая с сапог талая вода. Томас не решался поднять голову и заглянуть в лицо. Но изнеможение взяло над ним верх, и даже страх быть украденным не проснулся, когда малыш слабым голосом сказал:

— Мамин… Я мамин, — и сам не заметил, как всхлипнул. Сердце больно сжалось в груди, едва он подумал, что может больше никогда не увидеть дорогую мамочку.

— Где она? Здесь, в автобусе?

Том сжался в комочек, волна ужаса пронеслась по его телу дрожью. А вдруг она спрашивает, чтобы убедиться, что никто не помешает украсть? Но беспокойство, с которым говорила эта женщина, казалось таким настоящим, таким добрым. Она наверняка лишь хотела помочь. Томми медленно приподнял голову. По ней будто ударили металлической пластиной, до того резкими стали боль и жужжащий гул в ушах. Блекло-розовые губы, покрасневшие щеки и кончики носа и уха, выглядывающего из-под шапки, подведенные янтарные глаза и взгляд их такой взволнованный, что даже страшно было видеть его дольше мгновения. Но малышу и этого хватило, чтобы испуганно поджать губы и медленно покачать головой.

— Значит, ты потерялся? — и все же несмотря на встревоженный тон, голос женщины не дрогнул, рука не сжалась в кулак и даже не потянулась к Тому, словно подползающая змея. Малыш повел плечом, но после неутешительных раздумий осторожно кивнул, прикрыв глаза. — Как тебя зовут?

Нельзя говорить с чужими, мысленно сказал себе Том, однако тут же всхлипнул от вновь нахлынувшего страха. Где бы он ни проезжал в эти мгновения, места оставались незнакомыми и жуткими в сгущающихся сумерках. Малыш оглядел автобус изнутри. Впереди него сидело двое мужчин, и Том видел лишь их затылки. У одного из-под кепки выглядывали короткие седые волоски, второй, шатен без шапки, прижимал к груди дипломат — мальчик видел его темную ручку. Автобус в очередной раз остановился, со скрипом открылись дверцы, и по ступеням вновь начали подниматься люди. Ох, как же Тому хотелось, чтобы среди них был папочка или мамочка! Вместе они никогда бы не зашли сюда, и все же об этом малыш тоже мечтал. Но взглядом он встретил лишь хмурые, реже задумчивые и равнодушные незнакомые лица. Несколько молодых девушек засмеялось позади, но Томас не захотел обернуться. В голове будто что-то лопнуло, и он зажмурился, шмыгнул носом. Женщина все еще глядела на него, все еще ждала ответа, малыш чувствовал это нутром. Мог ли Томми нарушить папин наказ, если никакого иного выхода он более не видел? Мальчик никогда не испытывал страха, думая об отце, но в этот миг в сердце замерло в груди. Папа не мог разозлиться. Папа наверняка хотел бы, чтобы Тома нашли, чтобы его спасли и вернули домой. Он должен будет понять, когда наконец решит навестить запасную семью и своего запасного ребенка.

— Помогите мне, — малыш не сдержал слез, когда посмотрел женщине в глаза и, ощущая колючую боль в горле, заговорил стеснительно и жалобно. — Пожалуйста, я так устал.

Женщина неловко приподняла брови и мягко улыбнулась. Томми безуспешно попытался сглотнуть ком, но только закашлялся. Вдруг она опустила голову, убрала с сидения руку и сунула ее в карман. Но тут же достала большую красную салфетку и протянула ее малышу.

— Возьми, вытри нос, — ровным голосом произнесла она, окинув взглядом Тома, после посмотрев в окно, а затем вновь на Тома. — Мне через пару остановок нужно будет выходить, поэтому давай поспешим. Ты знаешь свой адрес? Я могла бы проводить тебя до дома. Такой маленький и совсем один, кошмар. Давно ты так катаешься?

— Я… Я не знаю. Я стоял, а она, она пропала… А потом я замерз… И-и автобус… Я, я… Я думал, что сам… Н-но так холодно… И все так болит… А дома нигде… Я, я звал ее, но никто…

Слезы капали одна за другой на ноги и сидение. Том тщетно пытался успокоить себя и перестать запинаться, собрать обрывки мыслей вместе и рассказать женщине абсолютно все, что с ним приключилось, чтобы она забрала кусочек его страха и боли себе, чтобы улыбнулась и сказала, что все это пустяки, и нашла решение по взмаху руки, ведь она была такой взрослой и спокойной. Не такой, как мама, когда что-то ее не устраивало. Но вместо этого малыш всхлипывал, шмыгал носом и мял сухую салфетку. Виски сильнее сдавливала боль, а ком в горле все рос и рос, пока малыш наконец не отдышался и высморкался. Он вновь посмотрел на женщину и испуганно спросил:

— Почему она оставила меня одного?..

