Спаси меня от души (джен)

Впервые Миша почувствовал себя каким-то интересным рассказчиком. Ничуть не умея правильно выражать мысли, чтобы это было, во-первых, не скучно слушать и, во-вторых, каждое слово в себе содержало понятный смысл, Симонов заметно окрылялся от трепетного внимания к себе со стороны. Если бы не аудитория, он бы и не подумал, что не так плох в устном изложении на тему. Браун, сидящая на полу зала, словно ребёнок в детсаде, смотрела на него чарующе заинтересованным взглядом, причём её условная поза лотоса отлично дополняла комичность и миниатюрность девушки. И вправду, так профессор была слишком простой для восприятия. Ни уважение к старшему, ни престижность профессии, ни превосходство в умениях и знаниях самой Браун никак не сковывали рассказ Миши, наоборот, ему донельзя нравилось дарить ей столь занимательную информацию. А рассказывать пришлось многое.

Оказывается, она практически не была в курсе о сущности святости как явления, которое когда-то там в прошлом возвеличивалось над всеми не только силой, но и уникальными чертами, явно превосходящие стандартную магию. Каково же было её удивление, что Миша как раз являлся частью погибшего Царства! Пускай и очень опосредованно — хотя, скорее, лишь условно и по одному признаку — но сам факт сильно взбудоражил сознание Браун. Она аж заискрилась от любопытства, смотря на Мишу крайне милыми глазами — ему очень нравился её невинный, как казалось, взгляд! — и ловила каждое слово, впитывая информацию, как губка. Будь Ректор рядом, узнай бы он о таком беспечном отношении к защите собственных сил, то сразу бы устроил взбучку не только Мише, но и всем, кто как-либо мог услышать о святости.

К несчастью, его потенциальное недовольство заменяла Алиса. Она пришла в зал как раз после битвы с Рики, а не принять её к себе было невозможно — она готова была порвать Симонова из-за ужасающе долгого ожидания. Так она узнала, что Миша был готов раскрыть профессору свою тайну. Негодованию Алисы не было предела: она была готова убить парня за свою беспечность — впрочем, Ректор поступил бы так же, — но тут же остановилась, едва увидев взгляд Миши. В тот момент он был уверен: Браун поможет. Почему он так надеялся на неё, почему хотел доверить свои ценные знания едва знакомому человеку, почему с первых дней начал отходить от установок отца — Миша не знал. Правда, не знал. Но он хотел поймать надежду, хотел найти хоть какое-то решение своей проблемы. В одиночку он не справится, а Ректора и его подчинённых просить о помощи, мягко говоря, не хотелось.

Это Алиса и прочитала в его взгляде. Задаток настоящей надежды.

— Вот почему я не могла чувствовать твою силу, — прокомментировала Браун, задумчиво потирая пальчиками поля шляпы. — И подумать не могла, что ты уникален в своём роде.

— Не совсем уникален, — отмахнулся Миша, — на континенте и до меня рождались обладатели души. Только умирали по разным причинам, чаще всего до двадцати пяти лет.

— Почему?

— Э… — Симонов сам не заметил, как начать лгать. — По естественным. Многие были больны, с отклонениями, так сказать… некоторые убиты.

— Ты ведь тоже болен, да? — Браун кивнула на левую ногу. — Я права?

— Да…

— Как удивительно, — восхитилась она, вмиг вскочив на ноги. — Так-так-так-так… так-так-так… Я никогда не вникала в историю Смуты. Сами понимаете, данных мало, многое исчезло, а тогдашние современники чаще врали, чем рассказывали о Святом Царстве. Кстати! В кругах Зельград-цитадели вообще не любили говорить о тех временах. Помню, на заседании о магических исследованиях… Ой, только вы никому, хорошо? Отлично. На заседании о магических исследованиях, не буду вносить сухую ясность, как раз выдвигался вопрос о изучении потерянного Царства. Помнится, один маг-учёный, кстати самовыдвиженец, яростно выступал за создание специального отдела по изучению Царства. Так высшие маги тут же отвергли идею учёного и закрыли вопрос едва ли не со скандалом!

— Ректор не участвует в подобных заседаниях, — добавила Алиса. — Он не любит такие встречи.

— Да-да, точно, я его тогда искала, когда только-только готовилась получить звание профессора. Ох, и нервное было время! Вы знали, что старики цитадели меня пытались утопить, мол, я слишком молодая для звания и не соответствую требованиям? Вот смехота была, когда я показала свои компетенции! Ладно, не об этом… — Браун на миг потеряла нить разговора, но, быстро придя в себя, восхищённо и со всепоглощающим любопытством посмотрела на Мишу. — Ты просто алмаз! Ты знал? Да, это так неожиданно, это так рушит весь порядок нашего мира, что… что… это, короче, прекрасно!

— Я рад, что вам понравилось, — из приличия ответил Миша, но на всякий случай сделал шаг назад из-за лёгкого смущения. — Ректор мною и интересовался из-за факта святости.

— Что и требовалось ожидать от умнейшего человека в стране, если не на континенте. Хотя странно, что он позволил тебе пойти учиться в академию. Рискованно, чужая среда и неудобства в исследовании. Не скажешь почему? Я хочу узнать его мотив!

— Были на то свои причины, — уклончиво защищался Миша. — В его голове многое творится.

— Да, ты прав…

Браун разрывалась от обилия мыслей внутри. Она аж начала бродить вокруг студента в раздумьях, пока осматривала его оценивающим внимательным взглядом.

— Алмаз… алмазик… так-так-так-так.

Миша пытался не обращать внимания на такое изучение профессора. Он на миг перевёл взгляд на Алису, увидел её недовольство и тут же решил всё-таки посмотреть на Браун, ходящую вокруг него, как стрелка часов на циферблате.

— Ты мне рассказал воистину ценную информацию… — и тут она остановилась. — Ты мне рассказал свою тайну…

Она словно осознала данный факт с другой стороны, уже не как исследователя. Неудивительно, что после минуты раздумий Браун внезапно завизжала и прижала губы ладонью. Миша, кажется, понял, о чём она подумала.

— Это получается, я влезла не туда, да? Это что, значит… я поступила грубо? Я вмешиваюсь в чужую жизнь! Стойте… — Миша хотел уже пояснить свои желания на этот счёт, но Браун продолжила рассуждать вслух, совершенно не обращая внимание ни на кого. — Хотя ты сам согласился на мои условия и решил сразиться, формально я никого не заставляла. Да нет же! Заставляла! Угрожала! Как я могу так поступать со студентом… Или, может, ты доверился мне как человеку, который может помочь? Сам добавил условие сверху и сам принял. Стоп! Формально я не виновата, но я заставила! Да-да-да, поступила как юрист, обманувший клиента в подписании договора… Чёрт! Но… но-но-но, — Рики всмотрелась в лицо Миши и… покраснела? — Да ты ведь доверил мне самое ценное! Возможно, не слишком прямо ценное-ценное, но ценное! Это… это же сразу как знак доверия мне, конкретно мне, выше многих остальных. Почему ты мне доверился? Мы ведь не знаем друг друга, я лишь профессор, который прыгнул выше остальных, не более. Как исследователь, я ни о чём. У тебя вот Ректор в отцах, а за ним — гвардия доверенных учёных. Тогда почему?

На этот раз вопрос был прямым — с нацеленностью получить такой же прямой ответ. Миша аж перестал переживать о возможных последствиях, только засмотревшись на Браун более внимательно. К счастью, он знал ответ.

— Ты не Ректор, ты не те учёные и не те маги из Зельград-цитадели. Возможно, я говорю опрометчиво, полагаюсь на свои чувства и надежды, но иначе уже не могу. Я хочу понять свою святость, познать её, улучшить и стать сильнее, но одного лишь сухого исследования недостаточно. Никто не может разобраться в святости, не будучи её частью.

— И чем я отличаюсь? Я так же не связана со святостью.

— Это так. Но у тебя иной подход. Мое предположение завязано на слишком непроверенных фактах, но ты более чувственно подходишь к своей задаче. Методы Ректора были… скажем, объективны, даже слишком, но вот у тебя я видел только субъективный подход к магии как к объекту исследования. И это неплохо. Я думаю, мне стоит попытаться взглянуть на свою силу твоими глазами, со стороны чувств, ощущений, мнения, не завязанного на показателях. В общем, как-то так…

Откровения Миши застопорили Браун. Она смотрела на него, он в ответ — и так молча минуту-полторы, словно борясь между собой за непоколебимость после таких искренних слов. Миша тотчас забыл, как именно говорил до этого — всего виной заметное смущение с непривычки, — но видеть задумчивое и нежное лицо было усладой для глаз. Неужели он оставил свои нормы приличия и подход интеллигентного, но внимательного к мелочам человека, отдав предпочтение прямой и, возможно, грубой отдаче своим чувствам и переживаниям? В Рики он видел надежду, уверенную попытку решить свою проблему. Ведь времени мало, смерть не за горами, а пытаться сражаться надо, нет, жизненно необходимо. Либо чтобы сказать себе в последние минуты: «Я пытался», либо действительно найти своё спасение. Любая попытка — уже попытка, как бы это ни звучало.

— И всё же обращаться к профессору на «ты» — верх наглости, — неожиданно прокомментировала Браун с широкой улыбкой. Она протянула Мише руку. — Но я не против, если мы оставим скучные формальности вне учебного времени. Миша, я помогу тебе, чем смогу, изучим твою святость, используем иные способы и добьёмся своего. Договорились? Ты доверил мне сокровенное, и я обязана сделать всё возможное, чтобы ты не разочаровался.

— Хорошо, — Миша с радостью пожал её руку, кивнув. — Никому ни слова, прошу.

Браун ответила на его просьбу лаконичным жестом: двумя пальцами застегнула невидимой собачкой рот, а после отшвырнула «ключик к открытию» в сторону.

— Занесло тебя, конечно, в ту ещё задницу, — цокнула Алиса, скрещивая руки на груди. — Твоё доверие кому попало аукнется рано или поздно.

— Перестань! — поспорила Рики, гордо задрав голову. — Я ни разу не рассказывала тайны доверившихся мне. Никому не рассказала о романе Елены Юрьевны с начальником охраны, также… ой…

— Библиотекарши? — Алиса едва не рассмеялась. — Поняла, само олицетворение сейфа, да, мисс Браун?

— Э-это случайно! Вы меня довели просто до нестабильной эмоциональности! Кстати, кстати-кстати-кстати, — Браун посмотрела на Мишу с хитрой ухмылкой. — Ты говорил, что скрываешь свою силу, верно?

— Да? — Миша словно сам начал сомневаться в себе от такого взгляда профессора.

— И то, что огонь — не единственная доступная тобой стихия?

— Ага…

— Тогда… — она сразу отбежала подальше от них двоих, со свистом подошвы о пол развернулась к ним и, положив руки на пояс, гордо заявила свою хотелку: — Тогда давай устроим второй бой!

* * *

Как только кристаллы были поставлены на соответствующие подиумы, бой можно было официально считать начатым. Браун немного изменила правила их дуэли: она также использовала только свои заклинания, но вот Мише наказала использовать святость в полной её комплектации. Более того, два раза подряд использовать одну стихию было категорически запрещено. Правда, выигрыша не было ни у одной стороны, ни у другой, впрочем, для мотивации это было уже не нужно. Сам по себе бой — уже мотив сражаться. Рики — в целях исследования, а Миша — в желании показать свои способности. Так они смотрели друг на друга, как в прошлый раз, словно пытаясь в очередной раз изучить друг друга непосредственно перед столкновением. Но так казалось лишь зрителю, как той же Алисе, усевшейся на трибуну.

Предварительно сняв камешек с пластины на шее, Миша внезапно застеснялся. А как показать? Видя настороженное внимательное лицо Рики, Миша почему-то задумался о каком-то ненужном хвастовстве. Он хотел повыпендрироваться перед ней, но зачем? В чём ведь смысл подобного? Такая сознательная путаница у него напрочь затянула бой в тишину, всё никак не приступая к действу. В итоге Браун широко улыбнулась, слегка закивала и быстро что-то проговорила шёпотом, будто скороговорку. Тем не менее, её заклинание поразило Симонова наповал: над её головой материализовался шестиствольный пулемёт в приличном размере, угрожающе направленный на оппонента. Из кристаллической магии, созданный лишь наполовину, зато с учётом мелких деталей, словно добрая часть пулемёта вот-вот сошла с конвейера военного завода.

«Удивительно! Какая точность, трепетность к делу, чувство! — смотря на каждую деталь, восхищался он. — Ствол, крутящий механизм, рукоять сверху — всё словно заставляет верить, что это оружие может быть настоящим, пускай и оставшиеся часть отсутствует. Прелестно!»

— Алмазик, — как-то странно называя студента, Браун почему-то наслаждалась более заметно, — не бойся показывать мне свою силу, этот бой на то и ориентирован, чтобы хвастаться! Я вот тоже повеселюсь!

И она сразу рассмеялась, гордо презентуя жестами рук своё колдовское творение. Жаль, конечно, что сразу после этого стволы закрутились, а из них начали плотным шквалом вылетать сгустки магии, прямиком в соперника, прерывая радостное лицезрение удивительного творения профессора. Безумная скорость, оглушительный звук создания кристаллической магии звонкими шлепками с примесью эха, конечно же, смертоносная лавина снарядов, рвущиеся к цели — и всё было заблокировано. Между Мишей и градом материализовался кусок металла, средней толщины, может, сантиметров десять, цветом отполированного серебра, причем высотой с самого юношу, в общем, достаточного, дабы без труда отгородить его от магии Браун. Сгустки бились о такую стену и царапины не оставляли, лишь заставляя его звенеть тяжёлым басом. Так плотная лавина оказалась не более чем пустышкой против такого щита. И не просто щита: Миша одним желанием запустил кусок металла прямо в пулемёт, не просто поотбивав всякую магию, но и согнув стволы так, что заклинание попросту рассыпалось от полученных повреждений. Момент — и щит начал падать на Браун, вынуждая ту буквально отлетать на реактивных ногах в сторону. Только он коснулся земли, как тут же распался, не оставив после себя ничего. Просто взял и растворился.

