Падший будет прощен (гет)

Примечания:

Продолжение "О дедушках и традициях".

Харун с вайбом Чацкого на протяжении всех глав: https://vk.com/mr.tigrenok?w=wall-176298528_5910

Также месяцами ранее...

Причина, по которой бабушки и дедушки с внуками так хорошо ладят, в том, что у них есть общий враг.

Сэм Левенсон

Обращение «бей» к Мустафе-аге считалось неприменимым, и не дай Аллах уравнять его с Насух-беем, в котором он видел не равного себе свата, а подвластного. Солидный дед Ярен отдавал предпочтение приставке «ага», находя, что она, а не «бей» подчеркивала его значимость. Агой звали старшего в семье и начальника на работе, а Мустафа-ага помимо того, что работал в правительстве, был постарше Насух-бея.

Держался Мустафа-ага степенно, не напыщенно, как паша, но в его редких, размеренных движениях сказывались порода и власть, которую Насух-бей, не умея иначе, навязывал бранью и кулаком. Они и различались между собой примерно как худой и полный, высокий и низкий, а в их случае — спокойный и несдержанный. В Мустафе-аге таилась именно та железная воля, которой хвасталась Ярен. Но что-то подсказывало Харуну, что старик устроит им не просто восстановление конституции, как у младотурок, восставших против зулюма Абдул-Хамида, а по их же живому примеру — решительную смену монарха и домашних устоев⁽¹⁾. Одним словом, в здании султан.

К Мустафе-аге поочередно подходили члены семьи, начиная с главы. С Насух-беем они любезно обнялись и обменялись новостями о здоровье — почтенный ага, живчик на фоне свата, отметил, что после длительного лечения и отпуска в Стамбуле он как заново родился. Вот Джихан-бей, с мальчишеской спешкой представ перед Мустафой-агой, целовал и прикладывал ко лбу великодушно поданную руку. С ним ага здоровался так, словно оказывал великое одолжение. Мамочка Хандан кидалась в распахнутые отцовские объятия, украдкой утирая глаза. Азат неуверенно мялся. Он склонил голову, как бы извиняясь, взял бережно старческую ладонь, но Мустафа-ага приобнял его и любовно потрепал по плечу.

— Все обойдется, сынок. Обойдется, — ласковым шепотом произнес ага. Он снова просил Азата принять его соболезнования в связи с гибелью Элиф и не падать духом.

— Спасибо, дедушка! — с чувством сказал Азат. — Машаллах, ты поправился и вновь с нами. Пусть это останется в прошлом, — он все же поймал руку аги и поднес ее к своим губам и лбу. — Мне очень стыдно, что я не доставляю тебе никаких радостей, а сплошные несчастья. Прости меня!

— Как ты и говоришь, дорогой: пусть все останется в прошлом. Мне не в чем тебя винить.

Что до Ярен, последней в семейной очереди, то она нарушила соблюдаемый протокол и вопреки ожиданиям Харуна бесцеремонно подлетела к деду, чмокнув его в курчавую короткую бороду. Любимой внучке султана позволялось больше.

Держась чуть в стороне, Харун дождался, когда Мустафа-ага освободится и можно будет подойти к нему. При встрече Харун порадовал агу его любимым обращением и крепким рукопожатием и весь обратился в покорное смирение, когда его представили в качестве друга и партнера по бизнесу. И даже почти члена семьи, который просил руки Ярен. Спасибо и на том, что в придачу к «Мерхаба, Мустафа-ага. Будьте здоровы. Очень рад, знакомство с вами — огромная честь и почет!» не обязали прикладывать правую руку к груди в знак уважения и подчинения. Харун проделал это лично от себя, чем совершенно растопил тонкую корочку льда в проницательном взоре аги.

Малышка Хюма привела Мустафу-агу в совершенный восторг — теперь у султана целых две любимые внучки. Он называл их своими принцессами. Он провозился с Хюмой час или больше, пока работники, залетая в гостиную, завершали сервировку для ужина. Ярен тем временем помогала мамочке Хандан разбирать гору подарков, привезенную Мустафой-агой. Сегодня Шадоглу приобрели его полное сердечное благоволение и, конечно же, не упускали своего. И Джихан-бей, и мамочка Хандан старательно нахваливали ему будущего молодого зятя.

Рассказали, что Харун приехал из Урфы, где у его отца фабрика, учился в Америке и как долго добивался Ярен, отбивая пороги Шадоглу. Неотступность и строгое воспитание Харуна, проявленные за полгода в Мидьяте, впечатлили Мустафу-агу. Не забыли упомянуть и выкупленную Харуном долю в бизнесе Шадоглу, которая говорила о самых серьезных намерениях. Действительно, двадцать миллионов, отошедших в бюджет компании, — куда уж серьезнее? Выслушав каждого, Мустафа-ага пожелал, чтобы малютке Хюме так же посчастливилось с женихом, как Ярен, из чего Харун заключил, что пришелся аге по душе.

За ужином Харун сидел между тещей и женой, которой отвели лучшее место по левую руку Мустафы-аги, а Азату — такое же по правую, напротив Ярен. Как само собой разумеющееся султан сместил Насух-бея с привычного кресла во главе стола, тот устроился на другом конце, но важности у него поубавилось. Иерархия за столом была как будто та же, что обычно: Джихан-бей и Хазар-бей рядом с главой дома, при них их услужливые, вежливые жены, но сливками домашнего общества на сей раз стали те, кого приблизил к себе Мустафа-ага. Внуков и гостя в лице Харуна, получается.

— Превосходный стол, Насух! Хандан, непременно передай мой комплимент вашему новому повару, Шейде. Здоровья его рукам. Благодарю, что позаботились о моем сердце, — похвалил Мустафа-ага.

По настоянию госпожи Хандан к столу подали исключительно диетические блюда, полезные для сердца. Насух-бей, бывало, диетой пренебрегал, забывал о таблетках, но с Мустафой-агой подобный халатный номер не прокатил бы. Он был человек весьма строгих правил — что в работе, что дома, что в отношении себя.

Польщенная теща зарделась на похвалу.

— Ну что ты, папа, это мелочи. Для нас нет ничего важнее твоего здоровья. Угощайся, приятного аппетита! Ярен тоже старалась, она у нас учится готовить.

— Правда, внучка? — улыбнулся Мустафа-ага.

— Да, дедушка! — ласково подтвердила Ярен.

Женушка безнаказанно пользовалась покровительством деда Мустафы. Она мельком глянула на Насух-бея, проверив, сильно он надулся от злости или еще дожать, и дожала его виртуозно, поддев последнюю нервную клетку вконец разбитого бея:

— Дедушка Насух считает, что приличная жена должна уметь готовить. Ты знаешь, я пытаюсь, но у меня не получается. Обилие рецептов и ингредиентов пугает, — Ярен театрально опустила глаза. — Но меня пообещал выручить Харун. Он разбирается в разных кухнях. Он сказал, что любит готовить. Сказал, что в Италии вообще считается преступлением, если мужчина не готовит, а поручает это дело жене. Да, Харун?

С нарочитой радостью Харун кивнул. Мамочка Хандан, испугавшись наглости Ярен, выронила вилку с наколотым на нее печеным баклажаном. Завис Насух-бей. У него дрогнули набухшие, толстые веки. Он, судя по всему, силился представить себе, каково это, когда зажиточный бизнесмен опускается до обязанностей прислуги, и не смог. На себя роль повара Харун брал, когда требовалось. За нехваткой времени для полного погружения в кулинарное искусство он ограничивался простыми блюдами. Тому, кому он будет готовить что-то более изысканное, легче сразу выпить яд.

— Милая, — тихо шепнул Харун женушке, — будь скромнее в своих желаниях. Я готов освоить многие фантастические вещи, но не забывай, что джинна из лампы я тебе не достану.

— Хорошо, что напомнил, — увлеклась игрой Ярен. По елейному голосу, в котором сквозило лукавство, Харун понял, что она сейчас сама заткнет его в воображаемую волшебную лампу и вынудит выполнять любую свою прихоть. Султанша!

— Я очень рад, дети, что между вами царит согласие. Главное, что вы поддерживаете и, как я вижу, искренне любите друг друга. Я счастлив, если вы будете счастливы, Иншаллах, — покровительственно сказал Мустафа-ага.

— Ты прав, дедушка. Порой кажется, мы с Харуном мыслим одинаково. Я мечтала научиться вождению, и что ты думаешь? Харун спросил, не хочу ли я, когда мы поженимся, чтобы он научил меня! Харун обходителен и предваряет любое мое желание, Машаллах. Если вы с родителями разрешите, я с удовольствием научусь. Хочу стать самостоятельнее. Когда детей придется возить в школу, я же не доверю их посторонним людям, верно? Боюсь, моя душа будет разрываться.

Теща закашлялась и потянулась к армуду с щербетом — Аллах, не благо, конечно, но застрявший в горле баклажан удержал ее от брани, которой она осыпала бы Ярен на глазах у всех. Наконец мамочка Хандан пришла в себя. Харун подал ей еще воды, а Джихан-бей гладил по спине, успокаивая.

Повернувшись к султану, Харун начал старательно давить улыбку, чтобы ничем не выдать свое изумление. Не Шадоглу ли заклинали его Всевышним, что с грозным Мустафой-агой вольничать ни-ни, себе дороже? И как бы ни была любима внучка, почему он позволял Ярен разбушеваться?

А он позволял. Поразмыслив, Мустафа-ага согласился на уроки вождения. Семейство вяло и угодливо поддержало идею Ярен. Никого из них не обрадовал новый пункт в списке ее возможностей, а более того — предельная открытость аги современным веяниям. Лично Харун, исходя из поднятой в особняке паники, ожидал увидеть кого-то консервативного, сварливого и до мозга костей педантичного.

— Вы мне вот что объясните. Я понимаю так, что сватовства еще не было и родные Харуна... Они ведь приезжали в Мидьят на смотрины? Или вы не знакомы с ними напрямую? — спросил Мустафа-ага и в мгновение ока из милостивого деда обратился в жесткого руководителя.

Папочка Джихан точно на ежа присел. В семейной иерархии султана у его зятя незавидное положение, но с учтивостью нижних чинов тот выдержал напор аги:

— Нет, что вы, отец! Мы познакомились с семьей Харуна, разумеется. Еще весной... поздней весной то есть, да. Но мы с отцом хотели сперва дождаться вас из Стамбула и вместе все обсудить. Как мы и сказали, это очень положительная семья. Мы все тщательно проверили, обмана нет: семья настоящая. Мы согласны на союз Ярен и Харуна, но последнее слово за вами.

— Хорошо, — получил тесть помилование. Султан снова призадумался. — Вы стали партнерами с Харуном до случая с Элиф? Я не слышал, Насух, ни о каких ваших новых сделках с гостями из Урфы.

— Нет, Мустафа. Это было после того, как ты уехал, — выдавил Насух-бей. Его глаза пугливо замигали, метаясь по гостиной, и в конце остановились на Харуне и Джихан-бее. — Я бы поставил тебя в известность о новом человеке, будь ты в Мидьяте. Но я решил, пока ты лечишься, не волновать тебя и сам убедился, что все чисто. Харун надежный.

— Прекрасно. Ты правильно поступил, Насух, что был осторожен. Харун, тебя вынудили ждать несколько месяцев со сватовством ради нашего знакомства. Я очень ценю ваше терпение и не хотел бы больше задерживать твою семью. Если возможно, пусть они приезжают в Мидьят на этой неделе. Мы встретимся и, раз все согласны на брак, проведем сватовство. Не будем тянуть.

— Возможно, Мустафа-ага, мы зависим только от вашего слова. Скажете, и мы придем.

— А скажи, дорогой зять, — ага изменил тон на отеческий, — ты жил раньше в Мидьяте? Ты говоришь почти как местный, как будто родился здесь. Мне показалось, что у вас остались родственники где-то в городе, а вы с семьей перебрались в Урфу. Видишь ли, диалекты Мидьята — это своего рода маркер, указывающий на происхождение вплоть до того, родом ты из деревни или же из города⁽²⁾.