На сей раз незнакомка глубоко и тяжело вздохнула. Из такого ответа она наверняка не узнала ничего полезного, решил было Том и еще сильнее загрустил. Он изо всех сил старался отдышаться, вновь ощущая давление в груди. Все должно закончиться хорошо, сказал малыш себе. Не могло быть иначе, никак не могло. Как бы сейчас помогло пение любимой мамочки! Никакие невзгоды не страшили бы его. Томми вообразил себе ее нежный голос, слова доброй песни, которую она вспоминала всегда, когда они ссорились. Но едва он прикрыл глаза, как сразу же его пронзила насквозь собственная мысль, точно только теперь понял ее смысл. Почему она оставила меня одного, вновь спросил себя Томас. Это в самом деле было так необходимо?.. Малыш прикусил губу, взволнованно поглядел на женщину. Та же, не отрываясь, смотрела на него. Но будто не видела, ведь она показалась такой задумчивой. Румянец не сошел с лица, однако теперь ее щеки были розовыми, как бока поросенка на карте в комнате Томми. Мальчик мысленно заскулил. Домой, скорее бы домой, подумал он. И больше никогда не покидать его.

— Я вот что думаю, малыш, — заговорила она спустя какое-то время столь же размеренно. Том внимал каждому ее слову, прижав руки груди и нащупывая сквозь курточку сердцебиение. — Если ты не помнишь адреса, постараемся узнать его. Попробуешь описать мне место, где ты живешь? Хотя сейчас мы уже не успеем.

Она повернула голову в сторону дверей и вновь о чем-то задумалась. Томми последовал ее примеру. Высморкался в платочек и шмыгнул носом, безнадежно заложенным несмотря на любые попытки помочь. Позади снова послышался смех, а мужчины поднялись со своих мест и направились к выходу, заговорив о чем-то, хоть весь свой путь они проехали молча. В это же мгновение женщина посмотрела на Тома, в его испуганные покрасневшие глазки, и, сглотнув, добавила:

— Хочешь заглянуть ко мне в гости? Уверена, ты не откажешься от порции горячего супа.

— А вы… — видя ее мягкую улыбку, Том еще сильнее растерялся. Хоть, немного подумав, он пришел к выводу, что и вправду многое бы дал сейчас за что-нибудь горячее и съедобное. В подтверждение этой мысли его живот негромко заурчал, будто понял, что теперь на него обратят внимание. И все же могла ли это быть коварная ловушка? — Вы, вы… Меня не украдете?..

— Ну что ты, — незнакомка, широко улыбнувшись, поднялась с сидения и опустила руку на сумку, перекинутую через плечо, которую Том до сего момента не замечал. — Обещаю, не украду. Пойдем, нам уже сейчас выходить.

В последний раз малыш взглянул в окно. Исходящий от многоэтажных домов свет пронизывал погруженную в темноту действительность. Гирлянды на деревьях неприятно мерцали разными цветами, и Томми лишь поморщился, взглянув на них. Теперь излишняя яркость била ему в глаза, чем только отвращала. Даже тот чудесный олень сейчас, должно быть, не вызвал бы у Тома никакой радости. Тяжело вздохнув, малыш поднялся с насиженного места и словно окаменевшими ногами пробрался к проходу. Машинально потянулся к руке женщины, но вовремя одернул себя. Это же не мама, нельзя! И что бы на это сказал папа?..

Автобус поплелся вперед, навек увозя незнакомых людей из жизни Тома. Стоило неуверенно ступить на снег, как мальчик тут же громко чихнул. Застонал от пронзительной боли и вытер нос уже влажным от его соплей и варежек платочком. И все же женщина протянула ему свою руку, мягко заговорив:

— Отсюда недалеко идти, но возьми меня за руку, если хочешь, — и когда Томми, немного приободрившись, ухватился за бархатную перчатку, она тихо спросила еще раз. — Так как тебя зовут?

— Томас Тендер, мисс, — на одном дыхании Том произнес заученную еще осенью не без помощи мамочки фразу. Она тогда так долго мучилась вместе с ним. Но в итоге он сумел повторять слова без запинок и даже не коверкая звуки.