Тут Браун начала играть по ритму Миши, а это для знающего человека — сплошная возможность давить и давить. А он махнул клинком перед собой, отправив в её сторону яростный поток воздуха, еле отличающиеся от стандартного желтоватым оттенком. Тем не менее, скорость ветерка вынудила Браун принять урон на себя, встретив наспех созданным щитом, больше похожего на очень большую тетрадку, слишком тонким и ненадёжным, чтобы выдержать подобную атаку. И в результате «броня» была попросту раскрошена на мелкие куски, зато забрала с собой добрую часть энергии воздуха, отчего в Браун врезалось незначительное дуновение.

— И правда разные стихии! — обрадовалась Браун, хотя недавно могла быстро проиграть.

Она трепетала, и это даже не преувеличение.

— Да? Хочешь покажу ещё?

С такими словами Миша вытянул правую руку в её сторону. С улыбкой на лице, с виду садистской, внутреннее весёлой, он окутал пальцы ярко-жёлтыми молниями, бившими вдоль руки длинными потоками, после чего, накопив силу, выпустил заряд к Браун. В отличие от молнии Алисы, вариант Миши был, мягко говоря, несовершенным. С виду молния представляла чудовищную опасность — так или иначе, искры могли вызвать беспокойство — но какие проблемы были у него с ней!.. В любом случае, отступать было поздно, потому молния в очень непостоянном направлении летела к Браун. Под «непостоянным» понималось метание заряда из стороны в сторону где-то стабильно на полметра, позволяющее предположить о низкой точности молнии. Подобная неуравновешенная дичь как-то долетела до оппонента, вынуждая Рики опять маневрировать своими реактивными ногами. К счастью, она не поняла проблему, отчего Миша мог вслед позапускать несколько потоков вперемешку с более опасным огнём, который, кстати, заимел жёлтые и оранжевые оттенки, и воздухом. Преследование закончилось быстро — и без пользы.

— Ты не пользуешься водой, — тут же заметила Браун, приземлившись за левым плечом парня, метрах в десяти. — Козырь? Или не можешь?

— Вода для другого, — честно отвечая на вопрос, Симонов махнул мечом и заставил её отступить еще дальше из-за назойливой лавины электричества, беспорядочного каскада молний, по сути, разделённых от одной, стеной преследующих профессора вплоть до границы арены.

Следующая атака была более подлой — в стиле Миши. Он схватил клинок двумя руками, поднял его над собой и с весёлым выражением лица начал скапливать огонь на клинке. Каждая огненная частичка, словно капля, текла по лезвию к самому острию, формируя нечто покрывающее, как пелена, переливающиеся во всех оттенках жёлтого. Браун, увернувшаяся от молний, в итоге просто стояла и смотрела на странности соперника, причём совершенно не стараясь прервать его действие — банально было интересно. Да, жажда увидеть атаку было выше всякого любого желания победить. Тем не менее, Симонов и надеялся, что сможет заинтересовать голодную на исследования девушку. Вот потоки пламени скопились настолько, что у острия начала формироваться сфера, большая, плотная, значительно опаснее ранее использованных при первом бое.

— Алмазик, ты не мобилен, но до чертовски умел, — не стеснялась хватить его Браун, подготавливая вокруг себя множество топоров, лопат, указок, вёсел и многих других бытовых предметов. — Но мне интересно: ты намеренно не делаешь что-то конкретное? У тебя простые геометрические формы, а что-то особенное, там, предмет или оружие ты не используешь. Хотя не намеренно. Миша, неужели у тебя серьёзные проблемы с этим? Ты не чувствуешь свою душу? Поэтому ты так плохо справился на моей паре. Как интересно!

— Всё ты понимаешь, — улыбнулся тот, создав мощную сферу в задуманном размере. — Но душа отличается от маны. Как ты не знай её — создать конкретный предмет из святости почти невозможно. Наверное…

— Вот оно что. Впрочем, тебе и не нужно, но тебе бы практики побольше.

— Думаешь?

— Знаю.

— Тогда отбей это.

Сфера полетела в Браун, а та подготовилась заблокировать её всеми созданными предметами. Бесполезно — и не из-за мощи сферы. Она внезапно рассыпалась, как песок, и хлынула на Браун настоящим огненным дождём. Естественно, ни способ защиты, ни уклонение не сработало: площадь поражения была слишком большой. Так она мало-помалу получила столько урона, что кристалл почти наполовину разрушился.

Не давая передышки, Миша отпрыгнул от земли при помощи воздуха, затем подлетел поближе и взмахнул мечом прямо над головой Браун, ещё не оправившейся после атаки. Тем не менее, едва поднявшись, та остановила заряженный молниями удар… ногой? Нога манекена остановила такую атаку — удивительный абсурд, зато эффективный.

— Какой уверенный в себе юноша! — поддразнивала профессор, с заметным усилием сдерживая напор парня. — Но мне нравится, как ты пытаешься доказать, что я неправа.

— Может, я пытаюсь скрыть замеченные тобой недостатки? — Симонов начать бить по блоку Браун разными стихиями, даже иногда пытаясь ударить ту маленьким, но толстым и грубым куском металла.

Рики, отходя, сначала встречала удары ногой, но, когда заметила, что стихии всё равно бьют по оболочке, была вынуждена материализовать сначала крышку от унитаза, дабы миновать налёт куска металла, а после прикрыться дверью. Выиграв немного времени, она отлетела прямо ввысь, попутно пытаясь задеть и Мишу телом. Неудачно, зато как грациозно профессор взлетела! Только для того, чтобы сделать вполне умелое сальто — или петлю? — словно она на представлении, а после, когда их взгляды пересеклись, внезапно нанести заклинание реактивной тяги на руки. Так она в миг раскрутила себя до полноценной бочки, которая под напором уже с ног полетела на Мишу. Тот, аж ахая и даже крича от неожиданности, что есть силы попытался отлететь воздухом в сторону. В результате Браун быстро сменила направление тяги, просто влетев в спину студента своим телом. Подобная авантюра сбила Мишу с ног, завалила на пол и нанесла немалый урон.

Рики прокатилась по полу, но быстро встала, пока Миша только-только поднимался. Это позволило профессору сократить расстояние и замахнуться вокруг своей оси ногой — к счастью, своей — для удара. Только она не ожидала встретиться носком не с лицом: навстречу полетел меч, уже окутанный плотной пеленой огня. Встреча двух сил столкнула одну из них: именно Браун от такого блока быстро потеряла равновесие и упала бревном прямо перед Мишей. Только завидев новый удар оппонента, она прямо по полу полетела на тяге, но опоздала, ибо клинок задел заклинание у правой ноги, отчего профессор лишилась контроля полёта. Теперь результат был плачевный: она сама себя избила по полу перекатами и метанием из стороны в сторону, пока не сняла заклинание. Шляпа, в итоге, слетела с неё, а сама Рики лежала на полу, еще не оправившись от глупости. Зря потраченное время позволило Мише материализовать щит прямо над ней.

— Пиши-пропало… — со вздохом прокомментировала Браун и встретила своим телом этот кусок толстого металла.

Кристалл разбился. Миша радостно посмеялся, как законченный злодей, быстренько убрал щит и подошёл к Браун. Та лежала себе спокойно звёздочкой, лениво потягиваясь к снятой шляпе сбоку. Миша победоносно схватил её и нацепил на себя, слегка задрав поля.

— Ну что, мисс-проигравшая Рики Браун, — гордо проговорил тот, не стесняясь так широко улыбаться, — признаете ли вы мое величие?

— О да, господин Симонов, вы велики, — Браун потянулась рукой к нему с наигранном кряхтением. — Спасите бедную…

Миша принял руку и аккуратно поднял её на ноги. Он несколько засмущался от своего поведения, потому тут же вернул шляпу законному хозяину. Кашлянул, мол, ничего не было, а после встал в ровную стойку, упёршись клинком о пол.

— И как?

— Как? Ты ещё спрашиваешь? Ты не уровень академии, — Рики так была восхищена такому, что сократила расстояние между ними до минимума, скрещивая руки за спиной. Её взгляд был устремлён прямо в глаза юноши, — это… это… это круто, вообще-то! Все стихии, да какие мощные. Ты явно умеешь ими пользоваться, пускай и с некоторыми хитростями. Мастерства маловато, но ты определенно хорош. Чего-то ещё не хватает… ты ограничиваешь себя?

— Что?.. — Миша и подумать не мог, что она так быстро поймёт это. — Как ты…

— Это очевидно. Ты постоянно не добираешь по мощи, а когда подумаешь хорошенько, ну, когда время есть, ты сразу держишься на одном уровне. Это ведь неестественно, видно же. Какие-то проблемы? Или жалеешь меня?

— На самом деле, — Миша явно не желал раскрывать все свои тайны так сразу, потому, как бы ему не хотелось, он начал беспристрастно «умалчивать» о многом, — мне нельзя достигать предела. В отличие от маны, душа позволяет пользоваться силой и при достижении лимита, но тогда твоя, скажем, жизненная сила начнёт истощаться. Короче говоря, я всегда распределяю свою силу на день, дабы в какой-нибудь неожиданный критический момент не достичь границы.

— Ого! Это опасно, да?

— Очень… — он сам не заметил, как это слово протянул с заметной грустью, тяжестью на сердце. — Последствия ужасны…

— А ещё ему вы нравитесь, — добавила Алиса, звонко вздохнув. — А вот как именно — как преподаватель, как человек или как девушка — говорить уже не мне.

Миша удостоил горе-сваху ненавидящим взглядом, смешанным со смущением. Ведь если всё не так, то из-за неё он наверняка выглядел как маленький мальчик! Небывалая наглость! Дык ещё она хитро заулыбалась, театрально пожав плечами и кивнув в сторону Браун. Та слегка опустила голову, скрывая лицо полями шляпы — этот знак можно было воспринимать по-разному, начиная любопытством девы смотреть на туфли Миши и заканчивая… О нет... Он покраснел до кончиков ушей.

Максимальный конфуз накалил обстановку вокруг донельзя, до такой степени, что Миша потерял нить разговора, а малейшее уводящее слово застревало в горле, выставляя некогда интеллигентного почти гуру спокойствия в розовом цвете. Единственное, что позволило ему успокоиться, пока Рики молчала — это факт чумы.

«Я её забуду.

Она исчезнет из моей памяти.

Эти приятные чувства больше не коснутся моей души».

Верно, Миша хотел бы развивать подобное отношение, хотел бы прочувствовать многое неизвестное, но какой смысл? Нет, дело не в потерянности чувств и памяти — дневник частично передаст то, что он пережил — а в жестокости перед Браун. Видеть, как на тебя безразлично смотрит человек — больно, так ведь? Осознавая свою проблему ещё раз, Миша кисло улыбнулся.

— Мисс Браун, — обратился он к ней, собравшись с силами, — вы действительно поможете мне?

— А? — сначала она не поняла, но, едва посмотрев в его глаза и увидев внутреннюю тяжесть, очень сильно забеспокоилась. — Да, конечно, мы же договаривались. Нет, ты не пойми неправильно, я и сама хочу тебе помочь, а вообще, ещё и понять твою силу. Да, да, именно! И никому ничего не скажу, твоя тайна — моя тайна!

— Спасибо, спасибо, — так стало немного легче, призрачно, но легче.

Внезапно кто-то постучал в дверь, причём не единожды, а как по барабану. Следом ещё, когда никто не ответил в первый раз. Троица так бы и стояла в зале, не реагируя, но Алиса недовольно цокнула и сама пошла открывать дверь. К сожалению, увиденное ею ничуть не обрадовало.

— Миша, к тебе гость из красных… — нехотя крикнула Алиса.

* * *

К Мише пришёл не простой прохожий, не простой красный, не простой посыльный кого-нибудь и вообще — не простой человек. Только получил обещание Ректора не вмешиваться в его жизнь, как тут же оно попало под угрозу его нарушения, хотя, в принципе, исключения оговорены не были, а тут как раз-таки исключение в самом натуральном виде. Нет, критическая ситуация, требующая немедленного реагирования, и никакие желания прожить мирную жизнь не должны были мешать ловить момент, пока возможно. Поэтому Ректор — а Миша был уверен, что тот лично распорядился — отправил не простого красного, а подполковника Льва Алексеевича Терентьева, одного из самых успешных и кровожадных офицеров Ордена Красного креста, особо доверенное лицо самого Ректора. Чёрный офицерский китель с красными полосами на местах швов, хорошо заметные чёрные звёздочки-погоны на красном основании, ровная плотная ткань — такую одежду высокого качества несли лишь псы Ордена. Высокие смазанные кремом до блеска сапоги везде, куда ступали, олицетворяли тяжесть все обстановки, вынуждающие использовать солдат красных, не имеющих норм сожаления, морали и доброты. Но, когда по ветру развевалась чернущая накидка, скреплённая металлическим крестом на застёжке, а на спине изображался окутанный красной линией ворон с широко расправленными крыльями, наступал предсмертный холод — такие чувства испытывал Миша, едва завидев высокопоставленных офицеров красных — самых отбитых и коварных монстров во плоти. Миша ещё до пятнадцатилетия помнил Терентьева как человека опасного, хитрого и умного.

Высокий мускулистый мужчина, проживший уже почти сорок лет, забрал Мишу, словно покупатель продукты, причём слушать возражения Алисы даже не пытался, сославшись на прямой приказ взять только его. Тем не менее, сам Симонов против-то не был, едва услышав хорошо знакомое словосочетание: «святые появились». Тогда всё стало на свои места.

