Падший будет прощен (гет)

Не поймет тебя никто, кроме двоих: один из них — оказавшийся в твоем положении и другой — любящий тебя сильно.

 

Первая пластмассовая тарелка, опустошенная дочиста, отправилась в пакет, специально приготовленный для мусора. Харун старался не шуметь и, как только Ярен доест последний деликатес, сразу покончит с уликами их маленького ночного преступления. Будет нехорошо, если утром мамочке Хандан донесут об остатках незапланированного дожора и особняк Шадоглу потрясет очередной скандал. В последнее время госпожа Хандан взялась рьяно следить за рационом дочери, вдобавок подрядив прислугу, и сама решала, что полезно ее будущему внуку, а что долой со стола. Семейство ело в основном овощи, мясо готовили на пару, а фастфуд, предлагаемый кафешками и уличными торговцами, оказался под запретом.

Харун беззвучно посмеялся, когда его благоверная женушка, вонзив зубы в гамбургер, перепачкалась в соусе. От удовольствия прикрыла глаза, наслаждаясь божественным сочетанием перченого и жирного. Как там говорится: голодная супруга, как тигрица, выедает мозг мужу? Что ж, еще несколько месяцев это Харуну не грозит, теперь-то он знает, как откупаться от дьяволицы Ярен.

— Аллах, Аллах, клянусь, привези я тебе слона, ты и его слопаешь, — лукаво прищурился Харун, откинув светлую прядь Ярен ей за плечо. — Не боишься потолстеть? А впрочем, большая жена — это всегда хорошо, не так ли, любимая? Зимой — тепло, летом — тень.

Он не мог отказать себе в небольшом веселье, тем более Ярен так прелестно ярилась, налетая на его штыки остроумия и язвительности. Надо бы возродить эту старую-добрую традицию в их непростых отношениях.

— Тише! — шикнула она, проглотив котлету, и испуганно оглянулась на темные провалы окон. Ни дать, ни взять — живое воплощение тигрицы за трапезой, напряженной и донельзя голодной. — Весь дом разбудишь. Мама и так мне прохода не дает со своими нравоучениями о правильном питании.

Харун завалился на подушку топчана и хмыкнул с видом охотника, которому посчастливилось выйти на логово ценного зверя. По правде говоря, это логово долго искать не нужно. Они притаились во дворе подальше от жилых комнат, не то их близкое расположение друг к другу и шорох пакетов выдали бы Ярен с потрохами. Здесь их никто не услышит. Оконные створы в спальнях были плотно закрыты от недружелюбных напевов зимы, а на случай, если та зашелестит вдруг дождем, Харун прихватил зонтик.

— Ну, жизнь моя, опыту мамочки Хандан можно доверять, — выдохнул Харун, выпустив теплый пар и развеяв по промозглому воздуху глухой смешок. — У нее трое детей как-никак и всего один пропащий, а это почти успех.

За этим последовал тычок от Ярен, но из-за набитого рта у нее не очень вышло озвучить свое недовольство. Только в больших глазах загорелись скопления недобрых огней, вызвав у Харуна новую порцию улыбок. Ярен запила котлету айраном, налитым в стакан, и, к его облегчению, ее озадачила другая тема:

— Кстати… А где ты достал еду?

— Скажем так, у меня свои связи. Ты так слезно просила добыть тебе нормальной еды, а не «овощную пытку» мамочки, что я понял: придется задействовать все ресурсы.

Есть давние знакомые, которые многим обязаны Харуну и будут обязаны еще лет сорок. Без их поварских навыков исполнить просьбу Ярен при всем желании было бы сложно — пришлось бы полночи добираться до базара в новой части города и затем ехать обратно в старую, отделенную аллеей в несколько километров.

Здешних отелей много, но в третьем часу утра их хозяева-курды скорее выставят ошалевшего заказчика за дверь. Круглосуточных заведений, как в широко известных туристических городах, нет, местные рестораны закрывались в одиннадцать. В старой части Мидьята и днем-то повстречаются от силы несколько человек. Когда ассирийцы⁽¹⁾ массово покинули город, его каменные лабиринты обезлюдели, канув в пучину безмолвия. Если бы их не оживляло внимание туристов, процветание старого Мидьята повисло бы на петле безвременья.

— Доедай быстрее, милая. Не хочу, чтобы меня поймали вместе с тобой и обвинили во всех смертных грехах, — зевнул Харун и потянулся за шоколадом, который предусмотрительно стребовал у тех же знакомых. Обертка отозвалась легким шуршанием. — И не забудь, что ты мне обещала за этот роскошный пир.

— А что будет, если я не сделаю этого? — в шепот Ярен просочились знакомые стервозные нотки.

Как Харун и предвидел, его женушка решила установить свои правила игры. Чему и научила ее жизнь, так это еще больше упираться рогами в закрытые двери. Удивительная метаморфоза: из забавной тигрицы в неугомонную козу.

— Если я неделю буду во всем соглашаться с тобой, Харун, ты совсем раздуешься от гордости. Мы и без того еле теснимся в одной комнате: я, ты и твоя спесь!

— Просто для твоей выделили целый двор, в котором ты проводишь сутки в изобретении бесконечных пакостей, — азартно отбил Харун, закинув в рот плитку шоколада. Ярен вытерла губы салфеткой, отложив пустую упаковку от гамбургера. — Ты спрашиваешь, что будет, если откажешься? — он чуть отклонил голову и, сбросив веселость, как прискучившую маску, тихо рыкнул: — Хуже будет.

Лицо Ярен окаменело, покрывшись льдом затаенной тревоги. Вместо утешения Харун одарил женушку неизменной довольной ухмылкой и потянул к себе шоколадку, которую она хотела взять. Ярен бросила взгляд на сладость, затем перевела на него с прежним выражением смятения в глазах. Она надеялась, что он шутил, что разногласия между ними подернулись пылью прошлого и падший, вернее, падшая, будет прощена. А Харуну не составляло труда заставить Ярен трепетать от ужаса. Хотя, проделывая раньше это множество раз, он не понимал, как холодный расчет отдал его во власть очарования миловидного Иблиса. Как он позволил разуму замолчать, поверив ее притворной любви, а чувствам к ней накрыть с головой, будто водной толщей. С того дня, как Ярен выстрелила в него, он зарекся, что больше не даст ей обвести себя вокруг пальца. Он не простил ей тот выстрел, как не искал оправдание ее обману. И жизнь их уже не станет прежней, так как в нее неотвратимо вонзилась пуля, образовав незаживающую рану. Но Харун постарался сохранить брак ради сына. Единственно ради сына. УЗИ показало, что родится мальчик.

— Да ладно, любимая, расслабься, — дружелюбно сказал Харун, — не убью же я тебя за кебаб и гамбургер. Но кое-что покажу мамочке Хандан. Она будет страшно злиться, а я, как поборник ее порядков, признаюсь, что поймал тебя с поличным. Я же обожаемый зятек, которому ты разбила сердце, с меня и спрос меньше.

Харун продемонстрировал Ярен снимок, тайком сделанный на телефон, пока она жадно уплетала рулеты жирного кебаба с перцем и луком. И, не переставая, благодарила его за вкуснятину.

— Удали немедленно, — гневно приказала Ярен и попыталась отобрать телефон. К счастью, круглый животик мешал ей свободно передвигаться. — Харун, шайтан тебя побери!

— Ну вот, — драматично вздохнул он и спрятал мобильный в карман куртки, — ты уже перечишь мне, моя ненаглядная, хотя наш договор едва вступил в силу. Видимо, мне все же придется обратиться к мамочке Хандан. Твое исправление дает трещину.

— Ладно, — сдалась она, поправив мешавшие волосы, которые пышной копной скатились по ее плечам и груди. К слову говоря, за пять месяцев беременности грудь соблазнительно налилась и, дразня воображение Харуна, натягивала толстый шерстяной свитер. — Ты перешел на шантаж? Как низко подставлять мать своего нерожденного ребенка. Хорошо, псих, будет по твоему. А теперь отдай шоколадку и прочь с моих глаз!

Ярен поднялась — нет, подскочила, вновь обращаясь в свирепую бестию, но Харун не разобрал, облик какой хищницы заострил пухлые черты Ярен на этот раз. Он увернулся, спасая шоколадку из ее неумелого захвата, и продолжил баловство охотника с добычей.

— А знаешь, ты права, не стоит переводить нашу платоническую любовь из более чем пятидесяти пунктов и одной пули в бестактное и циничное русло. Лучше я внесу безоговорочное послушание в список твоих обязанностей.

Женушка покривилась, обнажив белый ряд зубов. Не сказать, что список, придуманный Харуном, ощутимо помогал в ее искуплении — до сих пор они пожинали скромные плоды ее усердия, но и это немалое достижение для Ярен. Одним из пунктов значилось «не скандалить и не ссорить близких», и она, такая же наморщенная, восприняла его с яростью. Однако Насух-бей был прав, говоря, что его избалованной внучке никогда не приходилось отвечать за свои ошибки: ни за мелкие провинности, ни за фатальную уверенность в собственной безнаказанности. Перечень с условиями формировал порядочное отношение Ярен к людям. Эта бумага усмиряла ее, дисциплинировала, бросала ей вызов, готовя к обучению в университете, и очерчивала границы дозволенного, которые Ярен все же стремилась различать, чтобы не допустить развод. А встречаться в суде и делить опеку над ребенком им очень не хотелось.

В глубине себя Харун четко понимал, что не сможет таскать Ярен по судам, ведь, подав иск, нанесет ей удар под дых. Удар, от которого она не оправится. Она впервые примет ответственность за свою жизнь, будучи в заведомо проигрышном, шатком положении брошенной жены, обездоленной древними порядками Мидьята. Семья ее проклянет. Насух-бей линчует. Харун, разумеется, не допустит, чтобы с Ярен разделались так, как предписывали традиции в отношении беспризорных дочерей, но нанесенный вред это не изгладит. И они вновь придут к тому, от чего ушли: к браку. Не де-юре, так де-факто. Ради ее безопасности Харуну необходимо быть рядом, пока она не избавится от гнета Шадоглу, освоив профессию и встав на ноги по примеру самостоятельных турецких дам. Но правды ради — Харун и тогда не захотел бы отпустить жену.

— Признайся, что постеснялся вписать свои патриархально-рабские хотелки при моих родителях и ищешь повод впихнуть их в этот дурацкий список. Я сожгу его, — пообещала Ярен.

— Сжигай, я же дам тебе копию обновленного, — ответил Харун, заталкивая назад готовый вырваться смех, и наконец уступил ей шоколадку.

— Не знаю, куда деваться от счастья!

— Я заметил, как ты воспрянула. Но ты знаешь, мои объятия всегда к твоим услугам. Зато можешь в любое время просить у меня купить что-нибудь вкусное.

Со стороны жилых комнат раздался глухой стук — у кого-то из домочадцев отворилась и закрылась дверь, и Харун замер, прислушиваясь к шагам наверху. Побледнев, Ярен заметалась рядом, с лисьим писком всучила ему шоколадку и выпалила:

— Это твое! Это ты съел! Аллах, помилуй… Меня тут не было, не смей меня выдавать!

Далее снова последовало что-то на неразборчивом лисьем. Опешивший Харун поднялся с топчана, подобрав мусорный пакет, а Ярен резко потянула его за куртку и чмокнула в щеку. И, окутанная легким сумраком, поторопилась обратно в их комнату.

А все-таки она та еще лиса!

---

Примечания:

В драббле есть преднамеренные отсылки на другие турецкие сериалы.

Музыка и эстетика: https://vk.com/wall-176298528_5881

---

1) Имеются в виду православные ассирийцы, раньше они составляли основу населения. Город примечателен еще тем, что люди проживали в этом месте с древнейших времен. Первые упоминания о нем, как о городе, хорошо укрепленном и окруженном множеством деревень, имеются в хрониках древнего месопотамского государства Ассирии.

Вернуться к тексту

Примечания:

Что ж, Харун внезапно устроил психологическую раскладку Ярен и Шадоглу.

Отсюда и далее повествование линейно.

---

Месяцами ранее…

Свобода — это ответственность за себя, а ответственность за себя — это свобода.

Токио Годо

 

С этого дня их разделял стол переговоров.

И все же… Невзирая на трагедию их положения, на мрачные ожидания Ярен, сидевшей напротив Харуна, и беспокойство госпожи Хандан, что расположилась слева от дочери, Харун пребывал в приподнятом настроении. Он не думал начинать разговор с обвинений, которых Ярен наслушалась достаточно в больнице, у него в палате, чтобы принять к сведению: это ее последний шанс исправить свои ошибки.

Глядя на задумчивую жену, Харун тихо улыбался и даже находил занятную параллель с древним сюжетом. Хавва, сотворенная из ребра Адама, стала причиной их изгнания из рая. Ярен же, прострелив ему ребро, добивалась прощения, и, как ни странно, они пока не вылетели из райских чертогов Насух-бея.

Ярен поежилась и закрылась от Харуна сложенными на груди руками, но тревожил ее не холод. Желтые улочки Мидьята лежали с температурой, зажаренные солнцем ранней осени, а под ним, как всегда, ни души, не считая редких отчаянных туристов. В основном жители ждали вечера, когда они всей семьей выбирались на крыши и террасы домов, заставленные топчанами и обеденными столами.

Сковывал Ярен отнюдь не мороз, но страх, что она тщательно пыталась скрыть за напускной бравадой. Она приступила к чтению списка с условиями и обязанностями, которые ей следовало исполнять, и первые пункты сразу же смутили в ней мятежный дух. Харун ценил смелость женушки, но частенько она вступала в схватки, которые могла бы не допускать.

— Харун, опять твоя шутка, зачем этот договор? Это же детская глупость! — возмутилась Ярен. Мамочка Хандан чуть не подорвалась со стула, чтобы образумить ее звонкой оплеухой.

— Посмотрим, как ты справишься с этой детской глупостью и в чем преуспеешь, — кольнул Харун. — Выбор у тебя, увы, невелик: либо этот договор, либо судебные бумаги и утомительное и бесперспективное сотрудничество с адвокатом.

Одним иском в суд он бы разрушил жизнь Ярен окончательно и бесповоротно. При разводе она не получит ребенка, которого решила оставить. Суд примет сторону отца-бизнесмена, а не безработной матери, живущей у него на обеспечении. Его личная собственность, а именно две квартиры, фирма в Америке и доля в компании Шадоглу, ей не достанутся по закону. Но, зная влиятельную и нетерпимую семью Ярен, ее корысть и изворотливость, Харун посоветовался с адвокатом и подстраховался. После росписи заставил женушку подписать брачный договор о раздельной собственности, по которому все, что она получила бы из его имущества — это отрезвляющий щелчок по носу, собственно не нажитое ею и хорошие деньги, которые Харун посчитает нужным выплатить в качестве компенсации за вынужденный и уже не фиктивный брак⁽¹⁾. Которому он мог положить конец хоть сейчас, только встав из-за стола.

И вместе с тем не мог.

— Вы проиграете, если я заявлю на тебя в полицию. У вас не будет никаких шансов отобрать ребенка. Даже связи клана Шадоглу, если Насух-бей проявит к тебе милосердие, не помогут.

При этом Харун опустил детали касательно своей матери, которая, хоть и держала бесстрастный вид, но не собиралась оставлять покушение на его жизнь без достойного ответа. Откровенно сказать, Харуну не без оснований стало казаться, что это он, сбившись с Шадоглу в единый боевой отряд, был вынужден обороняться от ее жестоких нападок, а не грешное семейство боролось с ним за будущего потомка трех родов. Даже зная о беременности Ярен, мать отправила ей в подарок петлю, но упорные требования Харуна отречься от мести ничего не дали. Госпожа Фюсун, как каменная колонна, пусть и с тростью, а при всем желании, при всей запекающейся внутри злости ее не сдвинешь, не умолишь. Уж мать-то точно не будет так милосердна оставить Ярен в покое.

На стол переговоров подали разлитый по стеклянным армудам⁽²⁾ чай. Мамочка Хандан пригубила свою порцию и озабоченно покосилась на Ярен.

— Упаси Аллах! — тревожно взмолилась мамочка Хандан. — Ярен согласится на любые условия, лишь бы не допустить суда. Машаллах⁽³⁾, ты так благороден и добр к ней, сынок! Ты не представляешь, как мы счастливы возможности сберечь хотя бы крупицы мира… Ярен не хотела стрелять, это же случайность… Пусть Аллах будет тобой доволен, сынок.

— Проявлять почтение к старшим… — между тем вслух прочитала Ярен. Подобных пунктов о поведении в списке с лихвой — они повторяли пренебрегаемые ею общеизвестные основы, без которых выживание в особняке Шадоглу становилось задачей со звездочкой.

Ярен молча подняла на Харуна испепеляющий взгляд и так же молча уткнула в бумагу. Трудно, а для нее немыслимо, невообразимо сохранять уважение к старшим, которое, если и посеяли, то не проросло, а если и возникли ветхие всходы, то Ярен их с яростью выдрала в бесконечных столкновениях с отцом и дедом. Без комментариев остался и пункт о снисхождении к младшим — Харун видел, как злобная женушка ругалась на кузину Гюль. Насколько он выяснил, ворошить змеиное гнездо было бы не так опасно, как доводить до слез болезненного ребенка, за которым, словно свирепый джинн, таился объятый мраком Насух-бей.

Скользя ниже взглядом по тексту, Ярен потрясала Харуна редкостной выдержкой, которую, видимо, ниспослал ей Всевышний на условии «выезжать из дома в кафе, на базары и прогулки на свежем воздухе». Нужно ведь как-то отскоблить ее от протертых домашних диванов и вытащить из каменных стен, что резко ограничивали и ее мир, и кругозор, и духовное наполнение. Душок особняка Шадоглу просочится не то что в душу и ум — он будет первой причиной, почему бьется сердце и течет по телу кровь, и все силы каждый из Шадоглу положит на то, чтобы свершилась праведная месть врагу, соседа подкосил гнилой слушок, а шею ближнего обвила веревкой очередная интрига или недомолвка.

— Математика и геометрия? — хохотнула Ярен, встряхнув густой шевелюрой волос. — При чем тут математика, Харун?

— Дочка! Клянусь, ты испытываешь мое терпение, — гаркнула мамочка Хандан, стыдливо сжав губы, а Харун, допив свой чай, выпрямился из-за боли в ране. — Делай, что написано.

— Мама, ответь, зачем мне повторять математику?

— Ярен, когда я вышла замуж, я забыла, что такое «мама», и решала вопросы с мужем. Я повзрослела.

Харун мысленно согласился с госпожой Хандан — здесь она им не помощница, а их беседе скорее мешала, стесняя и его, и Ярен.

— Зато, кажется, когда родилась я, ты не захотела узнавать, что такое «дочь»! — не осталась в долгу женушка.

«Один-один», — скрыл непрошенную ухмылку Харун и посчитал, что пора загасить неуместный конфликт на корню:

— Ярен, я считаю, тебе нужно разнообразить досуг и отвлечься от плохих мыслей. Я не первый день наблюдаю за тобой и ни разу не видел, чтобы ты стремилась к чему-то помимо козней и сплетен. Ты можешь сутки бездельничать, влезая в жизни чужих людей, так возьми лучше тетрадь и порешай задачи. Я буду проводить для тебя уроки. Не трать время впустую, отдай тревожность полезным занятиям. Если меч без полировки ржавеет, то что происходит с человеком, утратившим чувство собственного достоинства и гибкость интеллекта?

Давно следовало заподозрить, что ни тем, ни другим не отличается ни один представитель Шадоглу. Сгоряча, назло, скоропалительно — так принимались решения главой семейства, и точно так же, следующая примеру деда, поступала Ярен. Чего Харун не мог отнять у матери и Азизе Асланбей — они запирали страсти в глубине себя, полностью погружаясь в холодный анализ. Математика, если ей увлечься, неплохо успокаивала нервы и возвращала ясность уму. А еще Харун желал бы узнать, к чему у Ярен способности и кто прятался за пеленой дьяволицы: технарь или гуманитарий? Творческие задания он тоже включил в список.

— Ты думаешь, я пойду учиться? — сообразила Ярен, положив руки перед собой на стол. Она горделиво вздернула голову и тем как будто вызвала его на дуэль.

— А ты думаешь, что не сможешь закончить университет и получить профессию? — ответил Харун в той же манере. — Настолько не уверена в себе? Или тебе не хочется дать себе больше свободы и опробовать возможности научного поля, из которого увлеченных изыскателей, бывает, годами не выловишь? Так ли я понимаю, мамочка Хандан?

Теща заискивающе закивала, хотя по вопросу, написанному у нее на лице, Харун понял, что до нее дошел не весь смысл сказанного. Она примолвила с мелькнувшим в голосе отчаянием торговца, которому необходимо выгодно продать испортившийся товар: «Разумеется. Ярен хорошо училась в школе, она была прилежной. Иншаллах, у нее все получится, чтоб не сглазить!» И, наконец, когда мамочку Хандан позвали на кухню, она оставила его с Ярен наедине.

Пользуясь моментом, Ярен нависла над столом, не поднимаясь со стула, и дала волю юношеской, стихийной злости:

— Да какая это свобода, Харун, если я буду без продыху чему-нибудь учиться? Следующий пункт — изучение английского, потом литература… Что за пытки, я же извинилась перед тобой? И дала слово исправиться!

— Знаешь, милая, есть такая персидская пословица, — вздохнув, невозмутимо произнес Харун, — «Я омыл усопшего, а куда он отправится, в ад или в рай, не мне решать». Решай ты, — и он придвинул ей список, на который обрушилось долгое молчание, терзаемое горькими сомнениями Ярен.

Сквозь отрицание и боль они преодолели и пункт о готовке — раздраженная женушка сначала вычеркнула его, затем, недолго подумав над персидской мудростью и покрутив в руке ручку, подвела. Харун стал рассматривать небо, бледно-желтое, точно корка белого свежеиспеченного хлеба, предоставив Ярен время ознакомиться с другими условиями, а потом любопытство все же дернуло его спросить:

— А в чем, по-твоему, заключается свобода?

— Когда делаешь, что хочешь, — выдала она. Банально, абстрактно и вполне ожидаемо от человека из провинциального городка, который никогда не сталкивался с настоящей свободой и риском, коему та подвергала.

— Ты хотела стать женой Асланбея, а переезд с места на место, где ты тоже будешь унизительно слушаться и ничего не делать, не очень похож на стремление к свободе. Не находишь? — резонно отметил Харун. — По-моему, настоящая свобода — это стремление к тому, что не только привлекает тебя, но дарит новые перспективы и преимущества. В твоем случае диплом с отличием и прибыльная работа, на которую тебя благодаря нему возьмут. Будешь сама зарабатывать и обустраивать жизнь по своему усмотрению, а не вылавливать холостого Асланбея со старинным особняком.

— Или переезд в Америку, раз уж свобода в движении и карьерном росте, — Ярен не преминула уязвить его учебой в Штатах.

Харун рассмеялся на ее глупую попытку, но смех звучал глухо и отрывисто, даже колюче. И его вдруг посетила неутешительная мысль, что он заслонился этим смехом, будто щитом. Когда имеешь дело с мышлением, ограниченным четырьмя стенами, это до невозможности надоедает. Ярен не имела никакой связи с внешним миром, чтобы покинуть отчий дом, минуя замужество: ни профессии, ни своего заработка, ни умения ладить с людьми. Харун как-то пошутил, что детская зависимость от Шадоглу обвивалась вокруг ее шеи, как пуповина. Без нее Ярен не могла обходиться, и в то же время жена въелась порочащим пятном в родовую честь семейства. Насух-бей избегал смотреть в глаза бестыжей внучке и клялся в случае развода отдать замуж за старика — долой с глаз, прочь из клана. Харун прекрасно помнил, как старый бей приводил в исполнение свои замыслы. Не скупясь на брань и пощечины, взбешенный ее выходками, сделал госпожой Бакырджиоглу, обретению которой Харун и сам не больно-то радовался поначалу. Но деваться им было некуда — только в браке с ним Ярен обрела спасение от самодурства деда.

Стоило признать, что и Харун, и женушка пытались сохранить лицо, несмотря ни на что. Кололись об остатки вражды и разбитой фантазии о совместном будущем, в котором представляли две кардинально разные картины. Взаимоисключающие. Как сложить из осколков единый витраж, Харун пока не знал. Не был уверен, что они не порежутся о крошево еще больше, а список условий лежал между ними связующим веревочным мостом, на который они ступили неуверенно, с ненавистью к их непростой ситуации, от безысходности и бессилия, но вполне искренне.

— Разве свобода — это золотые прииски, за которыми нужно срываться на другой конец света? Она в твоих руках, — напомнил Харун, кивнув на злополучную бумагу. — Возьми ее. Начни с самовоспитания, начни с малого. Хотя бы начни и оставь свои интриги, а там сравнишь, как изменится мир внутри и вокруг тебя.

— Да ну? Я что-то не нахожу пункта, исключающего дедов контроль и тумаки, — Ярен перевернула лист, изображая усиленный поиск.

— А знаешь, почему он разозлился? Потому что ты была с ним жестока и несдержанна на язык. Быть бойцом полезно, но надо знать цену ударам, которые наносишь. Нет, правда, тебе видится, будто прошлое душит тебя руками близких, и, только сбросив их, ты освободишься. Думаешь, что убежишь замуж от семьи или подчинишь ее своим желаниям и что-то поменяется в тебе самой, твои беды кончатся? — тут Харун с усилием избежал шутки в духе «горькой козе горе везде», пощадив распаленные откровенностью чувства Ярен, и добавил с серьезностью в тоне: — Выучив английский, ты сможешь общаться со всем миром. А на языке войны загонишь себя в ловушку и ни с кем мира не добьешься. С этого дня ты в ответе за себя. Пора повзрослеть.

Харун подождал, что она скажет, но Ярен не нашлась с ответом или знала, что сказать, но сочла грубым и все же последовала обязательству списка об умеренности и такте. Пока Харун слабо верил, что его идея сработает. Сведенные брови, сцепленные, как у деда, в напряжении челюсти и ничем не выводимое из характера клеймо Шадоглу заявляли о тяге своенравной женушки артачиться до последнего. Для нового мира, который Ярен могла бы для себя открыть, она не готова. Куда бы она ни направилась, тяжелый нрав Шадоглу, который она принесет в себе, будет отбрасывать на ее поступки тень. Шадоглу ломятся в двери, даже если их не зовут, и лишаются больше, чем жаждали обрести. А Харун надеялся, что Ярен, вняв советам из списка, сумеет благоразумно подбирать ключи к правильным дверям, и та дверь, что ей откроется, станет дверью, в которую входят искусные гладиаторы, а не той, через которую выносят их тела.

На худой конец Харун рассмотрел вариант, если они со зловредной женушкой все-таки не уживутся. Лет через пять, может шесть, она получит образование, а алименты и первичные сбережения, что достанутся Ярен при разводе в честь окончания учебы, позволят ей комфортно обустроить новую жизнь. На устои Шадоглу, которые привязывали к себе Ярен материально, она наплюет с высоты карьерного роста. Ребенка Харун согласится оставить с женой, а воспитывать его будут раздельно — это не редкость.

Мелькала даже абсурдная идея, нашептанная Харуну шайтаном: не обучать жену, раз противится, а сразу забрать из Мидьята и втайне развестись. Но это все равно что вывезти ее в никуда, выбить из-под ног законную опору, данную браком и не обеспеченную достойной работой, и вынудить существовать одним днем на выплаченные от развода деньги, которые будут пополнять периодические подачки Харуна. В этом случае суд не одобрит решение отдать малыша Ярен. И да — Азизе тоже любила спрятать родственников где ей заблагорассудится и подвесить над пропастью неизвестности. Нахрен такие бестолковые идеи.

Снизу раздался грохот деревянных створ. Во двор выбежали все домочадцы, встревоженные приходом Насух-бея, и зной Мидьята почудился Харуну нестерпимо душным от громких криков. Не мешало бы убраться в прохладную комнату, пока они с Ярен не заработали солнечный удар. На сегодня хватит и бесед, и времени, проведенном на свежем воздухе.

Ярен подскочила к невысокой каменной ограде, наблюдая за ругней, а Харун откинулся назад, повернувшись.

— Это ты, — покосился он на удивленную жену, подразумевая родичей, что снова сцепились между собой, как свора собак, — дело не всегда только в них. Ты носишь их в себе, как камни, которые тянут тебя на дно. Поэтому ты от них не спрячешься.

Ярен мрачно оглянулась на него, и что-то скрытое от его взора перевернулось в ее душе после этого заявления, но откликнулось ему мимолетной вспышкой в светлых печальных глазах. В другой стране, в другом городе обида Джихан-бея, младшего недооцененного ребенка, будет по-прежнему жечь Ярен, которой пренебрегли ради старшего Азата. Зависть госпожи Хандан съест Ярен поедом, повстречайся ей другой более счастливый в ее понимании человек. А в гневе Насух-бея она испепелит саму себя, как бы ни дышала на нее покоем чужая земля, сменившая лихорадку Мидьята.

— Они неидеальные, поступают ужасно, я согласен. Но ты можешь быть лучше их и найти к ним подход. Ну подумай, а я, как говорится, усопшего омыл. Остальное зависит от тебя, — заключил Харун и осторожно, не беспокоя рану, встал на ноги. Ярен, ужаленная чувством вины, поддержала его за руку.

По ступеням, что вели к ним на террасу, застучали грузные шаги Насух-бея.

— С дедом поздоровайся.

— Я не хочу с ним здороваться, — отрезала Ярен. — Он предал меня и запер в грязном сарае.

— А ты стреляла в меня, но я с тобой разговариваю. Хотя, если буду постоянно думать, как ты, зачем я это делаю, то могу и передумать. Мерхаба⁽⁴⁾, Насух-бей! Как дела?

— Мерхаба, — последовал замедленный ответ, и на них взглянуло усатое и покрытое потом лицо старого бея. — Все хорошо, хвала Аллаху.

— Мерхаба… — холодно кивнула Ярен.

---

Примечания:

Эстетика: https://vk.com/wall-176298528_5887

Еще немного об имущественном режиме: насколько знаю, в турецких сериалах порой странно показывают, как женщины выходят за богачей и при разводе отжимают у них дома, фирмы и акции, которые принадлежат мужьям. Между тем личное имущество (ст. 220) — это имущество, имевшееся до заключения брака и имущество, поступившее в собственность в результате наследования или дарения после заключения брака. У Харуна до брака были те самые "две квартиры, фирма в Америке и доля в компании Шадоглу". Ярен и без брачного договора ничего не вправе у него отчуждать, только доходы)) А также личное имущество — это материальные ценности, полученные в результате профессиональной деятельности супруга или хозяйственной деятельности предприятия, которые отнесены к личному имуществу брачным договором, заключенным между супругами.

---

1) При законном имущественном режиме любое имущество, нажитое в браке, принадлежит супругам в равных долях, вне зависимости от того, на имя кого из супругов оно приобретено либо на имя кого или кем из супругов внесены денежные средства. Но личная собственность супругов при расторжении брачного союза не делится. Личное имущество каждого из супругов принадлежит только этому супругу, второй супруг не имеет никаких прав на личное имущество другого. Под личным имуществом понимаются активы, полученные в наследство от родственников или приобретенные до заключения брака.

Режим раздельной собственности — один из видов договорного имущественного режима согласно турецкому гражданскому кодексу (ст. 242, 243). При таком имущественном режиме имущество, приобретенное в браке каждым из супругов, является его личной собственностью, которой супруг вправе владеть, пользоваться и распоряжаться по собственному усмотрению. Другой супруг не имеет никаких прав на имущество другого супруга. Брачный договор может быть оформлен у нотариуса как до, так и после заключения брака.

Вернуться к тексту

2) Турецкие стаканы для чая, имеют форму «груши», которая позволяет охлаждать напиток в верхней части стакана, а в нижней наоборот сохранять тепло, что делает чаепитие гораздо приятней.

Вернуться к тексту

3) Восклицание «Машаллах!» используется очень часто и употребляется практически по любому поводу. Им выражают восхищение и удивление. Многие жители Турции верят, что восклицание «Машаллах!» очень важно, и если не сказать «Машаллах!», увидев что-либо прекрасное, а просто выразить свое восхищение обычными словами, то можно сглазить и ненароком «разрушить» эту красоту.

Вернуться к тексту

4) "Здравствуйте"

Вернуться к тексту

Примечания:

Здесь больше психологии и душевных метаний, но я не могу не покопаться в голове у персонажа) (Не)много злой Харун и маты, адаптированные под наш менталитет.

В моей истории не учитывается персонаж Азра. И все же для нее нашлось небольшое местечко в сюжете с тем отклонением от канона, что она не имеет никакого отношения к героям. Она не дочь Фюсун, не воспитанница Азизе и Дильшах, а просто умаявшийся от работы доктор из массовки :)

---

Также месяцами ранее…

Сделай первый шаг, и ты поймешь, что не все так страшно.

Сенека

 

Харун никогда не запоминал свои сны да и, строго говоря, не считал себя настолько впечатлительным, чтобы реальные события, искажаясь подсознанием, выбрасывались перед его внутренним взором калейдоскопом ужасов и зловещих предвестий. Он не верил в эту чушь, как какие-то мидьятские бабки и тетки, и, к счастью, отличался свободой от глупых суеверий.

Но, похоже, не этим утром. Этим утром Харун проснулся пиздецки злой. Злой как никто. Сон едва покинул его, а грудь сдавили тяжелые эмоции, и их корни уходили так глубоко в то, что ему снилось, что Харун ощутил новый прилив злости. Он перевернулся на правый здоровый бок и чуть не ушиб спящую Ярен. Она снова оттеснила Харуна к краю кровати и зарылась в его подушку лицом. Он отодвинулся, стараясь не толкнуть жену, и осознание прожгло засевшей у сердца болью: Ярен почему-то нервировала его, хотя во сне они даже не ссорились. Во сне он ее и не видел.

Смежив веки, Харун решил ждать, пока гнев уляжется, но движения чувств в нем, напротив, принимали ясные очертания кирпичных хижин, разбросанных по степному разнотравью. Мысленный взгляд, повторяя сон, прокладывал пустые улицы прямо между домами и руинами. Таких деревень полно на окраинах города, и часть их заброшена. Ветер перемен наносил на лик Мидьята столетия за столетиями, принося цивилизацию, и только в дальних поселениях, как в его сне, жизнь застыла, словно окоченевший труп.

Повинуясь необъяснимому порыву, Харун бродил от хижины к хижине, сбивая обувь о грунт и кирпичные обломки. Солнце выпаривало из него остатки сил, удушало, но в своем кошмаре он думал лишь о том, что скрывалось за следующим поворотом и створами запертых дверей. Дергал их — и те не поддавались. Заглядывал в слепые черные окна. Звал людей, однако ему вторило эхо. Вскидывал голову и тотчас слеп от яркого света, слушая, как над плоскими крышами проносились суховеи, стиравшие в пыль все, чего ни касались.

А потом — навылет — Харуна прошил грохот выстрела. В небо взмыли стаи птиц. Интуиция подсказала, что кого-то убили, а он — покуда живой и объятый дрожью ужаса.

Харун уже ненавидел этот дьявольский сон, который сознание беспощадно выжигало на внутренней стороне век. Однако ответ, как это могло быть связано с его злостью на Ярен, не приходил.

Почти неделю как они мирно уживались с вредной женушкой, сходясь лицом к лицу в тесном семействе Шадоглу. Тишина и покой пошли на пользу всем. Конечно, перед бурей и природа склоняется в молчании, но Харун дал себе слово, что уж точно не он станет причиной новых раздоров. Ярен честно — по крайней мере, пока — исполняла условия списка, а он утопил в терпении воспоминания о выстреле и ее предательстве.

Но, как это бывает, после принятого решения наступает фаза постпринятия, и сомнения о правильности выбора берут над разумом верх.

С чего Харун вообще взял, что, если даст Ярен второй шанс и обнадежит своим прощением, она исправится? Да разве он простит ее, такое можно простить и любить обманщицу, как прежде? Почему любому подонку ничего не стоит отсудить младенца у матери и дать деру, а Харуну обязательно нужно проникнуться жалостью к махровой эгоистке, которая с одного его бешеного взгляда улетела бы до Анкары, блядь!

Ему опять представились полуразрушенные хижины из сырцового кирпича и то, как свободное плавание по деревушке призраков завершилось тем, что он изнуренно опустился на первый подвернувшийся валун. Харун лежал, отчаянно призывая сновидение обратно, потому что теперь оно представлялось ему неизмеримо важным. Наверное, он ошибся насчет Ярен и еще сильно об этом пожалеет. Должно быть, как и во сне, он заплутал в тернии ее характера, а теперь впадал в ярость и добивался от случайного сочетания образов и форм, увиденных в бреду, ответа на мучавшие его подозрения. Чем кончится это блуждание по аду и будет ли от него какой-нибудь толк? А ведь Харун наивно верил, что он не суеверный.

Он протер глаза и взглянул на Ярен. Она скомкала в кулаке подушку, будто чувствуя это повисшее между ними напряжение. На секунду Харун оцепенел от мысли, что она не спала, а исподтишка наблюдала за ним, и зажмурился.

Длинная тень накрыла его, точно кто-то пролил на дорогу черную краску — человеческий силуэт предстал в памяти Харуна так же неожиданно, как это было в сновидении. Затем Харун выпрямился на валуне и для чего-то приготовился к удару, а незнакомец заслонил собой солнце, отчасти растворяясь в его лучах. Огнистое, раскаленное пятно вместо головы вынудило заслониться рукой.

Харун до мельчайших деталей помнил этого человека. Тряпичная сумка болталась на плече совершенно пустой, а тело завернуто в ткани так, что, кроме глаз, ни один участок кожи не остался неприкрытым. Самих глаз Харун не разглядел — неопределенный оттенок и нечитаемый прямой взор упорно молчали о личности их обладателя. Между тем это оказалась женщина.

— Эфенди⁽¹⁾, мальчика не видел? — спросила она, подняв руку до уровня своего пояса. Верно, искала ребенка примерно такого роста.

Харун и сейчас как наяву слышал ее властный голос, а еще с момента пробуждения живо помнил, как озадачился этим вопросом, даже не зная, как спастись из деревни, не то что кого-то в ней найти.

У незнакомки под полосами ткани шевелился рот, она что-то говорила ему, а он отвечал ей, но диалог не запомнил. Он последовал за ней, неизвестно отчего решив, что, найдя ей потерянного сына, выяснит, как выбраться из этого пекла. Они ходили часами, кругами, ходили, словно утопали в вязкой смоле. Харун подробно рассмотрел поношенное белое одеяние спутницы, которое служило ему маяком. Наконец, вышли к каменистому оврагу, и женщина, посмотрев вниз, отпрянула и пронзила Харуна ядовитыми и — внезапно — голубыми глазами.

В овраге лежал мальчик.

Видимо, его напряжение каким-то образом перешло к Ярен, потому как женушка зашевелилась, сонно зевнула и толкнула Харуна в плечо:

— Эй, Харун, спишь?

— Угу, — он ограничился мычанием и прикинулся, что дремал.

Главное, сука, не сорваться. Мыслимо ли взбеситься из-за какого-то неприятного сна, в котором ни капли правды, но уйма безотчетных страхов, продиктованных стрессовым расстройством.

Ярен тихо застучала ящиками комода, доставая свои вещи, и, как только она закрылась в ванной, Харун потянулся за телефоном и сверился с временем. Насух-бей, что вставал раньше всех, и остальные домочадцы уже на ногах и готовились к завтраку.

Где-то час Харун отходил от злости, которая, стесняя дыхание, пульсировала у самого горла. В такие моменты он мечтал жить с женушкой раздельно, не пересекаться с ней и в одиночестве собирать разрушенную душу в крепкую силу. Харун так и рассчитывал сначала, поэтому после больницы вернулся в отель. К Асланбеям не совался. Там ему не давала покоя мать, что с этой поры мыслила Ярен и ее родителей своими заклятыми врагами. А к Шадоглу заезжал уладить вопрос с разводом, который поставила под сомнение беременность Ярен.

В день, когда все разрешилось в ее пользу, Харун еще раз отказался от предложения мамочки Хандан остаться у Шадоглу. Женушка, обхватив голову руками и согнувшись, не встревала в разговор и не походила на саму себя. За копной русых волос эмоций на ее лице было не разобрать — хотелось верить, что Ярен все-таки раскаивалась, подойти, поговорить начистоту. Но то мгновение, когда он узнал, что она дурачила его на каждом шагу, скользнуло по горлу, как нож, и Харун уехал.

Он бы еще не скоро захотел переступить порог особняка Шадоглу, если бы не звонок от госпожи Хандан. На другой стороне связи раздавались причитания, женский голос возвышался до истеричного плача.

Фюсун Асланбей послала Ярен петлю. Первый и изощренный ход в этой войне принадлежал его матери. И именно ее гнев толкнул Харуна, с твердым намерением остаться и дорожной сумкой наперевес, обратно под кров Шадоглу. Что бы Ярен ни натворила, но желать смерти ей и их ребенку — это за гранью понимания тех, из кого Мидьят не высушил остатки человечности.

— Вот султанша чистоплотная, на два часа засела, — Харун опять проверил время и пожалел, что из-за глупого сна не успел заскочить в ванную до пробуждения жены.

Список обязанностей Ярен подразумевал и другой распорядок дня. За годы учебы в Америке Харун свыкся с плотным графиком и безумным ритмом жизни, столь чуждым размеренному Востоку. Попробуй он вообразить себя болтающимся без дела и не смог бы. Рабочие задачи, постоянные риски в бизнесе и обострение конфликта Асланбеев и Шадоглу, у которых в довесок общее предприятие, вынуждали держаться в тонусе. Вот только мало указать Ярен путь искупления и, помахав рукой, пожелать удачи — его нужно проходить вместе с ней. В новом ритме и сквозь новые преграды. Каждый день. Каждую минуту настоящей, как их свидетельство о браке, семейной жизни. Одним глазом заглядывать в рабочие документы и деловые чаты, а другим — в учебные тетради женушки, объяснять темы и проверять задания. Выделять часы на совместные прогулки и вырывать Ярен из уютных объятий лени.

Сделать выбор, в сущности, нетрудно; прожить его — вот испытание.

Харун сел на кровати и, достав зарядное от телефона, подключил к сети. Так, из ванной Ярен тоже пора доставать, иначе они опоздают к завтраку.

— Ярен! — Харун поднялся и стал переодеваться.

В ванной зашумела вода, и он описал глазами полукруг, плененный вновь закипающим раздражением.

— Она издевается? С тем же успехом я мог взять в жену черепаху. Не приведи Аллах, если ребенку передастся ее медлительность. Ярен!

Прошло еще несколько минут, прежде чем женушка, толкнув дверь, отозвалась тусклым голосом:

— Харун… Ты здесь?

— Что случилось? — навострил слух Харун, приникнув к внешней стороне двери. — Я могу зайти?

Какой-то из десятка тюбиков громко шлепнулся на плитку. Кажется, Ярен попыталась его поднять и не преуспела. Она еще недолго повозилась, испытывая терпение Харуна, и, наконец, до него донеслось ее хриплое дыхание:

— Да, можешь.

Он заглянул в ванную, бегло осмотрев душное помещение, и все его внимание обратилось на бледные полураскрытые губы и голубые глаза, что резко выделялись на неживом лице. На полу валялась упаковка зубной пасты, а от ванны, заполненной водой, исходил такой горячий пар, от которого даже завсегдатаю хаммама вышибло бы дыхание. Ярен, замотавшись в полотенце, придерживалась за раковину.

Ни секунды не раздумывая, Харун взял Ярен подхватил за талию, вытащил на свежий воздух спальни и уложил в постель.

— Кажется, давление упало, — предположила она, массируя висок. От влажных концов волос по ее шее и плечам скатывались капли воды, а на распаренной коже ярко выступал рисунок голубых вен.

Харун ругнулся и взъерошил себе отросшую челку, припоминая первые этапы помощи при низком давлении.

— Да не кажется, Ярен, ты белее подушки! Что тебя потянуло в парилке сидеть? Два часа! Рак бы сварился в таком кипятке.

— Харун, не… — уже было ощерилась Ярен, но он накинул на нее одеяло, и она не договорила.

Тем временем Харун открыл нараспашку окно и, велев ей лежать, отправился за Мелике. Надо найти тонометр и попробовать подручные средства: крепкий кофе, чай и шоколад, и, может, девушка посоветует что-то еще. Единственное что, Мелике исполнительная и порядочная — первым делом она поставит в известность мамочку Хандан, а бессмысленная суматоха с выволочками им сейчас ни к чему.

Когда Харун поднялся в комнату с тонометром, взбучка от тещи уже зрела на кухне. Служанка, не послушав его, проговорилась. Пользуясь ускользающими остатками тишины, Харун сел на кровать и попросил Ярен выпростать из-под одеяла руку, чтобы закрепить манжету.

— Девочка моя, что такое? Какое еще давление? Ты что вытворила? — внутрь залетела госпожа Хандан, и, судя по ошеломленному виду, она не знала, как поступить: сочувствовать дочери или, по традиции, спустить на нее всех собак.

Ярен встретила ее сухо и сдержанно.

— Мама, ничего страшного, просто понизилось давление. Уже все прошло, можешь идти.

— Как прошло? Ты очень бледна. Ярен, ты должна быть осторожна и беречь ребенка! — сокрушенно зашипела та. — Ну что там, что? — посмотрев на тонометр, воскликнула: — Ах, Аллах! Дочка, как можно доводить себя до такого состояния?

— Мама, на что ты намекаешь?

Ярен грозно оскалилась, и Харун, узнав это жесткое выражение, предупредил ответную гадость незаметным ударом кулака по бедру женушки. Она в недоумении осеклась, пропустив очередной шквал материнских жалоб и нотаций. Даже главе семейства, властному и нетерпимому Насух-бею, очевидно, что ссориться с госпожой Хандан равносильно метанию мусора на вентилятор. И в спорах со скандальной невесткой он обычно первым слетал с дистанции.

— Мамочка, — мягким тоном, как умел, заговорил Харун, чем несказанно обрадовал тещу, — Ярен просто пошла в ванную и, почувствовав себя плохо, позвала меня. Возможно, дело в погоде. И у меня голова побаливает, — соврал он, выхватив у госпожи Хандан возможность сыпать нелепыми и ни к чему не ведущими обвинениями.

— Возможно, — теперь слезно согласилась она и попросила снова нажать кнопку на тонометре. — Нужно обязательно показаться врачу, это может быть опасно. Сынок, отвези Ярен в больницу. А я пойду потороплю Мелике с кофе.

Как только задобренная женщина удалилась, в кровати, закутавшись в одеяло, взорвалась возмущениями другая:

— Клянусь Аллахом, Харун, еще минута, и я б высказала ей все, что думаю о ее трогательной заботе! Зачем ты ее позвал?

— Зато у тебя поднялось давление, а это своего рода плюс, — усмехнулся Харун, проверив новые показатели на тонометре. Как будто в этом доме, подумалось ему, можно сделать что-то тайно от всех. Не считая, конечно, его слежки для Аслана, но в той давно отпала необходимость.

— Если так присмотреться к жизни, то больница тоже сплошные плюсы, — саркастично улыбнулась Ярен, позволив ему отстегнуть манжету. — Сегодня, Машаллах, у нас выходной от твоего изнурительного графика! Что ты не радуешься?

Еле сдерживая бурю внутри себя, Харун продолжал назло женушке кривить губы в усмешке. Это ставило ее в тупик, лишая возможности поддеть его.

— Ярен, до обеда я должен был проверить кучу документов, а потом у меня запланировано совещание, с чем я пролетаю мимо. Однако я не превращаю блоху в верблюда⁽²⁾ и с пониманием отношусь к твоему состоянию. Было бы неплохо, если бы ты тоже подошла к этому осознанно, а не повторяла за своей матерью. Я принесу тебе завтрак сюда. Поешь и поедем в больницу.

 

 

После застолья Харун ждал Ярен во дворе — Мелике, смущаясь перед ним, оповестила, что «Ярен скоро спустится», но «скоро» грозило растянуться еще на час. Несколько раз он позвонил жене на телефон и, ничего не добившись, направился к лестнице. Такая медлительность поднимала в Харуне дурные предчувствия, еще сильные из-за случая в ванной.

— Мама, не стоит ехать с нами! — скомандовал голос сверху, остановив Харуна. Ярен спешно удирала от мамочки Хандан, поправляя сумочку и сбегая по ступенькам к нему.

— Дочка, но ты уверена? Ты еще неважно выглядишь.

— Абсолютно!

— Наконец, и сорока лет не прошло, — с облегчением заметил Харун. — Ты сегодня никуда не торопишься, милая. Трубку не берешь, я уже собирался круг призыва чертить.

Ярен оценила шутку кислой гримасой и устало вздохнула. Выглядела она и правда немногим лучше. Цвет кожи в какой-то мере оживлял солнечный свет, роскошные волосы, золотясь, обрамляли и сглаживали болезненную резкость лица. Но белая кофта и такие же невозможно белые брюки придавали женушке сходство с привидением. Или… с незнакомкой в белых одеждах из его кошмара. Харун сморгнул непрошенный пугающий образ и заставил себя сосредоточиться на реальности.

— Что, что-то не так? — Ярен оглядела себя.

— Нет, прекрасно, как и всегда, — похвалил он наряд и, подав руку, попрощался с мамочкой Хандан. Они пошли к машине, что стояла за воротами под наблюдением двух охранников. — Come, Josephine, in my flying machine⁽³⁾, — Харун распахнул Ярен дверцу.

— Это из какой-то песни?

— Да, но из очень старой. А еще из фильма «Титаник».

— Я смотрела его, — оживилась Ярен, пристегнувшись ремнем безопасности.

— Но не в оригинале, — наклонился к ней Харун, просияв ласковой улыбкой. — Выучишь английский и посмотришь, — и захлопнул дверцу.

Сев за руль, он завел мотор и сразу, пока вспомнил, заблокировал двери на панели своей двери. Ярен одернула кофту, повозилась с упавшей сумочкой и, поправив прическу, нашла на себе какую-то несуществующую соринку. И тут его любимой женушке пришло на ум открыть дверцу. Она дернула ручку, но дверца ожидаемо не поддалась. Дернула снова, настойчивее. На третий раз Харун подавился смешком. Они когда-нибудь пройдут блядский круг Сансары с этой дверью?

— А дверь, госпожа Бакырджиоглу, я запер изнутри, на случай, если кому-нибудь опять захочется вылететь из машины на полном ходу.

Брак с Ярен научил его быть предусмотрительнее во всем, что ее касалось. Вместе с тем, проштудировав инструкцию, он активировал функцию автоблокировки дверей при движении, которая была выключена, кажется, с момента покупки автомобиля.

— За тот день я еще спрошу с тебя, Харун, — развернулась к нему возлюбленная дьяволица. — Не выслушав меня, ты забросил меня в машину, как мешок, а потом тянул по полю, будто никчемную козу! Раз уж ты сам вспомнил об этом, вечером ответишь за то, как обошелся со мной. Аллах свидетель, не завидую я тебе. Заранее желаю удачи!

Сумочка соскользнула ей под ноги. Ярен, пыхтя, наклонилась за ней и выпавшим телефоном и подняла промасленную тряпку, которую Харун отобрал, спрятав в боковой карман своей дверцы.

— Да это еще что? — отряхнула руки Ярен.

— Я смотрю, женушка, у тебя какое-то пристрастие брать чужие вещи без спроса. Может, у тебя не беременность, а клептомания? Сядь ровно да поедем уже.

— Нет, стой, не едем! — вдруг жалобно простонала она. — Я не доеду, меня мутит и в голове туман. Мне нужно прилечь и выпить воды. От тряски в машине будет плохо.

Пару секунд, замерев в настороженном ожидании, Харун силился раскусить этот развернувшейся за миг театр одного актера, но пришел к выводу, что Ярен говорила правду. Ей становилось хуже. Он кивнул и потянулся к панели с замком, чтобы разблокировать двери, но в последний миг рука зависла над кнопкой. В прошлый раз, когда он поддался вихрю эмоций Ярен и разрешил выбежать из машины, все закончилось скверно. Надышавшись воздухом смерти, они чудом ее избежали. Внезапно образ безликой странницы из сна поглотил мысли Харуна в абсолютную тьму сомнений. Та женщина оживала для него в чертах Ярен, пронзая такими же голубыми глазами, видевшими овраг с убитым ребенком. Против воли смутно закладывалось опасение, что она... что? Предупреждала о чем-то плохом? Видит Всевышний, не успел Харун проснуться, а этот день уже шел наперекосяк и сулил сплошные неприятности.

Сны ничего не значат, осадил себя Харун, это всего лишь воспаленное отражение действительности. Ахинея суеверной деревенщины. Он же не настолько отравлен обычаями Мидьята, чтобы верить в фантазию, а не в факты.

Но и не психопат, чтобы рисковать здоровьем Ярен и их будущего ребенка.

— Поехали, — отрезал Харун, выруливая с улочки на широкую дорогу.

Очень заманчиво развернуться теперь домой, сбросив ответственность и хлопоты на старших Шадоглу. Но он уже выбрал этот тернистый путь, и ничто не заставит Харуна свернуть с него.

 

 

Они подъехали за пятнадцать минут до назначенного приема к врачу. В частные клиники очередь не выстраивалась. Их могли позволить себе только зажиточные семьи, поэтому с записью трудностей не было — в любой рабочий день со скидкой по страховке. Государственные больницы, в которых лечение дешевле и сопряжено со стоянием в очередях под кабинетом, Харун даже не рассматривал⁽⁴⁾. Лично он был из числа богачей Урфы и с роду такие не посещал.

По телефону их предупредили, что доктора Ярен месяц не будет, она в отпуске. Ее замещала новенькая сотрудница, но и той не оказалось на месте — она на срочной операции.

В сопровождении Харуна Ярен прошла в кабинет. Медсестра, задействовав весь круг своей компетенции, измерила ей давление и температуру, порасспрашивала о самочувствии и зафиксировала все в документах.

Прислонясь к подлокотнику кресла, Харун сидел напротив вялой жены и наблюдал за осмотром поверхностно. Он не знал, что делают в подобных случаях вовлеченные будущие отцы. Наверное, сдувают с жен пылинки, как сумасшедшие, и не упускают ни одной медицинской рекомендации, но все, чего желал Харун, — это дождаться врача и услышать, что со здоровем Ярен все в порядке. Его стала напрягать эта затянувшаяся бумажная волокита. И к тому же блядски горела рана, потому что он забыл выпить обезболивающее.

Когда у него о чем-то спросили, он не расслышал, и медсестра была вынуждена повторить вопрос. На какой-то хрен она, ободряюще улыбаясь, втянула Ярен в разговор о детях, а Харун ответил сжато и сухо, ну точно не как вовлеченные отцы. Вернее, не так, как хотелось Ярен, которая наградила его надменным молчаливым укором. Нет, между ними не искрилась родительская радость, не хлопали салюты. У женушки не получалось разделить с Харуном счастье от беременности. Его мысли о ребенке возникали вторично, как бы в результате заботы о Ярен и были нечто иным, как холодным соединением долга и чувства ответственности, а не собственно привязанностью к малышу.

В конце осмотра медсестра вызвалась заварить Ярен ромашковый чай, а Харун попросил ее принести обезбол. Она ушла, и в создавшейся тишине кабинета набрала силу злость жены:

— Ты мог бы и больше интересоваться нашим ребенком. Как будто одной мне это надо. Ты, между прочим, тоже родитель!

Харун уставился на Ярен с неприкрытой иронией, словно в ее картине мира это не он нес по отношению к ней материальные и все прочие обязательства.

— Что ты усмехаешься? — обиделась Ярен.

— Я тоже родитель? — растянув ухмылку, повторил он. — Какой трогательный рост осознанности, женушка. А уверена, что я не дурак, которым ты помыкаешь? Нет? Ну тогда сбавь тон и не указывай родителю.

Поджав бескровные губы, Ярен повесила сумочку на спинку кресла, и их очередная баталия приняла ожесточенный характер, как в первые дни ссоры.

— Я понимаю твой гнев, Харун. Но дай хоть немного продохнуть от него, я задыхаюсь уже! Я пытаюсь думать о хорошем. Аллах мой, столько дней прошло, и ты... Ты разве совсем не рад ребенку?

— Радоваться чему, интересно? Ты хотела использовать его в войне с кланами и отхватить особняк Асланбеев! Не похоже, что ты мечтала стать матерью. Тебя куда больше привлекала охота за богатствами.

— Я не о выгоде говорю, а о том, что у нас будет семья! — с отчаянием билась Ярен, глядя на Харуна прямо и уничтожающе. — Я хотела завести ребенка ради нас! Чтобы иметь свой дом в Мидьяте и поднять наш статус, Харун. Слушай, хватит подозревать меня. Мы можем хотя бы в больнице быть не врагами, а нормальной семьей?

— Притворяться счастливым? Нет, уволь, — отказался Харун.

Он поменял положение в кресле, сцепив в замок руки. У него уже мозг цепенел от режущей боли, и было бы замечательно, если бы медсестра поторопилась с чаем и таблетками.

— Конечно, — угнетенно произнесла Ярен, отвернувшись, — тебе было бы лучше, если бы ребенка не было.

Харун никак не отозвался на ее ворчание, тем более что она озвучила чистую правду. Без ребенка действительно было бы легче разобраться с браком и будущим Ярен.

— Скажи честно, Харун. А если бы я пошла на аборт, тебе тоже было бы безразлично? Неужели ты отпустил бы меня?

— Значит, я оказался бы прав на твой счет, не так ли? — сказал он нарочно спокойным тоном.

Блядь, как бы не так, он не уступит Ярен. Не находящая выход горечь толкала ее к бессмысленному спору, но Харун не давал растравленной тигрице напитаться своими эмоциями, будто кровью.

— Зачем мне отговаривать тебя от аборта? Нет, так нет. Я бы не стал насиловать тебя ребенком, которым ты не дорожишь.

— А так, получается, что я насилую тебя! — придралась она и растерла воспаленные глаза. — Браво! Что бы я ни решила, вина на мне...

— Что бы ты ни решила, Ярен, я исхожу из этого и делаю, что должен. Тебя, может, и распирает от материнского восторга, но я пока не знаю, что чувствую. Я очень зол на тебя. Дай для начала прийти в норму, — Харун снова задергался в кресле, приняв позу, при которой рану жгло не так сильно. Но после секундного облегчения боль в боку разрослась и стала отдавать во все тело.

Наконец-то. К ним вернулась медсестра с чаем и водой на подносе и привела врача, которая представилась госпожой Азрой и извинилась за задержку. С запыханным видом она прошествовала к столу, о чем-то суетливо, нахмурясь, раздумывая. И только Харун с женушкой настроились на осмотр, как госпожа доктор повергла их в шок:

— Госпожа Ярен Шадоглу, правильно? Вы записаны на аборт в конце месяца.

Повезло, что Харун успел запить таблетку, иначе она пошла бы не в то горло.

— Простите, что?

Не в состоянии возразить от сдавившего ее страха Ярен качала головой и беззвучно шевелила губами. Огонь борьбы покинул ее, опустошив, но зато, кажется, до краев наполнил Харуна. Все, что жена силилась сказать доктору, уже было у него на устах в более сдержанных формулировках:

— Моя жена на аборт не записывалась, вы что-то путаете. Проверьте в документах, ее фамилия — Бакырджиоглу.

Поймав на себе его тяжелый взгляд, Ярен прикрикнула:

— Нет! Никакого аборта нет! Это ошибка.

— Хорошо, не бойся, ладно? Разберемся сейчас.

Харуну было по меньшей мере странно, что они только что обсуждали аборт и их спор внезапно воплотился в явь, но он поверил Ярен. Очевидно, что это просто неудачное для нее совпадение. Злая и не остроумная насмешка судьбы над женой или же над Харуном, от которой леденела его кровь.

— Подождите минуту, — врач обратилась к бумагам и в замешательстве долго искала нужную. — У госпожи Биран наблюдаются две девушки из семьи Шадоглу. Она меня предупреждала, что госпоже Ярен Шадоглу назначен аборт по показаниям. У меня, к сожалению, не было времени изучить всю информацию...

— Две девушки? Так, может, вы имели в виду Рейян Шадоглу? — допустил Харун.

— Рейян? — впала в ступор госпожа Азра.

— Да! Я — Ярен Бакырджиоглу. Вы назвали меня по моей девичьей фамилии, Шадоглу. А другая пациентка — Рейян Шадоглу.

— Аллах! — прозрела все-таки врач.

Она уткнулась в медицинскую карту Ярен, которую озадаченная медсестра откопала в ворохе папок.

— Вы правы, да. Простите, Ярен-ханым, за это недоразумение. Я из-за аборта почему-то подумала, что на сегодняшнем приеме у меня госпожа Рейян Шадоглу, только зовут ее Ярен. У вас немного похожие имена. Я заработалась и перепутала. Простите еще раз!

С приема Харун и Ярен вышли в каком-то разбитом состоянии. Она сунула рецепт доктора в сумочку. В больнице придется задержаться. Вдобавок к строго-настрого запрещенным горячим ваннам госпожа Азра обновила врачебные рекомендации и направила жену на анализы.

Харун пропустил Ярен вперед по коридору и спросил, в порядке ли она, дойдет ли до процедурного кабинета.

— Да. Вроде бы да. А ты?

— Нормально. Трудно же им придется, — усмехнулся Харун, — когда к ним придут на учет твои младшие сестры. Если они в трех пальмах умудрились заблудиться, в лесу заплутают как пить дать.

Он уже не сердился. Почти. Как обычно, он находил над чем посмеяться, но, ощутив, что его смех был продиктован тревогой и как она велика, ужасно велика, он резко оборвал себя. Ярен разделила его шутку сквозь муку, которая прорезалась на лице ломкой, бледной улыбкой. С закинутой на плечо сумочкой жена, встряхнув волосами, обернулась к Харуну:

— Ты правда подумал, что я записалась на аборт?

— Была такая мысль.

И от одной этой темной мысли колючий комок, лежавший у него в груди, поднялся к горлу. Харун сглотнул его. Как бы он ни убеждал себя, что не в праве принуждать Ярен сохранить беременность, потерять частицу себя и жены ему было бы страшно не меньше нее.

— Я ни за что не убью ребенка, Харун.

— Потому что он спас тебя от развода, да?

— Потому что это мой ребенок, моя кровь и плоть! Как я могу убить его? В отличие от тебя, знаешь ли, я шла к нему обдуманно, — твердо сказала Ярен, вызванная им на откровенность. Здесь и сейчас. Пока она в смятении от произошедшего и говорит то, что у нее на сердце, без тени фальши. Пока Харун готов ей верить.

— Ты же в курсе, что обдуманностью не считается день размышлений? — однако в шутку усомнился он.

— А лето считается?

— Не может быть. Ты тогда не знала, что я из Асланбеев.

— Чему ты удивляешься? Ты занимался шпионажем и не строил планы на брак, а мне... Мне показалось, что мы могли бы стать настоящей семьей, — выговорила с хрипотцой Ярен. — С Асланбеями возник благоприятный момент для этого. Разве не так, вспомни?

Аллах, его бы удивило, если бы брак с ней был дорогой, которая, стоит лишь сделать шаг, сама стелится под ногами в верном направлении. Но это совершенно не так, и Харун промолчал, вновь, как в своем сне, очутившись на распутье. Он кивнул Ярен. И собрал все болезненные противоречивые чувства в стремление поверить ей и в этот раз. Только бы не напрасно, Иншаллах.

---

Примечания:

Сцена с выстрелом из 55 эпизода, правда, на турецком — неиссякаемый ключ вдохновения. Харун в мыслях постоянно обращается к ней: https://youtu.be/B8ETsQULksQ?si=qzFd1fL7rT0nzOK8

Эстетика: https://vk.com/wall-176298528_5953

---

1) Эфенди — вежливое обращение к мужчине в Турции.

Вернуться к тексту

2) Pireyi deve yapmak — не превращай блоху в верблюда. Турецкий аналог пословицы «Не делай из мухи слона».