Да, Харун был в курсе, что родной язык его выдавал. Шадоглу заметили это на первом сватовстве и задавали похожие вопросы ему и его «родичам», которых он выбрал из мидьятцев. Чтобы не отличаться от них. Его мидьятский турецкий, живущий в тесном контакте с курманджи, туройо и арабскими говорами турецкой Месопотамии, вложила в его речь горожанка-мать. А отшлифовал отец, внеся стамбульскую изюминку. Урфа, бесспорно, тоже наложила свой отпечаток.

— Моя семья родом из Мидьята, ага, но я родился в Урфе, — ответил Харун, находя очень удобным, что его семейная легенда частично строилась на истине. — Моя мать желает, чтобы ее невестка была из того же края, что она, и похожих взглядов на вещи и традиции.

— Разумеется, твоя матушка желает как лучше. Семья сложится гармоничнее, если с вами будет человек, близкий вам по духу и образу мысли, — промолвил Мустафа-ага, переместив полный нежности взгляд на Ярен. — Кроме того, Харун, твоя матушка может надеяться сохранить вашу связь с корнями, чтобы познакомить тебя поближе с землей предков. Это видно по тому, как вы вкладываетесь в предприятия Насух-бея и затрачиваете немало усилий, чтобы сплотиться узами родства с Шадоглу. Я, признаюсь, был бы рад этому. В Мидьяте сейчас не очень спокойно. Если в фирме Шадоглу появится человек, выступающий за их честь и интересы, мне будет не так тревожно за детей. Азизе Асланбей станет сложнее им навредить.

О, ага будет сильно разочарован. Источник его тревог, Асланбеи, разделился теперь на две разрушительные волны. На Азизе и Фюсун.

— Азизе... Пока не главная наша проблема.

Насух-бей выставил ладонь в отрицающем неловком жесте. На лице Хазар-бея Харун прочел откровенное недовольство этим, глухой ропот и закипающую ярость, но из-за Мустафы-аги он смолчал.

— В Мидьяте объявилась тетка Асланбеев, — пояснил старый бей. — Фюсун Асланбей.

Мустафа-ага, припоминая, почесал бороду.

— Та, которая дочь Хамита Асланбея? Я по большей части слышал о его беспутном старшем сыне, Нихате, и о жене Ахузар. С ней какая-то трагедия произошла, что ли.

— Трагедия? — встрепенулась мамочка Хандан на запах чужого грязного белья, в котором можно было от души покопаться. — Какая трагедия, папа?

— Это темная история, дочка. В Мидьяте так и не поняли, что случилось с Ахузар. Друзей у нее не было: ее не навещали, и она редко выбиралась из дома. Спросить не у кого: родня и прислуга как в рот воды набрали. Этот черствый солдафон Хамит замял дело, обставив смерть Ахузар как несчастный случай. Мы с Насухом были юнцами — ровесники Нихата, считай. Я помню, наружность у Хамита неприятная была: вместо лица озлобленная каменная маска, солдатская грубость, выправка... Хотя и труд свой Хамит вел по-солдатски: тяжело и честно. Работал от зари до зари порой, никого не обманывал.

— Он, конечно, толковый был человек и во всем вел порядок и учет, — покивал Насух-бей. — Его бизнес шел в гору. А на его нрав жаловались. Кто работал с ним, говорил, что Хамит взыскательный, если где-то не доделать или схалтурить, душу вывернет наизнанку. И еще считал каждый куруш. Но работалось с ним просто тем, кто не нарушал его правила.

— Да, несправедливости и низостей Хамит с подчиненными не допускал. Но к Ахузар и детям у него ни капли жалости не было. У него сердце из камня. Он похоронил жену так, словно зарыл никчемную собаку, нимало не горюя, — вознегодовал Мустафа-ага. — Положим, он не любил Ахузар как жену, однако и за кузину, родную кровь, как будто не считал ее. Даже над собакой любящий хозяин прольет больше слез!

— Выходит, отец, что Хамит-ага убил жену? Вы допускаете это? — Джихан-бей, минуя комод с грязным бельем, сразу полез в шкаф с обглоданными львами скелетами.

— Я допускаю это по многим причинам, Джихан, но главная из них... Страшно вспоминать о таком. Мы с Насухом были детьми, ходили с Нихатом в одну школу. В Мидьяте пошел слух: якобы Ахузар видели с посторонним мужчиной, а вскоре она родила ребенка. Хамит не стал выяснять, свой он или плод измены. Прислуга — он их потом уволил за болтовню — видела, что произошло, и передала: Хамит забрал младенца у матери и бросил в печь. Сжег!

Мамочка Хандан истерично взвизгнула и прикрыла рот ладонями. Зехра-ханым от шока не смогла издать и звука — застыла как неживая с вытаращенными глазами и схватилась за руку Хазар-бея. Тот побелел и простонал:

— Упаси Аллах!

— Хамит — это демон в человеческом обличии! — разозлился Азат.

— Младенца в печь? — папочка Джихан накренился над столом, видимо, надеясь, что ему послышалось и уж такое-то дно даже варвары Асланбеи не пробили бы.

Но Мустафа-ага выразился предельно ясно, и его ясность била в самую душу. Ни о чем подобном мать не рассказывала Харуну. В ее историях бабки Ахузар иногда и не существовало словно, а почтительные реверансы отдавались одному деду. О нем мать отзывалась с восхищением.

Моментами, обдумывая воспоминания Мустафы-аги, Харун замечал на себе его косые взгляды, пока не увидел, что ага неприкрыто изучал его с недоверчивостью прокурора.

В голове металлом прозвенел приказ матери: «Харун, сделай проще лицо!», и Харун немного расслабился. Он знал за собой, что, когда был очень не в духе, в нем пробуждалось нечто от мрачного деда Асланбея. Нечто смахивающее на льва, который мотал гривой, издавая глухое рычание, и этот рудимент семейного наследия мог возбудить в Мустафе-аге серьезные подозрения. В конце концов, Султан-ханым на ужине в честь Азата с Элиф почувствовала в незнакомце Харуне львиные отголоски. Она не поняла, с кем именно тогда столкнулась, но перекосило ее ужас как.

— Позже у Хамита с Ахузар родилась дочка, Фюсун. Ее он, кажется, без проблем принял. Там было сразу понятно, что она — его копия, — Мустафа-ага обтер салфеткой губы и, все буравя Харуна глазами, кинул ее на стол так, будто подавал этим знак: «Я тебя раскусил, асланбейская мерзость! Как тебе совесть позволила разделить с нами хлеб?»

Харун не шелохнулся, по-прежнему ведя свою партию смело, но осторожно. Если это была провокация, он не поддался на нее, даже когда молчание аги стало слишком многозначительным и угрожающим.

— И эта Фюсун, продолжательница дел Хамита, третирует нашу семью, отец. Она сводит счеты с Азизе, а страдаем мы! — чуть не плача сказала мамочка Хандан.

— О Фюсун вы тоже умолчали по телефону из заботы о моем сердце? Как давно она в Мидьяте, Насух? Зачем ей Азизе?

— Ярен, куда ты? — спросил Джихан-бей.

Женушка неожиданно поднялась, опираясь на угол столешницы. Ее колотила легкая дрожь, что было сил она отгоняла подступающую дурноту и срочно нуждалась в свежем воздухе.

— От разговоров об Асланбеях мне уже, честное слово, плохо. Все это слишком жутко. Я проветрюсь и приду. Извините.

— Принцесса моя, может, тебе лучше прилечь? — Мустафа-ага отодвинул свое кресло, чтобы встать и довести Ярен до дивана.

— Не надо, не суетись, дедушка. Я побуду на улице и приду в себя, — Ярен сняла со спинки кресла теплую кофту и надела ее.

Харун немедленно вскочил:

— Я провожу Ярен, если позволите, ага.

— Далеко не уходите, будьте на террасе. Я должен видеть вас в окне, — сухо повелел Мустафа-ага.

Вот как, теперь султан находил дорогого зятя опасным для своей внучки? Харун выдал улыбку, маскируя раздражение вежливостью:

— Конечно, ага.

И вышел вон.

— Вот видишь, Харун-паша, — Ярен уселась во дворе на топчан, закуталась в кофту и дождалась, когда Харун подойдет ближе, — ты хотел сказать дедушке Мустафе правду о браке, но стоит тебе заикнуться, что ты из Асланбеев, он тебя прикончит! А потом еще раз за мой насильный брак. И деда Насуха с родителями, и Азата за то, что не вмешался. Так что до моих грехов дедушка даже не доберется.

С губ Ярен не сходила болезненная злая усмешка. Ее яд, не подействовав на Харуна, вернулся к ней и перелился в сердечную боль, как полыхающий, огнистый закат на западе плавно переливался в кромешную и холодную ночь. Ярен не вынесла боли и помассировала лицо руками.

— Кажется, он уже догадывается, кто я. Завтра он поднимет свои связи, чтобы в этом убедиться. Касаемо деда вы правы, Ярен-ханым: его не провести, — а Харун сказал себе: будь что будет, его совесть чиста, жизнь Ярен у него в приоритете, и мешать Мустафе-аге наводить справки, юлить и фокусничать он не станет.

— Завтра увидим. Может, дедушка ни о чем не догадался, а просто... перенервничал из-за Асланбеев. Неудивительно! От истории с убитым младенцем мурашки по коже.

Ярен кое-как справлялась с тошнотой и омерзением.

— У нас Азизе пыталась сжечь дядю, и мне это сложно вообразить, не хочется верить, что это взаправду. Но с ребенком, в доме, где мы жили, — уф, Аллах! — я представила все так ярко.

— Сейчас тебе получше?

— Да, — продышалась Ярен. — А ты как? Дедушка, кажется, расстроил тебя.

— Я вполне нормально, женушка. В моей жизни это не первый семейный ужастик, — пожал Харун плечами и прислонился к балюстраде. — Я еще в детстве понял, что каменное сердце матери перешло к ней по наследству от деда. Неприятно узнавать о прошлом таким образом, из чужих уст, как сплетни, но Мустафа-ага не сказал об Асланбеях ничего нового. Хотя про бабку я слышу впервые, — признался он, но что еще ожидать от матери? Отношения, в которых дед гнобил свою жену, выставляли его в чересчур неприглядном свете, и мать их не раскрывала. Видно, так. — Мать не говорила, что бабка крови Асланбеев и кузина деда.

— Почему? Она стыдилась Ахузар-ханым?

— Это пока неведомые игры ее разума, но главное, что я этой информацией располагаю. Возможно, она принесет нам пользу.

Из открывшейся двери заструились звуки голосов и звяканье столовых приборов, затем на террасе показался Джихан-бей. Он осведомился, все ли хорошо у Ярен, и поторопил их в залу. Внутри шло бурное обсуждение Фюсун, которое перешло в столь же оживленную беседу о сватовстве Ярен, когда она села подле Мустафы-аги. Ради нее он оставался любящим дедом, который пекся о ее будущем и прятал неприязнь к «дорогому зятю» Харуну.

Относительно себя Харун настроился ждать, что будет, когда Мустафа-ага установит его родство с Асланбеями. Если рванет, пожалуй, оно даже хорошо. Вначале ужина доброе расположение старика обнадежило Харуна, что он сможет покончить с дурацким спектаклем и открыть правду о браке. Ага, естественно, разозлился бы и устроил им показательную моральную казнь, но, главное, первое впечатление о Харуне у него было положительное, а этого немало, чтобы завоевать его доверие. В этом случае вина, конечно, легла бы на Харуна за то, что сдал Насух-бея. А так можно было отмахнуться: Харун, мол, понятия не имел, как Мустафа-ага раскусил их и с чего взял, что он — Асланбей? Наверное, не доверял Насух-бею и перепроверил семью жениха, да и ясно было, что фальшивая свадьба — гиблое и странное дело. Харун не мог отказать себе немного приспустить с небес на землю Шадоглу и их престарелого любителя командовать. Словом, Харун понаблюдал за Мустафой-агой еще денек. И очень правильно сделал.

Со следующего дня благодушное настроение султана к Шадоглу улетучилось, он вспомнил о том, что он султан, и гонял семейство и в хвост и в гриву, включая Харуна.