Машина гнала по дорогам на грани превышения скорости, постоянно играя в «шашки» между потоками, лишь бы поскорее миновать расстояние до необходимой точки города. Водитель, такой же офицер, но поменьше, был умел и даже аккуратен: общего дискомфорта при подобных манёврах не возникало, хотя резкие остановки иногда заставляли Мишу вжаться в спинку заднего сиденья всеми конечностями. А вот Терентьев сидел словно на курорте, да что там, даже его голос ничуть не перебивался, сохраняя командный громкий тон сверхспокойного человека.

— Да, ты правильно понял, — говорил он, иногда поправляя свои очки квадратной формы; его лицо, в принципе, поверхностно вызывало доверие, если его не знать, конечно. — В Петропавловском районе прямо в канализациях появилась гробница святых, слишком населённая, чтобы горстка ментов могла что-либо сделать.

— Они пытались сами решить проблему? — удивлялся Миша, читая переданные им сводки разведки красных. — И сколько жертв?

— Сначала отправили обычных новичков, но никто не вернулся, кроме местного спеца, в принципе, первый обнаружившего гробницу. Поняв, что там не крысы болтаются, глава района оперативно доложил об этом в ГСБ, а вот они подсуетились и попробовали решить вопрос спецназом. Два отряда по двадцать человек. Все убиты.

— Все? Насколько всё там плохо?

— Ахах, честно, о-о-очень плохо, — с воодушевлением ответил Терентьев, самостоятельно перевернув страницу документов на коленях Миши. — Видишь? Приказ директора ГСБ, направленный не на зачистку гробницы, а на оцепление и сдерживание. Спецназ просто неспособен противостоять святым — у них нет ни опыта в этой сфере, нет ни желания тратить ценный человеческий ресурс на такую авантюру.

— Милицию они не трогают, чтобы не поднимать шумихи о потерях, — рассуждал Симонов, читая доклады, — а спецназ ориентирован на другие задачи, оттого они и не способны.

— Так всё и есть, так всё и есть. Командиры отрядов без понятия, что делать. Неудивительно, они постоянно в заднице, сколько я на службе.

— А это что? — Миша показал подполковнику вывод из одного доклада. — Призвать военных?

— Пытались, да сразу отказали. Времени много потеряют, опять же переполох наступит и далее, далее, далее — отмазок много. На самом деле, мы поручили нашим добродушным друзьям из правительства и ГСБ затянуть созыв военных в город, а тут вон как: смогли напрочь замять такую инициативу. Теперь приказ сменился.

— «…задействовать ближайшие подразделения Фиалкового предела и Ордена Красного креста, по возможности заключить контракт с авантюристами под роспись государственной тайны второго уровня…» И всё же, это более рискованно, чем послать военных на зачистку.

— Да, ты прав, — Терентьев повернулся к нему и слегка наклонился, сверля голубыми хитрыми глазами, — но на то у нас и есть друзья, чтобы ими руками добиться выгодных для нас условий, разве нет? Нас в Зельграде не любят, точнее, терпеть не могут. Всячески пытаются разобраться в проблемах самостоятельно, пытаясь повысить призрачный престиж в глазах народа. Но каждый государственный орган, будь то гражданский или военный, уже трещит по швам. К счастью, неожиданное появление гробницы положительно скажется на Ордене. Как я счастлив, что меня отправили тренировать корпус столичной резиденции прямо в это время! Везение на нашей стороне, Миша, и на твоей, — его радости не было предела, он буквально трепетал от возможности возвысить влияние ордена такой операцией. — Возможно, гробница ответит на твои вопросы. Мы тебе поможем.

Таким всегда был Лев Алексеевич. Лицо красивое, даже эстетичное в части заметных скул, слегка морщинистой кожи, ровного, словно искусственного носа и несгибаемого взгляда голубых, даже синих глаз, лишённых чего-то живого. И правда, они были какие-то стеклянные, бесчувственные. Тем не менее, офицер Терентьев сразу приглянулся Ректору, когда Мише было без месяца десять. Широкие прямые плечи и хорошо накаченный торс пускай и делал его скалой, Терентьев выделялся особенно ростом — два с лишним метра, но был известен в кругах Ордена как рискованный, опытный и беспринципный командир, также хвастающийся умением ловко адаптироваться к разным ситуациям. И что забавно: он носил очки, плотно прикреплённые через затылок ремешками даже в мирное время службы, которые по привычке постоянно поправлял. Но когда он прекращал их трогать более десяти минут — это значило лишь сильнейшее беспокойство Льва Алексеевича: либо он зол, либо встревожен, либо слишком напряжён. В любом случае лучше его слушаться, что бы ни произошло, ибо подполковник был очень толковым даже в психической нестабильности. В прошлом он отвечал за безопасность лаборатории Ректора и Миши в частности, и никакие внештатные ситуации не сломили организованную им охрану. Никакие, абсолютно.

Вскоре машина свернула с проспекта прямо в Петропавловский район. Трущобы — вот что это такое. Миша откуда-то знал, что в прошлом, где-то на рубеже веков, конфедеративные власти только начинали плановую перестройку города под угрозой войны со Штатами, очень надоедливыми соседями. Пока красные проводили на границах манёвры и пугали иностранных политиков, власти перестраивали города в единый стиль брутализма, причём бетонного, на случай, если придётся оборонять города, включая столицу. Только особенные исторически, культурно и функционально постройки, как Зельград-цитадель, не тронули, но вот многие жилые и инфраструктурные изменили с радостью. Там и льготы предоставлялись жителям хорошие, и квартиры были просторнее и обеспеченнее, но не всем, конечно, нравилась подобная затея. Как-то раз такие районы, как Петропавловский, подняли серьёзный митинг, перетёкший в настоящие столкновения с милицией, отчего перестройка в этом месте быстро затихла. Сколько людей погибло, уже неважно, так как плацдарм остался за местными. Оставив бетонные здания на треть района, конфедераты освободили остальной участок от плана.

Теперь здесь жили самые необеспеченные слои населения, причём в натуральных муравейниках. Старые дома давно не ремонтировались, они словно вросли в землю этажами, немного наклонились, пытаясь забрать к себе дороги, и ждали своей смерти. Кирпичные, деревянные, некогда творения искусства — как пожарная часть, по сей день уже заброшенная — все они устарели настолько, что провести то же отопление было банально опасно. Петропавловский район и несколько соседних обошёл стороной научно-технический прогресс: ни механизмов, ни магической энергии — ничего там так и не установилось.

Миша смотрел на прогнившие от сырости и времени окна, через стёкла которых виднелась лишь тьма, и не мог понять, что их возмутило при реализации перестройки, что сподвигло народ восстать, чтобы в итоге стать отбросами столицы? Ради чего нужна была та ненужная победа, названная Жилищным бунтом?

Пока колёса машины стучали по мощёной, частично разобранной по камням дороге, Миша наблюдал за местными жителями, которые с неким удивлением и любопытством провожали взглядом автомобиль, на дверцах которого изображался герб Ордена. Ни злобой, ни завистью, ни отчуждённостью их взгляды не были наполнены, только любопытством, интересом и… надеждой? Заметив непонятное выражение лица Миши, подполковник как-то догадался и решил рассказать кое-какую информацию.

— Нам разрешили построить резиденцию на стыке районов, — рассказывал Терентьев, поправляя очки, — Казачьего и Петропавловского, как раз у основной дороги между ними. Казачий район чисто среднего класса, обычные работяги, которые в привычном темпе работают на заводах производства товаров массового спроса, ничего примечательного, как может показаться обывателю или политику конфедерации. С другой стороны — Петропавловский, место исключительных бедняков, преимущественно работающие на мелких фабриках дешёвых поддельных товаров. Там и преступность высока, и образование низкое, и народ недовольный, короче, заноза в заднице столицы. Частенько работяги бились с кустарниками и преступниками, устраивая самосуд и стенки-на-стенку. Они превратили эти два района в неорганизованные стихийные фракции, борющиеся за своё величие над другими. Смысла нет, только разбавить тоску между рабочими днями. Дабы милиция не испытывала серьёзной нагрузки, глава администрации Казачьего народа получил одобрение на постройку резиденции красных, чтобы мы, как люди дисциплинированные и честные, своими методами урегулировали вопрос ненужной борьбы между слоями населения. Так звучало официально.

— А неофициально? Получить влияние на жителях двух районов?

— Ну конечно! Бедняки винят власть во всём, перекладывая все грехи на их плечи, потому сострадание лиц иных, весьма отдалённых от эдаких ублюдков в кабинетах, им как раз необходимо. Так мы организовали кампанию по повышению сознательности народа, проводя уроки в школах, финансируя производства и строительства, организуя кружки психологически измученных и так далее — в общем, великая социальная работа. Аналогичное дерьмо мы провернули и с работягами. Результат — великое влияние на многочисленный народ, который потихоньку распространяет молву о нашем благочестии в другие места.

— Если сюда позвали фиалок, значит, они тоже тут?

— Не беспокойся, они отстраненно относятся к местным. У них свои планы, и им побоку, что там происходит на соседней улице. А так их резиденция находится чуть глубже в Казачьем районе, напротив местной гильдии. Мы с ними не в ладах, если ты не помнишь.

— Они могут помешать…

— Как и спецназ, который отправится с нами в гробницу. Один отряд, но будет. И гильдийцы, принявшие заказ. Поэтому твоё нелегальное присутствие мы скроем небольшой легендой. Тебе одежда не жмёт?

Ему пришлось переодеться в стандартную форму солдата красных. Если сама униформа в чёрных и красных тонах его не смущала, то смотреть на каску и резиновый противогаз был несколько тяжко.

— Нормально.

— Теперь ты Гена Рожков, мой помощник и лейтенант по совместительству, маг огня... и всё.

— Геннадий… а лучше не придумать?

— Ну что ты так относишься к этому имени, Гена? Оно не вызывает таких подозрений, как твоя левая нога. Ты её окутаешь пламенем — а это очень заметный знак.

— Иного варианта нет…

— Помню! — он пускай и несильно, но толкнул Мишу в плечо. — Мы многое сделали, чтобы ты имел шанс проникнуть туда. Там, возможно, есть ответы, и мы их найдём.

Если Терентьев так сказал — значит так и будет. Таково правило его личности.

* * *

Многие улицы, откуда можно спуститься в канализации, были оцеплены милицией, а основной технический спуск считался центром концентрации сил перед операцией. Именно здесь была запланирована встреча всех подразделений. Под руководством незнакомого Мише капитана службы безопасности люди разделились на несколько больших групп. Первая группа — выделенные сотрудники спецназа, всего двадцать человек, угрюмые парни не старше двадцати пяти лет, с железными касками, в тяжёлой броне и с разными магическими катализаторами в руках, хотя чаще всего те имели при себе известный многофункциональный посох. Он и проводник магии, и опасное холодное оружие из-за лезвия на противоположной стороне палки. Наблюдая за ними, Симонов подметил запасные складные посохи на поясах, иногда палочки или пистолеты, и целый ремень гранат.

— Н-да уж, — слышался голос откуда-то сзади, — глянуть на их лица — жалко становится.

— Да они никогда не имели дело с тварями поопаснее людей, не удивлён.

— Пушечное мясо.

Как ни странно, поспорить было трудно. На улице день, а их лица, каждый взгляд так и сочился тьмой. Не злом, не кровожадностью или прочими мерзкими чувствами, а страхом. Они все потерянные! Что не сказать второй группе, фиалках: сплошные солдаты Предела, одетые совершенно по-разному. Кто-то в доспехах с фиолетовыми или сиреневыми полосами, причём их шлемы имели форму головы быка, только с более квадратной мордой, зато с длинными рогами, угрожающе загибающимися вовнутрь; кто-то носил лёгкую униформу, схожую с солдатской времен XVIII-XIX века, но слишком шикарную в части мtхового покрытия мундира, каких-то заклёпок и ремней из дорогой кожи, проходящих по поясу, сквозь торс наискосок и даже чуть ниже, как какие-то карманчики или места для крепления инвентаря; а кто-то носил совершенно простую одежду, как плащ, китель да обычные штаны с сапогами, отличающуюся от обычной одежды теми же фиолетовыми обозначениями. У некоторых на спинах или на плечах, иногда даже на груди, виднелся герб Фиалкового Предела — окружность, внутри которой изображена башня на какой-то горе. Это был такой же Орден, как и красные, только находящийся на юго-восточной территории, на острове, ведущий изоляционную политику не только по внешним вопросам, но и по отношению к своим партнёрам по конфедерации, смиренно, точнее, тихо и неохотно соблюдающий интересы всей страны. По силе они стояли вторыми после красных, а по отношениям — самыми злобными к товарищам на западе только из-за идеологических соображений.

Сила красных — оружие и армия, не ориентирующиеся на силу конкретного обладателя маны, но вот сила фиалок — чистейшая магия без помощи сторонних продуктов, как жидкая мана, тихоновский порошок, винтовки и так далее. Нельзя было сказать, что они наотрез не принимали блага науки, в частности, те же винтовки использовались солдатами в простой форме, но их стремление к чистоте сильно выделяло на фоне коллег по конфедерации. Каждый стоящий здесь фиалка — маг не ниже боевых магов-специалистов первого класса, особенно «мундирные». Если спецназ — молодые ребята, то вот наиболее красивая часть отряда Предела по возрасту минимум в тридцать лет, самому старшому — и вовсе ближе к пятидесяти годам. По их лицам прямо можно было сказать, что те повидали на свой век многое, обучились ещё большему и готовы постигать вершины раз за разом неуклонно, словно непоколебимый авангард. Впрочем, они соответствовали политике Ордена Фиалкового Предела: сторонились любого общения и кучковались поближе друг к другу.