Вернуться к тексту

3) "Заходите в мою летающую машину, Джозефина!" — популярная песня на музыку Фреда Фишера и слова Альфреда Брайана. Впервые опубликована в 1910 году. В фильме "Титаник" ее пел главный герой Джек.

Вернуться к тексту

4) В Турции действует система ОМС (SGK) для жителей страны. Государственный медицинский полис оформляется на всю семью и покрывает до 100% лечения в государственных больницах, до 80% — в частных, которые участвуют в системе ОМС, и пятую часть стоимости лекарственных препаратов по рецепту врача. Стоимость полиса в 2023 году для граждан — 1 400 лир в месяц на всю семью.

Вернуться к тексту

Также месяцами ранее…

Бери жену из ровни, ибо, если возьмешь из тех, кто знатнее тебя, приобретешь не родственников, а господ.

Клеобул

 

«Взмах крыла бабочки на одном конце земного шара может вызвать ураган на другом». Пожалуй, это изречение, как казалось Харуну, подошло бы Мустафе-аге, деду Ярен по матушке, лучше всего. С его звонка дом буквально растворился в хаосе и переживал гибель Помпеев. Влиятельный ага Мидьята пожелал увидеть нового члена Шадоглу, внучку Хюму, и известил о своем скором приезде. Чем поставил всю семью не просто перед фактом, но и раком.

— Джихан! Джихан, где же ты? — страдальческий зов мамочки Хандан огласил внутренний двор, оторвав Харуна и Ярен от задачника по английскому. Они отодвинули занавеси и выглянули в приоткрытое окно.

Образовалась обычная для Шадоглу сутолока — людей, мыслей, голоса и чувства домочадцев смешались в нестройный звон, из которого стало ясно, что Мустафа-ага нагрянет к ним дней через четыре-пять, как только уладит дела. Он лечил сердце у лучших стамбульских врачей, поэтому пропустил многое из событий, что развернулись в районе Мидьята. Мелике, застывшая у дверей столовой, где они занимались английским, уронила поднос. Армуды с чаем вдребезги разлетелись о каменный пол.

От шума женушка подскочила на диване, сдавив рукой грудь. Хотя сердце стоило бы искать ниже — оно сейчас у всех где-то на уровне пяток. Мустафа-ага приедет повидать младшую внучку, а заодно не сможет не заметить новоявленного мужа у старшей.

— Тьфу на тебя, Мелике! — перевела дух Ярен. — Живо убери все и проваливай на кухню!

Вытаращив на Харуна глаза, работница навалилась на дверной косяк и не смогла сдвинуться с места.

— Не хочу показаться пессимистом, моя ненаглядная, но что в перспективе означает приезд деда Мустафы? Ему же не сказали, что мы поженились.

Памятуя их свадьбу у вонючего хлева и угрозы госпожи Хандан пожаловаться отцу, Харун в целом и так смекал, что черная туча в виде Мустафы-аги — это веская причина бежать на другой конец света. Им с Насух-беем предстояло объясниться за обиды Ярен и почему ее брак держался втайне от второго деда. Насух-бей запрещал ей что-либо рассказывать Мустафе-аге, пообещав в противном случае выдать свату все ее злостные интриги. А мало какого деда обрадует, что его внучка не только опорочила имя семьи, но и не раз подводила родственников к смерти.

— Это значит, Харун-паша⁽¹⁾, — глумливо пропела Ярен, захлопнув перед ним учебную тетрадь, — что кончилась твоя власть надо мной!

Харун предвидел такой ответ и смолчал. Плохие дни остались позади. Впереди дни худшие.

В столовую, рассевшись по диванам, очень быстро набилась вся родня; запоздало вбежал Азат, который не успел сесть за руль, как сорвался назад по требованию папочки Джихана. У Хазар-бея и его супруги Зехры-ханым, коих поневоле занесло на домашний совет, Харун лицезрел одно постное выражение лица на двоих. Они уже смирились, что никому из них не избежать участия в предстоящей лжи. То, как набычился и побагровел Насух-бей, обнаруживало в нем намерение до последнего не сдаваться свату с позорной правдой.

Ярен взглядывала на деда из-за плеча Харуна, на котором по-хозяйски разместилась, и иногда Харун слышал ее тихие, подлые смешки. Ну теперь она им устроит… Она-то точно не останется в накладе, если до Мустафы-аги дойдет слушок о том, как издевались над его внучкой.

— Отец… — взял слово Джихан-бей и тут же обронил в тишину, как Мелике поднос. Красноречие, собранность и решимость покинули чат Шадоглу. Ярен пугала Харуна, что у деда Мустафы такой характер, что он революцию мог поднять мановением пальца и заседал где-то в правительстве, заводя полезные связи. Не врала, по-видимому.

На них надвигалась никак не туча, это они с размаху налетели на айсберг и терпели крушение. Злорадный Иблис, приняв облик Ярен, смеялся.

— Отец, — прочистил горло папочка Джихан. — Я… ты ведь понимаешь, что скрыть брак Ярен все равно не получится, когда-нибудь… Хандан, подожди.

— Отец! — обвинительно встряла мамочка Хандан, выпрямившись. — У моего отца проблемы с сердцем, он всегда на грани. Он только пролечился и нуждается в хороших новостях. Мы не можем сказать ему, что Ярен выдали замуж без его ведома и благословения. К тому же отец очень чтит традиции, и ленивый не упрекнул бы нас, что мы не сыграли свадьбу!

Насух-бей зыркнул на нее исподлобья, сведя кустистые брови, и покрутил в руках старые четки. Четки перебирал и папочка Джихан, и Азат, наследуя привычку, щелкал своими как заведенный. У Харуна этот звук неприятно отдавался в ушах.

— А что ты предлагаешь, Хандан? — спросил Джихан-бей, но та отвернулась, не имея альтернатив.

— Отец, брат, с вашего позволения… — деликатно вмешался Хазар-бей. — Я считаю, что нужно рассказать правду. Горькую, но, да пошлет Аллах Мустафе-аге долгих лет жизни, он узнает о рождении правнука или правнучки, и все и так вскроется. Правильнее признаться самим, чем Мустафа-ага услышит это от кого-нибудь, словно он нам чужой.

Озабоченный Насух-бей беззлобно покивал, но не сказать, что согласился. Харун не впервые подмечал, что он благоволил старшему сыну и реже срывал на нем зло.

— Вот что, — минуту погодя Насух-бей подал свой предсмертный хрип в пустыне безысходности, в которую их загнал. Свою ответственность Харун не умалял; он тоже топтал эти зыбучие пески, и ему за соучастие прилетит не меньше. — Мы не будем говорить правду. Никто из вас не скажет, ясно? Нам достаточно тех врагов, что мы имеем, не хватало еще разорвать дружеские отношение с моим сватом и подставить репутацию Шадоглу под его удар.

— Ты прав, отец, — ответил Джихан-бей, но по тону — возразил, — у нашей семьи полно опасных и сильных врагов. Фюсун Асланбей, к примеру. Она наверняка воспользуется случаем и расскажет Мустафе-аге о браке. Поэтому мы ничего не сможем скрыть. Даже если очень захотим, новость, которую мы с трудом удерживаем в стенах этого дома, просочится.

— И что, по-твоему, нужно делать, сын? — рыкнул в усы Насух-бей. — Фюсун будет настаивать разорвать брак, но Мустафа-ага этого не допустит.

Глаза папочки Джихана озарились режущим, металлическим светом, судя по которому у него в голове зажглась лампочка, что отвечала за идеи и творческий полет души. Это, увы, не сулило им ничего хорошего.

— Я того и добиваюсь, отец, — воодушевился папочка Джихан, — мы объясним Мустафе-аге, что провели свадьбу тайно, так как нам мешала Фюсун и угрожала жизни Ярен. Но поскольку он лежал в больнице, и речи не шло о том, чтобы его беспокоить. Таким образом мы столкнем Мустафу-агу с Фюсун, и он вынудит ее отказаться от мести.

Правильно, рассудил про себя Харун, закатайте всю семью в братский асфальт. Почтенный ага с немалой властью в руках и не без того издерганный каким-нибудь инфарктом, и его мать, представляющая психа на танке, которая уж никак не догадается раскрыть Мустафе-аге глаза на истину и обрушить эту скалу на ненавистное ей семейство. Асланбеи в курсе принудительного брака. Стоит им либо Ярен шепнуть деду, и Шадоглу обнаружат, что ходят по охренительно тонкому льду. Харун прикрыл глаза, растерев их, а Ярен прильнула, язвительно и как-то почти любовно хохотнув:

— Харун-паша, что это с тобой? Никак приуныл? Не волнуйся, я тебя в обиду не дам, Иншаллах. Буду милосердна.

Ну конечно, само милосердие, принесет ему в тюремную камеру фото сына или дочки. Или куда там Мустафа-ага его засунет, когда разделается со сватом и зятем? Но Харун без труда подавил в кусачей женушке огонек торжества — нагло стер расстояние между ними до горячего шепота и, вогнав Ярен в краску, обнажил хищную улыбку.

— Рано радуешься, любимая. Не сомневаюсь, что мы с твоим дедушкой Мустафой отлично поладим. Он будет счастлив узнать, что я, взяв тебя в жены, спас от незавидной участи, когда вся семья отреклась от тебя. Иначе что еще оставалось делать? Бросить девушку на улице без фамилии и средств?

— Ты — аспид, — сцедила Ярен. — Дедушка никогда не поведется на твое вранье. Он людей насквозь видит.

Негодование сделало ее милее, тронув Харуна ямочками на алых щеках, отчего он с снисхождением забыл ей эту грубость.

— Нет! Нет, отец не поверит! — вскрикнула мамочка Хандан в завязавшейся тем временем перепалке.

— Тогда какие варианты, душа моя? Мы зажаты между молотом и наковальней! — отчаялся Джихан-бей.

— Да, но, согласись, это не оправдывает нас, брат, — пристыдил его Хазар-бей, а глава дома, рявкнув на всю столовую, потребовал тишины, и близкие угомонились.

— Мне кажется, — присоединился к разговору Харун, сев ровнее, и семья повернулась к нему, — что, столкнув мою мать с Мустафой-агой, мы запрем себя в клетке с тигром и львицей. В этой ситуации мать сделает все, чтобы усложнить нашу жизнь, а новые враги и ей ни к чему. Боюсь, в вашем свате, Насух-бей, она обретет союзника.

Харун предложил бы сделать так, как советовал Хазар-бей, то есть честно сдаться на милость тирана, но его прервал глас вопиющего и бьющегося в последних конвульсиях:

— Мы поступим так, — с горячностью потряс кулаком старый бей. Четки его брякнули, просыпав глухую, деревянную дробь, как барабаны на казнях перед вынесением приговора. — У детей не было достойной свадьбы, верно? Значит, будет. Поступим по традициям. Устроим сватовство, обручение, роспись и сыграем свадьбу. И мы не дадим Фюсун расстроить наши планы — торжество будет обставлено так, как будто проводится впервые, а Мустафа-ага ни о чем не догадается. Он даже не пересечется с Асланбеями. Будет жить у нас, а не в отеле.

Столовая взорвалась от возражений по новой. Мысль отметить свадьбу под носом Асланбеев, которые могли без спроса на нее заявиться, звучала, как немыслимая попытка оправдаться. Как придумка душевнобольного или режиссера, затеявшего спектакль в жанре феерия⁽²⁾. Досадно, что согласием актеров он заручиться не удосужился.

— Как ты хорошо придумал, дед! Молодец! — ядовито улыбнулась Ярен. — Представим, что меня не выдавали замуж, мужа выселим, затем позовем назад, примем чинный вид, что нашего будущего ребенка нет в помине. А Харун приведет подставных сватов, ему же не впервые. Или попросим Фюсун быть сватьей? А Мирана и Рейян тоже пригласим?

— Довольно! Закрой рот! — бешенство вскипело в Насух-бее, обдав его усатую физиономию новой волной крови. Четки задребезжали, словно ускоряя приведение приговора в исполнение. — Я терплю тебя в своем доме лишь из-за того, что ты в положении и тебя простил твой муж! Попробуй рассорить меня с Мустафой и пожалеешь об этом. Будешь делать, как я прикажу, и изображать счастливую невесту!

Слово «прикажу» уж очень царапнуло нутро Харуна, и, к всеобщему изумлению, он вклинился в наступившую паузу:

— Насух-бей, у вас с моей матерью общие игрушки — человеческие судьбы. Так вот советую вам положить их на место, пока что-нибудь не разбили. Здесь вы можете приказывать всем, кто носит фамилию Шадоглу, но не мне с Ярен. Она вам не родня — вы сами так решили.

Домочадцы как воды в рот набрали, и от их молчания неспроста повеяло могильным холодом. Щеки старого бея надулись, как у злющего пса на привязи, глаза, в сети кровяных сосудов, расширились, и семья затаилась в ожидании, когда Насух-бей сорвется с цепи терпения. Это случилось почти моментально:

— А ты не учи меня, парень! Я пойду ко дну — ты пойдешь следом. Или, по-твоему, я и тебя насильно жениться заставил? Ты был со мной заодно! Без меня тебе не выкрутиться, будем действовать сообща. Знай свое место!

— В таком случае, — Харун переглянулся с такой же разозленной, как он, Ярен, и, в кои-то веки солидарные друг с другом, они поднялись, — чете Бакырджиоглу тут больше делать нечего. Мы переедем в отель. — Ярен демонстративно кивнула. — С Мустафой-агой я буду объясняться отдельно, а вы отдельно. Прошу нас извинить.

Напрасно Насух-бей полагал, что в его возможностях повлиять на Харуна. Мать тоже так думала, а потому не воспринимала его предупреждения, что иначе она потеряет в нем сына, всерьез. На его последнюю просьбу покончить с войной семей Фюсун Асланбей надменно промолчала и вышла за ворота дома. А Харун собрал вещи и покинул особняк Асланбеев. Он не имел привычки болтать впустую.

Перед тем как уйти из столовой, Харун поймал сокрушенный взгляд мамочки Хандан, которая придвинулась к Джихан-бею, требуя от него помешать склоке. Тот бросился на штурм во имя жены, ущемленной гордости и против всякого смысла:

— Отец, почему не сделать, как я предложил? Потому, что это моя идея? Хорошо, пусть это будет идея Хазара, он ее предложит, ему ты в жизни не отказывал! Брат, хоть ты не молчи.

 

 

Но шайтан все-таки подбил Харуна на авантюру Насух-бея, и полной неожиданностью оказалось то, что так захотела Ярен. Еще большим сюрпризом для него была причина — женушка решила, что раз дед лишил ее настоящей свадьбы с подарками, платьем, музыкой и всеми полагающимися обрядами, то пускай раскошеливается на фальшивой. Четкая, живая логика. Нет, правда, Харун оценил да и отбивался от ее доводов вяло и скорее чисто для вида. Ярен, в конце концов, молодая девушка и имела право на красивый праздник до того, как родится ребенок.

Насух-бей светился от восторга, как золотая монета из тех, что молодоженам дарят на свадьбу. Он будет спасен от гнева свата. Хлопоты легли на родителей и Харуна — ему предстояло сообразить что-то со сватами со своей стороны. Хазар-бей, как истинный миротворец, толкнул совет, что можно попытаться пойти на перемирие с Фюсун Асланбей и попросить ее, как мать, быть сватьей. Харун знал, что мать это не уймет. Ее ледяное сердце оскорбляло не то, что свадьба единственного сына прошла у сарая с овцами и без ее надзора, а сам факт брака. Безопаснее найти подставных сватов, чем беспокоить львиное логово Асланбеев⁽³⁾, где никто, невзирая на кровное родство, Харуну не близок.

Но сваты-то еще ладно. Харун подсуетился и нашел людей с актерским талантом, так что они с готовностью оживят старую легенду о богатой семье жениха из Урфы. Беды посыпались на них, как из рога изобилия, начиная со свадебного платья, подаренного Харуном еще на первую помолвку. Ярен в него не влезала — ни в плечах, ни в талии, которая, если детально не присматриваться и не знать о беременности, еще сохраняла былую стройность. Вдобавок, как будто этого было мало, на дни планируемой свадьбы обещали холод и небольшие дожди, а платье покупалось на теплую погоду. Нестрашно, утешила мамочка Хандан и позвала за портнихой. Страшно стало, в особенности Насух-бею, когда выяснилось, что у Ярен не снялось обручальное кольцо. Свое Харун без затруднений стянул, а вот женушку одолели какие-то странные отеки.

Харун рассматривал треклятое кольцо так и так — тянул, и золотой ободок врезался в намыленную кожу пальца. Ярен дергала руку, шипя от боли. Интернет предлагал способы разной степени паршивости, но они не работали. И под водой холодной держали, дабы спала припухлость, и мылили, и нитку на палец наматывали, и ничего. Папочка Джихан притащил к ним на кухню ящик с инструментами и стал перебирать их, размышляя, что могло помочь. Помочь им мог только врач — так писали в интернете.

— Может, руку вверх поднять и долго подержать? — спросила мамочка Хандан, заглянув на кухню, чтобы раздать Мелике и Шейде указания насчет ужина. — Ах, Аллах, зря мы послушались отца и затеяли эту свадьбу. Все силы как будто сплотились против нас! Ярен, когда я была беременна Азатом, меня тоже мучили отеки, правда, на более позднем сроке…

Не унывала одна Ярен, веселясь и заигрывая.

— Харун, а Харун, — привлекла она внимание Харуна. Вечерний свет люстр мягко переливался у нее в глазах, таящих смех. — Реши задачку: какого диаметра у тебя будет фингал, — она нарисовала в воздухе круг, — если дед Мустафа увидит у меня кольцо?

Харун вонзил в благоверную дьяволицу тот самый лютый взгляд, от которого в страхе она должна была улететь до Анкары. Но сработал он так же хреново, как рекомендации про кольцо.

— Дочь, ты сама захотела эту свадьбу, угомонись, — нетерпеливо попросил Джихан-бей, с лязгом отбросив в ящик кусачки для металла.

— Именно. Либо у меня будет роскошная свадьба, либо у вас неприятности. Не знаю, как вы справитесь, — Ярен состроила невинную рожицу, усмехнувшись еще шире. Как улыбка и сбывшиеся мечты преображали ее горделивое личико! Она излучала радость и, будто бы ребенок, зачерпнувший горсть листьев, несла в руках осколки звезд, которым загадывала желание.

Не стерпев, Харун решил прервать ее звездный час:

— Папа, вы вроде находили кусачки. Может, разрезать кольцо? Сдается мне, замужество тяготит Ярен, и она не готова стать любящей женой.

— Да, сынок, — подхватил шутку Джихан-бей и начал обшаривать ящик.

Похоже, испугавшись за драгоценность, Ярен попыталась высвободить руку, но Харун усилил хватку, настойчиво потянув на себя. Они, как подростки, боролись в тишине, пока Джихан-бей, склонившись над инструментами, искал подходящий, чтобы снять украшение. Снова взял кусачки и покрутил, нахмурив черные брови. Харун обхватил ладонь женушки второй рукой, сдавив крепче и медленно и вызывающе приблизив к своим губам. Ярен с силой пнула его по ноге. Думала отвлечь и вызвать у него заминку, но увы — Харун крепко держал ее руку. Ее спас папочка Джихан, который поднялся со своего места и одернул жилет.

— Не будем рисковать, Харун, а то повредим палец. Если завтра кольцо не снимется, обратимся к врачу.

— Конечно, папа.

— А если не снимут? — задира-женушка получала несравнимое удовольствие, надкусывая их выдержку.

— Тогда забинтуем. Скажешь деду, что врезала мне по ребру и сломала руку. Почти не соврешь, — отпустил ее Харун.

 

Перед сном снова и тщетно попытавшись снять кольцо при помощи мыла, Ярен, наконец, бросила эту затею и выключила воду. В ванной затих свет, больно бивший по глазам в темноте спальни, Ярен опустилась на свою половину кровати и зашуршала одеялом, укрываясь. Харун вдохнул травяной аромат ее духов, а она еще раз в задумчивости пригладила обручальный ободок. С вопросом повернулась к нему:

— Скажи, тебя очень напрягает эта ситуацией со свадьбой? Я все не пойму, почему ты согласился, Харун?

— Чтобы у тебя была фотография со свадебным платьем, милая. Мне тебя стало жалко. А ты?

— Мне стало жалко тебя, — хитро отразила Ярен и на секунду стихла. Воздух между ними жегся какими-то непонятными эмоциями, которые побудили Харуна подвинуться ближе. — Ты хотел бы, чтобы твоя мать была рядом?

— Свадьба ненастоящая, — напомнил он.

— Неважно. Хотел бы?

— Спрашиваешь, смогу ли я простить ей жестокость и позволить быть рядом? — подловил ее Харун. Ведь, простив мать, обнаружит в себе способность простить и неуживчивую женушку; Ярен искала определенность, но он дал расплывчатый ответ: — Смотря как бы она себя повела, пригласи я ее. Но терпимость не добродетель Асланбеев.

— А мне вот непонятно. Почему она Асланбей? Она не была расписана с твоим отцом?

Харун и сам бы хотел выяснить, чем мать не устроила фамилия его отца. Но не устраивала она ее потому, по всей видимости, что не звучала так же грозно и солидно, как у Асланбеев, и не внушала такой же восторженный трепет, подкрепленный влиянием и миллионным состоянием. Замуж мать выходила, но, кажется, окольными путями повлияла на суд, чтобы сохранить девичью фамилию после регистрации. Двойная фамилия ей тоже не подошла⁽⁴⁾. Как смотрел на этот бардак отец — он объяснял Харуну, что, конечно же, с пониманием. Но при своих деньгах и репутации владычица Асланбеев могла позволить себе и не спрашивать его мнение. Да и его дед Асланбей с дядей, кто воспрепятствовал бы ее своеволию, к моменту рождения Харуна не были в живых. Годы спустя брак родителей распался, а религиозный, никях, заключенный ими в обход официальной регистрации, в порыве сердца и чувств, существовал чисто символично до самой кончины отца.⁽⁵⁾

Выслушав, Ярен назвала мать Харуна роковой женщиной.

— Зачем спрашиваешь? Хочешь вернуть свою фамилию? — внутреннее напрягся Харун.

— Нет.

Ярен помедлила, а потом, взяв телефон, разблокировала его. Тусклый свет экрана выхватил из тьмы ее подбородок, накрыл призрачным сиянием пухлые губы и скулы.

— Просто интерес, надо же знать того, кто хочет меня убить. А еще я тут думала, какое имя подойдет фамилии Бакырджиоглу.

И она передала Харуну телефон, в котором были открыты заметки с мужскими и ниже женскими именами — некоторые подчеркнуты. Харун с улыбкой пролистнул список, который жена подготовила для их будущего малыша. Первым значился…

— Ахмет?

— Мне нравится, — заявила Ярен так, что попробуй отказаться. В подчеркнутых именах девочек первая стояла Ягмур. Ярен, Ягмур — логично.

— Мне тоже, — одобрил Харун, вернув погасший телефон. — Ладно, пора спать. Завтра я выезжаю, кошки вон, мышки в пляс, а послезавтра приезжает Мустафа-ага.

— Я вряд ли усну, — признанием прошептала Ярен и на немой вопрос ответила: — Руки с ногами ломит и спина отваливается. Мать вымотала меня примеркой платья.

Прокрутив в голове одну мысль, Харун попросил ее не бояться и довериться ему и, прежде чем жена поняла, что он собирался делать, притянул к себе. Провел рукой по спине, успокаивающе поглаживая и массируя через ткань шелковой пижамы. Дыхание Ярен участилось, обдав ему шею и грудь жаром, а мускулы натянулись, точно струны — те, что замерли в ее и его душе под влиянием этих пленительных секунд. Ладонь Харуна скользнула выше, по позвоночнику к лопаткам, и надавила, растирая забитые мышцы. Ярен уняла пробежавшее дрожью замешательство и сомкнула глаза. Это, конечно, не ослабит болезненные ощущения, но и пить обезболивающие лишний раз могло быть нежелательно. Словно каменное от напряжения, тело Ярен вскоре расслабилось; в полудреме она навалилась на Харуна, обняла его, случайно задев рану, и так и забылась глубоким сном.

---

Примечания:

Итак, я попробовала пояснить спорный момент в сериале о замужестве и фамилии Фюсун. Мне слабо верится, что, судя по канону, она могла родить вне брака, учитывая строгость мидьятских нравов и характер Фюсун, для которой честь и репутация не пустой звук. Вряд ли продуманная женщина вроде нее согласилась бы вступить в связь с мужчиной без юридических гарантий. В моей версии у нее был религиозный и официальный брак с отцом Харуна (о котором будет рассказано позже), он же первый и последний. А вот в выборе супруга, согласно канону, у Фюсун вполне могла быть полная свобода действий. Ее отец умер с горя из-за того, что брат женился на Азизе. Брат погиб до рождения Фырата (после его смерти Фюсун покинула отчий дом), а Фырат на одиннадцать лет старше Харуна. По моей хронологии Фюсун было где-то тридцать лет, когда она родила Харуна, и восемнадцать, когда ушла из дома, тут рассчитано: https://vk.com/wall-176298528_6625

Прекрасное 💖:

https://vk.com/video-128910523_456243097

https://youtu.be/HSKCLeKa24Q?si=19Rs3VNYAzd_qne2

---

1) Паша — господин или ваше сиятельство. Паша в современной Турции иногда используется в шутливом смысле для обращения к человеку, который проявляет жестокость или высокомерие.

Вернуться к тексту

2) Феерия — французский театральный жанр, отличительными признаками которого являются фантастические сюжеты и зрелищные визуальные эффекты.

Вернуться к тексту

3) Аслан — мужское имя, означающее "лев". Бей — "господин".

Вернуться к тексту

4) До настоящего момента (2023 год) женщина в Турции обязательно должна была брать фамилию мужа или двойную фамилию. У женщин была возможность через суд потребовать после свадьбы носить девичью фамилию, но для этого нужно представить веские доказательства: женщина — известный человек, у которой есть книги, статьи и научные труды, и она хотела бы, чтобы фамилия и дальше ассоциировалась с ее деятельностью; она медийная личность, и смена фамилии может нанести вред карьере; трудности со сменой документов.

Вернуться к тексту

5) Никях — религиозный брак, по аналогии как венчание для христиан. Не является официальным и не может быть произведен до официальной регистрации. Однако многие имамы в мечетях его проводят, хотя это официально запрещено без свидетельства о браке.

Вернуться к тексту

Примечания:

Продолжение "О дедушках и традициях".

Харун с вайбом Чацкого на протяжении всех драбблов: https://vk.com/mr.tigrenok?w=wall-176298528_5910

---

Также месяцами ранее...

Причина, по которой бабушки и дедушки с внуками так хорошо ладят, в том, что у них есть общий враг.

Сэм Левенсон

 

Обращение «бей» к Мустафе-аге считалось неприменимым и не дай Аллах уравнять его с Насух-беем, в котором он видел не равного себе свата, а подвластного. Солидный дед Ярен отдавал предпочтение приставке «ага», находя, что она, а не «бей» подчеркивала его значимость. Агой звали старшего в семье, а Мустафа-ага помимо того, что работал в правительстве, был старше Насух-бея.

Харун не вдавался в тонкости исторического контекста обращений, на который ссылался Мустафа-ага, приводя в пример чиновников и феодалов Османской империи — к тому же Харун не исключал, что ошибочно. Да и в современной Турции, по счастью, различие между «бей» и «ага» практически стерлось. При встрече Харун порадовал старика его любимым обращением и крепким рукопожатием и весь обратился в покорное смирение, когда его представили гостю. Спасибо и на том, что в придачу к «Мерхаба, Мустафа-ага. Как ваше здоровье? Очень рад. Знакомство с вами — огромная честь!» не обязали прикладывать правую руку к груди в знак уважения и подчинения. Харун сделал это сам, чем совершенно растопил тонкую корочку льда в проницательном взоре аги.

Держался Мустафа-ага степенно, не напыщенно, как паша, но в его редких, размеренных движениях сказывались порода и власть, которую Насух-бей, не умея иначе, навязывал бранью. Они и различались между собой примерно как худой и толстый, высокий и низкий, а в их случае — спокойный и несдержанный. В Мустафе-аге таилась именно та воля, которой хвастала Ярен. Но что-то подсказывало Харуну, что он устроит им не просто революцию, а новый монархический строй. Одним словом, в здании султан.

К Мустафе-аге поочередно подходили члены семьи, начиная с главы. Он здоровался так, словно оказывал им великое одолжение. Вот Джихан-бей с мальчишеской спешкой целовал и прикладывал ко лбу великодушно поданную руку. Мамочка Хандан кидалась в распахнутые объятия, будто бежавший от раздоров и склок под сень спасительного гаркада. Азат неуверенно мялся, склонив голову и бережно отпустив старческую ладонь. Что до Ярен, то она нарушила соблюдаемый протокол и вопреки ожиданиям Харуна бесцеремонно подлетела к деду, чмокнув его в курчавую бороду.

Любимой внучке султана позволялось больше.

Малышка Хюма привела его в полный восторг — теперь у султана целых две любимые внучки, а еще будущий молодой зять, которого ему старательно нахваливали папочка Джихан и мамочка Хандан. Рассказали, как он долго добивался Ярен, отбивая пороги Шадоглу, — конечно, не так, как Джихан-бей, что два года денно и нощно караулил любимую за стенами отчего дома, но неотступность и благородство Харуна впечатлили агу. Не забыли упомянуть и выкупленную им долю в семейном бизнесе, которая говорила о самых серьезных намерениях. Действительно, двадцать миллионов долларов, отошедших в бюджет компании, — куда уж серьезнее. В конце Мустафа-ага пожелал, чтобы малютке Хюме так же повезло с женихом, как Ярен, из чего Харун заключил, что пришелся ему по душе.

За обеденным столом Харун сидел между тещей и женой. А вот кому он не мог позавидовать, так это Насух-бею. Как само собой разумеющееся султан сместил его с привычного места во главе стола, тот сел напротив, но важности у него поубавилось. К обеду подали исключительно диетические блюда, полезные для сердца. Аллах знает, сколько продлится их злоключение с ложной свадьбой, но строгий режим питания явно обещал затянуться. Повезло, что Харун переехал в отель.

— Превосходный стол, Насух-бей! Хандан, передай мой комплимент вашему новому повару, здоровья его рукам. Благодарю, что позаботились о моем сердце, — похвалил Мустафа-ага.

Польщенная госпожа Хандан зарделась.

— Ну что ты, папа, это мелочи. Для нас нет ничего важнее твоего самочувствия. Угощайся, приятного аппетита. Ярен сама старалась, она у нас учится готовить.

— Правда, внучка? — улыбнулся Мустафа-ага.

— Да, дедушка! — ласково подтвердила женушка.

Она безнаказанно пользовалась покровительством деда Мустафы и отсутствием обручального кольца, которое слезло, когда спали отеки. Мельком глянула на Насух-бея, проверив, сильно он надулся от злости или еще дожать. И дожала виртуозно, наколов на вилку не запеченный баклажан, а последнюю нервную клетку вконец разбитого бея:

— Дедушка Насух сказал, что приличная жена должна уметь готовить турецкие блюда. Ты знаешь, я к готовке равнодушна, я пытаюсь, но у меня не получается… такое обилие рецептов и ингредиентов пугает, — Ярен театрально опустила глаза. — Но меня выручает Харун. Он учился в Америке и разбирается в разных кухнях. Он сказал, что любит готовить. Сказал, что в Италии вообще считается преступлением, если мужчина не готовит. Да, Харун?

С нарочитой радостью Харун кивнул.

Насух-бей завис, у него дрогнули набухшие, толстые веки. Он, судя по всему, силился представить себе, каково это, когда зажиточный землевладелец и бизнесмен опускается до обязанностей слуги и готовит, но не смог. На себя роль повара Харун брал всего несколько раз и за нехваткой времени ограничивался яичницей и простыми овощными салатами. Тому, кому он будет готовить что-то более изысканное, легче сразу выпить яд.

— Любимая, — шепнул Харун разбушевавшейся женушке, — будь скромнее в своих желаниях. Я, конечно, готов освоить многие фантастические вещи, но не забывай, что джинна из лампы я тебе не достану.

— Хорошо, что напомнил, — увлеклась игрой Ярен, и по елейному голосу, в котором сквозило лукавство, он понял, что она сейчас сама заткнет его в воображаемую волшебную лампу и вынудит выполнять любую свою прихоть. Султанша!

— Я очень рад, дети, что между вами царит согласие. Главное, что вы любите и поддерживаете друг друга. Я счастлив, если вы будете счастливы, — покровительственно сказал Мустафа-ага.

— Непременно, дедушка. Порой кажется, мы мыслим одинаково. Я мечтала научиться водить машину, и что ты думаешь, Харун спросил, не хочу ли я, если мы поженимся, чтобы он научил меня вождению! Харун обходителен и предваряет любое мое желание. Если вы с родителями разрешите, я с удовольствием научусь. Хочу стать самостоятельнее. Когда детей придется возить в школу, я же не доверю их водителю, верно? Моя душа будет разрываться.

Харун старательно давил улыбку, чтобы ничем не выдать свое недовольство, но в мыслях попрощался с машиной. Чему тут, собственно, удивляться, если с первой встречи он уяснил, что Ярен не сказочная Лейла, а злой рок с ангельским личиком⁽¹⁾.

Мустафа-ага, поразмыслив, согласился, а семейство вяло и угодливо поддержало идею женушки. Никого из них не обрадовал новый пункт в списке ее обязанностей, а более того — предельная открытость Мустафы-аги современным веяниям. Лично Харун, исходя из поднятой в особняке паники, ожидал кого-то консервативного до мозга костей, сварливого и донельзя педантичного.

— А сватовство уже было? — спросил Мустафа-ага и в мгновение ока из милостивого дедушки обратился в жесткого руководителя.

Папочка Джихан точно на ежа присел. В семейной иерархии у зятя незавидное положение, но с учтивостью нижних чинов он выдержал напор тестя:

— Нет, отец. Мы с отцом хотели дождаться вас из Стамбула и вместе все обсудить. Мы согласны на союз Ярен и Харуна, но последнее слово за вами.

— Хорошо, — получил он помилование. — Если внучка не против, то завтра, Иншаллах, проведем сватовство и помолвку. Не будем тянуть.

Доброе расположение Мустафы-аги обнадежило Харуна, что он сможет покончить с дурацким спектаклем и открыть правду о браке. Мустафа-ага, естественно, разозлится и устроит им показательную моральную казнь, но, главное, первое впечатление о Харуне у него положительное, а этого немало, чтобы завоевать его доверие. Пропади он пропадом, этот Насух-бей, сам пускай разбирается со сватом, как и следовало бы. А свадьбу они все равно сыграют, чтобы у Ярен было красивое торжество. Но так или иначе Харун решил не торопиться и понаблюдать за агой еще денек. И очень правильно сделал.

Со следующего дня благодушное настроение султана улетучилось, он вспомнил о том, что он султан, и гонял семейство и в хвост и в гриву, включая Харуна.

На сватовстве его подставная родня со всей возможной учтивостью отбивалась от придирчивых расспросов Мустафы-аги, отчего чуть не начала путаться в показаниях, но вроде пронесло. Затем Мустафу-агу не устроило, что сторона жениха привезла Ярен мало подарков, и обещанную помолвку он провел не тогда же, а отложил, кровопивец.

Папочка Джихан и Насух-бей мучились в догадках не меньше Харуна, но что рассердило агу, откуда на его прежде светлый ум обрушилось это затмение, объяснить никто не мог.

Сколько Харун бывал в доме невесты, столько же носил золотые украшения, на которые уже более благосклонно соглашался султан. Благосклонно, но не дружелюбно. Пошив свадебного платья тоже оплатил Харун — это входило в обязательства жениха вместе с оплатой покупок в магазинах, в которые повели невесту.

Однако самая песня началась со сдачей анализов — и тут Харун отдал должное изобретательности аги. Наверно, смекнув, что в жадности и непочтительности Харуна не уличишь и золото невесте он носит исправно, Мустафа-ага подступил к известной лишь ему проблеме с медицинской точки зрения.

— Мустафа-ага, я принес справку из больницы.

Подойдя к столу на террасе, Харун вручил султану папку с результатами анализа крови и флюорографии. Никаких болезней и препятствий для брака нет, он полностью здоров, в меру упитан и, поймав ободряющую улыбку Ярен, стал, наверное, счастливее.

Султан раскрыл папку, пошарил в карманах своего светлого пиджака и, выудив очки, надел.

— Хорошо, — наконец, сказал он, ознакомившись с документами, — но здесь не все анализы.

— Как же? Все положенные по закону⁽²⁾, — защитился Харун.

— А в моей семье, — пристально посмотрел ага поверх строгих, прямоугольных очков, — положены еще генетический тест на... как ее… на спинальную атрофию…

Харун инстинктивно распрямил спину. Это что еще за дерьмо?

— … на инфекционные заболевания и заключение о психическом здоровье. Мне нужны эти справки⁽³⁾.

— Прямо сейчас?

— Зачем сейчас пороть горячку и бежать, — убрав очки в карман, Мустафа-ага закрыл папку с томлением делового чиновника, который перетрудился над одной бумажкой. — Позавтракаем, и побежишь. Присаживайся, Харун, сейчас подадут на стол.

Угрюмый Харун опустился, даже не представляя, сколько времени уйдет на эти ненужные тесты. Всевышний знает, зачем выдуманные. Подавляемый внутренний ропот ширился, разбиваясь о грудь, словно шторм. Очень быстро он превратился в обеспокоенность, что дополнительные обследования Мустафа-ага заставит пройти и Ярен, а примерно все, начиная с этого момента, могло пойти под откос и разоблачить их сговор. Откуда знать, что завтра султану не взбредет отправить внучку в женскую консультацию из самых искренних намерений убедиться в ее безупречном здоровье. А его щедро вознаградят будущим правнуком, лгуном-зятем и расколом с Шадоглу. Достанет ли ему тогда любви не измываться хотя бы над беременной Ярен так, как над другими? И все же правильнее будет во всем признаться, взвесил эти рассуждения Харун, но выбрать более подходящий час — когда Мустафу-агу осенит умиротворение.

А султан-с-подвохом, будто и не замечая резкой перемены в Харуне и приглушенного хихиканья Ярен, рассуждал:

— Ночь хны проведем в среду, свадьбу — в четверг. И я сказал Насуху, что настаиваю на никяхе. После регистрации… Харун, что ты такой задумчивый? Чем-то недоволен?

Жизнью, блядь, чуть не вырвалось у Харуна. Просто не верилось, что пару месяцев назад он собирался развестись, а вместо этого еще и религиозный брак. Но его губ коснулась тень улыбки, и, как показалось Харуну, он усыпил бдительность аги:

— Вы правы, Мустафа-ага. Мне нравится ваш основательный подход. Я, право, не думал, что вы отнесетесь к свадьбе настолько серьезно.

— Отец, ваш чай. Кофе, насколько знаю, вам не рекомендован, — к столу с кислой миной пристроился Джихан-бей, поставил перед агой армуд, а для себя чашку кофе и стакан воды. Нижние чины, заступив на место прислуги, выслуживались перед повелителем как могли.

С этим досадным выводом Харун поприветствовал взмыленного тестя, и в одночасье его посетило несбыточное желание от души огреть Мустафу-агу папкой с анализами.

Позднее, когда домочадцы разбрелись по комнатам и он покидал особняк, его окликнула Ярен. Устроившаяся на диване террасы, женушка отложила на сидение книгу и облокотилась на каменную ограду. Из наушника-капли, что висел у нее на проводе, струился бойкий припев Olmazsan Olmaz⁽⁴⁾, а другой, вставленный в ухо, заслоняли пшеничные пряди волос.

Харун задержался и приблизился — присмотрелся к раскрытым страницам романа и бегло прочел знакомый абзац, который бросился ему в глаза: «На другой, на третий день опять, и целая неделя промелькнула незаметно. Обломов протестовал, жаловался, спорил, но был увлекаем и сопутствовал другу своему всюду». Та самая русская классика, что посерела от пыли на полке Насух-бея, а Харун поспорил с Ярен, что она ни за что ее не осилит⁽⁵⁾. Но раз уж Обломов в кои-то веки поднялся, сбросив с себя одеяло праздности, то женушка решила доказать, что и ей ничего не стоит дойти до финала книги.

— Свободен, Харун?

— Благодаря твоему деду, милая, занят, — показал он на ненавистную папку. — Он всегда так свирепствует или специально для меня образцовый угнетатель?

— Я говорила, у него железный характер. Отец два года добивался маму. Дед знать его не желал, — гордо сообщила Ярен.

— Ну, в твоем положении ждать два года не получится, — произнес с ухмылкой Харун. — Ты что-то хотела, — напомнил он ей. — Но — если это опять «отвези меня на другой конец города и перешарь весь рынок в поисках яблок, которые по-особенному вкусно пахнут», я больше в это не впишусь.

Женушка деловито закинула ногу на ногу, поправив красивую укладку.

— Нет, я просто наслаждаюсь постановкой романа «Красавчик допрыгался». Хотела посмотреть на твое радостное лицо.

— Твой будущий роман? Красавчик? Я растроган! А да, кстати, — выудил из памяти Харун, перед тем как уехать в больницу, — когда отметим свадьбу, будешь учиться водить машину.

Выдернув второй наушник из уха, Ярен пораженно застыла, а смятение пошатнуло и опрокинуло в ней язвительность.

— Ты псих? Я так пожелала, чтобы деда Насуха позлить, никто всерьез не согласился бы на это.

— Бойся своих желаний!

— Харун, ты прикалываешься? — она подошла к нему, толкаемая волной замешательства и гнева. — Учти, если это очередная твоя шутка, я придушу тебя, так и останешься в моих руках!

— Да куда я из твоих рук денусь? — пожал он плечами, забавляясь тем, как она сердилась и хотела учиться вождению, и не верила, что над ней в эту минуту не глумились. Горючая смесь, в которую он нарочно обронил несколько шипящих искр. — Сначала нас сочетали свидетельством о браке, теперь никях. Ты послушай, Шадоглу почти всех Асланбеев расхватали — для полноценной картины не хватает свадьбы Азата с... Генюль. Наши семьи не только на земле неразрывно связаны, но и на бумаге и на небесах.

— А ты против нашего союза? — нахмурилась Ярен, скрестив руки.

— Я, женушка, против разве что этого… генетического спинального… да чтоб его, — Харун выписал новые анализы, чтобы ничего не перепутать. Он уточнит, возможно ли избавиться от этой мороки в кратчайший срок и без лишних проволочек. — Дед у тебя с придумкой, однако.

— Прекрасно, значит, ты найдешь с ним общий язык. Два придумщика отлично поладят, Иншаллах! Займите друг друга и дайте остальным спокойно жить. А если малыш с придумкой родится, я и его в вашу компанию через год-другой пристрою. Даром что девочка, вам веселее будет. Аллах, Аллах, — затем пробурчала она, но так, беззлобно, лишь выпуская пар. — Пойдем, провожу тебя.

Уже на лестнице, в нижнем дворе, их застигли голоса, что доносились с кухни — Харун, сам не зная почему, прижался к стене, а Ярен пристроилась сбоку, от корней волос до кончиков пальцев захваченная острым любопытством. За полуприкрытой дверью раздавалась твердая, едва ли не жесткая речь Мустафы-аги, на которую без особого успеха протестовала мамочка Хандан:

— И не спорь со мной, Хандан, за двадцать лет ничего не переменилось. Я вмешиваться в ваши дела не буду — живите с Джиханом как знаете. Но такое недоразумение, как он, еще поискать надо. Насух назвал Азата в честь своего отца, я это понимаю, старший Азат как-никак дед Джихана. Но назвать Хюму в честь этой коварной и бессовестной женщины! Айше Хюма! Как это понимать? Азизе или Айше, или кто там эта змея, ты говоришь, вам столько бед причинила, а Насух ее превозносит. Он вас ни во что не ставит!

Ярен прыснула в ладонь, как видно, всецело разделяя мнение Мустафы-аги насчет недоразумения-отца. Харун ткнул ее слегка в бок и жестом попросил не шуметь.

— Как будто мы сами рады, отец. Джихан с этого имени плюется. Но порядки в этом доме уж не нами заведены, — пожаловалась госпожа Хандан.

— Это потому, что Джихан как был, так и остался безропотным олухом. Да, дочка, просчитался я, вверяя тебя ему.

— Харун-паша, нехорошо уши греть.

Шутливый укор женушки Харун отпарировал таким же заговорщицким шепотом:

— Кому нехорошо, тот пусть не подслушивает. Они идут. Куда, ноги свернешь! — схватил он Ярен, когда она прыгнула на первые ступеньки, чем грозила выдать их топотом ботинок. — А, Мустафа-ага, мама… Я уезжаю. До встречи!

Харун вышел им навстречу как ни в чем ни бывало. Выслушал обходительные напутствия мамочки Хандан, а напоследок угодил под прицельный взгляд уважаемого аги, в котором нашел себя в чине — вот удача! — явно выше заурядного недоразумения. Рыжим плутом из рода четырехногих братьев, не меньше.

Что ж, с этим султаном они пощекочут друг другу нервишки.

---

Примечания:

Почтенный Мустафа-ага, каким он был представлен в первой серии Ветреного: https://hercai-atv.fandom.com/wiki/Mustafa

Эстетика: https://vk.com/wall-176298528_5925

Перевод песни Olmazsan Olmaz https://ru.lyrtran.com/Olmazsan-Olmaz-td-409990

---

1) Авторская параллель с цитатой фигуристки А. Трусовой «Я не Джульетта, а злой рок». Лейла — героиня поэмы "Лейли и Маджнун". Это трагедия вечной любви, схожая с трагедией "Ромео и Джульетта". Тема Лейла-Меджнун перешла из арабского языка в персидский, турецкий и индийский языки через повествовательную поэму, сочиненную персидским поэтом Низами Гянджеви.

Вернуться к тексту

2) В Турции перед браком обязателен анализ крови. Он определяет: группу крови, наличие (отсутствие) гепатита В, С, наличие (отсутствие) сифилиса, наличие (отсутствие) СПИДа, наличие (отсутствие) генов талассемии. И флюорография.

Вернуться к тексту

3) Мустафа-ага накидал в отчет о здоровье дополнительные анализы из другого найденного автором списка.

Вернуться к тексту

4) Турецкая песня Olmazsan Olmaz исполнителя Güliz Ayla.

Вернуться к тексту

5) У турок свои литературные предпочтения. Они с удовольствием читают своих писателей, интересуются современными зарубежными авторами и русской классикой. К примеру, Достоевский, Толстой, Чехов — писатели, которых знает каждый образованный, приличный турецкий гражданин.

Вернуться к тексту

Примечания:

И вновь больше драмы и, из разряда тз — хз, небольшой авторский хэд о юности Харуна, о которой в каноне ничего.

Когда я планирую один драббл, нужно умножать на четыре))) Но тема свадьбы потянула за собой другие неразрешенные конфликты и вопросы, как в частности о дедах и матерях, причастных к важному событию всем сердцем.

---

Также месяцами ранее…

 

И скорпион не сделает того, что иной сделает своему родичу.

Турецкая пословица

 

Описать в двух словах, как они дотянули до помолвки, не представлялось возможным. Поговорить с Мустафой-агой о браке не удалось: за один вечер Харун угодил в немилость султана, хотя даже не находился в особняке. Это нечистой силой по нему прошелся Миран, которого из сплетен дочери Мустафа-ага знал как Асланбея и непримиримого противника Шадоглу. Далеко не все семейство смирилось с тем, что Миран — такая же неотъемлемая его часть, как Азат.

А дело было в следующем. В беседе со сватом Мустафа-ага высказал нелестное замечание об Асланбеях и Миране. У Насух-бея навет на обретенного внука вызвал резкое возражение, и затеялся спор. Как у них вышло разойтись с миром и сберечь нейтралитет — это небывалое чудо, рожденное из молитв родни. При этом Мустафа-ага веско добавил, что Миран — сын, а, стало быть, дело исключительно Хазар-бея, сказал, что не потерпит «этого Асланбеея» рядом со своими внуками и сосредоточился на них.

С этого самого спора Мустафа-ага смотрел на Харуна косо и недоверчиво, будто ему глаза застилала алая пелена, и он видел перед собой буйного Мирана. Ну или разоблачительную надпись на лбу Харуна: «Вам врут. Он тоже Асланбей». Когда же султан узнал, что свадебное платье Ярен сшили до помолвки, им с Насух-беем пришлось еще хуже.

— Ради Аллаха, как это понимать? — ровный голос Мустафы-аги выражал проникающую в кости сталь; он разделывал сконфуженного зятя без ножа. Насух-бей ретировался под предлогом рабочего звонка и пропал. — Еще не было обручения, мы не назначили дату свадьбы, не определились с местом, а вы подсуетились. Управились без меня. И фотографии небось сделали?

Чтобы не искушать судьбу, Харун соврал, что они с Ярен пока не фотографировались для фальшивого свидетельства о браке. Настоящее хранилось у него в отеле. Все подготовили и обдумали заранее, но никому и в голову не могло прийти, что Мустафа-ага вдруг пойдет на попятную и придерется к мелочам.

— Мне не нравится, Джихан, — авторитетно произнес султан, получив от Харуна папку с недостающими анализами, — что я таким образом узнаю о том, что творится у меня за спиной. То у вас новые родственники объявляются и шастают как к себе домой, то вы со свадьбой мчитесь впопыхах, а, между прочим, я только приехал. Ох…

Тут Мустафа-ага схватился за сердце, которое, как верил Харун, у него все же имелось и было до невозможности ущемлено пренебрежением близких. Папочка Джихан, встревожившись, побежал за водой и лекарством и попросил Харуна присмотреть за стариком.

Харун сел рядом с Мустафой-агой, придумывая, чем отвлечь его от неприятных мыслей. Если из-за свадебного платья и Мирана он так взъярился, то от жестокой правды о браке его и вовсе удар хватит. Видимо, ничего не поделать — придется, нацепив невозмутимость горца, отыгрывать партию до конца.

— А ты, Харун, полагаю, не знаешься с Асланбеями? Хватит и того, что у вас с ними общий бизнес.

— Нет, ага, — с притворной улыбкой заверил Харун, — с этими людьми я поддерживаю исключительно деловой контакт.

 

 

С этими людьми, надо признаться, Харун не мог наладить контакт. Последнее время он безрезультатно пытался связаться с матерью. Ее бесконечная ненависть к Азизе пришлась им сейчас на руку: по крайней мере, от Ярен мать пока отстала, и хорошо, если упустила приезд Мустафы-аги. И все же Харун привык держать ситуацию под контролем. Всего минута разговора с матерью, и он по голосу определит, в каком она настроении и чего от нее ожидать. А иногда понимал по звуку шагов и изменениям в скупой мимике — ценный навык, выработанный с детства.

Помолвка, нишан, прошла, к счастью, без происшествий. Их обручальные кольца вновь соединяла алая лента, которую разрезал Мустафа-ага. Он захватил инициативу, хотя это полагалось делать старшему в семье жениха. В прошлый раз под себя подмял эту традицию Насух-бей.

Лучшие праздничные наряды у присутствующих, те же клятвы пожениться и вышколенный этикет, который требовал поцеловать и поднести ко лбу руки старших. Та же ложь, но теперь — одна на все семейство. Она обещала связать Харуна и Ярен крепче шелкового лоскута, привязанного к его кольцу.

А дальше его «семья» навесила на Ярен такой золотой фонд, что ей хватило бы этих богатств на безбедную старость.

— Дед разорит тебя на украшениях, — прошептала на ухо женушка, выкроив минуту.

— Считай это щедрым вложением в твою учебу, любимая, — обезоружил ее Харун. — Мне для образования ничего не жалко.

На радость Мустафы-аги, сразу обсудили место и дату церемонии, и, наконец, их самоубийственная авантюра сдвинулась с мертвой точки, достигнув хаммама и ночи хны.

Само собой, после случая с горячей ванной банный вторник попадал под запрет врача, но это ничуть не расстроило женушку. Она приняла душ в номере Харуна и полдня провела у него, то нанося косметические маски, то листая книгу, то заказывая по телефону еду. Обсудили Обломова и Ольгу, пообедали и договорились, что в начале вечера Харун отвезет Ярен к Шадоглу. Пока он работал за ноутбуком лежа на кровати, она вздремнула, подтянув под живот подушку и замотавшись одеялом. Ярен постоянно клонило в сон. Но, пожалуй, с усталостью его прелестная хитрожопа смирилась куда легче, даже с удовольствием, нежели с рассеянностью, тошнотой и другими явлениями беременности. Можно было с чистой совестью не учиться.

Ночь хны⁽¹⁾ он провел в отеле, снова попробовав дозвониться до матери. Это исконно женское развлечение и порядком тоскливое. Что-что, а подставная мать Харуна и без его присмотра принесет серебряный поднос с хной и зажженными свечами, уложит в ладони невесты по золотой монетке и горсти хны, а затем распишет ею руки избранницы, как самая счастливая женщина в браке, передающая свой опыт через замысловатую вязь. На самом деле как самая умелая и творческая женщина на этом обряде, но не суть. Заодно наслушается заунывных, душещипательных песен и вдоволь наестся сладостей с орехами и фруктами. Госпожа Хандан сказала, что проследит за порядком и болтливых соседей приглашать не будет. Сегодняшняя ночь не праздник, а пыль, пущенная в глаза Мустафе-аге. На девичник из трех-четырех, если считать Мелике, женщин он не нагрянет. Он увидит с террасы внучку в нарядном красном биндалли⁽²⁾, услышит в зале музыку и, убедившись, что все чинно-благородно, ляжет спать.

В сороковой раз Харун сбросил непринятый вызов и завалился на кровать, не раздевшись. Мать упорствовала. В детстве наказывать его молчанием было ее излюбленным занятием. В десять это причиняло боль и отравляло неясным страхом, что забирался под кожу какой-то зябкой дрожью. «Знай границы». «Не вмешивайся». «Сиди в безопасности». «Я занята, обсудим позже». «А сам не понимаешь, в чем твоя вина? Думай». Отец просил не обижаться на мать и не принимать на себя вину за ее плохое настроение, как он мягко выражался о той бесстыдной манипуляции, что она разыгрывала.

В бунтарские пятнадцать, со знаменем максимализма, о лучшей, молчаливой, матери не приходилось мечтать. Гордая Фюсун-ханым хлопала дверью, не добившись повиновения, и Харун прикрывал — аккуратно, шум госпожа Асланбеев не жаловала — свою, предоставленный сам себе и любимым увлечениям. С отцом они уже не жили, а ближайшей заветной мечтой Харуна стало перебраться в Стамбул и поступить в Высшую бизнес-школу Сабанчи⁽³⁾. Для начала. Детский побег, вспышка беспомощности, которая отсрочила и забетонировала конфликт с матерью, но не исчерпала. Вычерпывать грязь разногласий из отношений с ней так или иначе пришлось в Мидьяте, своими силами.

В тридцать молчанка каменной львицы начала слегка задалбливать. Харун опять набрал ее номер, и опять она не ответила. Ему даже стало жалко Азизе, на которую мать направила свой гнев. Интуиция твердила, что мать вскорости преподнесет ему сюрприз, который взорвет мнимое затишье, будто горную породу. «Набранный вами номер не отвечает, дождитесь, когда он вырвет жертвенное сердце врага и перезвонит, если соизволит».

Стабильно. Харун забил звонить и направился в душ.

Среди ночи, как сигнал тревоги, зазвучал звонок. Харун нашарил заряжавшийся телефон, яркий свет которого невыносимо полоснул по глазам, и охрипшим спросонья голосом ответил женушке:

— Жизнь моя, ты так прониклась традициями, что решила разбудить меня в ночь хны⁽⁴⁾? Ты не забыла, что свадьба понарошку?

Ему сумбурно отвечал ледяной от ужаса голос не то Ярен, не то госпожи Хандан. Где-то в области солнечного сплетения засел, как скребущаяся мышь, страх, и Харун моментально проснулся. Вскочил, зажег светильник, выругавшись, и, отцепив зарядное с телефоном, начал одеваться. В дорожной сумке сразу отыскалась нужная папка с документами, а ключи лежали в кармане куртки.

Харун остановил машину недалеко от ворот особняка Шадоглу. Черное небо посылало в него моросящий, почти неощутимый мерзкий дождь. В сиянии фар мокрая дорога отливала глянцевым блеском, и Харун едва не навернулся на скользком камне, когда выбрался из салона. Открылись внешние двери, и первой вылезла на улицу госпожа Хандан. Она вела под руку Ярен, а та согнулась пополам, держась за живот. Харун обнял ее за талию и усадил в машину, а в спину врезалась отчаянная мольба мамочки Хандан: «Джихан, прикрой нас… Скажи отцу… скажи, что нам нужно было с утра уехать в магазин!»

— Мама, что случилось? — в нетерпении спрашивал Харун уже за рулем.

Выехав на трассу, он прибавил газу. Между тем бросил на жену горящий, беспокойный взгляд — Ярен прислонилась к дверце и свернулась на сидении в комок, побледнев от боли. В зеркале заднего вида отражалась, поджимая губы, мамочка Хандан.

— Ярен разбудила нас, сказала, что болит живот, с вечера не проходит. Я решила сразу ехать в больницу, потому что, если Ярен не станет легче, может что-нибудь случится с ребенком. Джихана попросила отвлечь отца, пока мы не вернемся… Ах, Аллах, что делать, сынок, сегодня же свадьба… Только бы ничего серьезного, Иншаллах!

Отравленная еда? Но кем? Перекупленной свахой? Не может быть, он тщательно проверил, не связаны ли нанятые им люди с Фюсун Асланбей. Харун перебирал в голове возможные и даже немыслимые варианты того, как мать могла добраться до Ярен. Он в первую очередь подумал на нее. Хотя такое безрассудство, когда ее подозревали в отравлении Рейян, на мать не похоже.

В больничном отделении они с госпожой Хандан расположились на стульях в коридоре. Пока дежурный врач проводила УЗИ и осмотр Ярен, Харун утопал в вязком, удушливом чувстве тошноты, которое вселяли светло-бежевые стены и развешанные на них информационные стенды. А еще неизвестность — та, что подстерегала их, как убийца, внутри врачебного кабинета. Мертвая тишина в этом крыле здания ввинчивалась в голову, заставляя поверить, что ты оглох, поэтому Харун испытал изрядное облегчение, когда мамочка Хандан заговорила с ним:

— Если Ярен оставят, надо доехать до дома за ее вещами...

Она скомкала в руках серое пальто дочери и ребром ладони вытерла подступившие слезы. Харун был признателен ей за то, что она больше пеклась о состоянии Ярен, а не о злости Мустафы-аги. Не до него сейчас. Некогда восстанавливать руины семейной чести, а, если Ярен положат на лечение, им в конце концов придется признать свою ошибку и покончить с ребяческими прятками Насух-бея. Хоть неважная, но мать, госпожа Хандан понимала это не хуже Харуна.

— Мама, — в горле высохла вся влага, и Харун сделал усилие, подчинив себе голос, — еще рано что-то говорить о Ярен. Не растравливайте себя.

— Конечно, конечно, — шмыгнула мамочка Хандан, промокнув глаза рукавом. — Только… Случись что с Ярен… Я хочу сказать, если она потеряет ребенка, тебя больше не будет принуждать ее положение, вы разведетесь. Я знаю, ты ничем нам не обязан. Ты наверняка уедешь, а ей не избежать расправы за позор. Брошенная жена не лучше убитой, — мучительно просипела теща, и Харун вдруг ощутил, как несуществующая иголка ковырнула раненый бок. Откровение настигло его, будто пуля отвергнутой, отчаянно бежавшей жены, которую он сам же вез на расправу деда. — Отец Насух и мой — оба крутого нрава, для них нет ничего важнее славы рода. Мне не спасти дочь...

Госпожу Хандан, прямо как мать Харуна, порабощала вредная привычка решать за других. Безусловно, она права: в своем страхе за детей и в том, что Шадоглу не вправе что-либо требовать от него помимо того, что он уже сделал. Харун не отпускал руку утопающей в пороках, но нет, он по-прежнему твердо держался решения вычеркнуть женушку из своей жизни, подай она веский повод. Доучить, убедиться, что она нашла хорошую работу, уладить дела с кланом Шадоглу и Мустафой-агой, чтобы они не вмешивались в судьбу Ярен со своими порядками, и разойтись. Но добиваться развода в случае выкидыша, кинуться в бегство, когда с Ярен стрясется беда, если называть вещи своими именами — за подобное совесть взыщет с Харуна, куда бы он ни пошел.

— Мама, что бы ни было, я постараюсь помочь Ярен. Кажется, Насух-бей меня тоже недолюбливает, поэтому мне нечего терять. Но не будем загадывать, сначала дождемся заключения врача, — тихо, под гнетущим влиянием больничных стен, ответил он.

— Ты правда поможешь? Машаллах, Харун, спасибо тебе! Ты единственный, кто может защитить нашу дочку от унижения. Мы с Джиханом бессильны повлиять на отца.

— Ярен взяла с собой телефон? Если поедем, надо быть с ней на связи.

Она стала проверять карманы пальто — своего и Ярен, потом вспомнила, что оставила ее телефон в машине. Харун поспешил за ним. У выхода из больницы он пропустил каталку с мужчиной и обогнул скорую. Осмотрелся — парковка почти пустовала, а материнские прихвостни в черных костюмах, если в этом все же замешана она, за ними не следили. На заднем сидении покоился мобильный Ярен. Подобрав его, Харун разблокировал экран, проверив заряд батареи. Еще полно, но свое зарядное он на всякий случай прихватил. И вдруг его взгляд зацепился за иконку непринятого вызова в верхней строке экрана. Какое-то смутное опасение прикоснулось к душе, и Харун открыл журнал звонков.

Пропущенный от Фюсун Асланбей. Потом, минуты через две, принятый от нее же прямо перед ночью хны.

Сжав телефон Ярен, Харун замахнулся со злости, но быстро взял себя в руки. Нажал на контакты, нашел мать и кинул в блок. Верно. Подставиться на отравлении еще одной неугодной Шадоглу было бы глупо. Зато названивать и мучить, изматывать, запугивать, преследовать перед тем, как нанести подлый удар — вот охота, привлекающая настоящего хищника. Видит Аллах, в Харуне хватало терпения, но не когда дело касалось матери, посягавшей на чужие границы и жизнь.

Когда Харун добрался до госпожи Хандан, осмотр у врача закончился. Ярен разместили в палате и устранили боль. Угрозы выкидыша не было, но до утра ее понаблюдают в стационаре и возьмут анализы, после чего станет ясно, какая дальнейшая тактика лечения.

Всю дорогу до дома и обратно мамочка Хандан, заняв переднее пассажирское кресло, бурчала на врачей, на нескончаемые беды и сглаз на дочери, на Мустафу-агу, который выпотрошит из них признание и словит разрыв сердца. Врагу не пожелаешь выбирать между благополучием больного отца и жизнью будущего внука, однако для Харуна выбор будет очевиден. Мамочка Хандан и доктору, отзывчивой женщине средних лет, высказала что думает, пока та в сороковой раз не повторила, что с Ярен и малышом все хорошо. Она перенервничала и нуждалась в отдыхе. Ну конечно, ведь с ней общалась Фюсун Асланбей, а на угрозы и гадости мать не поскупится.

Первые солнечные лучи, скользнув по спинам холмов, застали их в пути. Дождик прекратился, и уже совершенно ярко рассвело в ту минуту, когда Харун припарковал автомобиль у больницы. Его воротило от этого здания, в котором они стали частыми посетителями.

В палату к женушке он вошел с небольшой сумкой, в которой лежали наскоро собранные госпожой Хандан вещи, и с роскошным букетом белых роз и нежно-розовых лилий. При виде последнего Ярен удивленно вскинула брови и брякнулась на кровать, отдающую легким духом лекарств и дезинфицирующих средств.

— Салам, госпожа невеста! — лучезарно улыбаясь, он вручил ей цветы. Хотел ободрить, чтобы она забыла о сегодняшних страданиях и звонке его матери.

— Ого… — неуверенно выдавила Ярен, восхищенно рассматривая подарок. — Что на тебя нашло, Харун?