Об Асланбеях, кажется, было забыто насовсем. Ложная тревога. Мустафа-ага не узнал в нем представителя врагов, поскольку, будь это не так, уж точно не молчал бы столь долго — вплоть до сватовства и дальше. Ага провел бы полное расследование и выявил, что его обманули со свадьбой Ярен. Шадоглу гарантировали. Но в то же время мучились догадками не меньше Харуна: если не Асланбеи и замужество внучки, то что рассердило агу? Почему на его светлый и спокойный ум обрушилось это затмение? Объяснить никто не мог. До тех пор Харун не спешил раскрывать свои карты и снова погрузился в наблюдение за загадочной натурой Мустафы-аги.

На сватовстве подставная родня Харуна со всей возможной учтивостью отбивалась от придирчивых расспросов Мустафы-аги. О семье, Мидьяте, бизнесе в Урфе, планах на свадьбу. Затем султана не устроило, что сторона жениха привезла Ярен мало подарков, по скромному количеству которых не похоже, будто они месяцами предвкушали этот вечер.

По традиции, Харун принес то же, что в прошлый раз: цветы и сладости на серебряном подносе. К счастью, Харуна выручила госпожа Хандан. Вняв ее совету, он заранее подготовил кольцо и расшитый золотом платок, которые преподнес Ярен в конце встречи. Такие же подарки Джихан-бей дарил теще на их сватовстве. Кольцо вновь засверкало на пальце женушки. После она перекинула через плечо волосы и дала Харуну набросить на себя большой платок, объявший ее от плеч до бедер, словно языки жгучего пламени. Бордовый орнамент с черной каймой — Харун помнил, что Ярен нравились эти цвета. Пряча руки под тканью, чтобы не привлекать внимание родных, она на секунду сжала его ладонь и показала улыбку. У Харуна все внутри замерло от этой мимолетной покоряющей нежности.

Машаллах, Машаллах...

Договор семей скрепили согласием невесты на брак и ядрено соленым кофе, которым Ярен все же угостила Харуна. Но и тут кровопивец Мустафа-ага разыграл обычаи на свой лад: о дате помолвки, сказал, сообщит позже.

Неизменным оставалось одно: семейные застолья с султаном. На правах будущего зятя Харун часто призывался «ко двору», часто по личному приглашению Мустафы-аги. При этом стало очевидно, что их посиделки устраивались по случаю новой каверзы, придуманной неутомимым агой, или допроса, которому он подвергал Харуна. Это разжигало в Харуне азарт опытного игрока в покер. Нельзя было отнестись с равнодушием к препятствиям, которые Мустафа-ага чинил ему в духе, что казался Харуну близким его собственному духу.

Итак, кость наскочила на кость, коса на камень, бойкий на бойкого!

— Харун, я так понимаю, за полгода в Мидьяте ты успел хорошо познакомиться с Шадоглу и Асланбеями? — поставив на блюдце армуд с чаем, сказал Мустафа-ага.

— Все так, ага.

Семейство с напряжением притихло, а Харун весь обратился в уважительное внимание. Он кратко переглянулся с Насух-беем, восседавшим на диване напротив, и с помертвевшим от беспокойства тестем, чье место было рядом с главой дома. Они ждали, что Харун не подведет их и в этот раз. Справа от него стоически помалкивал Азат с мамочкой Хандан, и только Хазар-бею их чаепитие было до лампады. После ужина он отпросился в комнату к супруге и младшим дочерям.

— И ты знаешь об их конфликте и слухах, которые ходят в городе, — это уже султан утверждал как доказанный факт, а не спрашивал. — Тебя, конечно, не могли не посвятить в некоторые дела семьи и в опасности, которые нечестивцы Асланбеи навлекли на дом Насух-бея. Многие, с кем работал мой сват, разорвали с Шадоглу деловые связи в заботе о своей репутации. Никто не хочет проблем. Оно и понятно — такой скандал, и гибель бедняжки Элиф. У Шадоглу сейчас не лучшие времена. Будем откровенны, Харун, их избегают. Тебя это не страшит?

Ничуть. Харун с кровожадной материнской тенью за спиной был опаснее для Шадоглу. Так он подумал про себя, но с султаном решил держаться образа простодушного Ибрагимушки, который не нюхал пороха и смутно понимал ужасы Мидьята, берясь о них судить:

— Вы правы, ага. Вообще-то Асланбеи не самые приятные люди, но в бизнесе они пока действуют профессионально. У меня нет причин разрывать сделку с Насух-беем. А слухи меня не пугают.

— Но согласно этим слухам Шадоглу...

Ага ласково взял за руку сидевшую возле него внучку, которая на манер мидьятских скромниц потупила очи долу.

— Моя драгоценная Ярен... Как известно, из-за происшествия с Рейян она тоже была опоганена мерзкими слухами. Под вопрос ставится и ее честь. По вине Асланбеев о детях Шадоглу отзываются дурно — слухи грозят их будущему. Уважаемые семьи считают Азата и Ярен не лучшей партией для своих дочерей и сыновей. Харун, ты готов смириться с последствиями позора, если женишься на Ярен?

— К чему эти вопросы, сват? — вклинился Насух-бей с желанием замять разговор, в котором не щадилось его самолюбие. — Мы не преступники, чтобы оправдываться за чужие злодеяния. Нам скрывать нечего, мы — сторона пострадавшая! Не будем создавать о себе неверное представление у жениха.

Однако Мустафа-ага дал понять старому бею, что его вмешательство может дурно для него кончиться, и враз окоротил его:

— А какое будем создавать, Насух? Мы не в праве замалчивать скандал. Харун должен знать, с чем он столкнется. И, будь уверен, чтобы отплатить вам за обиды, Асланбеи присоединятся к шакалам и не побрезгуют никаким оружием.

— Спасибо за предупреждение, Мустафа-ага. Я согласен на возможные риски, — с почтительной улыбкой сказал Харун.

Так-то он по уши застрял в этих рисках и прекрасно знал, о чем говорил. Он был в здравом уме и при трезвой памяти, когда подписывался на сомнительный брак с девушкой, чью семью поднимают на смех. При обвалившейся репутации Шадоглу к ним не выстраивалась очередь из сватов.

— Тем более с Ярен и Шадоглу я чувствую себя как дома. Я выбираю людей по душе, а не из симпатий общества.

— Прежде чем согласиться, хорошенько взгляни на Азата, — возразил Мустафа-ага. Ни у кого больше и мысли не возникло его прервать, и он воспользовался тишиной, чтобы изложить свои аргументы серьезно и обстоятельно: — Он ошибся, женившись на Элиф без благословения ее бабушки. В народе его едва не клеймят похитителем и убийцей Элиф, а это далеко не все риски.

Краем зрения Харун уловил, как Азат сдавил в кулаке четки при мучительных воспоминаниях о покойнице. Они чуть не заставили шурина бежать из гостиной, презрев уважение к старшим и правила гостеприимства. Да поможет ему Аллах! И Харуну, которому досталась львиная доля тирады Мустафы-аги:

— С Шадоглу ты забудешь, что такое покой. Придется быть вдвойне осторожнее. Ты только оступишься, а на следующий день пресса и людские кривотолки похоронят тебя заживо! И если бы пострадала только репутация, честь, но иногда на кону стоят и жизни. Не пойми меня превратно, Харун. Я не пытаюсь отговорить тебя от женитьбы. Но обязан убедиться, что доверяю внучку человеку надежному, который не бросит ее в трудный час. Вот ты женишься на Ярен. А вдруг ты не готов вынести тяготы столь опасного родства, скажешь потом: нет, это слишком, цена брака непомерна высока, и подашь на развод? А как же моя внучка? Ее опять оплюют.

— Вы снова правы, Мустафа-ага. Было бы предательством развестись, испугавшись внешних угроз. Уверяю, я готов к любым трудностям.

За игрой в наивного жениха Харун с увлечением подметил, как беседа обрела для султана слишком личный характер. Это касалось не только Ярен. Похоронят заживо, значит? Так вот оно что. Причины этой проверки на вшивость и надежность явно лежали очень глубоко — в прошлом Мустафы-аги. Машаллах, Харун не будет собой, если не попробует вытянуть из него объяснение.

— К любым? — переспросил Мустафа-ага с неверием и насмешкой.

Далее между ними состоялся чисто английский диалог:

— Харун, ты когда-нибудь имел отношение к криминалу?

— К счастью, нет, ага.

— Но ты знаешь, что, если станешь зятем Шадоглу, это означает, что ты принял их сторону? Их враги будут твоими врагами.

— Видимо, так, ага.

— То есть ты станешь врагом Асланбеев? Подумай дважды: назад пути не будет. Эти люди очень коварны и жестоки.

— Однако и на них распространяются законы, ага.

— С недавних пор их семью возглавляет Фюсун Асланбей, не так ли? Мой сват говорит, что она ловко обходит законы и использует их для своей выгоды. А что, если закон станет орудием мести Асланбеев?

— В законах есть лазейки, ага.

— Их не всегда можно отыскать. Что, если тебе придется нарушить закон ради семьи?

— Воображать ситуации, когда бы я был вынужден преступить закон, все равно что гадать на кофейной гуще, ага. Думаю, эта необходимость вообще не возникнет, если знающий человек вроде вас, — подловил его Харун, — проконсультирует меня в этих вопросах. Я с радостью положусь на ваш богатый опыт.

В конце, чтобы сгладить свои слова, он прибавил чуть скромнее:

— Как юриста, ага.

Мустафа-ага полоснул по нему суровым взглядом. Харун едва почувствовал тот на себе, как султан в ту же минуту приятно улыбнулся и придал лицу одобрительное выражение. Примерно оно означало: «А ты молодец, жених, не растерялся! Змее под вилами у тебя бы поучиться извиваться». Ярен смотрела на их состязание с такой же благосклонной улыбкой. Она обнимала любимого деда, и могло показаться, что сегодняшний вечер был самым радостным событием для нее за последние годы.

— Как юрист я, разумеется, могу дать совет по любому вопросу, — согласился Мустафа-ага с Харуном. — Но есть вещи, дорогой зять, которые мы, не любя, не познаем, и их неприемлемо переводить на сухой язык законов и фактов. Я скорее убежден, что преступно! Преступно в отношении себя в первую очередь. И именно мой личный, сердечный, а не юридический опыт помог мне достичь этого убеждения.

— Папа, ну что ты, это было полвека назад, — боязливо отозвалась мамочка Хандан, округлив глаза. — Зачем ворошить? У нас с Асланбеями не те обстоятельства.

— Обстоятельства всегда одинаковые, дочка! Либо ты жертвуешь близкими, либо — своими амбициями.

Мамочка Хандан спорить не решилась. Она испытывала крайнюю неловкость, в основном перед Харуном, от которого поспешно отвернула лицо и сделала вид, что поправляла прическу. Если ее пугала какая-то информация, о которой Харун не должен был узнать, то он тем более хотел ее выведать.

Минутой позже семейная тайна упала в руки Харуна без каких-либо его усилий. Словно тяжелый плод, который старое дерево отъяло от себя ради умственной пищи потомкам.

— Мне тоже скрывать нечего, — отчеканил Мустафа-ага. — Я поступал по совести, к которой призываю детей. Тебе, наверное, рассказали, Харун, что я изучал право в Анкарском университете? Сам я родом из Мидьята, а моя Серап-ханым — из Анкары.

Прямо как его родители, промелькнуло в мыслях Харуна. Дом матери здесь, а отец родился в Стамбуле, откуда перебрался в Урфу.

Вслед за этим мысли Харуна устремились к Ярен. Его родителям никак не мешал тот факт, что они были из разных краев Турции и потому держались полярных мнений на жизнь. И говорили между собой, словно иностранцы, на двух диалектах. Но Харуну с женой различия помешали очень — они как результат перегрызлись и стояли на грани развода. Теперь было любопытно послушать, как Мустафе-аге и Серап-ханым удалось преодолеть культурные границы и прийти к общему миропониманию. Мидьят и Анкара. Это же, по сути, крупная деревня и столица.