Удивительно, но авантюристы — единственные, кто веселился, пока есть время. На то и наёмники — заплати деньги, и они не побоятся сунуться в пекло. Орки, эльфы, даже гномы — все отличались друг от друга цветом брони, типом оружия, возрастом, поведением, в конце концов. Зелёные чудища с клыками-бивнями на нижней челюсти вели себя спокойно, сидели на земле и ждали битвы, иногда проверяя топора и молоты, пока их напарники-эльфы о чём-то яро спорили между собой. Эльфийка с красными волосами, среднего роста и с очень тягучим взглядом, перешёптывалась с подругой, держа в крепкой хватке свой деревянный искусно сделанный лук. Подруга её казалась совсем милой и ростом, и лицом, и реакцией на слова красноволосой. Благодаря ей Миша быстро понял, что к чему. Она иногда смотрела на красных, слушая рассказы. Только хватило увидеть её зелёные большие глаза, как он увидел в них волнение, граничащее со страхом. Боязнь красных.

Солдаты Терентьева были в последней группе, но стояли они пускай и вольно, но с ровными спинами, вдоль стены и исключительно по трое. Красных-то было больше всех. Полсотни вояк, держащих автоматы с круглыми магазинами, винтовки с вставленными штык-ножами, ожидали приказов командира, редко переговариваясь и разминая ноги от томительного ожидания. Стандартная чёрная форма с красными полосами и крестами на шевронах, плотно надетые каски и противогазы, напрочь скрывающие всю голову, перчатки, высокие сапоги — в общем, невозможно было понять, кто есть кто. Все на одно лицо, в данном случае — на одну маску. Некоторые выделялись бронепластинами, развешанными на многие части тела, но такими были лишь тяжеловесы с пулемётами, подключёнными трубками к наспинному рюкзаку с специальными резервуарами маны. Терентьев сначала был как глоток воздуха в этом однообразии, однако он быстро нацепил на лицо респиратор, на ходу осматривая своих подчинённых.

— И они из резиденции? — шёпотом спросил Миша, чувствуя взгляды остальных групп на себе из-за окутанной огнём левой ноги. — Я ожидал меньше.

— Позволили бы, я бы задействовал ещё больше моих ребят, а так — всего пятьдесят.

— А сколько всего?

— Прибавь сто. Все они должны были проходить спецподготовку в резиденции в области тактики, но, как видишь, у нас дела поважнее. И веселее. О да, веселее!

— Так, — вдруг подошёл к подполковнику тот капитан ГСБ, средних лет, но очень суетливый и громкий даже для командира, — вы всех собрали?

— Ровно пятьдесят два человека, можешь посчитать, ваше высочество.

— Принято. Вы идёте третьей группой вместе с небольшой группой авантюристов. По команде, чётко по инструкции и без приколов. Ясно?

— Мы получше вас знаем, что делать.

— Да мне срать. Выполняйте наши поручения, будьте паиньками, — оглядев ногу Миши, капитан выругался: — И что это за херь? К чёрту.

Когда он ушёл проверять остальных, Миша спросил у Терентьева:

— Он нервный. Не любит вас?

— Он боится. Совсем ещё неопытный, молоко на губах не обсохло, вот и пытается казаться типа таким крутым. На таких у меня всегда одно слово: «вали». Жаль, что я несколько связан…

— Эй, ребята"

Появился новый гость к красным. На этот раз худощавый парень в магическом плаще и колпаке, с посохом наперевес. Он привёл за собой ту самую группу авантюристов: эльфов, гномов, орка и людей.

— Мы с вами.

— Оу, как мило, — Терентьев подошёл к нему почти вплотную, осмотрел горе-товарищей и немного наклонился к ним. — Я надеюсь, вы достаточно опытны, чтобы пережить этот день.

— Более чем, парень, — пытался наладить отношения худощавый, широко и как-то мерзко-театрально улыбаясь. — Я Николас, глава этой команды. Все мы имеем стаж свыше десяти лет, так что не парьтесь, не подведём.

— Посмотрим, Николас.

— А вы?..

— Парни! — проигнорировал его Терентьев и просто обратился к своим подчинённым: — Стройся по два человека в ряд! Выполнять! Отлично! Оружие наготове, собрались духом!

Почти у каждого солдата было по три вида оружия. Основное — автомат или винтовка, запасное в виде дробовика или пистолета и третье — клинок на поясе. Если авантюристы полагались на привычные им катализаторы и приёмы, то красные — это армия подисциплинированнее регулярной армии конфедерации. Магия — это не повод выделяться и наглеть. Магия — это оружие, которое могло быть доступно всем. Именно красные дали слабым магам винтовки, автоматы и прочее, предоставив прекрасный шанс стать опасными для врага. Таков научно-технический прогресс. В этом вся сказка Ордена.

— Итак, наёмники, — подполковник смотрел на Николаса, как касатка перед насмешливой игрой с жертвой, — встаньте сзади и ждите моих указаний. Не рыпайтесь и будете живы-распрекрасны.

— Внимание! — крикнул капитан ГСБ где-то в начале всех групп. — Первая группа! Пошли!

* * *

Красные шли по канализациям неуклонным строем, не нарушая ни порядок каждого человека, ни своего молчания, отчего с виду смело можно было назвать солдат какими-то куклами, неразумными машинами для убийств. Порой дисциплина Ордена пугала и Мишу, особенно когда в дело вступали всё более сильные члены красных, в глазах которых прослеживалась одна общая черта — кровожадность. Да, правильно. У каждого красного так — и ни разу Миша не видел иного, ибо остальные люди скрывали свои лица масками, впрочем, по регламенту, возникшему не на пустом месте. Противогаз Симонова — пустышка, но вот у солдат в фильтрах встроена пыльца магцветов — Миша конкретно не знал, какая — притупляющая многие чувства, особенно страх, боль и прочие смежные. Любой нормальный человек назвал бы это наркотиком, но знающий — вполне легальным стимулятором, достаточно сложным для производства, имеющим пускай и серьёзные побочные эффекты, но под высоким порогом дозирования. Впрочем, не в скрытности личностей заключался основной страх перед солдатами. Слухи всегда строили ужасающие легенды вокруг армии Ордена. Так было всегда, и неудивительно, что авантюристы, идущие как замыкающие, так дискомфортно себя чувствовали.

Тем не менее, они дошли до гробницы. Двери раскрыты и заблокированы поставленными преградами, а за порогом стояли баррикады и позиции спецназа, призванные сдерживать врага. Засохшая кровь перед входом дала понять, насколько же в этом месте пахло смертью, а точнее — воняло, отчего проницательность и чувство атмосферы Мише на миг стали скорее негативными чертами. Отряд встретил местный командир, такой же молодой парень, как и все остальные вокруг, сидящие за мешками с песком, не отводя глаз от проходов дальше. Установленные прожекторы освещали весь входной зал ниже по лестнице, раскрывая прекрасный обзор на серые стены, запачканные чем-то совсем уж давним: чёрные пятна шли вдоль стен от прохода к проходу. Их было три. Три коридора, питающиеся заманить к себе всё ещё живых гостей, поймать в лапы тьмы и поглотить, как очередную жалкую жертву. Освещения, как стало понятно, там совершенно не было, а от увиденной сломанной лампы у края коридора выводы напрашивались сами по себе: святые не очень-то любили свет.

— Приветствую, товарищ подполковник Терентьев, — уважительно, даже почтительно обратился командир, аж отдавая честь, — мне приказано указать вам доступный коридор.

— Славно, славно, — махнул рукой Лев Алексеевич, как всегда забивая на излишние формальности. — Лучше скажи, кто куда конкретно пошёл.

Миша увидел перчатки на руках подполковника. Металлические, укреплённые и с сложным механизмом — по сути, его любимые кастеты с отверстиями на каждой костяшке, дабы смело пропускать свою магию. Более того, из-за надетых устройств руки стали словно бы больше, крепче и опаснее. Один удар Терентьева без магии мог убить человека — в рукопашном бою подполковник был мастер, если не бог. Подобные железные вставки виднелись не только на руках: его ноги также заимели преимущества на подошвах, носках и голенях.

— В восточный коридор, — ответил командир, указывая рукой на каждый из проходов, — пошёл отряд фиалок, а в западный, соответственно, спецназ.

— Занимательно, ой, как занимательно. Помнится мне, в восточном и было месиво, где был уничтожен полностью отряд первопроходцев?

— Д-да… говорят, там не осталось ни одного целого тела. Все разорваны, выпотрошены…

— Что ж, им же и разбираться, мне не важна их судьба, — Терентьев как на прогулке спустился по лестнице до половины. — И вот мы здесь. В обители святых, жестоких тварей, любящих убивать и мучить. Как волнительно!

— Не кричите, вы привлечёте их внимание… — заволновался командир, кивая напуганным спецназовцам зарядить стационарные пулемёты и подготовить посохи. — Кто знает, что скрывается в этих коридорах…

— Веселье, — ответил подполковник, одним жестом руки приказав солдатам начать спускаться вниз. — Сплошное веселье.

Миша затесался в первых рядах, поближе к Терентьеву, как тот и настаивал перед операцией.

— Ну что, братья, попутешествуем? Проверьте оружие и в строй по заданным директивам! Напоминаю: по пять человек в команду, расстояние между командами — десять метров минимум! В соответствии с порядковым номером, и следовать моим приказам! Лейтенанты, вы где?

— Мы тут, товарищ подполковник, — тут же отозвался один из них, держа на спине ящик-рацию.

— Руководите каждой командой, кроме авантюристов. Кстати, о них!

— Да, сэр? — Николас прибежал как миленький.

— Я видел у вас лекаря и орка-перерослика. Ко мне. Остальные в центр группы, мои парни вас распределят.

— Х-хорошо… — Николас, кажется, начал понимать, что стал марионеткой красного по собственному согласию. Или по тупости.

— У меня плохое предчувствие… — засомневался Миша, когда посмотрел в средний коридор.

Он чувствовал что-то. Его душа как бы вибрировала, ощущала некоего в темноте. Резонировала с другими душами? Как светлячок бродил мимо чёрных рук, пытающихся разорвать его в клочья. Да, именно так. Для порабощённых здоровый человек как бельмо на глазу, никак иначе.

— Отставить предрассудки, Геннадий. Ты не солдат, конечно, но человек толковый и опытный. Помнишь тренировки? Ничуть не сомневайся в себе и своих товарищах, когда перед тобой сама смерть. Ведь так веселее! Ладно, пора! Марш-марш-марш!

Так огромный отряд красных перешёл границу, за которой больше нет безопасности. Дальше только смерть, и никто из парней Терентьева не сомневался в себе, ведь таковы были его идеалы. При помощи света некоторых вояк они шли мимо давящих стен коридора, иногда показывая пустующие стойки для факелов и свеч, особенно редко — письмена, странные, зато понятные Мише:

«Владыка сей свет мира»,

«Душа есть великое дарение».

«Да защити нас Небесный Сад и Владыка».

Каждая надпись сопровождалась каким-нибудь рисунком, правда, из-за пыли и чёрных пятен разобрать их было почти невозможно. Миша единственный, кто чувствовал это ужасающее давление? Они на самом деле прошли какие-то жалкие двадцать метров, но для него — целый километр. Время настолько тянулось, что сознание терялось и в пространстве, и в понимании окружения. Если бы не противогаз, его волнение и переживание наверняка кто-нибудь заметил. Как же тяжело! Как в таком случае Терентьев в авангарде, совершенно не волновался? Даже встретив первый перекрёсток, подполковник тут же начал раздавать приказы.

— Команда Три и Четыре! Марш направо! Пять и Шесть! Налево! Держите связь и при нестабильной или опасной обстановке отступайте! Остальные вперёд.

Так легко и так ловко — подполковник был олицетворением всего отряда, воплощением уверенности. Те команды беспрекословно выполняли его приказы и уходили в развилки, совершенно не беспокоясь о разделении. Но было слишком тихо. Пока не раздались взрывы где-то вдали, эхом проходящие по всем коридорам.

— Видимо, фиалки встретились с врагами, забейте, — решил Терентьев, завидев по бокам целые ряды деревянных дверей. — Опа, норки. Команда Два! Проверить комнаты до единой, а команда Семь — в конец коридора!

Солдаты потопали вперёд, расположились по двое у каждой двери и приготовились стрелять в случае опасности. Остальные же прошли дальше и остановились на очередной развилке, пока основная часть находилась в начале прохода. Терентьев ждал, периодически проверяя подчинённых сзади, вплоть до замыкающих. Вскоре красные начали аккуратно открывать двери одну за другой, а потом резко входить под светом заклинания-лампы. Ни одного выстрела, а затем:

— Чисто, спальная комната, — оповестил первый.

— Чисто, спальня.

— Чисто…

И так все вышли с пустыми новостями в коридор, встав по стойке смирно у стен.

— Знаете, мне нравится, — подполковник хитро улыбнулся, поправляя очки, казалось, громоздким железным пальцем. — Они как хищники: притаились и ждут удобного случая. Заманивают? О, или в ловушке ожидают? Или им просто интересно играться без возможности отступления? Какие весёлые!

— И вправду, слишком тихо для нас, — Миша ещё до этого держал пистолет и клинок как последний шанс выживания, а сейчас — хваткой крепче самой крепкой хватки в мире.

— Тогда вперёд.

Отряд двинулся дальше, оказывается, в жилой корпус, ибо подобные спальные комнаты встречались все чаще и чаще. Тем не менее, проверяя уж второй десяток помещений, основные силы внезапно остановились по жесту Терентьева: авангард кого-то заметил. Некто в чёрном балахоне стоял, плотно прижимаясь к стене, и постоянно что-то бубнил себе под нос, при этом его голова от бессилия была опущена. Исхудалый вид так и говорил о его мучениях, как ему тяжело было даже стоять — ноги, заметные сквозь обрывки подола балахона, казались совсем уж костлявыми. Более того, голова не соответствовала многонедельному голоду бедолаги: лицо заплыло до бугорков, на макушке слоями спадала кожа, а чуть ниже подбородка, в районе кадыка, иногда вытекала чёрная жидкость, противно уходящая под ткань одежды.