— Ты, наверное, в пространстве-времени потерялась, милая. Извещаю: ты лежишь в больнице, вечером у нас должна была быть свадьба, а это уже две причины порадовать тебя цветами. Как ты себя чувствуешь?

Большие лисьи глаза Ярен обласкали Харуна мягким светом. Чувство того, что он растворялся в этом свете каждой клеткой тела, ими всеми сразу, нарастало, охватывая все существо. Его подманивало к женушке этой нежной страстью и подмывало обжечь круглую щеку поцелуем.

— Спасибо! А меня отпускают домой. Врач выписала рецепт, — Ярен нехотя показала бумажку.

— А я так понимаю, мой курс с цветочного меняется на аптечный. Уколы, витамины… Сочувствую вам, ханым.

— Мама с тобой приехала?

— В коридоре звонит твоему отцу. Они сочиняют новую сказку для деда, почему тебя нет. Так что, когда приедем, изобрази, будто отравилась сладостями и тебя всю ночь выворачивало наизнанку. Да, вот! Вот так, как сейчас, не меняй это выражение лица, оно отлично передает сегодняшние впечатления, — повеселел Харун, подавив зевок. Из-за безумных разъездов между больницей и домом страшно хотелось спать, и, позволь он себе хоть немного расслабиться, как тяжелый сон тут же прострелит висок.

Негодующая Ярен пригрозила ему пальцем, как непослушному мальчишке, и надулась, явив грозный оскал тигрицы:

— Харун, тебе тридцать лет, а ты все шутки шутишь! Я не знаю, как проживу с твоими шутками еще столько же. Клянусь, если через несколько лет на вопрос, как я выгляжу, я услышу вместо комплимента анекдот… — женушка взглянула на него многозначительно.

— То ты меня не догонишь. Но я учту, милая, что одним букетом и золотом не отделаюсь, — докончил он за нее, стушевав пыл Ярен. — Надо же как-то разбавлять твою хандру.

— Мы точно будем, как кошка с собакой. Ни дня спокойствия, — вздохнула она и прижала к себе букет.

О да, без сомнений. Харун вообще, оглядываясь на прошлое, диву давался. Прожив пару лет в Америке, объездив Турцию и весь европейский свет, ну почти весь, он возвратился в родной дремучий Мардин, чтобы именно здесь, с Ярен Шадоглу, кастрюля нашла свою крышку⁽⁵⁾. Как бы они с ней ни препирались, а Харун начинал в это верить. Он — спичка, брошенная рукой Аллаха в ее тьму с керосином. Полыхнуло знатно.

— Дочка, — без стука в палату вошла мамочка Хандан, — как ты, готова? Дед Мустафа переживает за тебя, звонил сейчас. Сказал перенести свадьбу.

— Лучше на следующий четверг⁽⁶⁾, — согласился Харун, всколыхнув в мамочке Хандан воодушевление. — Ярен нужен покой. Но я считаю, что мы больше не можем скрывать свою ошибку. Мы попробовали и усугубили положение. Пора сдаваться.

— Ну нет! — решительно отсекла Ярен. — Все в порядке, Харун, я хорошо себя чувствую. Не хочу ни ждать, ни терпеть нотации деда. До вечера можно вздремнуть пару часов. Мама, скажи, что свадьба не отменяется. Иначе через неделю я не влезу уже в это платье, и никакой чудо-Штольц не сподвигнет меня на примерку нового.

---

Примечания:

Эстетика к ЯрХару: https://vk.com/wall-176298528_5935

Как Харун сбегал от авторитарной жесткой матери на учебу ? https://vt.tiktok.com/ZSFGf5UDn/

---

1) Ночь хны — древняя турецкая традиция, по которой в ночь перед свадьбой невеста прощается со своим домом и готовится начать взрослую жизнь в доме жениха.

Вернуться к тексту

2) Традиционное платье невесты в Турции на ночь хны.

Вернуться к тексту

3) Частный университет Sabanci University в Стамбуле был основан в 1994 году. Впервые перед студентами университет свои двери распахнул в 1999 году, и осенью того же года состоялась первая академическая сессия. Выпускники Sabanci University имеют возможности продолжить обучение в ведущих университетах мира таких как Браун, Кембридж, Карнеги-Меллон, Корнелл, Гамбург, Гарвард, Джонс Хопкинс, Лондонская школа экономики, Массачусетский технологический институт, Мичиган, Стэнфорд и Йель. Качественные учебные заведения в США и Европе предлагают выпускникам возможность продолжить высшее образование по программам магистратуры.

Вернуться к тексту

4) Обряд в ночь хны, характерный, например, для района Эскишехир: невеста будит жениха.

Вернуться к тексту

5) По смыслу: "Два сапога пара". Так говорят, когда два человека, встретившиеся случайно, идеально подходят друг другу.

Мардин — провинция, в которую входит Мидьят.

Вернуться к тексту

6) Большая часть свадеб в Турции играется в четверг.

Вернуться к тексту

Также месяцами ранее…

Не волнуйся, что нарушится порядок и перевернется жизнь верх дном. Откуда ты знаешь, что «дно» жизни не будет лучше, чем «верх»?

Шамс ад-Дин Тебризи

 

Над отелем Midyat Royal густели сумерки, наползавшие с восточных гор и равнин — располагался он далеко от шумного центра города и в семи с половиной километрах от старого Мидьята, на окраине, которую обдавал глухой рокот людского и транспортного прибоя.

Шадоглу неспроста выбрали этот отель. До него пятнадцать минут езды, но свадьба, проведенная здесь, не будет привлекать жадное внимание соседей и Асланбеев. Лишь родня Ярен и так называемая семья Харуна. И коллеги Мустафы-аги и Насух-бея. К облегчению многих, проблемы с сердцем и изматывающее лечение в Стамбуле так подкосили честолюбие Мустафы-аги, что он не жаловался на малое количество гостей. Хотя их число на богатых свадьбах могло достигать и сотен, и тысяч. Хотелось верить, что снисхождение султана к добру и он успокоился с того момента, как Ярен предстала перед Харуном в свадебном платье в особняке Шадоглу.

К невесте Харуна впустили не сразу, а только после того, как малышка Гюль, в праздничном платьице, выцаганила у него нехилый откуп и, вдоволь навеселившись, разрешила забрать кузину. Гюль не выдавала их Мустафе-аге, она и вовсе воспринимала театр Насух-бея, как шпионскую игру. Накрапывал нудный дождь, с раскатом где-то вдалеке подвывал гром. Ярен с семьей ждала в гостиной зале, Шейда держал над Гюль зонтик, а та поднялась во дворе на топчан и протянула ладошку, попросив выкуп.

— Этого мало, жених! Чтобы добиться моей сестры, нужно потрудиться, — хитро подмигнула малышка, приняв от Харуна пачку купюр. Голубоглазая затейница со светлыми волосами — очаровательная копия Ярен.

— Жадность — грех, маленькая госпожа.

Придержав зонт локтем, Харун вручил вторую пачку, такую же толстую, которой тоже оказалось недостаточно.

— Если не докажешь, что достоин, останешься грустный и без жены, а оно тебе надо? — Гюль зажгла дружный смех у родни Харуна, Шейды и своих родителей, стоявших у порога в залу. Хазар-бей неловко покачал головой, но нельзя было не признать, что веселые события в особняке Шадоглу — такая редкость, что его дочь хваталась за любую безобидную шалость.

— Не поспоришь.

С усмешкой Харун снова потянулся к бумажнику и пожалел, что забыл учесть традицию с выкупом и запастись деньгами. А они некстати заканчивались. Был жених-миллиардер, а стал миллионером.

— Больше нет? — воскликнула Гюль.

— Как это нет? — из зала показалась Ярен, нарочито строгая, с горделиво вздернутым подбородком, и облокотилась о дверной косяк, выразительно поведя бровью. — Жених не подготовился! — поцокала она языком. — Хорошо, тогда поступим так. Отгадаешь загадку, Харун, и сможешь войти.

— Девочка, ты что творишь! — шикнула мамочка Хандан и подала женушке знак глазами, мол, перестань, на нас смотрит дед Мустафа, это неприлично, не по правилам спектакля.

— Мама, это вопрос принципа, я торгуюсь, — просияла Ярен, видимо, желая отыграться за каждую козу в том проклятом сарае и деревенскую каргу, которая держала ее взаперти и глумилась над ней. — Пусть наш остроумный жених не только богатствами сорит, а проявит смекалку! Вот тебе загадка, Харун: на базаре не купишь, в платок не уложишь, слаще его ничего не бывает⁽¹⁾.

— Сон, — пришел к нему ответ спустя минуту раздумья.

— Верно!

— Ну спасибо, заботливая невеста! Я весь день стараюсь о нем не думать, — хищно сузил глаза Харун, и при напоминании утренняя сонливость, подавляемая всеми мерами, тотчас навалилась ему на веки.

— На здоровье, — с наслаждением произнесла Ярен и скрылась в глубине помещения, куда проследовал и Харун со своими родственниками. Зонты отдали прислуге.

Напрасно Ярен с матерью переживали, что в платье будет заметна беременность, тем более для деда Мустафы, который видел внучку единожды в год, если не реже. Пальто, напоминавшее марокканский кафтан, из светло-бежевого атласа и с завышенной талией, решило все их проблемы разом. В нем женушка казалась выше, стройнее, не шла, а изящно плыла, как… султанша. Невзирая на то, что замялась, ссутулившись, когда их взгляды с Харуном встретились, а потом дернула уголком губ. На руках Ярен, точно продолжая узор рукавов, проступили насыщенные рисунки хны.

Насух-бей все это время нервно косился на свата, покручивая в пальцах четки, а Мустафа-ага цвел от гордости, пока Ярен принимала пожелания счастья от Джихан-бея и позволяла повязать на себя ярко-красный широкий пояс. Он, как правило, символизировал невинность невесты, но сейчас — скорее плодородие⁽²⁾. Харун напряг мускулы лица, чтобы его невольная улыбка не перетекла в ироничную. Но она не перетекла, поскольку Мустафа-ага неожиданно потеснил зятя, развязал пояс и затянул на талии Ярен, ворчливо проговорив:

— Джихан, ну можно же как-то красивее завязать и не так высоко. Под самое горло затянул бы еще. Она же невеста, а не лошадь, на которую ты недоуздок надеваешь. Ну вот, совсем другое дело. Красавица, Машаллах! — нараспев изрек султан и поднес ей букет невесты.

Красавица протяжно выдохнула и инстинктивно поднесла ладонь к животу, который туго стянул пояс. Харун скрипнул зубами — бесцеремонность Мустафы-аги просто поражала. Поникнув, папочка Джихан согласился с тестем, лишь бы только нравоучения прекратились, и обиженно мотнул головой, когда его утешил подошедший старший брат.

По дороге к машинам Ярен то и дело дергала пояс, стремясь его ослабить, а мамочка Хандан трепетно расправляла ей фату. Воздушную ткань подхватывало колючим, осенним ветром, отчего на ней искрились звезды жемчуга и капли мелкого дождя. У ворот их процессию провожали Хазар-бей с супругой. Светские условности соблюдены, но совместно с Мустафой-агой и по его же настоянию было решено, что присутствие отца Мирана и Рейян на свадьбе будет неуместно.

 

 

В ресторане отеля ждал приглашенный регистратор — Харун нашел его по красной шелковой мантии, а еще заметил, как тот немного нервничал, здороваясь с Мустафой-агой и его коллегами из мэрии⁽³⁾. Как-никак пособничество в ненастоящей церемонии не добавляло отваги авантюристу, что выдавал себя за регистратора. К Харуну и Ярен подходили гости — каких-то он видел в офисе отеля Шадоглу и Асланбеев, знал по именам, с сановитыми коллегами Мустафы-аги встречался впервые. При этом не раз и даже не два Харуна посещала странная мысль о том, что эти люди, знакомые с Насух-беем и, как бюрократы, первые в сплетнях, до сих пор не разнюхали о замужестве его внучки и не раздули из этого скандал. Впрочем, широкую огласку тогда получали вооруженные стычки с Азизе, перетягивая на себя внимание горожан.

Наконец, гости расселись за столами, и регистратор пригласил Харуна и Ярен к длинному, отстоящему отдельно столу, украшенному цветами. Его окутывала такая пышная, ниспадающая на пол, как водопад, скатерть, что она могла сравниться с платьем и фатой Ярен. Придерживаясь за Харуна, чтобы не споткнуться, женушка села на высокий стул. Другой, слева от нее, занял он. Ярен поправила волосы, посмеялась замечанию Харуна о Насух-бее, который вот-вот вскипит от нетерпения, и отложила букет к свечам в бокалах. А праздничные свечи, в стаканах, бокалах, плавающие в воде с лепестками, были повсюду — на гостевых столах и у подножия их стола. Переплетенные лозами гирлянд, они горели в уютном полумраке, созданном при помощи приглушенного света. Насух-бей расщедрился на аренде и украшении ресторана.

К ним за стол пришли свидетели — мать Харуна стала свидетельницей Ярен, а Насух-бей, как в прошлую роспись, его свидетелем. Что-то модно, что-то вышло из моды, а что-то непреходяще. Торжественную речь, в которую они с женой не вникали, казалось, вместе, а просто с улыбками переглядывались, взял регистратор. Красивыми формулировками заслушиваются те, кто не знает, что за ними стоит огромный труд, масса испытаний и та доля сомнения, что подхлестывала Харуна даже в эту минуту: правильно ли он все делает, чтобы отстоять и сберечь свое? От матери, надвигающихся гроз и допущенных до дня выстрела ошибок. Нарушился порядок, и жизнь перевернулась верх дном. Своей ложью Ярен нанесла удар, от которого их будущее пошло зияющей трещиной. А может, это была глухая стена иллюзий, за которой они не различали ни будущего, ни друг друга? Похоже, что так и есть. Разговор с госпожой Хандан в больнице разбил еще одну опасную иллюзию, сразив Харуна осознанием: а он, перед тем как нанести ответный удар, подвергнув Ярен беспощадному суду деда, рассчитал силу? С полной ответственностью Харун мог признать, что нет, не рассчитал, а ведь ответственность, которую возложил на него список ее обязательств, призывала его быть примером здравомыслия.

— Ваше имя, ханым? — наконец-то, регистратор обратился к Ярен, поднеся микрофон. Как полагалось, она назвала свое имя, затем имена отца и матери. Несколько раз ее с Харуном озаряли вспышки фотокамер. — Ваше имя, бей? — спросил регистратор.

Зал огласил ответ на первый вопрос:

— Харун Бакырджиоглу.

— Имя вашего отца?

— Эрхан Бакырджиоглу, — раздалось с проскользнувшей гордостью. В память об отце.

— Имя вашей матери?

— Фатьма Бакырджиоглу⁽⁴⁾.

Такое же, Харун не стал ничего менять. Его подставные родители не так часто тяготились общением с Мустафой-агой, как он, а ему сподручнее использовать имена, к которым он привык.

— Ярен Шадоглу, является ли ваше желание вступить в брак с Харуном Бакырджиоглу искренним и без чьего-либо принуждения?

— Да! — взволнованно сказала женушка, схватившись за край столешницы. На ее щеках вспыхнули пятна румянца.

— Харун Бакырджиоглу, является ли ваше желание вступить в брак с Ярен Шадоглу искренним и без чьего-либо принуждения?

— Да, — сказал Харун и это уверенное «да» почувствовал высеченным на сердце, как нестираемую надпись, дошедшую через века на обломке храма.

Регистратор так же спросил имена и согласие свидетелей и тогда в актовой книге, которая лежала на столе, предложил расписаться сначала Ярен, после Харуну. В конце он заверил подписями их фальшивое свидетельство о браке и закончил официальную часть теплым поздравлением. Со дня помолвки было странно ощущать обручальное кольцо на правой руке, как нечто чужеродное, поэтому, когда оно переместилось на левую руку, сегодняшний вечер для Харуна обрел долгожданные цельность и полноту.

В первые секунды под хлопки гостей, трель зурны и ритмичный стук давула Ярен, подхватив подол юбки, решила наступить Харуну на ногу. Он предвидел, что она захочет это сделать, и вовремя отстранился⁽⁵⁾. Затем в знак примирения привлек хитрюгу к себе и с жаром поцеловал в лоб⁽⁶⁾.

Народные турецкие танцы Харун видел — традиции своей родины он знал прекрасно, хоть и не все соблюдал — но безукоризненно исполнить народный мардинский рейхани вряд ли смог бы, не тренировался. Вместо этого у него родилась мысль получше. Официанты подавали к столам закуски, горячее и безалкогольные напитки, а между тем гости образовали полукруг в предвкушении танца молодоженов. Ярен развязала красный пояс и сбросила пальто, оставшись в платье с такой же завышенной талией и скоплением жемчужных звезд на рукавах и лифе. Она встала в центре ресторана и приосанилась, а к ней из толпы вышел не Харун — немного скованный всеобщим вниманием, но сияющий от радости папочка Джихан. Он посмотрел на дочь так, словно впервые при виде нее его пронзило какое-то прекрасное, светлое чувство, обхватил ладонями круглое лицо, заботливо огладив, и принял танцевальную стойку.

Мустафа-ага в замешательстве нахмурился и перевел на Харуна взгляд нью-йоркского Атланта, которому расплющило спину земным шаром⁽⁷⁾. Еще бы, как это жених с невестой дерзнули пригласить на танец его недоразумение-зятя. Харун лишь пожал плечами и отделался от султана располагающей усмешкой. А будет знать, как унижать в Джихан-бее отцовское достоинство и повязывать девичий пояс на свой лад. Тем временем Ярен плавно и легко закружила по мраморному полу, широко раскинув руки и подхватив ритм давула, отчего Мустафе-аге не представилась возможность вмешаться.

Посреди торжества им предстояло выдержать еще одну традицию — подарки от гостей, деньги и украшения, которым мамочка Хандан, стоя позади Ярен, тщательно вела счет и запоминала, кто и что дарит. Чтобы отвечать не менее ценным подарком, если придется. Но, как только большинство гостей вновь пустилось в танец и вернулось к угощениям, Харун с женой весь этот солидный банк из купюр, монет и золотых изделий грубой работы, навешанных на них, с огромным удовольствием передал госпоже Хандан.

— Хочу развеяться, выйдем на веранду? Дождь, говорят, закончился, — предложила Ярен, дождавшись, когда отойдет мамочка Хандан, и Харун кивнул, подставив руку, под которую она взяла его.

Но не тут-то было. Возникнув перед ними, их задержал султан. Он нес в руках подарочный красный футляр, и прежде хмурый из-за Джихан-бея он, очевидно, смягчился. Но у Харуна все равно защемило в груди. Мгновением позже сердце и вовсе сжало льдом.

— Ну что, внучка, — искоса посматривая на Харуна, произнес Мустафа-ага, — ты довольна свадьбой? Хорошенько ж мы заставили попотеть деда Насуха: вон, до сих пор, наказанный страхом, в себя никак не придет.

Харун оглянулся к гостевым столам, где Насух-бей дрожащей рукой вытащил из кармана салфетку и промокнул толстую мокрую шею.

— Дай Аллах, дедушка, он не скоро забудет этот день, — Ярен игриво повисла на плече Харуна.

— Как я не скоро забуду про вашу роспись у сарая, — строго подметил султан и опять повернулся к Харуну. — А что ты дар речи потерял, юноша? Закрой рот, а то некультурно. Думаешь, я ничего не знал и слепо верил вашим выдумкам о сватовстве и помолвке? Ярен после ужина мне обо всем рассказала. Я хотел вас в тот же день за решетку бросить, да она за тебя вступилась. Сказала, что ты заслуживаешь второй шанс и даже неплохой парень, когда не ведешь себя, как кретин.

— Мустафа-ага… — обмер Харун.

— Не нужно оправдываться, — вскинул султан ладонь, — мужчину это не красит. То, что ты нарушил закон, принудив девушку к браку, это факт. То, что ты запугивал Ярен, это тоже не в плюс тебе. А то, что она выстрелила в тебя, считай заслуженным наказанием. Хотя вы друг друга стоите. Мы с внучкой устроили вам проверку на прочность. Правда, я думал, что ты все-таки сознаешься и попросишь прощения, а ты пошел до конца. Но, если учитывать, что ты с самого начала ввязался в это притворство ради жены, твое упрямство достойно похвалы.

— Но если вы все знали, ага, почему сразу не сказали нам?

— А это для того, Харун, чтобы последствия твоего преступления прочнее отложились в тебе. Не только вы с Насухом умеете обманывать людей, будьте готовы к тому, что всегда найдется тот, кто окажется хитрее вас. Но да я обсужу это со сватом чуть позже, когда он придет в себя. А страх вам — лучший судья. К тебе это также относится, внучка. Больше не играй с оружием.

Женушка послушно кивнула, изобразив скорбную мордашку. А знал ли Мустафа-ага о ребенке, неизвестно, но по его интонации Харун предположил, что Ярен призналась деду не во всем — судя по всему, она решила умолчать о беременности, когда тот пообещал обречь Харуна и Насух-бея на унылое и долгое прозябание в местной Бастилии. И это стоило исправить как можно скорее: их тайна все равно разглашена, будет глупо прикрываться полуправдой.

— Мустафа-ага, — сделал попытку Харун, однако султан прервал его тем же жестом руки.

— Итак, — где-то с минуту размышлял Мустафа-ага, покручивая в руках футляр, но, когда он так испытующе хранил молчание, хотелось уже услышать его вердикт. — Я убедился, что ты и правда неплохой человек, Харун, порядочный, можешь постоять за себя и за других. Ты этим выгодно отличаешься от Джихана, — подчеркнул он, дав понять, что танец невесты с отцом не забыт. — И, несмотря на то, что Фюсун-ханым — твоя мать, я рад, что тебе претит ее жестокость. Я тоже предпочитаю поддерживать с людьми мир, если они согласны. Поэтому, внучка, скажи, ты прощаешь Харуна?

С победной улыбкой Ярен повернулась к Харуну и выдержала долгую, томительную паузу, в течение которой обдумывала заданный вопрос, взвешивая на чутких женских весах свои желания, все за и против. Харун напряг все душевные силы, чтобы вытерпеть эту маленькую, коварную, подлую, изощренную месть, позволившую этой ненасытной тигрице безнаказанно лизнуть его кровь. Честное слово, у него в голове бурлила горячая волна крови, пока чаша весов не склонилась к заветному:

— Да! Прощаю.

— Прекрасно, Машаллах. Тогда, внучка, возьми, — султан положил ей в ладони тот самый красный футляр, что насторожил Харуна, потому как свой подарок, золотую монету, Мустафа-ага им уже отдал. Причем он был, конечно же, первым из гостей, опередив Насух-бея.

В футляре оказалась еще одна монета. Целое золото⁽⁸⁾. Прежде чем Харуна осенила догадка, кому оно могло предназначаться, Ярен все поняла и опасливо попятилась назад, давая Харуну заслонить себя плечом и соображая над тем, как выпутаться из неловкого положения.

— Дедушка... Я могу все объяснить, — от стыда у нее дрогнули губы.

— Это для правнука. Пусть родится здоровым и счастливым, Иншаллах! — Мустафа-ага накрыл ее руки, державшие футляр с монетой, своими, и в эту минуту они увидели пожилого человека, в душе которого поселился рай в награду за тяжелую битву с произволом.

Ярен бросилась деду на шею, расцеловав бородатую щеку.

— Я не такой тиран, как Насух. У меня в мыслях не было третировать вас из-за ребенка. Мне непоседа Гюль рассказала по секрету, когда Ярен отвезли в больницу, — пояснил он Харуну. — Внучка, вверяю вас Аллаху и друг другу. Да не оставит Он вас без своей милости, — ласково напутствовал Мустафа-ага. — Да, Харун, насчет своей матери не волнуйся. Я помогу. Я завтра уеду, а ты свяжись со мной на следующей неделе. Вместе подумаем, что можно сделать.

— Благодарю, ага, — дружески пожал ему руку Харун.

— Видел бы ты себя со стороны, Харун-паша! — проводив Мустафу-агу до стола, залилась хохотом Ярен. — Мне кажется, ты от страха решил прикинуться трупом и прирос к полу!

Гости их не слышали, так как они, накинув свои пальто, выбрались на веранду, подернутую рябью луж. Двери отсекли от них грохот музыки и шума праздника, и они позволили влажному воздуху из тонкого хрусталя, звеня, обнять себя. Пришлось, правда, задержаться в зале, чтобы, выбрав фон со свечами и гирляндами, сфотографироваться с семьей. На одной, на самой ценной для Ярен фотографии, которую она попросила, она держала под руки Харуна и деда Мустафу, ростом доставая им до голов. Так и запечатлели их троих — султана, султаншу и пашу, и только семья знала, что их на этом снимке уже четверо.

Терпение Харуна металось в агонии, но попытки реанимировать его искусственным дыханием с треском провалились. Изловив Ярен за локоть, он понизил голос до мягких раскатов и не удержался от ухмылки:

— Ты — ученица дьявола, госпожа невеста. Стало быть, пока я корчил из себя жениха, ты подхихикивала выдумкам деда.

— Да, я лучшая твоя ученица, — не растерялась она и, выскользнув из хватки, как отдавила ему ногу! Харун кинулся к негоднице, а звезды на небосклоне с любопытством выглянули из-за облаков, вслушиваясь в ее ликующий смех: — Yes! I’m queen of kings!⁽⁹⁾

— Аккуратней, королева Марго⁽¹⁰⁾, скользко!

— А ты держи меня. Не отпускай, — сказала Ярен, и ее пальцы сжались у него на плечах, она чуть склонила голову. Харун замер, совсем потеряв себя в ее глазах, ставших темно-синими, как ночное небо. — Хорошо?

— Я давал повод сомневаться в себе?

— О Аллах! Если я начну перечислять… — возвела она очи, так как Харун устанет слушать, сколько раз, еще в первую помолвку, он размывал почву у нее под ногами, создавая образ саркастичного маньяка. И чем больше было сопротивление Ярен, тем занятнее становилось давить, вселять в ее сердце ужас и пресекать ее уловки.

Задор и блеск улыбки сменились в Харуне теплотой, он порывисто притянул женушку к себе, уточнив:

— После выстрела.

Ярен покачала головой, затаив дыхание вместе со словами. Которые она так и не озвучила, а, обняв его за шею — точнее чисто по-султански обвила руками, утверждая свое господство — прислонилась щекой к его губам. Харун поначалу растерялся, когда она так сделала — когда сделала так искренне и откровенно для той, чье сердце было подобно переменчивому океану. Подумал, как холодна ее кожа и что, наверное, она устало прикрыла глаза. Что ее чрезвычайно утомили события прошедших дней, гром и испепеляющие молнии Мустафы-аги и Насух-бея и преследования его матери. Харун сжал Ярен в объятиях.

— Дедушка спросил, какое имя мы выбрали правнуку, — сказала жена, не выпуская его. — А нам сорок лет дай, и мы не определимся, они все очень красивые.

— Пусть он не рассчитывает сам дать малышу имя. Ему придется занять конец очереди, первые мы, — предупредил Харун, зная, что султан способен и не на такое. Не то будет, как с Хюмой, которую назвали не ее родители, а Насух-бей и Азат, только бы наладить с ним отношения. — А по поводу выбора, знаешь, жизнь моя, ты забыла про одну свадебную традицию…

— Если ты о туфле, Харун, то подруг у меня нет⁽¹¹⁾, — с тенью сожаления напомнила Ярен, отойдя и сложив на груди руки.

— Я не об этом. Если хочешь определиться с именем, напиши на одной туфле имена девочек, а на другой — мальчиков. Какое первое сотрется, то и будет, — хохотнул он. А Ярен эта идея заинтересовала. Словно почувствовав за спиной крылья, женушка повлекла Харуна в ярко освещенный коридор с диванами и стребовала у проходившей мимо официантки маркеры.

— Твои пацаны, — сняв один белый сапожок, Ярен отдала ему и потянулась, откинув назад мешавшее облако фаты, ко второму. — Помнишь имена?

— Помню, но поверить не могу, что ты так легко согласилась.

— Поверить не могу, что ты считаешь меня настолько занудой. Это же весело!

— Не занудой, а дьяволицей, — поправил Харун. — Зануда не обвела бы вокруг пальца всю семью, — взяв маркер, он опустился на диван и лишь сейчас осознал, насколько же он измотан. — Но вообще ловко придумано, браво! Жаль только, что я не застал ваш разговор с дедом. Было бы здорово запечатлеть твое лицо в ту минуту, когда ты успокаивала его гнев и заступалась за меня. Гордая Ярен Шадоглу умоляет не четвертовать ее мужа, — вновь зашелся он от смеха, сонливо запрокинув голову на спинку дивана. Но, собравшись с силами, вернулся к сапожку и именам.

— Бакырджиоглу, — с властью в интонации вклинила женушка. — Необязательно упрашивать на коленях. Твоя фамилия предлагает более расширенный функционал манипуляций. Но дедушка ко мне и так прислушивается.

Ахмет. Фатих. Халит. Саваш. Джанер. Харун разборчиво выводил имена на подошве, но отчего-то ему остро захотелось, чтобы в конце гулянья выпал или Ахмет, или Саваш. В момент, когда подброшенная монетка зависает в воздухе, человек уже знает, на что надеется.

— У меня готово, — сообщила Ярен.

Ягмур. Харун не сомневался, что оно сотрется первым. К тому же было выведено не так четко, как другие. Мерве. Фарра. Джансу. И Салиха, которая все время казалась ему смутно знакомой, как прочие имена султанш вроде Безмиалем и Хошьяр.

— Ну удачи нам! — пожелал Харун и вернул сапожок.

— Удачи.

Ярен, объятая сонмом жемчужных звезд, вдохнула полной грудью и наполнила все свое существо мечтой.

---

Примечания:

Госпожа невеста собственной персоной, авторская зарисовка: https://vk.com/photo-176298528_457242799

Жених Харун: https://vk.com/photo-176298528_457242840

Эстетика: https://vk.com/wall-176298528_6021

Локальные мемы: https://vk.com/wall-176298528_6020

---

1) Турецкая загадка.

Вернуться к тексту

2) После прощания невесты с домашними ее брат или кто-нибудь из близких родственников-мужчин надевают на талию невесты красный «пояс девственности». По другой версии он символизирует плодородие.

Вернуться к тексту

3) Сотрудник ЗАГСа надевает красный халат. В дом бракосочетания молодоженам ездить нет необходимости. На свадебное торжество сотрудник ЗАГСа может приехать сам. Это процедура считается нормой и не требует оплаты.

Вернуться к тексту

4) В сериале в актовой книге было указано оно.

Вернуться к тексту

5) Неотъемлемой частью вечеринки является развлечение «наступалки», в которую играют молодожены. Ее смысл заключается в том, чтобы первым наступить на ногу, и тот, у кого это получится, станет главой семьи.

Вернуться к тексту

6) В конце процедуры молодым вручают свидетельство о браке, и жених целует невесту в лоб. Никаких «Горько!» и поцелуев в губы — в мусульманской стране это не принято.

Вернуться к тексту

7) Статуя Атланта — бронзовая статуя в стиле ар-деко перед Рокфеллер-центром в центре Манхэттена, Нью-Йорк.

Вернуться к тексту

8) Подарочные монеты бывают весом от одного грамма до семи. Целое золото (tam) — семь грамм. Его обычно дарят близкие родственники, например родители.

Вернуться к тексту

9) "Я королева королей". Авторская отсылка на песню Queen of Kings исполнительницы Alessandra Mele.

Вернуться к тексту

10) Харун подразумевает Маргариту де Валуа. Писатель Александр Дюма посвятил ей свой роман «Королева Марго», первый в трилогии о гугенотских войнах. Марго обладала поразительной красотой, была образованной женщиной, покровительствовала искусствам. Но ее жизнь пришлась на период политических переворотов, что и отразилось на ее судьбе.

Вернуться к тексту

11) Перед праздником на подошве туфель невесты ее незамужние подруги пишут свои имена, и та, чье имя сотрется первым, следующей должна отправиться под венец.

Вернуться к тексту

Примечания:

Дополнительный драббл к Звездам и мечтам. В каноне об отце Харуна ничего, поэтому хэды — наше все. На первом кадре из подборки молодой Харун: https://vk.com/wall-176298528_5958

Прообразом Эрхана Бакырджиоглу послужил его тезка-археолог из сериала Atiye.

Эта часть также сюжетообразующая.

---

Все хорошие люди созданы улыбками их отцов.⁽¹⁾

 

 

Вопреки воззрениям о деспотичных гиперопекающих родителях Харун не сидел под замком у своей матери, и золотая клетка, если таковой он и мог назвать их небольшой особняк в Урфе, держалась всегда открытой. Проветривалась от материнской духоты, так сказать. До воли рукой подать — хватай и пользуйся на здоровье, а смягчающий свет в лице отца даже делал эту клетку в какой-то мере уютной. Во всяком случае Харуну с отцом нравилось завершать в особняке, за ужином, свои насыщенные дни и обмениваться впечатлениями. Мать, как обычно, отстранялась, не интересуясь новостями, похоже, обиженная их крепкой дружбой, а они болтали без умолку.

Харун знал и исходил Урфу вдоль и поперек. Отец посоветовал, чтобы в свободное от школы время мать не закручивала гайки и не навязывала своего охранника, который отвозил и забирал Харуна с занятий. Урфа была всецело в его распоряжении. За семь лет до его рождения ее переименовали в Шанлыурфу, хотя она и без того купалась в ореоле исторической славы⁽²⁾. Арамейский Ургой. Селевкидская Эдесса. Город музеев, торговых центров и красивых парков, город легенд и город пророков. Наверное, поэтому родители назвали его Харуном⁽³⁾.

Отца с этим знойным краем на границе с Сирией вековечно сочетала обручальная лента безусловной любви к истории и древностям. С матерью брак не задался и год от года расходился, как хирургический шов над взбухшей от воспаления раной. В золотой клетке боль от нее преследовала настойчиво, бросалась, как свирепый зверь, из каждой материнской реплики и ледяного взгляда. Зато в Археологическом музее, где работал отец, утешали лошадиные дозы анальгетика — мир научных исследований, неразрешимых головоломок, туристов и уникальных артефактов.

Харуна всякий раз распирало от гордости, когда сотрудники обращались к отцу уважительно «Эрхан-ага». Харун лисьим хвостом проскальзывал за ним в исподнее музея. Вообще посторонним запрещалось лезть в архивы, лабораторию и офис, но он всегда был на особом счету у коллег отца.

— Мерхаба, Эрхан-ага. Как дела? А, Харун-джаным⁽⁴⁾, давно не виделись! — приветливо улыбнулся хранитель музейных ценностей, показавшись из бухгалтерии. Он четыре месяца проторчал на больничном с переломом бедра и еще прихрамывал. — Ну ты и вытянулся! Проходи чай пить, будущий археолог.

— Я бизнесмен, ага, — вежливо поправил его Харун.

Он слышал, что музеи и экспедиции зависели от финансирования, а Харун не хотел ни от кого зависеть, ему хватало давления матери. Он мечтал работать, накопить первый собственный миллион и навсегда отсечь себя от именитого асланбейского древа, к которому его так стремилась привязать мать.

— Будешь оплачивать наши раскопки, бизнесмен-бей, — шутливо встряхнул ему волосы отец — такие же темно-русые. Харуну часто говорили, что он копия папы.

— С удовольствием!

С отцом-археологом скучать не приходилось, равно как и сидеть без дела. Пожалуй, с матерью их единило стремление к движению и независимости — они как будто условились, что однажды он будет учиться в Штатах, где от него потребуются максимум усилий, знаний и скорость реакции, и готовили Харуна к тому дню. К блестящему будущему. В школе высшие баллы. Мать посвящала в тонкости своего бизнеса и экономики, но без малейшего снисхождения. Есть родители-педагоги, которые унижают детей математически или, допустим, географически. У бедолаг с малых пеленок таблица корней и столица Австралии — Канберра от зубов отскакивают, а если чадо назовет неверное значение или Сидней, то он — ничтожество⁽⁵⁾. Мать унижала Харуна с уклоном в финансы и менеджмент. Поэтому он учился понимать ее с первого раза и полуслова, потому что не хотел, чтобы ее уроки затягивались и повторялись.

А тем временем отец учил выращивать счастье у себя под ногами и, главное, в мыслях, хотя для археолога Эрхана Бакырджиоглу оно буквально содержалось под землей. Так, Харун изучил как свои пять пальцев все музеи, достопримечательности, кварталы и окрестности Урфы. С отцом они посещали Харран с его конусообразными хижинами из глины и соломы, которым по двести лет. Ездили дальше, к Таврским горам, и поднимались на Немрут-Даг. Причем Харун, расталкивая туристов, взбегал первым и ждал, пока его догонит отец. Тот, в светлых мешковатых брюках и рубашке, обхваченных матерчатым поясом, и в зимней куртке с шарфом не спеша печатал шаги. Глаза прятали солнцезащитные очки, переливаясь медными бликами на свету. Сверху на Харуна с отцом взирали каменные изваяния античных богов, выказывая то же холодное безразличие, что и мать. Вечно занятая, она не путешествовала с ними, а приставляла к ним пару охранников с пистолетами. И Шафрановый монастырь недалеко от Мардина, и руины Сард они осматривали в компании этих двоих. Как и прочие туристические места Турции. Заграницу мать не пускала, говоря, что образ жизни Харуна и так слишком кочевой.

В далекие шестидесятые ученые обнаружили Гёбекли-Тепе. Археологический музей Шанлыурфы в сотрудничестве с Германским археологическим институтом активно участвовал в раскопках; руководил ими Клаус Шмидт. Когда Харун достаточно подрос — девять лет — возраст серьезный! — перед ним распростерлись те самые увлекательные поля изысканий и древних тайн, из которых мать не могла выловить его часами, а то и днями во время школьных каникул. От Урфы до руин — двадцать километров, а добирались на машине спозаранку, чтобы успеть до пика жары и обеда.

К месту раскопок стекались зарубежные ученые, с которыми в живом общении можно было прокачать уровень английского. А занятия спортом помогли не убиться на руинах. Повсюду сновали господа исследователи: с лопатами, щетками, кисточками, стопками бумаг, тетрадей и чертежей, в затертых рубашках и футболках, в рабочих и камуфляжных брюках, в джинсах с пятнами земли, в защитных касках, кто-то даже в резиновых тапках. Откопали прилично, но Харуна в коридоры древнего храма пустили всего пару раз на минуточку.

— А вы найдете динозавра? Ну или чей-нибудь еще скелет? А то все камни да рисунки животных, — подтрунил Харун, присев на корточки возле ямы, в которой возился на коленях отец.

Отложив щетку, тот беззвучно рассмеялся, утер обильный пот, и Харун услышал хруст его распрямившейся спины. Отец встал и обвел взглядом монолитные плиты, соединенные стенами в овальную постройку, как бы оценивая проделанную за годы работу. Что означал этот, как его называли взрослые, храмовый комплекс, Харун не совсем разобрался, но страсть как любил слушать разные теории отца и его коллег. Вдруг здесь проводили жертвоприношения? Или лечили больных? И почему древние люди засыпали храм землей? Такой же ребус, как с матерью, когда приходилось отгадывать ее мысли и как ей угодить.

— Принеси-ка воды, остряк, — попросил отец. — И новые перчатки, а то эти уже рвутся.

Иногда они даже ночевали в Гёбекли-Тепе, разумеется, долго упрашивая при этом сварливую мать. Сын копошился где-то в мусоре и пыли, а должен почтить ее важных гостей из высшего круга — возмутительно. И все-таки научные общества отца выглядели занимательней и приятней. На ночь Харун размещался в отцовской машине, а один раз его сморило прямо на земле, под навесом.

Но все же было одно увлечение, которое отец не одобрял. Харун учился стрелять из пистолета, а уроки давал охранник, что возил его в школу. Сперва отрабатывали стойку с двойным хватом и доводили до автоматизма каждое изученное действие. В этом вопросе родители резко расходились во мнениях, а больше самой «бешеной пальбы» в отце вызывало отвращение то, что позже это стало необходимостью.

Когда Харуну исполнилось четырнадцать, он закончил начальное образование и перешел в среднюю школу⁽⁶⁾. А вот мать с кем-то в своих кругах разожгла вражду. С кем-то столкнулась и столкнула кого-то с пути, и как-то на прогулке по городу Харун обнаружил, что его преследуют.

Он ускорил шаг — бандиты ускорились следом. Рванул в людное место, и те, сев в машину, начали петлять за ним. Добежав до базара, Харун решил затеряться в густой толпе и, надежно укрывшись, вызвать родителей, но неизвестные не выпускали его из виду и преградили почти все выходы. Скользкая змея ужаса проползла от горла к желудку и свернулась в тошнотворный комок. Подкосились ноги, и Харун налетел на прилавок со специями, перевернув контейнеры. Торговец с чувством обматерил его, обдав табачным перегаром, а Харун кинулся сквозь людской поток, едва понял, что дорога чиста.

Он чуть не выплюнул легкие, а мышцы нестерпимо щипало из-за молочной кислоты, но на территории полицейского участка он осознал, что погоня прекратилась, и остановился. Успел! Спасся! Уперся руками в колени, тяжело переведя дыхание. Машина преследователей проехала мимо, исчезнув за соседним зданием, и Харун набрал отца.

Брак родителей распался. Мать не посчитала нужным объяснять произошедшее. Ведь для нее это значило лишь то, что она будет сводить счеты с обидчиком, а для отца — что Харуну нельзя задерживаться в особняке львицы, которая объявила войну каким-то подонкам. Увы, Харуна оставили с ней. Сыграли роль ее богатства, громкая фамилия и… проклятые связи.

— Помилуй, Фюсун, это не бизнесмены, а мафия, — придя за забытыми вещами, отец ждал в коридоре, пока прислуга заберет его книги из кабинета.

Мать вышла его встретить — на ней, как всегда, дорогой брючный костюм, безупречно сидящий по фигуре, и ни толики эмоции на лице, она даже не удивлена позднему визиту. Сама только вернулась из офиса, а Харун, заслышав гул, притаился за перилами на втором этаже, тогда как все думали, что он спал.

— Люди, с которыми ты связалась, несут огромную опасность. Ваши разборки пора прекращать, обратись в полицию, — требовал отец. — Пойми, из-за тебя пострадает наш сын. Ты не можешь держать его взаперти всю жизнь, пугая тем, что, если он высунется из дома, его убьют или похитят. Уладь эту проблему, Фюсун. В противном случае я переверну здесь все верх дном и заберу Харуна.

— Очень жаль, что ты против меня, Эрхан. Получить нож в спину от твоей руки вдвойне досадно, — в скучающей самоуверенности произнесла мать.

— Я не против тебя, но отныне не за тебя. Ты перешла черту, ты это понимаешь? Убила человека ради наживы. Раз таков твой бизнес, я не хочу иметь ничего общего с преступницей. И Харун тоже не будет причастен к твоим интригам, — сурово отчеканил отец.

С того дня образ беспощадной убийцы неизбежно и пугающе сочетался с образом деспотичной матери. Ради своей цели Фюсун Асланбей была способна идти по головам, о чем она открыто заявила. И, кажется, извела еще не одну душу, так как вскоре преследования прекратились. Харун виделся с отцом по установленному графику, а созванивались они почти ежедневно, так, чтобы не знала мать.

Отучившись в Сабанчи на бакалавра, он начал готовиться к обучению в Нью-Йорке по программе MBA, которая позволяла расширить карьерные перспективы, посещая американские компании.⁽⁷⁾Перед поездкой, однако, Харун навестил отца в Урфе. Матери о приезде докладываться не стал, а заселился в отель и сразу вызвал такси до Гёбекли-Тепе. В две тысяча пятом году, по окончании раскопок, храм открыли для публики, но Харуну не разрешили посетить то мероприятие и поздравить с успехом отца: за ним все еще вели охоту конкуренты матери.

Засветло доехал до Гёбекли-Тепе — ровная мощеная дорога вела прямо к развалинам храма, которые издалека легко принять за обыкновенный зеленый холм с грудой камней. Работала достопримечательность до вечера, Харун опоздал, но он и не был туристом. К тому же он по-прежнему на особом счету у музейных работников. Расплатившись с таксистом, Харун дошел до ворот, которых тут раньше не было, и не без изумления обнаружил камеры видеонаблюдения. Внезапно дверь со скрипом раскрылась, и он отпрянул, чтобы его не задело.

— Эрхан Бакырджиоглу! Аха-ха! Мерхаба, Харун! — радостно воскликнул хранитель музейных ценностей, уже седой, в меру пополневший, и шустро проковылял навстречу Харуну. — Клянусь Аллахом, джаным, если бы не знал, что ты едешь, решил бы, что твой отец разгадал тайну Гёбекли-Тепе и откопал источник молодости. А я с холма увидел такси и поспешил сюда. Ну хорош! Дай глянуть на тебя. Крепок, как янычар, статен, как лев. Как работа, бизнесмен-бей?

Он пропустил опешившего Харуна вперед себя, и они начали подниматься к смотровой площадке по дощатой тропе.

— Отлично, — улыбнулся Харун, — собираюсь на учебу в Америку. Попробую сорвать «большое яблоко»⁽⁸⁾.

— А! Прекрасная весть, Машаллах. А как матушка? Твой отец про нее не рассказывает, но я с расспросами не лезу, все понимаю — развод.

— Все хорошо, ага. Она здорова.

И так же агрессивна, добавил про себя Харун.

— А как вы, ага? — сменил он тему, имея в виду хромоту смотрителя после давнего перелома.

Тот ободряюще хлопнул его по куртке.

— Жив-здоров, не унываю! Заживший перелом бедра, между прочим, — смотритель доверительно понизил тон, как будто собирался поделиться очень важным секретом, — первый признак цивилизации⁽⁹⁾! Так что мне, Харун-джаным, по сравнению с древнейшими людьми, не умевшими заботиться о ближнем, грешно жаловаться: я хожу, Машаллах, а не переварен какой-нибудь саблезубой кошкой. Ну идем чай пить. Эрхан! — закричал он.

— А что у вас камеры повсюду висят, ага? За кем-то следите?

— А у нас печальные известия, — сокрушенно произнес смотритель. — С места раскопок украли стелу, и год Гёбекли-Тепе был закрыт для посещения⁽¹⁰⁾.

Харун так и подавился смехом, не представляя, как у «черных археологов» получилось из-под носа исследователей свинтить тяжеленную глыбу. Но смотритель пояснил, что стела небольшая, что даже кто-то из туристов вполне мог незаметно вынести артефакт, поскольку охрана отсутствовала.

— Эрхан! — снова позвал смотритель. — Где тебя шайтан носит, аркадашым⁽¹¹⁾?

Отец поднялся к ним из развалин по строительной лесенке — бодро, словно ему не минуло полвека, а кости у него не трещали от непрерывной ходьбы и тяжелого физического труда на раскопках. Такой же энергичный, подвижный, стройный и охотно покоряющий глубины столетий и высоты гор. Не изменившийся, как и все в Гёбекли-Тепе, не считая охранных мер с воротами и свежих вырытых пластов земли. Харун обнялся с отцом, а смотритель разлил чай и пригласил за стол их и еще пару коллег, которые трудились под тентом по другую сторону развалин. Один из них принес закуски: мясо и овощи. Ночь подкралась незаметно, воззрившись на них тысячей тусклых звездных глаз.

Посидели в теплой компании, болтая о Нью-Йорке, музее, последних открытиях, литературе, политике, о «черных археологах» и много еще о чем. О женщинах отец глубокомысленно молчал, а ястребиный взгляд вонзил в столешницу, будто нож. В девятом часу стали собираться и относить вещи в машины.

— Ну что, Харун, Америка ждет, значит? На работе все спокойно? Никаких сложностей со стороны матери? — тихо поинтересовался отец после того, как попрощался с сотрудниками музея. Те засеменили по дощатой тропе к воротам, освещая дорогу фонарями. О семейных делах им знать необязательно.

— Нет, абсолютный штиль. Я попрощался с ее фирмой и устроил себе небольшой отпуск в Стамбуле. Для магистратуры рабочий стаж у меня в кармане, — с ухмылкой сказал Харун и свел брови. — Мама не дождется, когда я смотаюсь в Нью-Йорк.

— Ну ладно, — расстроенно кивнул своим мыслям отец, упершись одной рукой в бок. Поморщился и на интерес Харуна ответил, что ушибся, когда спускался в развалины. — Ты вот что, отпускник, не бери в голову то, что говорит мама. У нее свои взгляды, которые, конечно, выходят за грань нормального понимания, но считай, что она так проявляет заботу. Мы хотели, чтобы ты учился в Америке. Время пришло, а с ним пришли волнения. Воспринимай это как родительский мандраж.

— Папа, — с упрямством вырвалось у Харуна, — это не переживания. Ты же понимаешь, что это приятная иллюзия, которой мы оба себя успокаиваем. Я знаю, она опять во что-то ввязалась. В последний раз, когда я навещал ее, какой-то паршивец припечатал ее к стене и душил. Зайди я на минуту позже, и все бы закончилось джаназа-намазом⁽¹²⁾.

Обветренное, сухое лицо отца перекосило от испуга, он сдавил плечи Харуна.

— И ты убил его?

— Вышвырнул из дома. Я же не дурак, чтобы нарушать закон.

— Аллах, скверно… Очень скверно, что ты стал свидетелем ее интриг, — пришел в еще большее беспокойство отец и потер короткую бороду. — Кто бы это ни был, но они тебе этого не забудут. Тебе нельзя задерживаться в Урфе, Харун. Завтра возвращайся в Стамбул.

И отец туда же, закатил глаза Харун.

— Я уже не тот пацан, — вспылил он, — которого гоняли по улицам, как собаку. Могу за себя постоять.

— Это ты думаешь, что будет легко защититься. Отметелить гадов, как в глупых боевиках, не имеющих ничего общего с действительностью. Выстоять против одного… даже при твоей подготовке непросто. А когда они втроем зажмут тебя, не будет никаких шансов уцелеть. Хотя этим уродам хватит и одного профессионала, чтобы убрать тебя и замести следы. А как, по-твоему, люди из собственных домов исчезают, Харун? Как их отстреливают киллеры, а предварительно следят и изучают их привычки? Два выстрела — в сердце, контрольный в голову, и ты даже не поймешь, кто тебя, как собаку, прикончил!

Харун сцепил челюсти, затолкав поглубже внутреннего льва, и не стал развивать спор, с трудом постаравшись уступить правоте отца. В Стамбул так в Стамбул. Отец немного утих и уже не выглядел таким рассерженным.

— Вот и славно, — подытожил он. — Пойдем. Только, если тебе не тяжело, возьми ту коробку, ее нужно завезти в музей.

Охотно подчинившись, Харун, пожалуй, слишком быстро, как будто сбежав, дошел до края развалин. Возле приставленной лесенки стоял складной стул, а рядом с ним нужная коробка, до отвала забитая научной литературой, канцелярией и исписанными листами бумаги. Все подернуто желтой пылью, а сверху композицию завершали отцовские солнцезащитные очки. Лет им уже, кажется, столько же, сколько Харуну, а они как новые. Книги — с ветхими страницами и заметками карандашом на полях — многие он узнал по обложке. В детстве, в музее, Харун продирался сквозь научный язык, читая их и рассматривая иллюстрации — это пригодилось ему потом на учебе. Да и вообще, приученный отцом, читал он взахлеб и не только турецкое. И тут внутри все содрогнулось при мысли, что он уедет в Штаты на два года, а после MBA, вероятно, навсегда.

В потемках руин, по каменным колоннам, пробежала какая-то тень. Харун тряхнул головой. Почудилось. Лучше и правда свалить в Стамбул, пока эти тени не ожили и не обрели человеческие силуэты нанятых киллеров. Протест Харуна смягчало только то, что за отцом гоняться не будут: он матери — впервые это радовало — не дорог.

— Я обсужу с матерью это нападение на нее и каковы риски. Надеюсь, она уже приняла меры, и тебе ничего не грозит. Ее точно не тронут, а будут шантажировать тобой, — сказал отец, когда они пересекли ворота, которые за ними запер охранник, и открыл багажник.

Харун поставил коробку, а отец взял из нее свои очки и приладил к воротнику рубашки.

— Вы общаетесь с мамой?

Удивленному Харуну отчего-то думалось, что родители обменивались новостями только через него, а лично не разговаривали, наверное, уже шесть лет. А еще какая-то часть его души, которая возводила воздушные замки, до какой-то поры верила, что мать с отцом снова сойдутся. Хотя бы ради единственного сына и тех волшебных вечеров за семейным столом.

— Да, сынок. Если что-то затрагивает тебя и твое будущее, мы обсуждаем его, несмотря на… разногласия. Приятно, что с твоей матерью можно дружить на расстоянии, хотя мы не во всех вопросах единодушны. Когда ты решил поступить в Сабанчи…

— Вы советовали мне Анатолийский университет. Мама даже не разговаривала со мной из-за того, что я посмел отказаться. Золотые были дни, — захлопнув со смехом багажник, Харун разместился на пассажирском кресле. Сбив с ботинок грязь о борт машины, отец сел за руль и завел двигатель.

— Мы действовали единственно из тех соображений, что факультет бизнеса в Эскишехире лучше Сабанчи и даст больше возможностей. А какие у него превосходные выпускники и сколького они добились! Сакып Сабанджи⁽¹³⁾, к примеру — между прочим, основатель Сабанчи. Но я нисколько не настаиваю, для меня главное — знания. Интеллект ведет тебя к двери, но не ведет в дом, и так же университет — всего лишь способ получить образование.

Рассекая кромешную темноту, машина пошла вдоль пустынных равнин в направлении города, а от мерной качки накатила безмятежная расслабленность.

— Знаешь, папа, когда я продолжу учиться в Америке, скорее всего, я останусь там насовсем, — поделился планами Харун, но чувство легкости в душе будто залило от этого свинцовой тяжестью. Отец, как Марк Аврелий, учил его разумно и справедливо использовать настоящее, а переезд в Штаты не просто разумен. Он жизненно необходим. Тем не менее Харун не хотел, чтобы это выглядело так, словно он торопился скинуть с себя Урфу, как заношенную одежду.

— Я тоже об этом думал, Харун, и считаю, что это правильное решение. Там тебе будет безопаснее, чем на родине. Но дело не только в матери. Там ты многого добьешься. Это мне нужна земля, черепки, лопаты и клинопись, а тебе — простор, карьерный рост, — подтвердил отец, взмахнув одной рукой, а второй уверенно вел автомобиль к повороту. — Не сомневайся. Поезжай. Обоснуйся в Нью-Йорке и расти свое счастье там, где стоишь. Ты способный и умный парень, я верю, что ты прежде всего обретешь рай в своей душе, а не будешь гоняться за ним по всему свету. Будто за чужим забором у незнакомцев жизнь чем-то идеальнее твоей. Но не волнуйся, если нарушится порядок и перевернется жизнь верх дном. Откуда ты знаешь, что «дно» жизни не будет лучше, чем «верх»?

Последнюю реплику они с отцом произнесли в унисон.

— Шамс Тебризи, — с улыбкой, полной юношеских воспоминаний, Харун озвучил автора высказывания.

— Но мое единственное требование, сын, — омрачился отец. — Не лезь в дрязги матери. Держись подальше от ее войн. Счастье надо самому растить, а не вырывать с корнем у других, как она.

— На случай ее войн у меня припасен пистолет, — отмахнулся Харун. — Я не дам застать себя врасплох.

— Ну вот опять заладил про боевики! Я не поклонник перестрелок и убийств, Харун. Не приведи Всевышний, когда ты лишаешься выбора и убиваешь в целях обороны. Но что я совершенно не понимаю, так это, когда у человека, с которым можно договориться, отбирают естественное право на жизнь. Потому что так проще, на его смерти можно заработать. С людьми нужно ладить, а не воевать. А мать… Bang bang, I shot you down⁽¹⁴⁾, чем больше жизней заберет, тем лучше, а, юноша?

Они и рассмеялись хором, дружно подшутив над матерью, у которой руки по плечи в крови. А в боковом зеркале, неожиданно завладев вниманием Харуна, мелькнул дальний свет фар. Их догнала машина, вынырнувшая из недр мрака, и, нарушив дистанцию, подъехала почти вплотную. Отец выбранился и посигналил.

— Да приглуши свет, мешает! Что за идиот! Мало того, что подпер под самый зад, не обгоняет, так еще…

Раздался второй пронзительный гудок — отец ударил кулаком по клаксону и ускорился, а в следующий миг Харуну показалось, что он ослеп. Салон отцовской легковушки и трассу на много метров вперед залил сильный, как от мощного прожектора, свет. Машину дернуло в сторону, колеса с характерным грубым рокотом загремели по каменному грунту. Отец заслонился рукой, пытаясь держать машину ровнее и вести наугад, а Харун сполз на кресле, насколько позволил ремень безопасности. Превозмогая горячую резь в глазах, он пытался подглядеть за дорогой, чтобы подсказать отцу направление, но не мог.

— Шайтан тебя задери! Погаси свет, выродок! — завопил отец и вдарил по газам, кое-как сумев вывести машину на асфальт.

Но только они оторвались, как преследователи стремительно настигли их, и машину нехило встряхнуло. По ощущениям Харуна — их консервную жестянку таранил танк. И все, что он сумел различить в сиянии прожекторов — это вздувшиеся от напряжения бугры вен на руках отца, которые намертво вцепились в руль, воротник его рубашки и… солнцезащитные…

— Где твои очки, папа?! — сообразил он. — Надень их! Скорее!

— Не знаю, где они! — вслепую пошарил отец. — Выпали!

От нового удара Харун треснулся головой о свое окно, у отца пошла носом кровь из-за того, что он ушибся о руль. В воздухе пронесся визг гудка, но Харун скорее ощутил его смазанным, фоновым пятном, чем четко расслышал. Висок, пожирая большинство звуков и надрывный рев мотора, буравила тупая боль.

— Фюсун, будь ты проклята! Из-за тебя нас хотят убить! — глухо, как казалось Харуну, ругался отец. — Посмотри, что ты наделала! Аллах, сохрани мой разум. Где пистолет, Харун?! Пали в них!

— Я не брал его!

— Как не брал?!

— Ты ненавидишь оружие, и я не стал брать, чтобы не расстраивать тебя! — беспомощно крикнул Харун, вжавшись в кресло.

— Блядь, сынок, — с бешенством воскликнул отец, — пистолет это меньшее, что меня сейчас расстроило бы! При твоем образе жизни ты должен спать с ним под подушкой! Что нам делать?!

— Я не знаю! Сойди на обочину, иначе нас раздавят!

Но не успели они что-либо предпринять, как танк позади перестроился на встречную полосу и поравнялся с ними. Свет погас и резко окунул их в непроглядный океан ночи. В глазах, дезориентируя, заплясали белые пятна, а затем последовал еще удар, в бок. Их качнуло и опять выбросило на грунт. Сердце на пределе долбило ребра. Харун схватился за ручку двери, а отец, зарычав, вероятно, решил пободаться и толкнул преследователей в ответ. Но куда его легковушке против громадины…

Очередное столкновение выбросило их в кювет.

Харун очнулся и, долго фокусируя взгляд, обнаружил себя лежащим посреди осколков на крыше перевернутой машины. Со лба текли алые струи, окрашивая мир в чудовищные оттенки боли. Он с хрипом отцепил ремень безопасности и далеко не с первой попытки повернулся на живот. Боль скрутила и правую ногу — это, похоже, перелом, так как голень вообще ощущалась объятой огнем, одеревеневшей и не слушалась. Задержав дыхание, Харун выполз на траву и только тогда позволил себе долгий судорожный выдох.

И еще раз осмотреться — на сей раз в поисках отца. Подняться, отталкиваясь от земли руками и перенося вес на здоровую ногу. Шатаясь и напрягая зрение, Харун, наконец, разглядел мутный отцовский силуэт возле машины, и тот был неподвижен. Ошалев от страха, Харун позвал его, но тут же понял, что не различал шумы — даже собственный крик, раной пульсирующий в горле. В ушах шипел яростный ветер с вершины Немрут-Даг.

Харун завалился на землю, не имея сил стоять дальше. В кармане куртки толкнулся телефон, и он вытащил его. Звать отца бесполезно и может быть опасно. Если та машина вернется… И если их найдут живыми… Добьют. Непременно добьют. Сознание путалось и очень быстро ускользало — хватаясь за его край, словно за спасительный канат, Харун набирал номер скорой помощи. 112. Простейшая комбинация не поддавалась ему от слова совсем.

— Мать твою, ну же, — закашлялся он, обрызгав кровью разбитый экран. Пошли гудки. Ему ответили. И пока Харун окончательно не провалился в беспамятство, он назвал локацию. Между Урфой и Гёбекли-Тепе. Между мечтой и смертью.

Его спасли, спустя месяцы лечения устранив последствия аварии, а отец скончался на операционном столе. Это была целиком вина матери, ее войн, Харун кричал ей об этом в лицо, взывал к ее рассудку и чувствам, но чем дольше пытался образумить мать, тем сильнее она убеждала его, что смерть отца — результат его необдуманности и приезда в Урфу без ее разрешения. В какой-то момент Харун в это поверил. И ему понадобились годы, чтобы прижить в себе мысль, что он ни в чем не виноват. Прижечь рану долгожданным избавлением от мук совести и пойти дальше.

Вопреки контролю и течению, которое с еще большим упорством создавала мать.

---

Примечания:

Подробнее об учебе и рабочем стаже Харуна: https://vk.com/wall-176298528_6030

---

1) Цитата из турецкого сериала "Королек — птичка певчая": "Bütün İyi Adamlar Babalarının Gülüşlerinden Yaratılmıştır".

Вернуться к тексту

2) Шанлы- в переводе "славный".

Вернуться к тексту

3) В сериале Харун говорил, что приехал из Урфы. И какое совпадение, что Урфа — город пророков, а Харун — это пророк и арабская передача имени Аарон. Из-за связи Шанлыурфы с еврейской, христианской и исламской историей, а также историей, согласно которой он был родным городом пророка Авраама (родоначальник евреев и различных арабских племен; первый, кто в Библии называется евреем), его прозвали «городом пророков».

Вернуться к тексту

4) Джаным — "душа моя", популярное обращение.

Вернуться к тексту

5) Случай с географическим унижением реален.

Вернуться к тексту

6) Обучение в турецких школах длится 12 лет и разбито на три этапа: начальное образование, среднее образование и высшая школа.

Вернуться к тексту

7) Степень магистра бизнес-администрирования (MBA) с общей или узкой специализацией. Требования для MBA в Америке следующие: степень бакалавра от ВУЗа США или другого международного университета; опыт работы не менее 2-3 лет на занимаемой должности, которая относится к выбранной специальности; и другие. Программы MBA длятся 1-2 года и обычно предлагаются в бизнес-школах при университетах. Программа MBA в Нью-Йоркском университете — Бизнес-школа NYU Stern, работающая при университете, которая предлагает получить знания в сфере финансов, банковского дела, управления персоналом и бизнес-администрирования.

Вернуться к тексту

8) Большое яблоко — известное прозвище Нью-Йорка. По одной версии, выражение возникло в среде джазовых музыкантов, у которых была пословица: «На древе успеха много яблок, но, если тебе удалось завоевать Нью-Йорк, тебе досталось большое яблоко».

Вернуться к тексту

9) Приписываемое американскому антропологу Маргарет Мид высказывание о том, что первым признаком цивилизации считается сросшаяся после травмы бедренная кость человека. Распространению анекдота способствовали врачи Ласкер Пол Бранд и Айра Байок.

Вернуться к тексту

10) В 2010 году с места раскопок была украдена стела с рельефами человеческой головы в верхней части и животного в нижней. После этого происшествия вход посторонних на место раскопок стал ограничен. В 2011 предполагалось открыть памятник для посещения туристами.

Вернуться к тексту

11) "Мой друг".

Вернуться к тексту

12) Данная молитва совершается над покойным перед захоронением, после того, как его омыли и завернули в саван.

Вернуться к тексту

13) Турецкий бизнесмен, миллиардер, писатель и меценат. Основатель холдинга Sabancı Holding. На родине был широко известен как Сакып-ага.