— Я не буду вдаваться в подробности, — ага начальственно поглядел на них и отдал пустой чайный армуд Мелике. — В двух словах, я полюбил замужнюю женщину. Супруг Серап-ханым занимался политикой, тогда как я должен был скоро окончить университет и, по мнению преподавателей, подавал огромные надежды. Она была старше меня и любила мужа. Я дружил с ними, но держал чувства к Серап-ханым при себе: я не смел разрушить их счастье. К сожалению, это сделали другие. Ее мужа посадили по сфабрикованному обвинению в поддержке курдских боевиков.

Мамочка Хандан кашлянула и опять стала беспокойно теребить прическу.

— Как мы ни пытались оправдать его, ловкость его оппонентов в политических интригах... Она пересилила наши доводы в его защиту. Его повесили.

— Казнили? — спросил Харун.

Мустафа-ага кивнул, морщинистый лоб нахмурился, голос стал печальным, и свою досаду ага быстро спрятал за сухостью:

— Казнили, в тюрьме. Серап-ханым... Как сейчас помню, она держалась достойно. Я предвидел, что гонения могли начаться и на нее. С большой долей вероятности ее бы заподозрили в пособничестве мужу и прокурдским партиям. Ей негде было спрятаться — к родственникам она не вернулась, чтобы не подвергать их опасности, к тому же их с мужем имущество арестовали, и Серап-ханым осталась почти без средств существования. Нам пришлось залечь на дно в Мидьяте, в доме моего отца. Тут мы и осели. Увезти вдову без свидетельства о браке было бы порядочным легкомыслием и неуважением к Серап-ханым, поэтому я сделал ей предложение. Мы расписались. Свадьбу справили позже: по-скромному, дома. Пусть я был вынужден расстаться с перспективами в Анкаре, с блестящей карьерой ради блага женщины, которая не любила меня, мне было все ни по чем, потому что любил я. Я бы не бросил Серап-ханым на растерзание политикам ни за какие должности.

Как видно из радости, которую излучала Ярен, ее восхищали прошлое и жертва Мустафы-аги. Жена с упреком повернулась к Харуну, запоминай, мол, как надо любить, его разозленный взгляд пробежал по ней точно огонь, и радость Ярен угасла. Сжавшись, она прильнула к боку султана.

Вот и поговорили, блядь.

Харун попробовал посмотреть на историю Мустафы-аги непредвзято, не сравнивая с собой и Ярен. Но не вышло. Было сложно отделаться от подозрения, что какая-то похожая сказка о «долго и счастливо» в Мидьяте, приняв извращенную форму, сидела в хитрой голове женушки, когда та решила самолично обустроить их брак и завладеть домом Асланбеев. Получается, вот и корни ее интриг: вылепить из Харуна преданного Мустафу-агу, который ради Ярен отдаст всего себя? Да уж, в некоторых поступках взрослого человека стоит внимательнее поискать ребенка. Упрямого и очарованного героизмом деда ребенка.

— Серап-ханым долго привыкала к жизни в провинции, — неожиданно мягким голосом сказал Мустафа-ага.

Харун удивился, когда обнаружил, что ага с сочувствием поглядывал на него. Мысли Харуна не могли открыться ему, но каким-то неведомым образом султан их читал, он шел по выжженному ими следу и старался направить в безобидное русло:

— Мидьят... Он, конечно, не столица. После роскоши и разнообразия большого города он кажется недружественным, полным лишений и непригодным для жизни, варварским местом. Надо сказать, Серап-ханым держалась с необычайным тактом, пытаясь понять наш уклад. Для человека вроде нее это то же самое, что нырнуть с головой в раскаленный горн и подставиться под удары молота, которые выковали здешние железные души.

Во время разговора Шадоглу сидели все как один прямые, с выразительными и гордыми чертами лиц, будто только что отлитые клинки. Но вот Мустафа-ага приобнял Ярен, и не стало никакого яростного клинка, с которым Харун бился изо всех сил уже второй месяц, — лишь ласковая султанша, согретая в руках деда. Было в этом объятии нечто примиряющее Харуна с Ярен, Мидьятом и с невыносимыми Шадоглу.

— А железная душа, Харун, больше других просит понимания. Ей оно нужно, чтобы не заржаветь.

Мустафа-ага говорил, не отводя от Харуна изучающего теплого взгляда. Однако тот не давал усомниться: султан требовал, чтобы железная душа Ярен была обнята и безоговорочно понята Харуном так же, как сейчас Мустафой-агой. Иначе — дверь вон там, слева, нечего и рассчитывать на руку и сердце его внучки.

— Видя, что мне было нелегко сделать жизнь Серап-ханым в Мидьяте удобнее, так, как она привыкла в Анкаре, она во всем стремилась помочь мне. Принести мне хоть крохотное облегчение в моих каждодневных заботах. Она обращалась с моей душой, с этой простецкой железкой, будто с хрупким фарфором. Я многому научился у своей любви, Харун, и верю, что стал лучше, чем был. Не любя, я бы не понял, что брак — это когда крепко сжимаешь руку любимого человека и чувствуешь, как у тебя болят его раны. Я бы сам упустил возможность быть так глубоко понятым Серап-ханым. Не любя, я бы не пожертвовал карьерой ради нее, не жил бы единой мыслью о том, как облегчить перенесенные ею страдания, равняясь на ее доброту и отзывчивость, и, боюсь, я бы неминуемо заржавел. Мои амбиции загубили бы двух человек: и меня, и супругу, — заключил ага убежденно.

Ненадолго Харуну почудилось, что это был призыв спасти ржавеющую душу Ярен. Броситься к ней в горн и подставиться под молот. Претерпеть изменения огнем и металлом Мидьята, чтобы она тоже их прошла. Серап-ханым отважилась ради мужа и не пожалела — он был взаимен. Те, кому надлежало воскресить в Ярен лучшее, сточились, перегорели, рассохлись, да и просто годы уже не те. Мустафе-аге восьмой десяток, он не вечен. К тому же его рассуждения напомнили Харуну о важных вещах, которые не случились бы с ним, не повстречайся ему Ярен, и о множестве чужих ран, что саднили после той встречи, как свои.

Не любя, не познаем...

Харун приучил себя как — не узнав, не любить и не доверяться. Но, раз перейдя на противоположные рельсы с Ярен, он в прямом смысле ошалел. Ему было внове и пока не понятно, как выстраивать и обкатывать пути, на которых Мустафа-ага странствовал уже полвека.

Сколько Харун бывал в доме невесты, столько же носил ей украшения и подарки, на которые уже более благосклонно соглашался султан. Благосклонно, но снова не дружелюбно. С разрешения Мустафы-аги Ярен повели в магазины за покупками, что входило в обязательства жениха вместе с оплатой свадебного платья.

Поход в город запланировали на субботу с надеждой, что будет поменьше народа и любопытствующих глаз. В будни на Харуна свалилось много работы, воскресенье же по старинке осталось рыночным днем. Добрая половина Мидьята, развенчивая пущенный туристами миф о безлюдном городе, стремилась на базар закупиться перед рабочей неделей. Помимо этого стоило ожидать, что осенью, когда погода стояла мягкая, на улицах увеличится поток путешественников.

Субботним утром Харун явился к Шадоглу как штык. Ему навстречу вышла госпожа Хандан в пальто и накинутом поверх него пестром палантине. Женщины Шадоглу не покрывались перед выходом из дома, как их работницы и соседки. Но, если теща или Зехра-ханым оборачивали платками плечи, по-своему придерживаясь местных обычаев, можно было не сомневаться, что их поездка в город затянется. Они готовились столкнуться с множеством пристальных мужских взглядов и верили, что надежно защитились от них платками. Для госпожи Хандан это был еще лишний повод, как в незапамятные времена, показать завекам, что она «из благородной семьи, высокого положения, сокрытая за плотной завесой» роскошного палантина⁽³⁾. И в обилии золота, которое постоянно выставляла напоказ.

Досвадебный шоппинг Ярен тоже обещал быть долгим и очень хлопотным, поэтому госпожа Хандан взяла с собой Мелике. Девушка принесла из комнаты ее сумку и, наспех повязавшись платком, скованно поздоровалась с Харуном.

— Доброе утро. Все ли хорошо, Иншаллах? Мама, как Мустафа-ага? — справился он об обстановке в особняке.

— Ах, Машаллах! — улыбнулась госпожа Хандан. — Пожаловаться не могу. Отец сегодня в добром расположении духа. По крайней мере до вечера нам его гнев не грозит. Он снова звал тебя на ужин, сынок, обязательно приходи. Я распорядилась приготовить чечевичный суп и фиркие⁽⁴⁾ и буду очень рада, если ты останешься и на обед. К обеду мы должны управиться с покупками. Шейда обещал овощи на гриле и лосося. Машаллах, все-таки это находка, а не повар! Я рада, что наняла его. Он что угодно добудет на рынке, успевай только заказывать. Мелике иногда медлительна. А Ханифе, бывало, пока растолкаешь, пока она сообразит — уже и прилавки пустые, а с возрастом эта лентяйка стала к пинкам ну совсем невосприимчива! Я бы...

— Потише, Хандан, не глуми жениху голову всякой чепухой. Она ему еще пригодится, — усмехнулся Мустафа-ага, спускаясь к ним во двор.

Это верно, в болтовне госпожа Хандан становилась неудержима. Стены и те разбежались бы от нее, если бы могли. При появлении султана она наконец-то замолчала и с удовлетворением отметила, как он галантно подал руку Ярен. Он повел ее вперед, а Ярен оперлась на Мустафу-агу и подладилась под его величественный шаг.

На первый взгляд, и даже если бы Харун присматривался детальнее, он сказал бы, что жена стала не похожа на себя. Издали он, возможно, принял бы ее за абсолютно другую женщину, холодному и твердому характеру которой подчинилась вздорная баловня Ярен, нашедшая себе последнее пристанище в самом укромном уголке души этой угрюмой незнакомки. Небрежно собранная прическа вкупе с элегантным строгим нарядом делали жену еще более взрослой и неузнаваемой на вид. И если к ее сменам образа можно было привыкнуть — Харун неоднократно отмечал отменный вкус Ярен в одежде — то ее похудевшее лицо бросалось в глаза, сильно выделяясь своим нездоровым цветом. На этот счет у Мустафы-аги снова возникли подозрения:

— Что-то ты на свету еще хуже выглядишь, внучка. И свежий воздух не помогает. Ты точно хорошо себя чувствуешь?

— Это не лучший комплимент невесте, папа! — принужденно засмеялась мамочка Хандан. — Ну конечно все хорошо, иначе быть не может. Ярен просто красавица и сияет подобно звезде, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!

Теща смахнула прядь волос, кокетно свесившуюся на лоб Ярен, и поправила ее ожерелье из драгоценных камней. Харун подарил его позавчера. Оно переливалось под солнцем радужными цветами, словно огни гирлянды, и проясняло насколько возможно болезненную серость Ярен.

— Ярен, если тебе плохо, отложите поездку. Это не к спеху, до помолвки успеется, — советовал ага.

— Нет, дедушка, я в порядке. Просто устала от предсвадебной суеты. Вспоминала, что нужно докупить к приданому, вот ночь и не спала. После помолвки будет некогда — там уже ночь хны и свадьба.

— Ты уверена?

— Не беспокойся, — женушка погладила Мустафу-агу по ладони, поцеловала ее и приложилась к ней лбом. — Я здорова!

— Хорошо, поезжайте. Дай только на тебя еще раз посмотреть. Твоя мать хоть и страшная болтунья, моя принцесса, а как никто права: ты красавица! — похвалил Мустафа-ага и спустил ей на лоб убранную госпожой Хандан прядь волос. На вкус Харуна, так стало веселее. — Гляжу на тебя, внучка, и как будто Серап-ханым сошла к нам с фотографий и улыбается мне.

Ярен ободрилась.

— Ты слишком добр ко мне, дедушка. Ну куда мне до аристократизма бабушки? Я просто стараюсь следовать ее вкусу. Как тебе?

Она немного покрутилась, демонстрируя черную водолазку, заправленную в темные брюки, и бордовое пальто. Султан зашелся от восторга.