Измученный мужчина, явно посеревший, неохотно повернул голову и посмотрел в сторону незнакомцев, не боясь бегать взглядом от одного человека к другому. Глаза… ярко-жёлтые, с пропорциональным крестами-зрачками — такие они у них, у порабощённых. Очевидный симптом чумы, последняя стадия невозврата.

Такие же глаза будут у Миши, когда наступит время.

Человек застонал ещё громче и наконец показал свои руки: в одной из них виднелся серебристый клинок, угрожающе поблёскивая из-за освещения отряда.

— Вы… вы… вы… плохо… — кряхтяще бубнил порабощённый, вмиг разозлившись на незваных гостей.

Едва он сделал шаг, как один из красных направил на него винтовку и одним выстрелом продырявил черепушку, громким хлопком, распространившимся по коридорам, оповестив всех о местонахождении отряда. Впрочем, никто не был против, особенно Терентьев, заинтригованно поправивший очки пальцем. Пока тело падало, Миша видел нечто прекрасное и до жути неприятное одновременно, а именно: то, как из тела выходила душа. Совсем призрачный сгусток жёлтой или даже белой энергии, не огонь, не вода, не твердый объект в отдельности — всё вместе. Это нечто заимело форму сферы, или куба, или даже тетраэдра — не понять, но после быстро потускнело и потрескалось. Момент — и сотни мелких неосязаемых осколков начали опадать на пол медленными круговыми танцами по воздуху. Так и умер очередной святой, лишился души и исчез, оставив после себя только бездыханное измученное тело.

Неужели, видя подобное, Миша всё ещё не способен был понять конкретные границы своей души? Почему в сознании он до сих пор не мог ответить себе на вопрос: что у него за душа?

Думать об этом уже не было времени из-за раздражённых криков и возгласов буквально со всех сторон. Отряд застрял замыкающими на перекрёстке, пока авангарду, помимо пустых комнат, предоставлялся один лишь коридор прямо. Положение такое, что центр их змейки был попросту не функциональным, а их малейшие попытки помочь приведут к ненужной толкучке. Тем не менее, Терентьев несколькими приказами вынудил наиболее подверженные опасности команды отряда занять позиции и приготовиться к бою, ведь крики шли не редкие. Их были десятки: гневные, протяжные и с каждым разом усиливающиеся при приближении.

Миша встал за правым плечом подполковника, пока его парни расположились впереди вдоль стен. Орк, кстати, был вынужден тусоваться за спиной уже Симонова по приказу. Удивительно, но высокого, матёрого воина с тяжеленной алебардой офицер решил не задействовать — пускай защищает лекаря, спрятавшегося за своим товарищем.

Вскоре на свет вышли они. Люди в балахонах волокли ноги и стонали, иногда даже пытаясь высказать членораздельные звуки, а у каждого из них, будь то первый из десятка или последний, светились глаза. Кто-то сильно отёк в ногах, у кого-то несколько конечностей просто срослись между собой, у редких, особенно злых, шли странные швы по макушке головы и рукам, отчего ни держать меч толком не удавалось, ни нормально ориентироваться в пространстве. И такая толпа явно была не в восторге видеть подобных вторженцев.

Бойня началась резко, кроваво и в одну калитку. Грохотали автоматы, выпуская стихийные снаряды общем роем, и плевали винтовки, дырявя тела святых, как швейцарский сыр. От обилия мёртвых распадающиеся души начали кое-как освещать тёмные участки коридора, формируя эдакий «листопад» на воздухе, пока под громкие звуки выстрелов умирали люди. Тем не менее, тухлые тела мучеников были совсем уж не способны противостоять современному оружию, зато некоторые из порабощённых всё же смогли показать свою животную злобу. Один человек, у которого шли швы на голове, резко наклонился вперёд едва ли не в поясной поклон и, кряхтя, волей мысли и желания раскрыл швы так, что толстый слой кожи и мяса на макушке вместе с черепной коробкой начали расходиться в стороны, как розочка, раскрывая только не рыльце цветка, а извилистые мозги человека, откуда на пол бесцеремонно стекала слизкая жидкость. Вскоре между лепестками мяса начал скапливаться огонь, откуда-то выходящий из мозга. В результате сформировалась огненная жёлтая сфера, такая же, какой пользовался Миша в битвах.

Если бы не знание Симонова, порабощённый устроил бы небольшой погром в первых рядах, а так атака «открытого разумом человека» была прервана точным выстрелом из револьвера в голову. Тем не менее, сфера всё же вылетела, но в стену рядом, в итоге задев своих же товарищей. Из-за образовавшегося дыма самый ближний красный не заметил, как в его сторону прилетело копьё. Наконечник без труда пробил окуляр маски и вонзился в череп, застряв так в итоге с торчащей длинной палкой.

За первой волной мучеников в балахонах пришли кое-кто поопаснее. Покорёженная броня, некогда имевшая золотистые и металлические-серые цвета, теперь лишь обозначала лишь декор, только изрядно устаревший. Нагрудники у многих сильно сжимали тела из-за туго закреплённых ремней, нарукавники почернели от крови, а наколенники и сапоги — от грязи. Эти солдаты, носящие сжатые от множественных ударов шлемы с открытыми забралами, выглядели даже хуже нежити, ибо их же броня, их же ткань и кольчуга сдавливали тела до посинения и опухолей, превращая все открытые участки, будь то кисти рук или сами лица, в собранное вместе нечто из складок и оттёкших участков кожи. Как ни странно, но сами копья из золотистых наконечников и берёзовых палок выглядели куда лучше их хозяев.

— Орк, — позвал его Терентьев, — пошли бить ублюдков.

Так подполковник угрожающе ударил кулак о кулак, издав металлический звук, как сигнал, а после с весёлым смехом побежал прямо на выставленные копья порабощённых. Им не получилось не то что задержать, вообще коснуться острой частью надвигающегося Льва Алексеевича, который, как непоколебимый богатырь, протиснулся между копьями и зарядил хуком справа в лицо одного из копейщиков. Миша вновь увидел магию этого человека, полностью соответствующую характеру.

Только перчатка коснулась носа врага, только начала передавать энергию удара в лицо, как внезапно, словно гром среди ясного неба, случился взрыв. Точечное скопление мощи прошлось по руке Терентьева через трубки и вышла из отверстий у костяшек, подарив жертве небывалый урон. Взрывная волна быстро распространилась по голове и торсу бедняги, чтобы впоследствии одним ударом разорвать копейщика надвое, отчего верхняя часть аж превратилась в обугленный фарш, обрызгавший сзади весь пол кусками мяса и частями брони с одеждой, будто тот прошёлся сквозь зубцы тёрки. Новое касание кулака другого, левой руки — и стена покрылась пеплом и кровью, пока разорванные остатки торса болтались на целых ногах из-за веса разорванной брони ещё секунду-две.

Вскоре к ближнему бою подключился и тот орк. Два физических гиганта как-то слишком легко боролись с порабощёнными, даже вынуждая красных вообще никак не вмешиваться. А зачем рисковать? Пока алебарда бьёт любой блок и крушит врагов на части, а кулаки Терентьева на раз-два превращают оппонентов в поджаренный мясной фарш, делать ничего не надо.

Замыкающие команды всё ещё перестреливались, но при редкой поддержке, причём весьма осторожной, центральных товарищей сдерживать многочисленный враждебный народ удавалось с лихвой. Теперь подземелья не вызывали того страха, что раньше, ведь за дело взялись воистину опытные парни. Приятное спокойствие разделяли не все — оно и понятно, в зависимости от стрессоустойчивости и вообще психики. Солдаты Ордена были более чем сосредоточены и пассивны в наблюдении за боем гигантов впереди, но совсем молодая девица-лекарь была совершенно иной. Наверняка не старше Миши, при этом её лицо и взгляд были совсем наивными и в какой-то степени глупыми, особенно на фоне уже видавших жесть людей, будь то красные или авантюристы-товарищи. Её ноги дрожали до серьёзных заметных судорог, и только красивый дорогой посох с кучами окружностей на конце еле-еле держал деву в стоячем положении. Тем не менее, столь обледеневшие карие глаза прекрасно рассказывали Мише обо всём. Разбитые ожидания, реализованная боязнь, осознание действительности и всей серьёзности — в общем, полный букет новичка. На миг Симонову хотелось её поддержать, там, взять за руку или сочувствующе посмотреть, приговаривая «ты справишься», но его остановил Терентьев, добивший последнего копейщика ударом в живот, от которого тело, чудом не разорвавшиеся от удара, улетело дальше по коридору. Он опять рассмеялся и с ярым возбуждением поглядывал на свои кровавые и слегка почерневшие перчатки, совершенно не обращая внимания, нет, наоборот, искренне наслаждаясь от падения осколков душ убитых.

— Так и знал! Так-и-знал! — аж вздрагивая от удовольствия, Лев Алексеевич тут же посмотрел на орка. — Какая техника! Совершенно никаких трудностей, ну, просто космос! Прости, что не доверял, вот серьёзно. Как тебя зовут?

— Аха-ха-ха! — орк скорее радовался самому факту битвы. Он громко поставил алебарду острием на пол, прижав рукоять к плечу, и протянул руку Терентьеву. — Шабад!

— Терпеть не могу имена вашей расы, везде эта буква «Ш». Там «ш», в конце «ш», у одного я видел аж три «ш»! Ай, посрать, — тот принял руку и сжал ладонь, смотря в глаза орка. Ростом, кстати, зелёный превышал его на добрые сантиметров двадцать. — Ты что-то не пользовался магией. Стесняешься?

— Я не пользуюсь магией, пока не почувствую опасность.

— Я такой же. Сейчас я и двадцати процентов силы не показал, если что.

— Брешешь, ты напрягался.

— А вот ни хера. Ладно, немного, да приврал, где-то тридцать.

— Уже ближе к правде! Врун проклятый.

— Товарищ подполковник, — внезапно подбежал к ним лейтенант из замыкающих команд, — атака отбита, два солдата погибло.

— Отлично, — Терентьев кивнул, но следом сделал пару больших шагов в сторону тьмы по коридору. — А теперь вперёд, бить местных, а то совсем не пытаются нас повеселить. Марш-марш!

Так отряд двинулся дальше, потоком вернув в сознание после шока и ту девушку, смиренно пошедшую ровно за спиной Шабада. Если кто и должен был защищать эту стошестидесятисантиметровую хрупкость, так это гигант свыше двух метров вроде него. Никакая тяжёлая броня или громоздкость алебарды для него не помеха, но взгляд больно туповат — типичный орк, ориентированный только на физические показатели. В любом случае, он хотя бы как-то был полезен, в то время как Миша сделал лишь одно полезное действие. С одной стороны, сам Терентьев вынудил его вести себя несколько тихо, дабы не привлекать внимания, но с другой — он должен быть полезным, так его воспитывал Ректор. И такое глупое чувство могло бы затихнуть в зародыше, если бы не зачистка жилых комнат.

Они забрели в тупиковый корпус, где стояли одни спальни да спальни, которые проверять было скорее нудно, чем действительно важно. Пока многие команды охраняли перекрёсток, остальные же посещали все помещения корпуса, даже пускай и тупикового, но немаленького, и добивали по мере необходимости потерянных во времени и пространстве порабощённых. Выстрелы, крики и громкие возгласы солдат «чисто» продолжались почти полчаса.

Миша тоже ходил и пытался содействовать, но ему встречались лишь пустышки, причём буквально. Мебель будто вынесли и оставили голые стены, лишь бы сильнее расстроить Мишу, по сути занимающегося потерей времени. Он проник в гробницу в надежде найти что-то значимое, а не это. Если бы не ограниченное время, а именно, из-за завтрашнего учебного дня, он бы так не переживал, но вот как обернулось: большое подземелье с простым предназначением убежища от каких-либо проблем. Это не религиозные катакомбы, позволяющие проникнуться верой в святость и Владыку более подробно, это не военные казармы, не архив, даже не подземное кладбище. Стены пустые, мебель в посещённых солдатами комнатах стандартная, а святые — просто измученные.

Так вот, бродя по коридорам корпуса, Миша увидел, как из очередной проверяющей комнаты вышел красный, который, только распознав парня — а красные знали, кто на самом деле был помощником Терентьева, — сразу окликнул его:

— Товарищ лейтенант, можно вас?

— Да, — кивнул Симонов, подойдя. — Что-то не так?

— Так точно. Лучше вам взглянуть самому на забавную картину.

Не понимая, Симонов осторожно вошёл в комнату. Тесное помещение, освещаемое поставленным фонарём, было кое-как заполнено обычной мебелью, лёгкая пелена пыли покрыла поверхности тумбы и стула, на которых горочкой лежали книги с обгоревшими внутри страницами. На миг Симонов испугался шкафа, как-то подозрительно опасно наклоняющегося в его сторону, но, увидев наполовину сломанную ножку, наконец оставил ненужные объекты интереса и обратил внимание на кровать.

Одеяло кого-то скрывало, бугор размером с человека иногда вздымался от дыхания спрятавшегося, а стоны, тихие и тяжёлые, давали понять примерный возраст незнакомца. Некто молодой лежал так, как обычно лежат трупы в морге: полностью сокрытый тканью и с торчащими ступнями, которые у него покрылись слоем плотно прилипшей грязи, создавая ненужные раздумья, а грязь ли это на самом деле, а не сильно натёртая кожа или какой-нибудь грибок. Тем не менее, солдат без осторожности подошёл к кровати, схватил за край одеяла и посмотрел на Мишу.

— Я когда увидел, оцепенел. Готовы?

Увидев кивок, пускай и неуверенный, красный резко отдёрнул ткань с кровати. И вправду, Симонов также оцепенел.