Вернуться к тексту

14) Строчка из песни Bang Bang певицы Нэнси Синатра. Переводится: "Пиф-паф, я выстрелил в тебя".

Вернуться к тексту

Примечания:

Предновогодний драббл, который по объему полноценная глава)

Ме́дник — одна из древнейших профессий человека, связанная с обработкой металлов, за которой стоит тысячелетняя история. Название происходит от слова «медь». Профессиональная направленность медника — это обработка медных сплавов (медь, латунь, бронза) методами слесарной обработки и пайки.

---

Также месяцами ранее...

Без сомнения, причина самоубийств в том, что наши девочки слишком несчастны. Однако если бы несчастливая жизнь была истинной причиной самоубийства, то половина турецких женщин покончила бы с собой.

Орхан Памук

 

У Насух-бея случались дни, когда он просыпался с чувством не иначе как предательского кинжала в спине и любую попытку заговорить с ним воспринимал, как посягательство на святая святых — его безусловный авторитет. Он срывался на близких, его злил дурно сваренный Мелике кофе, что долго накрывали на стол, что мамочка Хандан и Зехра-ханым опять громко препирались на кухне, что напасть с Азизе Асланбей не рассасывалась сама собой, а он не знал, как поступить с некогда возлюбленной женщиной, которая искала его прощения. Старого бея бесило до разрыва очка, что мать Харуна влезла не в свое дело, когда вывернула наизнанку душу и секреты Азизе. И теперь Хазар-бея терзала правда, что его настоящая мама — эта двуличная и мстительная женщина. Наконец, Насух-бею подкидывало огорчений то, что Хазар-бей вынуждал его, несчастного, разрываться между непрощенной матерью и сыном, а папочка Джихан — между обожаемыми внуками Азатом и Мираном.

Словом сказать, в такие дни, надувшись от ярости и вспомнив все нанесенные ему обиды, Насух-бей, как охотничий пес, искал то, к чему бы придраться, а домочадцы метались в поисках пятого угла, чтобы их не прибило. Еще Мустафа-ага перед отъездом заставил их извиняться за ложь и насильный брак Ярен.

У Харуна, по-видимому, закончился абонемент на неприкосновенность. Со дня свадьбы Насух-бей все время порывался отчитывать его и Ярен, но это намерение в нем сразу надламывал давящий, предупреждающий взгляд Харуна. Когда требовалось, он умел смотреть на людей в точности как мать. Словно этот кинжал в Насух-бея всадил он и, довольный тем, что жизнь прожита не зря, уходил пить утренний кофе. Про себя же, засекая поблизости главу семьи, он повторял: «Не убивай душу, которую Аллах запретил убивать. Не трогай меня, не доводи меня до греха». Обычно старый бей раздумывал скандалить и проходил мимо, однако в такие черные периоды, как этот, его не остановило бы даже проволочное заграждение.

— Доброе утро, Насух-бей, — стоя на террасе, первым поздоровался Харун.

Насух-бей, разъяренно глядя на него из-под мохнатых бровей, проворно спустился с третьего этажа. На свою беду Харун вышел из столовой искать Ярен именно в ту минуту, когда старику понадобилось отлучиться из дома.

— Харун! — гавкнул Насух-бей вместо приветствия и обратил ладонь, сжимающую четки, в массивный кулак. — Передай своей матери, чтобы держалась подальше от моих детей, не то я за себя не ручаюсь! Если я еще хоть раз увижу ее рядом с Хазаром и Мираном, клянусь, я удавлю змею голыми руками!

— Я и пытаюсь ее остановить, Насух-бей, — невозмутимо произнес Харун; ни к чему подрывать и без того горящий зад оппонента словесной пощечиной. Вежливого отпора вполне хватит. — Но, как показывают последние события, моя мать и Азизе-ханым решили возобновить давнюю вражду. В таких обстоятельствах мы не склоним их заключить мир на добровольной основе.

Кому как не Насух-бею известно, что и мать Харуна, и ее противница Азизе не сложат оружие, пока не разобьют друг другу лбы и не превратят шахматное поле интриг и мести в пепелище. Просто отговорить их невозможно, а весомых аргументов, которые бы урезонили мать, Харун пока не имел. Сочтя полезным напомнить, что неплохо бы старому бею помочь разрешить конфликт делом, а не ждать, когда потуги Азизе все исправить осложнят ситуацию, Харун тем же спокойным тоном намекнул:

— К сожалению, с Азизе-ханым я не знаком так близко, как вы, чтобы она меня выслушала. Когда она меня похищала, — и Харун на долю секунды позволил себе заминку, чтобы эта информация уложилась в сознании обескураженного Насух-бея; да, как-то так Азизе исправляла положение — дразнила каменную львицу единственным сыном, — я говорил Азизе-ханым, что ее уловки не напугают мою мать, но, похоже, она мне не поверила.

— Но на Фюсун должна быть какая-то управа! Ты ничего не можешь сделать?

Не мог. Харун даже не мог знать, что мать за его отсутствие в старом Мидьяте заявится в дом Мирана и вытрясет на глазах у Шадоглу грязное белье поверженной и сломленной Азизе. И хоть собак по ее следу пускай: тут же пропадет с радаров.

— Увы, сейчас ничего. Мать избегает меня. На звонки не отвечает, у Асланбеев, как ни приеду, ее нет. Думаю, она не в городе. Может быть, вам что-то известно?

От того, как неожиданно Харун перевел на него стрелки, старый бей на секунду замер и недоверчиво поморгал. Повел челюстями, будто что-то пережевывая. Устало разжав кулак с четками, он мотнул головой.

— Мне жаль, что так вышло, — сочувственно заметил Харун. Ярен с размаху ткнула кузину в лужу правды, что Хазар-бей ей не родной отец, а приемный, мать — Хазар-бея в то, что он кровный сын Азизе. А провалиться сквозь землю из-за вероломного поведения женушки и родительницы хотел бы Харун.

— Ну ладно, — буркнул в пышные усы Насух-бей, и при особом оптимизме это можно было принять за скупое извинение, но Харун относил себя к реалистам. Глава семейства просто вынужден считаться с ним.

— Если что-то узнаете о моей матери, дайте знать.

Удивительно, как их с Ярен не выдворили из особняка Шадоглу из-за неприятности с Хазар-беем. Не то чтобы Харун держался за эти желто-бурые, как песчаник, и истертые годами стены. Так или иначе они покинут их. Но до рождения ребенка Ярен безопаснее оставаться в доме родителей, где ее не будут преследовать одиночество и ощущение беззащитности, пока Харун уезжает по делам бизнеса. В доме с проверенной охраной и под наблюдением мамочки Хандан. К врачу за сиюминутными советами не наездишься, а, когда тревогу за малыша усиливала любая мелочь, живое присутствие госпожи Хандан бодрило. Она даже перестала вздорить с Ярен по пустякам и делилась с ней материнским опытом. Мустафа-ага и дочь призвал к совести.

Чтобы оградить женушку от своей матери, Харун как-то рассматривал вариант с переездом в другой город и даже в Нью-Йорк. Но мать выследит их где угодно, для нее это не проблема. В Америке и Европе, когда он путешествовал, за Харуном надзирали ее люди, и он с трудом от них отделывался. Хотя не только это было главным препятствием к переезду в ближайшие месяцы. И к новому дому, и к отсутствию родичей, единственного круга общения у Ярен, и к незнакомой прислуге со временем она бы смогла привыкнуть. Другой преградой была сама Ярен. Сейчас она была не готова к переезду.

Со следами пожара на душе, своевольная и заносчивая, привыкшая командовать и получать желаемое по первому требованию, к тому же без знаний чужого языка — иначе говоря, неподготовленная к почве иной культуры, женушка столкнется с совершенно чуждым менталитетом и при попытке приспособить тот под себя встретит жесткое сопротивление и отторжение. Это ее пугало на самом деле, а иначе Ярен не привыкла. Боялась привыкать. Когда они гуляли с Харуном по базару Мидьята, она грубила торговцам, если те не были достаточно расторопны для нее. Горожане многое спускали Ярен с рук, потому что она — внучка уважаемого землевладельца и бизнесмена. Но в масштабах американского города — да хоть в пределах Турции, где фамилия Шадоглу ни о чем не говорит, — ее независимые шаги в подобном ключе окончатся перепалкой, а то и штрафом. Даже с родными людьми Ярен сшибалась в ожесточенных схватках и проигрывала. Вариться с одними и теми же лицами в общем мидьятском котле в течение двадцати лет, но не уметь приложить гибкость ума, чтобы заручиться расположением и поддержкой близких казалось Харуну значительным пробелом в навыках общения. Он хмыкнул. В работе ему случалось пересекаться с конфликтными людьми. Они не владели навыками коммуникации, и он понимал то глубинное чувство, что мешало им выработать нужные качества и насыщало злобой их кровь. Распознать страх дело нехитрое, но преодолеть сложнее.

— Замолчи, Мелике! Что за дурацкие отговорки? — Ярен выпорхнула из кухни, где второй раз за утро разразился бурный спор. На этот раз бунт подняла обиженная работница, а не Зехра-ханым, доведенная до белого каления шпильками мамочки Хандан. — Я велела почистить ванну, а ты тут прохлаждаешься!

— Но, Ярен...

— Ярен-ханым! Я тебе не подружка, как Рейян, не надо равнять меня с собой! Напомнить твое место?

— Ярен-ханым, — с понурым видом исправилась Мелике, — я не успела, потому что готовила овощи к обеду и пылесосила на втором этаже. Хандан-ханым мне столько заданий дала, что и к ночи не управиться.

— Вот как? — фыркнула Ярен. Харун видел с террасы, как она перебросила за спину завитые локоны и свела брови до упрямых морщин на лбу. — Твоя работа — жаловаться, Мелике, я что-то не понимаю? Я помыться не могу из-за грязной ванны! Могла бы пропылесосить позже, не к спеху.

— Ярен! — вмешался Харун, отчего девушки, вздрогнув, оторопели. Кивком головы он дал расстроенной Мелике возможность удрать на кухню, а женушка суетливо покрутила в руках яблоко. К яблокам она уж очень пристрастилась за последние два месяца, а еще к одеколону Харуна, который присвоила себе, и к запаху бытовой химии, так что чистота ванны совсем ни при чем. Ярен доставлял радость аромат начищенной до блеска сантехники, но он, к ее огорчению, выветрился, вот она и принялась заново терроризировать бедную служанку. — Ты обещала не ссориться, — произнес Харун со вздохом.

— Я не ссорюсь, Харун, а отчитываю работницу за плохо сделанную уборку.

— Именно — работницу, — подловил он на слове свою trouble and strife⁽¹⁾, которая ни на минуту не сомневалась в личном превосходстве над людьми. — Работницу, приводящую дом в порядок по трудовому договору. А не рабыню, носящую за тобой опахало. Не изводи ее, ванна сверкает от белизны.

— Мне так не кажется, — заупрямилась Ярен.

— А мне кажется, невоспитанная ханым, что вы должны быть в гостиной. У нас занятие, и ты обещала выучить текст.

— Я ходила за яблоком, — живо оправдалась она.

— В новый Мидьят? Я почти час тебя жду.

Харун издал хриплый смешок, глядя на нее с террасы. Краем зрения он увидел, как их словесная дуэль привлекла какую-то старуху с крыши соседнего жилища. Только зрителей им не хватало.

Разомкнув губы, Ярен с шипением выпустила воздух, и Харун подумал, что она сейчас выдумает какую-нибудь отговорку вроде токсикоза и придется отложить урок английского, но она не стала симулировать недомогание. Первое время женушка вводила их в заблуждение, но мамочка Хандан — а после и Харун приспособился — распознала ее уловки.

— Подумаешь, поделилась парой новостей об Азизе! — отпиралась Ярен, тускнея лицом. И вот он — мимолетно проскользнувший испуг, что побудил ее вооружиться ехидной подначкой: — Как будто ты не женился на мне, чтобы слухи о нас собирать.

Азизе, приняв сторону Шадоглу, уже не стремилась никого из них запугивать и сама оказалась сброшена с пьедестала Асланбеев. Харун не допускал сомнений, что нити тайн опять вели к его матери. От этого ему сильнее захотелось выяснить, о чем мать говорила с Ярен в ночь хны, что, даже упоминая ее вражду с Азизе, женушка замыкалась в себе и бледнела. Пока они отходили от визита Мустафы-аги, Харун не напрягал ее расспросами, но сейчас самое время во всем разобраться.

— Да, подслушивал, — без капли стыда согласился он. — Но не для пустого интереса. Что-то ты не в духе. Все в порядке?

— В полном, — прозвучало натянуто. Ну да, как же без его любимой игры в молчанку. Делать нечего, придется выяснять окольно.

— Хорошо. Тогда, будь добра, моя ненаглядная прожигательница жизни, подняться с этажа деревенских сплетен до уровня Intermediate⁽²⁾. Поднимайся, — поторапливал Харун, пока женушка с ленцой шла к лестнице. Ему стало смешно.

— Харун, у тебя в роду точно не было пашей? Ты раскомандовался что-то, учитель, — Ярен застопорилась на полпути, тронув камень перил. Они знали друг о друге до крайности мало, и это показалось Харуну благоприятным предлогом познакомиться с ней поближе и разузнать о разговоре с матерью.

— Есть научный исследователь, профессор истории, разного толка психи и османские военные, — перечислил он, на что услышал стон лопнувшего в груди Ярен отчаяния:

— Просто немыслимо!

— Ты сорвала джекпот, милая, — заулыбался он.

— Османские военные? Ты издеваешься, Харун?

— Нисколько! — Харун понарошку придал голосу командный тон, а осанке — офицерскую выправку, но ему, разумеется, было далеко до той генеральской манерности, с какой, наверное, его прадеды прикрикивали на солдат. — По линии Асланбеев самые настоящие османские военные.

— Хвастун! — бросила Ярен, еще находясь под впечатлением, которое рьяно маскировала сарказмом. — Кажется, я неизбежно стану слушательницей героических легенд прошлого? Аллах, Аллах…

— Если ты так настаиваешь, жизнь моя. Между прочим, предки Асланбеев не в пример моему дяде и кузенам боролись за республику на стороне кемалистов⁽³⁾.

Иронично, но это та приятная часть истины, на которую Харун ссылался в пику чокнутым Асланбеям, бившим своих жен. Весьма передовой мерой кемалистов — и благополучно забытой его родней — было стремление уравнять женщин в правах с мужчинами.

— Хоть когда-то Асланбеи были людьми чести. А ты специально изучал историю семьи? — женушка шагнула на пару ступеней, надкусив яблоко и с увлечением оглядев Харуна. И это был какой-то новый, незамутненный стяжательством интерес, который Всевышний ведает, что пробудило. Но оно и к лучшему.

— Когда твой отец — страждущий по трофеям истории и мать — кровь от крови исторической гордости, тебе непозволительного этого не знать.

Харун уперся руками в ограду террасы, на секунду подпустив к себе мысль о первой встрече родителей. Он мог держать пари, что главной темой разговора, что связала их на многие годы, было великолепное прошлое Асланбеев. Отец, преисполненный научных настроений, ликовал от восторга, а мать, плод золотого древа львов, разрешала собой восхищаться.

— У Асланбеев очень богатая история. Мать любит этим прихвастнуть. Ее привлекают беседы, затрагивающие ее семью и выгоду, — Харун насколько можно тактичнее подтолкнул жену к воспоминаниям о ночи хны, но она, точно ощутив это, уклонилась вопросом:

— А чем потом занимались Асланбеи?

— После распада империи? Тем же, чем и всегда, сельским хозяйством. Вели коммерчески успешную торговлю, как Шадоглу.

В условиях Плодородного полумесяца, как считал Харун, более чем логично делать упор на аграрный бизнес.

— Дед Хамит, по-моему, закончил военное училище. При нем Асланбеи осели в Мидьяте. Ты же знаешь, эти дома ассирийские, — он обвел рукой особняк Шадоглу, который раньше принадлежал богатому семейству ассирийцев. По устным рассказам матери, часто повторяющимся, Харун и запоминал наиболее яркие отрывки из львиной хроники. — До тридцать четвертого года к прадеду обращались «бей», так как он был военным. Потом он выдумал фамилию Асланбей, чтобы никто не забыл, что он наследник воинственных львов⁽⁴⁾.

Выбирая фамилии, население исходило из личных симпатий или отталкивалось от ремесел и имен отцов⁽⁵⁾. Гордые Асланбеи не могли не блеснуть своим самомнением. С Ярен, подумавшей о том же, о чем и Харун, конечно, сталось ради шутки спросить:

— Ага! Выходит, предок Бакырджиоглу был медником⁽⁶⁾?

Неплохо они углубились в знакомство друг с другом. Начали с самых истоков — этимологии. Харун тянул с ответом, немного маринуя пытливую мысль женушки.

— Аллах, правда, что ли? Я угадала? — не поверив, Ярен ослепила его неотразимой улыбкой. Она содрогнулась от накатывающего смеха и постаралась захрустеть его яблоком.

— Близко. Бакырджиоглу торговал медной посудой. Дочь счастья⁽⁷⁾, ты собираешься подниматься на урок? — заждавшись, сказал Харун и посмотрел на часы. — У меня осталось сорок минут.

— А что будет через сорок минут?

— Потом мне нужно сделать звонок в Америку. Заказать медную руду.

— Для посуды, — примкнула женушка к его остроте, дожевав кусочек фрукта.

— Для посуды, в которую ты уложишь свои бесценные яблоки, любимая.

Вечером в тот же день Ярен взяла реванш за урок английского и утренние тесты по математике. Сказав Харуну, что она приготовила для него сюрприз с атмосферой Италии, милая женушка завязала ему глаза платком и повела на кухню. У обеденного стола Харун почувствовал неладное: что-то у Ярен был чересчур сладкий голос с ласковыми переливами бархата. К добру ли, когда Иблис веселится, подумалось ему, но было поздно. Женушка стянула с него платок и торжественно представила свой подарок. В тот входили: упаковка спагетти, вымытые овощи с куриным филе и бонусом набор специй.

Обернувшись к Ярен, Харун увидел на ее губах насмешливую складку.

— Это что?

— В двух словах: итальянская романтика! Я обещала, что ужин будет, как в Италии, и вот Италия: мужчины готовят, а женщины искрятся лучами благоговения в сторонке.

И она в самом деле расположилась на диване, подложив под спину подушку. От вызывающего взгляда, который она бросила на Харуна, Зехра-ханым и Шейда, сидевшие тут, впали в смешанное состояние оцепенения и задумчивости. Стены этого дома еще не сотрясали подобные заявления. Если вслушаться, в застывшей тишине, казалось, можно было расслышать треск вековых патриархальных устоев — потом, правда, оказалось, что это скрипнул стул под Зехрой-ханым. Она смущенно потупилась в тарелку с кадаифом.

Но, несмотря на положение Ярен, Харун не уступил ее новой прихоти и не дал собой понукать:

— Душа моя, кажется, мы уже выяснили, что обводить меня вокруг пальца не выйдет. Со мной такие фокусы не пройдут.

— Но я же жарила шашлык, — она закрылась от него руками, обняв себя. — И я честно выполняю условия договора. Шейда меня многому научил, не так ли, Шейда? — Работник взволнованно подкрепил ее аргументы согласием. Только они упустили из виду, что Ярен отвлекалась на готовку от силы дважды в неделю и не так уж хорошо освоила азы. — Твоя очередь, Харун.

Так вот оно что. Он, значит, отдувается за ту комичную прогулку, когда заставил Ярен, при полном параде, в шубке, маяться у мангала, не попавшись на ее хитрость. А она рассчитывала на дорогой ресторан и что его всерьез оттолкнет тот неуклюжий пассаж с влюбленной девушкой-прилипалой.

— Отлично, — произнес Харун, и в этот миг у него созрел план, — тогда покажешь, как ты умеешь готовить пасту. Предлагаю компромисс. Ты готовишь вместе со мной, а я за это приглашаю тебя в ресторан. Идет?

— В ресторан?.. — Ярен опустила руки, перестав заслоняться. Она сняла оборону и помедлила: — Хм, хорошо. Но! Шейда, дай сюда! — скомандовала она, встав к столу. Работник, достав из полок медный сотейник, вручил ей. — Но при одном условии, Харун. Варить будем в нем.

И медное достояние особняка Шадоглу перекочевало в руки настоящего медника. Харун усмехнулся:

— Вступительный взнос в клан Бакырджиоглу?

— Ага, выбрала самый красивый сотейник! Медного льва, увы, не было.

Бедолага Шейда — у него на кухне завелись аж два паразита: белоручка и бизнесмен, которые мало что смыслили в стряпне и нуждались в его наставлениях. Сначала Шейда показал, как нарезать куриное филе, за ним, забрав нож, продолжил Харун, а Ярен досталась чистка лука и чеснока. Шелуха с шорохом посыпалась на стол, и кухня заблагоухала смесью аппетитно-острых запахов. Зехра-ханым, доев десерт и осушив стакан воды, вдруг похвалила их совместное начинание:

— Как хорошо, когда муж с женой проводят время вместе. Будучи беременной, я чувствовала себя такой никчемной от того, что была слаба и вырвана из обычной жизни. Я все время плакала и не знала, куда себя деть. Какое счастье, что мне помогал Хазар-бей. Придумывал всякие развлечения. Мы гуляли, учили стихи и пересказывали их друг другу.

— А чем вы занимались до замужества? — включился в разговор Харун, дорезав мясо и по указанию Шейды положив его в сотейник.

— В детстве мне нравилась верховая езда. Хазар-бей, зная об этом, купил коня, и я учила Рейян ездить верхом. Отец Насух ненавидел дочку, гонял по дому, как дворнягу, ни разу не приласкал. А Хазар-бей хотел, чтобы у нее была хоть какая-то отдушина. Но конь тоже не пришелся по душе отцу…

Глядя на Зехру-ханым, Харун никак не подумал бы, что эта домашняя, глубоко униженная подчинением женщина легко держалась в седле. Настолько жизненный уклад и кипящие страсти Шадоглу размыли ее личность. Зехра-ханым, верхом на коне и улыбчивая, не поддалась воображению Харуна. Зато до малейших деталей ему помнилась мать, ездившая на гнедом жеребце. Он сопровождал ее на прогулках, но всегда вел своего коня позади, как бы невзначай отставая.

Харун мазнул взглядом по насупленной женушке. И тут на ее месте он с такой живостью вообразил мамочку Хандан, что сразу же постарался забыть этот бесперспективный образ. Он проявлял уважение к теще, он не считал ее дурной женщиной, но общение с ней давалось ему трудно, иной раз как с человеком чужой культуры. Если таково будущее Ярен, если оно замрет в точке невежества и морального упадка, то оно не так уж радужно.

— Ну ладно, я пойду, — поднялась Зехра-ханым, оправив строгую черную юбку. — Спасибо, Шейда. Твой кадаиф — несравненное блаженство. Легкой работы вам! — пожелала она, перед тем как уйти.

— Аллах, Аллах, — угрюмо отозвалась женушка, — послушать тетю Зехру, так без стихов вообще не выжить.

— Лучше слушай Зехру-ханым для того, чтобы не разделить ее боль.

— О чем это ты, Харун? — Ярен откинула очищенную луковицу в тарелку и вся занялась огнем мятежа.

— О том, что Зехре-ханым есть о чем сожалеть, — спокойно и негромко произнес он. Их обсуждение не должно было достигнуть слуха Шейды, что возился с вымытой посудой на другом краю комнаты. — Я не о лошадях, а в целом, что дом Шадоглу — ее потолок, и ей пришлось с этим смириться.

В раздумье Ярен столкнулась с внутренней неуверенностью и потянулась к чесноку, разделив его на доли. Она не знала, что сказать о тете, с которой прожила двадцать лет под одной крышей.

— Она ни о чем не мечтала. Если она молчит, ее все устраивает. Не будь дед деспотом, она могла бы заниматься чем угодно. А мне не придется разделять ее участь, я не Шадоглу.

— Но ты все еще разделяешь ее мышление, — подсек Харун, чем выбил строптивую женушку из боевого настроя. Не принадлежащая стенам особняка по закону, она по-прежнему наталкивалась на них в своем восприятии, хотя отрицала это. А тигрица, загнанная в клетку, — разъяренный и до ужаса напуганный зверь. — У тебя неизмеримо больше возможностей, чем у Зехры-ханым и кого бы то ни было в Мидьяте. Но у тебя одно на уме: богатое заточение, ложно принимаемое за свободу.

— Я… Харун, это не так. Я заботилась о том, чтобы у меня было надежное гнездо, — возмутилась Ярен, воткнув острие ножа в разделочную доску. — Ты сказал, что я смогу делать, что захочу, но для этого у человека должен быть защищен тыл, а с этим у меня все в порядке, Машаллах.

Харун красноречиво взглянул на нее, присев на край стола, и минуту погодя улыбнулся, заметив в голубых глазах проблески понимания. И жгучего раздражения. Их диалог уперся в учебный список, который женушка толковала по-своему, упуская суть.

— С этим все в порядке у меня, Машаллах, а насчет тебя я не утверждаю. Два месяца назад мой адвокат занимался разводом, так что «прикрытый тыл Ярен-ханым» был под большим вопросом. Даже этот дом, последнее пристанище, не был тебе тылом. Ты бы снова угодила под полную власть деда. А сейчас ты целиком зависишь от меня, но разве это чем-то лучше? Предположим, я реальный псих и оправдал фамилию матери. У меня проявились скрытые психопатические наклонности, и я решил, что мне все дозволено, и ударил тебя. Что ты будешь делать? Терпеть брак, потому что нет выбора?

— Ты точно ненормальный выдумывать такое!

— Жизнь по-всякому может сложиться, — рассудительно заключил Харун. — Для нас это просто пример, а Асланбеи избивали жен. Ты укрепишь свой тыл, когда сможешь себя обеспечивать, когда обретешь профессию и будешь самостоятельна в передвижениях, а не зависеть от чужих денег и настроения. Вот что ты будешь делать в Америке, не зная английский?

— А ты, зная, что бросил жену без переводчика?

— Работать, — рассмеялся Харун. Он еще за столом переговоров дал Ярен понять, что не намерен с ней нянчиться. — Ладно, изменим данность, — он вылил в сотейник растительное масло, а затем они уложили к мясу мелко нарезанные лук и чеснок. Шейда поставил емкость на огонь, настороженно зыркнув в их сторону. — Если я буду работать в Турции, что ты будешь делать одна дома?

Нет, ответ напрашивался сам собой: смотреть за ребенком. Но не может же такая девушка, как Ярен, весь огонь души заточить во тьме лампады и годами удерживать его, пока, подавляемый, он не затлеет. Когда-нибудь однообразие и безделье начнут ее обременять, когда-нибудь она посмотрит на осточертевшие стены глазами Зехры-ханым и сама станет нуждаться в своем призвании, в учебе и в часах досуга, не сосредоточенных на жизнях других людей, доме и браке. Чем скорее это случится, тем меньше постигнет ее разочарований.

— Да мало ли чем можно заняться, — отвертелась женушка и взялась измельчать помидоры, в то время как Харуну Шейда доверил сладкий перец.

— Кроме сплетен и козней, — уточнил Харун, отделяя семена.

Ярен не то рыкнула, не то цыкнула на него — тигрица, приникнув к земле, выпустила когти, и он почувствовал, как задел невидимую нить, что вела к ее нарастающему страху. На свадьбе Харун обещал защищать ее. Его долгом было создать то самое надежное гнездо, а теперь он ставил под сомнение прочность их брака. Разумеется, это разозлило женушку, должно было, наконец, взбесить и расширить ее взгляд на некоторые вещи. Интересно, а как Ярен смотрела на их брак после крушения корыстных иллюзий? О покровительстве мидьятских львов можно было не грезить — там ее враги. В то же время Харун не выходил за рамки терпимых, дружеских отношений. Наверное, не выходил. Между делом он аккуратно потянул нащупанную нить:

— Знаешь, ты мне очень напомнила дочерей султана Абдул-Хамида Второго.

— Которого свергли?

— Да, которого свергли. Он дал султаншам одинаковое дворцовое образование… Нет, я знаю, что ты хочешь сказать, — опередил ее Харун, прочитав в глазах укор и не сдержавшись от улыбки. — Что у них было образование, но это никак им не помогло, и они все равно зависели от мужчин и обстоятельств. Только тогдашнее образование и нынешнее — вещи сильно разные. Как твое школьное приблизительно, но без высшей школы. Я бы даже сказал, что и без средней. Только начальная⁽⁸⁾.

— То есть они изучали математику, музыку, рисование, турецкий и все?

— Да, из языков арабский, фарси и что еще… историю⁽⁹⁾. Этого достаточно, чтобы сойти за культурного человека, но недостаточно для выживания. Профессиональных навыков у султанш не было. И, когда их выслали из страны, вышвырнули из привычной дворцовой среды, они пошли разными судьбами. Одну обокрал мошенник. Муж ей достался непутевый, только и делал, что развлекался и гулял — так они и сгинули с ним в полной нищете. Другой красавице пришлось хлеще. Она истратила все средства на лечение мужа, безуспешное, а после его смерти у нее отжали земли, с которых она имела доходы. Умерла также в нищете. Третья дочь пыталась справиться с безденежьем собственными силами. Она была вдовой и еле сводила концы с концами. Продавала имущество и зарабатывала гроши на каллиграфии, что и спасло ее. А четвертая, — хрипло посмеялся Харун и передал Шейде разделочную доску с порезанным перцем, — четвертая жила на широкую ногу. Путешествовала по Европе, провела несколько лет в Америке, выдала дочь за американца, написала книгу — ну, могла себе позволить⁽¹⁰⁾.

— Ей выпал счастливый билет, — задумалась женушка, добавив в сотейник к перцу измельченные помидоры, и, будто на этом покончив с готовкой, тщательно вытерла полотенцем руки.

На кухне царил восхитительный аромат тушеного мяса и овощей, к которому добавились душистые специи, высыпанные Шейдой на его вкус. А, когда он поднимал крышку, помешивая содержимое, из сотейника вырывался густой пар. В другой кастрюле закипала вода для спагетти — Шейда предусмотрительно поставил ее на огонь.

— Но такая удача выпадает не всегда и не всем, — сказал Харун, снова привалившись к столу. Поколебавшись, Ярен присела рядом и посмотрела на занавешенное окно, в котором разлилась сырая осенняя ночь. — Не будь, как эти султанши, жизнь моя, не жди фортуны и надежных людей. Тебя учили так же, как их, быть примерной дочкой и женой, но я тебя ни в чем не ограничиваю — главное развивайся.

— Верно… — кивнула своим мыслям Ярен, нехотя подбираясь к корню проблемы. — Ты угадал. Меня растили, как этих султанш. А знаешь, каково это, когда за тебя с детства решают другие? Харун, мне ничего не разрешали выбирать и делать самой. Компас моей жизни всегда находится в руках деда, и, куда он укажет, туда я и шла. В том-то и дело, что я не знаю, чего хочу, я… Я боюсь! Я не умею выбирать правильно, не делая ошибок. Ты видел, к чему привели мои решения, и так во всем! — со злостью вылетело у нее, и она ошеломленно замолчала, осознав, что неосторожные слова сделали ее уязвимой перед ним.

— Ну так уж неправильны твои решения, — ободрил ее Харун, легонько толкнув Ярен плечом. — С мужем тебе повезло — считай, ссора с дедом отчасти привела к лучшему. Красивую свадьбу ты отвоевала. В учебе делаешь успехи, я не преувеличиваю, можешь поверить. Попросила научить тебя водить машину, я не против, это ли плохое решение? Тебе понравилось быть свободной, нет?

— Мне хочется попробовать, — с азартом произнесла слегка успокоенная жена, сглотнув ком подступивших эмоций. — У меня стало получаться, да. Я даже подумывала поступить на юриста. Не смейся, Харун! — хлопнула она по столу.

— Я не смеюсь, милая. Было бы желание, умение придет. Почему нет?

— Да. Но после звонка твоей матери у меня совершенно опустились руки!

У Харуна на мгновение перебило дыхание, как от внезапного удара, и он поймал себя на том, что почти не двигался и старался не произнести ни звука. Одно неверное действие, и Ярен соскочит с темы, а подорваться с ней проще, чем на минном поле.

— Что сказала мать? — с полушепотом наклонился Харун. На душе у него стало паршиво, когда она кашлянула и сделала шумный вдох, перед тем как погрузиться в ледяной омут страха.

— Она не сказала, а продемонстрировала свою силу. В ночь хны она связалась со мной по видеозвонку. Она бешеная ведьма, Харун! Я наблюдала убийство человека в режиме реального времени!

— Что?!

В раковину опрокинулась кастрюля спагетти, которую Шейда снял с плиты. Харун онемел от ужаса.

— Это правда! Я говорю правду! — вскричала Ярен, распаляясь. — Она сидела в машине впереди, а на заднем сидении была связанная девушка. И ее убили! Ее просто… Я до сих пор слышу ее вопль… Я не хочу в это верить, это невозможно! Твоя мать сказала, что меня ждет то же самое! Я не верю в это… — она схватилась за голову, запустив пальцы в копну волос, и снова глубоко вдохнула. Ее грудь вздымалась высоко и рывками, отчего Харун решил, что, жадно захлебываясь воздухом, Ярен не в состоянии его выдохнуть.

— Аллах помилуй… — проскулил Шейда.

— Я не знаю, что делать, — судорожно, не плача, всхлипывала жена и массировала висок. Воспаленные глаза блуждали по кухне, от одного предмета к другому, усиленно избегая Харуна. — Она требует наш развод. Если мы не разведемся, убьет меня, а, если разведемся, убьет назло. Какое решение ни примешь, оно будет плохим…

— Осторожно! Держись за меня. Присядь.

Харун поймал ее, усадив на диван и подложив под ее спину подушку. Однако он не был уверен, что в должной мере контролировал себя, чтобы сказать что-то ласковое, утешительное и суметь внушить ей чувство безопасности, столь необходимое с того страшного часа в ночь хны. Лопнувшее терпение, переходя в злость, погребало его под своими тяжелыми обломками. Он опустился перед женой на корточки, накрыв горячие руки своими, обхватил запястья и ощутил под пальцами частый пульс.

— Тихо, жизнь моя, соберись. Эй! Смотри на меня. Я тебя защищаю и не допущу, чтобы с тобой что-то случилось. А сейчас выслушай очень внимательно и будь предельно честна со мной, идет? — с расстановкой проговорил Харун.

Она непонимающе нахмурилась, но не стала спорить. Воду, предложенную Шейдой, отвергла.

— Дословно что ты отвечала матери?

— Послала ее. Она бросила трубку, — выплюнула Ярен отрывисто. Его матери опасно говорить что-то лишнее, потому что она это учтет и использует против них. — Теперь она начнет мстить за свадьбу. Я знаю, она что-то замыслила, но ничего не происходит. Почему ничего не происходит?!

— Как раз происходит. Она сделала тебя свидетельницей преступления и ждет, что ты этим истрепаешь себе нервы. Промолчишь или сдашь ее — не имеет значения. Для нее главное, что ты потеряешь ребенка, и, по ее мнению, я разведусь с тобой. Она зря надеется. Ты молодец, что послала ее куда подальше. А эту девушку наверняка уже ищут... Ты ее сможешь опознать?

Способность мыслить хладнокровно быстро возвращалась к Харуну. Ярен прожгла его взглядом — собранным, остервеневшим и с выражением слепой решимости пойти в полицию и выдать убийцу закону. Мать и прежде совершала довольно грубые шаги, в которых ее могли уличить. Но в руки правосудия попадали размытые доказательства и изворотливая львица, в мгновение обращающаяся в сноп дыма. Не мешало бы для начала выяснить, как им не попасть в похожую ловушку и довести расследование до ума. Может, хоть оно вынудит мать оставить их с Шадоглу в покое.

— Ярен. Я не представляю, что ты испытала в ту ночь и как держала это в себе… Уму непостижимо. Но постарайся успокоиться, хорошо? Не думай пока о матери. Я буду об этом думать, я знаю, что делать. Не бойся, — мягко донес до нее Харун, поднявшись на диван.

Ярен потряхивало. Она над чем-то возбужденно размышляла и тем напоминала упрямого воина, которому переломили копье, а он настаивал на продолжении боя. Секунду погодя, испитая страхом и вымотанная, она спрятала лицо на груди Харуна, скомкав в кулаках его кофту. И снова по неосторожности сдавила его шов. Боли, как ни странно, не последовало. Напротив — боль, доверенная ему женой, осела внутри.

---

Примечания:

Эстетика: https://vk.com/wall-176298528_6045

Отрывок из канона про шашлык и Ярен в шубке: https://vk.com/wall-176298528_6680

Справка о турецких именах и фамилиях: https://ru.wikipedia.org/wiki/Турецкое_имя

Про распад Османской империи: https://lenta.ru/articles/2023/07/24/lausanne_treaty/

---

1) Trouble and strife — на лондонском просторечии (кокни) обозначает жену. Дословно переводится как "проблемы и раздоры". Является сокращением из пословицы: «Trouble and strife — husband and wife» — милые бранятся только тешатся / муж и жена — одна сатана.

Вернуться к тексту

2) Средний переходный уровень владения английским языком.

Вернуться к тексту

3) Поражение Османской империи в Первой мировой войне привело страну на грань политической катастрофы. Несмотря на перемирие, войска Антанты, а также Греции, не дожидаясь подписания мирного договора, приступили к оккупации важнейших военно-стратегических районов империи и фактическому ее разделу. Кемализм — турецкое буржуазное национально-освободительное движение, возникшее в 1919 году и названное по имени возглавившего его Кемаля Ататюрка — первого президента Турецкой Республики и лидера национальной республиканской партии. В 1919-1922 гг. кемалисты организовали борьбу против договорившихся о разделе Турции империалистических захватчиков и подчинившегося им султана. На сторону протестующих с каждым днем переходили все больше офицеров, чиновников и простых граждан. В основу своей идеологии Мустафа Кемаль и его сподвижники заложили сразу несколько прогрессивных по меркам тех лет положений: народность, республиканизм, национализм, светскость и реформизм. 24 июля 1923 года Османская империя навсегда прекратила свое существование. Всего через несколько месяцев после окончания войны за независимость Мустафа Кемаль, который позже войдет в историю с титулом Ататюрк, провозгласит установление Турецкой Республики.

Вернуться к тексту

4) В республиканской Турции до 1934 года термин "бей" употреблялся как форма обращения к военным (от майора до генерала) и государственным чиновникам.

Вернуться к тексту

5) Закон о фамилиях был принят в июне 1934 года. Закон требует, чтобы все граждане Турции использовали фиксированные, наследственные фамилии. Гражданам страны предоставили право самостоятельно выбрать себе фамилию. В Османской империи основная масса населения имела только имена, что создавало в стране большую путаницу и не соответствовало требованиям нового государства.

Вернуться к тексту

6) Фамилия Bakircioğlu переводится с турецкого, как "сын медника". Bakirci — "медник", "человек, обрабатывающий медь или продающий медную посуду"; суффикс oğlu — "сын".

Вернуться к тексту

7) Харун отсылается к девичьей фамилии Ярен. Şadoğlu (Шадоглу): Şad в переводе с турецкого "счастливый", oğlu — "сын".

Вернуться к тексту

8) В начальной школе детям преподают турецкий, математику, природоведение, рисование и музыку. Со второго класса вводят английский. Средняя школа: физика, химия, биология, история, обществознание и др. Высшая школа — специализированные лицеи с уклоном в гуманитарные и естественные науки, профессиональные специальности.

Вернуться к тексту

9) В программе обучения султанш был Коран, арабский, фарси, чтение и письмо по-турецки, основы истории Османского государства, арифметика и география, уроки игры на фортепиано и живописи. В то время как образование мужчин было сосредоточено на профессиональном обучении, образование женщин было сосредоточено на том, чтобы они стали лучшими мусульманскими женами и матерями с утонченными социальными качествами.

Вернуться к тексту

10) Султанши в порядке, перечисленном Харуном: Зекие-султан, Наиме-султан, Айше-султан, Шадие-султан.

Вернуться к тексту

Примечания:

По случаю праздников юбилейная десятая часть тоже вышла объемной, и в ней я уделила немного экранного времени предыстории семьи Шадоглу, а также музыке с танцами)

---

Также месяцами ранее…

Брак как долгий разговор. При вступлении в брак нужно ставить себе вопрос: полагаешь ли ты, что ты до старости сможешь хорошо беседовать с этой женщиной? Все остальное в браке преходяще, но большая часть общения принадлежит разговору.

Фридрих Вильгельм Ницше

 

На словах они уже раз сорок развелись. Только заключили религиозный брак, никях, как шайтан в предвкушении потехи стал с утроенным рвением рвать их союз на части. Наверное, сговорился с Ярен. Потому что иначе Харун не мог объяснить, почему она всегда становилась причиной их ссор.

Что такое крепкий, здоровый сон, Харун забыл, когда вернулся к Шадоглу из-за происшествия с петлей. Женушка, как газель, скакала от кровати к ванной, от ванной к кровати и стучала дверью. Ложилась в постель и, как в утробе матери, беспокойно ворочалась, пытаясь принять более удобное положение. Харун честно пытался это понять, принять и простить, потому что Ярен мучила то тошнота, то бессонница, то жара, но недавно он на нее прицыкнул: можно дверью хотя бы не хлопать. В него прилетела подушка.

Окно в спальне — Харун к нему не притрагивался, его, скорее всего, закрывала Ярен, но, так как она забывала об этом, то выговаривала Харуну или Мелике. Врач с сочувствием предупредила его, что беременная жена растеряет многое из адаптивных навыков, будет и забывать, и путать, поэтому о ней надо заботиться. Он этот пустяк переносил молча. Это было ерундой по сравнению с тем, как Ярен роптала на «овощную пытку» мамочки Хандан и тащила Харуна в кафе, отрывая от дел. Бросить ее голодной не позволяла совесть. А уж как ее задело, что с ним пофлиртовала симпатичная иностранка за соседним столиком…

— Что этой девице нужно?

Ярен вернулась из уборной, с грозным видом поставив сумку на стол. Мечтала наверняка в Харуна швырнуть, но, молодец, воздержалась. Гневные молнии в ее глазах смягчились до ожесточенных бликов.

— Да так, туристка из Англии, спросила про церкви. Сказала, что у меня очень славная сестренка, — подшутил Харун, сопроводив похвалу улыбкой, и отпил черный кофе.

Очень славная «сестренка» села за стол, удостоила отвернувшуюся англичанку ревнивым взглядом и с исконно восточной экспрессией издала недовольное шипение.

— А мы так похожи с тобой? — Ярен закрылась от Харуна картой меню, но он видел, что она не читала содержание, а выкроила минуту, чтобы унять волнение. Не приведи Аллах, он подумает, что она на дух не переносит посторонних женщин рядом с ним, и засмеет ее.

— Это странно, но да. Мы одинаковы. Когда родится ребенок, не будет проблем выяснить, на кого из нас он похож. У него будут светлые волосы, и ложь начнет отскакивать от зубов, как только он освоит речь.

Харун непринужденно отклонился на спинку стула, а за меню послышался мелкий смешок. Мустафа-ага — человек, не лишенный змеиной мудрости, на прощание сказал, что жена родом из сердца мужа, так же как муж родом из сердца жены, а проклятием они станут друг другу или благословением, то настолько, насколько оба приложат к тому усилия. Харун желал верить, что Ярен все-таки его благословение. И определится, в конце концов, с заказом.

Из-за меню показались наморщенный лоб и русая макушка Ярен, которую накрыл золотистый свет солнца. С утра Мидьят еще плавал в белом, туманном мареве, а уже к обеду, быстро потеплев, прояснилось. Климат в этих краях не мягкий, под стать жителям — летом прокаливал нестерпимым зноем, загоняя людей под крыши, а зимой днями сеял дождь, закаляя их, будто металл. Вот и Ярен, ненадолго охладев к туристке, снова взялась распекать Харуна:

— Почему она решила, что мы брат с сестрой? Кольцо, что ли, не видела?

— Выходит, не заметила.

Женушка отложила меню и словно в отместку Харуну, совершенно точно назло передумала что-либо заказывать. А его память поневоле посетил рассказ мамочки Хандан, как она в беременность Азатом взяла быка за рога, вернее Джихан-бея, и поехала с ним в ночь к реке собирать смолу евфратского тополя. Когда они доехали и нашли-таки нужное дерево, в четвертом часу утра, мамочка Хандан запросилась домой. На этой части повествования Харун беззаботно посмеялся, убежденный, что с ним такое никогда не случится, а сейчас с охотой разделил бы горестный вой папочки Джихана.

— Поехали в особняк. Ничего не хочу, тошнит, — скисла Ярен.

— В особняк?

Харун поразился тому, как миролюбиво прозвучал его голос, потому что его так и тянуло устроить прихотливой султанше суровую мидьятскую реальность. Чтобы сводить ее в кафе, он отказал Азату в помощи в офисе, а там, дорвавшись до совета директоров, вовсю свирепствовала мать, загребая жар руками Фырата.

— Заводи машину, — Харун выложил на стол включи. Ярен уже освоила основы вождения, и разобраться в функционале автомобиля для нее было раз плюнуть.

— А ты?

— Оплачу заказ и приду.

Он остро нуждался в пяти минутах тишины, чтобы дать себе поостыть и направить мысли в более позитивное русло. Харун не знал, куда запропастился так и не объявившийся проклятый муж, чье сердце породило дьяволицу Ярен, как уверял Мустафа-ага. Но в чем он с полной ясностью убедился, так это в том, что его сердце подобно морю с Бермудским треугольником, вершинами коему служили Ярен, мать и дом Шадоглу.

А рассорило их в конечном счете вино, из-за которого жена впала в истерику. Она решила, что оно ей необходимо, как дыхание, а, раз врач на осмотре сказала, что поводов для беспокойства нет, то это открывает ей дорогу к стеллажу с алкоголем⁽¹⁾. Они прогулялись в магазин за продуктами — во всяком случае так считал Харун и вскоре упустил Ярен из виду. Растворилась хитрая бестия, как соль в кипящей воде.

Он помнил, где находились фрукты, и рассудил, что женушка будет где-то рядом с яблоками, потому что она обязательно покупала их каждую поездку в город. Проходя мимо отдела со спиртным, краем зрения Харун уловил знакомую куртку. Ярен изучала этикетку на бутылке вина. Он приблизился, встреченный легкомысленным вопросом:

— Харун, какое из этих лучше?

— Для тебя, милая, еще шесть месяцев никакое, — напомнил он категоричным тоном, который точно не значил «Спорь со мной до победного».

— Доктор разрешила!

— Этого не может быть. Я это не слышал, — Харун изъял у нее бутылку и поставил обратно на полку. Ярен увернулась, когда он попытался увести ее, и, по всей видимости, дала шайтану клятву во что бы то ни стало покорить Харуна своей новой прихоти.

— Я уточнила, и мне сказали, что от одного бокала ничего плохого не будет.

— А я знаю, что у лжеца сгорел дом, и ему никто не поверил. Если хочется кого-то дурачить сказками, то в твоем распоряжении три мелкие сестры. Тебе нельзя алкоголь. Или я пропустил какие-то новости из рубрики очевидных фактов?

— Харун, некоторые специалисты считают…

— Эти специалисты прикрываются ошибкой выжившего.

— Но я хочу вино! — на ее глаза навернулись слезы ярости.

— Перехочешь.

Он схватил Ярен за локоть и, злой, словно кангал⁽²⁾, повел на выход. До машины женушка дотерпела, но, как только села в салон, в нем поднялась ругань. Все копившееся в них напряжение от тягот общего быта оглушительным ударом вырвалось наружу. Недели, вплоть до рокового дня с выстрелом, пронеслись между ними бешеным вихрем брани и крика и провалились куда-то вглубь души тяжеленным камнем на подъезде к старому Мидьяту. У ворот особняка Ярен показательно хлопнула дверцей автомобиля и до самого вечера игнорировала звонки Харуна.

Да блядь! Лучше б он родился евфратским тополем!

 

 

Порой шайтан подсказывал толковые вещи. Вроде бы в здравом уме не привидится купить беременной жене вино и переметнуться на сторону зла и безответственности. А если посмотреть с другой стороны, то это уступка и разумная цель примириться. Пить Харун, естественно, не позволит, но была крохотная надежда, что Ярен утешит запах и навязчивое желание отпадет.

Приняв за истину второй вариант, Харун откупорил винную пробку и поставил бутылку на асфальт. Он сидел в машине, лицом к вечерней городской улице, и переливал вино в термос. Если кто-то из домочадцев спросит об этой маленькой контрабанде, можно соврать, что там фруктовый сок.

Дома Харун нашел женушку в зале за книгой. На серебряном подносе на маленьком столике аккурат сверкали чистотой вымытые стаканы с графином воды, и он взял один, сев на диван. Ярен, оторвавшись от турецкого романа, с ленивым любопытством покосилась на термос, а, когда Харун открутил крышку и на глаз отлил несколько небольших ложек, оно переросло в жадное удивление.

— Что ты делаешь? — Ярен стало весело. — Пипетку принести, Харун-паша? Будет удобнее капли подсчитывать.

— Не ерничай.

Каким вздором приходится заниматься, чтобы горным козлом не лазить в поисках евфратского тополя. Уж лучше вино — оно, по крайней мере, продается в магазине.

— Это что, извинения? — гордо спросила жена, почуяв многослойный аромат специй и красных ягод.

— Это вино.

— Точно не извинения? — она ехидно воздела бровь.

— Можешь поддаться красивой мечте, любимая, я не против, — уперся Харун. — Но, смотри, я разрешаю подышать им. Попробуй только сделать хоть глоток.

— Да отдай уже, без тебя знаю!

Женушка отняла стакан с плещущимся на донышке вином и поднесла к лицу, вдохнув яркий запах. В упоении прикрыла веки и изрекла:

— Извинения приняты.

В эту минуту распахнулась дверь залы, и Харун мгновенно закрутил крышку термоса, убрав его под столик. На соседний диван с потухшим лицом упал папочка Джихан, приложил ладонь ко лбу и пояснил: «У нас Хюма плачет, а у меня разболелась голова. Посижу пока с вами, все равно отца дома нет». Именно, Харун подгадал час, когда Насух-бея не будет и семья отправится на спальный этаж. Комната Джихан-бея и мамочки Хандан так вообще далеко от гостиной, через двор. Но, увы, не спится домочадцам спокойно — как чувствуют сладость запретного плода. Глава Шадоглу не жаловал алкоголь.

— Папа, как Хазар-бей, получше? — неловкое молчание подтолкнуло Харуна прервать его.

Он воспользовался мгновением, пока Джихан-бей зажмурил глаза, потерев переносицу, и потянулся за стаканом Ярен. Решил убрать от греха подальше, а там ему искусительно улыбнулся пьяный дьяволенок. С нетронутым вином. Мидьят — пространство необъяснимых открытий, ведь где бы еще Харун узнал, что беременных выносит, что б его, с запаха.

— Неважно, — ответил папочка Джихан, задумчиво поморгав и покрутив зерна своих четок. — Снова прогнал Азизе, когда увидел ее с отцом.

— И правильно сделал! — дерзко произнесла женушка, из-за чего Джихан-бей заподозрил, что она в своем прежнем запальчивом характере, невзирая на старания Харуна урезонить ее и увести в их комнату. — На что дед надеется, подпуская к себе эту старуху? Папа, он ее простит?

— Упаси Аллах от такой напасти! — погорячился тот. — Этому не бывать, дочка. Ты, главное, не переживай, я все решу. Я не буду Джиханом Шадоглу, если отец признает Азизе нашей родней.

— А если признает?

Это, в общем-то, не дело Харуна, и все же он допускал такой вариант, исходя из обстоятельств. Они таковы, что Насух-бей склонялся к примирению с любимой Азизе.

— Аллах, как можно простить женщину, которая хотела убить нашу семью? Дед лишился рассудка, — возразила Ярен.

Харун иронически промолчал, обернувшись к женушке: действительно, как можно смиловаться над женщиной, что молилась о твоей смерти? Ярен кокетливо отзеркалила его улыбку. Тут-то папочка Джихан впал в сомнения. Он присмотрелся к ее затуманенным глазам, в которых искрилось море огня, и направил свое внимание на напиток в стакане:

— А что вы пьете?

Джихан-бей обнаружил под столиком термос и открыл его, а, принюхавшись к горлышку, переместил на Харуна неопределенный взгляд.

— Вино? И Ярен…

— Ни в коем случае, папа. Она очень хотела, но мы ограничились запахом.

Твердость и холодность папочки Джихана смягчила едва уловимая улыбка, с которой он снял пиджак и поставил на столик второй стакан. Наполнив его вином, опустошил до дна. Но этим тесть не ограничился. Он вдохновленно плеснул вино в стакан Ярен, вручив тот Харуну, и опять в свой. Застигнутый врасплох, Харун успел лишь еще раз оглянуться на женушку, уверившись, что ей не стало хуже.

— Папа, а как же Насух-бей?

— Сынок, отца долго не будет. Мы не пьем при нем из уважения, но я разве похож на моралиста? Нет, если ты против алкоголя, я не настаиваю.

— Папа, вы не так поняли, — Харун поспешил сбросить с себя налипший образ ханжи. — Вином меня не запугать.

— Вот как?

— Однажды в Стамбуле мой одногруппник намешал мне такой Коктейль Молотова⁽³⁾, от которого у меня начисто взорвались сознание и печень, а утром мы блестяще сдали экзамен. На меня никак не повлияет пара бокалов, у меня крепкий организм.

— Тогда прекрасно! — совсем уж воспрянул папочка Джихан и, опрокинув в себя вторую дозу, потер темную с обильной проседью бороду. — Как говорится, сынок, не пьет только сова, потому что днем спит, а ночью алкоголь не продают.

Тем более ни Аллах, ни Насух-бей не видели⁽⁴⁾. Харун выпил свой стакан, ему стало теплее. Но, так как он все еще приглядывал за женушкой, расслабиться особо не выходило. Он предложил Ярен отвести ее в спальню. Она отказалась, подоткнула диванную подушку и, привалившись к его боку в обнимку с ней, тихо засопела под их негромкий разговор с Джихан-беем.

Через некоторое время ее разбудил скрип двери. В гостиную, ищущий брата, шагнул помятый Хазар-бей, и первым делом папочка Джихан, чуть-чуть навеселе, пригласил его за стол. Вопреки возражениям Хазар-бея к двум стаканам присоединился третий, а к трем собеседникам — четвертый. Песочили, как обычно, Азизе. Братья Шадоглу выговаривались друг другу о нелегкой жизни, а Харун изредка вникал в смысл беседы, прижимая к себе Ярен. Слабость и дремота, тяготившие ее, помалу уступали живости.

— Как моей матерью может быть та, что никак не напьется чужой крови и страданий? — в голосе Хазар-бея ужас наслаивался на горечь и усталость от прожитых потрясений. — Разве может такая женщина кому-то стать доброй матерью, Джихан? Кому она стала матерью? Мирану? Которого растила на ненависти! Да парень с ума чуть не сошел, вспомни его безумные глаза! Кто сыновья Азизе? Мучители, убийцы! И все лежат в могиле! Она хоть кого-то по-человечески воспитала?

На этом признании Харун с трудом отогнал мысли о матери. От правды, что они с Азизе одним миром мазаны, испарялось все настроение.

— Какой замечательной была наша мама, — с теплотой произнес Хазар-бей. Папочка Джихан, размягченный вином, поддакнул. — Какие она истории рассказывала душевные, сколько в них было вложено любви, нравственности и света! Много воды утекло с тех пор, а я всегда, когда меня душит злоба, когда хочется стенать, возвращаюсь к ее рассказу о дяде, и мне становится легче. Когда я вижу Азизе… Джихан, внутри меня все дрожит, но я вспоминаю, чему нас учила мама. Чему учила настоящая мама, а не та зверюга, что едва не сожгла меня живьем! Как бы Азизе ни была дорога отцу, я никогда не приму ее, как мать. Никогда!

— Извините, о каком рассказе речь? — почувствовав, что Хазар-бея нужно как-то вызволять из пучины боли, Харун перебросил его думы на другую тему.

— Ох! — с отеческой улыбкой воскликнул Хазар-бей. — Наша мама, Назлы, очень любила историю о дяде Сардаре, он ее старший брат. Джихан, ты же помнишь ее?

— Конечно, брат, как не помнить?

— Мама была из общины курдов. Наша бабушка Гюль родом оттуда же, она и познакомила маму с отцом.

Харун чуть не поперхнулся воздухом.

— Курдов? Погодите, Шадоглу наполовину курды?

Пусть от отца Харуну не передалась безусловная любовь к археологии, зато багаж знаний до отказа забит историческими фактами и сюжетами. Для него не новость смешанные браки турок с курдами. Тем не менее родство Шадоглу с курдским кланом было необычно: он и забыл, что провинцию Мардин, к которой относился Мидьят, населяли преимущественно горные турки⁽⁵⁾.

Ярен привстала и сделала важное лицо, словно говорившее, что за ее спиной, как ревностные стражи, стояли призраки курдских предков. И эти призраки, неукротимые курды, особенно почитали кровную месть. Всевышний приказывал им мстить, пока душа покойного не обретет успокоение в пролитой крови убийцы. Не держали мстителей ни чужие законы, ни их богатства, ни жизни — и тому, и другому, и третьему предпочиталась храбрость. Старые обычаи остались за чертой лет, но, глядя на тестя и жену, Харун понимал, что узы родства связывали их с понятиями предков теснее, чем казалось. То, над чем трясся Насух-бей, папочка Джихан и Ярен не раздумывая сравняют с землей — законы, богатства и честь Шадоглу. Такой будет их месть, возвышающая их в собственных глазах.

— Верно, Харун, курды, — печально кивнул Хазар-бей. — А та история о дяде, в свое время она показала нам, что есть пути, отличные от тропы ненависти и насилия. Дядя убил человека. Сейчас вообще курды стараются как можно реже прибегать к кровавым распрям и за ущерб берут плату. Но в некоторых семьях… до сих пор считают, что, пока убийца жив, в доме ежедневно происходит плач. Но есть и хорошая сторона этого обычая. Убийца может покаяться. Его простят. Зло не породит новые страдания и зло.

— Дядя Сардар пришел к отцу убитого и сдался на его милость. Его могли убить — в этом нет ничего удивительного, потому что решение было за родственниками. Но его простили, — внушительно добавил Джихан-бей, положив одну ногу на другую. — Дядя выплатил вещами и скотом семье убитого и дал клятву бахта заботиться о них, когда у них возникнет какая нужда. Безутешному отцу он стал, как сын.

— Клятва бахта — это клятва счастьем, — объяснила Ярен, обменявшись с Джихан-беем таинственными улыбками, которые не ускользнули от Харуна. К отцу она все же бережнее относилась, нежели к матери. Как это знакомо. — Слова того, кто клянется счастьем, считаются непоколебимыми.

Вечер перестал быть томным, когда к вкусу изысканного вина добавились ностальгические нотки девяностых. Джихан-бей захотел почтить еще одно доброе деяние Назлы-ханым и, подойдя к комоду, стянул запыленную скатерть с большого магнитофона. Оказывается, в их с Хазар-беем детстве, если отец задерживался на работе, мать скрашивала серые будни сыновей музыкой. Она обожала слушать кассеты.

— Сколько себя помню, — сказал папочка Джихан, слеповато приглядевшись к дисплею магнитофона, — как только отец за порог — мы с Хазаром забирали игрушки, учебники и мчались в эту комнату. Мама включала кассету и помогала с уроками. А когда отец возвращался, я опять чувствовал себя, как в тюрьме. И игры, и музыка, и мамины истории, и наши с Хазаром забытые вещи постоянно раздражали его. Аллах, все забыл! Дочка, — подозвал он Ярен, и та вспорхнула к нему, с любовью оглядев магнитофон, — я правильно нажимаю? Хочу выбрать радио.

Со знанием дела — наученная дорогой бабушкой Назлы, как выяснил Харун — женушка настроила радио, и сонливое безмолвие гостиной растолкала затейливая турецкая мелодия. С примирительным выражением в лице папочка Джихан прижался виском к макушке Ярен. Со стороны все выглядело так, будто в ее объятии он искал прощение за нарушенную клятву бахта стать для нее лучшим отцом. Когда они вернулись на диваны, у обоих подернулись скупой влагой глаза.

Хазар-бей поднял свой стакан, наполненный Харуном, и с папочкой Джиханом они, братья, дружно допили остатки вина. Один был натурой романтичной и мягкой, второй своенравной и охочей до азарта, а Харун последние несколько стаканов подмешивал в эти натуры алкоголь, не притрагиваясь к своему. Он уважил тестя, но нужно сохранять трезвость рассудка на случай, если женушке поплохеет. Хмель ее, видимо, отпустил. Вслед за ним ей бросился в душу ритм следующей песни, и Ярен застучала по коленке пальцами.

— Раньше здесь часто играли песни, — мечтательно произнес Хазар-бей. — После смерти мамы отец снес кассеты в кладовку, и музыкальная традиция канула в прошлое. Ну ладно. Время позднее, я пойду. Скоро отец вернется, не хочу с ним пересекаться. Я уберу, — он забрал их стаканы. — Доброй всем ночи!

— Да, брат, иди. Доброй ночи. Тебе нужно отдохнуть, старик.

— Кто это тут старик? На свои седины посмотри.

— Вот еще! Это не седины, а благородное серебро. А ты весь белый, как дед Юсуф.

— Сам скоро станешь дедом, не стыдно препираться, — расплылся Хазар-бей в усмешке, щедро подаренной им всем.

— Можно подумать, ты не станешь дедом. Подожди, Хазар. Я тоже иду. Дети, отдыхайте, спокойной ночи. Харун, о том, что здесь было, отцу ни слова.

— Разумеется, папа, — спровадил их Харун, дойдя до комода.

Они и засиживаться с женушкой долго не будут, хотя, похоже, в ее намерения входило кое-что иное. Дождавшись, когда Хазар-бей с папочкой Джиханом уйдут, Ярен в нетерпении затворила за ними дверь и сбросила ботинки, оставшись в носках. Она как-то загадочно улыбалась при этом и качала головой в такт музыке, затем плечами и талией, подкрадываясь к Харуну. А он совершенно внезапно для себя стал тем необходимым злом, что выкручивало у магнитофона громкость, со смаком отмечая, как очаровательный дьяволенок Ярен, танцующий не на ковре — у него на сердце, отзывался на возрастающий бравурный аккомпанемент.

Аллах, как вспыхнула-то! Повернулась к нему боком, сойдя с ковра, в ту часть гостиной, где больше пространства, и плавно задвигалась, взмахивая руками и качая бедрами. На минуте, когда певец взял высокую ноту, Ярен подскочила к магнитофону и добавила еще громкости, после чего топнула несколько раз ногами, точно выбивая искры колдовского огня. Огня, которым была сама.

Переливы браслетов на ее щиколотках утонули в шуме песни. С горячностью предков-курдов, детей природы, Ярен крутанулась вокруг себя и встряхнула головой, так что волосы, разметавшиеся, застлали глаза и беспорядочными волнами окаймили плечи. Если Насух-бей увидит, что в его доме слушают дьявольские песни, танцуют дикие танцы и — какой харам!⁽⁶⁾ — счастливы, гнев разъест его до усов, оставив горстку пепла.

Полностью отдавшись танцу, Ярен углубила движения, присоединив новые элементы, и нарочно, чтобы Харун узнал, повторила выпады руками из танца Софи Лорен. Как женушка откопала эту комедию с турецкими субтитрами и почему, объяснению Харуна не поддавалось. А главное, как она научилась так танцевать, сидя в четырех стенах? Помнится, похожий вопрос ему жуть как не терпелось задать матери, когда в семь лет он увидел ее танцующей. Свою мать — вечно занятую и избегающую всякого веселья.

Что заставило владычицу Асланбеев сойти с пьедестала и пуститься в пляс, Харун не отважился спросить, но застыл столпом в дверях ее кабинета. В полутьме, повернутая к выходу спиной, мать его не заметила, думая, что он отдыхал на втором этаже. Она скинула на кресло свой необъятный рабочий пиджак, который в пору пришелся бы отцу, и, вложив в плеер кассету, включила музыку.