— Недаром говорится, что раз в поколение рождается леди, от которой не может отвести глаз весь континент⁽⁵⁾, — прибавил Харун к горячим комплиментам аги. — На мое счастье, у особняка Шадоглу высокие и неприступные стены. Если бы в мире знали, какую розу они скрывают, в борьбе за сердце Ярен мне пришлось бы очень трудно.

— Возможно, Харун, возможно, — на устах аги показалась любезная улыбка, но она была только прикрытием для очередной шпильки, которую тот ожидаемо отпустил: — Кстати, ты сегодня без подарков? Что же так скромно? То, что на мою маленькую розу не заглядывается весь континент — пока не заглядывается! — это не значит, что нужно жалеть на нее золото.

Да неужели? Харун уже было расстроился, что утро не задалось, поскольку они так и не сошлись в ораторском поединке. Этот неистощимый на остроты и красноречие старик — то, что доктор прописал. Кроме Ярен, достойного соперника в Мидьяте не сыскать.

Харун прикинулся задетым и с огорчением сказал Мустафе-аге:

— Как-то печально, что вы мешаете брак с разводом, ага.

— Отчего же? — вскинул тот брови.

— Потому что так радеть о золотом фонде внучки, ага, мне кажется, можно только в одном случае: если вы рассчитываете не на ее семейное счастье, а на развод и безбедную жизнь после продажи золота.

— Любящий дедушка обязан радеть о любом исходе жизни своих внуков, ведь не знаешь, какая судьба им достанется. Мы, дедушки, как корни, а судьбы наших детей — это ветви. Заботливые корни, Харун, питают каждую веточку и каждый листок на дереве. Разумеется, оторванному от семьи человеку, который приходит к нам в гости без родителей, это сложно понять, — султан сделал выразительную паузу и поглядел на Харуна пристально. — А все-таки, дорогой зять, я настаиваю, чтобы в следующий раз ты приехал не один. Твой отец, надеюсь, сможет отложить дела в Урфе и уделить вечер будущему сына?

— Сможет, Мустафа-ага, непременно, — обещал Харун. Придется дернуть нанятых им людей, чтобы снова поиграть в милое семейство.

— Ну поезжайте, — повторил Мустафа-ага, отпуская их, — увидимся вечером. Охрана ждет вас снаружи. Со стороны жениха еще кто-то идет с вами, Хандан?

— Боюсь, что нет, папа, только Харун... — сконфузилась мамочка Хандан.

Ага ничего не ответил, но его молчание тоже было выразительно: он негодовал из-за попранных традиций. Женщинам из семьи жениха полагалось отвезти невесту в магазины, а едет один жених. Харун счел сегодняшний день не настолько важным в их свадебном спектакле, чтобы впустую таскать с собой посторонних.

Теща обратила внимание на верхнюю одежду аги и поспешно перевела тему:

— Папа, а ты тоже куда-то едешь? Джихан, — она оглянулась на пришедшего тестя и сообразила, что Мустафа-ага все это время дожидался его, — так вы вместе уезжаете? А куда?

— Душа моя, у нас возникли небольшие неприятности, и твой отец великодушно согласился нам помочь.

— Что-то серьезное? Асланбеи?

— Почти. О нас опять написали статью, — сердился Джихан-бей.

Будь его воля, он бы этих «писак» бросил в яму. Он и Азизе грозился туда скинуть. На словах Джихан-бей вообще был всемогущ, но до дела, как правило, у него доходили лишь те угрозы, в которых прослеживался хитрый расчет.

— Что на этот раз? — спросила госпожа Хандан, однако в подробности статьи ее посвящать не стали.

— Что они еще могут нацарапать? Все как обычно: Шадоглу возмущают спокойствие в Мидьяте и прочий вздор, — резюмировал Джихан-бей. — Причем только Шадоглу, а об Асланбеях ни слова!

— Ты забыл, что ваш конфликт с ними давно доведен до ведома прессы и каймакама, Джихан? Тем более эти ссоры проходят прилюдно, на главной площади, — Мустафа-ага заставил тестя и госпожу Хандан смутиться. Джихан-бей кивнул, покорный воле и немалой власти султана, на которую, по-видимому, очень надеялся. — Если статья не врет и Шадоглу попадут под надзор прокуратуры, то ваши дела могут кончиться плохо. Идем же, не будем терять ни минуты! Сначала в мэрию, к Хашмету-аге, и оттуда к шефу полиции.

По команде султана мамочка Хандан пружинистой поступью направилась к главным воротам. Мелике догонала ее. Джихан-бей задержался. Убедившись, что ага отошел на достаточное расстояние, он хотел что-то сказать Харуну, как получил встречный вопрос:

— Папа, на каком сайте эта статья?

— В Sabah⁽⁶⁾. Но у меня будет к тебе просьба, сынок, — вполголоса произнес Джихан-бей и оглянулся через плечо на Мустафу-агу. — Проверь другие сайты, вдруг я что упустил. Если что-нибудь будет, скинь мне ссылки. Не приведи Аллах, отец Мустафа узнает лишнее, о Фюсун или свадьбе. Мы должны знать заранее.

— Хорошо, папа.

— Ладно, берегите себя. Дочка, осторожнее там. Охрана с вами?

— Да.

В конце концов распределились все по машинам. Мамочка Хандан, как царица, единолично разместилась на заднем сиденье у Харуна, ввиду чего Мелике была отослана ею в машину охранников. Эти двое участвовали в шоппинге по приказу Джихан-бея. Захлопнув за собой дверцу, Ярен пристегнулась, и, когда Харун завел двигатель, она начала шарить по нишам салона.

— Дочка, что тебе все не сидится? Что ты ищешь? — проворчала мамочка Хандан.

— Что случилось, жизнь моя? — пока Харун пропускал машину на повороте, женушка обыскала все органайзеры и порылась у себя в сумочке. — Тошнит?

— Да, укачивает, а браслет не могу найти.

— В зеркале смотрела?

Ярен откинула козырек от солнца, потом вспомнила, что убрала браслет в карман пальто, и надела его. Она нажала им на какую-то точку на запястье, где щупается пульс, и приоткрыла окно, вдыхая воздух. Ветер дул по-зимнему колючий и холодный.

Харун уже не помнил, как называлось это немудреное изобретение — вот название у него точно заковыристое, — но слышал, что браслет снимал тошноту, и купил для Ярен в аптеке⁽⁷⁾. В поездку и по дому лазить, когда будет мутить. С лекарствами у жены, кажется, не заладилось. Таким образом, в их диалоге наметился новый просвет — они даже съездили на рынок за яблоками и лимонами, которыми Ярен спасалась в периоды токсикоза. Хоть прогулялись.

— Тебя тошнит, дочка, потому что надо было нормально позавтракать. Лимонной водой не наешься. Ты сильно похудела. Уже дед Мустафа замечает неладное, — назидательно вставила мамочка Хандан.

— Меня выворачивает от твоей овощной пытки, мама. Я не то что есть овощи не хочу, я за столом не могу сидеть от того, что они воняют!

— Я о будущем внуке забочусь и о тебе, глупая. Тебе нужно есть полезную еду и почаще смотреть на что-нибудь красивое, успокаивающее⁽⁸⁾. Сходила бы да цветами в зале полюбовалась. Ребенок — это самый дорогой подарок Аллаха, а ты небрежно с ним обращаешься. Закормила кислятиной и сама кислая сидишь!

— Аллах, она сделает из меня убийцу... — злым шепотом процедила Ярен, посмотрев на Харуна. — Она при жизни устроила мне Джаханнам. С ее рук овощи все равно что головы шайтанов!⁽⁹⁾ Давай высадим ее.

— Мама.

Харун отвлек тещу на себя и усмехнулся тому, как из гневливой строгой матери она в мгновение ока превратилась в любящую матушку.

— Да, Харун?

— Я думаю, если Мустафа-ага настроен миролюбиво к Ярен, нам больше не нужно скрывать брак. Что бы ни стряслось, он будет на ее стороне. Раз он начинает что-то подозревать, обманывая, мы потеряем остатки его доверия.

— Сынок, сейчас отец, конечно, добр, но это не навсегда. Его доброта опасна. Если он себя не пожалел, рискуя ради матери свободой и карьерой, думаешь, пощадит нас или Ярен, узнав, что мы натворили? Он спросит с нас по всей строгости закона. Как бы он тебя и Джихана не засадил. Шеф полиции — его старый приятель. И его больное сердце... Выдержит ли оно эти новости? Аллах, не допусти! — мамочка Хандан с жалобным лицом обернулась к окну. — С отцом чревато шутить. Не верь его доброте. Нас с братом он держал в ежовых рукавицах. Дети справедливого и грозного Мустафы-аги не имели право на ошибку.

Она смолкла, и в салоне автомобиля установилась тишина. Еще минута, и снова перевоплощение —плачущейся на судьбу мамочки Хандан будто и не было. Ее вытеснила хмурая госпожа, которая царственно откинула голову на спинку сиденья и обмахнулась палантином, с равнодушием оглядывая сменяющиеся городские улицы. В груди этой госпожи уже много лет не билось сердце. Пылающее, оно было вырвано и принесено Мустафой-агой в жертву городу, освещая который, служа ему примером благочестия, истратило весь свой чистый огонь. И в результате зачерствело.

Все делалось на виду в Мидьяте. И все — на беду.

Первым магазином, в который заехали, был обувной. Ярен выбирала сапоги на свадьбу, а Харун устроился на диванчике в ожидании женушки. Перед Харуном на полу лежали открытые коробки с белыми сапожками и ботинками самых разных дизайнов. И однотонные, и кружевные, и со шнуровкой, и на молнии, и отороченные искусственным мехом, со стразами и с имитацией жемчуга. Жена отвоевала у госпожи Хандан высокий каблук, заверив, что влегкую спляшет и на шпильках, если понадобится. Танцевать, заняв всеобщее внимание, в досаду Насух-бею, которого обязали раскошелиться на банкет, — это, по убеждению Ярен, как парить на крыльях блаженства.

— Харун, как тебе эти?

Жена продефилировала вдоль диванчика, чтобы Харун рассмотрел дизайнерское творение обувных фабрик. Оно мало чем отличалось от предыдущих вариантов. На это у него был заготовлен универсальный ответ:

— Милая, бери те, что удобнее. Все ботинки красивые. Никто их под платьем не будет разглядывать.

— Это ботильоны! — исправила Ярен.

— Это те же яйца, только в профиль, — Харун адресовал ей кривоватую улыбку и вернулся к изучению новостных сайтов Турции.

Глубоко вздохнув, Ярен снова прошлась по залу, расхаживая ботильоны, и плюхнулась на диванчик.

— Дочка! Дочка, — окликнула ее радостная мамочка Хандан, — глянь, какая прелесть, примерь. Они должны идеально подойти к твоему венку. Смотри, здесь тоже листья. Ну чем не красота, а?

Она поставила на диванчик сапожок с цветочной аппликацией, который тут же был немилосердно забракован:

— Мама, у него низкий каблук. Я его не надену, убери!

— Каблук должен быть аккуратным и устойчивым, а не вульгарным. Ты же невеста, Ярен! Ты свалишься со своих спиц, не дойдя до отеля. Ладно, Аллах с тобой. Ты уперта, как оба твоих деда. Так, посмотри еще этот, надень, — приказала мамочка Хандан, подав Ярен комплект с пышным бантом и на высоком толстом каблуке.

— А который с золотым каблуком нашли мой размер?

— Нет, твоего размера нет.

— Мама, послушай... — Ярен придирчиво окинула разбросанную у ног обувную груду, добавила к ней снятые с себя ботильоны и командным голосом сказала: — Ты забери эти, и эти с мехом и шнурками. Банты тоже не надо, будут цепляться. Оставим жемчуг и кружева.

— С мехом сапоги смотрятся благородно, и у них удобный каблук.

Харун поднял взгляд на тещу, которая вышла на последнюю линию обороны. Она понимала, что ее сопротивление больше невозможно и мнение не в счет. На страже интересов Ярен стоял Харун, а он, конечно же, даст добро на любую обувь, которая по душе жене. Надо сказать, после того как их дороги считай что разошлись, мамочка Хандан стала охотнее соглашаться с Ярен. Теща, кажется, примет самые немыслимые и кабальные условия женушки, лишь бы у ее с Харуном дорог нашлась новая точка пересечения, перекресток, на котором они оба могли бы сойтись и помириться друг с другом.