На кровати лежал человек — очевидно. Слившийся с кроватью человек — уже странно. Он буквально врос в основание, как расплавленный сыр, прилипший к тарелке, крепкими связями свежей кожи скрепляясь плотнее, причём между этими участками «аппетитного сыра» слишком навязчиво привлекали внимание дырки, превращая, казалось бы, человеческую кожу в более ассоциативно подходящий к сыру элемент. Расплавили и прилепили к кровати — верх жути. Но это было только начало. Ноги совсем не имели мышц, только притянутую к кровати по сторонам кожу, а торс, набитый в районе живота чем-то твёрдым, как непереваренный кусок пищи, так и просил просто ткнуть чем-то острым, и кожа от малейшего урона попросту лопнет и разойдётся в стороны крепления тела. Более того, голова, также прилипшая, покрылась волосами от стандартной макушки до краёв кожи уже на кровати, выставляя подобное как нечто естественное.

И тут Мишу осенило. Неужели вместе с кроватью это существо представляло единый организм? Миша со страхом, но поспешно встал на колени и посмотрел под кровать. На полу виднелась лужица то ли слизи, то ли крови, но уже прямо на днище кровати была прикреплена вся система жизнедеятельности. Органы вышли через спину и закрепились прямо на дереве при помощи кожи, в полном комплекте и привычной функциональности, точнее, в привычно-развращённой функциональности — сердце билось, лёгкие вздымались как пузырь до странных размеров, касаясь даже груди наверху, а желудок, оказывается, был забит куда большим твёрдым веществом, весом ориентировочно килограмм под десять или более, и свисал, словно мешок.

— Эта тварь даже посмотреть на нас не может — веки натянуты. Он слишком жалок и мерзок.

— И не поспоришь…

Миша поднялся и сквозь отвращение, граничащее с охотой блевать, посмотрел на лицо существа. Если бы не вся эта жесть с кожей, то Миша бы назвал его вполне милым человеком. Худые щеки, пухлые губы, вполне ровный нос и маленькие скромные глаза. Даже будучи порабощённым, тот сохранил своё выражение лица, позволяющее назвать его скромным и замкнутым, правда, это не спасло от общего плачевного состояния метаморфоз из-за чумы. Теперь стоны, такие же тихие и с усилием, воспринимались как знаки вечной агонии. Миша чувствовал, как горит от мучений приросший к кровати, как периодически, почти неслышно, пытается что-то сказать. Но что? От интереса явно перебивший отвращение Миша наклонился к его лицу, осторожно прислушиваясь к голосу.

— С… спэ… спа… спать… ха… ха… хо…

— Спать? — спросил сам себя Миша, словно сомневаясь.

— Спа…

Миша на миг потерял себя: его сознание словно пронеслось по нечто чужому, показывая слишком размытые картинки в голове, быстро пропадающие, как сломанная лента проектора, перелистывающая слайды с бешеной скоростью. Едва вернувшись обратно, Миша отшатнулся назад, но в результате сам не заметил, как всё это время крепко держал существо за правую руку, под которой, прямо под слоем прилипшей к кровати кожи, скрывалась бумажка. Достав нож, Симонов приставил лезвие к его руке.

— Вы уверены? Я бы не рискнул, вдруг заразу подхвачу.

— Я хочу понять, что с ним.

— А это возможно?

— Вот и пробую.

Почему-то Миша был уверен, что в этой злосчастной бумажке скрывалось нечто важное именно для порабощённого. Он начал разрезать кожу под ладонью, при этом сам приросший никак не реагировал. На удивление, от натянутости лезвие крайне легко освободило кисть от мёртвой хватки, а после Миша без труда смог вытащить листочек пожелтевшей бумаги. На самом деле, это было письмо, написанное от руки на языке Царства:

«Дорогая Сюзанна!

Я долго не мог решиться признаться тебе в своих чувствах, боясь, что твоя бодрая и резвая компания друзей меня засмеёт или ты откажешь и бросишь меня. Я и правда слаб и немощен, мое слабоверие и страх всего делают меня изгоем нашего вынужденного общества, но, когда чума бродит совсем рядом, когда я потерял родителей и вижу, как целый город погружается в хаос, я решился не держать всё в себе. Я очень рад, что мы вместе оказались в этом убежище, как бы ни звучали мои слова. Настоятель Рутцен дал мне ценный совет, и я обязан решиться на нечто большее, пока есть время. Мы знакомы с самого детства, ты поддерживала меня, даже когда я ушёл учиться в монастырь, и только благодаря тебе и познакомился с таким количеством людей, какое собрать я бы никогда не смог в одиночку. Из-за тебя и начинал верить в себя и в воплощение моей дурацкой наивной мечты побывать в Небесном Саду. Сюзанна, ты меня воодушевляешь, как путеводная звезда. В эпоху нашей гибели, в момент чумы я не потерял этого чувства. Переживая невзгоды вместе с тобой и твоими — надеюсь, и моими — друзьями уже несколько лет в убежище, я решил стать одним из немногих выживших, кто выйдет наружу и построит новый мир. А пока, когда Рутцен молится за всех нас и ждёт знака, я напишу тебе эти три слова: я люблю тебя. Я не жду ответа, но буду рад, если ты хотя бы прочитаешь это письмо.

Твой Герман».

— Герман… — сказал вслух Миша.

Услышав своё имя, Герман тут же захрипел и задёргался, постоянно раскрывая и закрывая рот в попытках что-то сказать. Так или иначе, посмертная привязка к кровати делала его крайне жалким, а единственная свободная правая ладонь, оказывается, совершенно не способна двигаться, как обычно.

— Я… я… я! — пытался говорить тот. — Где… я… она… гд… гдэ... она…

— Чё он несёт? — красному становилось всё тяжелее смотреть на это недоразумение, потому он закинул винтовку за плечо, вынул меч из ножен и, подойдя, прижал к шее порабощённого. — Давайте я его прибью.

— Ты прав, убей его. Он слишком долго мучился. Только дай кое-что сделать… — Миша, явно расстроенный, положил письмо на его грудь. — Он был когда-то таким же, как и мы.

— Вижу, что человекоподобный, но на него смотреть тошно.

— Такова чума.

— Если она делает подобное с носителями, то пускай лучше я покончу с собой, чем буду таким… чёрт, — собравшись, красный разрезал горло Герману, и тот, захлёбываясь кровью, начал дёргаться сильнее. — Какая тварь… ману тратить жалко.

Миша промолчал. Он смотрел на письмо и ждал, когда приросший наконец погибнет. Ему казалось, что тот дёргался не от боли. Нет, он смог повернуть глаза в сторону Миши и уже интуитивно, как бывает с порабощёнными, питался животной яростью к здоровому святому, стараясь сделать нечто эдакое и убить его раз и навсегда. Они ненавидели здоровых, сильнее магов, от которых у них шёл резкий всплеск эмоций. Но он предполагал, что глубоко в разбитом сознании питался иной гнев, гнев по отношению к себе, к своей участи. Это мука, вечный ад, который ждал Мишу при достижении двадцати пяти лет. Осознавая свою судьбу и думая над безнадёжностью ситуации, тот даже не обратил внимания, как по телу Германа уже оседали осколки его же души, навсегда исчезая из мира. После стольких мучений наступила свобода, верно? Этого Герман ждал, это и следовало ждать.

— Спасите меня… — отчаянно прошептал Миша себе под нос.

* * *

Шло время, вместе с ней — продвижение отряда Терентьева по треклятым коридорам гробницы. Тишина сменилась на постоянные беспорядочные атаки местных, частенько из-за углов комнат, лишь бы забрать с собой одного-другого солдата. Но подполковник в очередной раз показал всем своё мастерство командира, заправленное опытом и талантом. В авангард перешёл один пулемётчик, некоторые из красных сменили оружие на дробовики, а авантюристы, ранее разбросанные вдоль всех команд, теперь скапливались впереди, особенно воины ближнего боя. Таким образом, в результате маленькой перетасовки текущих ресурсов Лев Алексеевич смог минимизировать участие центра и по половине фронта и тыла без потери эффективности. Сзади проверяли, кажется, даже лучше, чем в остальной части. Тем не менее, свои проблемы имелись: общая запутанность путей пару раз заводила отряд в не очень удобные места, как, например тупик или коридор с множеством проходов по сторонам, из-за чего порабощённые пару раз нападали на каждую команду, но подобное сопротивление и сопротивлением-то назвать трудно.

Монахи — так предположил Миша, смотря на их балахоны — были слишком ничтожны на броню, а копейщики пускай и представляли опасность, но оперативные приказы подполковника и лейтенантов вообще не позволяли им нанести урон. Слишком всё казалось легко. К общего отряду даже вернулись третья и четвёртая команды после того, как забрели в однозначно тупиковые помещения, но пятая и шестая выходили на связь лишь полчаса назад и то из-за нахождения тел второй группы спецназа первой волны.

«Везде кровь», — говорили они перед томительным и жутким описанием всей расчленёнки каждого тела из двадцати человек, будь то руки, валяющиеся от перекрёстка до перекрёстка или свободно лежащие органы в разной степени повреждений. Их отчёт закончился громким оповещением, что к ним кто-то вышел. А дальше последовал режим тишины, что истек ещё не скоро. Инженеры красных постоянно вырисовывали карту, формируя какое-никакое представление о структуре коридор. Так, в очередном отдыхе у тупикового корпуса, состоящего из комнат-мастерских по многим предназначениям, Терентьев советовался с лейтенантами и инженерами, как бы невзначай подключив и Мишу.

— Если пойдём по этому коридору, — рассказывал свою теорию инженер, показывая карандашом маршрут, — то наткнёмся на фиалок, если части гробницы вообще связаны по бокам. Остальные пути, здесь, здесь и здесь, изначально тупиковые.

— Откуда такая уверенность? — спрашивал лейтенант, стоящий по правое плечо от инженера. — По такой логике и там тупик, там и там.

— Мы долго бродим по подземелью, но структуру я встречал одну и ту же. Действует модульный принцип, то есть по всей площади разбросаны сектора под разные нужды. Жилой комплекс, этот мастерской, также мы встречали детские и школьные. Это убежище, рассчитанное на очень долгое проживание.

— Детские я помню, — комментировал второй лейтенант, держа наготове винтовку, — ту херню трудно забыть. Пустые кровавые люльки, кроватки, везде гниль… так вот, а школьные где увидел? Там же, — ткнул пальцем на карту, — просто груда мусора.

— Мы нашли в одной из комнат кучу трупов, — пояснял третий офицер, — все дети не младше двенадцати и не старше восемнадцати лет. Сидят за партами перед повесившимся на строительном гвозде учителем. Как бы, и так очевидно.

— Оу… а что с детьми?

— Да они сгнили уже, чёрт знает. Возможно, массовое самоубийство.

— В любом случае, этот сектор также тупиковый, — продолжил инженер, — а этот коридор и шире, и протяжённее остальных. В теории он связывает все сектора с востока вместе, как общая кишка. В одной стороне — участок фиалок, в другой — северные сектора подземелий.

— Работы невпроворот, — Терентьев посмотрел на Мишу, — я ожидал увидеть что-то действительно царское.

— Я тоже, — признался тот, рассматривая карту, — но это убежище. Здесь прятались во время чумы несколько лет.

— Как видно, прятались хреново, — добавил лейтенант, — мы, кстати, не видели гражданских. Только монахи и солдаты.

— И всё же мы уже перебили больше полусотни. Сколько тут пряталось?

— Как я высчитал, — рассказывал инженер, — мы нашли пятьдесят пять комнат.

— Нет, людей больше, — подполковник улыбнулся, радуясь даже самому факту их количества, — для детей выделили слишком большой сектор, раз уж на то пошло. Их тут куда больше. Так, ладно, парни, двигаемся в северную часть, а дальше решим.

Двигаться пришлось около часа только из-за возросшего сопротивления. Лезли отовсюду, но маленькими группами — по четыре-десять человек. Стихийные выстрелы красных не подпускали тварей к отряду, а если те и подходили, то сразу уничтожались авантюристами ближнего боя и бойцами с дробовиками.

Но при приближении к северной части Мише становилось не по себе. Всплеск неясного при встрече с Германом вновь повторился. Резкие яркие краски прошлись общим потоком в сознании, пытаясь сформировать общую картинку. Как бы Миша ни пытался сосредоточиться, ничего точного и понятного не появлялось, кроме оглушающего противного звука, а именно, какофонии сотен голосов, говорящих о чём-то одном. Идти было до невозможности трудно, и дело не в ногах, а в затуманенной голове, постоянно ловящая странные «потоки».

И в один момент он увидел нечто чёткое, понятное и ощутимое. На миг перед ним предстал тот же широкий коридор, но многими годами раньше. Свечи на стенах освещали каждый метр, позволяя беспрепятственно передвигаться местным жителям — нормальным, здоровым. Вот беременная женщина в красной тряпке на голове с заметной грустью о чём-то спрашивала молодого гладко выбритого монаха. Вот два копейщика, дежурившие в коридоре, скучающе смотрели на проходящую мимо семилетнюю девочку, носящую в охапку рулоны бумаги, которые она выхватила у больной старой женщины-учительницы. Вдали, прямо в конце коридора, выходили священнослужители — Миша чувствовал, что это именно священники. Юноши, одетые в красные, зелёные и синие стихари, сопровождали человека низкого, но разодетого красивее всех остальных. Золотистого цвета накидка, скрывающая весь верх торса и развевающаяся сзади аж до ступней, твёрдая цилиндрическая шляпа бирюзового цвета, под верхом надета белоснежная ряса, а на шее висел серебряный большой крест, внутри которого изображён некто в балахоне и со скрытой капюшоном головой.

Как Миша видел на таком расстояние подобные детали, он не понимал, но удивляло его даже не это. Он знал, кто это.

«Настоятель Рутцен — наш глава убежища и некогда отвечающий за собор имени мученицы Леонандры. Очень добрый и чувственный человек, искренне молящиеся Владыке на всякое дело, будто уборка или великое спасение людей от чумы. Он дал мне ценный совет, совершенно не презирая меня за трусость. Воистину прекрасный священник», — прозвучал в голове Миши голос Германа.