Первая туфля, отброшенная носком ноги, отлетела в дальний угол кабинета, другая последовала туда же. Кобуру на поясе мать не тронула, а вот пистолет с грохотом швырнула на стол и распустила хвост с высоким начесом. В танце она перемещалась так, словно привыкла отрываться по выходным и умела, хотя куда грубее Ярен, в пластике которой преобладала кошачья, небрежная грация. Мать двигалась, как мужчины, она многое — это Харун понял позже — делала, как мужчины: чеканила шаги, одевалась, рубила реплики, и голос у нее был низкий и басовитый, Харун сказал бы, что прокуренный. Правда, сигарет при матери никогда не видел и сам не курил.

Мать изгибалась, извивалась и качала головой. Широкие штанины брюк колыхались, придавая танцу элегантность. Может быть, скользнула в прошлое мысль, и Харун усмехнулся, танцуй мать не дома, тайно от всех, а на костях убитых, из которых отстроила свой бизнес, это удовлетворило бы ее быстрее. Ее руки будто судорогой сводило в кулаки — на звуках ударных мать неистово колотила воздух. Так и рвалась кого-то бить, бить, бить… Под пульсирующий бит Goo Goo Muck⁽⁷⁾.

Под финал песни мать стала просто пританцовывать, стоя на месте, потом резко наклонилась и вытащила из брюк платок. Фонарь с улицы на пару секунд выхватил ее разбитые губы и хлынувшую из носа кровь. Это заставило Харуна отшатнуться от двери и молчать о своей ужасающей, но казавшейся верной догадке: кто-то напал на мать, и она воспользовалась пистолетом.

Ярен снова покрутилась, и Харун, втянувшись в танец, поймал ее руку и, подхватив за талию, приподнял и закружил по зале. Она не вздрогнула в его объятиях и не испугалась, а, наоборот, запрокинула голову и, забывшись от блаженства, целиком вверила себя Харуну. Не зная Ярен, он бы удивился такой смелости у женщины, что под спудом жестких провинциальных нравов даже с супругом могла позволить себе лишь степенно поддакивать. Со стола упал, откатившись, пустой термос. Наверное, женушка задела его ногой, но они тут же забыли про это, когда Харун поставил ее на пол и потянул за собой, пригласив шутливо вальсировать по зале. Они вели по очереди, то передавая инициативу друг другу, то завладевая ею. Им катастрофически не хватало места, отчего они иногда наскакивали на мебель, а Ярен, раскрасневшуюся, в бодрящем облаке его одеколона, все сильнее забирал взрывающий легкие смех.

— Где ты научился танцевать?

— У меня встречный вопрос.

Они замедлились. На радио сменилась песня, отбросив их в не столь отдаленные восьмидесятые, но они уже не слушали.

— Бабушка со мной танцевала, когда я была ребенком. Мной занималась она. Мама ворковала над Азатом, — с досадой в голосе говорила Ярен. — А когда бабушки не стало…

— Пришло одиночество, — понимающе кивнул Харун.

Он дотянулся до магнитофона, убрав звук на минимум. Всего на миг Харун отпустил руки, как спохватился, увидев, что женушку шатнуло в сторону.

— Стой, курдская дева! Что ни говори, а купить тебе вино было дурацкой идеей.

Она самоуверенно положила руки на его плечи — не впервые ему показался забавным этот чисто захватнический жест, маленький ритуал, вошедший у Ярен в обиход. Не менее забавным, чем ее язвительные комментарии в полупьяном состоянии:

— Не такой дурацкой, Харун, как сдавать экзамен в похмелье. И да, прежде чем ты начнешь спорить, вспомни, чем закончилась твоя сегодняшняя попытка.

Это, конечно, все равно что запугивать льва бараниной, но Харуну смертельно надоело пререкаться, поэтому он пошел на мировую:

— Ладно. Мы оба виноваты. Давай договоримся не ссориться. Если тебе чего-то захочется, а я буду против, и наоборот, если против будешь ты, разберем минусы и плюсы наших желаний и придем к единому рациональному решению. Как тебе такой бизнес-вектор, жизнь моя?

— Даже если я тебя очень сильно разозлю, сильнее, чем тогда в отеле, ты не накричишь на меня? Точно?

— Клятва бахта, — улыбнулся Харун. Если уж непримиримые курды дошли умом до идеи прощения и мира, то почему бы им с Ярен не последовать благородной традиции праотцов. Некоторые обычаи были достойны возрождения. — Никаких раздоров.

После секундного промедления Ярен встрепенулась, вложив руку в протянутую ладонь. Прикосновение на коже Харуна горело теплом, как от пламени, что сейчас бушевало в жене.

— Так уж и быть, Харун-паша. Клятва бахта!

---

Примечания:

Назлы Шадоглу: https://hercai-atv.fandom.com/wiki/Nazli_Şadoğlu В Вики указано, что ее выбрала для своего сына Насуха Гюль Шадоглу, поэтому здесь, с авторского допущения, обе героини курдского происхождения, и Гюль выбрала невесту Насуху из "своих". Курдская эстетика: https://vk.com/wall-176298528_6154

К рассказу прилагается плейлист работы и там же танец Софи Лорен: https://vk.com/mr.tigrenok?w=wall-176298528_6120

И зарисовка молодой Фюсун с Харуном: https://vk.com/mr.tigrenok?w=wall-176298528_6104

ЯрХар чисто в этом эпизоде ? https://vt.tiktok.com/ZSNcVD49P/

---

1) Алкоголь в Турции легально продается в супермаркетах, барах и ресторанах. По законам шариата спиртное является харамом, то есть запретным продуктом. Но поскольку Турция уже почти сто лет является светским государством, то религия не мешает гражданам его свободно употреблять.

Вернуться к тексту

2) Анатолийская овчарка, кангал — древняя порода собак, выведенная на Анатолийском плато. В Турции не признают названия анатолийская овчарка, так как их там несколько разновидностей.

Вернуться к тексту

3) В Советско-финскую войну финны остроумно называли советские кассетные авиационные бомбы «хлебными корзинами Молотова», а свои зажигательные гранаты — «коктейлями для Молотова». Название попало в финские и иностранные СМИ, активно освещавшие конфликт. С легкой руки журналистов словосочетание было сокращено до «Коктейля Молотова» и в таком виде стало известно всему миру. Английское «Molotov Coctail» в дословном переводе позже проникло и в русский язык.

Вернуться к тексту

4) На запрет ислама на алкоголь турки в шутку говорят, что под домашней крышей Аллах не видит этого греха.

Вернуться к тексту

5) Провинция Мардин разнообразна в лингвистическом, этническом и религиозном отношении. Доминирующими этническими группами являются арабы, ассирийцы и курды, из которых курды составляют большинство. К незначительным группам относятся армяне, чеченцы и турки. Провинция считается частью Турецкого Курдистана. В 1990 году было подсчитано, что курды составляли 75% населения. Турецкие власти долго отрицали существование такой нации, называя ее представителей "горными турками".

Вернуться к тексту

6) В шариате — греховные деяния, запрещенные в исламе.

Вернуться к тексту

7) «Goo Goo Muck» (с англ. — «Вурдалак») — песня, впервые записанная в 1962 году американской рок-группой Ronnie Cook and the Gaylads. Её кавер-версия была записана в 1981 году панк-группой The Cramps.

Вернуться к тексту

Примечания:

Warning: насчет оружия — отбросим сериальную сказку, в которой герои выпускали в воздух весь магазин и от зашкаливающего процента насилия не стали тугоухими. Здесь канон переосмысливается и приближен к реальности настолько, насколько это мне удалось. И да, не представляю тридцатилетнего Харуна безбашенным стрелком, бросающимся в любую подростковую авантюру, поскольку и в каноне он предстает довольно хитрым, осторожным человеком. Искать лишние приключения в криминальной обстановке Мидьята он не искал и тут не будет)) Погони, перестрелки и оружие-таки не шутки, а уголовный срок, что, к сожалению, напрочь игнорировалось в сериале.

Хронологически эта часть продолжает первый драббл.

---

Обиды записывайте на песке, благодеяния вырезайте на мраморе.

Пьер Буаст

 

Окрестности Салаха⁽¹⁾ облачились в легкий пурпур, а на оранжевом полотне неба, в точке, куда упал взгляд Харуна, растеклось горящее пятно солнца. Оно ползло к горизонту, медленно подпуская вечерний сумрак, хотя на юге обычно всегда темнело раньше. Тем лучше, что нынешняя ночь не желала опередить их: на променад в деревне они с Ярен возлагали грандиозные надежды. У них родится пацан — это надо отметить с огоньком.

— Ах, Аллах! Харун, ты уверен, что стрельбище — это то место, куда нужно везти беременную жену?

Весь путь до Салаха, полный радостных ожиданий, Ярен никак не хотела расстаться с игривой вредностью. Предвкушала, подзадоривала, спрашивала, а как же пункт из списка, запрещающий брать оружие, все, забыт и вычеркнут? Едва ли, ведь эту выездку он задумал как одноразовую акцию с целью развеяться, а для постоянного обращения оружие требовало регулярных тренировок. Но, не успела машина затормозить, как кейс с пистолетом женушка не мешкая прибрала к рукам. Видать, уроков по стрельбе Харуну не миновать так же, как уроков вождения. Ярен была не из тех, кто, однажды обжегшись, отступал раз и навсегда. Идея пострелять за городом вызвала в ней ужас всего на миг, когда Харун озвучил ее. А потом женушка поняла, что он и не думал напоминать ей таким образом о том ужасном дне, тиранить или прививать страх перед оружием, толкая тираду о трагических последствиях. Просто прогулка с долей экстрима, а то они уже паутиной покрылись в особняке Шадоглу.

— И как твоя последняя нервная клетка это выдержит? — спросила Ярен, выйдя из машины, и затянула волосы резинкой, собрав в пышный пучок. — Я тебя чуть не убила, дважды наставляла на тебя дуло, а ты мне пистолет спокойно готов отдать.

— Я же сказал, что доверяю тебе, милая, — повторил Харун то же, что говорил дома. — Почему в это сложно поверить?

— Маньякам трудно верить.

— Но я тебе верю, — его раскованность в сочетании с улыбкой пустили по ее лицу легкую рябь и вынудили смеющиеся губы сложиться в дерзкую гримасу. — И потом, разве будущая мама сына не заслуживает занятия поинтереснее, чем парки, базар и кафе? Не знаю, как ты, жизнь моя, а я уже помираю со скуки. Благо, твой врач разрешила активный отдых. Скажи она, что тебе нужно отдыхать дома, а мне изобретать для тебя развлечения в пределах пяти комнат, вот тогда бы моя последняя нервная клетка размозжилась о череп.

— Верно, давно пора разнообразить досуг. С чего начнем? — подтвердила Ярен, присев на капот автомобиля и запустив руки в карманы спортивного костюма.

— С безопасности, — Харун принес из салона два комплекта стрелковых очков и наушников, для себя и жены.

Он кратко объяснил ей, зачем использовать защиту для слуха и чем чревата акустическая травма⁽²⁾. Ярен хорошо помнила ощущения, которые вызвал тот выстрел, когда они поссорились. Неизвестно, что настигло ее быстрее, ужас ли или острая боль от ожогов⁽³⁾ и звуковой волны, но она моментально сдавила уши, рухнув на колени возле Харуна. Долгие мгновения не сознавала, что происходит, отшатывалась, звала его, тормошила, пока не оцепенела в мучительном страхе: ее настигла глухота.

Харун испытал примерно то же, когда в юности при нем выстрелили в комнате и он оглох на пару часов⁽⁴⁾. А в роковой для них день ему повезло отделаться звоном в ушах, что стал невыносимым от холода и потери крови. Общими усилиями они вызвали скорую. В больнице глухота Ярен сошла на нет, плюс ей и Харуну назначили лечение, чтобы не допустить осложнений.

Надев наушники и защитные очки, Ярен нагнулась к боковому зеркалу машины и поправила прическу, проверив, безупречен ли у нее вид. Затем сдвинула один наушник, заметив, что Харун хотел ей что-то сказать:

— Если станет некомфортно, дай знать.

На пятом месяце их сын различал звуки. Он намедни возмутился грохотом разлетевшихся по кухне кастрюль, за что ощутимо пнул Ярен. Родиться не успел, а уже отстаивал свои права, правда, потом, на другие шумы, тактично помалкивал.

— Хорошо. Хотя не думаю, что после криков деда наша стрельба потрясет Ахмета. Это боевой? — уточнила женушка, когда Харун открыл кейс с пистолетом.

Харун извлек из рукоятки пустой магазин, снял пистолет с предохранителя и, с силой отведя затвор, удостоверился, что в патроннике нет патрона. Щелкнул контрольный спуск. Пистолет разряжен. Предохранитель вернулся на место.

— Нет, травматический. К нему прилагаются резиновые пули, но гремит будь здоров и поранить может, поэтому в голову и шею целиться запрещено, не то убьешь. Одно из главных правил: обращайся с оружием так, как будто оно всегда считается заряженным.

Его травмат в любой момент был готов к выстрелу. Иначе какая польза от оружия, которым не можешь воспользоваться? Во время нападения на себя Харун предпочитал находиться в выигрышном положении. Если его скрутят или ранят, у него не будет возможности дослать патрон в патронник. Для этого нужны обе свободные руки, а при стрессе они еще скользили, что мешало передернуть затвор с первого раза. Единственное, на что у Харуна уходила секунда, это флажок предохранителя. Сбрасывая его, он предупреждал, что откроет огонь, а дальше — по ситуации.

В тот день с Ярен все пошло не так, вопреки выработанным до автоматизма действиям. Осознание того, что она опустила предохранитель и наставила пистолет на себя, совершенно лишило Харуна выдержки. В каком-то помрачении Ярен твердила об Асланбеях. Ее палец опасно лежал на курке. Одно конвульсивное нажатие — и травмат пробил бы висок. Действия жены предугадать было трудно, поэтому, создав дистанцию, Харун пробовал отвлечь и подорвать ее манипуляцию. «Стреляй! Давай! Ты не сделаешь этого, потому что ты эгоистка!» Она остервенилась и перестала ждать его удар, а он рывком отвел пистолет от ее головы, и вдруг громыхнул выстрел.

— Приступаем, — скомандовал Харун и стал показывать Ярен двуручный хват.

Она допускала ошибки новичка. Пистолет «гулял» у нее в руках, иногда она случайно жала на курок и смеялась, когда Харун надавливал ей на плечи, прося опустить их. Но они непроизвольно поднимались, отчего руки Ярен держались неустойчиво. Оружие так психологически действовало на нее, что она вся суетливо подбиралась и замирала, придавая телу неправильное положение.

— Так, погоди. Держи, — Харун заменил пистолет магазином патронов. Голубые глаза за желтоватым стеклом очков воззрились на него с оттенком удивления. — Расслабь мышцы, не втягивай голову, — еще раз велел Харун, мягко обхватив Ярен сзади. Она по-хулигански ухмыльнулась и налегла на его грудь, и ему пришлось легким толчком заставить хитрюгу выровнять осанку обратно. Подчинившись, Ярен все же подняла коробку перед собой, как будто пистолет. — Отлично!

— Это очень смешно! Что дальше?

— Попробуем снова с пистолетом. Возьми. И, если получится, наклонись чуть вперед.

Теперь, когда Ярен дала себе привыкнуть к новой стойке с магазином, та получилась как нужно, с малыми погрешностями. Какое-то время женушка еще возилась с хватом. Похоже, она не до конца разобралась в своих чувствах, часть которых отторгала оружие, но Ярен определенно нравилось перебарывать этот страх. К тому же так сразу не приноровиться: отвлечешься и опять вспоминаешь, где расположить пальцы на рукояти, куда направить кисти рук, под каким углом нажимать на спусковой крючок. Это исправляли тренировки, вырабатывающие мышечную память.

— Не пережимай, — сказал Харун, дотронувшись до тыльной стороны ее руки. — Просто следи, чтобы ладони полностью облегали рукоять и тебе было комфортно. И смотри: после того, как ты сделаешь выстрел, пистолет подбросится вверх, не пугайся, — он сымитировал «подброс». — После чего ты возвращаешь кисть на место и, не выцеливая еще раз, можешь сделать второй выстрел.

— Поняла. Кто тебя учил стрелять, маньяк?

На лисий прищур женушки Харун скосил улыбку.

— Охранник матери. Он из полицейских.

На занятиях по стрельбе Харун учился не просто палить по мишеням, о нет. Он сдавал инструктору самые что ни на есть настоящие нормативы, от которых плавился мозг.

— Дай мне зарядить.

Ярен взяла коробку с пулями. На мгновение ее задержал вопрос, который Харун выразил взглядом.

— Что такое? Азат учил меня. По юности я как-то уговорила его, нам было нечем заняться. Он стащил папин пистолет и патроны и показал, как их вставлять. Ханифе застукала нас и раскричалась. До сих пор я никогда не видела, чтобы папа лупил брата.

— Фраза «Нам было нечем заняться» так же эпична, жизнь моя, как «Мне было шестнадцать». Мне было шестнадцать, когда мы с одноклассником избили друг друга до состояния фарша. Разразился скандал, но мы разошлись полюбовно.

— Аллах, Аллах. Харун, ты, как запутанные мидьятские улочки! Завернешь в один угол — наткнешься на головорезов, пойдешь дальше — судьба осчастливит лавкой драгоценностей. В знойном мареве померещится, что перед тобой вроде настоящий Харун, а приглядишься — это курд со своим ослом идет.

— Хорошо, хоть не как улочки Урфы с множеством паломников и полицейскими с автоматами. Сама знаешь, плотный поток иностранцев, возможность теракта, сирийская граница и ужесточенные правила… Турецкая Мекка⁽⁵⁾.

— По-моему, нравы Мидьята не сильно отличаются от порядков Урфы. Я слышала, что в Урфе женщины ходят покрытые, но курдских женщин в чадре и арабок в разноцветных тряпках и здесь хватает. Ладно, Харун-паша, мне было шестнадцать, — Ярен подхватила эстафету грешков, — когда я сбросила Рейян с лошади, — снарядив магазин патронами, она вставила его в основание рукоятки. — Какие плохие мы люди.

— Это поправимо.

— Ты так считаешь?

— Потому-то мы и здесь, женушка, — возвестил Харун, — будем справляться с агрессией безопасными методами, не причиняя вред людям. Знаю, что осталась еще примерно тысяча ситуаций, которые злят тебя и которые ты не можешь отпустить. Это и я, и дед Насух, и Рейян, и моя мать, всего не упомянешь. Кто что советует для борьбы со стрессом, но лично я считаю, что спорт на свежем воздухе — лучшее лекарство. Испытаем стрельбу.

За пять месяцев список занятий слегка устарел. Они вошли с Ярен в более-менее устоявшийся домашний режим, с Шадоглу с переменным успехом поддерживался пакт о ненападении. Ярен не задевала домочадцев, и те не ополчались на нее, как на врага. Долгожданное перемирие, как в истории о дяде Сардаре, радовало, а женушка потягивала новую жизнь неспешными глотками, пробуя на вкус этот освежающий напиток. Книжные полки Насух-бея опустошены — самые интересные ей экземпляры теснились у них с Харуном в комнате. И как-то, хлопнув по столу задачником, она победоносно сообщила, что решила сложный пример, который не получился у Харуна. Он слукавил, что не преуспел, она же не упустила случай доказать, что в чем-то разбиралась больше. И не списывала. Но достигнутых результатов пока было мало. На неделе Ярен нагрубила кузине. Рейян с Мираном пришли навестить родителей, и они пересеклись у ворот. Градус старых обид по-прежнему зашкаливал.

— То есть, — произнесла Ярен, вновь попробовав сформировать правильный хват, и прицелилась в пространство, — мы будем стрелять, воображая вместо мишеней тех, кого ненавидим?

— Я бы не советовал представлять кого-то конкретного. Злость, направленная на чей-то образ, все равно будет ассоциироваться с этим человеком. Твоя задача освободиться от нее, а не сильнее связать с обидчиком. Сосредоточься не на мести, а своей боли.

Харун поставил на землю пакет с яблоками — они будут мишенями. На них какие-то некрасивые желтые полоски, поэтому они невкусные и их не жалко, а как жена это увязала — загадка. Он достал первое яблоко и расположил его на деревце, в широкой выемке между ветвью и стволом. На поляне, выбранной Харуном для стрельбы, частый кустарник переплетался с камнями, среди которых были разбросаны дикие рощицы оливы. Сама деревня Салах находилась за дальними холмами, по которым стелился ковер былья.

— Итак, — Харун отошел от оливы, зайдя за спину женушки, — представь, что в яблоке твоя боль, на что она похожа, почему появилась. Короче, милая, вообрази все, что вспомнишь и что давно тебя бесит, события или чувства. Облеки их в форму яблока. Рейян и деда Насуха не представляй.

— Да сдались они мне. Я бы деда не пристрелила, а заперла в сарае с грязными козами, — выжала из себя Ярен густые, болезненные слова, а в мыслях у нее наверняка затаились сорок пакостниц-лисиц, прыгающих вокруг этой идеи, как шаман у ритуального костра.

— Поверь мне, навоз и соседство с живностью это в половину не так страшно, как если бы кому-то вздумалось, ну как мне, проследить за вами, дождаться, когда твой дедушка уедет, и выкрасть тебя, — сразил благоверную Харун, заставив разом захлебнуться злостью и отчаянием. — Странно, что Насух-бею не пришло в голову, что внучка богатого бизнесмена ожидает в хлеву своих вероятных похитителей.

— Это было ужасно… Я боялась провести остаток дней в этой вони за решеткой! Или что из темноты вылезет какой-нибудь живодер и зарежет меня.

В глухой деревне, в криминальном районе, в Турецком Курдистане⁽⁶⁾, где мало ли всякого сброда ошивается — насильников, вымогателей, вооруженных банд. И правда, при менее благополучных обстоятельствах что могло пойти не так?

— Или Асланбеи, — серьезно допустил Харун. — Так как вы с Азизе тогда воевали, она бы захотела отомстить за внучку.

— Раз тебя это возмутило, почему не помешал деду? — напустилась на него женушка, ратуя за справедливость.

— К сожалению, от меня зависел Аслан, я тебе о нем рассказывал. Я не мог его послать и, поругавшись с твоим дедом, провалить наш план. Как понимаешь, приблизиться к тайнам закрытой могущественной семьи у меня бы вышло, только войдя в нее женихом или зятем. Твоему дедушке я сказал, чем он рискует и что, вероятно, он закончит в полиции.

— Но ты его не переубедил.

— Ты деда в гневе не знаешь, жизнь моя? В гнилую доску гвоздь не забивают⁽⁷⁾. Он поставил условие: либо утром мы женимся, либо я проваливаю в закат, а твоя дальнейшая судьба на его совести. По местным законам, у него была безграничная власть над тобой. Перевезти тебя в отель он отказался, освобождать запретил под угрозой разорвать помолвку. Вдобавок я закончил бы в полиции еще раньше, чем он, поскольку попал бы под статью за похищение, и ничем бы не смог тебя выручить. Либо нас преследовали бы, покуда не убьют. Так что я был вынужден ночь караулить тебя у сарая, чтобы ничего не стряслось, и сообщил папочке Джихану, где мы. Он не говорил Насух-бею, что ему что-то известно, опасаясь ухудшить ситуацию и потерять тебя навсегда. Хрен знает, какая еще потрясающая идея осенит вашего патриарха, если пойти против его воли. А он уехал домой, посчитав, что дряхлая старушка с ключами от сарая отпугивает бандитов похлеще албасты.⁽⁸⁾

— Браво! Порешали! — мрачно воскликнула Ярен.

С покаянной улыбкой Харун пожал плечами. Что так, что этак — с Насух-беем из-под дождя выйдешь и опять угодишь под ливень передряг, понеся львиную долю вины. И как будто этих наломанных дров Харуну было мало, на том конце провода разрывался от напряжения племянник Аслан⁽⁹⁾, хотя и без его указаний дело очевидно и неминуемо клонилось к нежелательной свадьбе. Была, конечно, надежда, что мамочка Хандан все-таки призовет на помощь Мустафу-агу, но его она тоже боялась как огня. А Харун о личности султана не имел тогда ни малейшего представления и не знал, добром ли обернется его вмешательство. К хлеву Насух-бей привез какого-то беспринципного регистратора, положившего на то, что при нем насильно выдавали девушку. И вот тебе, женишок, свидетельство о браке, жена, которая с высокой вероятностью наставит на тебя пистолет — и вряд ли ее получится за это осудить — хочешь бей ее, хочешь убей, bon voyage, вестей от вас не ждем!

Харун забрал у Ярен пистолет, опустил флажок предохранителя и, передернув затвор, дослал первый снаряд в патронник.

— Ладно, забыли про деда Насуха. С сараем вышло жестоко и глупо, но ответным насилием ты мало чем отличишься от него. Давай разорвем этот порочный круг. Бери пистолет, встань ближе к цели. Запомни — начинай с плавного и равномерного нажатия на спусковой крючок. Не бойся отдачи и не противодействуй ей. Расположи вот так локти, это компенсирует отдачу, — Харун надавил Ярен на локтевые сгибы. — Сосредоточь взгляд на мушке… А теперь позволь своей боли разлететься на куски, — шепнул он, поправив наушники жены, и натянул свои.

Курок мягко сдвинулся под ее пальцем. Пистолет издал хлесткий и громкий металлический звук, повернувшись в ладони вверх, а Харун едва поймал момент, когда пуля задела яблоко. Брызнув соком, оно отлетело на землю. По поляне разнеслось эхо ликующего крика — Ярен часто задышала и повернулась к Харуну.

— Куда оно упало? — она сняла один наушник, ища глазами потерянную мишень, а он сбросил свои на плечи.

— Да без разницы! Боль забывают, милая, а не подбирают, как мусор.

— Мне и правда стало легче, Машаллах! Легче дышать. Даже голова слегка закружилась, но я чувствую себя значительно сильнее. И часто ты так стреляешь? — она отошла к машине, с трудом преодолев ударивший по ней шквал экстаза.

Плотный воздух равнин сгустился у Харуна в дыхательных путях, и он кашлянул:

— Иногда. Это особая практика ненасилия: когда что-то доводит меня до бешенства и обычные занятия не успокаивают, я выделяю день на стрельбу. Ты в порядке?

— Да, прекрасно, — ласково коснувшись округлого живота, Ярен посмотрела на Харуна с улыбкой, которую отогнала, произнеся: — Но деда я все равно ненавижу. Придется прострелить сорок яблок, чтобы пережить его предательство и затрещины.

— Значит, продолжим. Не зря же у нас целый пакет этих страданий.

Ярен приглушенно рассмеялась, а он разместил на дереве второе яблоко.

— Я надеюсь, лет через двадцать Ахмет не приедет в деревню с пистолетом и горой яблок. Не хочу сломать жизнь сыну.

— Если и придет, жизнь моя, — смех запершил в пересохшем горле Харуна, — то потому, что ты его закормила яблоками и он с рождения их заклятый враг.

— А что именно заставляет стрелять тебя? Это не мать, — подняла женушка палец, предварив ответ Харуна неожиданным дедуктивным успехом. — На нее ты не смотришь с ненавистью, я бы заметила. Но она имеет к этому отношение, иначе ты бы так не злился.

Харун снова сделался серьезен и кивнул, точно приглашая к беседе. В принципе, взвесил он про себя, можно и рассказать ей. А затем разнести следующее яблоко на ошметки.

— При мне не впервые человека выбрасывают в глуши. Прямо как тебя, да. Это была моя мать. Сценарий похож на твой: она допустила ошибку, вступив в войну, как ты с семьей из-за Рейян, и обнаружила себя в лабиринте, из которого нет выхода. Мать похитили и избили. Самое страшное в этом было то, что, отправляясь ей на помощь, я не знал, найду ли ее живой, не будет ли она инвалидом, рыть одну могилу или сразу две: для нее и для себя. Вам с ней повезло. Вы пусть и запутались в силках своей ненависти, но выжили, а вот девушка, которую ты увидела в ночь хны, нет.

Ярен отвела растерянный взгляд.

— Это не ее вина.

— Это боль, — констатировал Харун, поднял ее руку с пистолетом и прицелился к яблоку, вынудив Ярен с мукой взглянуть на него. — Ее близких и того, кто будет расплачиваться за эту месть.

Жена сглотнула, тем не менее храбро вздернув профиль, который резко и живописно очертила кисть пламенеющего солнца. Вечерний пурпур оседал на коже прохладой, горечью трав, тенью раскаяния. Ярен съежилась — от наступившего мороза, или, может, ей представилась несправедливость, что она причинила невиновным, и бесчеловечность, что в отплату постигла ее. Весь непрерывный круговорот уничтожений и боли на древней земле, которая питалась людской кровью чаще дождей. Рука с оружием дернулась, но Харун его выровнял.

— Кто избил твою мать? Сложно поверить, что есть кто-то ужаснее Фюсун Асланбей.

— Была такая, — слабо усмехнулся он, — ненасытная волчица. Правда, из порочного круга войны ее выдернул инсульт — мать добила ее нервами. Она и месяца не протянула.

Приступая к работе в фирме матери, Харун отдавал себе отчет, что три года, необходимые для опыта работы по MBA, он будет выживать в серпентарии. Должность значимая, а риск сорваться в пропасть, балансируя на лезвии меча, велик. Нужно не терять бдительность с партнерами и главное — вежливо улыбаться.

Но безукоризненную вежливость мать велела проявлять в отношении Аджены-ханым. Женщины, которая с вертолета сбросила на их дом труп их охранника, когда Харун окончил школу. Его улыбки, подаренные старухе Аджене, выходили натужными. Ощущения, что поднимала в Харуне эта женщина, можно было сравнить с кровавой волной эмоций, которая окатывала Ярен при виде деда Насуха. Но изо дня в день Харун заставлял мышцы лица собираться в приветливую улыбку, ведь эта опасная женщина когда-то спрятала под своим крылом его еще юную мать. Приняла в семью, разделила с ней свой хлеб и сделала отлаженным механизмом своего бизнеса. Госпожа Аджена стала ее наставницей, покровительницей, эталоном, предтечей, а вскоре — соперницей и наркотиком, с которого мать годами пыталась слезть. Она только обмакнула руки в крови первых жертв, а ее идейная вдохновительница уже вовсю упивалась своим торжеством, богатствами и болью, нанесенной другим. Наверное, Аджена-ханым видела в матери продолжение себя. А может, смотрела еще дальше, на статус и выгоду, которыми прельщал род Асланбеев. Бывает же так, что подберешь с улицы ловкую девчонку, а она оказывается смертоносной львицей. Подобное притянулось к подобному.

Харун называл про себя госпожу Аджену волчихой⁽¹⁰⁾. Сухая, тонкая карга с перекошенной и неподвижной от обилия пластики челюстью. Ее дряблая оливковая кожа висела на костях, как помятый костюм на вешалке. Волчихе перевалило за семьдесят. Мать чувствовала, что ее железная хватка слабела, и не стала ждать, когда законные наследники займут штурвал бизнеса, а ее выставят вон. Стоило волчихе зазеваться, как асланбейская львица передушила ее детей. Вину матери не доказали, но, чтобы мстить, Аджене-ханым справедливость суда не требовалась. Даже старая, волчиха гнала врагов до самой могилы, все равно в ее годы тропа пролегает в один конец.

— Добро пожаловать, Харун. Вот ты и с нами, Машаллах, стал частью нашей большой семьи. Прими мои поздравления.

Харун провалился в объятия Аджены-ханым, как в заросли терновника, и поспешил выбраться из них. От нее сильно разило старостью и дорогим парфюмом, но недоступной глазу враждебностью, пожалуй, больше. Она протянула руку, ожидая, что он ее поцелует, словно старшей родственнице, а он пожал.

— Когда-то я приняла, как дочь, твою мать, — волчиха резанула взглядом по матери, на что та никак не отреагировала, — а теперь обнимаю тебя, как внука. Желаю удачи в работе, и пусть Аллах будет доволен тобой.

Не могу сказать того же, так и скрипело у Харуна на зубах, но воспитание позволило улыбнуться и поблагодарить ее.

Говоря о внуке, волчиха явно хотела, чтобы Харун понимал это как ее безраздельную власть над собой и не забывал, что был обязан ей хлебом. В фирме она уже ничего не решала. При этом ей нельзя было отказать в том, как неотступно она стремилась доминировать над людьми, влезая в их головы, будто мысль, доводящая до сумасшествия. В отместку матери, которая подлостью и махинациями вынудила госпожу Аджену сдать ей самые укрепленные и выигрышные позиции в руководстве.

Сначала Харун радовался, что проработает на мать всего три года. После считал месяцы до конца этой каторги, попутно развивая свое дело. Год отпахал без происшествий, если отбросить тот раз, когда Аджена-ханым влепила матери пощечину, а та, осадив его, запретила вмешиваться. Надо сказать, это никак не оградило Харуна от войны волчихи с львицей. Достигнув пика, она обдала его жаром первой пролитой крови.

Как-то вечером позвонили с телефона матери. Харун ответил, и с ним заговорил мерзкий неизвестный голос, который он будет помнить и еще через десяток лет. Разум помутился. Он схватился за край столешницы, чтобы не упасть замертво, когда услышал:

— Приезжай, забирай свою мать, и пусть скажет спасибо, что на ее месте не был ты.

Трубку бросили и сообщением выслали адрес.

С парой крепких охранников Харун нашел мать. Ее похитили, вывезли за город, а там в назидание избили. Покалечили исключительно ноги, не задев ни лицо, ни важные органы. Били не с целью убить, но запугать и преподать урок. Мать разозлилась, что он пренебрег своей безопасностью и приехал. Лежала на земле, не давая до себя дотронуться, стонала от боли и умудрялась отчитывать Харуна, словно это ему поломали кости и на ее долю выпали разборки смутьяна сына. В пылу он бросил ей:

— Ты серьезно? Какой-то подонок звонит с твоего телефона и говорит забрать тебя. Я не знал, что думать! А вообще ты права, в следующий раз я заберу тебя из морга.

И прикусил язык. Нельзя так. От его грубостей лучше не станет. Харун поднял мать. Вместе с охранниками они взвалили ее себе на плечи, и эта ноша показалась Харуну тяжелее креста, на котором евреи должны были распять Ису⁽¹¹⁾. Эта ноша предназначалась не ему, и тем не менее он замещал мать в фирме, пока она восстанавливалась. Училась заново ходить, привыкала к трости, ставшей неотъемлемой частью ее жизни и образа. А Харун улыбался Аджене-ханым. Вежливо отвечал, когда та справлялась о здоровье матери. Главное же улыбаться. И не терять лицо даже в самых безнадежных ситуациях. Подай он повод, кто знает, что еще задумает эта полоумная волчиха: охранники Харуна и так каждое утро проверяли машины на наличие взрывчатки.

Начинали войну с барабанов — завершали тротилом.

— Как неудачно она упала, бедняга, — неубедительно сокрушалась Аджена-ханым. На ее неподвижном морщинистом лице губы с трудом складывались в слова — она так себя изуродовала пластикой, что мимика ей не поддавалась. — Да пошлет Аллах ей скорейшее выздоровление. Я завтра навещу Фюсун.

— Спасибо, — Харун оторвал взгляд от документов и направил на волчиху. В кабинете они были одни. — Помнится, в тот день было ровно пять лет со смерти вашего сына? Из-за переломов матери я не успел выразить вам соболезнования. Сожалею.

Аджена-ханым забеспокоилась и отгородилась от него ледяной стеной ненависти. О, ей, несомненно, хотелось вывести его на эмоции и нанести на холодный анализ краски страстей и жажды мести. Чтобы Харун совершил непоправимую ошибку, подставив и себя, и мать. Обойдется. Даже боль матери не собьет его с пути ненасилия.

— Говорят, — заторможено сказала Аджена-ханым после минуты молчания, — в кого бы мы ни целились, Аллах выстрелит в нас. Моих сына, внука и дочь убили. Но мразь, сделавшая это, еще не понесла наказание.

Последнее предупреждение с дулом у виска. Волчихе нечего терять, и ей безразлично, что против нее уже направлены все связи и силы матери. Будь возможным выследить обладателя того мерзкого голоса, Харун припер бы его к стене, потребовав выдать госпожу Аджену закону, свидетельствуя против нее в полиции. Но у нее даже водитель неподкупный, не говоря о наемниках и личной свите, работающих предельно чисто и без осечек. Харун почувствовал, как уперся в тупик. И не поверил, что всерьез подумал засадить женщину, похоронившую детей по вине его семьи. А мать не просто убила их, она бесстыдно паразитировала на бизнесе Аджены-ханым, которой они на самом деле были многим обязаны.

— Пять лет назад погиб мой сын… — у госпожи Аджены перекосился рот, дрожащими руками она достала из сумки пистолет. Харун забыл дышать. Она опустила предохранитель. Затвор не отвела. С ее хилыми, костлявыми руками у нее не получилось бы, но это мог заранее сделать кто-то из ее охраны. Кажется, вот он, последний бросок волчихи. Сдетонировало. — Спустя два года я похоронила внука и дочь... Твоя мать убила всех.

Харун выдохнул, приготовившись обороняться, а она подскочила и ломаным, неустойчивым шагом вышла из-за стола, направив на него оружие. Он судорожно соображал, как подойти к ней и обезвредить, осторожно, чтобы не напугать, поднимался со своего кресла. Аджену-ханым как будто знобило. Черты лица исказились до остроты, ужас пронзил ее насквозь. Она наводила пистолет на Харуна, но рука опускалась, бессильно повисая, Аджена-ханым снова целилась и в злости, казалось, краснела. Харун сделал шаг навстречу, просчитав, как будет выхватывать пистолет. Или направит его на окно, и выстрел привлечет ту горстку сотрудников, что задержалась допоздна. Спазм перехватил ему горло, однако он заставил себя говорить:

— Аджена-ханым, Аллахом заклинаю, одумайтесь. Хотите закончить жизнь в тюрьме? Мне жаль ваших детей, но скольких детей убили вы?

— Молчи! Ничего не говори, — ее речь раздалась невнятно, но Харун, прислушавшись, разобрал. — Мы с мужем отстраивали этот бизнес, чтобы передать потомкам. А он достанется Фюсун и тебе!

— Мне не нужен ваш бизнес. Я не намерен возглавить его.

Здесь много рабочего пространства, сложнее и интереснее задачи, компромисс с матерью после того, как они рассорились из-за бунтарской учебы в Сабанчи. Безусловно, для него, вчерашнего ученика, престижнее должность, что играло немалую роль в отборе на программу MBA. Но, откровенно говоря, пусть эта кровавая фирма лучше развалится, чем однажды достанется Харуну.

— Если бы знала, — не слушая, оборвала волчиха, — ни за что не помогала бы твоей матери. Надо… надо было сразу вышибить мозги этой дряни…

Остаток речи напомнил бессвязный бред. Ясность вернулась ненадолго, позволив Аджене-ханым, опять вскинув руку с пистолетом, договорить:

— Подавитесь моими деньгами. Пусть она забирает их, и они встанут ей поперек горла. Пусть она ненавидит эту фирму так же, как я. Фюсун заплатит за нее твоей кровью. Стой, гаденыш, не шевелись!

— Слезы моей матери вам ничего не дадут. Она даже не заплачет. Опустите пистолет, — убеждал Харун, подбираясь ближе. Ствол пушки водило из стороны в сторону: вверх, вниз, в него, в пол. — Вы же видите, вы не в себе. Позвольте помочь вам.

С впалыми кровавыми глазами, скрюченная, как ветвь терновника, Аджена-ханым поморщилась, словно проглотила лимон, и потеряла равновесие. Харун подступил к ней и увидел, что она лежала без сознания. Ладонь отяжелил телефон. Он набрал номер скорой, но с вызовом помедлил — мысль скользнула в голову подлая: бросить волчиху и незаметно уйти. Пускай умирает. Ей же помогут, если вызвать врачей. Она оправится и продолжит безнаказанно творить возмездие, а разве Аллах не выстрелил в нее, подарив Харуну шанс?

Но нет, так тоже нельзя!

Харун запустил пальцы в волосы, неистово выругавшись. Римский крест, давивший ему на спину, стал будто бы непомерно тяжелым, а путь ненасилия каменистым и извилистым. Но он не будет убийцей на радость матери. Харун позвонил и, толкнув дверь кабинета, крикнул:

— На помощь!

Волчиху увезли на скорой. Перед прибытием врачей ее пистолет, обхватив через ткань пиджака, Харун спрятал обратно в сумочку и этот же пиджак положил под ее голову. Больше из первой помощи ничего на ум не пришло. Когда Аджену-ханым забрали, Харун упал в кресло. Стиснул виски, подумав о том, что надо связаться с адвокатом и выяснить, чем грозила им эта катастрофа. Ему примерещилась бледная неподвижная волчиха, и он стал мерить кабинет шагами. Пол жутко скрипел, а под ним словно ощущался жар ада. Харун опять перевел взор на то место, где несколько минут назад лежала госпожа Аджена. Аллах, лежит! Все еще лежит. С распахнутыми, как у мертвеца, глазами и искаженным лицом. Харун чуть не взвыл и заставил себя вспомнить, что врачи бились за ее жизнь.

Он сел, несколько раз моргнув. Видение с волчихой исчезло. А отвращение к себе росло. Харун чувствовал себя просто омерзительно — соучастником материнских интриг, застывшим по грудь в реке крови и ослепленным грянувшей с небес молнией, в которую Всевышний вложил всю свою ярость.

— На похоронах своей наставницы мать улыбалась, — сказал Харун, закончив экскурс в прошлое. Ярен передала ему пистолет, так как сейчас он был ему нужнее. — Поэтому, если покажется, что мать тебе улыбнулась, то знай: бежать поздно, львица-людоед доедает твои ноги.

Ярен фыркнула, видимо, вообразив впечатляющую картину.

— Сколько времени прошло со смерти девушки, а твоей матери хоть бы что, она на свободе. Даже дядя, который мухи не обидит, хотел ее застрелить.

— Следствие идет, несмотря на то, что мать его порядочно затянула. Ты дала ценные показания, и мы... будем биться, любимая. Что до Хазар-бея, то, боюсь, как бы он не нажил проблем.

Подавив вздох, Харун плотно прижал наушники, убедился, что Ярен надела свои, и нацелился на яблоко. Воздух прошила пуля и в который раз раздробила неизгладимые воспоминания, вложенные им в слово «месть».

---

Примечания:

Харун-джаным, зарисовка для Падшего: https://vk.com/wall-176298528_6172

Ярен: https://vk.com/wall-176298528_6300

Визуалы волчихи и молодой львицы:

https://vk.com/wall-176298528_6189

https://vk.com/wall-176298528_6192

Посвящается ? Когда хотел убедительно доиграть психопата, но что-то пошло не так: https://vt.tiktok.com/ZSF12Dhma/

---

1) Деревня под Мидьятом.

Вернуться к тексту

2) Акустическая травма (акутравма) — это поражение внутреннего уха, вызванное одномоментным или постоянным воздействием чрезмерно сильного звука или шума. Основные симптомы острого звукового поражения — резко возникшие и постепенно стихающие боль и звон в ушах.

Вернуться к тексту

3) Пороховой ожог — это тип ожога, вызванный воздействием газов сгорания, которые выбрасываются из дула огнестрельного оружия при выстреле. Пороховые ожоги возникают только тогда, когда человек находится в непосредственной близости от разряжаемого огнестрельного оружия, поскольку газы быстро рассеиваются.

Вернуться к тексту

4) Выстрел в комнате основан на реальном случае, в котором он произошел случайно.

Вернуться к тексту

5) Урфа считается самым набожным городом страны. Религиозность здесь проявляется во многих вещах. Помимо развития фундаментального исламизма Шанлыурфа обладает священным для мусульман местом. Сюда приезжает множество паломников из исламских государств.

Вернуться к тексту

6) Турецкий Курдистан является территорией многолетнего турецко-курдского конфликта, в котором Рабочая партия Курдистана ведёт партизанскую борьбу против турецкой армии. По рассказу одного туриста: "На дорогах Курдистана броневики — не редкость. На въездах и выездах из поселений и городов стоят блокпосты с автоматчиками, бронетехникой. Сами населенные пункты обнесены бетонным ограждением. Документы проверяют часто. Ситуация в регионе нестабильная".

Вернуться к тексту

7) Турецкая поговорка: "Çürük tahtaya çivi çakılmaz".

Вернуться к тексту

8) Албасты (от тюрк. albarstï) — злые женские духи в мифологии тюркских и некоторых соседних с ними народов. Обычно представляется в виде уродливой обнажённой женщины с длинными распущенными жёлтыми волосами и обвислыми грудями. Иногда образ албасты дополнял третий глаз и длинные когти.

Вернуться к тексту

9) Согласно древу Асланбеев, Харун — дядя Аслана по отцовской линии. Сыновья Азизе, включая сводного Хазара Шадоглу, тоже.

Вернуться к тексту

10) Значение имени Аджена: «волчиха — мать турков».

Вернуться к тексту

11) Известный арабский историк XIV века и толкователь Корана Ибн Касир писал со слов Ибн Аббаса, что вместо Исы был распят другой человек. Большинство мусульман интерпретируют аят о распятии (4:157) как отрицание того, что такое событие произошло.

Вернуться к тексту

Примечания:

События идут после 11 части. Рабочие будни Харуна, семейная атмосфера и ставшая традицией у Джихана "попытка исправить, которая усугубила положение"))

Совместными усилиями с Харуном и Ярен мы оживили фандомную шутку про их стулья: https://vk.com/wall-176298528_6028

---

У тех, кому бог судья, адвокатом, как правило, дьявол.

Борис Юзефович Крутиер

 

 

У Мидьята разница с Нью-Йорком составляла восемь часов. Турецкая зона на много опережала американскую, а для Харуна, живущего на два часовых пояса, ассирийский центр и вовсе спешил как не в себя. Ускорял свой неторопливый, восточный шаг, поглядывал с тревогой на часы и, как вечно опаздывающий делец, не желал уделить Харуну ни минуты свободного времени. Если положить эту восьмерку боком, то аккурат выйдет символ бесконечности — бесконечной суеты, погони за расписанием Мидьята и работы.

Харун держал руку на пульсе своей американской фирмы и отслеживал любые колебания по перепискам и видеосвязи с коллегами. Без присмотра основателя, задающего рабочий тон, все разваливается. Вначале нарушается связь, теряется контроль, бизнес идет своей дорогой, а затем — падение продаж, убыточность, увод клиентов и сотрудников. Чтобы этого избежать, приходилось подстраиваться под законы и время тех, с кем Харун работал. Пока Америка спала, он с утра занимался документами и финансовыми операциями. Тут же, за компанию с ним, корпела над задачниками женушка, и ее тесты можно было сразу проверить и объяснить другую тему. Или, покончив с документами, развеяться вдвоем в городе. Либо Ярен шла вздремнуть, так как запрещенная мишленовская кухня с острым кебабом, выпечкой и кучей сладостей радовала ее только по ночам.

После обеда в Нью-Йорке стартовал трудовой день. У Харуна до позднего вечера открывалась вторая рабочая смена: встречи и планерки по видеоконференции, мозговые штурмы, особенно накануне крупных сделок. С редкостью мидьятского снега выпадали относительно выходные деньки, в которые умещались все те дела, что не вошли в плотный распорядок рабочих будней. Бизнес Шадоглу, поживившись двадцатью миллионами Харуна, тоже требовал участия в своей судьбе, а все оставшееся время почти всегда посвящалось Ярен.

Время близилось к обеду. Над террасой нависло по-зимнему тусклое, но теплое солнце, а Харун катастрофически не успевал с платежами. Где-то на фоне сознания работники гремели посудой, готовясь накрывать на стол. На соседнюю крышу, шаркая, выползла старуха с чайным армудом, как это водилось, перед трапезой и прислушалась к звучному голосу мамочки Хандан, которая перекидывалась свежими сплетнями с Зехрой-ханым. Сидевшая рядом женушка отложила тесты и сладко потянулась, а к ним за стол подбежала малышка Гюль:

— Сестра, сестра! Научи меня английскому. Ты все время отказываешься, но ты же уже много знаешь и можешь мне рассказать. Я тоже хочу учиться!

— Ну, Гюль… — апатично запротестовала Ярен. — Не сейчас, ладно? Скоро обед будет.

— Сестра, пожалуйста!

— Гюль, не приставай!

Ярен готова была сдаться уговорам кузины, которая смотрела на нее слезными глазами и прижимала к себе игрушку. Женушка старалась не показывать свою досаду, проявляя снисхождение к малышке, но терпение ее явно иссякало.

— Гюль, а ты попробуй угостить Ярен чем-нибудь вкусным. Может, за мандаринку или яблоко она согласится тебя научить, — повеселел Харун, закрыв на ноутбуке ненужную вкладку.

— Точно! У нас же есть мандарины! Сестра, подожди меня! — и спроваженная Гюль умчалась вниз на кухню.

— Гюль, уймись! Аллах! Какие уроки, Харун, я умаялась и есть хочу… — пожаловалась Ярен и запахнула вязаный кардиган, спрятавшись от колючего ветерка.

— Брюзжание излишне, жизнь моя, можно просто поблагодарить. Между прочим, я выиграл время, чтобы ты пришла в себя. На кухне Зехра-ханым, сейчас она поймает Гюль и скажет ей идти за стол. Сестра тебя замучить не успеет, зато мандаринки принесет. Как видишь, из любой неприятной ситуации можно извлечь выгоду. Это умение пригодится в твоей будущей профессии юриста.

Ярен подавила пленительную улыбку, склонив голову с заплетенными в прическу волосами. Такие преображения Харун видел у нее примерно никогда, поэтому глазам до сих пор было непривычно. В детстве ее заплетала бабушка Назлы, а теперь жена пробовала сама. Она выглядела изумительно и — самую малость — взрослее.

— Машаллах! Гениальная эксплуатация наивного ребенка, — Ярен дернула краешком рта. — Интересно, а в какой профессии необходим навык болтуна?

— Во всех, где имеешь дело с людьми, — с долей прозаичности в шутке пояснил Харун и ненадолго отвлекся от ноута, от которого начало клонить в сон. — Твои клиенты будут теми еще оригиналами, для которых ты в каком-то смысле станешь педагогом, и тебе придется им очень много и, что важно, терпеливо объяснять. Потренируйся на Гюль.

— Клиенты не дети, Харун. Они знают, зачем приходят, а я буду знать, как им помочь. Люди зависят от адвоката, и с ними не нужно нянчится.

Но Ярен замолчала, сдержанная его саркастичной ухмылкой и мгновенно воспрянувшая наперекор следующим словам:

— Они куда капризнее детей. У них опыт, скептицизм, цинизм и пессимизм, которыми они будут давить на тебя. Это малая часть того сюрреализма, с которым ты столкнешься. Некоторые ведь по жизни те еще художники, — Харун ни на что не намекал, но… кажется, Ярен верно истолковала его намек на Насух-бея, который с утра притулился на топчане дальней террасы и повелел оставить его персону в полном уединении. Взгрустнул что-то старый бей. — А ты не должна поддаваться эмоциям и с каждым художником будешь выстраивать... как это говорится, отдельную профессиональную позицию.

— Ну это невозможно! — жена махнула рукой, будто считала этот вопрос уже решенным и не заслуживающим диспута. — Половина победы в суде — это жесткий и уверенный в себе адвокат. Он не может идти на поводу у клиента.

— Жесткий и уверенный в себе он на судебных слушаниях, а с клиентом — деликатный психолог. Ты же в любом разговоре искришь, как салют.

Харун проверил время — оно неизменно спешило — и сохранил рабочий файл.

— Неправда. Я дала клятву бахта и иду на компромиссы.

Ярен с первого раза шла на взаимные уступки чуть чаще, чем заплетала волосы, что и послужило Харуну иглой легкого укора:

— Конечно, но перед этим надо отойти подальше, чтобы с безопасного расстояния наблюдать ядерный гриб возмущений, который поднимается над Мидьятом.

— Ты смотри! Я в шаге от того, чтобы составить для тебя рабский список условий и первым пунктом запрещу ехидничать надо мной. Моя рука уже тянется к карандашу… Где он?

Харун взглянул на женушку с тем же нерушимым блаженным спокойствием, как в ту ночь в отеле, когда она навела на него незаряженный и специально подброшенный пистолет. Она пропыхтела неразборчиво на лисье-курдском. О том, что эти милые скороговорки на самом деле фразы, позаимствованные у Назлы-ханым, Харун узнал недавно. Поинтересовался, потому что курдские обороты все чаще проскальзывали в речи Ярен, тогда как из-за Насух-бея она их прежде обуздывала. Не жаловал глава семьи напоминания о нелюбимой супруге. Его еще пуще разозлило, когда Харун решил выучить отдельные выражения и преодолеть этот забавный языковой барьер между собой и женой. Из… чисто научного интереса.

— Ну вот, моя ненаглядная, снова искры. Это пассивная агрессия.

— Ты сейчас примешь смерть от тетради, Харун-паша. Я считаю до десяти. Yek, du, se… deh!⁽¹⁾ — перескочив на десятку, тигрица мстительно подвинула к себе задачник по английскому.

— А это активная. Finita la commedia!⁽²⁾ Пять минут, — Харун перевел взгляд на часы в нижней строке экрана ноутбука. — За пять минут я вывел тебя из равновесия. Теперь вообрази хаос, который устроит клиент вроде твоего дедушки, если ты начнешь спорить с ним, как со мной.

Но на самом деле Харун видел, что юриспруденция была стихией Ярен и как пламя в ней, когда-то губительное, обретало силы, необходимые для покорения правовых вершин. В то время как Харун всячески ограждал женушку от конфликтов в особняке Шадоглу, ее влекло в самую конфликтную сферу из возможных. Неисправимая дьяволица. Право слово, оперируя законом, она оправдала бы даже шайтана, и если не сама Ярен, то он уж точно был бы прощен. Когда они подавали заявление на его мать, она спешила рассмотреть все, до чего дотягивался ее взгляд в отделении полиции. Мелькали там и адвокаты — они больше всего занимали женушку. У нее даже получилось отрешиться от чудовищных событий ночи хны, которые в деталях и с напускным безразличием она изложила комиссару. По фото опознала убитую, объявленную родственниками в розыск, — ею оказалась сотрудница из фирмы Шадоглу. Наконец, покинув участок, Ярен оставила внутри огромную долю пережитого ужаса, но забрала надежду на победу и заветную цель стать адвокатом.

— Кстати! — заговорил Харун. — Ты помнишь, что обещала мне за ночные ужины?

Женушка досадливо прикрыла веки, но быстро справилась с собой и мастерски удержала маску хладнокровия на лице. Еще бы, почти полмесяца прошло, и она думала, что он забыл и обещание слушаться его недействительно. Признаться, он бы и не вспомнил, если бы не этот разговор.

— Да как тебе не стыдно напоминать мне об этом? Ладно, я не буду злиться, я не буду злиться, — уговаривала себя Ярен, через силу вызывая у себя улыбку. Говорили, что этот нехитрый прием помогал обмануть мозг и поднять настроение, и оно правда улучшалось — у Харуна от милого вида медитирующего дьяволенка. — Слушаю. Какое у тебя первое желание? Но учти: не злоупотрябляй!

— А давай, милая, усложним задачу. Ты хочешь стать профессиональным адвокатом, правильно? Правильно. Для этого нужно научиться управлять эмоциями, слушать людей и помогать им. Так вот я предлагаю устроить тебе испытание на прочность.

— Будешь меня бесить?

— Какая проницательность, госпожа адвокат! Я дам тебе задания, от которых ты придешь в неописуемую ярость и взвоешь на второй день, — Харун устрашающе понизил голос и облокотился на подлокотник, а Ярен, ни капли не смутившись, подалась навстречу и отразила его выпад пронизывающим взглядом Мустафы-аги. — Список не в счет, к тому же ты с ним сроднилась. Возьмем за основу то, что первостепенно в работе юриста — диалог с людьми. Заинтересуй и убеди их, что вы на одной стороне.

— Неделю?

— Да.

— Идет! Давай задание, я готова.

— Поучи Гюль английскому. Тебя выбрал первый клиент.

— Это что за школьные развлечения? Чего так просто? — прыснула женушка.

— Просто? Как я тебе не завидую, жизнь моя, — Харун взял ее учебник, открыв первый параграф, для начинающих, — потому что ты должна не просто прочитать сестре тему, а объяснить ее и помочь выучить. Если Гюль уйдет от тебя с кашей в голове вместо знаний и хоть раз заплачет, это провал. И про словарик в конце параграфа не забудьте. Добро пожаловать в ад!

— Все-таки есть в тебе садизм Асланбеев, — рыкнула Ярен и выхватила учебник, сердито пролистав страницы. — Я справлюсь, вот увидишь. Гюль скажет, что я лучший учитель. А ты удалишь мою фотографию с гамбургером.

Жалко было разлучаться с такой прелестью, но Харун согласился. Он открыл на ноутбуке следующий рабочий документ, решив заняться им вместо обеда, как вдруг мамочка Хандан поднялась на веранду. С Хюмой на руках и в расстегнутом пальто, она распорядилась, чтобы служанка накрывала уличный стол.

— А, Машаллах, вот вы где! — улыбнулась им госпожа Хандан. — Обедаем здесь, дети. Так, уплотняемся, давайте, сдвигайте стулья! Дочка, ты легко одета, сходи за курткой.

Ярен терпеливо проигнорировала ее указ.

— Мама, мы же собирались в столовую.

— Ну какая столовая, мы целый месяц ели взаперти! То дождь, то снег, то снег с дождем — невозможно было выбраться на свежий воздух. Посмотри, какая погода сегодня прекрасная, и Хюма посидит с нами, прогуляется. Харун…

— Мамочка, — Харун предпочел действовать на опережение, пока его также не завалили командами. Ему всегда было сложно отказать госпоже Хандан, которая с первого дня знакомства будто бы взяла над ним попечение, проявляя ласковую предупредительность. Да он от родной матери и то быстрее отрекся. — Спасибо, но я не голоден, мне нужно закончить работу. Я заберу вещи и не буду мешать.

— Предатель! — шикнула на него Ярен, стукнув кулаком.

— Харун, забери документы и возвращайся к столу. Обедаем все, это не обсуждается, — строго посмотрела на него мамочка Хандан. Она разместилась на стуле и усадила на колени Хюму.

— Но, мама…

— Харун, сынок, давай, я жду. Харун! Голодным из-за стола никто не уйдет, а работа может часок подождать. Вот и Джихан приехал из офиса. А почему без Азата?..

Сопротивление с треском провалилось. Харун обреченно собрал разложенные документы, учебник и задачник Ярен и, определив всю эту стопку на крышке закрытого ноутбука, ушел в спальню. Вернулся с пледом, которым укрыл жену. На секунду Ярен сжала руку Харуна и притянула его внимание к вскинутому на него теплому взгляду светлых глаз. После чего она с негой завернулась в мягкий плед и боком наклонилась к Харуну, когда он придвинул ближе стул и сел.

На столе появилось несколько овощных блюд, стаканы воды и айран. Плов с фасолью и салаты вызвали у Ярен желание брезгливо отодвинуться подальше. На общее блюдо Мелике высыпала из глиняного горшочка горячий тушеный кебаб, но он не особо впечатлил женушку. Ей-то хотелось чего-то жареного, жирного и жутко острого, а не диетическую еду деда Мустафы, на которую мамочка Хандан перевела домочадцев. Завершали композицию тушеный картофель и омлет, которые выглядели совсем уж форменным издевательством над желудком Ярен и вкусовыми предпочтениями Ахмета. Гюль порадовала ее мандаринами, но поход в кафе точно не отменялся. Как само собой разумеющееся он встроился в график Харуна между видеоконференцией с американскими коллегами и проверкой платежей.

— Сестра, поучимся потом английскому? — лучезарно улыбнулась Гюль и села не к Зехре-ханым, а к Ярен.

Жена оглянулась на Харуна и пригладила светлые косички кузины.

— Это твоя юрисдикция, вперед, — ободрил он.

— Эм, Гюль, вечером приходи ко мне, позанимаемся.

— Хорошо!

— Джихан, присаживайтесь, — пригласила мамочка Хандан. — А где Азат?

С тестем приехал Хазар-бей, рассеянный и печальнее обычного. От постоянных тревог за здоровье дочери он осунулся, почти как Зехра-ханым, а мысли и эмоции покоились на его лице неподвижно и тихо, будто мертвые. Папочка Джихан, напротив, превратился в туго взведенную пружину, готовую в любой миг выбросить на волю скопившуюся ярость и поквитаться с врагами Шадоглу. Он скрипнул подобие приветствия и, перебросив из руки в руку четки, занял свое место за столом.

— Азат обедает в кафе, душа моя. Он не приедет.

— Жаль, я велела приготовить его любимый плов. Отец тоже не захотел присоединиться. Отдыхает на той веранде. Что случилось, Джихан? Плохие новости? — нахмурилась госпожа Хандан.

Харун переглянулся с Хазар-беем, а потом все присутствующие посмотрели на папочку Джихана. Повеяло неприятным, промозглым ветром со стороны асланбейского логова. Но дело было не в изменившейся погоде, а в том, что кузен Харуна, которого мать искусно дергала за ниточки как единственного наследника Асланбеев, давно стал поболью⁽³⁾ Шадоглу.

— Фырат, — оскалился Джихан-бей, чем подтвердил догадку. — Каков подлец, а! Сын сорока собак! — он долбанул кулаком по столешнице, пролив на скатерть айран.

Мамочка Хандан испуганно прижала к себе малышку Хюму, а Гюль подскочила, крепче обняв игрушку и отпрянув к побледневшей Ярен.

— Хазар-бей, в чем дело? — пролепетала Зехра-ханым.

— Фырат написал на меня заявление в полицию, — сказал папочка Джихан и вытерся салфеткой, поданной Мелике. Резкая тишина на веранде ударила по ушам сродни взрыву. Семья молчала, слушая дальше: — Я перевел деньги со счета компании на свой, а Миран, твой предатель-сынок, Хазар, спасибо ему, помог меня выдать!

Хазар-бей осуждающе покачал головой не в силах проглотить незаслуженную грубость.

— Ты нечестным путем вывел деньги из фирмы, а виноват мой сын? Аллах, как ты мог пойти на такое! Не пожалуйся Фырат, к нам с выездом так или иначе нагрянула бы налоговая с обвинением в черном обнале. Нам грозит штраф, а тебе уголовный срок!

Но папочка Джихан не придал угрозам брата значения и промокнул салфеткой четки, которые чудом не разлетелись от удара о стол.

— Не драматизируй, Хазар, мы в сером списке европейских экспертов⁽⁴⁾. Поверь мне, если у тебя в кармане появится лишний миллион, никто не спросит, откуда это, не имеют право. Если бы щенок Фырат не поднял шум, а выслушал меня, я бы договорился и никакого скандала не было!

— Ты с собой договорись, брат! — терял терпение Хазар-бей. — Ты не меняешься. Сколько отец твердил тебе: перед тем как покинуть дом, возьми гвоздь и повесь на него свой дурной характер. Но нет! Из раза в раз ты забываешь на этом гвозде мозги.

— Для чего вы выводили деньги, папа?

На неудобный вопрос Харуна папочка Джихан сложил губы в упрямую линию. Разве что острая нужда могла сподвигнуть его на теневые операции с финансами. И ее со всем дарованным ему Всевышним красноречием раскрыл Хазар-бей:

— Брат хотел подкупить полицию и судью, чтобы подкинуть липовые улики и засадить Фюсун за решетку. Но попытка исправить привела к тому, что мы потеряли доверие Фырата, а Азат снялся с должности председателя. Конечно, ведь вся ответственность легла на него. Ты рассорился с сыном, Джихан! Кресло председателя пустует. С Мираном мы опять на ножах, Фырат на тебя заявил, и Фюсун на свободе. Молодец, брат! Ну как, стало лучше? Встающий с гневом садится с убытком⁽⁵⁾ — ты всегда таким был.