— Ого! Это отлично, что ты знаешь фамилию, Том, — сказала она, тоже будто бы приободрившись. — Я, в таком случае, Ребекка Бартлетт. Но «мисс» определенно короче, поэтому не запоминай, если сложно. Ну и ветер сегодня! Вижу, ты неважно себя чувствуешь. Если повезет, сразу поймаем лифт и не придется долго стоять. Поспешим!

* * *

Выйдя из трясущегося лифта, Том унял дрожь в коленях. Маленькая кабинка, лишь немного просторней телефонной будки, не вызвала у крохи никакого доверия и радости, хоть никогда прежде кататься в ней ему не приходилось. Новые впечатления оказались неизгладимыми, как сказала бы мама, если бы самолично завела его в лифт. Неприятный запах, до того резкий, что избавил Тома на время от насморка, наверняка исходил от стен и пола. И совместно с невероятно противным приглушенным желтым светом вызывал тошноту и отвращение. По потолку ползала жирная муха, настолько безразличная к соседству людей, что даже не зажужжала в воздухе, когда Том с Ребеккой зашли в лифт и добровольно заперлись в этом огромном мусорном баке. Но самое жуткое началось, когда лифт тронулся и вместо того, чтобы взмыть вверх легко и свободно, как бы хотелось, должно быть, всем, кто когда-либо заходил внутрь, закряхтел, словно столетний старик, дернулся и со скрипом пополз. Тряска была ужасной и настолько непривычной, что Томми, наконец сняв с себя мокрые варежки, вцепился в Ребекку, постукивая зубами. А вскоре зажмурился, моля, чтобы этот кошмар наконец закончился, и он проснулся дома в собственной постели.

Пройдя по не менее темноту и узкому коридору, они остановились у коричневой двери. Здесь пахло уже гораздо менее противно, чем в лифте, и на миг Томми даже расслабился. Однако из соседней квартиры, крайней на этаже, раздавались голоса; разъяренные крики, возможно, даже ругань. Что там случилось, спросил Том себя не без страха и мысленно обрадовался, что не живет здесь. Он не осмелился отойти от Ребекки, звенящей, а после ковыряющейся ключами в замке. Голова раскалывалась неимоверно. Малыш ощущал, как его бьет озноб, как в горле что-то или кто-то скребется, но никак не хочет выходить наружу. Сердце в груди тихо ныло, и Том волновался, как бы ему не стало еще хуже. Однако паника его отпустила; рядом с Ребеккой он словно вновь ощутил себя защищенным.

— Папа, я дома! Я не одна! — крикнула она, ступая в прихожую вслед за Томом.

Малыш огляделся. Совсем рядом с ним стоял небольшой шкаф с крючками, на нескольких из них висели куртки, а на одном даже черная шляпа. Над тумбочкой расположилось овальное зеркало, отражающее мягкий свет от настенной лампы. Обои были приятного вишневого цвета, и Томми, как большой любитель красного, высоко оценил вкус Ребекки. Он аккуратно расстегнул молнию курточки и еще более остро почувствовал, как его всего трясет от холода. И вдруг неожиданно для самого себя закашлялся, прикрыв рот ладошкой.

— Давай сюда, повешу, — женщина сняла с себя шапку, и ее медные волосы рассыпались по плечам. Она забрала у Тома протянутую куртку и повесила ее рядом со своим пальто. Оглядев малыша с ног до головы, положила руку ему на лоб. — Да у тебя температура. Разувайся, полежишь пока в кресле. Заходи вот в эту комнату, понял? Мне нужно поговорить с отцом и погреть нам еду. Постарайся вспомнить как можно больше деталей. Может, рядом с твоей улицей есть что-то примечательное? Или, может, ты знаешь, где работают твои родители? Хоть что-нибудь.

Пока Том сбрасывал с себя ботиночки, Ребекка убежала по коридору и проскользнула в прежде закрытую комнату. Малыш медленно побрел в указанном направлении и быстро очутился в, видимо, гостиной. Здесь на тумбочке с двумя дверцами стоял небольшой телевизор, пара кресел у стены и между ними стеклянный кофейный столик. Противоположную же стену закрывали огромные шкафы, до самого потолка, темно-коричневые и деревянные. Окно было спрятано за плотными шторами, и потому Томми так и не сумел понять, открыто оно или же нет, однако, продвигаясь вперед, замерзал все сильнее; ломота распространилась настолько, что теперь у малыша болели даже руки. Вскарабкавшись на кресло и подтянув к себе ноги, Том обхватил руками плечи и опустил тяжелые веки.