Миша ужаснулся. Что происходило? Он не мог ни пошевелиться, ни даже вздохнуть — словно в чужом теле.

«Ты не знаешь? — спрашивал его Герман. — Нам всегда говорили, что надо находиться близко к умирающему человеку, видеть его смерть лично, чтобы потом, в редкие случаи, как благословит Владыка и святость, получить часть его души. Я не верил в это, но теперь…»

Миша внезапно потерял эту картинку и переместился обратно в действительность только из-за того, что в спину врезался Шабад.

— Ты чего завис, малой? Уже устал?

— Н-нет… — замешкался Миша, но продолжил путь.

Проблема решена не была. Она опять ловил размытые картинки и иногда пропадал из реальности, то и дело перемещаясь в прошлое. Не буквально, а в память Германа — так он понял.

«На самом деле, — рассказывал Герман спокойным умиротворённым голосом, — частички умершей души всё ещё сдерживают человека как личность. Я вполне себя осознаю, будучи таким…»

Новая картинка, на этот раз иного места. Это огромный зал с высокими колоннами, где тут и там стояли подсвечники и кресты. Потолок был расписан самыми разными изображениями. Белоснежные облака окутывали какой-то золотой город, островками расположенный в небе и связанный друг с другом мостами; в центре такого города виднелась башня, на этажах которых снаружи были расположены зелёные-зелёные деревья; а вокруг уже всего города летали люди, буквально: имея на спинах большие крылья разных цветов, от серого до белого. Помимо этого, везде изображались лица каких-то людей.

«Это наш храм, — Герман чувствовал себя комфортно, — это самый конец нашего убежища. Тебе обязательно нужно поговорить с Рутценом — он тебе всё объяснит».

В конце зала, который разобрать было очень трудно из-за размытия, стояла деревянная стенка с кучами изображений людей, некоторые обычные, но измученные, некоторые с крыльями, но великие, а наверху, прямо над воротами стенки, опять стоял некто в балахоне и с раскинутыми в стороны руками, только теперь можно было увидеть нижнюю часть лица. Скромная улыбка — вот что было поставлено в превосходство над всеми, на самом верху. Зал сильно отличался от других помещений и даже того коридора в прошлом. Он был сильно освещён, поверхности исписаны светлыми красками, а из мебели понять можно было лишь кресты да подсвечники. Тем не менее, это место приятно манило к себе.

Внезапно всё пропало, и Миша вернулся обратно, опять затормозив перед Шабадом.

— Да что с тобой? Совсем слабенький?

— Прости…

«Поговори с Рутценом, друг, расскажи ему, что я умер… а как я умер? Неужели по своей глупости? Заснул и не проснулся? Я не помню… Но мне не грустно и не обидно. Хотел бы передать письмо Сюзанне, но, как видно, я уже не могу. Иронично, что именно ты, незнакомец, встретил мою смерть. И мне так легко! Я не видел тебя раньше — а я всех знаю в убежище, — но мне так спокойно, что вот ты, да, ты, проводил меня! Ах! Твоя душа такая необычная…заражённая, — Миша аж вздрогнул, — покалеченная, но необычная. Ты ещё не видишь её? Правда? — и опять вздрогнул, ибо Герман читал его как книгу. — Этому учат с детства! Сейчас… скажу… я не помню, прости. Видимо, не вся моя душа коснулась тебя. Единственное, что я знаю — это надо продолжать касаться мёртвых душ, принимать в себя личности, так ты сможешь себя понять. Наверное, мне рассказывал настоятель, но почему я другие способы не помню? Это плохой метод, не пользуйся! Так много смертей ты не встретишь, поэтому не сработает! Ладно… но у тебя душа действительно необычная. Так приятно… и легко…»

Миша не мог ему ответить. Продолжая идти или останавливаясь во время боя, он сознанием и вниманием ушёл к Герману, к его голосу внутри, правда, без возможности поговорить с ним. Это как монолог умершего — только слушай, именно так получалось.

«Друг, — продолжил Герман, чей голос заметно ослаб, — моё время ушло. Я умер, туда мне и дорога. Я, честно признаюсь, страдал маловерием и леностью, был ничтожным слабаком, но не постесняюсь сказать, что любил искренне любого другого человека в убежище. Знаешь, как бывает: оберегаешь человека, ценишь каждое его слово и чувствуешь себя лучше только с ним. Моя душа трепетала… Ты знал, что наши души активно взаимодействуют с чувствами? Любовь, радость, счастье — это делает душу более хорошей. Но мне ещё говорили, что наши отрицательные чувства, то есть грехи, также сильно меняют душу, но только во время чумы. Не хотел бы я увидеть себя как воплощение лени… я ведь и правда любил поспать! Впрочем, я рад, что умер раньше заражения чумы. Но я сочувствую тебе, ты ведь давно ею заражён. Я, когда видел, как сходили с ума дети, здоровые мужчины и старики, превращались в монстров и пытались убить своих родных, друзей или случайных прохожих… А что я говорил? Я забыл… видимо, я исчезаю. Ведь… А ещё я вычитал, что апостолы знают, как излечить чуму. Или они только хотели найти решение? Это личное благословение Владыки! Остаётся подождать… точно, я ведь уже умер, мне не к чему. Твоя душа необычная… хочу остаться ещё немного… с ней так комфортно… я не хочу уходить…»

И в итоге он замолк. Миша проводил на тот свет первого человека, сам того не ожидая. Неужели это правда? Но почему остатки мёртвых душ прежних убитых никак не резонировали с ним? Почему он не видел их? Миша хотел бы расспросить Германа о многом, но, к сожалению, что-то его сдерживало. То ли сама душа, то ли что-то другое. В любом случае, что бы то ни было, Миша смог узнать Германа как человека, как, возможно, недолгого друга. Его слова питались искренностью, голос был спокойным, даже ласковым, а те редкие картинки, появляющиеся от души гостя, приносили блаженное удовлетворение. Тогда Миша и сам не заметил, как заплакал, лишь солёный вкус слёз на губах дал понять об этом. Оказывается, ему было грустно.

Пока отряд двигался, внезапно в побочном коридоре загремело что-то стеклянное. Многие красные тут же направили оружие в сторону звука, но в тёмном коридоре никого не было. Гремело как раз-таки из комнаты справа, метрах в двадцати у дальнего перекрёстка.

— Это… посуда? — предположила девушка-лекарь, боязливым взглядом смотря в темноту.

— И правда… — согласился красный, сидя у стены.

Только девушка сказала о посуде, иные ассоциации этого звука больше не приходили в голову, теперь голова дорисовывала картину по конкретной теме. Миша сразу узнал в этих стуках столовую, когда поварихи группой складывали неубранную посуду и заносили на кухню. Или, может, там сидела свора голодных людей, уже стучащих по тарелкам в ожидании еды. Так или иначе, столь бытовой звук напрягал сильнее любого стона или рыка монахов.

— Обедают, и без нас? Так и знал, что здесь сплошные грубияны, — шутил Терентьев, но после быстро сменился на образ командира. — Команда Два, Гена и пулемётчик — проверьте, что там. Если будет тяжко — сразу к нам в оборону. Марш.

«Приказ надо исполнять. Ну наконец-то», — решил Миша и неспешно двинулся за командой к звуку.

Что-что, но ему никогда не было страшно, как сейчас. Он прямо слышал, как кто-то стучал вилкой или ложкой по тарелке, кто-то бурчал и кряхтел, причём так негодующе, словно и вправду еды не давали, а в особо редкие случаи прослеживались скрипы скамеек или стола, как понять? — как кто-то прыгал или сильно качался. Придай звукам атмосферу — и даже пукание станет страшным.

Держа револьвер в направлении уже видимой двери, а клинок у ног, но в крепкой хватке, Миша на самом деле не хотел открывать эту столовую, вот вообще. К счастью, это сделал не он, а красный. Солдаты встали по стороны двери, пулемётчик к противоположной стенке, где и Миша, и только потом один красный аккуратно опустил ручку и потянул от себя. Рама вся затрещала, еле сдерживая дверь на петлях, но стук посуды не прекратился. Едва увидев, что внутри, тот солдат не сдержался от комментариев, тихим таким шёпотом, ещё сильнее приглушённым из-за противогаза.

— Мать честная, какая жесть… — собравшись с силами, а у него действительно были проблемы с самообладанием из-за страха, солдат жестами показал количество «пирующих». — Их семеро…

— Все сидят? — тяжёлым басом спросил пулемётчик, лязгнув пулемётом.

Солдат кивнул.

— Давай я разберусь.

Красный отошёл на пару шагов, как бы пропуская. Пулемётчик, крепко сжав рукоятки оружия, сначала пару раз вздохнул и выдохнул, а следом, покачав головой в волнении — таком, профессионально-пассивном, — разбежался, плечом выбил дверь нараспашку и, громко остановившись, направил пулемёт в сторону столов. Миша стоял так, что не видел саму комнату, но вот слышать было только в радость. Протяжная очередь, сопровождаемая стуком механизмов, пролетала комнату, била дерево, разбивала посуду и заставляла всех пирующих орать и стонать. Он слышал, что все снаряды были электрическими, но не менее разрывно-смертоносными, отчего голоса сокращались с каждой новой секундой. Вскоре из помещения повеяло мёртвыми душами: разбитые осколки оседали на полу коридора и исчезали, также не резонируя с душой Миши.

Внезапно обстрел был закончен, и пулемётчик громко сообщил:

— Убиты.

Команда вошла внутрь, вместе с ней и Миша. Общий деревянный стол от выстрелов разломился на части, на полу грудками лежала разбитая посуда, а на скамьях, рядом с посудой и на её частях лежали трупы. Все женщины, причём полные телом, как обычные тётки из любой деревни. Их рваная одежда, хотя, по сути, просто куча тряпок, сшитых одним швом, уже окровавилась, но вот декоративные ободки сильно привлекали к себе внимание красочными узорами, как узоры снежинок. Если бы не измученные частично гнилые лица, Миша пошёл бы к ним покушать.

— Глядите, — сказал вошедший солдат, — что у них за блюда, мать твою.

— Да в этой неразберихи понять разве можно?

Миша, тем временем, решил подойти к столу поближе. И тут он увидел, как на разбитой большой тарелке лежал торс человека, весь объеденный до костей, но свежий и… приготовленный? Он был натурально прожаренный, как это делали с курицей! Едва увидев это, Миша быстро отошёл к двери, сдерживая рвотные позывы.

— А я о чём.

— Ублюдки, — прокомментировал пулемётчик, — таких только убивать и убивать.

— Они тоже заражены, — пытался защитить их Миша, сам не веря своим словам, — они явно не хотели до такого доходить.

— Опять защищаешь их? — тот солдат, оказывается, уже был встречен Мише ещё при Германе. — Раз заражены, то и дело наше правое — поубивать всех, пока есть шанс.

— Эй, слышите? — спросил красный из коридора. — Кто-то идёт, свет быстро!

Контролирующий сгусток света солдат тотчас выбежал в коридор, а за ним — остальные. Заняв позиции у стен, каждый из команды услышал размеренные тяжёлые шаги. Их можно было легко отделить от остальных звуков, слышимые ранее. Ни монахи, ни копейщики так уверенно не ходили. Металлический отзвук отдавался эхом по коридорам, прямо за углом перекрёстка, отчего замолчали даже из основного отряда сзади. Миша чувствовал его душой — и это не преувеличение. Некто не силой, не величием или опасностью, как Парсифаль, а каким-то боевым настроем обученный воин — вот кто там шёл. И в итоге вышел в их коридор тот, кто внешностью всё прекрасно доказал.

Тяжёлые доспехи цвета серебра вперемешку с золотом сидели на теле мужчины, как влитые, начиная от многопластинчатых сапог и заканчивая ведровым шлемом с кучами отверстий на месте рта и двумя тёмными прямоугольными глазницами. На груди виднелся белоснежный крест с золотой окантовкой, причём непропорциональный: вертикальная сторона была длиннее сверху. Герб Святого Царства на теле порабощённого скорее воодушевлял, чем пугал. А какой плащ сзади! Длинный, такой же белый и прикреплённый ровно-ровно к наплечникам и лопаткам, каким-то образом подёргивающимся от непонятно откуда появившегося сквозняка. Между плащом и бронёй были сунуты длинные большие ножны для двуручного меча с длинной рукояткой, торчащей из-за головы, как-то подсказывая эдакий небоевой-боевой настрой незнакомца.

Держа в правой руке чёрный мешок с чем-то бугристым, человек смиренно смотрел на настороженных красных и периодически выдыхал спёртый иного цвета воздух, хорошо заметный и долго рассеивающийся. Он мало того, что вообще не нападал, так он ещё вёл себя слишком свободно, как бы обычно, и дыханием, и осмотром вторженцев, отчего ошалевшие солдаты непростительно зависли и не решались открывать огонь.

Отряд Терентьева тоже кого-то встретил: внимание основных сил было переключено на нечто такое же, близкое и опасное, потому окончательное решение было в головах команды Два.

— Огонь… — неуверенно сказал солдат, плотно прижав приклад винтовки к плечу.

Едва полетели первые стихийные снаряды в броненосца, тот громко прорычал, сделал шаг вперёд и с замахом швырнул мешок вперёд. Никто не успел даже понять, как мешок пролетел с такой скоростью, и только Миша заметил: святостью воздуха рыцарь метнул снаряд в основные силы, нет, чуть раньше их. Мешок упал на пол в метрах трёх от отряда, и буквально через секунду прогремел взрыв. Громкий резкий хлопок, всполошивший всю каменную кладку, тут же сжался в пространстве и исчез, оставив после себя ужасающие разрушения. От мешка не осталось ничего, только осколки души повылетали в округу, пока камни падали с потолка, заваливая коридор. Всего пару секунд, а рыцарь отделил команду Два от отряда не разбираемым завалом, и теперь они вынуждены были познакомиться с ним тет-а-тет.