Уронив голову на руки, Харун приплюсовал к ответственности за отмывание денег статьи за коррупцию и подлог. Сюда же стоило добавить, как Шадоглу подставились перед законом после того, как Ярен дала показания об убитой. Забыв об осторожности, домочадцы, словно спятившие, угрожали Фюсун Асланбей кто пистолетом, кто ножом — Миран, Хазар-бей и даже Зехра-ханым поклялись отомстить за отравление Рейян. Потом они заявили на мать, но доказательств наскрести не смогли, а мать заявила на них, приведя свидетелей, и все, круг замкнулся. Точнее, захлопнулась ловушка.

В полиции отлично понимали, что это старая война семей во главе с влиятельным Мустафой-агой, поэтому, несмотря на закон и отягчающие причины угроз, мстители отделались солидным штрафом и лишением лицензии на ношение оружия. К счастью, султан снизошел до призыва Насух-бея помочь «этим Асланбеям» не оказаться в заключении⁽⁶⁾. Со знатными кланами полиция нередко держалась вежливого нейтралитета, но и кланы обычно не наглели и быстро заметали следы.

На месте Мирана Харун, наверное, задушил бы убийцу своего нерожденного ребенка, но... Только это бессмысленно оттенило репутацию Шадоглу чередой преступлений, а матери хоть бы что, ее вину не подтвердили. Чтобы осудить ее за убитую девушку, и то требовались улики посущественнее слов Ярен: следы крови жертвы, номер машины, на которой ее увезли, отпечатки пальцев, записи с камер, свидетели, тело как-никак. А то вдруг это клевета за угрозы, а убийца кто-нибудь другой. И правда ли, что угрозы были? Предъявите переписки, которые умная Фюсун-ханым никогда не вела, и выписку от оператора о звонках. Клевета ведь тоже статья. Да простит Харуна Аллах за подобные мысли, но, чтобы защититься от его матери, проще самим сесть за превышение самообороны.

— Вы вернули деньги на счет компании? — Харун задумался, расшевелит ли стражей порядка факт махинации и как спасти свободу и честь самоуверенного тестя. Вряд ли полиция и его мать так просто откажутся от улик, что сами приплыли им в руки. — Может, еще не поздно поговорить с Фыратом? Если он не передумает, у моей матери появится серьезный козырь против нас.

— Да ну, я не боюсь полиции, сынок. От нее откупимся. И знай, Хазар, эти деньги пойдут нам во благо. Я устал ждать, когда посадят Фюсун. Я заплачу, и все решится в одночасье. А Фырату дорого обойдутся его дерзость и уход Азата, — ледяным тоном отчеканил папочка Джихан. — Невоспитанный щенок распушил гриву и возомнил себя львом!

— Аллах, помилуй! Джихан, деньги нужно срочно вернуть. Фырат — наш партнер, мы не можем себя так повести! — выкрикнул Хазар-бей и стал наматывать по веранде круги, вселив в женщин немой ужас. — Тебе мало того, что нас опрашивали из-за погибшей сотрудницы? Мало подозрений, нападок Фюсун? Полиция и так зачастила к нам, довольно! Мы теряем уважение горожан и клиентов. Не повторяй моих ошибок, брат, возьмись за ум.

Ярен ковырнула вилкой холодный кебаб. Перед ней и семьей с сокрушающей ясностью предстало будущее Джихан-бея по ту сторону тюремной решетки. Из дрогнувших пальцев жены выпала вилка, а налитые кровью губы, видимо, из-за скачка давления, поджались. Харун взял ее руку в свою и попросил заранее не поддаваться панике. Пока идет борьба, дело не проиграно. Ярен доверилась ему. Во всяком случае постаралась мыслить, как адвокат, и, ощутив поддержку, с глубоким вдохом вынырнула из поглощавшей ее бездны страха.

Джихан-бея решено было переубедить, когда он поостынет и будет расположен к диалогу. Этим обещал заняться Хазар-бей, а Харун взял на себя принципиального Фырата. Они отдадут деньги и, если кузен пойдет навстречу, с юристом Мустафы-аги, лучшим в своем деле, постараются отбиться от налоговой кипой заявлений и объяснительных бумаг. Правда, из зятя-недоразумения папочка Джихан улетит в категорию разнузданных лиходеев, но это меньшее из зол.

 

 

Вечерний Мидьят, укрытый только что выпавшим мокрым снегом, и угощения в кафе произвели чудодейственный эффект. Мысли о Джихан-бее не давили с той силой, что днем, отчего дышать стало свободнее. Но это Харуну, а Ярен, повиснув у него на плече, перестраивала его быстрый шаг на прогулочный и тяжело отдувалась, потому что в кафе подавали невероятно вкусные острые супы, и, мучительно выбирая между йогуртовым и томатным, она заказала две объемные тарелки того и другого. По дороге в особняк закупились на ночь уличной едой и десертами, но женушка не выдержала и сразу распаковала жареный нут в сладкой обсыпке⁽⁷⁾.

— Подожди, ты хочешь сказать, что она отсудила деньги у магазина за то, что сломала в нем ногу? — Ярен слегка потянула Харуна назад, когда он опять непроизвольно ускорился. Привык спешить.

Поразительно, как расслабляли истории из юридической практики его коллег, друзей и знакомых адвокатов. Чтобы вытравить из жены упаднический дух, Харун отбирал незаурядные, жизнеутверждающие и просто нашумевшие случаи. Одно дело, благополучно завершенное, сломало немало опытных голов и было из серии «сучий случай».

— Да, у нее был сильный адвокат. Но самое забавное, что ребенок, который в нее врезался, ее сын. Владельца магазина обвинили, что он не предусмотрел детскую комнату⁽⁸⁾.

Ярен засмеялась, и у нее просыпался из пакета нут. На перекрестке дорог они остановились.

— Ты почти убедил меня, — произнесла жена, вытерев масло с уголков рта, — что нет безнадежных дел.

— Таких тоже хватает, но дело папочки Джихана не безнадежно. Главное, чтобы Фырат не забуксовал. А вообще, любимая, до чего неловко получается, — по губам Харуна пробежала тонкая усмешка, — я иду уговаривать твоих бывших женихов, чтобы они отозвали заявление на твоего отца, который жаждет стереть их в пыль. Интересно, кто из нас преуспеет: я или ты с Гюль.

— Естественно, я! Гюль хочет выучить со мной весь учебник, а от Фырата добра не дождешься.

На человека, который участвовал в мести Азизе и который спокойно смотрел, как Ярен выдавали замуж за психопата, и правда трудно рассчитывать. Опасаясь за план Аслана, Харун ожидал от Фырата решительных действий. Что братец наберется смелости, вынесет двери Шадоглу и добьется расторжения их с женушкой помолвки, как сделал бы всякий любящий герой. Но ключевое слово либо «любящий», либо все-таки «смелость», которой его некстати наделили господская фамилия Асланбей и наущения Фюсун-ханым.

— Ты посулила сестре свою косметику, поэтому неудивительно. А это подкуп, — Харун тихонько толкнул женушку боком.

— Небольшая мотивация во имя победы. Ты сам любишь ходить то белыми, то черными пешками, Харун-паша, — в Ярен заговорил находчивый адвокат, которого она придерживала до поры до времени. Вот получит диплом и лицензию на работу и как задаст на судах жару сторонам обвинения. Харуну уже было жалко этих рандомных и ни в чем не повинных прокуроров.

Они отошли подальше от края тротуара, когда несколько машин проехало прямо и расплескало грязную кашу, в которую превратился растаявший снег. Их поворот вел к особняку Шадоглу, и Харун потянул женушку за собой. Но в ту же секунду им снова пришлось отступить от дороги и придержать шаг.

Яркая полоса света ударила им в спины и, упав на асфальт, потянулась к кирпичным заграждениям ближайших домов. Ненадолго ослепив Харуна, через мгновение-другое она позволила рассмотреть подъехавшую к ним машину матери. Та замедлилась, и Харун напрягся в ожидании какого-то удара, который последует за внезапной встречей, но никакого удара не случилось. Хвала Аллаху, мать была все еще зла на него и не желала видеться. Ее машина свернула в том же направлении, куда шли они, и направилась дальше, к особнякам. За ней, не отставая, двигался мощный внедорожник на высоких колесах — с первого взгляда в нем безошибочно угадывалась укрепленная, военная модель, хотя на памяти Харуна мать никогда не приобретала броневик. С другой стороны, она никогда не делилась подробностями своей криминальной жизни. Узнавал он о них случайно, как узнают, например, о трупе в багажнике.

На Харуна нашло какое-то необъяснимое беспокойство. Он быстро достал телефон и записал в заметки номер внедорожника. Еще какое-то время он глядел ему вслед, впав в оцепенение, и в голове не укладывалось, зачем матери автомобиль, похожий на тот, что убил отца. При воспоминании о Гëбекли-Тепе в Харуне поселилось еще большее смятение. Перед глазами стояла как будто стена, а мутные отрывки той ночи сменялись то каменным лицом матери, то холодной могилой отца. Этот броневик... не мог быть дьявольским танком, сбросившим их на обочину. Харун с ненавистью отмел это предположение как невозможное и, услышав голос жены, вдруг понял, что ушел глубоко в себя, а она стояла сзади, вцепившись в его руку. По-видимому, он инстинктивно ее заслонил.

— Твоя мать была так близко! Что, если она узнала нас? — Ярен схватила ртом воздух. Отвращение в ней перевешивало подступившую к сердцу тревогу, не давая склонить гордо поднятую голову. — На что ей этот монстр, Харун? Стены таранить?

— Личные границы людей, — он вымучил неживую улыбку. Ему послышался крик отца, отдавший в висках глухой болью. — Она же пока не сметет все барьеры и не отстроит на их месте свой Топкапы⁽⁹⁾, не успокоится.

— Все хорошо? Вид у тебя нездоровый, — осторожно заметила женушка, с оглядкой на бурю внутри него, к которой она стала невольно причастной. Харун спрятал телефон и сказал, что все в порядке, но она не поверила. — Поэтому так испугался и прикрыл меня?

— Аллах, Аллах, — не отступил он, придав разговору беззаботливый тон, — извини, госпожа адвокат. Я и забыл, что защищать — твоя прерогатива. Если хочешь, прикрой меня, я согласен.

В возмущении Ярен пихнула Харуна. Но потом, растеряв суровость, поправила его волосы на свой вкус и заботливо смахнула снежинки вместе с сомнениями и бродящими в памяти тенями прошлого. В душе Харуна наступила приятная легкость. А по всей улице вновь запорхали влажные блестки снега, осыпая одежду и медленно тая на горевшей коже.

— Не переживайте, подзащитный, ваша мама сядет, Иншаллах.

— Иншаллах! Пойдем, она уже уехала.

— Идем. Меня ждет Гюль, — деловито сообщила женушка и забросила в рот горошины нута.

— И сериалы до пяти утра.

— Что поделать, Ахмет то пинается, то есть требует, вот и приходится себя развлекать как-то, пока он куролесит. А ты, значит, подглядываешь и втихую смеешься. Ты ж аспид!

Как Харуну не знать, до скольки она не спала, если полночи жена перекусывала с вставленными наушниками, положив перед собой телефон, а он лежал рядом, и каждый шорох в полутьме казался режущим слух звуком. А рано утром Харун избавлялся от пустых пластмассовых упаковок, забирая их со столика.

— Кто бы сомневался, что из вас двоих Ахмет — массовик-затейник, а ты за любой кипиш, — Харун обнял жену, поцеловав в мокрую от снега макушку. — Знаешь, говорят, что, если зло хочет увлечь тебя за собой, сиди и не двигайся, но усидчивость это не про вас.

— Присоединяйся к нашему веселью, Харун, и не будешь завидовать.

Обменявшись с Ярен ухмылками, он приподнял пакет, набитый фастфудом.

— Милая, а ты думаешь, для чего я взял тройную порцию? Ты будешь гадать, кто убийца, а я рядом разбирать гору документов, чтобы завтра не спеша вправить мозги Фырату.

— Иншаллах, когда до меня дойдут громкие новости из дома Асланбеев, мне не нужно будет строить гипотезы, ты убийца или нет? — проказливо спросила женушка и, не дав ответить, вновь оперлась на плечо Харуна и вполголоса мелодично запела полюбившуюся песню из сериала: —

Tut elimi buradan gidelim

Olmaz demeden dinle beni bi'

Rüzgarım söndü, dindi ateşim,

Ah bebeğim, ben hâlâ deliyim⁽¹⁰⁾.

И на строчке о безумце она наградила его дружелюбным тычком.

---

Примечания:

Новая мечта Ярен: https://vk.com/mr.tigrenok?w=wall-176298528_6266

Эстетика и музыка к части: https://vk.com/wall-176298528_6278

---

1) 1, 2, 3, ... 10 на курдском.

Вернуться к тексту

2) Из итал. finita la commedia «комедия окончена», предположительно являющегося калькой лат. finita est comoedia в сочетании Plaudite, cives, plaudite, amici, finita est comoedia «Рукоплещите, граждане, друзья, комедия окончена»; считается, что это было обиходное выражение древнеримских актеров, с которым они обращались к публике после представления.

Вернуться к тексту

3) Не знаю, нужно ли уточнение, но это жаргонное выражение, обозначающее жопную боль.

Вернуться к тексту

4) FAFT — международная группа, которая занимается разработкой мер борьбы с отмыванием денег и финансированием терроризма. В 2021 году FATF понизила Турцию до "серого списка" стран, нуждающихся в усиленном мониторинге и не соответствующих стандартам надзорного органа.

Вернуться к тексту

5) Турецкая поговорка: "Öfke ile kalkan zararla oturur".

Вернуться к тексту

6) Статья 106 Уголовного кодекса Турции. Лицо, которое угрожает другому лицу посягательством на его жизнь или жизнь его родственника, физическую или половую неприкосновенность, приговаривается к тюремному заключению на срок от шести месяцев до двух лет. Если угроза осуществляется с помощью оружия, то это отягчающая причина.

Вернуться к тексту

7) Нут (он же бараний, волжский, грецкий или турецкий горох) относится к зернобобовым растениям. Особенно популярен в ближневосточной кухне, в том числе для приготовления традиционных блюд — фалафеля и хумуса.

Вернуться к тексту

8) В мебельном магазине жительница Техаса столкнулась с бегающим ребенком, в результате чего сломала ногу. Суд постановил выплатить женщине компенсацию от магазина в размере $780 тыс. Виновен мебельный в том, что не создал детскую комнату. Мальчик, из-за которого случился инцидент, был сыном пострадавшей, но суд это ничуть не смутило.

Вернуться к тексту

9) Главный дворец Османской империи до середины XIX века. Расположен в историческом центре Стамбула.

Вернуться к тексту

10) Песня Yüzyüzeyken Konuşuruz — Dinle Beni Bi'. Перевод:

Возьми меня за руку, и мы уйдем отсюда.

Послушай меня, пока я не сказал "Нет".

Мой ветер погас, мой огонь утих.

О, детка, я все еще сумасшедший.

Вернуться к тексту

Примечания:

В честь приходящей весны продолжение 12 части. Спасибо всем, кто читает и переживает за ЯрХар вместе со мной ❤ Разрешите предложить вам ведро легкого стекла и ведро для слез счастья! "О вы, хранящие любовь, неведомые силы", какими нечеловеческими трудами вы воссоединили этих двоих)) А я скажу — молитвами фандома: https://vk.com/wall-176298528_6338

Подняла рейтинг до более комфортной для себя R-ки, так как Харун и Ярен в вопросах романтики были непреклонны :)

---

Птица, сидящая на дереве, не боится, что ветка сломается. Она доверяет не дереву, а своим крыльям.

Генрик Ибсен

 

Полгода назад Харун мысли бы не допустил, что они с женушкой достигнут стадии принятия друг друга и своей новой реальности. Что эта реальность обратится в крепость, устойчивую к трагикомедиям жизни, и им даже удастся забыть, что такая магия брака невозможна в неспокойных стенах Шадоглу.

Харун и не подумал рассердиться, когда на его полке в шкафу недостало половины вещей, а Ярен с будничным видом сообщила, что отдала весеннее и летнее в стирку Мелике. На неделе обещали резкое потепление, и она решила подготовиться. Утром опять сыпал дождь, однако и жена не возмутилась, когда Харун попросил надеть зимнее пальто, нарушив тщательно продуманный ею модный образ. Они собирались на встречу с Фыратом, и их душевное единогласие только приблизилось к своему апогею, когда они поняли, что оба недолюбливали кузена, а те папочка Джихан и мамочка Хандан, которые, отстранившись от всего мира, втихую перешептывались, увлеченные друг другом, это уже давно они с Ярен. Как два роксолана в мидьятском лагере, вооруженные копьями острот и неиссякаемых тем для дискуссий.⁽¹⁾

— Харун, что ищешь? — поинтересовалась Ярен, сидя перед зеркалом трюмо.

— Телефон… Не видела?

Харун заглянул в тумбочку и поворошил одеяло. На кровать выпали наушники женушки и резинка для волос, которую забыла Гюль. Вчерашний английский прошел на ура. Харун застукал сестер, перекидывающихся игрушкой. Ярен — слово на турецком и запускала в Гюль плюшевую куклу, малышка ей — перевод на английском, а кукла летела обратно. Так за игрой и учили, подняв на весь этаж веселый галдеж.

Поправив одеяло, Харун осмотрелся. Только бы не потерять телефон, как наручные часы, канувшие в бездну. Хотя, к счастью, это ни в какое сравнение не шло с утраченной финансовой подушкой, без которой Шадоглу еще долго не смогут безмятежно спать. Харун недавно созванивался с Азатом — и ведь гаджет проклятый был на месте, и шурин, побывший с тестем в полиции, заявил, что им влепят штраф на грани разорения. Но из уважения к Мустафе-аге и Насух-бею сторонам отвели неделю на примирение, а если нет, то заявление Фырата пойдет в ход.

— Вот он, — обронила жена.

Ее рука с щеточкой туши зависла, оттянув верхнее веко, а широко распахнутый глаз в отражении выразительно указал на груду косметики и духов. Харун обнаружил под ней подключенный к зарядке смартфон и отсоединил его от провода.

— Ты поставила? — улыбнулся он.

— Аллах, да! Ты забыл зарядить, а я поставила, — передернула плечами Ярен и мазнула пару раз щеточкой, чтобы выделить нижние ресницы. Но промахнулась и испачкала пылающую щеку. — Ты оделся? Тогда выйди и не мешай мне краситься.

— С чего это вдруг?

— С того, Харун-паша, что мне нужно создать себе настроение, а ты создаешь помехи. Я не покажу Асланбеям, что огорчена из-за отца, иначе они будут слишком широко улыбаться.

Женушка вытерла салфеткой след от туши и неожиданно застыла в одном растерянном чувстве под взглядом Харуна, в котором слились вкрадчивость и нежность. Он был признателен ей за заботу с зарядкой, и, кажется, это жутко всполошило ее.

— Милая, толку создавать настроение, если его все равно испортит Фырат? Но, кстати, ему не помешало бы дать нагрузку своим мимическим мышцам. Как ни приеду в офис, на меня пялится флегматичная физиономия «отца ужаса»⁽²⁾.

Харун прислонился к стене и навис над трюмо, поглощенный вулканической активностью, которая клокотала в душе смущенной женушки. Он придвинулся к краю. А Ярен с каким-то внутренним трепетом обратилась к зеркалу и распушила волнистые волосы. Ледяную курдскую деву, что смело бросала Харуну вызов, накрыла бурлящая лава противоречий. Ярен всего-то постирала его вещи и зарядила телефон, и вот — она, как земное, сброшенное с земли, ни жива ни мертва, не решалась принять чью-то благодарность и поверить, что ее не проклинали, а благодарили.

— Харун, выйди! Ты отвлекаешь меня, — женушка пригрозила ему тюбиком туши.

— О Аллах, жду во дворе, — все же капитулировал он, прихватив зонтик.

Вскоре поднявшийся ветер вынудил Харуна пойти обратно за шарфом. Он зашел, а у женушки дилемма: один ботинок застегивался, а второй — как такое может быть, непонятно же — не застегивался. Последняя удобная обувь пришла в негодность из-за отеков. А они как раз собирались из офиса поехать сразу в обувной за покупками.

— Помочь? — предложил Харун.

Ярен бросила бороться с заевшей молнией и устало навалилась на спинку кресла. Бормотание по-курдски сквозь стиснутые зубы напомнило тигриный рокот.

— Да. Wake me up when it's all over⁽³⁾. Пусть я проснусь и выйду из родильной с сыном в одной руке и нормальной обувью в другой!

Вполне объяснимое желание, учитывая, что, застегивая сапоги, жена отклонялась немного назад и вбок, так как живот не позволял нагибаться вперед.

— Ладно, — серьезно заговорила Ярен, — у мамы есть хорошие сапоги, она знает, попроси одолжить их. Только не говори, что мои не налезают! — сказала вдогонку, остановив Харуна у двери. — А то она завалит меня лекциями про неправильное питание.

Ненадолго задержавшись, Харун вернулся и вручил ей коробку с обувью, из которой Ярен тут же вытряхнула поношенное, но добротное содержимое.

— Ликуй, жизнь моя! Я уломал мамочку Хандан на вечер французской кухни, ею ты хотя бы не брезгуешь. Что-то мне подсказывает, что, намучившись в обувном, ты не захочешь в кафе и запросишься домой.

Когда домочадцам хотелось чего-то нового и неопробованного, Шейда удивлял их зарубежной кухней. Насух-бей, приверженец традиционных вкусов, так уж и быть, давал милостивое разрешение на это баловство. Женушка не пропускала ни одно роскошное застолье и что-то да пробовала из деликатесов. Особенно ее радовало, что на зарубежных ужинах не задерживался глава семьи.

Удовлетворенно кивнув, Ярен отбросила ненужный ботинок и в приливе лисьей хитрости произнесла:

— Господин Карагез⁽⁴⁾, а уговоришь маму отступиться от овощной диеты? Взываю к тебе, великий талант!

— Уговоришь ты, — неожиданно заулыбался Харун и проверил время на телефоне. В запасе час с небольшим, и на встречу они успевали. В порыве эмоций Ярен вскинула руки — такое задание на прочность ее не устраивало, она отказывалась его выполнять. — Любимая, я вижу, ты готова сдаться?

— Нет! Харун, послушай, что скажу. Если я заговорю с мамой, будет претензия, если ты, то просьба. Она ждет от меня подвох. Я, увы, не обожаемый зятек.

Харуну, в общем-то, стало без разницы, что подавалось к столу Шадоглу, но последние месяцы кухня была больным вопросом Ярен. Она быстро полюбила ресторанную пищу за разнообразие и сложность блюд, хотя предложения меню также перебирала без конца, пока нагоняла аппетит. Вряд ли отказ от тушеных овощей существенно облегчит им жизнь, которую переворачивал с ног на голову любой ее пищевой каприз. Как с тем вином. Скорее всего, Ярен лишь хотелось пободаться с мамочкой Хандан, как с одной из хранительниц семейного очага, и не важно, по какой причине. Так уж ли она нужна своенравной женщине, в которой зашевелилась хозяйка, внезапно постиравшая вещи Харуна? Прихоть беременной жены очень легко перепутать с реальной нуждой, об этом врач тоже заблаговременно известила его.

— Конечно, переубеждать мамочку Хандан то же, что гнуть старое дерево, — признал Харун.

Но, по крайне мере, это дерево, падкое на заботу и внимание, а не мраморная колонна Фюсун-ханым, заставляющая целый Мардин с отчаянием разбивать об нее лоб. Мать полгода злостно играла в молчанку, обрывая все попытки договориться с ней, и побила свои же рекорды. О некоторых ее делах, не особо значительных для дела, Харун узнавал от Генюль, с которой они коротко сошлись на почве смерти Аслана. Она много расспрашивала о жизни брата до приезда в Мидьят.

Харун досказал:

— Однако в диалоге, милая, есть огромная разница между тем, когда ты давишь и настаиваешь на своем и когда создаешь впечатление выбора. Собеседник охотнее согласится с тобой, если будет считать, что сам сделал нужный тебе вывод.

Склоненное и нахмуренное лицо жены сложилось в недоверчивую полуулыбку. Она натянула на ногу первый сапог, не смогла наклониться и запыхалась. Харун присел на корточки, помогая застегнуть молнию.

— Она не собеседник, она — мать. Ну хорошо, поищу для нее альтернативу. Но какую? Мне ее не просто заинтересовать.

— Я помогу подобрать аргументы, но говорить будешь ты.

— Машаллах, ты даже меня убедил! У тебя вышло бы лучше, — Ярен сделала новую попытку втянуть Харуна в свою фронду⁽⁵⁾.

— Ататюрк не терял надежды, вот и ты не теряй. Даже если ничего не выйдет с первого раза, твои старания пойдут в счет.

— Я не ручаюсь, что мы не поругаемся и не станет еще хуже. Аллахом клянусь, Харун, потом пеняй на себя, — ехидненько сказала Ярен и с трудом просунула вторую отекшую ногу в поданный сапог. — Осторожно, не зацепи капрон, — донесся указ вредной султанши, за который Харун оплавил ее выразительным молчанием, выровнял ее голень и потянул тугую молнию вверх.

Смешно закусив изнутри щеку, Ярен отвернулась. В ту же секунду ей очень удачно попался под руку его телефон, отложенный на столик, и она рассмотрела выплывшее на экран сообщение от американской коллеги. Элены.

Чтобы Харун заметил, Ярен подчеркнуто напустила на себя тень ярости. Он взял это на заметку, но поднялся, пытаясь не придавать происходящему смысл. А гордая женушка не стала спрашивать, что эта за посторонняя женщина в его чатах, не разразилась придирками и даже не предъявила ему за всех европеек разом, откопав из недр памяти английскую туристку трехмесячной давности. Она только подала Харуну телефон и беспощадно утопила его в своих льдисто-голубых глазах.

— Тебе пишут. Элена?

С убеждением, что рожденный львом пизды не получит, Харун подразнил свою тигрицу:

— Моя правая рука. Незаменимый главбух.

— По работе, значит, — исправила его Ярен, и ее акцент на бизнесе был просто восхитителен, из разряда «Даже не смей считать эту жалкую сотрудницу чем-то большим». Следом она накинула пальто и надела шляпку-клош, сразив Харуна улыбкой кинодивы. — Ну что, я готова. Поехали!

 

 

В просторном кабинете офиса мерно отстукивали настенные часы. С Азатом они решили держаться простой и четкой тактики: если переговоры сложатся неудачно, то, по крайней мере, noli nocere — не навреди еще больше. Но, естественно, в исполнении это оказалось не так-то просто. Фырат обещал приехать с Мираном, и, пока их ждали, в никуда улетел целый час, как будто эти путешественники добирались до отеля не из дома, а из времен джахилия⁽⁶⁾.

Азат нервно покручивал четки, цедя возмущения. Харун удерживал себя в рамках деловой этики, но ему тоже остро хотелось сотрясти воздух ругательствами: от души, картечью, так, чтобы джинны, склоняющие их к греху злости, поразбежались в страхе. Турецких ругательств было много, они были насыщеннее английских и растягивали время, необходимое для выпуска пара. В мыслях Харуна они звучали угрожающе.

Сперва уморилась Ярен. Она вошла к ним из приемной, предупредив, что спустится в кафе.

— Опять есть? — озлобленность Азата растаяла в благодушной улыбке.

Он как-то сказал, что его племяшка ест больше, чем он, и впал в кратковременный ступор, узнав, что Ахмет в утробе вел активную познавательную деятельность: сосал палец, видел сны, строил рожицы, играл с пуповиной, пинал мать. За пинал иногда отдельное спасибо — во время споров хоть какая-то управа на Ярен. Сын не выносил, когда у нее портилось настроение.

— Если хочешь, останусь выпить кофе с вами, — предложила женушка.

Азат возразил:

— Не надо, это серьезный мужской разговор.

— Будет смешно, если мужчины до него не дойдут. Это так по-серьезному!

Четки в руках Азата крутились по сороковому кругу, подыгрывая тиканью настенных часов.

— Ярен, ты пришла пить нашу кровь?

— У меня легкая анемия, мне можно.

Сегодня жена была в ударе, и ее искрометные удары приходились на старшего брата. Что-то похожее происходило у Харуна с кузеном — к слову, разделяли их одиннадцать лет, из-за которых он не мог отделаться от впечатления, что судьба не братом наградила его, а впихнула в нагрузку занудного деда. С первого дня знакомства они с Фыратом не поладили.

— О, явились, наконец, — оповестила Ярен и прошлась по Фырату с Мираном острым взором, когда они зашли в кабинет. — Фырат, что так долго, тебя мамочка Фюсун не отпускала? — уязвила она, и Харун за неимением возможности посмотрел на дьяволицу отборнейшим турецким матом. — Ладно, легкой работы!

В накаленной обстановке работа точно пойдет легче некуда.

Миран рывком опустился в кресло напротив Азата и сжал подлокотник, а неизменно сдержанное, скучное лицо Фырата очутилось перед Харуном. Трудно было обойтись без сравнения с матерью. Кузен словно подражал ей, усваивая мудреную науку быть повелителем львов. Иное дело Миран, который, нахохлившись, точь-в-точь изображал гневливого Насух-бея. Вот так повнимательнее глянешь на них и уверуешь в их родство без всяких генетических тестов, на которых, топоча ногами, настаивал Насух-бей. Никак не мог поверить, что сын вражеского клана — его внук, претендующий на наследство, фамилию и покровительство. Древние обычаи кровного союза запрещали трогать своих. Сыновей. К дочерям эти привилегии не всегда относились. Миран же из принципа ни к какой семье себя не причислял. Он налаживал дружбу с Хазар-беем и только в знак того, что больше не отрицал в нем отца, стал Шадоглу на бумаге.

— Итак, — пошатнул тишину Азат, — спасибо, что пришли. Пожалуй, начнем?

— Если вам есть что сказать, — нехотя кивнул Фырат. — Но, думаю, все и так предельно ясно, Азат-бей. В ваших оправданиях не будет смысла. Я не допущу, чтобы это бесстыдное воровство спустили на тормозах.

— Я понимаю, как чудовищно выглядит поступок моего отца, вы имеете право на злость. Мы шокированы не менее вас. Но...

Пробудившаяся совесть не позволила Азату дальше оправдывать папочку Джихана, поэтому слово взял Харун. Надо же как-то завернуть эту нелицеприятную ситуацию в красивую обертку, но и о том, что Джихан-бей хотел подкупить полицию, не скажешь — мать узнает, а очень вероятно, что идея с заявлением принадлежала ей. Тесть тогда вообще от позора не отмоется. На Востоке позор страшнее горя. Хуже смерти.

— Джихан-бей действовал из лучших побуждений. Ваша вражда семей, начатая Азизе-ханым, расследование убитой сотрудницы нанесли огромный вред репутации фирмы. Чтобы очистить ее, Шадоглу потратили немалую сумму, замечу, из личных средств в том числе. На одном адвокате Мустафы-аги семья понесла большие убытки, которые едва покроет прибыль. Разумеется, Джихан-бей поспешил, действуя в обход председателей, но даже опытный человек, переживая за честь рода и бизнес, может ошибиться.

— Возможно, — туманно произнес Фырат. Не поверил, ни на йоту. — Но у компании есть свой адвокат, который ведет ее, своя отлаженная система. Зачем понадобилось привлекать еще кого-то?

Харун мог биться об заклад, что братец пришел на собрание только затем, чтобы услышать, как они, обчищая счет фирмы, готовили хитроумный замысел против Фюсун-ханым и облажались. Он явился за чистосердечными показаниями. Что Азизе служил, как верный пес, жертвуя совестью, что теперь в матери обрел покровительницу. В голосе Фырата Харун явственно слышал ее речи.

— Если Джихан-бей посчитал, что фирма недостаточно защищена, ему следовало обратиться с этим вопросом в совет. У нас есть устав.

Трудно было не согласиться. И, конечно, Харун с Азатом учли этот момент, ведь папочка Джихан не единственный, кто нарушил правила устава, породив в совете разброд и шатание.

— Верно, — не спорил Азат. — Только с некоторых пор у совета появился кое-какой неофициальный консультант по бизнесу, а нас не устраивает, что он имеет доступ к делам фирмы. Поэтому отец не созывал совет. Он подумал, что делиться с тобой планами небезопасно. Фырат-бей, нам известно, что закрытая информация до сих пор передается тобой постороннему лицу, хотя мы не раз обсуждали это. Какое отношение к фирме имеет Фюсун? Она нам не партнер.

Азат коротко переглянулся с Мираном. Тот сцепил натруженные руки в замок и шумно задышал через нос, когда вспомнили отравительницу его жены.

— Как видишь, кузен, твои действия тоже не вызывают доверия. Ни у кого из присутствующих, — усмехнулся Харун, пробив новую брешь в терпении молчаливого Мирана. Из его потемневших глаз на Фырата глянула мутная ненависть. Стало быть, они в ссоре и кузен вбил нехилый такой клин в их некогда дружный дуэт.

— Фюсун-ханым — моя тетушка, и она всего лишь гостит у меня. Сколько ей нужно, столько она будет оставаться в доме своих предков. Я оказываю ей родственное почтение, в котором отказали сын с невесткой. Таковы порядки.

Глаза Мирана сделали орбиту вокруг мозга — ругательства, которые, очевидно, ворочались у него на языке, он с усилием проглотил, и это был последний рубеж его терпимости. Впрочем, у Харуна тоже, но он приказал себе сидеть, не двигаясь, и дипломатично избегать конфликта. Это встреча нужна им с Азатом, они на ней настаивали и не должны поддаваться на провокации. Но куда там. Забыв о четках, намотанных на пальцы, Азат потрясенно вперился в Фырата и сказал:

— Рядом с тобой сидит названый брат, нерожденного ребенка которого убила Фюсун. Ребенка моей кузины — сестры, которую я чуть не потерял из-за того яда. О каком почтении ты говоришь? Это возмутительно! Фюсун заклеймила себя смертью невинного дитя и нашей сотрудницы. И угрожала расправой Ярен.

— Я глубоко сочувствую Рейян и Мирану. Что бы ни случилось, я буду безгранично предан им. Но что до другого убийства, то у полиции нет оснований подозревать Фюсун-ханым, не так ли? — съехал с темы Фырат, взяв надменный тон, словно в эту самую минуту на его плече похвально расположилась жесткая рука Фюсун Асланбей. Харун уже не сомневался, что за его ухищрениями стояла какая-то цель.

— Ярен — свидетельница, — обрубил Харун.

— Всем известно, что ей ничего не стоит солгать. Она всегда врет. А ты, Харун-бей, и сам обманщик, запросто прикроешь ее клевету. Так же, как вы сейчас пытаетесь прикрыть воровство Джихан-бея.

Наверное, взгляд Харуна, посланный в братца, можно было назвать убивающим. Терпение его вытерпелось, потому что тот затронул Ярен. Ужас и сострадание не перевернули душу Фырата, когда его близкий друг был карающей рукой Азизе и они целенаправленно разрушали жизнь невиновных людей. Но нахалу хватало наглости вытряхивать на всеобщее обозрение чужие пороки, будто это как-то умаляло его грехи. Харун постыдился бы поднимать глаза на членов Шадоглу, если бы по его вине пострадали их близкие, а Фырат — ничего, скалился им с Азатом в лица и рассуждал о морали.

— Фырат, пока не поздно, мы предлагаем восстановить сотрудничество. Понимаю, что из методов борьбы с партнерами вам привычнее порочить имена их дочерей и жен. Нападать на слабых в порядках Мидьята. Но я верю Ярен и отлично знаю, на что способна моя мать. Странно, что это очевидно всем, кроме тебя. Она как-никак в твоем доме гостит, — с ледяной улыбкой осадил кузена Харун. — Так что там по уставу, брат Азат?

Харун с удовлетворением отметил результат нанесенного удара: как затлел разжигаемый матерью цинизм Фырата, а, переполненный ярости к нему из-за «тетушки Фюсун», в кресле заметался Миран.

— По уставу, — вмешался он, — мы праве требовать исключения Джихана из совета директоров в судебном порядке!

— Да, если вы не заберете заявление, дело примет такой оборот, — деловито покивал головой Азат.

Харун облокотился на подлокотник.

— Потом мы также можем воспользоваться своим правом исключить из Общества тебя, Фырат. За разглашение информации компании. Учитывая, что мать — глава конкурентной фирмы, ты нарушаешь сразу два пункта устава, так как твои действия причиняют вред Обществу.

— И останется дело за малым, — закончил за Харуном Азат. — Асланбеи потеряют контроль над фирмой. Тебе и моему отцу выплатят стоимость ваших долей, ну а мы с братом Мираном, Харуном и Хазар-беем возглавим совет.

Тут Миран подорвался с кресла и, оттолкнув Фырата, который хотел его остановить, вылетел вон из кабинета. От хлопка двери по стенам пробежала вибрация. Кузен недолго помедлил и помчался вслед за другом.

— Как думаешь, сработало? Вроде Фырат клюнул, — засомневался Азат.

— Без понятия, пока не сказать наверняка, — нахмурился Харун, потерев лоб. — У меня придурошный кузен, поэтому я ни за что не ручаюсь. Но он обязательно передаст наш разговор матери.

— А ей нужна доля Асланбеев в совете. Надеюсь, они достаточно разумны, чтобы отозвать заявление на отца. Но что не так с Фыратом, не пойму? Он в жизни Мирана не предал бы! Почему он не выгонит Фюсун? Он — законный хозяин особняка.

— Значит, она нашла, как на него повлиять, а у него крупное наследство. Не думай, что мать приехала затем, чтобы прекратить произвол Азизе, это наверняка просто повод. Она всегда держится поближе к деньгам, — со знанием материнской сущности проговорил Харун.

Он был рядом с ней, пока длился траур по Аслану, и настаивал на ее возвращении в Урфу, как только положенные традиции будут исполнены. Будь асланбейское логово его домом, мать бы сама убралась восвояси, не вынеся его главенство вкупе с «отвратительным характером», потому что для нее это было то же самое, что пытаться переупрямить свое отражение. Там, где начиналось имущество Харуна, манипуляции матери, изученные вдоль и поперек, не действовали. Но Азат был прав, по закону хозяин особняка — Фырат, и все зависело от него.

Что ж, придется ждать. Попрощавшись с Азатом, Харун встал и спустился в кафе к женушке.

 

 

Во дворе особняка их с Ярен застал окрик мамочки Хандан. Из спальни спускалась энергичная, но грозная теща, с самого утра взведенная готовкой и семейными хлопотами о папочке Джихане и его поездке в участок. И так вышло, что, когда все разъехались по делам, в доме воцарилась необычайная идиллия, в которой госпожа Хандан, не в себе от суеты, продолжала искать то же смятение и отклик. У ворот она встряхнула золотыми браслетами, с надеждой воззрившись на Харуна, и он уже знал, о чем она спросит:

— Ну, какие новости? Вы виделись с Фыратом, он заберет заявление? Ах, Аллах, не допусти, чтобы Джихана посадили!

— Мамочка, — понимая, что утешить ее нечем, потому что кузен ушел от них в раздумьях, Харун постарался сгладить углы, но и не врать: — Фырат нас выслушал. Он пока не принял решение, но не тревожьтесь, у нас в запасе неделя. Раз Фырат пришел на встречу, думаю, он открыт к сотрудничеству.

— Иншаллах, чтоб не сглазить, — грустно взмолилась госпожа Хандан. Потом она увидела в его руках пакет с коробками от новой обуви, оглянулась на Ярен и в пучину смятения решила низринуться, прихватив с собой дочь: — Ты погляди, звезда моя, с каждой покупкой ты делаешься счастливее и краше, Машаллах!

— Это потому что каждая покупка приходится на прибавление веса у Ахмета. Твоего внука, мама, не догонишь, — прихвастнула женушка, одернув край пальто.

— И правильно, обновки радуют сердце, а счастливая мать — счастливый малыш. Пусть Ахмета всегда окружают счастье и красота! — мамочка Хандан растрогалась и дотронулась до живота жены, на мгновение предавшись мыслям о долгожданном внуке. — Однако не думай, Ярен, будто я не вижу, что ты нарушаешь диету. Тебе и мои сапоги скоро не налезут, если не будешь следить за питанием. Я говорю о ресторанной еде. Сегодня французская кухня на ужин, но я уступаю в последний раз. Больше не подсылай ко мне Харуна, не пользуйся его добротой, я скажу «нет».

Ярен готовилась к такой реакции и совсем не расстроилась. Почувствовав, что настал решающий час, она украла одобрительный взгляд Харуна и пошла на штурм:

— Я ни о чем не просила, мама, но мне нравится ваша идея. Я тут думала, как нам разнообразить стол, и, мне кажется, в зарубежной кухне можно найти много полезного и подавать ее чаще. Когда ты устраивала дни иностранной кухни, всем так нравилось, помнишь?

Мамочка Хандан удивленно приоткрыла рот, словно не узнав дочь. Она рассчитывала на яркий протест, на выставленные щит и саблю, а обнаружила, что ее дружески взяли под руку и в придачу удостоили вниманием ее прошлые труды. Ярен начала с моментов, в которых они согласны.

— Конечно, — с неверием кивнула теща. — Погоди-ка, дочка, не путай меня! Ты хочешь заменить турецкую кухню иностранной?

— Нет, но ты можешь подавать турецкие блюда вместе с иностранными, и тогда все будут довольны. Шейда такой талантливый повар, а ему приходится готовить однообразную еду. Он не реализует свой потенциал. По-моему, ему скучно работать у нас. Боюсь, как бы его кто-нибудь не переманил.

— Да, я тоже очень ценю Шейду. Но что-то не нравится мне такое смешение. Как бы дед не пришел в ярость, я ведь буду виновата. На него и так страшно взглянуть: он очень зол на твоего отца.

По устоявшейся традиции у Шадоглу все упиралось в главного виновника бед — Насух-бея. Умел он сдавить горло с такой яростной силой, что его детям становилось нечем дышать. Ярен рассказывала, что так у них повелось с детства — с детства Джихан-бея. Все контролировал дед, даже с кем играть его любимой внучке, решал он. Еще глубже прогрызть близким печенки могла бы только мать Харуна. Он подумал присоединиться к разговору, но женушка невозмутимо придержала его, коснувшись плеча. Это все еще ее бой, и она так легко не сдастся.

— Да, верно, — согласилась Ярен с недостатком своих аргументов и притворно огорчилась этому. Голливудская киноиндустрия трижды сплюнула, потеряв в ней талантливую актрису. — Жаль, что мы доставили деду неприятности. Но что бы он ни думал, папа хотел как лучше, и я в него верю.

Госпожа Хандан оживилась, ощутив товарищеское плечо, на которое им с мужем дали опереться. Ярен вошла в раж:

— Тогда тем более надо сделать что-то особенное, чтобы они расслабились и примирились. Шадоглу не вправе опускать руки. И счастье, и беду мы встречаем с гордо поднятой головой. Не так ли всегда было? Накрой праздничный стол, мама. В офисе напряженная обстановка, пусть хотя бы дом приносит нам радость. Правда, Харун?

По-видимому, их ментальная связь с Ярен настолько окрепла, что достигла отметки «врать, не сговариваясь». Оставшуюся часть разговора они рука об руку наблюдали перекати поле, пролетающее в глазах озабоченной мамочки Хандан. Она была согласна на что угодно, лишь бы прекратить междоусобицу с Насух-беем.

— Именно, в отеле тоскливо, как на кладбище, — подтвердил Харун. Он не сильно отклонился от правды: несмотря на то, что Джихан-бей вернул фирме украденные деньги, Шадоглу с Асланбеями друг друга живьем жаждали закопать.

— Мама, если займешься примирением папы с дедом, останется поточнее определиться с меню. Шейда приготовит для них что-нибудь изысканное, — посоветовала жена.

— Иншаллах, возможно. Я подумаю, — сказала побежденная госпожа Хандан.

Оставив тещу наедине с грандиозными замыслами, которым она безотлагательно предалась, Харун с женой поднялись наверх. Он закрыл за ними дверь спальной и поставил на пол пакет с обувью. На столик упала шляпка Ярен. Она обмахнулась руками и, сбросив жаркое пальто, триумфально повернулась к Харуну в предвкушении оваций.

— Это успех, милая! — похвалил он. — По-моему, мамочка Хандан разглядела в тебе душевную подругу. Ты сделала для нее жизнь несколько спокойнее, и вместо третирования семьи она озаботится праздником.

— Это было легко! Она практически не сопротивлялась, на нее это не похоже.

— Ты удачно подобрала момент и аргументы.

Харун невзначай приблизился, пока стягивал куртку, отчего женушка шагнула к нему и чуть не натолкнулась на Харуна в узком проходе. Какой-то вопрос захватил Ярен и тотчас вылетел из ее памяти. Да он и не существенен был. Харун все равно бы его прослушал, заглядевшись на точеную вытянутую шею и своевольный изгиб губ, с которых сорвалось его имя. То, как трогательно жена сверлила его глазами, злясь на свою забывчивость, показалось ему невероятно пленительным.

Стук в дверь заставил их опомниться и пригласить непрошеного гостя. На пороге стояла Мелике и, долго извиняясь, просила отложить стирку, затеянную Ярен. На кухне потребовались рабочие руки, творящие волшебство праздничного ужина.

Они отпустили Мелике с миром. Харун не торопился с вещами, да только подумал, что стирка жены встанет в один ряд с такими эпохальными событиями, как их знакомство, ссора и две свадьбы. Замыкающим будет день рождения Ахмета.

— И снова спасибо за заботу, — с теплотой в голосе сказал Харун.

— Не стоит, — выдохнула Ярен и от растерянности скрылась за образом неприступной султанши, с малых лет насажденным Насух-беем. — Я всего-то удачно подобрала момент, когда ты не будешь сопротивляться и смотреть на меня, как на свою мать.

— Я так смотрю на тебя?

Удивленный Харун откинул ненужную куртку на кресло и снова обратился к жене. Или это подкралась ее странная прихоть, или на него оружейным стволом наставили намек на то, что он где-то провинился, но пока не понимал, где. Так как Харун был выше на полголовы, Ярен приходилось вскидывать голову, чтобы смотреть ему прямо в лицо.

— Нет! — вспылила она. — То есть да. То есть... ты же держишься на расстоянии. Что бы я ни делала, я не чувствую, что ты доверяешь мне. Я думаю, ты боишься разглядеть во мне свою мать. Твоя злость на нее настолько сильна, что ты остался со мной и заботишься обо мне, терпишь Фырата, моего деда, наши порядки, потому что так нужно. А я хочу, чтобы доверие ко мне было выше долга и злости, чтобы ты просто...

Любил.

— Что? — Харун с улыбкой наклонился к жене.

Неозвученное пожелание поглотила неожиданная тишина, от которой сердце сбивалось с ритма и молилось небесам, чтобы Ярен договорила. Она стряхнула с щеки шелковистую прядь волос и произнесла надорванно:

— Скажи ты.

— Ты уверена, что я вижу в тебе свою мать. Я скажу, милая, но ты все равно не поверишь, будешь убеждать, что я как-то не так на тебя посмотрел или пытаюсь увиливать.

— Харун, я беременная, а не слепая! Я распознаю мельчайшие оттенки запахов и вкуса. Я не сочиняю. Думаешь, мне не видно, что после вчерашнего броневика ты смотришь на всех волком? Даже на меня! — обидчиво воскликнула Ярен, словно не то что смотреть, а украдкой бросать на нее такие взгляды было немыслимо и невозможно.

Так вот где он проебался. Как Харун ни прятал за хладнокровием раздражение на мать, оно все-таки прорывалось наружу, и Ярен принимала это на свой счет. С каждым преступлением матери милосердие не спеша покидало душу Харуна. Это страшно пугало, и единственной причиной, почему он до сих пор делал снисхождение этому прогнившему миру, была женщина, стоявшая напротив. Ее храбрость и гордое пламя. В сочетании с хрупкостью они делали Ярен похожей на птицу, что упрямо разбивалась о горячие ассирийские ветра. Ее слезы, улыбка в голубых глазах и смех, которые вызывали его шутки. Дерзкая женушка, вновь прожигающая на нем дыру за то, что он терзал ее молчанием. Оступившаяся и падшая. Но простившая и научившая его прощать.

— Хорошо, — Харун взял ее влажные руки в свои. — Закрой глаза.

— Зачем это?

— Закрой, так нужно, — с лукавством велел Харун, и жена, собрав смелость в кулак, подчинилась. Он не отпускал ее, держа за плечи, чтобы не создавать у нее ощущение оторванности. — Просто слушай, жизнь моя. Любовь слышится в голосе раньше, чем угадывается во взгляде⁽⁷⁾.

Ярен разомкнула губы, но это была еще не улыбка. Она будто соглашалась с ним и просила продолжать. По своему опыту Харун знал, что голос — второе лицо. У матери он с детства наблюдал одну каменную маску на все случаи, говорившую: «Отгадай, какую эмоцию я показываю». В зрачках алмазами сверкало презрение, поэтому ему ничего не оставалось, как полагаться на ее походку и интонации, выдававшие обман. В бизнесе, впрочем, тоже. Может, люди лучше понимали бы других, если бы слушали, закрыв глаза.

— Вначале нас штормило, знаю. Мы не раз были на грани развода. Но, несмотря ни на что, из всего этого дерьма — в переносном и буквальном смысле — мы выбирались вместе. Я люблю... преодолевать ошибки и обстоятельства вместе с тобой. Люблю проводить для тебя уроки, хоть ты и ленишься и сама же потом хвастаешься успехами. Люблю готовить, танцевать и покупать нам вино после пустяковых ссор. Конечно, ссор хотелось бы поменьше, поэтому я люблю держать клятву бахта и снимать стресс, гуляя с тобой и стреляя по яблокам. Да, я люблю твои вездесущие яблоки! И очень дорожу нашими беседами и ночными ужинами, из-за которых мы ездим покупать тебе новую одежду и обувь. Я люблю делить с тобой боль и мечты, потому что таким было наше решение на свадьбе, а оно непреложно.

Сомкнутые веки женушки задрожали, а лицо украсила нежная улыбка.

— Я убедился, что полюбить кого-то можно, только полюбив жизнь с этим человеком такой неидеальной и трудной, какая она есть. Ярен, — Харун заговорил тише. Сведя брови, жена вслушивалась в звук его голоса. — Ты влюбляешь меня в минуты, прожитые рядом с тобой. Я вижу в тебе женщину, которая обретает крылья и учится им доверять. А о Фюсун Асланбей не думай, — проговорил он с тяжелым чувством, которое, наконец, выдрал из сердца и свободно вздохнул: — Ни ей, ни старым обидам в нашей жизни места нет. Лети, не оглядываясь, любимая. И, как бы высоко ты ни взлетела, знай, что мои объятия всегда будут твоим домом, душа — мечетью для твоей тоски и надежд, а память — гробницей, в которой мы похороним плохие воспоминания.

— Я тоже... — зажмурилась на миг Ярен, потом вдруг прослезилась и обняла его. А что «тоже», она не договорила, так как Харун резко припал к ласковым, зовущим губам, отняв у нее дыхание, и признание смешалось с именем Аллаха.

Потянувшись к нему, Ярен требовательно зарылась пальцами в его волосы. Она прижималась к нему все крепче и крепче, то сдаваясь под порабощавшими ее ласками, то сгорая под торопливыми поцелуями, что смиренно ложились на ее лицо и шею. Восторг растворял Харуна до изнеможения. Он провел по пояснице жены, с трудом сдержавшись, чтобы не сорвать застежку платья, а затем стянуть с Ярен этот проклятый кусок ткани, скомкать и отбросить, как сорочку той ночью в отеле. Он завлек Ярен в ловушку удовольствия, и теперь они оба жаждали большего. Если это не навредит сыну, сегодня вечером Харун исполнит свое желание. Умопомрачительный аромат граната и трав... везде. В пшеничном золоте ее волос, на одежде и коже в изгибе шеи, которую Харун шаловливо прикусил, вызвав у жены сладкую дрожь. Наконец, она открыла мокрые глаза и неожиданно сорвалась на плач. О Всевышний, что за потоп Харун призвал на свою голову! Чувства захлестывали ее и бросались на него с жестокостью шторма. Внутри Харуна каждое из этих мгновений вызывало бурю, любовь, леденящее бессилие и разлом, и он целовал Ярен настойчивее и жарче, приглушая хриплые стоны.

— Я тоже люблю тебя! — прошептала она, уронив судорожный всхлип.

— Успокойся, а то Ахмета напугаешь. Ничего же плохого не случилось, — весело улыбнулся Харун. — Ты так смотришь на меня, как будто без этих слов жизнь бы остановилась.

Ярен снова заплакала и утвердительно ответила, сбиваясь с турецкого на родной лисий, что она полгода не слышала этих слов и какая это была катастрофа. С беременной женой лучше не спорить — ее лучше поддержать.

— Аллах, Аллах, милая, ты меня похоронишь!⁽⁸⁾

Он спрятал ее в объятиях, поцеловав в висок, и стал поглаживать по спине, пока в его руках раскаленный океан эмоций тихо впадал в покой.

— Ярен! Дети! — мамочка Хандан окрикнула их, прежде чем войти. Увидев заплаканную женушку, она забыла, зачем шла, и так и зависла у порога, с ужасом спросив: — Вы поссорились?

Ну конечно, такое количество свадеб, разводов и повторных свадеб, прошедших в особняке, теща уже не выдерживала. Она, наверное, сляжет и не встанет, если они с Ярен опять поругаются.

— Мы помирились, мама, — успокоила ее Ярен. — Все в прошлом.

А вечером был праздничный ужин, на котором Насух-бей, умасленный хлопотами мамочки Хандан и скупыми извинениями папочки Джихана, терпеливо выслушал от Азата, как обстояли дела в фирме. Он сдвигал косматые брови и гневно шевелил усами, боясь вообразить, какие поганые слухи о Шадоглу змеились по городским улицам, базарам и домам и во что им обойдется помощь свата в проблеме с Асланбеями. Хвала Аллаху, разрешилась она уже через пару дней: упрямец Фырат забрал свое заявление.

---

Примечания:

Когда попросила сказать, что он тебя любит, а он толкнул целую психологическую терапию: https://vt.tiktok.com/ZSFkkvPAS/

К вопросу об эпиграфе с птицами предлагаю не менее шикарную цитату про признание Харуна в любви ?: „Муж — птица гордая, пока не дашь пинка — не полетит.“ — Диля Дэрдовна Еникеева.

Эстетика: https://vk.com/wall-176298528_6351

Исследование про эмпатическую точность в голосовом общении, на котором строилась финальная сцена: https://xn-90aennpco.xn-p1ai/%D0%BF%D0%BE%D0%BD%D1%8F%D1%82%D1%8C-%D1%8D%D0%BC%D0%BE%D1%86%D0%B8%D0%B8-%D0%B4%D1%80%D1%83%D0%B3%D0%B8%D1%85-%D0%BB%D1%8E%D0%B4%D0%B5%D0%B9-%D1%81%D0%BB%D1%83%D1%88%D0%B0%D0%B9/

---

1) Роксоланы (с аланского ruxs alan, "светлый алан") — сарматское племя. Во времена Страбона жили между Доном и Днепром, около Азовского моря.

К слову, Хюррем-султан была известна в Европе, как Роксолана. Это имя впервые использовал в отношении нее посол Священной Римской империи Огьер Гизелин де Бусбек, автор изданных в 1589 году в Париже латиноязычных «Турецких записок». В этом сочинении он назвал ее Роксоланой, основываясь на предположительном происхождении Хюррем с территории, называемой в Речи Посполитой в конце XVI века Роксолания (от племени роксоланов).

Вернуться к тексту

2) На арабском языке название Сфинкса звучит как «Абу аль-Хаул». В дословном переводе это означает «отец ужаса».

Вернуться к тексту

3) Перевод из песни Wake Me Up, исполнителя Avicii: "Разбудите меня, когда все закончится".

Вернуться к тексту

4) Персонаж турецкого теневого театра, воплощение народного юмора, природной смекалки.

Вернуться к тексту

5) Ист. Социально-политическое движение против абсолютизма во Франции в 1648—1653 гг. Здесь: перен. Оппозиция чему-н. по мотивам личного характера, недовольство, выражающееся в стремлении противоречить, досаждать.

Вернуться к тексту

6) В исламе обозначение первобытной грубости и невежества, предшествующей принятию ислама. В широком смысле — аналог «естественного состояния»: беззаконие и жестокость. Доисламская эпоха.

Вернуться к тексту

7) Оноре де Бальзак

Вернуться к тексту

8) Небольшая ирония над канонным финалом ЯрХара и авторская отсылка: в арабском языке есть выражение "ты меня похоронишь" (Ya’aburnee), означающее, что жизнь без возлюбленного будет невыносима, то есть "я люблю тебя так, что надеюсь умереть раньше, потому что жить без тебя просто не смогу".

Вернуться к тексту

Примечания:

С наступающим праздником Новруза!

Задумывала небольшой драббл, но получилась романтическая часть, наполненная уютными воспоминаниями из детства. И хотя она не к 14 февраля, но зато четырнадцатая))

У этой сериальной сцены https://youtu.be/QjGBgTyHM9A?si=63ECkH7gji0FZzla должно было быть незабываемое (для Харуна) продолжение, и оно здесь ?

---

Для жителя страны, где несколько поколений не видели дождя, дождь — чудо, но почва хранила в себе память о нем. То, что было чуждо моему уму, казалось родным моему нутру.

Фриман Цви

 

Никогда домашние обряды мамочки Хандан, по крайней мере, те, которые застал Харун, не проходили благополучно. Теща искренне верила, что, соблюдая древние традиции, делает семью богаче, счастливее и защищает от дурного сглаза, для чего во всех комнатах она понавешала стеклянные амулеты с изображением назара⁽¹⁾. Назары болтались в спальнях, залах, росписью украшали посуду и висели на зеркалах в машинах папочки Джихана и Азата — свою легковушку Харун доблестно отстоял.

Как-то госпожа Хандан ужасно перепугалась, что назар сына треснул, поскольку это значило, что подлецы пытались его сглазить, а оберег принял порчу на себя. Вскоре за тем в Азата выстрелили — в этом повинился Аслан, а мамочка Хандан наутро послала служанку за новым талисманом. Азат отнекивался как мог, но, потерпев поражение в споре, не успел сплюнуть, а Мелике уже пришла с базара, принеся покупку. Зехра-ханым еще тогда ругалась с тещей, требуя избавиться от опасных амулетов, и приводила в доказательство цитаты из Корана, почему назар не помогает, а, наоборот, приносит владельцу горе⁽²⁾. Зехру-ханым закономерно не послушали, а очередной «синий глаз» был навязан и Ярен, как красивой жене успешного бизнесмена. С пожеланием скорейшего прибавления в семействе⁽³⁾.

Стоит ли говорить, что этот подарок стал ключом от ящика Пандоры, выпустившим на свет мать Харуна и многие другие напасти, как ссору с женушкой, пулю в ребро и достигшую пика непримиримую вражду с Асланбеями. Из пожеланий госпожи Хандан сбылось всего одно, и через два месяца Ярен пообещала беречь его в своих материнских объятиях от всяких дьявольских амулетов и обрядов.

Харун не верил, что череда бедствий была результатом магического воздействия куска стекла и неудачливости мамочки Хандан, однако жена припоминала другие примеры.

Весной, в день, когда госпожа Хандан собрала их ехать закапывать пуповину Хюмы, пуповину утащила кошка⁽⁴⁾. Об обряде отливания свинцом вообще было больно думать. А заслужил его Харун тем, что женушка проболталась мамочке Хандан, что они не вместе. И что внуков та не дождется, ибо из барьеров, которые Харун с Ярен выстраивали между собой, можно было сложить новую Берлинскую стену. Так его посадили под чугунный тазик с расплавленным свинцом, отлитым в холодную воду, читали деревенские заговоры, чистили энергетику и смотрели, может, порча на идеальном женихе. Благоверная дьяволица, наблюдая за ними с дивана, издевательски кривила улыбку — ее-то муки кончились, свинец показал, что она чиста. А потом старушке, которая держала тяжелый тазик, защемило руку. Харуну прилетело этим чугуном по затылку. Расплавленный свинец, не успев застыть, вылился на белую скатерть, натянутую над ним слугами. Он свалился с табуретки, и под возгласы женщин из угла залы ему приветливо помахал рукой Азраил⁽⁵⁾.

Блядь, но самым худшим было осознание, что порча все-таки на нем. Мамочка Хандан от Харуна долго не отставала по этому поводу, рылась в предыстории его ненастоящей семьи, ища изьян. Он старательно поддерживал легенду о зяте из Урфы, которому зловредная женушка просто пока не отвечала взаимностью.

Переругиваясь, женщины суетливо толкались возле дивана, на котором располагался Харун. Он прикладывал к затылку смоченное холодной водой полотенце, а в глазах плясали созвездия застарелой боли, которую купировали месяцы лечения после аварии в Гëбекли-Тепе.

В конце спора старушка что-то сокрушенно буркнула на непереводимом мидьятском диалекте. Непонятном для Харуна, потому что соображал он скверно, и от качания головы подкатывала сильная тошнота — он предупредил мамочку Хандан, что его сейчас вывернет наружу. Она лишь озабоченно взмахнула руками, приказав не шевелиться, сказала, что вызовет врача, и распорядилась отнести плачущую Хюму в спальню. А Харун был серьезен. Он закашлялся, и, спасибо женушке, она всучила ему проклятущий чугун. Самая понимающая семья Мидьята!

— И так было ясно, Харун, что сглазили тебя, — сказала Ярен со скрещенными на груди руками, пользуясь тем, что все ушли. — Ты слишком много о себе возомнил, паша!

Харуну было все равно на ее желчь. У него было примерно четыре жены в глазах, и он предпочел говорить с той, что мило посмеивалась.

— Несомненно ясно, ведь я женился на такой колкой возлюбленной, как ты. Ты гипнотизировала таз взглядом, и он упал. Занятное совпадение, не правда?

Харун запрокинул голову на подушку, отчего по затылку как кнутом полоснула жгучая боль, заставившая его пожалеть о сделанном и выпрямиться.

— Между прочим, женушка, ты могла бы сказать мамочке Хандан, что по-прежнему против брака. Как мы и договаривались. Но она почему-то считает тебя расстроенной из-за того, что у нас не будет детей. Любопытно, почему? Жаловалась, что я не ласков с тобой?

На лице Харуна заиграла плутоватая ухмылка, поймавшая тигрицу Ярен в капкан неловкости. Допекал он ее намеренно, разумеется, лишь для острастки. Он всматривался в пространство залы, силясь понять, какая из четырех взъяренных жен настоящая: не та ли, что собиралась нанести ему похоронный удар полотенцем?

— Хватит! — огрызнулась Ярен и быстро поглядела на дверь. Зайди кто внутрь, с нее бы спросили за грубость с мужем.

— Так ты уже выбрала имя дочке!⁽⁶⁾ А сыну? Очень жаль, любимая, что из-за сегодняшнего обряда я не смогу осуществить твою мечту. В следующий раз обращайся ко мне не через мамочку, а напрямую. Ты же знаешь, тебе стоит только шепнуть, — проурчал Харун. Он вскинул руку, поймав конец полотенца, которое поплыло перед его глазами зеленым пятном, и дернул на себя, а женушка лишилась орудия, вырванного из ее цепких пальцев.

— Не неси чушь, Харун! Мама застала меня врасплох, я не нашлась с ответом! Да, представь себе, я впервые растерялась! Да перед кем я оправдываюсь? Чтоб ты провалился, нечестивый сын Аллаха!

— Ну надо же, две порчи за день, Ярен. Не многовато ли зла ты пытаешься на меня выплеснуть? Если тебе нужна помощь с мамочкой Хандан, скажи прямо, и вместе уладим с ней вопрос. В магические заклинания, как видишь, я не верю, — сказал Харун более дружелюбным тоном и, тяжело прикрыв глаза, услышал, как замявшаяся жена стремительным шагом покинула комнату. Вроде бы отбился.