— Если пойдет дождь, мама, мех намокнет и загрязнится. У меня ноги окоченеют! — несдержанно объяснила Ярен. — Нет, не надо ни меха, ни бантов. Ничего лишнего. И просто белые скучные — их пусть тоже заберут.

Мамочка Хандан подозвала продавщицу, чтобы разгрести бардак, и возвратилась к полкам с обувью. Она начала не спеша прохаживаться мимо них, выгуливая свое золото с палантином и, верно, утешая этим задетое Ярен самолюбие.

— Харун-паша, оторвись от телефона на секунду. Какой тебе больше нравится?

В правой руке Ярен держала сапожок или ботильон, обильно усеянный жемчугом, а в левой — обшитый нежным кружевом.

— Второй, кружевной.

— Он красивее, чем первый, правда?

— Да.

— М-м-м, а ты уверен, что это не те же яйца, только в профиль? — наклонилась к нему Ярен и насмешливо собрала серые губы в трубочку.

Вот язва неутихающая. Знает же, что Харун не спустит ей это с рук, и все равно нет-нет и кусает, напрашиваясь на поражение.

— Разумеется, жизнь моя, это все те же яйца и в анфас, и в профиль, — Харун тоже слегка приблизился и взглянул на жену прищурившись, так что она зарделась и отодвинулась от греха подальше. — Но знание твоей натуры говорит мне, что если я не подбодрю тебя, то к моему пулевому ранению ты добавишь десяток ножевых, как одна милая ханым из новостей своему мужу.

Ярен зарделась сильнее и неопределенно покачала головой, прежде чем удостоить его колким ответом:

— Аллах, Аллах! Не выдумывай чепуху, Харун. Мне просто интересно твое мнение. Должна же невеста нравиться жениху, а? Я стараюсь хорошо выглядеть, и ты мог бы сказать, идет мне это или нет, комплимент сделать. Не переломишься!

Грубоватая прямота женушки заставила Харуна улыбаться, словно мальчишка на своем дне рождения, и забыть о ленте текущих новостей в смартфоне.

— Что? — продолжала Ярен горячиться. — Ты хотел, чтобы я учитывала твое мнение, — я спрашиваю у тебя. Не всегда, но ведь пытаюсь. Ты не рад?

— Рад, — сказал Харун. Безусловно, они добились немалого в стремлении вывести свои отношения на взаимоуважительный уровень, но, когда Ярен вдруг заразилась его улыбкой, Харун увидел, что их усилия увенчались фантастическим успехом. И сразу потеплело на душе. — Ты однако и так завалена наставлениями мамочки Хандан. Зачем тебе еще советы на твоей свадьбе? Выбирай что нравится. Эти вещи останутся на добрую память.

— Да, но твои советы мне интересны. Только ты до сих пор не подводил меня. Ну что... Брать кружевные? — жена покрутила в руке сапожок.

— Они будут смотреться лучше.

— Я тоже так считаю.

Они обменялись дружелюбными улыбками и заприметили мамочку Хандан в конце зала, откуда до них долетел ее громкий голос. Продавщица консультировала ее. Ярен выбрала обувь, поэтому теща мерила сапоги себе, тоже, вероятно, на свадьбу.

Харуну с Ярен перепало несколько минут тишины, Машаллах, и он вспомнил, что за праздничной суматохой ему ни разу не представлялся случай поговорить с женой. О Мустафе-аге. Такая возможность еще долго не появится, так как, когда Харун посещал Шадоглу, им проходу не давали родичи женушки. Он уличил момент сейчас.

— Ярен, — Харун понизил голос, чтобы не услышали посторонние. Ярен обернулась, засверкала глазами, и свободно висевшая прядка волос красиво легла ей на висок. — Раз мое мнение важно тебе, мне нужно кое-что сказать.

— Ты решил признаться дедушке? Но тогда свадьбу скорее всего отменят...

— Это касается Мустафы-аги, но не насчет свадьбы. Я подумал о Серап-ханым и об их переезде в Мидьят, и как бы попросить тебя... Я буду очень признателен, если ты перестанешь лепить из меня Мустафу-агу.

На последней фразе голос Харуна против воли сделался сухим и жестким, и этими словами он ничего не добился, а попросту безбожно изрезал ими Ярен и себя. Нет, все это не то. Не так. Харун представлял свою мысль иначе: как она ложится на сознание жены непринужденно и мягко. Но, может, этого не случилось, потому что Харун сам не мог совладать с гнетущим впечатлением, что в нем хотели видеть Мустафу-агу. Оно не укладывалось в душе, изъедало ее. Словно некто влез в нее и переставил на свое усмотрение инвентарь убеждений, дум. Навязчиво внушал Харуну, сколь эфемерен и безоснователен старый порядок его принципов и будто он должен содержать их в том же порядке, в каком Мустафа-ага — свои. Когда тебя просят стать лучше, чем ты есть, тебя по крайней мере принимают и верят, что ты способен на большее. Но когда твоему душевному инвентарю придают чужой характер, тебя не принимают никаким. Подражание не то же, что совершенствование себя.

Ярен от неожиданности моргнула.

— Лепить из тебя дедушку? Чем тебя разозлила история дедушки? Что в ней плохого? По-твоему, он должен был отдать бабушку на произвол политиков и стать президентом?

— Это хорошая история, только она не про нас. Мы в другом положении. У нас был выбор, а у них — нет. Они вынужденно отказались от всего и бежали в Мидьят.

— Их история — лучшее, что происходило с Мидьятом! — с запальчивостью сказала жена и переложила сапоги на сиденье. — Родиться в этих краях почетно, но обрести преданную любовь — значит сотворить настоящее волшебство. И у дедушки с бабушкой это получилось!

— Когда ты так говоришь, мне кажется, что я просто обязан превратиться в Мустафу-агу и жить по твоим правилам. Но я не он! — как Харун ни пытался скрыть волнение, сидевший в нем лев Асланбеев взъярился и отхватил добрую половину выдержки.

— А кто ты?

— Я-то знаю, кто я. Это вопрос к тебе: кем ты видишь меня?

— Кем вижу тебя? Я вижу человека... Вот уже полгода я вижу человека, который не привязан к семье и делает только так, как считает нужным. Даже мафиози-мать тебе не авторитет, а мне, жене без году неделю, вообще ловить нечего.

Это называется жить своим умом, о чем Шадоглу и Асланбеи могли лишь грезить.

— Ну извини, Харун, ради Аллаха извини, пожалуйста, что мне пришлось пойти на обман ради нашего брака! — говоря так, Ярен будто приписывала Харуну вину во всех смертных грехах. — Я боялась, без ребенка ты меня не послушаешься, а так хоть немного удалось склонить тебя на свою сторону.

— Не склонить, женушка. А обманом создать мне безвыходную ситуацию, как у Мустафы-аги, и ждать, что я поступлю, как Мустафа-ага, ведь «только я не подводил тебя».

В этот момент Харун почувствовал, что ударил в самую жилу, почувствовал, как ее разорвало и как на кровь в нем поднялась чуть ли не львиная, оголодавшая ярость. Отбившись от рук, она жадно принялась напиваться пущенной кровью. Ощутил Харун и то, как Ярен всю передернуло, ее страх и жестокую тоску — и на том резко опомнился.

— И я не подведу. Конечно, Ярен. А как можно думать о чем-то еще, когда твоя жена под прицелом у мафиози и не имеет ни образования, ни достойного будущего? — Харун бросил на нее непреклонный взгляд. Без злости уже. Но чтобы Ярен уяснила, что дедушкины сказки, которыми она надеялась осветить их дороги, нихрена не проясняли.

— Думай что хочешь, я просто мечтала о семье, как у дедушки. Я доверяю тебе, как могла бы довериться ему одному.

Теперь не ясно было, по чьей жиле Харун врезал: по своей? По Ярен? Пожалуй, все смешалось в одно. Но говорить, после того как часть застоявшейся боли отлилась вместе с кровью, стало, на удивление, легче:

— В том и ирония нашего брака. Ты увидела хорошее отношение к себе, оно напомнило тебе дедушкины истории, и ты решила, что я такой же жертвенный, как Мустафа-ага. И хотя я никак не становился им, ты все равно выкраивала меня на одну мерку с дедом.

На секунду Харун усомнился, а может, его тоже ослепило ложное представление о Ярен? Но в себе он был вполне уверен: за те полгода до выстрела ему не примерещился на месте женушки другой, выдуманный им образ. Ничья личность так же не ставилась Харуном как идеальная мерка, до которой Ярен должна дорости. И со списком обязанностей он эту задачу ей не задавал. С ним Ярен была настоящей, самой собой. Иногда лучшей собой, да. Ошибка Харуна в том, что он пленился ее лучшей версией и забыл о темной стороне медали. И еще — как мало они знали друг друга.

Что ж, Харун мог себя поздравить: он потерял голову от незнакомки, с которой они выбирали имя будущему малышу. Хотя кое-что о прекрасной незнакомке он мог сказать почти наверняка:

— Знаешь, в тебе прослеживается отчаяние людей, которыми постоянно пренебрегали близкие, и за ничтожную искру тепла: за комплимент, улыбку, оказанную помощь несчастные готовы продать душу. Либо идти на вероломство. Так и ты за несколько хороших поступков разглядела в мало-мальски приятном тебе человеке доброго волшебника Мустафу-агу. Но стоит не оправдать красивую иллюзию — уф, горе мне! — ты заставишь меня любыми средствами, — раздался тихий ломкий смех Харуна. — Ярен, — обратился он к ней теперь доверительно. — Я прошу... Я очень прошу тебя не ломать мне всякими пакостями душу, чтобы она срослась в нужную тебе форму. Если что-то беспокоит тебя, скажи как есть. Попроси, сделай замечание или прямо потребуй на худой конец. Не калеча. Я услышу.

— Я... Я знаю, — подавленно произнесла Ярен.

Видимо, боль от краха иллюзий, которые обрушились на нее сродни камням, отняла у нее силы говорить. Между ними повисло молчание.

— Харун, поверь, я хотела как лучше, — с вернувшейся страстью проговорила жена. — Я узнала тебя ближе, и мне показалось, что только с тобой в моей жизни и может наступить настоящее волшебство... Как у бабушки с дедушки.

Спору нет, что-то хорошее в желаниях Ярен было. Она невредимо пронесла это в себе сквозь годы озлобления, склок и унижений, и, так как она хотела разделить свою мечту с кем-то, кто поймет ее, Харуна радовало, что жена доверилась ему. Он ответил ей открытой улыбкой:

— Больше всего, милая, мне нравится в этой истории доброта людей, которая послужила тебе ориентиром. Мустафа-ага и Серап-ханым подают достойный пример отношений. И твоя способность тянуться к свету вопреки здешнему пещерному мраку — это самое лучшее, — твердо подчеркнул Харун, — что случалось с Мидьятом.

Ярен мило улыбнулась и погрузилась в задумчиво-умиротворенное состояние. Собрав кружевные сапоги, она сложила их в коробку, а улыбка продолжала теплиться внутри Ярен, даже когда мамочка Хандан вспомнила об их с Харуном существовании и подошла к диванчику, позвав Мелике.

— Ну, Мелике, что сказал мастер? Когда будет готов венок?

Работница была только что из ювелирной лавки — не успела войти в обувной, как ее обязали доложиться о заказе. У дверей остался дежурить сопровождавший ее охранник.

— Все хорошо, сестра Хандан! Сказал, что успеет к ночи хны. Трудится, не покладая рук. У него очень красиво получается, Машаллах!

— Машаллах! С нарядом невесты почти закончили. Надо еще подобрать туфли к биндалли, — теща махнула продавщице рукой, и та куда-то моментально скрылась. — Ярен, я тут присмотрела пару вариантов. Сейчас принесут твой размер.

Госпожа Хандан снова удалилась в недра магазина. От Мелике, что заинтересованно поглядывала на Харуна с Ярен, избавилась женушка: спровадила ее куда подальше сердитым взглядом и сразу заговорила с Харуном:

— Харун, есть еще какие-то новости о нас? Что пишут?