На миг он испытал облегчение; наконец мог немного отдохнуть и не бояться, что произойдет что-то страшное. Ребекка не казалась малышу плохой; она была совсем как мама, когда та пребывала в хорошем настроении. Однако женщина была словно бы полна энергии, которой у мамочки не наблюдалось в самые светлые дни, а еще спокойная и искренняя. Том очень хотел верить, что она сможет вернуть его домой, к любимой маме, к игрушкам, к теплой комнатке; в его привычную повседневную жизнь, полную радости и веселья. Но пока малыш стискивал от боли зубы. То прижимал ноги к телу, то вновь выпрямлял их, словно надеялся, что так станет полегче. Спина и руки так же изнывали от кошмарной ломоты. Томми только теперь осознал, как же он изнемогает от жажды. Туман в голове все сгущался, и мысли разбегались кто куда, не позволяя мальчику сосредоточиться на заданных Ребеккой вопросах. Его губы дрожали от холода, периодический кашель выводил из себя. Как же Том ненавидел болеть! А сейчас так и вовсе, ведь заботливая мама была так далеко, ее не было рядом и ее сладкого пения тоже, и лишь приглушенный топот над потолком и разговоры Ребекки с отцом за стеной отвлекали Тома от гнетущей, изъедающей мозг тишины. Он молил о спокойном крепком сне, но улей из мыслей не умолкал ни на миг, и ни одну из них Томми не мог осознать.

— Ты совсем расклеился, малыш, — в какой-то миг услышал он встревоженный голос Ребекки и приоткрыл глаза. Она стояла над ним, с тарелкой супа в руках, и покусывала нижнюю губу, о чем-то задумавшись.

— Холодно… И больно, — огромными усилиями Том заставил себя произнести эти слова. Ему хотелось стонать, поскуливать, словно раненный волчонок. А еще больше — обнять родную мать, уткнуться в ее руку носом и, прижавшись, крепко-крепко спать. Всякое желание теперь вело Томаса к мыслям о матери. Ребекка взглянула на него с жалостью.

— Так ты мне ничего не расскажешь. Давай-ка пока уложим тебя спать. А я осмотрю повнимательнее твои вещи. Папа предположил, что родители могли нашить тебе на одежду адрес или номер телефона. Не помнишь, делали они такое? — когда Томми вяло покачал головой и закашлялся, она невольно вздохнула, поставила тарелку на столик. И постаралась придать своему голосу уверенность. — Ладно, я все равно попытаю счастье. Так, давай, садись, попробуй съесть немного супа, пока я постелю тебе.

Том послушно сел, протиснув ноги под ручкой кресла, и придвинул к себе поближе суп и принялся хлебать из ложки бульон. Он почти не ощущал вкус, нос его был безнадежно заложен, а голова страшно гудела. Однако, чувствуя внутри себя тепло, малыш немного приободрился. Он был не один, Ребекка позаботилась о нем и не потеряла оптимизм, видя его беспомощность. И ее папа тоже не остался в стороне! Эх, жаль Том не мог подойти поздороваться и поблагодарить его за совет. Вдруг мальчик вздрогнул. Поблагодарить! Он совсем забыл сказать Ребекке спасибо! От внезапности этой мысли Том едва не подавился. Наружу вырвался кашель, после которого тело сжалось от вялой боли. Спина ныла от напряжения, а озноб все не ослабевал. Наоборот, казалось, все становится только хуже.

— Мисс… Спасибо, — слабым голоском протянул Том, когда Ребекка вернулась, держа в руках подушку с одеялом. Она мягко улыбнулась ему и принялась раздвигать соседнее кресло. После чего поспешно постелила с виду старую, но каким-то чудом до сих пор белую простынь.

— Раздевайся и залезай, Том, — сказала она, выпрямляясь. — Пока тебе нужно отдохнуть. Если я ничего не найду, позвоню в полицию. Наверняка твои родители туда уже обратились. Так что не переживай, обязательно найдешься.

Дрожь усиливалась с каждой снятой вещью. Томми чувствовал себя ощипанным цыпленком, которого вот-вот бросят в кастрюлю, и его тело, покрытое мелкими мурашками, определенно считало точно так же. Волосы на руках встали дыбом, едва он снял кофточку и повесил ее на ручку кресла, а кости ног словно кто-то протирал тряпкой изнутри, и до того противным было это чувство, что Том жалобно захныкал. Он поспешил забраться под одеяло, но даже тогда, когда голова опустилась на мягкую прохладную подушку, облегчение было недолгим.