Конец домашним обрядам положил Насух-бей, когда теща после фальшивой свадьбы вплотную занялась будущим внуком. Или внучкой. Чтобы это выяснить, она достала ножницы и сняла со стены подарочный серебряный бебут папочки Джихана⁽⁷⁾. Мамочка Хандан уповала на мальчика, потому что, положив под одну подушку на диване ножницы, а под другую красивый кинжал, она явно ждала, что Ярен сядет на подушку, прятавшую его. Харун даже подсказывал женушке кивками, какое место выбрать, так как, по правилам обряда, она не должна знать, где спрятаны ножницы, а где бебут.

— Машалла, Машаллах, мальчик! Если Всевышний дарит женщине сына, значит, он посылает ей защиту, — воскликнула мамочка Хандан, удушив Ярен в объятиях. Как выяснилось позже на УЗИ, интуиция Харуна не подвела.

Насчет внука Насух-бей, очевидно, считал так же, но мгновенно омрачил общую радость. Жене поручили убрать ножницы с кинжалом. Она отвлеклась и по забывчивости бросила их на диване. Ругань Насух-бея, случайно севшего на бебут, слышал весь дом. Он порвал брюки.

Харун взял вину на себя и извинился перед старым беем. Тот в накале чувств отчитал всех сразу, бешено цыкнул в густую щетку усов и поднялся к себе переодеться.

— Зато точно будет сын, — вполголоса пошутил Харун, и у Ярен вырвался смех. Ее ни капли не огорчило происшествие с дедом — еще пуще развеселило, когда тот, багровый от гнева, бранился на госпожу Хандан. От мимолетного укола совести во взгляде Харуна женушка увильнула.

Однако не все поверья Харун отвергал со скепсисом просвещенного человека. Некоторые ему просто нравились с детства, потому что отец, чье сердце билось в древних слоях тысячелетий, с таким обожанием и вдохновением рассказывал Харуну народные эпосы и сказки, что не увлечься было невозможно. В его глазах отец преображался в легендарного героя минувших событий, которые он с гордостью принес на суд современного слушателя. А Харун был дотошно-внимательным и пристрастно-разговорчивым слушателем и больше всего прикипел душой к мистическому сказанию о Шахмаран⁽⁸⁾.

Как оказалось, Ярен тоже привлекала легенда о мудрой повелительнице змей, особо популярной среди курдов. И накануне годовщины их настоящей росписи это изыскание в семейных узах подсказало Харуну одну забавную идею.

В машине раздался звонок, Харун подобрал телефон с пассажирского сидения и принял вызов.

— Долго спите, госпожа Бакырджиоглу, на улице день, — поприветствовал он Ярен. — Я уже успел в автосервис заехать, купить тебе яблоки и домой направляюсь.

— Какой сон? Харун, откуда это счастье? Тут хотя бы немного подремать. Ты ушел, Ахмет обиделся и все утро дрался — в ребре наверняка трещину проделал, так ноет. Если бы не наушники с музыкой, я бы его не успокоила, — отвечал заспанный голос жены.

— Я знаю, как загладить свою вину, жизнь моя. У меня для вас сюрприз, он ждет в столовой.

В трубке послышалось, как Ярен, пыхтя, поднялась с кровати, потом отложила смартфон, чтобы теплее одеться, и пошла с ним вниз, встретив на пути Мелике и пожелав доброе утро Хазар-бею. Когда она зашла в столовую, ее переливчатый смех, усиленный голосовой связью, разлетелся искрами наступившей весны. На столе она нашла подарок.

— Ты серьезно? — отдышалась Ярен и, судя по скрипу, отодвинула стул и села. Пару раз ойкнула, наверняка хватаясь за живот. — Харун, несравненный ты мой паша, клянусь, благодаря твоему юмору не было ни дня, чтобы я не смеялась, но сегодня ты превзошел себя. Что еще могла получить жена в годовщину злополучной свадьбы от тридцатилетнего плута из Урфы! — она стукнула по столешнице и влюбленно зачитала сопроводительную записку: — «Лисенку от лисенка».

Сидя, как щенок, и растопырив уши, ей строил бездонные глазки плюшевый лисенок.

— Посмотри, что тебе лисичка в коробке передала, — произнес Харун загадочным шепотом.

— А лисенок... не мне? — расстроилась Ярен.

Харуну почему-то представилось, как она ревниво обнимала игрушку, не желая ни с кем делиться, но догадывалась, что зверь предназначался Ахмету ко дню его рождения. Но разве Харун мог разбить сердце жены?

— Тебе, конечно.

Прости, сын. Опоздавшим — кости.

Когда Ярен распаковала подарочную коробку, которую сторожил лисенок, сюрприз — золотая подвеска с царицей змей — привел ее в восхищение. Это мифическое существо с лицом прекрасной женщины, телом дракона, покрытым чешуей, и головой ядовитой змеи на кончике хвоста зацепила внимание женушки на базаре. Она остановилась у прилавка с сувенирами, рассматривая ткани, вышивки, декоративную посуду, фигурки, бусы и различные амулеты. Харун не мешал ей, задержавшись в двух шагах. Там же, подвешенные на цепочках, на покупателей пялились голубые глаза назаров. Нарисованная на стекле Шахмаран в деревянной рамке возглавила личный топ Ярен.

— Шахмаран! — послышалось восклицание Ярен. Харун не видел, но мог вообразить, как она улыбалась, разглядывая украшение, почти как маленькая Гюль, счастливо и беззаботно. — Спасибо! Когда ты успел купить?

— Так это не я, это лисичка принесла из Мардина. Носи на здоровье. Кстати, родной город твоей бабушки Назлы — Мардин, — напомнил Харун. — Оттуда же была твоя прабабушка.

— И медники Бакырджиоглу тоже, то есть твои дед и прадед. У нас с тобой одни истоки!

— Верно, милая. Предки изготавливали и продавали медную посуду, пока дед не перебрался в Англию на учебу. А Шахмаран...

— Символ Мардина, — с достоинством провозгласила жена. — Бабушка Назлы рассказывала, что курды считают змею олицетворением удачи и силы.

— Пусть удача и сила всегда пребудут с тобой, Иншаллах! Между прочим, это действительно похоже на невероятное стечение обстоятельств: если бы наши предки не покинули Мардин и не создали семьи на чужбине, мы с тобой не родились бы и не встретились, — философски ухмыльнулся Харун.

Если бы дед не сбежал от осточертевшей ему меди, женился на англичанке или, как он сам, турчанке, а не на бабке-албанке, семья которой нашла на Британских островах приют от итальянской оккупации⁽⁹⁾; если бы не мать с отцом, обосновавшиеся по молодости в Урфе, и не план Аслана, в конце концов, Харун бы сейчас не ехал с пакетом яблок к своему светлоокому лисенку.

Мысли о прошлом снова отнесли его к событиям сватовства, случившегося больше года назад, на исходе зимы, когда они с будущей женушкой столкнулись во дворе Шадоглу. В гостевой зале мамочка Хандан, прикрыв рот ладонью, шептала Джихан-бею о Харуне с Ярен: «Ëйоле ми!⁽¹⁰⁾ Русые! Оба русые и родом из этих мест. Жених воспитанный. Машаллах, их брак состоится, он явно угоден Аллаху!»

— А у меня тоже есть для тебя сюрприз, — поделилась Ярен, — только придется подождать вечера, чтобы он наступил. Сходим в одно место. Это не закат, если что.

— Ты угощаешь? — посмеялся в трубку Харун.

— Да!

 

 

Для праздничного ужина в ресторане Asur Konak женушка выбрала вечернее платье с шелковым поясом и реквизировала его замшевую рыжую куртку. На вопрос, да как так-то, они же закупались и почему ей опять не хватило одежды по погоде, Ярен обратила на Харуна обреченный взгляд плюшевого лисенка. Слова были излишни. Когда она пришла, салон машины мигом заполнил запах его одеколона, а на шее в свете автомобильных ламп переливалась золотыми и красными бликами подвеска с Шахмаран.

С верхней террасы ресторана открывались лучшие виды на внутренний дворик и город, и там же их ждал забронированный стол. Гостей собралось больше обычного — весной возвращались туристы, а с ними в извилистые улицы вливалась щедрым потоком бурлящая, яркая жизнь. Вечерами старый Мидьят охватывало оранжевое пламя ламп и фонарей, отовсюду неслись оживленные разговоры на разных языках, звон посуды и ароматные пряные запахи еды. Из дверей жилищ и заведений вырывались восточные ритмы, острые, как тысячи иголок, и сплетались в единый клубок. В Asur Konak тоже играла живая музыка. Весьма громко, поэтому Харун и Ярен поспешили наверх к своему столу с удобными диванами.

Темнеющее небо засияло холодными крупными звездами. Мест на всех гостей, казалось, не хватало, официанты еле справлялись с обслуживанием, а народ все прибавлялся. Тогда жена раскрыла свой сюрприз: здесь с размахом будет отмечаться курдская свадьба, и вот-вот из дома бракосочетания должны подъехать молодые со своими семьями. А ее с Харуном пригласила сторона жениха.

— Потому что жених — мой троюродный брат по папе и внук уже известного тебе дяди Сардара, который покаялся в убийстве, — кокетливо проговорила Ярен, потянув из трубочки молочный коктейль. — Брат хочет обосноваться в Мидьяте и восстановить связь с нашей семьей. Он созванивался с папой и позвал нас на свадьбу, но не знаю, уговорят ли родители деда: он не очень жалует курдскую родню и точно не приедет, сославшись на занятость в фирме. А вот мы с тобой свободны от его ига. Брат Сардар — его назвали в честь дяди — наслышан о нашей войне с Азизе и твоей матерью. Он хочет познакомиться с тобой.

— Правда, что ли? И как реагирует на это курдская общественность? — Харун решил заранее прощупать почву и понять, на какой прием рассчитывать.

Женушка прилегла на подушку, поморщившись от боли в пояснице.

— Так, как может реагировать человек, нетерпимый к предательству и злу, который завернул любимую в одеяло и похитил с ее же свадьбы в Диярбакыре⁽¹¹⁾. Невеста не любила жениха, но была готова согласиться на любую глупость и голодное скитание по горам, лишь бы избежать ужасной участи. В городе разразился страшный скандал. Но клан бабушки могущественный, ему перечить — себе боком выйдет. Он поддержал брата Сардара. Вы с ним, Харун-паша, родственные души по части бедовых дам и дам в беде!

Харун коротко хохотнул:

— Ходят легенды, что они с невестой были психами, а двум психам нельзя собираться вместе. Если вспомнить, что их свадьба сегодня, как у нас, то сумасшедших вдвое больше.

— С датой так совпало, — пожала плечами повеселевшая женушка. Она приговорила молочный коктейль и, страшно умирая от голода, взялась за орехи с фруктовым десертом. — Сардар не знает, что сегодня наша годовщина и что мы поженились против воли.

— Стало быть, любимая, в сегодняшнюю культурно-развлекательную программу входит курдский колорит, на котором мы представляем Шадоглу в отсутсвующем составе, — не спрашивал, а утверждал Харун, однако Ярен кивнула. Он оглянулся в поисках официанта, который принес часть их заказа и с концами затерялся в толпе гостей. — Отчего Насух-бей пренебрегает курдской родней? Он должен понимать, что если не приедет, то нанесет семье Сардара оскорбление. Дело в бабушке Назлы, я прав?

Слегка задумавшись над вопросом, жена прикусила губу, стерев остатки помады, и подперла рукой склоненную голову. Через секунду она повернулась к Харуну полубоком, придерживая живот, и грустно заключила:

— Похоже на то.

Похоже на то, что Насух-бей затеял рискованный танец с огнем, когда отказался от дружбы с кланом жены и матери. Он лишал дерево корней — так говорил тесть, когда Харун расспросил его подробнее о бизнесе Шадоглу. Гарантией безопасности и союзных отношений с соседями служил клан Назлы-ханым. Со смерти жены Насух-бей отдалился от него и без протекции семьи подставил горло под пасти местных шакалов. Те, что понаглее, требовали плату за крышевание, а в ответ на отказ вредили предприятиям и бизнесменам. Десять лет назад неизвестные бандиты остановили за городом машину Насух-бея, огрели его по голове и украли тачку с выручкой. С тех пор старый бей исправно отдавал дань за «крышу». Но, очевидно, подрывная деятельность против разума вошла у него в привычку, иначе на свадьбу Сардара он бы пришел и возродил полезный союз.

— Хотя дело не только в бабушке, — произнесла Ярен, следуя за новым витком мысли. — Дед пытается угодить дедушке Мустафе, а тот не доверяет семье бабушки. Он противился свадьбе родителей, боясь, что связь с опасным кланом... — запнулась она, а Харун, уловив ее беспокойство, подсказал:

— Скажется на его политической карьере?

— В общем, да. Ты помнишь, его два года уговаривали на помолвку, пока мама не пригрозила побегом из дома. Дед Насух думал, что его дело пойдет в гору, если его сватом будет видный политик Мидьята, и он перестанет нуждаться в защите семьи. В ней он видел деревенщину, которую перерос. Хвала Аллаху, он просчитался! Он потерял семью, а от дедушки Мустафы ему не перепало никаких привилегий по бизнесу. По Мидьяту прокатилась громкая новость о пышной свадьбе, в народе деда стали больше уважать, но и все.

Теперь, когда Ярен внесла определеннось во взаимоотношения Мустафы-аги с Шадоглу, Харун убедился в своей догадке, почему папочка Джихан — недоразумение-зять, а Насух-бей при встрече со сватом уступал тому семейный трон. Они терпели прихотливость султана за то, что он великодушно приблизил их к себе. При всем том это не мешало гордой женушке купаться в безграничной любви деда Мустафы и ей же вопреки стремиться к бабушкиным корням. От того, как заблестели глаза Ярен, показалось, что все сорок лисиц в ее голове затаились и ждали, когда Харун скажет:

— Ты хочешь вернуть общение с родственниками.

— Дед не будет этим заниматься, — тут же отозвалась она, забыв о десерте, и сжала руку, которую он ей протянул. — Родители побоятся ему возразить и тоже не станут поддерживать связь. Харун, они с отцом — это все, что осталось у меня от бабушки Назлы.

Намного меньше, чем у него от отца, по правде сказать. Магнитофон с кассетами в гостиной Шадоглу да отдаленные детские воспоминания Ярен о танцах с бабушкой.

— Брату Сардару можно доверять. Ты... постарайся принять его помощь, ладно? Нет, ты, конечно, не допускаешь, чтобы я вмешивалась в твои проблемы с матерью, ограждаешь от нервов, спасибо тебе, — прозвучало, как упрек, отчего губы Харуна непроизвольно дернулись в улыбке. — Просто мне будет спокойнее, если братец Сардар приглядит за тобой. Зная, что нас поддерживает серьезная семья курдов, нас не осмелятся лишний раз тронуть.

— Да ты шаришь в политике, жизнь моя! — поначалу Харун оторопел, постаравшись сохранить атмосферу непринужденного веселья. Потом все же отложил щит из улыбок и смеха и напрямую спросил: — А если серьезно, готовишь охрану от моей матери?

— Она убила твоего отца, — в голосе Ярен звенел сплав отчаяния и стали. — Ты же говорил, что это та самая машина. Она пыталась избавиться от меня с ребенком. Эта злая ведьма может окончательно спятить и напасть на нас.

Харун создал им новую головную боль, рассказав женушке о броневике, который кого угодно доведет до зудящего под кожей нервного срыва. Это был он. Танк, перевернувший отцовскую легковушку и всю их жизнь.

В Гëбекли-Тепе он засветился на одной из охранных камер, правда, без номера. Когда Харун запросил видео у коллег отца, оно было удалено. Вместе с данными, которые сохраняются после удаления исходного файла и используются в его восстановлении. Блестящая работа со стороны матери — не придраться. Но в кое-чем она промахнулась. Если бы ее хоть чуть-чуть интересовали увлечения отца, она бы знала о «черных археологах», из-за которых на месте раскопок установили такую же охранную систему, что в музее Урфы. С резервным копированием записей. В той точке расследование Харуна достигло тупика и заглохло. Он получил снимок с металлическим чудовищем, что загнало отца в могилу, и отбыл в Америку учиться.

В Мидьяте война матери с Азизе пригласила Харуна ко второму раунду. Он раздобыл регистрационный номер этого танка. По его просьбе Мустафа-ага поручил начальнику полиции, своему старому другу, пробить данные в базе. Выписка рассеяла последние сомнения. Машина принадлежала матери больше десяти лет. А ниже срока эксплуатации Харун нашел еще очаровательнее пункт: танк в залоге.

— Так что скажешь? — Ярен торопила его с ответом.

— Любимая, я не имею ничего против дружбы с Сардаром и курдскими общинами, среди которых, между прочим, выросли мы и наши родители, — заверил ее Харун и забрал вторую часть заказа у подошедшего официанта. — Когда за твоей спиной стоит внушительная сила, это облегчает борьбу. Смотря, во сколько обойдется такая «крыша».

— Отлично! Тогда обсудим с Сардаром условия. Согласись, Харун, я мудро придумала. Будешь под защитой Шахмаран, — по-царски возлежа на подушке, жена указала на себя с подвеской повелительницы змей.

— Прежде всего я соглашаюсь не ради безопасности, а потому, что встреча с братом может развеять твою тоску по бабушке. Встряхнешься, проведешь время с ее близкими. Тебе ее не хватает. Я заметил, ты не часто вспоминаешь о ней, словно запираешь в глухой комнате памяти подальше от глаз Насух-бея. Или от себя? Возможно, сейчас самый подходящий момент поменять тяжелые воспоминания о бабушке на яркие впечатления в ее честь. Что думаешь, милая Шахмаран?

— Думаю, что ты замечательный!

— От замечательной слышу, — улыбнулся Харун, поцеловав Ярен в подставленный лоб.

Солнечный жар и свет быстро сменялся прохладой ночи. Небо затянули синие тучи, оно нависло над плоскими крышами зданий и грузно навалилось на черные поля, раскинутые вдоль горизонта. Жених с невестой задерживались, и, кажется, тихо, неощутимо накрапывал дождик, но Харун с женушкой, не замечая этого, погрузились в события ушедших дней.

— Вообще-то в Мардине у бабушки был ковер с изображением Шахмаран, — рассказывала Ярен, кидая мечтательный взгляд на подвеску. — Она не смогла взять его с собой в Мидьят. После замужества дед заставил ее отречься от курдских традиций, которые ему претили, в том числе от языка и танцев. Дед делал все, чтобы ее присутствия в доме было как можно меньше.

— Как видно, он не хотел, чтобы она заняла место, которое предназначалось Азизе. Хотя ему ничего не мешало чтить память погибшей и проявлять элементарное человеческое уважение к Назлы-ханым, что посвятила ему свою жизнь, — подхватил Харун, отпив кофе и не сводя с жены взгляда.

Ему нравилось, когда она говорила, — говорила о себе, о семье, обо всем, что вспарывало ее затянувшиеся раны остро заточенным скальпелем. До сих пор он чувствовал себя единственным болтуном в семье, ведь потребовались месяцы терпеливой работы, чтобы взор кусачего замкнутого лисенка очистился от боли и скверны и он распахнул, наконец, душу.

— Ты прав. Из меня дед тоже вытравливал все курдское, заложенное бабушкой. Игры на улице ему не нравились, громкие танцы раздражали, сказки он считал ересью. Называл это недостойным поведением. Когда ты подарил мне подвеску, я словно почувствовала, что бабушка вновь рядом со мной. И все, что она успела и не успела, но пыталась сделать для нас, не было напрасно. Вот как твой дедушка — вы с отцом сберегли его труды. Он умер, а его любовь к вам и личность не растворились в прошлом и продолжают существовать рядом. Я, правда, запуталась, как все-таки называлась его профессия?

Голубые глаза Ярен стали необыкновенно лазурными в вечернем закате и засияли еще большей радостью. Харун хмыкнул и даже озадачился. В научную сферу деда Дживана, профессора, изучавшего древний Восток, что только ни входило: и лингвистика, и филология, и педагогика, так что проще было обойтись кратким:

— Историк-востоковед. На самом деле я плохо помню деда. Его не стало, когда мне исполнилось шесть. Я его скорее додумал, чем помнил, потому что к его наследию обращался отец, когда описывал какой-то момент из жизни деда. Пытаясь отыскать его в своей памяти, я часто натыкаюсь на мираж. На мираж, который много курил и говорил на смешанном диалекте — как бы это объяснить... такое причудливое сочетание мелодичного мардинского и литературного стамбульского, который дед впитал в себя за годы преподавания в Стамбуле⁽¹²⁾. В детстве он сильно резал мне слух. Мы с родителями навещали деда несколько раз. Он приглашал отца в университет, а мне обещал место в начальной школе, но на идею с переездом мать, естественно, зарычала и намертво вцепилась в родную провинцию.

Ярен склонила голову:

— Ты жалеешь, что мало времени провел с дедушкой? У тебя и правда могла быть другая судьба, если бы ты закончил школу в Стамбуле под его крылом.

— В сущности, я провел с дедом Дживаном долгие годы, так как отец нес в себе его черты и не искоренял их, как Насух-бей. Я был мало знаком с дедом лично, но, как ты верно сказала, он существовал рядом, сохраненный руками отца. По части сбережения реликвий археологи весьма заботливы, — Харун перешел в шутливый тон.

— Я бы хотела, чтобы дед Насух относился так же к бабушке. Но он непочтителен даже с памятью о ней, — последние слова жена бросила, как камень, с сожалением и гневом.

— Зато эту память охраняешь ты. Милая, если бы я ждал, что мать будет оплакивать отца, мое терпение иссякло бы на Марсе, потому что Илон Маск быстрее колонизирует Марс, чем у матери оттает ледяное сердце. Та же ситуация с Насух-беем. А касаемо почтения ему было бы полезно почерпнуть что-то из опыта Мустафы-аги. Сколько я слышал, тот всегда отзывался тепло о Серап-ханым.

— Потому что бабушка Серап — настоящая реликвия для дедушки Мустафы! — оживилась Ярен и закинула в рот дольку яблока. — Она и при жизни такой была для него. Они...

Жена вдруг заливисто рассмеялась пришедшей к ней мысли, и Харун, сам неизвестно чему улыбаясь, жестом поторопил ее, мол, не томи, интересно же!

— У них было принято обращаться друг к другу «госпожа Серап» и «господин Мустафа». Они приезжали к нам в гости, дарили подарки, бабушка привозила наряды, пошитые на заказ в Стамбуле, и вот они садились за стол — «госпожа Серап, извольте», «господин Мустафа, будьте добры» — а дед Насух скрипел зубами, считая, что они ломали комедию.

— Чужое счастье кололо ему глаза, — Харун отставил пустую чашку кофе и, пододвинув ближе тарелку с нарезанными фруктами, галантно произнес: — Госпожа Ярен, еще яблок не изволите?

В отместку женушка взлохматила ему волосы, о чем-то заговорила, но ее прервал на полуслове бой неожиданно грянувших внизу давулов и пронзительный звон зурн. Сидевшие гости встали со своих мест за столиками, захлопали в ладони и начали восклицать и вытанцовывать различные движения вокруг давула. Среди них было немало курдов в национальной одежде — у мужчин уже привычных глазу Харуна широких брюк, заправленных в рубашки, с накрученным поверх тканным поясом и блестящих шароваров и платьев женщин, которые контрастно выделялись на фоне мужских песочных и белых костюмов.

Пестрая людская толчея и звуки музыки напомнили их с Ярен осеннюю свадьбу в отеле. Навеяли на Харуна необъяснимое чувство, будто между их праздником и сегодняшним днем пролетело несколько лет, а уж роспись у сарая ровно год назад и подавно воспринималась, как событие из другой реальности. Ярен и следом Харун приникли к спинке дивана, чтобы лучше рассмотреть происходящее во внутреннем дворе, как тут кто-то во весь голос закричал:

— Счастья жениху и невесте! Давайте же все запылим!

В ресторан вошли молодые. Невеста в белом платье с красным поясом держала под руку Сардара, одетого на курдский манер. Их тотчас окружила толпа гостей и, осыпав поздравлениями, унесла потоком зажигательного гованда⁽¹³⁾. И мужчины, и женщины, синхронно танцуя плечом к плечу, образовали открытый круг в виде движущейся змейки, которая растянулась по всему двору. Танцующими овладели сплоченность и дух предков. Упала свежая ночь, и от этого Харун явственнее ощутил на себе горячее дыхание зазвучавшей курдской песни. Время от времени кто-то из гостей подходил к жениху и одаривал его золотом либо деньгами. Увидев это, Ярен извлекла из сумки золотую монетку и выложила ее на стол.

Гованд нарастал, в нем становилось все больше людей, и вскоре он распался на несколько цепочек. Взмахнув платком, тамада объявил соревнование на лучшее ведение танца. Харун поднял взгляд на среднюю террасу, на которой восседали старики, с гордостью наблюдавшие за торжеством. Некоторые лица мелькали на их с женой свадьбе — так называемые коллеги Насух-бея, которых ему пришлось уважить по старой дружбе, и среди них вполне могли оказаться те, кто крышевал старого бея.

А между тем хороводы гованда снова распались и собрались заново. Молодых проводили к столам, к которым вернулась половина гостей, а певцы, пришедшие на смену музыкантам, затянули протяжную мерани⁽¹⁴⁾.

— А вот и Сардар идет, — заметила Ярен, когда закончилась песня.

Действительно, к ним поднимался жених в сопровождении своего шафера. Узнав Харуна, последний широко заулыбался и, жестикулируя, что-то быстро затараторил Сардару на их языке. Когда они подошли, Харун поднялся и, поздравив его, пожал худую руку.

— Мерхаба!

Чуть вытянутое лицо с крупным прямым носом и курчавой каштановой челкой, лежащей на лбу, сложилось в светлую улыбку. Держался Сардар на удивление скромно. Так и не скажешь, что этот человек был способен умыкнуть чужую невесту, заставив носиться по потолку половину Диярбакыра, но это впечатление тут же развеялось, когда он пристально посмотрел на Харуна. В темных глазах на секунду вспыхнули колющие искорки папочки Джихана, которые обещали полное приключений знакомство.

— Мерхаба, — стесненно сказал Сардар, — рад познакомиться, Харун-бей. Дорогая сестра, да благословит тебя Аллах! Спасибо! — он обхватил руки Ярен, протянувшие ему золотую монету. — А ты такая же воображуля, как в детстве, красавица-газель⁽¹⁵⁾. Примите мои поздравления с будущим сыном. Уже выбрали имя?

— Эрхан Ахмет.

Двойное: первое — религиозное, второе — светское. Мамочка Хандан очень уж рвалась поучаствовать в выборе второго имени и продвигала Джихангира. Чтобы сделать приятное Джихан-бею, как будущему дедушке⁽¹⁶⁾. Но жена, услышавшая историю об аварии с отцом Харуна в подробном изложении, как отрезала: Эрхан!

Харун со стыдом признался себе, что сам бы никогда не решился на Эрхана. Он не был уверен, что назовет сына именем отца из любви к нему, а не назло матери, тем более после новой информации о броневике. Осквернить отцовское имя злостью и мщением, пусть и таким мелким, Харун не мог, а судьбу Ахмета — особенно. Однако Ярен его переубедила. Для нее Эрхан означал не глубокую тьму могилы, но зарницу, от которой вздрагивала тьма.

— Да пошлет Аллах здоровья и счастья Ахмету! — пожелал Сардар. — Позвольте представить моего друга Мусу.

— Мы давно знаем друг друга, Сардар, — басовито пояснил его шафер, суровый на вид и очень высокого роста, примерно как Аслан. Опустившись на диван возле жениха, он повел широкими смольными бровями и положил на стол папку с документами. — Харун-бей выручил меня в Урфе. Фюсун Асланбей подставила меня, и мне грозил приличный срок. Только Харун-бей просил сохранить это в секрете, как и то, что я работаю на него.

Своими ошибками мать сама создавала Харуну союзников в борьбе с ней.

— Вот это да! Она не женщина, а Иблис. Ее повсюду ненавидят. Тогда, Харун-бей, мое предложение может вас заинтересовать, — словно спрашивая у них разрешения, сказал Сардар. — Не стану ходить вокруг да около, дело вот в чем... Я переехал в Мидьят. Сам я из Мардина, проработал какое-то время в Диярбакыре и накопил довольно денег, которые думаю пустить в оборот. Фирма Шадоглу — вариант, что мне ближе всех. У меня есть к Насух-бею деловое предложение, мне нужно увидеться с ним как можно скорее. Я знаю, что, если пойду к нему напрямую да упомяну к тому же Фюсун, он...

— Откажется. Вам нужно поручительство? — истолковал его робость Харун. Он наклонился к столу, отодвинув блюдо с кебабом, и подумал, что для влиятельного человека, клану которого себе дороже переходить дорогу, Сардар подозрительно спешил.

— Именно так. Мы давно не виделись с Насух-беем. Вряд ли он доверится мне, если я заявлюсь вот так из ниоткуда. Мне бы хотелось еще переговорить с дядей Джиханом и братом Азатом, но жаль, что они не пришли. От себя я готов помочь вам с Фюсун.

— Братец, — в интонацию Ярен проскользнула хитринка, и она озвучила опасения Харуна: — Только не говори, что твой переезд связан с кражей невесты. Вы случайно не решили залечь тут на месяц или год, пока вас не простит жених?

— Аллах упаси, сестра! — вздохнул Сардар с фанатичным огоньком в глазах. На миг померещилось, что перед ними сидел папочка Джихан, которого посетила одна из рискованных идей. Общая кровь давала о себе знать. — Сбежать, тайно жениться и ныкаться по городам и деревням, пока шальная пуля не разлучит нас, — я, что, враг себе и любимой? В старину беглецов и через десять лет находили и без жалости убивали. Я, может, погорячился, но мы все уладили. Жених ни на что не претендует. Так... Как скоро можно будет устроить встречу с Насух-беем, Харун-бей?

Интуиция, взывающая стонами десятков материнских жертв, требовала с ходу не верить Сардару, несмотря на расположение к нему Мусы и Ярен. Хотя ее тоже коснулась тень сомнения. Она вся, до этой минуты лучившаяся воодушевлением, словно затаилась в тени. Харун что-то не мог припомнить, чтобы по законам курдов женихи легко отпускали невест, нередко обрученных с ними с рождения. Стоило выяснить, жив ли жених, который ни на что не претендует. Может, от сбежавшего с чужой невестой Сардара к ним явились волны шторма, что разразился по его вине в Диярбакыре.

— Посмотрим, что можно сделать, Сардар-бей, — Харун не стал ничего обещать. — Я новый человек в Шадоглу. Будет правильнее, если за вас поручится Джихан-бей или брат Азат, я передам им ваше пожелание.

— Конечно, спасибо! Позже созвонимся, хорошо? А сейчас извините, я вынужден бежать, — смущенно откланялся Сардар, встав из-за стола и поправив толстый пояс на белом костюме. Внизу его уже звали. — Меня заждались. Приятного вечера! Сестра, заходите в гости, я вышлю свой адрес сообщением. Ах да, Муса...

Муса, опередив его, пододвинул к Харуну папку с документами. Прежде, чем Харун открыл ее, он придавил бумаги ладонью и резюмировал проведенную в Урфе разведку, которая растянулась на недели:

— Харун-бей, здесь все, что ты просил. Пришлось повозиться, но... Если коротко, то Фюсун Асланбей — банкрот. Она в долгах, как султан в шелках.

Они ушли, а Ярен оглянулась им вслед и потрясенно замерла, видимо, отказываясь верить в услышанное. Харун, напротив, не выглядел удивленным. Лишь в груди колыхнулась слабая надежда на то, что вот оно — долгожданное низвержение матери с пьедестала. У него есть первая стоящая зацепка. Он упал на спинку дивана, раскрыл папку и беглым взглядом изучил банковские справки и судебные отчеты о задолженностях матери.

Сидя рядом, Ярен с испугом дернулась от хлопков запущенных в небо петард и осторожно погладила живот, успокоив сына.

— Ей нужны деньги? Поэтому она морочит голову Фырату? — жена потянула папку на себя и, ошеломленная суммой, втянула воздух, издав рычащий звук. — Аллах, помилуй!

— Психиатр ей нужнее, — криво усмехнулся Харун.

Он решил проверить, почему броневик матери в залоге, а обнаружил бизнес, бьющийся в предсмертных конвульсиях.

— И на Сардара, милая, надежды нет. Думаю, из-за кражи невесты у него неприятности с кланами, которые он надеется решить за счет твоего деда. Нет за ним никакой силы.

— Да, что-то он темнит... Бежит в Мидьят побитой собакой.

— Не огорчайся, удача Шахмаран от нас пока не отвернулась, — прижал он к себе Ярен, и она крепко обняла его, расположив подбородок у него на плече. — Твоя подвеска притянула хорошую новость: на львицу-людоеда нашелся капкан! — оптимистично заявил Харун, встряхнув папкой.

---

Примечания:

Эстетика: https://vk.com/wall-176298528_6440

Эстетика и визуалы Сардара и Мусы: https://vk.com/wall-176298528_6460

Госпожа Серап: https://vk.com/wall-176298528_6454

Турецкая сказка о Шахмаран: https://ladysunrise.livejournal.com/39560.html

---

1) В тюркских странах амулет от сглаза. В России известен также как «Глаз от сглаза», "Глаз Фатимы", "Синий глаз". Название восходит к арабскому / نظر /, буквально означающему «для смотрения», «смотри внутрь» и т. д.

Вернуться к тексту

2) Так как данный амулет используется исключительно в тюркских странах, где основным вероисповеданием является ислам, то основная критика использования амулетов в общем и назар-бонджука, в частности, исходит со стороны исламских богословов.

Вернуться к тексту

3) К-комбо: назар дарят новорожденным, детям, беременным женщинам, красивым девушкам, успешным бизнесменам, спортсменам.

Вернуться к тексту

4) Как только у младенца отпадает пуповина, перед мамочками встает серьезный вопрос: что сделать с пуповиной. Тут есть несколько вариантов. От выбора, как считается, зависит будущее малыша: где закопают отпавший пупок ребенка, такую профессию он и выберет. Поэтому очень часто турки закапывают «пупки», первые волосы во дворе университетов, больниц или мечетей.

Вернуться к тексту

5) Ангел смерти.

Вернуться к тексту

6) Если представить диалог на турецком, то Ярен говорит "Yeter!" ("Хватит!"). Но есть также турецкое женское имя Yeter, которое переводится как "хватит/достаточно" :) Так называют девочек, если в семье рождается несколько дочерей подряд и родители словно говорят Высшим Силам: "Пожалуйста, хватит, пошлите нам сына".

Вернуться к тексту

7) Один из основных типов кавказских кинжалов.

Вернуться к тексту

8) Шахмаран (тур. «Şahmeran» — «Шахмеран») — сказочный персонаж, который представлен в фольклоре многих народов Ближнего Востока. Считается королевой змей и хранительницей мудрости. Фигура Шахмаран восходит к доисламским временам. Некоторые люди вешают картины с Шахмаран на стены, чтобы защитить свои дома, или носят ее изображение на украшениях на удачу.

Вернуться к тексту

9) Почему албанка: это авторская отсылка. У актера, исполнившего роль Харуна, мать албанка, а отец — болгарский беженец. Албания, наряду с частично признанной Республикой Косово, является единственной страной Европы с преобладающим мусульманским населением.

Вернуться к тексту

10) Турецкое восклицание: Öyle mi? — Ух ты! / Разве?/ Неужели! Ну надо же!/ Вот это да!

Вернуться к тексту

11) город и район на юго-востоке Турции, на реке Тигр. Административный центр провинции Диярбакыр. Неофициальная столица Северного Курдистана и всего Курдистана в целом.

Вернуться к тексту

12) В Турции говорят на трех основных анатолийских турецких диалектных группах : западно-анатолийском диалекте (примерно к западу от Евфрата), восточно-анатолийском диалекте (к востоку от Евфрата) и северо-восточной анатолийской группе, которая включает диалекты восточного побережья Черного моря. Основу турецкого литературного языка сегодня образует стамбульский диалект.

Вернуться к тексту

13) Самый распространенный вид курдского кругового танца.

Вернуться к тексту

14) Курдский музыкально-поэтический жанр, специфика такого жанра состоит в том, что поют песни мерани только мужчины. Мерани напоминают баллады исторического, мифического и героического характера.

Вернуться к тексту

15) Газель — любимое курдское животное.

Вернуться к тексту

16) Джихан происходит от арабского слова «جهان» (džahān), что означает «мир» или «вселенная». Джихангир сочетает два слова — «джихан» и «гир». Вторая составляющая «гир», вероятно, восходит к эпитет-титулу тюркских ханов «гирей», которое толкуется как «могущественный повелитель, сильный предводитель». Таким образом, исходя из особенностей мусульманской системы имен, значение именования Джихангир можно передать как «владыка вселенной» или «покоритель мира».

Вернуться к тексту

Примечания:

Действие этой части происходит между 9 и 10, после звонка Фюсун в ночь хны. Глава о долгожданном отпуске и в какой-то мере медитативно-откровенная :) Присутствует закулисный (хэдканонный) взгляд Харуна на отношения с Ярен в последних сериях с ним, когда они жили под одним кровом с Фюсун.

---

Месяцами ранее...

Люди думают, что близость — это секс. Но на самом деле близость — это правда. Когда ты понимаешь, что можешь открыться кому-то, рассказать самое заветное, разоблачиться и предстать таким, какой ты есть, и тебя уверяют: «Со мной ты в безопасности» — это близость.

Тейлор Дженкинс Рейд

 

Им с женушкой явно не хватало приключений на пятый элемент и отпуска, о котором давно просила придавленная грузом напастей и хлопот душа. Это Харун понял по вялому безразличию Ярен к занятиям, выцветшим на ее лице эмоциям и тому, как нестерпимо хотелось отложить все дела, выехать за город и, вдохнув поглубже, впустить в себя весь простор месопотамских долин. Проще говоря, проветриться.

— Вы уверены, что стоит уезжать сейчас? — усомнился папочка Джихан, подав Харуну собранную на неделю сумку.

Нет, пока его матерью считалась Фюсун Асланбей, Харун ни в чем не мог быть абсолютно уверен, но если не сейчас, то когда? Потом Ярен будет тяжело, а родится ребенок, о поездках придется забыть на год точно. Его отец года три дальше Урфы ничего не видел. И, хотя с Харуном прекрасно справлялись няньки, отец называл преступным упустить хотя бы день из жизни сына и оставить его на чужих людей, которым без разницы, кого они воспитают.

— За вами наверняка будут следить люди Фюсун, — мрачно аргументировал Джихан-бей.

Его доводы мало чем отличались от доводов перепуганной мамочки Хандан. Будь их воля, они бы спрятали Ярен за семью стенами, чтобы мать Харуна не осуществила свои угрозы, которые она во всех красках продемонстрировала в ночь хны. Но забиваться в темные углы страха, позволив ему стать хозяином их жизни, уж явно не то, что им сейчас было нужно.

— Папа, они и так следят. Они ежедневно докладывают ей обо всех нас, — заметил Харун и положил сумку в багажник.

Мать ничего не упускала из виду, а с той минуты, как Ярен подала на нее заявление, она станет еще осторожнее. Возможно, на какое-то время отойдет от войны с Шадоглу и затаится, чтобы ненароком не обвалить на себя могильную плиту по имени Мустафа-ага. Малейший повод с ее стороны, любая зацепка — и он обещал пустить по ее следу весь полицейский участок во главе с шефом полиции. Обвинения Ярен мать опровергла ложным алиби, а так как иных доказательств у Харуна не было, ее отпустили, перед тем, однако, дав прочувствовать: ее положение крайне неубедительно. В общем и целом, пока полиция не спешила принять чью-то сторону.

— Ни мне, ни Ярен, ни кому-либо из вас мать ничего не сделает. Теперь это опасно для нее. Если убитую девушку найдут, расследование сдвинется с мертвой точки быстрее, чем я ожидаю, — Харун прислонился к открытой двери багажника, получив согласный кивок папочки Джихана, и убавил тон голоса. — Если нет, я поручил своему человеку наблюдать за ее охранниками. Кто-нибудь из них может вывести нас на нужный след. Но, папа, на скорую победу не рассчитывайте. Нам нужно запастись терпением и быть начеку. Думаю, чем дольше лицо правосудия будет обращено к матери, тем для нас лучше: мы выиграем время, чтобы что-то раскопать.

— Меня напрягает Фырат. Я бы начал с него. И все-таки я не понимаю Фюсун. Она не предусмотрела, что Ярен расскажет об угрозе? Или это часть какого-то плана?

— Она знала, что у нас ничего на нее нет.

Харун захлопнул багажник. На подобные вопросы он приводил себе в пример несокрушимую Аджену-ханым, которая в порыве бега за богатством и властью споткнулась о камень, оказавшийся его матерью. Хотя глыбу в виде асланбейской львицы опытному глазу надо потрудиться не заметить. Видно, сказался преклонный возраст волчихи. Мать же не впадала в ее ошибки, не рассчитывала на людей и случай.

— Ярен, — позвал Харун женушку, когда она, тепло одетая и с зонтиком в руках, вышла из ворот особняка в компании мамочки Хандан, — готова?

— Да, эм... Харун, а почему машина другая? — насторожилась Ярен, медленно обойдя белый внедорожник с панорамной открывающейся крышей. В узком проходе улочки, к которой примыкал особняк, он выглядел довольно громоздко. — Признайся, с твоей машиной что-то случилось!

Вот поэтому они и ехали отдыхать. Жена, запуганная матерью, изводила себя тем, что везде видела подвох. Позавчера Харун полчаса, наверное, доказывал ей, что невозможно, как в фильмах, ездить на машине, не догадываясь, что у нее слита тормозная жидкость. В аварию они не попадут. На утверждение Ярен «Ну а вдруг ты не поймешь, всякое бывает, или твоя мать еще что-нибудь выдумает» Харуна, как водителя со стажем, взяла злость, и решение сменить обстановку пришло моментально.

— Ничего не случилось, жизнь моя, машина в гараже в целости и сохранности, а эту я взял в прокат по другой причине.

У Ярен отлегло от сердца, она оглянулась на госпожу Хандан, но столкнулась с тревогой и неуверенностью, которые теще с трудом удавалось скрывать. Та обняла Ярен, призвав благословение Всевышнего, а Джихан-бей на прощание провел по ее золотистым волосам, чему-то нахмурился и, кажется, уже смирился с поездкой в Мардин.

Харун попрощался с тестем, мамочкой Хандан и завел автомобиль. Запрыгнув на пассажирское сидение, женушка хлопнула дверцей и с азартом спросила:

— Так зачем ты взял эту машину? Что за причина, Харун-паша?

— Потому что она крылатая, госпожа Джозефина! — заговорщицки подмигнул Харун, припомнив ей недавний просмотр «Титаника». — И она, если что, удобнее для езды по бездорожью Мардина. Ты же не думала, что мы только в город заедем и отсидимся неделю в отеле? Это был бы не отпуск, а тоска зеленая.

 

 

Правила дорожного движения соблюдали полтора турка, и Харун не входил в их число. Водил аккуратно, без перегибов, к тому же на новой машине с непривычно крупными габаритами, но знак, ограничивающий скорость на трассе, просто видел. Примерно, как Сирию, граница которой проглядывала вдалеке. Ярен полулежала в пассажирском кресле и наслаждалась задувающим в ее окно ветерком и бескрайней небесной синевой в панорамной крыше. Ей на потеху высоко проплывал клин журавлей, зимующих в Турции. И, как в начале осени, стояла ясная и сухая погода.

Чтобы развлечь себя в дороге, они играли в игру по типу «Две правды, одна ложь»⁽¹⁾, только с одной правдой вместо двух — это было не так напряжно и, в общем, очень даже весело.

— А, знаю, чем тебя удивить, Харун-паша! — придумала женушка, щелкнув пальцами. — Итак, в детстве у меня было прозвище Газель. Это первое. Второе: мама мечтала о сыне, а родилась я.

— Второе больше похоже на правду.

Харун судил по затрещинам мамочки Хандан, которые та раздавала Ярен до их первой свадьбы. С сыном теща нежнее обходилась, да и в логику Шадоглу это как-то лучше укладывалось. Но вот Ярен хитренько поглядела на него, и сразу стало понятно, что он промахнулся с выводом.

— Не угадал!

— В самом деле Газель⁽²⁾? И кто тебя так называл?

— Папа с бабушкой Назлы. Называли «красавица-газель».

— А тебе подходит. Изящная и грациозная странница степей! — не удержался от ухмылки Харун. Еще бы не подходило — тогда на поле Ярен как помчалась из машины, что он насилу ее догнал. — Хотя про мамочку Хандан трудно поверить. По ней не скажешь, что она жаждет дочерей и внучек. Вспомни, как она благодарила Аллаха за внука, когда ты села на бебут.

— Мама мечтала о дочере-подружке, но не умела дружить со мной, — сказала Ярен с легким презрением к грешкам госпожи Хандан. — По словам папы, они назвали меня Ярен, веря, что я вырасту и стану ей другом⁽³⁾. Все радовались, когда родилась я. Все, кроме Азата.

— Ревновал?

Задиристая улыбка женушки показала белый ряд зубов. Харун вообще частенько отмечал у них с Азатом эту особую любовь брата и сестры, которая зиждилась на том, что один не представлял без другого жизни, испорченной в четыре руки.

— Да как ревновал! Азат ночью уделал всю кровать, когда меня привезли домой. Ему было пять, ему снились кошмары, он боялся, что его разлюбят и бросят⁽⁴⁾. Он не принимал меня. Он бы охотнее согласился на младшего брата, а вышла подружка.

— Это моя подружка-газель родилась, — поддразнил женушку Харун, отчего она поперхнулась водой, которую отпила из лежавшей у нее на коленях бутылки. Тем временем пришел его черед говорить правду и ложь: — В Америке я пару раз дурил головы влюбленным женщинам, заключая с ними религиозный брак, так что, по шариату, любимая, ты — третья супруга.

Ярен аж опешила от его бесстыдства и скрутила салфетку, которой вытирала куртку.

— Да ты... Ты... — у нее округлились глаза. Как у газели. У сердитой газели, которая, наплевав на закон природы, забьет сейчас льва насмерть. Связал же Аллах шутника и вспыльчивую. — Врешь! — не поверила Ярен.

— Почему, милая? Это распространенная уловка с незнающими иностранками⁽⁵⁾, — как нечто обыденное объяснил Харун с притворным выражением спокойствия. Жена еле овладела гневом и захотела услышать второе утверждение, чтобы сравнить и убедиться, что первое — бессовестный вымысел. — Однажды... мать отлупила меня проводом.

— И мало тебе! — с вернувшейся злостью вставила Ярен. — Второе — правда.

— Уверена?

— Да. Наверняка тебя было за что побить. А за что, кстати?

— Я потерялся в Урфе на раскопках. Ничего особенного — просто ушел прогуляться и оказался далеко от Гëбекли-Тепе. Набрел на какую-то деревеньку возле дороги, там меня и нашли. Я думал встретить ночь в диких местах, как настоящий отшельник, найти что-то необычное для музея, но в итоге до смерти перепугал отца и нарвался на лютого джинна с проводом, — и, образно говоря, уделался со страху не меньше Азата, докончил про себя Харун. Отец не знал, что мать на него накинулась, а Харун не стал ему жаловаться.

— Да уж. Это на тебя больше похоже, — утихомирилась женушка, убрав под бок бутылку воды и сложив на животе руки.

Ее опять заняла лазурь в панорамной крыше и сменяющие друг друга мозаики зеленых, бурых и желтых полей и плантаций. Это все было знакомо Ярен с малолетства и обласкано ее чуть жадным, вдумчивым взглядом, который она при Харуне и семействе вскользь посылала на город с терассы дома. Если выйти на смотровой балкон особняка Шадоглу — что как-то проделывал Харун, поднимаясь на верхнюю крышу, — впереди раскинутся те же равнины, холмы и пашни. Так же будет переливаться нестерпимым блеском знойный воздух. Над домами закружат с криком журавли, наперебой рассказывая о странах, в которых побывали, и той же размеренной, медлительной походкой пройдет по улице редкий житель, сгибаясь под палящим небом Мидьята. Но балкон не дарил сладостного чувства воли, которое наполняло здесь, где мир раскинулся широко и распирало грудь. Даже в самой высокой точке особняка не отпускало ощущение пленника, сидящего на ключах.

Невзирая на открытые окна, в салоне стало душно. Женушка собрала длинные волосы в кулак и обмахнула оголившуюся шею рукой, затем выглянула из своего окна, подставив лицо встречному ветру, а Харун включил кондиционер. Дорога до Мардина занимала час с небольшим — им предстояло ехать еще сорок минут. Трасса была практически пуста.

— По-моему, эти журавли догоняют нас, — светло улыбнулась Ярен, заметив позади стаю птиц. — Повезло им. Их ничто не держит на земле, летят куда вздумается. Помню, когда не стало бабушки Назлы, бабушка Серап сказала, что ее душа отныне свободна, так как парит вместе с журавлями. Будь это правдой, Иншаллах...

Хорошо звучало, однако Харуна беспокоило, что болезненные мысли об убитой девушке, столь сильно владевшие Ярен, находили ее в любой мелочи и принимали разную форму. Потребуется время, пока остынет след от звонка его матери, если он вообще когда-нибудь сгладится. Ни зла, ни ругательств на мать Харуну уже попросту не хватало.

— Отчего она умерла?

— У нее были проблемы с сердцем. Она тяготилась произволом деда и нашим домом. Мне было девять, когда это случилось. Я зашла к бабушке Назлы в спальню перед школой, чтобы она заплела меня, и поняла, что она... спит, — проговорила Ярен замирающим от тоски голосом, чем заставила Харуна отвлечься от дороги и посмотреть на нее. В груди тронула щемящая боль. — Она тихонько умерла, во сне. Нас с братом забрали к себе дедушка Мустафа и бабушка Серап на время траура.

— Девять лет, кошмар какой-то. Сожалею, что тебе пришлось пережить подобное. Я слышал, в Азии с давних лет считают, что журавль переносит души умерших в загробный мир, где они находят последнее пристанище⁽⁶⁾, — пришло к Харуну из очень старых воспоминаний об отцовских историях. — Нас учили, что этот чертог похож на райские сады с источниками и изобилием еды, забывая, что рай у каждого свой. Я, допустим, совершенно не вижу отца, праздно лежащим в роскошных одеждах⁽⁷⁾. Без земли и камней он делался несчастлив. Иншаллах, в Его чертоге кроме подушек с цветами остались древние памятники, брошенные Адамом и Хаввой, иначе душа отца не найдет себе места вне загадок и исследований. Может, бабушка Серап не ошибалась, и для тех, кто больше всего нуждался в свободе, самое лучшее в конце пути — обрести рай под крылом журавля.

Оторвавшись от созерцания долин, жена обратилась к нему. Было видно — она ждала, когда потомок историков откроет ей что-то новое и ценное о редчайших цветах, что распускались в саду ее памяти. Но Харун ничего не ответил, потому что в эту минуту при помощи электропривода открылось окно панорамной крыши, а Ярен поступило от него интригующее предложение полетать без крыльев подобно птице. Она поняла все без лишних слов. Отстегнула ремень безопасности, сняла обувь и на мгновение замешкалась, вопросительно указав на крышу. Да и еще сорок раз да, Харун не шутил и не прикалывался над ней. Можно. И даже нужно — отбросить страхи, перенестись мысленным взором в бескрайнее небо и дать месопотамским ветрам и безумному ощущению полета вдохнуть в себя жизнь.

Пока Ярен осторожно перебиралась на заднее сидение — благо, вместительный салон позволял — Харун сбавил скорость. Он также подал женушке руку, когда она начала залезать на сидение с ногами, держась за передние кресла. Наконец, Ярен выпрямилась во весь рост, выглянув наружу, и крепко ухватилась за поручни на крыше. Пассажирские окна, ее и Харуна, закрылись, отсекая шум и создавшийся сквозняк. Белый внедорожник плавно катил по ровной, как шелк, дороге, а жена жмурилась от бьющего в глаза солнца, без остатка растворяясь в стремительном и горячем дыхании сил, приходящих из чрева степей.

— Шофёр-бей, шофёр-бей! — крикнула Ярен Харуну, взлохмаченная и смеющаяся — грусти ее как ни видать. — Это не очень похоже на крылатую машину. Почему так медленно?

— Куда-то спешите, Джозефина?

— В твои объятия!

Надев солнцезащитные очки, Харун надавил на газ. Жена твердо упиралась ногами в сидушку, глядела вперед и вокруг себя. Живописные пейзажи проносились мимо с быстротой молнии, и провожала их песнь кружащих далеко позади журавлей.

 

 

Благополучно миновав блокпост, они въехали в новую часть Мардина, густо застроенную многоквартирными домами, что располагались у подножия холма. Сам холм венчала мощная крепость, к которой по крутому южному склону взбирались вверх постройки старого города, возведенные из желтого известняка. Ярен с молчаливым восторгом залипла у пассажирского окна. Хотя в Мидьяте они каждый день лицезрели те же самые здания, в которых семьи жили по семь сотен лет, Мардин производил сильное впечатление. Они прибыли в разгар дня, когда солнце было высоко, а с неба по каменным стенам и крышам, ослепляя, лили каскады блеска и света.

Многолюдный город сразу давал понять, что водителям автомобилей придется запастись терпением. Желательно адским, ибо ангельского не всегда хватало. Улицы, в том числе главная, до того узкие, что вставший намертво автобус перекрывал движение. И, пока изнывающий водитель барабанил нервно по рулю, с довольной физиономией мимо него проезжал всадник на запряженной лошади или осле. Это ладно, в Мидьяте по дворам вообще деревянные телеги колесили и как-то же уживались на дорогах с машинами. Спустя четверть часа добрались-таки до отеля, старинного особняка в исторической части Мардина, и заселились.

Тюленить весь день Харун женушке не позволил — только вздремнуть по законам сиесты до наступления сумерек. Но, как и следовало ожидать, проснулись они около полуночи. Переплюнули даже большую испанскую сиесту⁽⁸⁾.

Харуна разбудила тупая боль в раненом боку. Сквозь мелькающие отголоски сна он инстинктивно потянулся ко шву и наткнутся на острую голую коленку, давившую ему на ребро. Ярен. Каждую ночь тихой сапой отвоевывала его половину кровати. Беззащитно жалась к нему и прятала лицо в подушку или в его плечо. А по утрам, обнаруживая себя в его руках, накрытой его телом, как сейчас, притворялась спящей, пока Харун не заставлял себя отпустить жену и пойти готовиться к завтраку.

По неровному дыханию Харун определил, что и теперь женушка не спала, а затеяла излюбленную игру. Он включил телефон. Разблокированный экран показал начало двенадцатого, но на яркое свечение, что рассекло бархатную темноту номера, Ярен никак не отреагировала. Харун расплылся в усмешке и отложил мобильный. Ну все, держись, газель хитрожопая, на сей раз он выведет ее на чистую воду и выяснит, была ли у этой затяжной игры какая-то цель. Да и когда еще убивать время за глупостями, как не в отпуске?

Харун отодвинул мешавшее колено и закинул ногу Ярен себе на пояс, придав ее позе еще более пикантный вид, чем она невзначай приняла во сне. Затем он сжал, поглаживая, икры и очертил внутренний изгиб у колена, вызывая щекотку. Жена молчала. Но в ее молчании слышался настойчивый призыв продолжить ласку. Харун провел выше, задержавшись на середине бедра, и пустил по гладкой коже россыпь мурашек. Ярен не шелохнулась. А потому дальше он ворвался в ее личное пространство совсем уж кощунственно — мягким прикосновением к глубокой ссадине немного сзади. И скорее почувствовал, нежели увидел, как у Ярен перехватило дыхание, словно ее уличили в какой-то постыдной слабости. В тот день она споткнулась на лестнице и ушиблась о перила, резной камень испортил ее брюки и настроение, и она со злости испортила его всему дому.

Рука Харуна скользнула еще выше по бедру, под шелковую ткань шортов. Слегка прихватила округлые ягодицы, отчего сердце Ярен бурно заколотилось в его грудь. На миг показалось, что в уголках ее рта притаилось удовольствие, а ее притворство сейчас растает под горячими касаниями Харуна. Но нет, ученица дьявола неотступно вела хитрую игру, не открывая глаз, пробуждала его тьму и затягивала в тихий омут зарождающегося желания. Сначала в нем утонули мысли. Потом Харуна охватил внезапный жар как от огня. И, обвив талию Ярен, он рывком перевернул ее, усадив на себя сверху.

— Ты что творишь, маньяк! — возмутилась она, сразу же «проснувшись».

— И тебе доброй ночи, женушка, — засмеялся Харун. Ученица дьявола все еще ученица — ей не обойти мастера. Ярен задергалась и попыталась слезть, но он удержал ее, нежно переплел ее пальцы со своими и с обаянием змея, соблазняющего Хавву, сказал: — Помнится, ты как-то самонадеянно заявила: «Я заставлю этого льва мяукать»⁽⁹⁾. Но как ты исполнишь свой замысел, если сама находишься в плену у льва и сопротивление твое сломлено?

— Тебе мало испытаний деда Мустафы?

— Ну знаешь, для настоящего медника это мелочи жизни. Пока султаны со своих диванов грозятся всему миру огнем и мечом, простой трудолюбивый медник чеканит у себя в лавочке в Мардине посуду, и ему нет дела до сильных мира сего. Терпение и настойчивость у нас, медников, в крови, наш караван движется по жизненному пути, несмотря ни на какие катаклизмы. К слову, куда он движется? Какие у нас планы на неделю?

Не ожидая, что ей поручат туристическую программу, Ярен призадумалась, облизала пересохшие губы, а с ее плеча сползла тонкая лямка ночнушки. Харуну вдруг остро захотелось притянуть жену к себе и, разорвав нарисованные разумом оковы, увлечь ее в долгий, блаженно-яркий поцелуй. Ему до смерти надоело быть тем разуверившимся пленником, что сидел на ключах от темницы своего прошлого. Надоело быть свободным и одновременно заключенным, тогда как в Ярен, в его красавице жене, умещались все стихии, любовь, что была слаще южных плодов и вин, весь мир... Харун медленно проник под ночнушку жены, но, отрезвленный холодной вспышкой беспокойства, замер в шаге от опрометчивого решения. Доктор предупреждала, что близость может навредить ребенку. Еще не так много времени прошло после того приступа.

— Прогуляемся по магазинам, — предложила женушка оживленным и томным голосом, который предвещал какую-то новую проделку, — по старому городку, заглянем в пару кафешек, и, так как ты хорошо разбираешься в истории, Харун-паша, проведешь для меня экскурсию по самым интересным местам Мардина.

— И разбавим поход по улицам уроками вождения с маленьким пикником на природе, — к ее восторгу, добавил Харун.

— Непременно.

Устроившись на нем поудобнее, то ли нарочно, то ли случайно Ярен спустилась ниже пояса и заставила Харуна проклясть ту минуту, когда он посадил ее на себя. Боль пришла жгучая, но терпимая, а вот нервы... нервы стали словно перетянутые струны. Харун сцепил зубы и задержал дыхание, чтобы не вырвался застрявший в горле стон.

— Ты слышишь?

Видимо, до Ярен донеслись тихие звуки страдания.

— Что? — сдерживаясь на пределе своих возможностей, спросил Харун.

Ее волосы упали на него густыми длинными локонами, когда она прильнула к его лицу с кокетливым шепотом:

— Кажется, это лев мяукает.

 

 

На следующий день они обнаружили, что за ними следил охранник матери. Он был несколько нерасторопным, подуставшим дядькой в возрасте, который с горем пополам волочился за ними по городу, изнывая от непрерывной ходьбы с жарой, и к концу прогулки являл собой живое воплощение фразы «моряк не пьян, его качает океан». Они с Ярен его ушатали. С первых минут, как они заметили своего надсмотрщика, у них созрела идея выжать из него все соки и под туристический шумок сбежать в какой-нибудь ресторан на ужин. На второй день охранника как самумом сдуло — Харун заплатил ему, чтобы тот не мелькал перед глазами.

Не наблюдая бегущих часов и не замечая пройденных расстояний, они прекрасно проводили время на родине предков. Затерялись в безвременье, бесцельно гуляли и болтали ни о чем и обо всем сразу. Жена спрашивала Харуна об учебе в Сабанчи, с прорезавшейся гордостью даже упомянула, что мамочка Хандан по совету Мустафы-аги поступала в Стамбул. Правда, отчислилась на первом курсе, так и не приступив к занятиям из-за того, что в ее душу все лето настойчиво стучалась любовь к Джихан-бею. В новой части Мардина тоже имелся университет — они сделали крюк до него, когда выезжали за город на урок вождения.

По сравнению с деревенским затишьем Мидьята Мардин кружил голову суетой центра провинции. Они шли по каменным лесенкам старого городка, заскакивая в различные магазины и что-нибудь да покупая. Прохладный ветер разносился среди потрескавшихся стен и звал их дальше, на кофе с кардамоном, к лавкам с ароматным мылом и медной посудой. От мыла Ярен было не оторвать — она с придирчивостью перебирала цветные куски в поисках самого вкусного запаха, морщилась, откладывала один, брала другой. Продавец крутился рядом и раскладывал перед ней товар, впустую пытаясь угодить беременной. Хаотичные разноголосые улицы, разделенные улыбками прохожих, встречали их с поистине восточным гостеприимством. Забывшись в нем, окунувшись в его музыку, они и не заметили, как у подножия мардинской крепости их настиг вечер пятого дня. Пропахшие специями, цветами и пылью, Харун с женушкой вышли под последние обжигающие лучи солнца, встав у ограды на обзорной площадке. Внизу плотно лепились друг к другу жилые дома, мирно соседствовали мечети и христианские монастыри, а на террасах отелей туристы гоняли чаи.

— Тебе получше? Если хочешь, спустимся в отель, — Харун прислонился к перилам, дожидаясь Ярен. Она отстала от него, промакивая лицо смоченной салфеткой. Финиковое печенье и салеп⁽¹⁰⁾ ей не пошли, ее мутило.

— Нет, все нормально, — отказалась женушка. Медовый цвет уходящего солнца придал ее побледневшей коже смуглый отлив. Она взялась за перила, встав рядом. — Осталось два дня. Я уже соскучилась по урокам вождения. Съездим завтра еще раз?

— Не просто съездим, милая, а доедем до Шафранового монастыря.

Отняв от лица салфетку, Ярен вскинула голову, в глазах загорелся азартный вызов.

— Я?! В смысле по дороге с другими машинами? А если мы в аварию попадем! Харун, думаешь, если пуля тебя не убила, ты теперь бессмертный?

— Да, кто не рискует, тот не украшает страницы некрологов, — ироническая улыбка коснулась губ Харуна. — Но я пока украшать их не готов. Не бойся, по трассе вести буду я, а ты, как обычно, потренеруешься на небольших дорогах, где никого нет.

Они не спешили назад в отель и, преодолев пыльные выщербленные лестницы, проулки, повороты и арочные тоннели, шагнули в сумрак торговой улицы старого города. Несмотря на ранний час, седьмой, лавки были закрыты, стеклянные витрины отражали блики фонарей и Ярен, шедшую под руку с Харуном. Попрошайки-дети перебежали вслед за туристами к барам и кафешкам с разноцветными вывесками. Из переполненных залов плавно лилась упоительная живая музыка, перебиваемая турецкой попсой и галдежом толпы. А они с женой ступали дальше. В страстную ночь осени.

Что хотели найти — да сами не знали. Взор терялся в многообразии улиц и украшений из цветов, глиняных кувшинов и резьбы на зданиях, которые превращали обычную прогулку в окутанное тайной странствие. Харун с Ярен то говорили, то прерывались, чувствуя, как стена молчания трещала и раскалывалась от невысказанных слов. От помноженных на бесконечность вопросов, которые они не решались озвучить с тех пор, как провели свадьбу. Да, постепенно тяжесть ссоры отступала. Все у них с Ярен будто складывалось как нужно, его мать и Мустафа-ага послужили катализатором примирения. Но Харун не мог определить до конца, что он испытывал к Ярен, что было и что сохранилось подлинного в этой любви, и неужели облегчение и прощение уже рядом? Это ли его предвестие — под звездным небом Мардина? Все-таки куда понятнее строить отношения с нуля, а как быть с их руинами? Одно было ясным: сердце Харуна и теперь неравнодушно к Ярен. Пусть ее выходки донимали и злили, попадая в мощнейшее поле притяжения милой султанши, Харун с трудом мог его покинуть.