— Кроме статьи в Sabah ничего.

Из громких происшествий в мардинском регионе: упомянутая им жена нанесла семнадцать ножевых мужу, убийство адвоката, водитель автобуса домогался юную пассажирку, наркоторговцы, пожар в доме, ребенок погиб в аварии, и две семьи, не связанные с Шадоглу и Асланбеями, сцепились между собой на улице. Правда, к их вооруженной потасовке прилагался больно дерзкий заголовок, затрагивающий честь Насух-бея: «Кровопролитие между родственными семьями! Безумие Шадоглу захлестнуло горожан»⁽¹⁰⁾.

Статья, найденная Джихан-беем, была, в общем-то, о том же, о чем предыдущие статьи, освещавшие конфликт именитых и уважаемых кланов: об их дурном влиянии на город. Но на этот раз действительно без Асланбеев: «Стычки Шадоглу с деловыми партнерами ввергают Мидьят в хаос и круговорот насилия». Харун не удивился. Теперь логовом львов заправляла мать, а с нее все как с гуся вода.

— С тех пор как Миран стал сыном Хазар-бея, жизнь моя, — Харун дал Ярен телефон, в который она заглянула, чтобы прочесть новость, — в Насух-бея только ленивый не бросал камень по поводу и без. Богатый землевладелец, не догадываясь, воевал с родным внуком! И ко всему прочему жена внука была отравлена, предположительно, Азизе Асланбей. Эти жареные факты еще не скоро остынут.

— Дедушка Мустафа все уладит, — ничуть не сомневалась женушка. — Он поговорит с каймакамом, Хашметом-агой, объяснит, что нас несправедливо обвиняют из-за происков Фюсун, и уже вечером статьи не будет.

— Посмотрим. Если сторона Хазар-бея прекратит угрожать ей расправой в доме Асланбеев, у матери не получится довести дело Шадоглу до прокуратуры. Нельзя ей давать в руки этот козырь.

— А что с тем человеком, который принес отраву Рейян? Пока ничего?

Харун покачал головой. Глухо. Людям, которых он привлек к поискам, не удалось найти этого человека. Под описание его внешности, которое с трудом вспомнилось Рейян, подходил каждый третий — вот и ищи ветра в поле. А доказать, что он был нанят Фюсун-ханым, невозможно без его же признательных показаний.

Ярен вернула телефон Харуну и тревожно обежала взором обувной зал, как будто наемник асланбейской львицы притаился где-то в углу. Глаза жены молили, чтобы ее не коснулись казни, которые испытывали кузину.

— Ярен, все будет хорошо, — утешил Харун, тронув ее за руку. — Не поймаем этого человека, значит, найдем другой способ прижать мать. Безвыходных ситуаций не бывает.

— Дочка! — крикнула мамочка Хандан.

Она забрала у продавщицы туфли, понесла их Ярен и от неожиданного грома, которым потрясло всю улицу, отшатнулась к полке, пригибаясь и выронив обувь. Продавщица и Мелике с испуганными лицами окружили ее. Через витрину Харун увидел людскую толчею. Снаружи что-то взорвалось, или, скорее, было очень похоже на то, и за этим последовал возбужденный смешанный гул: визгливые сигналы машин, хаотичный стук, оханье прохожих.

— Аллах Милостивый! Неужели это Фюсун? — простонала госпожа Хандан. — Дочка!..

Ярен вскочила с диванчика. В смятении она метнулась было к теще, но в ужасе — бросила эту мысль и подалась за Харуном, так как он велел ждать его и отправился проверить обстановку. Мертвой хваткой жена сжала ему плечо и сильно потянула назад. Она не выпускала его. Харун строго прикрикнул: «Тебя куда несет!», подхватил Ярен за талию и передал прямо в руки подбежавшей госпоже Хандан. «Оставайся здесь, я мигом», — сказал он и просил их держаться подальше от витрины магазина.

Когда Харун вышел на улицу, его сердце, страшно колотясь, подперло собой горло, и все мысли были о том, что взорвать что-то среди бела дня, пока они с Ярен в магазине, для матери — перебор. Причем бессмысленный. Харун прошелся по тротуару и изучил взглядом развернувшуюся перед ним картину. Жертв не наблюдалось. Следов взрыва и разрушений тоже. Люди взмахивали руками и громко судачили, создав посреди дороги столпотворение. Стояли машины, чьи хозяева также выбрались на проезжую часть и ругались между собой. Видать, еще одна авария.

Вняв убеждениям холодного рассудка, Харун позвал охранников. Они отделились от толпы.

— Что там такое?

— Опасности нет, Харун-бей. Грузовик с джипом столкнулся. У грузовика открылся кузов, и на асфальт высыпались гранаты. Народ сбежался, кто-то на халяву набивает багажники и сумки.

Харун коротко усмехнулся, но ни на миг не позволил себе расслабиться. В нем тотчас сработала привычка просчитывать любые ходы владычицы Асланбеев:

— Ладно. Не отлучайтесь надолго от наших машин. И осмотрите их на всякий случай.

— Как скажете, Харун-бей. Вы думаете, что с грузовиком мог быть обманный маневр врагов?

— Все может быть, — предостерег Харун.

Охрана вернулась к машинам, он повернул к обувному и набрел на гранат, который откатился к дверям. Харун подобрал его. Плод, идеально красного, сочного оттенка и слегка треснувший, едва помещался в ладони. Дернув на себя дверь магазина, Харун пошел успокоить жену.

— Ах, сынок, ах, что произошло? Аллахом заклинаю, не молчи! Это Фюсун? — первой к Харуну кинулась мамочка Хандан.

Высвободившись из ее рук, второй вопрос вставила Ярен:

— Харун, это взрывчатка?

— Нет, там авария. Не берите в голову, все хорошо, Асланбеи в этом не замешаны. Из грузовика выпали гранаты, и один, милая, очень спешил к тебе на пробу, — вопреки беспокойству в душе Харуна заиграла веселая искра, он вручил женушке гранат.

Она глянула на Харуна ошеломленными глазами.

— Харун, — Ярен на миг опустила веки и выждала, чтобы собрать мысли воедино, —если ты снова так же сорвешься куда-то, рискуя жизнью и без моего согласия, и придешь как ни в чем не бывало, гранаты будешь носить мне в психиатрическую лечебницу.

— Без твоего согласия? Мне, что ли, внутри отсиживаться, пока вы в опасности?

— Не отсиживаться, а быть рядом со мной. В безопасности! Тебе даже в этом сложно прислушаться ко мне?

— Я не кидаюсь, как оголтелый, под пули, Ярен, — спокойно возразил Харун. Ему были понятны ее переживания, однако он давно не школьная сопля, чтобы ждать в укрытии, пока другие позаботятся об их безопасности. В таких случаях надеяться можно лишь на себя. — Я должен знать, откуда угроза, и принять меры. Я, считай, вырос с бомбой под боком. По-твоему, мне не известно, как защищаться?

— Послушай, Харун. Пускай ты и рос на пороховой бочке с ведьмой-матерью, жить мы так не будем. Не вмешивайся, мама! — отпрянула жена, когда госпожа Хандан начала назойливо тормошить ее за рукав.

— Дочка, прикуси свой бессовестный язык! Муж все для тебя делает, о тебе только и думает, несмотря на твой характер. Как у тебя наглости хватает грубить? Замолчи ты наконец и послушайся его!

— Не нужно, мама. Ярен, возможно, права, — Харун постарался сгладить ситуацию, и как только к жене вернулось право голоса, она сказала с непоколебимой твердостью и чувством взятой над тещей силы:

— Ты можешь и дальше жить умом мужа, Хандан-ханым, а у меня свой ум имеется! У нас то подстрелят кого-нибудь, то отравят. Или дни напролет мы молим Всевышнего, чтобы брат с отцом вернулись живыми. Хотя бы позвонили нам.

Мамочка Хандан сокрушенно опустила глаза, как будто это делало лицо правды, выставленное Ярен на их обозрение, менее безобразным и пугающим.

— С тобой, Харун, я такого не потерплю. Если ты рискуешь собой, сначала мы это обсуждаем, и только потом ты идешь, — выставила Ярен условие. — Даже если кого-то на куски разрезают и он зовет на помощь — мне все равно. Все равно! Ты не уйдешь, не спросив меня. Я не хочу, чтобы тебя возвращали мне по частям!

— Хорошо, Ярен, мы все будем осторожны, — обещал Харун.

Аллах, Аллах, он еще с отца удивлялся, как того угораздило запутаться в сетях матери-командирши? Да разве Харун не угодил в точно такую же ситуацию, ручаясь делать все от него зависящее? Но Ярен, не совсем удовлетворенная, добавила тверже:

— И если будешь задерживаться где-то, особенно в темное время, сообщишь мне, где ты и что с тобой.

— Да полно тебе, генеральша! — в голос Харуна снова закралась улыбка. — Как я брошу тебя в неведении? Случись что, мы должны быть всегда на связи, это даже не обсуждается. Идемте. У нас впереди еще несколько магазинов. Нужно разобраться с этим до ужина, иначе я не успею взять у Мустафы-аги реванш.

— А ты втянулся, Харун-паша? — хохотнула Ярен, сжав в ладонях увесистый гранат. — Вы, я смотрю, друг без друга не можете и подружились. Я уже сомневаюсь: мой он дедушка или твой.

— Ну, мамочка Хандан стопроцентно моя, — радушно произнес Харун, чем вызвал у тещи одобрительный смех и возглас «Ах, ты так добр, сынок!». — А дедушку Мустафу я, так и быть, уступлю тебе, жизнь моя.

На шутке они, хвала Аллаху, более-менее помирились, страх исчез, и они ускорили затянувшийся шоппинг.

Самая песня в их любительской постановке началась со сдачей анализов перед браком. С ними постарались разобраться пораньше, во время посещения женушкой женской консультации. И тут Харун отдал должное изобретательности Мустафы-аги. Наверное, смекнув, что в жадности, непочтительности и в принадлежности к Асланбеям Харуна не уличить, Мустафа-ага подступил к известной лишь ему проблеме с медицинской точки зрения.

— Мустафа-ага, доброе утро. Как ваше здоровье? Я принес справки из больницы, свою и Ярен.

Подойдя к столу на террасе, Харун вручил султану папку с результатами анализов крови и флюорографии. Липовые бумаги сделали у знакомых медиков, приятелей Насух-бея. Никаких болезней и препятствий для брака нет. Харун был полностью здоров, в меру упитан и, поймав ободряющую улыбку Ярен, стал, наверное, счастливее.

Мустафа-ага раскрыл папку, пошарил в карманах своего светлого пиджака и, выудив очки, надел.

— Хорошо, — сказал он, ознакомившись с документами, — но здесь не все анализы.

— Как же? Все положенные по закону, ага⁽¹¹⁾, — защитился Харун.

— А в моей семье, — пристально посмотрел ага поверх строгих, прямоугольных очков, — положены еще генетический тест на... Как ее? На спинальную атрофию…

Харун инстинктивно распрямил спину. Это что еще за дерьмо?

— … на инфекционные заболевания и заключение о психическом здоровье. Мне нужны эти справки⁽¹²⁾.

— Прямо сейчас?

— Зачем сейчас пороть горячку, дорогой зять? — убрав очки в карман, Мустафа-ага закрыл папку с томлением чиновника, который перетрудился над одной бумажкой. — Позавтракаем, и побежишь. Присаживайся, Харун, сейчас подадут на стол.

— Мустафа-ага, Ярен тоже пройдет эти обследования?

— Несомненно.

Угрюмый Харун опустился, не представляя, сколько времени уйдет на ненужные тесты, Всевышний знает, зачем выдуманные. Подавляемый внутренний ропот ширился, разбиваясь о грудь, словно шторм. Очень быстро он превратился в обеспокоенность, что дополнительные встряски, которые Мустафа-ага устраивал им, затянут свадебные приготовления еще на полмесяца, станет заметна беременность Ярен, а примерно все, начиная с этого момента, могло пойти под откос. Султан надавит на внучку и семейство, и за это его щедро вознаградят будущим правнуком, лгуном-зятем и расколом с Шадоглу. Шадоглу-то ладно. Взбучку аги они в любом случае переживут, и Харун тоже как-нибудь выкрутится. Но достанет ли Мустафе-аге мудрости не измываться над Ярен?