— Я принесу тебе молока, — с сочувствием взглянув на малыша, сказала Ребекка и поспешила на кухню.

Когда же она вернулась, Том прятал лицо под одеялом, надеясь укрыться от резкого света, бьющего прямо в глаза. Ребекка села подле него и попросила приподняться еще ненадолго. Поднесла кружку как можно ближе к его губам, и внимательно следила за тем, как Том отхлебывал сладкое молоко. Малыш расслабленно улыбнулся. Тепло проникало в его горло, мягко щекоча и хоть ненадолго убирая противное ощущение, словно внутри кто-то соскребает лопатой мокрый песок, осевший на слизистой. Головная боль и ломота по всему телу не отступили, но забота Ребекки казалась малышу такой приятной и трогательной. Допив молоко, Том подумал о том, как же ему повезло встретить именно ее, а не кого-то злого, кто в самом деле захотел бы его украсть. Страх остаться потерянным уснул глубоко в душе и не смел побеспокоить, и чувство защищенности наконец сумело его успокоить.

— Вот так, постарайся теперь уснуть, — тихо произнесла Ребекка, вставая с кресла. Она подошла к двери и с щелчком выключила свет. Весь окружающий мир погрузился во тьму, и коварные чудовища потянулись к Тому ледяными лапами…

— Мисс! — воскликнул вдруг малыш, и от крика вспыхнула боль в голове. Том укусил себя за губу, но поспешил продолжить, пока Ребекка не оставила его одного. — Оставьте немного света. Я боюсь…

— Я оставлю дверь приоткрытой, хорошо? — она вышла из комнаты, но оставила небольшую щель, сквозь которую из коридора пробивался теплый свет. — Так нормально?

Том кивнул, прикрыв глаза. Сцепив руки в замок, он мысленно прокрутил в голове отрывки молитвы, которую обычно читала мама на ночь. Ее мягкий голос звучал в его памяти, помогая разогнать все жуткие силуэты, что рисовало воображение. Но быстро малыш переключился на мысленное пение. Все же оно успокаивало гораздо сильнее привычных слов, благодарностей и просьб, обращенных в неизвестность. Но резко ее пение смолкло, и Том услышал собственный голосок, испуганно и жалобно говорящий: «Почему она оставила меня одного? Я был ей больше не нужен?.. А вдруг она совсем… Разлюбила меня?»

На кресло вскарабкалась мышка, а ее подруга-крыса спрыгнула с люстры на столик и принялась умываться. Длиннющий хвост свисал и покачивался, а когтистые лапки скреблись по деревянной поверхности. Мышь, что поползла по креслу, остановилась у самой руки Тома и принялась обнюхивать, щекотать усами. Томми глядел то на одну, то на другую, и сперва даже радовался их компании. Тело бросало то в жар, то в холод. Малыш мог пошевелить лишь кончиками пальцев, и ими он попытался пощупать крохотные мышиные ушки. Но фантазия таяла в воздухе, и Том натыкался на одеяло или собственную ногу.

За дверью слышался скрип колес, но мальчик уже не понимал, сон это или реальность. Однако свет, проникающий в комнату сквозь щель, на миг скрыла тень, и Томми вдруг сжался от страха. Змея скользнула к нему под одеяло и теперь извивалась в ногах, а барсук, вылезший из шкафа, удобно устроился у Тома на груди, укутав шею своим хвостом. Осы вили улей между его пальцами, жужжа и кусаясь. Малыш покрывался потом, стонал от ломоты и вертел головой. Он мысленно (или взаправду) звал маму, умолял ее прийти сюда и забрать его домой, но мама молча стояла, склонившись над ним, с укором смотрела и тихо говорила: «Как же мне было с тобой тяжело. Испытание, самое трудное мое испытание. Но теперь ты мне не нужен. Теперь я уйду с папой в другую семью, а ты оставайся здесь. Я за тобой не приду.» И тогда Том плакал, тянул к маме руки, но она исчезала, растворялась в темноте. А после не было ничего. Испарились осы, барсук, обвитый змеей, скрылся под креслом, мышь и крыса убежали, сплетя хвосты друг с другом. Остался лишь маленький мальчик, вспотевший и замерзший, напуганный и беззащитный.