Рыцарь, игнорирующий всевозможный обстрел команды, схватился за рукоять меча и начал медленно его вытаскивать, угрожающе принимая весь урон на непробиваемую броню. Казалось, что длины рук не хватит вытащить такой меч, но он это сделал. Удивительно, но Миша отвлёкся и подумал, что ножны закрыты не полностью, по расчётам, на две трети без стенки, дабы легко вытаскивать. Правда, это не успокоило.

Началось веселье тогда, когда рыцарь взял оружие в руку. Один взмах вынудил красного пригнуться и покатиться в сторону, отчего лезвие влетело в стену и оставило глубокие трещины. Момент — и топотом рыцарь пустил электрическую волну, ударившую ближнего солдата жёлтыми искрами вплоть до судорог. Это позволило, несмотря на шквал пулемёта, ударить тяжёлым мечом в спину бедняги, разрубив тело на две части. Первый убитый заставил солдат начать отступать одну часть к завалу, а вторую — прямо в столовую. Миша, от страха запнувшийся о свою ногу, потерял слишком много времени, отчего рыцарь сократил расстояние до удара. Тут думать было некогда: толстый железный щит блокировал меч противника, но вот внезапно окутавший щит огонь миновал защиту и рванул напрямик к Мише. Тот буквально упал в столовую, быстро прополз на четвереньках дальше и отошёл к двум своим товарищам, уже поджидавшими врага с нацеленными винтовками.

Миша умудрился оставить клинок на полу у выхода. Такой бестолочи даже прицеливаться из револьвера было стыдно — промахнётся. Тем не менее, рыцарь появился в проходе с явным интересом к тем, кто остался в коридоре. Выстрелы, исходящие из столовой, будь то огонь одного и вода другого, совсем не пробивали доспехи, лишь мяли, и то малозначительно. Эта машина для убийств была практически неубиваема.

И тут рыцарь повернул голову в сторону столовой и посмотрел на Мишу. Он наверняка увидел его душу, блеснул жёлтыми глазами сквозь щели шлема и гневно проговорил одно слово:

— Ду-у-у-ша-а-а-а!

Тут же взбесился и вошёл в столовую, уже держа меч в боевом положении справа. Резкая смена цели так всполошила троицу в комнате, что никто не смог предвидеть резкий толчок рыцаря от земли при помощи воздуха, вмиг сокративший всё расстояние. Миша успех провернуть то же самое, но в сторону, попутно — скорее случайно, в панике — захватив с собой одного солдата. Беспощадный монстр с лёгкостью разрубил неудачливого красного пополам, разбрызгав его кровь по стене. В общей суматохе Миша опять пополз подальше от броненосца, в принципе, как и его товарищ, только… его неожиданно схватили за ногу.

— Помоги! Помоги! — умолял солдат, уже крича от резкой боли.

Рыцарь без труда сжал икру жертвы, с хрустом переломил кости и подтянул ближе к себе. Едва Миша поднялся на ноги и начал целиться из револьвера, как мучитель уже схватил красного за голову и начал сильно и жестоко бить о пол, кроша маску, с ней лицо и череп, сжимая каску в какую-то жестянку и оставляя на полу не только следы крови, но и частички мяса и кости. Миша банально не успел среагировать, оттого допустил такое жестокое и быстрое убийство. Тварь не обращала внимания даже на выстрелы — святые снаряды просто не пробивали шлем, хоть и мяли — потому та без проблем подняла тело выше за голову, показывая тому раскрошенное лицо бедняги. Миша видел его глаза: один почти закатился, а второй, слегка выпученный, смотрел ровно вперёд… мёртвым взглядом агонии.

Такой психологический приём сработал на Мише как на миленьком: тот буквально завис на месте, ощущая дрожь в руках и уже не мог нормально смотреть на ситуацию. А рыцарь, словно чувствуя смятение врага, встал в полный рост, махнул мечом по воздуху, дабы убрать кровь с лезвия, и спешно направился к нему, тяжело и размеренно выдыхая мерзкий воздух через забрала-отверстия. Это был страх не такой, как с Парсифалем. Страх смерти, ужас перед воистину грозным врагом.

Миша начал пятиться назад, теряя контроль над собой и ситуацией окончательно. Опять запнулся, но уже о труп женщины у стола. Чуть не упавшему парню пришлось аж отвернуться, а после покрутиться вокруг своей оси, чтобы банально устоять на ногах. В этот момент рыцарь готовил свой удар.

Пулемётная очередь ударила в спину броненосца, начала разрывать плащ и сильно мять броню. Этого хватило, чтобы тот, прикрывая голову рукой, остановил атаку и начал думать над защитой, пока молниевые снаряды били в спину, плечо и руку ровным строем. И тут Миша увидел, как очередная молния проделала в левой руке, прикрывавшей голову, трещину, после которой отделился немаленький тоненький кусочек.

Рассудок вмиг вернулся к Симонову, и тот соскочил с места, сначала сунув револьвер в кобуру. Крикнув: «Меч!», Миша сделал качественный кувырок совсем рядом с рыцарем, чтобы встать у той руки. Солдат рядом с пулемётчиком ловко среагировал, только увидев меч Миши у входа, и сразу швырнул оружие к хозяину. Удачно сыгранный план Миши, сформированный так же быстро, как и её исполнение, позволил ему заиметь клинок, который он сразу окутал огнём, а следом мгновенным махом влетел лезвием прямо в созданную дырку в руке. Этого хватило, чтобы сильно проткнуть кожу рыцаря, а потом, имея надрез, успешно расширить повреждения до возможности полного отделения руки от тела. Крича, рыцарь отшатнулся в сторону, наблюдая, как его конечность улетала куда-то за стол, а Миша, проделавший эту авантюру, уже отходил в противоположную сторону от выхода, держа оружие наготове. Но этого не хватило.

Рыцарь вытянул остатки левой руки к пулемётчику, и нет, не вылечил её. Он заполнил всё внутри плотным огнём, который вылетел одним плевком в красных, пожертвовав уцелевшей частью до полностью уничтожения. Так броненосец выиграл время, пока те уворачивались, чтобы подбежать поближе к Мише, вонзить меч в пол и сформировать щит, не такой толстый, но по площади отделивший его и Мишу от остальной комнаты полусферой. Это было не остановить — ни огненной волной Симонова, не начавшимся пулемётной очередью красного, уже поднимающегося после уклонения. Теперь, на маленьком клочке территории, где даже освещения почти не было — свет магсферы в остальной части просачивалась у самого потолка — находились они тет-а-тет. Рыцарь повернулся к нему, гневно прорычал и сжал кулак в руке, не побоявшись даже оставить меч вне использования.

Миша попытался быстрым ударом, усиленным воздухом, пробить броню, но рыцарь перехватил лезвие рукой, сжал в ладони и остановил атаку. Момент — и он уже рванул тараном плечом к Мише, вынуждая того оставить меч и отпрыгнуть в сторону, едва не врезаясь лицом в стену. За доли секунды приходилось тут же уклоняться от новой атаки: раненый псих, столкнувшись плечом со стеной, оставив аж кучу трещин, проскользил рукой по поверхности и так замахнулся хорошим ударом в Мишу. Естественно, он не успел, оттого получил прямо в лопатку, вмиг сбивая с ног на пол, как жалкое насекомое. В принципе, попытка раздавить лицо ногой было вполне себе подтверждающей сравнение.

Тем не менее, перекат в сторону спас Мишу от мгновенной смерти, да и позволил подняться на ноги и подготовить правый кулак к своему ответу. Всё было обнадёживающим: и кулак был охвачен огнём и воздухом, и стойка хорошая, и рыцарь стоял левой стороной к нему, но ситуация переменилась крайне резко и не в пользу Миши. Он пропустил уже начинающийся замах броненосца здоровой рукой, который уже готовился во время топота. Как он так быстро отреагировал? Как рыцарь вмиг столкнул инициативу и вероятность победы на свою чашу? Как этот монстр вообще заманил Мишу в ловушку?

Хук оказался ошеломительным. Железный кулак влетел в маску Миши и буквально впечатал спиной к стене, оголяя лицо со сломанным носом. Сознание помутилось и позволило рыцарю продолжить. Подсечка ногой, громоздкая, медленная, но сильная — и Миша уже лежал. А тут рыцарь и навис над ним, прижал своим весом к полу и больно согнул левую ногу вправо вплоть до перелома в колене. Теперь Симонов видел. Железный нарукавник, топфхельм, из-под которого виднелись жёлтые глаза с пропорциональным крестом, и спёртый воздух, выходящий из отверстий шлема. А дальше всё стало неясно, понятие пространства и чувства вообще исчезли.

Всему виной стала невыносимая боль, вызывающая не крики или судороги, а моментальную усталость, ошеломление и невозможность сопротивляться. Рыцарь бил в лицо Мише раз за разом, дробил нос, щеки, вообще всё в труху, постепенно, но уверенно ломая череп. Мимолётно тот видел окровавленные костяшки нарукавника, как кулак замахивается и быстро достигает цели. Удар. Удар. Удар.

Что он мог бы сделать? Руки не двигались, что-то придумать хитрое не получалось, а пересилить такого рыцаря было невозможно. Левая нога. Она была направлена в сторону щита, она была окутана огнём и воздухом, именно она, вечно сломанная инвалидная конечность, могла спасти. Из последних сил сознания Миша скопил побольше святости именно там, на стопе, чтобы запустить взрывную и быструю энергию в ограждение. Едва увидев свет, столь маленький клочок освещения, выходящий через сформированную дыру, Миша крикнул своим шепелявым, захлёбывающимся голосом чётким приказом:

— Стреляй!!!

Его поняли так же оперативно быстро, как было до этого. Ствол пулемёта просунулся в щель и принялся выпускать снаряды в рыцаря. Пулемётчик стрелял без умолку, чётко в броню противника, и вынуждал как-то защищаться. Сначала рыцарь прикрывался здоровой рукой, потом попытался отойти, но не успел, ибо Миша схватил его за ногу и «приварил» стопу к полу святым металлом вместе со своей ладонью. Так обстрел дал результаты: нагрудник начал дырявиться, позволяя пробивать торс рыцаря до смертельных повреждений. Как бы Симонов хотел видеть его разорванные органы, его лицо в предсмертной агонии. Но он едва держался в сознании, однако выдержал, чтобы сопроводить противника до выпуска души наружу, а следом до раскола, означающего смерть. И тут злобу как рукой сняло. Он ведь страдал, мучился, он не хотел такого. Этот рыцарь не виноват. Не виноват…

Щит уже распадался в пыль, сам броненосец падал на пол, а Миша наконец начал лечить себя. Святая вода заполонила все повреждённые участки тела, благославяюще успокоила боль, а после начала быстро регенерировать каждую рану до начального состояния. Кости скреплялись, мышцы и кожа связывались между собой, как до получения урона, череп и нос заполучили потерянные кусочки обратно буквально из пустоты. Стремительно, быстро и эффективно Миша вернулся в своё полное здоровое состояние. И тут подошли двое выживших красных.

— Лейтенант, вы как? — беспокоился пулемётчик, удивлённо осматривая тело. — Вроде жив…

— Да, жив…

Но осадок после испытанного остался. Психически его изнасиловали знатно.

— Вы неубиваемы, я погляжу, — посмеялся солдат с винтовкой, — как подобает нашему сокровищу. Бам — и вылечили все раны лучше любого лекаря.

— Знал бы ты суть, не радовался бы так, — Миша ничуть не был счастлив использовать святую воду, когда на кону любая капелька силы. Увидев руку помощи от пулемётчика, он быстро поднялся на ноги, но внезапно ощутил резкую боль в левой ноге. — А-а-а!

Он забыл о ней. Она сейчас осталась без поддержки, а напрягать вечную травму так сильно и легкомысленно было нельзя. Он быстро вернул воздух и огонь.

— Мне нельзя было получать столько травм… — Миша, скорее, ругал сам себя. — И сколько погибло…

— Не гоните на себя, — успокаивал его пулемётчик таким же басом, вызывая лёгкий диссонанс, — никто не мог ожидать такого. Вы поступили очень мужественно и находчиво.

— А ещё мы в заднице, — напомнил солдат, притянув к себе магсферу света, — завал остался завалом. Там просто не пройти и не разобрать, а звуки, что мы издали, наверняка привлекут побольше местных.

— Ты прав, — Миша прижался к стене в какой-то одышке. — Дай только собраться…

— Надеюсь, он один такой, — добавил пулемётчик, перезаряжая кристаллы у оружия. — У меня два осталось и целый бак маны. Не думаю, что надолго хватит.

— И я надеюсь…

— А что нам делать? — солдат начинал паниковать. Он, конечно, смотрел в сторону выхода и держал винтовку, но спокойствия и хладнокровия у него не было. — Мы добыча.

— Выбираться, вот что. Найдём отряд подполковника, иного варианта нет,.

Впервые Миша так блистал уверенностью. Внешне оно выглядело так, хотя на самом деле он чувствовал небывалое напряжение. Один такой враг способен убить их всех, тогда сколько подобных на самом деле в гробнице? Что скрывало это место?

— Уходим.

— Не забудьте надеть маску, — пулемётчик отошёл к трупам товарищей.

— У меня она разби… — хотел пояснить Миша, но увидел пулемётчика, который бесцеремонно снимал противогаз и маску с разделённого тела.

Вернувшись, он так же спокойно их протянул.

— Это был приказ подполковника, забыли? Наша обязанность — не раскрывать вашу личность.

— Да… спасибо, — Миша не хотел носить что-то с трупа, но ослушиваться было глупо.

Принимая головные уборы, он посмотрел на пулемётчика и восхитился его спокойствием и некой заботой.

— Как тебя зовут? И да, давай на «ты».

— Я Алексей. Рад знакомству.

— Денис, — представился солдат. — Теперь мы собратья по несчастью.