Поняв их отношения лучше, Харун убедился, что Ярен получала от аги всемерную моральную поддержку, когда это было необходимо ей, как воздух. Она смотрела на Мустафу-агу, как на героя, а он на нее — как на принцессу, и жена сойдет с ума, если потеряет дедову любовь. Снова. Госпожа Хандан называла ее обманчивой добротой. Несмотря на благородство султана, его боялись до смертного страха. Правильнее было во всем сознаться, это бесспорно, но в противовес размышлениям о правде стояли чувства Ярен и ее дружба с дедом. Отныне они удерживали Харуна от откровенной беседы с Мустафой-агой.

А султан-с-подвохом, будто и не замечая перемены в Харуне и приглушенного хихиканья Ярен, рассуждал:

— Ночь хны как положено проведем в среду, где-то через неделю, свадьбу — в четверг. Готовьтесь пока к помолвке. И я сказал Насуху, что настаиваю на вашем с Ярен никяхе⁽¹³⁾. После регистрации… Харун, что ты такой задумчивый? Недоволен чем-то?

Жизнью, блядь, чуть не вырвалось у Харуна. Просто не верилось, что пару месяцев назад он собирался развестись, а вместо этого еще и религиозный брак. Но губ Харуна коснулась тень улыбки, и, как его показалось, он усыпил бдительность аги:

— Вы правы, Мустафа-ага. Мне нравится ваш основательный подход. Я не думал, что вы отнесетесь к свадьбе настолько серьезно.

— Отец, ваш чай. Кофе, насколько знаю, вам не рекомендован.

К столу с кислой миной пристроился Джихан-бей, поставил перед агой армуд, а для себя чашку кофе и стакан воды. Нижние чины, заступив на место прислуги, выслуживались перед повелителем как могли. С этим досадным выводом Харун поприветствовал взмыленного тестя.

Позднее, когда домочадцы разбрелись по комнатам и Харун покидал особняк, его окликнула Ярен. Устроившаяся на диване террасы, женушка отложила на сидение книгу и облокотилась на подушку. Из наушника-капли, что висел у нее на проводе, струился бойкий припев Olmazsan Olmaz⁽¹⁴⁾, а другой, вставленный в ухо, заслоняли пшеничные пряди волос.

Харун задержался и приблизился — присмотрелся к раскрытым страницам романа и бегло прочел знакомый абзац, который бросился ему в глаза: «На другой, на третий день опять, и целая неделя промелькнула незаметно. Обломов протестовал, жаловался, спорил, но был увлекаем и сопутствовал другу своему всюду». Та самая русская классика, что посерела от пыли на полке Насух-бея, а Харун поспорил с Ярен, что она ни за что ее не осилит⁽¹⁵⁾. Но раз уж Обломов в кои-то веки поднялся, сбросив с себя одеяло праздности, то женушка решила доказать, что и ей ничего не стоит дойти до финала книги.

— Свободен, Харун?

— Благодаря твоему деду, милая, занят, — показал он на ненавистную папку. — Он всегда так беспричинно свирепствует или специально для меня образцовый угнетатель?

— Я говорила, у него железный характер. Отец два года добивался маму. Он караулил ее за стенами отчего дома, но дед знать его не желал, — гордо сообщила Ярен.

— Ну, в твоем положении ждать два года не получится, — произнес с ухмылкой Харун. — Ты что-то хотела, — напомнил он ей. — Но. Если это «отвези меня на другой конец города и перешарь весь рынок в поисках яблок, которые по-особенному вкусно пахнут», я больше в это не впишусь.

Женушка деловито закинула ногу на ногу, поправив красивую укладку.

— Нет, я просто наслаждаюсь постановкой романа «Красавчик допрыгался». Хотела посмотреть на твое радостное лицо.

— Твой будущий роман? Красавчик? Я растроган! А да, кстати, — выудил из памяти Харун, перед тем как уехать в больницу, — когда отметим свадьбу, будешь учиться водить машину.

Выдернув второй наушник из уха, Ярен пораженно застыла, а смятение пошатнуло и опрокинуло в ней язвительность.

— Ты псих? Я так пожелала, чтобы деда Насуха позлить, никто всерьез не согласился бы на это.

— Бойся своих желаний!

— Харун, ты прикалываешься? — она подошла к нему, толкаемая волной замешательства и гнева. — Учти, если это очередная твоя шутка, я придушу тебя, так и останешься в моих руках!

— Да куда я из твоих рук денусь? — Харун забавлялся тем, как женушка сердилась и хотела учиться вождению, и не верила, что над ней в эту минуту не глумились. Горючая смесь, в которую он нарочно обронил несколько шипящих искр. — Сначала нас сочетали свидетельством о браке, теперь никях. Ты послушай, Шадоглу почти всех Асланбеев расхватали — для полноценной картины не хватает свадьбы Азата с... Генюль. Наши семьи не только на земле неразрывно связаны, но и на бумаге.

— А ты против нашего союза? — нахмурилась Ярен, скрестив руки.

— Я, женушка, против разве что этого… генетического спинального… да чтоб его! — Харун выписал новые анализы, чтобы ничего не перепутать. Он уточнит, возможно ли избавиться от этой мороки в кратчайший срок и без лишних проволочек. — Дед у тебя с придумкой, однако.

— Прекрасно, поэтому ты найдешь с ним общий язык, у вас уже хорошо получается. Два придумщика отлично поладят, Иншаллах! Займите друг друга и дайте остальным спокойно жить. А если малыш с придумкой родится, я и его в вашу компанию через год-другой пристрою. Аллах, Аллах, — пробурчала Ярен, но так, беззлобно, лишь выпуская пар. — Пойдем, провожу тебя.

На второй лестнице их застигли голоса, что доносились с нижнего двора. Харун, сам не зная почему, слегка пригнулся и прижался к перилам, а Ярен пристроилась сбоку, от корней волос до кончиков пальцев захваченная острым любопытством. В углу двора, где располагался садовый стол с топчанами, раздавалась твердая, едва не жесткая речь Мустафы-аги, на которую без особого успеха протестовала мамочка Хандан:

— И не спорь со мной, Хандан, за двадцать лет ничего не переменилось. Я вмешиваться в ваши дела не буду — живите с Джиханом как знаете. Но такое недоразумение, как он, еще поискать надо. Насух назвал Азата в честь своего отца, я это понимаю, старший Азат как-никак дед Джихана. Но назвать Хюму в честь этой коварной и бессовестной женщины! Айше-Хюма! Как это понимать? Азизе или Айше, или кто там эта змея, вам столько бед причинила, а Насух ее превозносит. Он вас ни во что не ставит!

Ярен прыснула в ладонь, как видно, всецело разделяя мнение Мустафы-аги насчет недоразумения-отца. Харун ткнул ее слегка в бок и жестом попросил не шуметь.

— Как будто мы сами рады, папа. Джихан с этого имени плюется. Но порядки в этом доме уж не нами заведены, — пожаловалась госпожа Хандан.

— Это потому, что Джихан как был, так и остался безропотным олухом. Да, дочка, просчитался я, вверяя тебя ему...

— Харун-паша, нехорошо уши греть.

Шутливый укор женушки Харун отпарировал таким же заговорщицким шепотом:

— Кому нехорошо, тот пусть не подслушивает. Они идут. Куда, ноги свернешь! — схватил он Ярен, когда она прыгнула на ступеньку выше, грозя выдать их своим топотом. — А, Мустафа-ага, мама… Я уезжаю. До встречи!

Харун как ни в чем ни бывало спустился. Выслушал обходительные напутствия мамочки Хандан, а напоследок угодил под прицельный взгляд уважаемого аги, в котором нашел себя в чине — вот удача! — явно выше заурядного недоразумения. Рыжим плутом из рода четырехногих братьев, не меньше. Что ж, с этим султаном они еще пощекочут друг другу нервишки.

Примечания:

Почтенный Мустафа-ага, каким он был представлен в первой серии Ветреного: https://hercai-atv.fandom.com/wiki/Mustafa

Эстетика: https://vk.com/wall-176298528_5925

Перевод песни Olmazsan Olmaz https://ru.lyrtran.com/Olmazsan-Olmaz-td-409990

Интервью с Сергеем Лёзовым: https://elementy.ru/nauchno-populyarnaya_biblioteka/436903/Lingvisticheskoe_elektrichestvo

1) Зулюм (тур. Zulüm) — период в истории Османской империи, характеризуемый деспотичным правлением султана Абдул-Хамида II. Зулюм охватывает весь период правления Абдул-Хамида II, с 1878 года вплоть до его свержения младотурками и восстановления первой турецкой конституции от 1876 года.

Вернуться к тексту

2) Из интервью с лингвистом Сергеем Лёзовым, профессором Института восточных культур и античности НИУ ВШЭ: В Мидьяте существуют городские и деревенские диалекты. До наступления современной эпохи географическая и социальная мобильность была очень низкой. Жители деревни редко покидали свою родную деревню, и в каждом населенном пункте был свой язык. До сего дня эта языковая ситуация в какой-то мере сохраняется в Тур-Абдине (нынешний юго-восток Турции), а также затрагивает значительную часть населения нашей планеты — повсюду, куда не дотянулась унификация.

Вернуться к тексту

3) Покрывало в древнеперсидской, ассирийской и месопотамской культурах было показателем высокого статуса женщины. Ношение платка рабынями и проститутками было уголовно наказуемо. Позже это понимание перешло в ислам. В книгах по исламскому праву платок рассматривается как право и привилегия женщины. Андалузский теолог Ибн Хазм так описывал знатную девушку: «из благородной семьи, высокого положения, сокрытая за плотной завесой».

Вернуться к тексту

4) Рагу из ягненка с зеленым миндалем, традиционное блюдо Мардина.

Вернуться к тексту

5) “Раз в поколение появляется леди, от которой не может отвести глаз весь континент”. — Орсон Уэллс о Вивьен Ли.

Вернуться к тексту

6) Sabah — один из главных новостных сайтов Турции.

Вернуться к тексту

7) Браслет от тошноты — акупунктурный. Он предотвращает укачивание и тошноту, возникающие при морской болезни, авиаперелетах, поездках в автомобиле, поезде, при катании на аттракционах, а также помогает при токсикозе.

Вернуться к тексту

8) Согласно поверьям турецкого народа, во время беременности женщина должна чаще смотреть на луну, красивых людей, вдыхать запах роз, а также употреблять в пищу айву, яблоки, сливы и виноград, поскольку все это оказывает благотворное влияние на ее здоровье.

Вернуться к тексту

9) Джаха́ннам — в мусульманском учении наиболее распространённое название геенны или ада. В Джаханнаме растёт дерево заккум, у которого вместо плодов — головы шайтанов. Эти плоды служат пищей для грешников.

Вернуться к тексту

10) Новости основаны на реальных, взятых из Sabah.

Вернуться к тексту

11) В Турции перед браком обязателен анализ крови. Он определяет: группу крови, наличие (отсутствие) гепатита В, С, наличие (отсутствие) сифилиса, наличие (отсутствие) СПИДа, наличие (отсутствие) генов талассемии. И флюорография.

Вернуться к тексту

12) Мустафа-ага накидал в отчет о здоровье дополнительные анализы из другого найденного автором списка.

Вернуться к тексту

13) Никях — религиозный брак, по аналогии как венчание для христиан. Не является официальным и не может быть произведен до официальной регистрации. Однако многие имамы в мечетях его проводят, хотя это официально запрещено без свидетельства о браке.

Вернуться к тексту

14) Турецкая песня Olmazsan Olmaz исполнителя Güliz Ayla.

Вернуться к тексту

15) У турок свои литературные предпочтения. Они с удовольствием читают своих писателей, интересуются современными зарубежными авторами и русской классикой. К примеру, Достоевский, Толстой, Чехов — писатели, которых знает каждый образованный, приличный турецкий гражданин.

Вернуться к тексту