На улочке, которую они пересекали, глухие каменные стены покрывали граффити с именами и подростковыми признаниями в любви. Ярен с неловкостью оглянулась на Харуна, затем притворилась, что читала любовные послания, и натянула на голову капюшон пальто. Спряталась.

Они повернули на улицу пошире и светлее и прошли еще, наверное, сотню ступеней, пока дорога не вывела их к тупику. На плоскую крышу дома с низкой кирпичной оградой. Подъем к ней завалила груда камней — здесь зачем-то все раскурочили во время стройки. Ничего, разумеется, не отремонтировали, доломали то, что и так хорошо жило сотни лет, однако Ярен шла, невзирая на препятствия.

Догоняя вслед, Харун подыграл женушке приключенческим мотивом из Индианы Джонса:

— Там-да-там, там-та-дам! Знаменитый археолог Ярен Бакырджиоглу в поисках утраченного медного льва, которого она поклялась найти.

В ходе развлекательной экспедиции по древнему району они набрели на лавку медника, где, не покладая рук, трудился прадед Харуна, Фахреддин. Все его знали как мастера Фахри. В настоящее время лавкой владел его бывший подмастерье, сухой дедок, который седьмой десяток лет изготавливал и чинил посуду. Вот уж язык без костей. Пока Ярен искала изделие с чеканкой в виде льва, он все выложил о мастере Фахри и о том, как от него сбежал на учебу единственный живой сын. Дед Дживан был кремень во всех смыслах.

Женушка выявила досадное упущение — подмастерье не чеканил на посуде львов. Самое большее — дворцы, мифическую живность и райские сады. Мастерскую пришлось покинуть ни с чем, а медник даже не подозревал, что заболтался с правнуком своего покойного наставника.

— А вот и нет, Харун-паша! Я решила, зачем мне медный лев? — ступив на крышу, Ярен замедлила шаг и повернулась к Харуну. — У меня свой есть. Он иногда грозно рычит, но вообще очень добрый.

— Добрый? Совсем недавно ты называла меня психопатом.

— Наверное, я сгоряча не разглядела в тебе Индиану Джонса, а он добрый, — с дерзко-мягкой нотой голоса оправдала себя Ярен.

Они подошли к ограде на крыше, ниже которой простирался старый город и необозримая, утонувшая в чернильной мгле равнина. Ночь дышала холодом. Серп луны рассекал небо. Издалека, всего в нескольких километрах от них, посылала привет Сирия, ее ближайший к ним город, освещенный далекими огнями. Там была своя атмосфера.

Харун вдохнул полной грудью студеный воздух и сказал, облокотившись на ограду:

— Что ж, псих не псих, жизнь моя, а есть в Шадоглу родственная мне безуминка. Вы до крайности упертые люди и, что бы ни стряслось, держитесь вместе. Хотя, честно, не знаю, стоит ли единство тех унижений, что вы терпите друг от друга.

Ярен тоже прислонилась к ограде, сложив на ней руки, и начала мелко заламывать пальцы.

— Мы, наверное, не разделяемся, потому что для нас нет ничего хуже одиночества. Знаешь, какие на Востоке самые ужасные слова? — полушепотом спросила она, а в нем отчетливо слышался страх: «Знаешь, как я их сильно боюсь? Я назову их, но не испытывай меня ими, никогда». — Развод, смерть и позор. Каждое заключает в себе одиночество. Я лучше вынесу недовольное лицо мамы. Оно будет причинять мне боль, но зато, Харун, пока оно передо мной, пока я вижу его и не отлучена от родного дома, я существую как часть семьи, и наши вечера, застолья и праздники, наше горе — это время семьи, а не одиночества.

— И все равно в глубине себя вы одиноки. Я понимаю, о чем ты говоришь, но строить семью на унижении для меня чересчур безумно.

— А насколько, по-твоему, ты безумен?

— Ровно настолько, чтобы сорваться из Нью-Йорка в Мидьят, сунуться к Шадоглу с мечом справедливости и от этого же меча огрести. И по итогам проваленной миссии чистосердечно заявить, что я... тот еще придурок! — улыбаясь, прокричал Харун в темноту.

Люди внизу встрепенулись. Ярен зажала рот руками и, прыснув от смеха, отскочила назад, и тут же — снова бросилась к ограде с криком еще более безумным, громким, дарующим облегчение:

— В самый раз для маньячки Ярен, жизнь моя! Паломник находит паломника в Мекке, а сумасшедший сумасшедшого — в Мидьяте!

— Машаллах! — воскликнул прохожий с нижней улицы. — То, что Аллах соединил, человеку не дано разъединить. Совет да любовь!

— Спасибо, — опешила Ярен.

— Машаллах, — подавил ухмылку Харун, а женушка задела его плечом и вызывающе вскинула голову.

Они стояли вплотную друг к другу, так что он поймал отражение луны и мерцающий свет фонарей в ее глазах. Легкий ветерок обдувал ее и забирался под наброшенный капюшон. На губах Ярен покоилась нежная улыбка.

К притягательному дьяволенку влекло, как магнитом. Почти не властный над собой, Харун потянулся к жене и замер от ее губ в нескольких сантиметрах на миг, другой, третий...

Ярен тоже подалась к нему; был нужен всего шаг, ничтожный шаг, чтобы одолеть расстояние, образно разделявшее их со дня выстрела, а между тем проклятый счет пошел уже на минуты. С поразительной быстротой расстояние вновь увеличилось, протянулось от земли и до неба. Ярен не прильнула к нему за поцелуем, затем что и Харун не раскрыл ей объятия, как хотел.

Вместо этого его начала покалывать смутная тревога, и он отстранился. Сразу вспомнилось, что они рванули в отпуск развеять хандру жены из-за убитой его матерью девушки, затем первая ночь в Мардине. Тогда они немного сошли с ума. Их резко сблизило откровение о детстве, но, когда градус эйфории и ослепления снизился, Харун с Ярен не сумели утром обменяться и парой внятных слов. Оба проснулись, кажется, с одной мыслью: не будь здоровье ребенка под угрозой, Харун бы не остановился, а Ярен нисколько не препятствовала бы его ласкам. Ничто не держало их в ту ночь. И ничто не томило и не захватывало так, как это мимолетное искушение и лицо Ярен, изображавшее полную озноба душу. Завтракали, словно глухонемые.

— Славный город, — заключил Харун, ища, чем бы разбавить натянутое молчание. — А интересно, любимая, тут столько невест, фотосессии красивые устраивают. Тебе не хотелось так же провести свадьбу в городе бабушки?

— Все так закрутилось, что мне эта идея пришла в последнюю очередь. Хотя это было бы достойным наказанием для деда Насуха.

Ярен с легким стоном зажмурилась и помассировала висок, будто обругав себя за то, что забылась и сморозила чепуху.

— Не пойми меня неверно, Харун, я не... Да, Аллах, я знаю, как это смотрится! Я давала обещание не делать пакости, но отомстила вам через свадьбу. Проехали. Я зря завела этот разговор, прости.

— Но это был неплохой розыгрыш, между прочим, а с обманной свадьбой, вспомни, вообще инициатива Насух-бея. Сдается мне, нам бы по-любому досталось на орехи. Как политик, Мустафа-ага умен и распознал бы ложь. Получается, благодаря тебе свадьба обернулась его шуткой, а не скандалом, — ободрил Харун жену и дал ей досказать:

— Меня очень разозлило, что дед Насух приказал нам устроить свадьбу. Это была вторая наша свадьба, которую он портил! Если бы испортил, убила бы.

— Как бы он осмелился, когда над ним надзирал сам Мустафа Сезер? Он же его боится.

— Мало ли. Ты сам видел, как дед Насух проворачивает дела за спиной дедушки. Когда Миран сватался к Рейян, было то же самое. Дед Насух заставил его поверить, будто сватались ко мне. У него просили одну внучку, но он, решив за всех, подсовывал другую. Я знала об этом. И была так рада, что он выдает замуж меня, а не Рейян, что не подумала о последствиях этого обмана. Теперь я жалею, что бросила свою гордость к ногам Асланбеев и позволила смешать ее с грязью у них на глазах... — Ярен перешла на жалобный доверительный тон. — Я, как дура, встречала гостей у порога, кофе им подносила, уже видела себя невестой, у которой завидный жених. А лучше бы мне не спускаться из своей комнаты и не участвовать в том позоре. Аллах, мне следовало... Мне следовало разоблачить деда, и пускай бы Рейян прислуживала своим подлым гостям! Я ведь носила свою гордость, как фамильное украшение. Самое роскошное украшение, какое у меня было. Было!.. До той помолвки...

И она мстила. Ярен жаждала вернуть свое, а ее детская зависть к кузине и злость на подставу Насух-бея, утроенные свадебным переполохом, показали ей, куда бить — в самое уязвленное звено Шадоглу. В Рейян. Из кузины, как видел Харун, жена делала крайнюю, назначала ее своим главным врагом. Но настоящих обидчиков — Насух-бея, родителей — ее месть настигала лишь расходящимися кругами по воде, что не могло утолить боль Ярен. Она стремилась наполнить бездонную чашу.

— Да, с помолвкой вышла некрасивая ситуация. А месть сестре должна была заглушить злость от раненой гордости? И правда, милая, горе — это время семьи. Страдать, так вместе, всей недружной семьей, — хмыкнул Харун, сощурившись от сильного ветра.

Его сарказм вызвал из сердца Ярен столь же детскую, как зависть, ревность:

— Тебе жаль Рейян?

— Аллах, Аллах, Насух-бей закрыл в сарае на отшибе любимую внучку. Воображаю, что нелюбимую он чуть не отправил на тот свет, когда она опозорила семью. Мы ведь отталкиваемся от того, что нет ничего хуже позора, смерти и развода, не так ли? Вам с сестрой повезло выжить.

Ярен погрузилась взглядом в городскую панораму и напряженно задумалась. Она говорила вроде о кузине, о своей разбитой гордости, о мести, но занимали ее, похоже, не камни, летевшие в Рейян. До Харуна долетал лишь слабый отзвук того, что ее вдруг разволновало:

— Ничего бы не изменилось, если бы я сразу сказала правду. Ее было уже не спасти. Все решили бы, что я клевещу на Асланбеев, чтобы сорвать свадьбу Рейян. Она... она была обречена.

Налетевший на них промозглый ветер помешал Харуну спросить, была ли причиной ее беспокойства кузина или, скорее всего, девушка, убитая в ночь хны. Накрыв озябшую руку Ярен своей, теплой, он настоял вернуться в отель. К тому же древние улочки практически обезлюдели, и, как известно любому мардинцу, в городе ночами шастало много воров.

 

 

Вечером шестого дня, рассеяв светом фар голубые сумерки, они подъехали к Шафрановому монастырю. Когда в обед закончился урок вождения, Харун и Ярен взяли обратный курс на город и, закупившись напитками с готовой едой, собрали теплые пледы, одежду, дрова со спичками и рванули в долину. На обещанный пикник.

— Просто вопиющее упущение! — недоумевал Харун. — Насух-бею надо дать приз за самого скучного деда на свете. У него полный дом внуков, а он ни разу не вывез вас на природу.

— А ты знаешь, как обращаться с детьми? — закатила глаза женушка, но ее веселый настрой ясно говорил: она бы и не такими эпитетами наградила старого бея, чей железный кулак раздавил ее детство и тем неизбежно подчеркнул для нее привлекательность ссор и насилия за отобранные некогда мечты.

Пока Харун переносил из машины вещи, Ярен сидела на растеленном пледе, накрывшись другим, и раскладывала продукты с посудой. Она протянула ноги к костру, который он до этого разжег, и прислушалась к птичьей трели, что неслась через дорогу, где в обрамлении гор, виноградников и хвойных насаждений возвышался Шафрановый монастырь. Щебетание стихло в ту минуту, когда Харун с громким хлопком закрыл машину, опустился на плед и поворошил палкой поленья в огне.

— Не знаю, жизнь моя, — честно признался он. Будут учиться воспитывать ребенка вместе, что поделать. — Я ориентируюсь на пример отца, с которым мы объездили большую часть Турции. Он бы вам ни за что не разрешил просиживать диваны.

— Откуда у него было столько времени на путешествия с тобой? Он же работал и в музее, и на руинах. Ты сказал, что он был очень занятым человеком, — не понимала Ярен. Для нее было в новинку, что у такой фигуры, как отец, вообще могло взяться свободное время. Джихан-бей появлялся в особняке лишь на обед и с заходом солнца.

Харун отогнал дым от лица и взял ломтик пахлавы. Над долиной взошла первая звезда.

— На самом деле отец со мной не нянчился, Машаллах. Он жил свою жизнь, в которую гармонично встраивал меня, за что я ему безмерно благодарен. Я не чувствовал себя ни обделенным им, ни сидел под его контролем, зато с детства был приучен к самостоятельности и всегда мог положиться на него. Он исходил из принципа: все лучшее — родителям, а ребенку — разумное воспитание и знания. С ними он сам добудет себе все лучшее.

— Аллах! Тебе можно позавидовать, у вас была бы идеальная семья, если бы не ведьма-мать. Эрхан-бей так старался ради тебя и нее. Представляю, в какой он был ярости, когда она все разрушила. А ты... не жалел об их разводе?

— Отца с убийцей? — с отчетливой строгой нотой переспросил Харун. — По юности — да, сейчас — нисколько. Хотя бы остаток жизни он провел в спокойствии за любимым делом, не борясь за ее сердце, которое сгнило много лет назад. Твой отец, между прочим, был готов оставить мамочку Хандан за куда меньший грех, из-за склок с Элиф, а тут — десятки замученных людей.

— А где вода? — радость Ярен померкла, и она подозрительно ушла от разговора.

Воду Харун забыл в багажнике и пошел за ней. Когда он вернулся, глаза женушки были на мокром месте. Подобрав ноги, с руками вокруг колен, она смотрела на гряду гор в объятиях заката, слушала треск дров и не подавала вид, что опечалена. Резкая перемена в ней заинтересовала Харуна. Столько пережито за прошедшие недели, что причин погрузиться в меланхолию у Ярен на сорок лет вперед хватит — выпытывать их не имело смысла. Харун сел на плед и, отдав ей бутылку воды, нашел более нужным спросить о ее самочувствии:

— Ты в порядке?

— Да, — под тяжестью ее вздоха, казалось, и камни древнего монастыря бы рухнули. Увидев, что Харун стал наблюдать за ней улыбчиво и изучающе, Ярен поспешно вытерла мокрую щеку рукавом куртки. — Просто глаза от дыма слезятся. Дух захватывает.

— Тысячезвездный ресторан с видом на горы примет любые ваши восторги, ханым. И будет счастлив, если вы отведаете шашлык. Не по вашему, к сожалению, фирменному рецепту — горелый снаружи, сырой внутри — но чем богаты!

Женушка провела по волосам, отбросив их за спину, и перед тем как развернуться к нему, на миг опустила веки, словно на что-то себя уговаривая. Свет от костра отбрасывал на ее щеки с потекшей тушью дрожащие тени ресниц. Мелкая дрожь одолевала и ее саму.

— Можно вопрос, весельчак? — а в голосе горчил прежний сарказм. — Как тебе удается легко относиться к жизни? Ты едва не погиб из-за меня, твоя мать не дает нам покоя, а в тебе не умолкает отчаянный оптимист.

— Это потому, что я вырос с живодеркой, а не перешел ей дорогу, как ты, любимая, — ввернул шуткой Харун, хотя, конечно, ему было не до веселья от этой ужасающей правды.

Остатки вечерней идиллии разлетелись вдребезги, когда язвительный смех Ярен внезапно перешел в отрывистый плач, в невозможность разрыдаться в полную силу легких из-за тошнотворного спазма, и лишил Харуна способности говорить. Он подался к жене, чтобы помочь. Но она подняла руку и замотала головой, настаивая не суетиться и дать ей время прийти в норму.

— Было время, когда я пытался игнорировать эту неприятную часть своей биографии, — дар речи вернулся минутой позже. Харун будто собирал из слов сложный, туманный образ, и ему не доставало несколько убедительных паззлов, которые бы вселили в Ярен силы перенести страх и мучения. Тем не менее она, не мигая, внимала ему. — Я перебрался в Америку, рассчитывая начать все сначала, вдали от интриг матери. Это было что-то между отказом и упорством — причем упорством истинно бараньим, так как, чем дольше я убеждал себя, что стою на пороге новой жизни, тем ближе подбирался к краю того, чтобы все потерять. Делая вид, будто ничего не происходит, ты не заставишь плохих людей и события исчезнуть. Тревога продолжит расти, ты будешь ее отрицать, прятаться, убегать и в конце концов сгоришь на ее огне. Я вернулся на родину, чтобы покончить с местью матери и Азизе, и спокоен, потому что точно знаю: теперь я там, где мне положено быть. Пятью градусами правее тебя, госпожа Бакырджиоглу, — Харун заставил ее немного улыбнуться. — Может быть, тебе тоже попробовать вернуться к страху, который ты подавляешь, чтобы боль от ночи хны начала понемногу отпускать? Что бы это ни было — я выслушаю тебя.

— Если я скажу, то потеряю больше, чем если промолчу.

— Ты скрывала звонок матери, испугавшись, что я разведусь с тобой. Я говорил и повторюсь — это исключено. Она никак не сможет тебе навредить. Ты в безопасности.

— А как же девушка? Ее тело найдут?

Ярен впилась в Харуна взглядом — скорее даже вонзила его, буквально пригвоздив к месту. А та неподконтрольная тревога, о которой он сказал, похожая на спутанные провода, обвившиеся вокруг шеи, хотела задушить ее, вырваться и поглотить.

— Ты чувствуешь перед ней вину? И эта боль так глубока, что заставляла тебя молчать, — Харун озвучил тягостные мысли жены. — Думаешь, я тебя осуждаю за это?

— Может, ты из жалости не скажешь, — разозлилась на себя Ярен, — но воображаю, что ты мог подумать обо мне: «В ней столько гнили накопилось, что она готова скрывать, что Фюсун убивает людей, лишь бы сохранить брак»! Твоя мать обещала разделаться со мной, и эти дни тянутся, как обратный отсчет. О Аллах! Я хочу ее засадить, я понимаю, что она специально запугивает меня, но ведь она права — я заслуживаю смерти. Девушка убита.

Ярен брезгливо посмотрела на свои перевернутые ладонями кверху руки, как человек, замаравшийся в чужой крови, которую никогда не сможет отмыть.

— У меня ноги отнялись, когда ее душили! Она кричала, хрипела, а я... Я струсила! Я покрывала твою мать и поступила так же, как с Рейян, — смолчала и пошла на свадьбу. Я позволила себе забыть и развлекаться, пока где-то закапывали человека. Скажи я сразу, ее же можно было бы найти? По моей вине у нее даже могилы нет.

— Ярен, не изводи себя, — заговорил Харун, рассуждая хладнокровно, и накрыл ее руки своей, как тогда на кухне, ощущая, как над ней до сих пор властно проклятое лезвие страха. — Эта смерть на совести моей матери. Когда ты виновата, я так и говорю: «Ты "от" и "до" не права», я не выгораживаю тебя. Но случай с Рейан и убийство — две абсолютно разные ситуации, которые недопустимо сравнивать. Ты была очень напугана.

— Ты правда так считаешь?

— Правда.

Прижав Ярен к сердцу, возле которого она слегка успокоилась, он вдохнул исходящий от нее запах костра. Им пропитались и одежда, и плед, и русая макушка женушки. Харун уперся в нее подбородком, и теперь, когда он не видел измученное лицо Ярен, а только монастырь и горную панораму, тающую в синей дали, верные слова сами нашли его.

— Не кори себя, жизнь моя. Ты не смогла бы помешать матери. Если бы ты рассказала раньше, не факт, что мы нашли бы девушку. Никто не знал, куда ее увезли. Она мертва — никакие поиски этого не изменят. Это не твоя вина. Конечно, ты должна была сразу обо всем сообщить мне, чтобы я вовремя оказал тебе помощь и ты не переносила этот кошмар в одиночку.

И тут же кстати Харун подумал о том, как жена исполнилась твердого намерения учиться на юриста, но у него назрел вопрос к источнику мотивации.

— Послушай... Не пойми меня неправильно, но мне нужно спросить тебя кое о чем. Ты решила стать адвокатом из-за ночи хны? Нет? Да? — Ярен неопределенно качала головой. — Так это да или нет? Милая, на этот вопрос важно ответить честно. Ты должна быть честна перед собой. Потому что, если ты выбираешь профессию под влиянием моей матери, то не стоит этого делать. Сейчас ты зла на нее и настроена решительно, но через время можешь пожалеть о своем выборе. Иногда люди идут в профессию, смутно представляя, какие сложности их ждут, учатся, стиснув зубы, и в конечном счете это их ломает. Ты пережила ужасное убийство, у тебя шок, а адвокатам приходится иметь дело с убийствами... И с убийцами. Не насилуй себя, ладно? Лучше подбери другое занятие, которое не вызовет у тебя отвращение.

— Нет, я все обдумала. Я выбрала юридическое еще до того... — Ярен осеклась, ее передернуло от нового прилива воспоминаний об убитой. — Да упокоит Аллах ее душу!

— Мне жаль, — мягко произнес Харун, погладив ее плечо. — Все образуется.

— И мне жаль... Я так ужасно обошлась с тобой, что буду расплачиваться за это всю жизнь.

Вдруг женушка отстранилась и, не дав ему что-либо ответить, продолжила торопливо объясняться, чтобы он ее не перебил:

— Харун, я не хочу, чтобы ты думал, что я использовала тебя ради денег Асланбеев. На самом деле я долго присматривалась к тебе. Я тебе не доверяла, маньяк. Думала, что ты просто надоедливый кретин, но в целом неплохой человек, которого отец и сестры заставили жениться. Я правда начала влюбляться в тебя. А потом ты оказался Асланбеем, а твоя семья и наш брак — фикцией, и мыслить стало как-то проще, что ли. В смысле... Я была нужна для вашего плана, меня надули — все по-старому у Шадоглу. Вот и я решила по-старому, — сухо отсекла Ярен, вцепившись в плед, которым укрывалась, и в этом было что-то безысходное, как будто брошенное с края эшафота. — Лгать и приспосабливаться к новым правилам игры.

— Тогда почему не согласилась на развод раньше? И родители, и дед были на твоей стороне, к твоей чести вопросов не имелось. Избрала сильного союзника в играх за трон?

По тому, как Ярен стушевалась и медлила с ответом, Харун понял, что попал в цель. Папочка Джихан и мамочка Хандан решили, что и при таком раскладе, с мужем-обманщиком, их дочери крупно повезло, а им посчастливилось заполучить столь могущественную сватью, как Фюсун-ханым. Но мать не дала им обольститься надеждами. Харун ждал, когда с помоста, на котором Ярен казнила саму себя, слетит признание, подтверждающее, что она охотилась за выгодой. Она даже впала в кратковременный ступор. А он откинулся на плед, чтобы не сидеть у нее над душой, и сделал попроще лицо, с тихой, расслабленной улыбкой, которая призывала женушку говорить дальше.

— Ну... Не захотела... — к его изумлению, она сконфуженно развела руками. — Мужа, который тебя и пальцем не тронет, имея на это право, днем с огнем не сыщешь. Ты все же порядочный человек и напомнил мне этим дедушку Мустафу. Твой отец, наверное, был таким же. Приличных людей в моем безумном мире очень мало. И да, тебя защищала состоятельная мать. Дед Насух признает ее силу. Знаешь, мои родители для него ничего не значат — чего ни коснись, они бессильны и еще больше вязнут в позоре. Словно не дети его, а... мусор какой-то никчемный. В нашей семье значение имели Азат — единственный наследник, и дядя, потому что... Просто потому что любимый. Вот мы и подумали, что нам необходимо держаться за вас. Чтобы выжить.

— Если честно, милая, этих слов сильно не хватало влюбленному идиоту, каким я был три месяца назад, — был вынужден признать Харун. На тот момент его поглотила утрата Аслана — племянник умер, как отец, в аварии, поэтому Харун с трудом мог сосредоточиться на чем-то еще. — Взглянув на ситуацию под другим углом, я бы не перепутал твою любовь с трагедией отдельно взятой семьи.

В темноту сорвались снопы искр, которые с грозным треском посыпались во все стороны. Им вторил мимолетный смешок Ярен:

— И оказал бы нам своевременную помощь.

— Синдром спасателя, он такой.

— Что бы ты ни думал, Харун, я не врала. Когда ты сказал, что любишь меня, я была удивлена и счастлива. А то, что ляпнула про тебя в отеле... Не знаю, что на меня нашло, пожалуй, ненависть на проклятые кланы. Об этом лучше спросить идиотку, которая три месяца назад считала себя умнее всех, — договорила женушка скороговоркой, словно боясь передумать. Она спрятала лицо в ладонях, потерла виски и так и выпалила, не церемонясь, как на духу: — Но, Аллах Всемогущий, почему ты тянул с признанием? И донес, главное, как деликатно — оговорился! То есть я бы не узнала, если бы не случай? Тебе тоже следовало раньше говорить правду, а не когда уже впритык!

— Насильно мил не будешь, — пожал плечами Харун, но короткой отговоркой обойтись не вышло. В него снова вонзился блестящий взгляд Ярен и не отпускал, пока не затих его голос: — Во-первых, непонятно было, как ты это воспримешь, а, во-вторых, не окажет ли это на тебя давление. Без обид, милая, но я видел, как ты старалась понравиться моей матери и показать ей, что ты — идеальная любящая жена. Вопрос только в том, насколько этот порыв тебя ослепил бы и зашла бы ты дальше, чем сама от себя ожидала. Но здравомыслящему мужчине не въебнет в голову воспользоваться унижением жены в своих интересах. Любить надо, не обесчестив при этом себя. Так меня учил археолог, перекопавший половину Урфы, — усмехнулся Харун, наблюдая за тем, как вилось пламя, а из него поднималась в небо, будто рождаемая огнем, золотистая луна.

Разумеется, он отлично знал, что мать постарается выведать у Ярен подробности их брака. С самого начала матери и так было все очевидно, но она бы не отстала, не получив обьяснение от неприятной ей невестки. То есть не зажав ее в угол и не поставив вопрос ребром: или браку быть, или у Асланбеев Ярен не место. Но лучше браку состояться по добру, по здорову, поскольку за ним под предлогом дружбы с Шадоглу уже крылся некий расчет, иначе мать и дальше настаивала бы на разводе. Она ничего не делала задаром.

За те дни, что они провели в асланбейском логове, женушке пришлось основательно поработать над своими провинциальными манерами и грубоватой речью, чего она никогда не делала у Шадоглу. Она питала надежду угодить матери, которая словно ждала, когда Ярен даст маху и можно будет впиться в нее когтями. Мать-то ориентировалась на стамбульские нормы поведения, ведь муштра, которой ее подвергала Аджена-ханым, была родом из Стамбула. Перед Харуном точно наяву оживала поблекшая за давностью лет картина, в которой волчиха Аджена наседала на юную воспитанницу Фюсун, ища полного повиновения, только на этот раз волком — нелюдимо, мрачно, затаясь — смотрела мать. Харун не хотел даже думать о том, что после таких бешеных взглядов Ярен ударится в крайность и в мучительной борьбе с самой собой отдастся ему из страха потерять дружбу матери. Затолкав в себя раздражение, вызванное матерью, он убедил ее не вмешиваться в их отношения с женой. А до отъезда из особняка откровенный разговор с Ярен о самих отношениях затолкал еще глубже, чем злость на мать. Но заветные слова вырвались случайно.

— Спасибо... — проронила жена.

— Да за что?

Она уязвленно отвернулась, разорвав зрительный контакт. Вновь обхватила колени.

— За честную любовь.

Харуна опьянило то, как мило, с ямочками на щеках, Ярен это произнесла. Уже сонный от дыма, еды и чистого воздуха, он долго смотрел в даль, подложив руки под голову, и все еще хмелел.

---

Примечания:

Эстетика:

https://vk.com/wall-176298528_6512

https://vk.com/wall-176298528_6537

Харун, живодерка Фюсун и офигевающий Эрхан ?, капелька материнской любви: https://vt.tiktok.com/ZSFGdgpU5/

Есть набросок Эрхана: https://vk.com/wall-176298528_6482

---

1) Игроки по очереди рассказывают о себе какие-то три факта или истории. Это могут быть различные факты: действия, увлечения, таланты, достижения, вкусы, истории прошлого. Среди этих трех фактов один будет ложный, а два настоящие. Остальные игроки должны догадаться, где правда, а где ложь.

Вернуться к тексту

2) На турецком это имя звучит как Ceylan (Джейлан).

Вернуться к тексту

3) Значение имени Ярен — "подруга".

Вернуться к тексту

4) По канону: Ярен 1998 года рождения, Азат — 1993.

Вернуться к тексту

5) Многие турки обманывают своих девушек-иностранок, говоря, что для них важнее всего религиозный вид брака, а официальный — чистая формальность. В большинстве случаев это ложь, чтобы не связывать себя официальными узами брака.

Вернуться к тексту

6) Журавль во многих народных легендах и сказаниях символизирует благополучие и мир. Там, где эта птица, — свет, добро, надежда на будущее. В восточной культуре (как китайской, так и японской) журавль — почитаемая птица, символизирующая бессмертие, процветание, семейное счастье и даже плодовитость. Китайцы верили, что журавли связывают земной мир и обиталище духов, сопровождают умерших на небо.

Вернуться к тексту

7) Для праведников, пребывающих в раю, уготована еда, питьё, прохлада, покой, роскошные одежды, вечно молодые супруги из райских дев и из собственных жён. Любая еда, которую они пожелают, будет им дана. В числе угощений будут «плоды, и пальмы, и гранаты», а также райское вино, которое не будет пьянить. Исламская картина рая продолжает древневосточную традицию представлений о Последней жизни с включением в него особенностей представления о высшем наслаждении, свойственное жителям пустыни. Параллели исламского образа рая можно найти в иудейских, христианских и древнемесопотамских текстах.

Вернуться к тексту

8) Сиеста — послеобеденный сон, являющийся общей традицией некоторых стран, особенно с жарким климатом. «Большая сиеста» — с 13 до 17.

Вернуться к тексту

9) В оригинальной озвучке, в эпизоде с барбекю, Ярен говорит: "Ben o aslani miyavlaticam bekle sen", в дубляже: "Я прищемлю тебе хвост". Оригинал выглядит интереснее, поэтому за основу взят он.

Вернуться к тексту

10) Салеп — это традиционный турецкий зимний напиток из молока, сахара и корня дикой орхидеи.

Вернуться к тексту

Примечания:

Так уж повелось, что проды выходят к праздникам. Поздравляю!

Жизненная гипербола с привкусом легкой родительской паники. Мне кажется, напрашивается метка реализм))

Черную розу дарят в качестве прощания. Преподносят уезжающему человеку или тому, с кем планируется закончить отношения, чтобы поставить точку, после начать новую жизнь. В этом контексте черные бутоны — напоминание об общих воспоминаниях и знак надежды на будущее. Среди популярных значений можно также встретить: воспевание мужской отваги или доблести; символ сопротивления и стойкости; проявление преданности, уверенности в выборе и его постоянство; чувства, которые заслуживают того, чтобы за них отдать жизнь.

Сюжет двигается дальше после 14 части.

---

Я не убил, не украл, я просто не согласен с таким порядком жизни, в котором люди принуждены грабить и убивать друг друга.

Максим Горький

 

 

Черная роза в горшке стояла в центре обеденного стола, гипнотизируя, как взгляд кобры. Могло показаться, что если на миг сомкнуть глаза, то она взаправду обратится в змею и яростно зашипит, раскрыв пасть. Ни у кого из Шадоглу цветок не вызвал положительного отклика — к нему подходили, им любовались, охали, вдыхали горько-пряный аромат, совершенно несвойственный другим розам, молились и полагали, что это воплощение скорой смерти. Загадочная красавица из Халфети напугала семью хлеще змеи. А главной загадкой было: кто ее принес и зачем?

Харун однажды видел этот сорт роз воочию, а потому не удивился. Город, где его разводили в парниках, находился в двух с половиной часах езды от Урфы⁽¹⁾. Они посещали его с отцом. Ходили осматривать греческую крепость Румкале и плавали на катере к затонувшим деревням — самая древняя часть Халфети ушла вместе с мечетью под воду из-за строительства дамбы на Евфрате. В конце экскурсии отец повел Харуна к парникам с темно-бордовыми бутонами, сидевшими в горшках и пока не принявшими конечную окраску. Черные царицы цветов брезговали иной почвой, кроме кислой, а такой славились берега Халфети.

Найдя Ярен в столовой за обедом, Харун проглотил голодную слюну. В священный Рамадан беременная жена освобождалась от строгого поста вместе с мамочкой Хандан и Зехрой-ханым, а остальные ждали наступления ифтара, когда солнце скроется за горизонт и можно будет поесть.

— Харун, что это такое? — спросила Ярен, показав на розу пищевым мелком, обмакнутым в какой-то острый соус.

— Халфети? — вскинул он брови.

Роза, как магнитом, приковала к себе женушку и тещу. Харун подошел к ним и увидел на их лицах ожидание, что сейчас он приоткроет завесу тайны, которую создала вокруг себя томная красавица в горшке. Мамочка Хандан назвала ее проклятой и прибавила:

— Ах, сынок, мы уже час наблюдаем за чьей-то розой и в толк не возьмем, зачем она здесь. Ее не ты купил?

— Нет, мама. Но, кто бы ее ни принес, у него интересные предпочтения.

— Ты знаешь, что она значит? — спросила Ярен, не скрывая брезгливой опаски.

— Я бы сказал, что она похожа на тебя в нашу первую встречу: вся в черном, красивая и такая же колючка, — сквозь улыбку сказал Харун, ущипнув женушку за плечо.

Догадаться-то не трудно о значении черного оттенка, но озвучивать его сейчас ни к чему. Тревожно продолжались дни в особняке, и семья нуждалась в хороших новостях, а не в «Халфети».

В марте Хазар-бей ходил как в воду опущенный и каждый день созванивался то с Мираном, то с Зехрой-ханым и их дочерью, которая долго наблюдалась в клинике Стамбула. Все спрашивал, как прошла плановая операция, как чувствует себя его внук, когда врачи разрешат им вернуться, не будет ли от кесарева последствий, нет ли болезней, грозящих малышу? И так до бесконечности. Хазар-бею сочувствовали все, ибо он заметно постарел и потерял в весе от нервов. Однако потом он с великой радостью показывал фото Рейян с внуком, которые ему присылали по интернету⁽²⁾.

На почве переживаний дяди взошли волнения Ярен. Она призналась, что боится оказаться на месте нелюбимой кузины, томиться неделями в больнице, переживая за здоровье Ахмета. Вообще казалось, что в этом мире у Харуна с женой больше не было ничего, что не могло бы заполнить имя сына. Оно крало их сны и ночи. Врачевало раны прошлого. Заставляло говорить о том, о чем они никогда не думали. Ярен очень пугала детская инвалидность. Она слышала о тяжелой судьбе детей-инвалидов и о недобросовестном к ним отношении в школах⁽³⁾. Да и кроме того у нее на глазах сестра Гюль ходила по краю инвалидности после травмы головы. Ей запрещались нагрузки, в особенности эмоциональные — от каждого приступа ее плача семейство вздрагивало и стремительно седело. Неотвратимо близился ее третий учебный год, предпоследний в начальной школе, а Зехра-ханым уже подумывала перевести дочку на домашнее обучение⁽⁴⁾.

В ту минуту Харун почувствовал, как ему на плечи опустился груз постаревшего Хазар-бея. Он будто рухнул с небес на землю, вспомнив, что человек не только внезапно смертен, но и внезапно болен. Взяв себя в руки, Харун убедил Ярен, что с ними ничего подобного не случится. Он рядом. По словам доктора, поводов для беспокойства за Ахмета не было, хвала Всевышнему. И, правды ради, заметил Харун, в отличие от Рейян женушка не ест что попало, принесенное неизвестно кем в одинокий домик посреди глуши, когда в городе вовсю свирепствует кровная война с Фюсун Асланбей.

— Тем более, жизнь моя, Ахмет будет учиться в Америке. Там условия намного лучше, вот увидишь, — обнадежил он Ярен.

В доказательство сын поддерживал ее шевелениями, благодаря чему они были спокойны на его счет. Ровно до того момента, пока у активности Ахмета не наступил пик. Причем точеный.

Ахмет отбил жене внутренности, отпинал датчик УЗИ за то, что доктор поменяла свое мнение о поле ребенка. Она почти сразу же исправилась, но было поздно. Сын отвернулся, всем своим полупопием показав, как он обижен, что его посчитали дочерью. А вечером забрался Ярен под ребра, и, если бы не мамочка Хандан, пыл разбойника было бы не усмирить.

— Дочка, смотри, здесь нет ничего страшного...

От наставлений госпожи Хандан у Харуна слегка закружилась голова, поэтому он предпочел не видеть, что она показывала, и просто держать перепуганную Ярен за руку. В душе темной водой разлилось осознание, что не за Таврскими горами рождение ребенка, а они не готовы стать родителями. Любая неприятность, связанная с сыном, выбивала их из колеи, как лопнувшая парашютная стропа, и они прямиком летели в пучину панического трепета. К этому нельзя подготовиться абсолютно. Но оно мало волновало Ахмета, который уже сейчас вел себя, как очень капризный член семьи.

— ...Вот так ставишь ладонь между ребрами и его ножками и не даешь ему залезть. И все!

— То есть он постоянно будет так делать?! Я от боли на стенку хотела лезть — ни согнуться, ни разогнуться! А вдруг что-то случится и он застрянет?

Мамочка Хандан испустила вздох преувеличенной усталости и выпрямилась. Она, похоже, запамятовала, как бегала вокруг новорожденной Хюмы, выдавая сумасшедший фонтан эмоций на каждый ее шорох.

— Ярен, Ахмета тоже можно понять. Он растет, ему мало места. Не бойся, он не застрянет. Я скажу Мелике заварить липовый чай. Иншаллах, он успокоит вас с Харуном, — пожалела их мамочка Хандан, оставив одних в гостиной.

— Ты чего весь мокрый? — спустя минуту молчания задала вопрос женушка. Она оглядела его с головы до ног, как будто он только что возник на диване.

— В чае искупался. Надо переодеться, — очнулся Харун от размышлений и крепче стиснул ее похолодевшую руку. Он пролил на футболку армуд чая, когда с верхнего этажа на них с тещей громом обрушился крик зовущей на помощь Ярен.

Харун собирался пойти в спальню, но под тяжестью мыслей, вновь навалившихся на него, так и не сдвинулся с места. Жена между тем попросила подать ей подушку. Пока он укладывал ее под спину Ярен, она вдруг полоснула по его нервам острыми, как кинжал, словами:

— Харун... я хочу, чтобы ты пошел со мной на роды. Я одна боюсь.

— Твою ж мать, — нечаянно вылетело у него. Харун резким жестом провел по волосам и замер. Аллах, только не это...

— Я без тебя не справлюсь, — ответ жены заострила обида, и он ощутил себя предателем, не оправдавшим ее доверия. Ярен сказала, что нет ничего страшного в том, что он ее сопроводит, но, едва Харун представил палату родильного отделения, как ему опять стало дурно. Ничего страшного — это когда земля сотрясается и с небес льет огонь, а родильный блок — кошмар наяву. Конец ответа Харун не расслышал, так как горячая пульсация крови в висках смыла все звуки и внутри закопошился тот же непереносимый ужас, что у Ярен. Харун замедленно кивнул:

— Я доведу тебя до палаты и подожду в коридоре.

— Нет, так не пойдет! Ты будешь нужен мне в палате, когда я буду умирать от боли и страха!

Нужен лежащим в полуобморочном состоянии? Много же пользы он принесет, если не усложнит врачам работу.

— Хорошо, посижу с тобой, потом выйду, чтобы не мешать.

— Харун, я тебя тресну! — отчаяние в голосе Ярен достигло крещендо. — Тебе ничего не придется делать, просто держи меня за руку и не бросай! Хочешь шутки рассказывай, что угодно говори там, любую ерунду, но ты должен быть рядом.

Верно, Харун не мог ее подвести. Он постарался внушить себе, что в больнице жена будет нуждаться в нем сильнее, чем когда-либо, и спасуй он в самый важный момент, ему грош цена. Одно поражение обесценивает тысячу побед. Вот окажись перед ним призрак Аджены-ханым с пистолетом, Харун бы даже не вздрогнул. Зато от деревянной кроватки Азата, которую мамочка Хандан отдала им, на кратчайшую секунду — на миллисекунду, чтоб ее! — его бросило в холодный пот.

Джихан-бей, когда они собрали кроватку и поставили в спальне вместо столика с креслами, предался воспоминаниям двадцатилетней давности о том, как он забирал мамочку Хандан из больницы с сыном. Заново переживая то утро, тесть словно изнутри лучился счастьем. Частица этого света упала в смятенную душу Харуна, позволив на какое-то время успокоиться. Но про себя он постоянно думал, как ему не доставало отца, его глубинной мудрости и своевременных советов. Что испытывал отец, когда он, Харун, родился? Ему было тридцать, как Харуну, и до тех пор его тоже занимала лишь работа. Его никто не учил быть родителем, однако он стал лучшим. Как? Как стать таким отцом? Неразрешимый вопрос повисал в тишине мыслей.

Сообразив, что он излишне вжился в роль задумчивого мудреца, Харун встретился с голубыми глазами Ярен. В них полыхал огонь. Наверное, в ее представлении это горело их свидетельство о браке.

— Я буду с тобой, — набравшись мужества, дал твердое обещание Харун.

Женушка снова его полюбила и доверительно прислонилась к его плечу:

— Ты проследишь, чтобы доктор делала все, как нужно?

Да, с экономическим образованием он же в первую очередь медик и разбирается, как делать правильно.

— У тебя хороший доктор, она не допустит ошибки.

— Но, если что, ты рявкнешь на них? — настаивала Ярен.

— Любимая, если ты будешь держать мою руку, мне весь мир нипочем. Только не отпускай, чтобы я не упал в обморок, — рассмешил ее Харун. Главное, суметь выдать львиный рев, а не блеяние барана, ведомого на заклание.

Пик активности Ахмета плавно перетек в обет молчания. Сын затих на сутки. Затаил обиду, не сдавался на уговоры Ярен пнуть ее, не отзывался на прикосновения Харуна к животу и на голоса семьи, которые очень любил. Аллах, за то, чтобы он пошевелился, можно было все отдать!

На это у госпожи Хандан тут же нашлись примеры, когда она не могла добудиться Азата или тихую Хюму. Говорила, что они сменяли режим бодрствования и рано бить тревогу. Возможно, и Ахмет спит себе и горя не ведает, пока параноики-родители на седины исходят. И все же ничто так не угнетало, как долгое молчание ребенка. Утром решался вопрос о поездке к врачу, немало утомивший нервы. На улице была хмурая, сонная погода, а в довершение всего еще и роза — черная.

Харун поставил на стул объемный пакет с вещами для родильного отделения. Недостающие белье, одежда, средства гигиены, крема — мамочка Хандан наказала готовить все заранее и складывать в отдельную сумку, а сегодня, наконец, выдался свободный день для магазинов. У Ярен ломило поясницу, из-за чего она поехать не смогла. Она дожевала пищевой мелок и спросила о документах из фирмы Шадоглу, которые он достал из того же пакета:

— Харун, что это?

Харун сел на соседний стул, в то время как мамочка Хандан тенью юркнула позади и опытным глазом проверила содержимое пакета.

— Четыре всадника Апокалипсиса. Слышала о таких?

— Ну допустим.

— Налоги, маркировка, электронная подпись и онлайн-кассы, — проговорил Харун. Игривый тон в их отношениях с женушкой успокаивал наболевший мозг и стал настолько неотьемлемым явлением, что чопорные домочадцы не обращали на него никакого внимания. — Как наш молчун?

— Выводит меня на негативные эмоции. Твоей матери есть чему у него поучиться, — погрустнела Ярен. — Так что я заедаю печаль сладким и острым.

— Не нагнетайте, дети, на еду отреагирует. Немного сладкого, и забрыкается, точно козлик! — заявила мамочка Хандан как что-то не подлежащее сомнению и, сведя брови, прикрыла ладонью рот. — Сынок, хорошо, вещи на месте, но пеленок надо больше. И не будем тянуть, начнем собирать сумку на малыша. Вечером напишем список. И забыла, что... Ах, да! Дочка, помереешь одежду, может, не подойдет размер, Харун поменяет.

— Сестра Хандан!⁽⁵⁾

В столовую заскочила Мелике с просьбой спуститься во двор к конюху. За конем Рейян ухаживали мастера, нанятые Хазар-беем. Их работу ежедневно проверяла Зехра-ханым, но, так как она уехала в Стамбул, это бремя в рабочие часы легло на мамочку Хандан.

— Аллах! Вот проклятье! — в ушах отдались ее звонкие причитания. — Сорок лет мне их конь не сдался. Как будто у меня внук не рождается и забот иных нет. И так не голова, а османский «диван»⁽⁶⁾! Полтора месяца осталось.

Хозяйской походкой она поспешила вниз и столкнулась в проходе с пришедшим Азатом. Поскольку возникать на пути взвинченной будущей бабушки себе чревато, тот моментально врос в дверь и пропустил ее. Потом присоединился к Харуну с женой за стол, повесив пиджак на спинку стула. Первым, что привлекло его, была, естественно, черная роза.

— А ее Насух-бей принес, — встряла Мелике, отвечая на его вопрос. — Собирается подарить Азизе-ханым.

— Зачем? — Ярен уронила второй мелок в соус и в считанные секунды воспылала глухим ревностным гневом.

— Аллах Всемогущий! И что дедушка хочет ей этим сказать? — взмолился Азат.

— Вряд ли это то, что все хотят сказать, — с саркастичной ухмылкой заключил Харун.

Обратившись к неведомому языку цветов, Мелике зачем-то смущенно пояснила:

— Может, Насух-бей хочет выразить восхищение госпоже? Кажется, он по-прежнему любит ее... Не станет же он намекать на разрыв отношений, когда у них родился общий правнук.

И служанка удалилась.

Ох, и аукнется старому бею его затея с розой. Оскорбленное донельзя семейство обязательно предъявит счет и потребует избавиться от цветка и крамольной мысли что-либо презентовать ненавистной Азизе. Шадоглу ни за что не примут ее. А пока жена и Азат с утроенным отвращением посмотрели на розу, и Азат постарался сосредоточиться на проблеме, с которой пришел к Харуну.

— Фырат, наконец, соизволил со мной поговорить. По-моему, со стороны дяди было ошибкой уступать ему место председателя — он и без того высоко задирал нос. Фырат в курсе долгов Фюсун. Я рекомендовал ему быть осмотрительнее с ней, так как по городу будто бы ходит слух о ее трудностях с деньгами. Он сказал, что по-родственному помогает ей. Не сознается, в чем его выгода.

Что и требовалось доказать, подумалось Харуну с запекающейся в груди злостью. Азат зря потерял время. Документы из Урфы, которые добыл Муса, сообщили о ситуации матери яснее, чем это мог бы сделать Фырат. Харун потратил вечер, чтобы детально изучить информацию, пересчитать долг, как официальный, так и в преступном бизнесе, и воссоздал примерную картину прошлых годов.

Начавшиеся сложности с финансами вынудили мать обратиться в суд за конкордатом⁽⁷⁾. Он стоил три миллиона лир⁽⁸⁾. Многие организации закрывались и уходили с молотка, потому что владельцы не могли позволить себе такую роскошь, как, по сути, потерянная квартира 1+1 с ремонтом и в хорошем районе⁽⁹⁾. Харун навскидку ценники прикинул. Для матери эта трата — пустяк, по сравнению с ее-то колоссальными долгами. Отложенное банкротство дало ей дополнительное время на поиск средств. Если она не справится в срок, против нее начнут процедуру банкротства, и ей не удастся сохранить фирму. С партнерами по криминалу мать, по всей видимости, тоже договорилась на отсрочку.

Первым делом мать вытряхнула карманы Аслана, о чем племянник ни словом не обмолвился Харуну. Но, судя по датам на бумагах, она выплатила часть долгов после того, как связалась с Асланом и забила его голову идеей мщения Азизе. Мать использовала его, а он доверился ей. Они все жестоко обманулись.

Аслан погиб. Владычице Асланбеев даже не пришлось изображать скорбь, ведь, когда из твоих рук мешок с золотом вырывает сам Азраил, волей-неволей побледнеешь от ужаса. Позднее, когда на арену Мидьята выдвинули нового наследника Асланбеев, Фырата, некими кривыми и темными дорожками мать нашла подход и к нему. Выплаты задолженностей возобновились.

— Меня больше интересуют ее неофициальные кредиторы. Если верить отчету Мусы, это очень примечательные личности из верхушки новомидьятского клана, — произнес Харун, потому как это были те самые бандиты, что крышевали Насух-бея. — Они действуют с матерью сообща.

— Значит, она предложила им обворовать Фырата вместо нее? — ухватил Азат нить рассуждений. — Так он, чего недоброго, особняк и полфирмы нашей отдаст! Вообще-то Азизе тоже платила им за покровительство, но налог был меньше. А так как хозяин дома сменился...

— Поменялись условия сделки и добавилась третья сторона — моя мать. Фырату что-то предложили взамен и, не отрицаю, что дополнили свой заманчивый проект угрозами.

Лицо Азата недоверчиво напряглось, выглядывая поверх горшка с черной розой, а Ярен, отложив мелок, сложила руки под подбородком, слушая разговор.

— Из платежных выписок видно, что деньги переводятся по графику со счетов матери на счета официальных кредиторов. Оплачивает Фырат — он переводит ей. Тем временем в особняк Асланбеев заезжает машина, которая также забирает деньги, — выделил Харун немаловажный нюанс в банкротстве матери.

— У клана Эстеля⁽¹⁰⁾ схема та же, что всегда, — подтвердил Азат. — С нас он берет наличными.

— Эти выплаты должны прекратиться. Все. И те, что получает Эстель. Мать расплатится с кредиторами своим имуществом и вернет Фырату украденные деньги.

Едва лишь в прохладном воздухе столовой отзвучало решение Харуна, у Азата легла вся мимика, пораженная вспышкой озарения. Он отрывисто сказал:

— Прекратиться? По своей воле Фырат не пойдет на это. Я верно понимаю, Харун, что ты... Хайрет!⁽¹¹⁾ Как ты собираешься забрать его деньги у Эстеля?

— Да, это самая сложная часть плана, поскольку нам нельзя светиться, — согласился Харун, ошарашив Азата тем, что идея была обдумана заранее, а не пришла к нему сиюминутно, и совесть его необычайно спокойна, как и уверенный голос, хотя замышлялось преступление. — Нужны надежные ловкие люди, которые ограбят машину Эстеля, пара машин — одна уже есть, и оружие с бронежилетами. И неплохо бы поставить в известность шефа полиции. Если он не посодействует, пусть хотя бы не мешает.

— Полиция и глазом не моргнет, даже если перебьют весь проклятый клан! Только рады будут, что их работа сделана чужими руками и не придется оправдываться перед старейшинами Эстеля.

— Отлично! — запальчиво воскликнул Харун. — И другое важное условие: среди наших «похитителей бриллиантов» должен быть умелый водитель, который сладит с крупной машиной⁽¹²⁾. Если у него есть опыт в обращении с военной техникой, тем лучше.

— Насколько крупная машина? — снова напрягся Азат. Быстро же он включился в дело.

— Ну примерно танк, — Харун достал из кармана рыжей кожаной куртки ключи от дальних асланбейских гаражей.

Следившая за ними Ярен точно забыла дышать и прислонила руку к животу. За столом послышалось ее леденящее нутро оханье, отчего Харун и Азат подорвались как по команде тревоги.

— Сестра, ты чего? Мама! Мелике!

— Едем в больницу! — разволновался Харун. От страха за жену ему почему-то закружила голову нелепая мысль, что он не докупил пеленок, у них не готова сумка для малыша и вообще они ни к чему не готовы.

Ярен осадила их:

— Да тихо вы! Все хорошо, успокойтесь. Машаллах, это Ахмет икнул. Отозвался мой лисенок на мелки с соусом.

У Азата подкосились колени, он завалился обратно на стул.

— Машаллах, — облегченно выдохнул Харун и поздно понял, что, используя их слабость, хитрая дьяволица сцапала со стола ключи от гаражей, неуклюже, но удивительно быстро поднялась с места и опрокинула на их план большущий медный таз:

— А вам, похитители бриллиантов, я запрещаю шпионские игры! От ваших опасных придумок не только Ахмет, но и я заикой стану! Пока не придумаете что-нибудь другое, ключи не верну.

Женушка спрятала их. Тяжелому взгляду Харуна отвечало беззвучное движение ее губ с промелькнувшим тигриным оскалом. Захочешь настоять на своем — она рыкнет и атакует и лучше сама прибьет мужа, чем позволит это мидьятским головорезам. Сложилось патовое положение, Азата же пробрал смех:

— Да, брат Харун, женатому мужчине, прежде чем в пекло войны броситься, надо согласоваться со своей бухгалтерией!

 

 

Многим замечательны старинные ассирийские особняки: и горделивыми видами, и тысячелетней историей, и подвалами, и высокими заборами с удобными верандами — многим, но, увы, не гаражами. А все потому, что гаражей в них не было. Планировка древних зодчих не везде предусматривала вместительные склады, мастерские и конюшни, которые можно оборудовать как гаражные отсеки. Под машины зажиточные семьи старого города выкупили отдельные помещения — кто поблизости, а кто за чертой жилого района.

Каждый раз, куда-то выезжая или возвращаясь домой, Харун совершал небольшую пешую прогулку. Автомобили домочадцев подгоняли к воротам охранники, но он отказался от этой услуги. Одно дело, прими он алкоголь, а так и охранники эти не на него работали, и водители — неусыпные материнские стражи — ему с детства докучали. Мать неоднократно их навязывала.

После обеда Харун заехал к шефу полиции, чтобы обсудить дело с похищением денег, получил добро, ценные рекомендации и держал путь домой. Но сперва — к гаражу. Хотя Ярен забраковала план, так просто он не сдастся и докажет, что риск оправдан. Выбора особо-то не имелось, кроме как выкрасть наличность, обставив нападение как предательство матери, заставить ее с Фыратом хорошенько понервничать, посуетиться, сбиться с ног в поисках спасения — а сумма там не малая — и в последнюю минуту, когда клан Эстеля выдвинет им ультиматум, вызвать мать на поединок, навязав свою игру. Без денег она беззащитна. Харун долго размышлял о криминале, частью которого принуждал себя стать. Задавался вопросом, не утратил ли он здравомыслие, и приходил к ответу, что этот мятеж и был его здравым смыслом. Чтобы загнать львицу-людоеда в клетку, он должен быть с ней беспощаден.

Миновав гаражи Шадоглу, Харун проехал дальше по пустынной темной улице, к гаражным помещениям Асланбеев. Он хотел осмотреть местность и проверить наличие наружных видеокамер. Генюль не помнила, есть ли они. Она отдала свой комплект ключей и сказала, что эти, самые дальние, гаражи использовались редко. Раньше там хранился старый хлам, теперь безвылазно стояла машина Аслана. Туда же мать приказала отогнать танк. Он и пригодится Харуну.

Остаток дороги Харун прошел на своих двоих по песку и разбросанным грудам щебня, осторожно огляделся и никаких камер у железной двери не обнаружил. Горная равнина за гаражными отсеками, что далеко на горизонте подпирала собой небо, дыхнула на Харуна пронизывающим холодом ночи, изгоняя из этих полудиких замусоренных мест. Действительно, он обещал Ярен не задерживаться, поэтому направился обратно к машине.

Спустя полчаса или меньше на въезде в жилой район Харун остановился. На узкой, как тоннель, улице, встрял незнакомый автомобиль. До гаражей Шадоглу всего один поворот, а треклятый водитель и не думал уступать проезд. Когда и третий сигнал гудка ничего не дал, Харун вышел наружу и, пройдя вперед, заглянул в окно машины. Она оказалась пустой. Следов борьбы, царапин и вмятин нет. Вокруг ни души и могильная тишина, в которую, казалось, вот-вот ворвется с истошным хрипом призрак Аджены-ханым, о которой недавно вспоминал Харун.

Эта жуткая мысль сейчас же развернула его назад, потому как волчиха была падка на подобные ловушки. Кто-то еще мог специально тормознуть его в глуши — это Харун уже не ставил под сомнение. Уловка слишком очевидна и проста. Он мигом забрался в салон. Захлопнул дверь. С того мгновения, как он осмотрел автомобиль, счет шел на секунды. Перейдя на заднюю передачу, Харун было дал по газам, как путь к отступлению отрезал черный внедорожник, который чуть не впечатался левым крылом в стену.

Блядь, выйдет иронично, если это клан из Эстеля. Только задумали их ограбить.

У Харуна прорезалась недобрая, лисья усмешка — так бывает, когда арена сталкивает с хищниками крупнее тебя. Не теряя времени, он открыл бардачок и взял травмат. Если переживет сегодняшнюю ночь, обязательно сменит его на боевую модель, спрятанную дома в сумке. В зеркале заднего вида у внедорожника распахнулись двери.

Быстрыми, отточенными движениями Харун проверил патроны, предохранитель оставил опущенным. Из внедорожника выпрыгнули двое с лицами, замотанными в ткани. У одного на плече покачивался автомат. Что ж, Харун и прежде выходил сухим из воды, даже если на него башанет⁽¹³⁾ Посейдон. Выкрутится и на этот раз.

Он не стал дожидаться, когда две высокие фигуры нависнут над машиной и, отняв пистолет, выволокут его наружу. Они не сбрасывали оружие, как сделали бы, имей намерение просто поговорить, и это давало ему полное право обороняться. Выскочив из салона, Харун вскинул пистолет и встал за капот. Мужчины замерли, видимо, не рассчитывая на молниеносную реакцию. Второй резко потянулся к кобуре, но его задержал автоматчик.

— Предупреждаю вас сразу, беи, — вырвалось быстро и хлестко, как удары сердца, что долбилось в пересохшем горле Харуна, — я буду стрелять на поражение.

Тюремная камера всяко милее могилы. На его заявление у автоматчика, который приподнял руки, странно загорелись глаза. Отчего-то Харуну смутно показалось, что эти лукавые искры он видел раньше, у Джихан-бея, но незнакомец дернул рукой, и Харун выбросил вздорную догадку из головы, наведя на него дуло. Тот стянул с лица платок.

— Харун-бей?..

В невыразимом изумлении на него глядел Сардар.

---

Примечания:

Обложка к работе ?: https://vk.com/photo-176298528_457242820

Первая встреча ЯрХара в каноне ?: https://vk.com/wall-176298528_6747

В альбоме также появились новые рисунки с персонажами: https://vk.com/album-176298528_301488325

Миниатюра "Шадоглу и Халфети": https://vk.com/video135418467_456241875

Статья о детях-инвалидах в Турции с комментариями родителей: https://www.inva.news/articles/society/semi_detey_invalidov_v_turtsii_zhaluyutsya_na_diskriminatsiyu_i_otsutstvie_ukhoda_/

---

1) Черная роза (karagül) выращивается только в районе Халфети в юго-восточной провинции Шанлыурфа и больше нигде в мире.

Вернуться к тексту

2) Что ж, пригласим в сюжетную арку с Умутом и Хазаром логику и позволим Хазару стать счастливым, а не убитым дедом) По правде говоря, меня изумляет, что из родов Рейян раздули драму "умру, но рожу", потому как в ее случае более чем очевидно положить ее на сохранение и разрешить тяжелую беременность кесаревым. Фырат и Зейнеп остались в Мидьяте и занимаются своими делами. Не вижу смысла включать их в сугубо личные проблемы Мирана и Рейян. В качестве поддержки там хватит и матери Зехры.

Вернуться к тексту

3) Семьи детей-инвалидов в Турции заявили, что они ежедневно сталкиваются с дискриминацией и что их дети не имеют доступа к должному образованию.

Вернуться к тексту

4) Домашнее обучение в Турции доступно для детей с 5 класса по 12 класс. Домашнее обучение не очень развито — оно больше для работающих подростков, для взрослых, которые вовремя не получили среднее образование, для инвалидов и пр. Ребенок, находящийся на домашнем обучении, не прикрепляется к какой-то конкретной школе, как в России. Существует отдельное учреждение, к которому прикрепляется ребенок, желающий обучаться самостоятельно. Такое заведение есть в каждом городе и называется: Halk Egitim Merkezi.

Вернуться к тексту

5) В каноне Мелике обращается к госпоже Хандан по простому «Хандан Абла», то есть «сестра Хандан».

Вернуться к тексту

6) Диван — зала для собраний на Востоке, а также совещательное собрание сановников при султане.

Вернуться к тексту

7) Конкордат — это соглашение об отсрочке платежа между сторонами (кредитор и должник), которое вступает в действие по утверждению суда. Должник получает возможность не платить долги в установленный срок, обратившись с просьбой изменить сроки и график платежей. Для подачи заявления в суд нужно подготовить проект конкордата и предоставить суду и кредиторам рациональный план действий, дающий определенные гарантии. Если будет установлено, что должник не может полностью рассчитаться по долгам в установленный промежуток времени, просьба об конкордатном производстве отклоняется. В данном случае начинается процедура банкротства.

Вернуться к тексту

8) Где-то 9 863 280.00 рублей.

Вернуться к тексту

9) Обозначение количества комнат и планировка жилья в Турции отличаются от российских. Турки пользуются следующими системами — 1+1, 2+1, 3+1, 4+1 и т. д. Апартаменты 1+1 состоят из одной спальни и гостиной, совмещенной с кухней.

Вернуться к тексту

10) Эстель — современная часть Мидьята, новый Мидьят.

Вернуться к тексту

11) Hayret (хайрет) — "Удивительно"/ "Странно"/ "Не может быть!"

Вернуться к тексту

12) Отсылка на роман Луи Буссенара «Похитители бриллиантов», повествующий о приключениях трех французов, отправившихся в смертельно опасное путешествие в самое сердце Южной Африки с надеждой завладеть баснословными сокровищами.

Вернуться к тексту

13) Жаргонное в значении "плюнуть".

Вернуться к тексту

Примечания:

В главе на этот отрывок с ЯрХаром: https://youtu.be/xHptXncWZXk?si=B8tMcXP2clNE-XWy есть большой флэшбек, в котором отражено постепенное развитие их пары после росписи. Искренне благодарна канону за то, что у Харуна с Ярен при встрече возникла легкая взаимная симпатия (почти стертая последовавшей за этим враждой), а не безусловная любовь с первого взгляда, в силу которой он бросит все обязательства и будет защищать ее от семьи, нее самой, навязчиво ее добиваться (что уже какая-то нездоровая тенденция в романтических сюжетах) и с ходу вести доверительные беседы о ее нераскрытом потенциале. В каноне Харун и Ярен долгое время были чужими друг другу людьми. И все же меня все равно изумляет, КАК в контрасте с событиями прошлого смягчились их сердца, это что-то кайфовое и невероятное))) ? К чуду преображения прилагается эстетика: https://vk.com/wall-176298528_6651

---

Ребенок, которого не обнимала деревня, сожжет ее дотла, чтобы почувствовать ее тепло.

Африканская пословица

 

С тех пор, как отец ушел от матери, Харун ненавидел их особняк в Урфе и не выносил Аджену-ханым, приезды которой вечно походили на торжественные въезды прокуратора в оккупированные римлянами земли. Сегодняшний не стал исключением. Мать с волчихой пили кофе во дворе, у бассейна. Территорию оцепили ее охранники, но Харун, еле волочивший ноги со школы, плевать на них хотел. Раздражало больше то, что этот вечер безвозвратно испорчен, потому что Аджена-ханым, как обычно, задержится на ужин и надо уделить ей время.

Харун дополз до дивана в гостиной, уронив на него сумку и себя, и унесся мечтами в Стамбул, где преподавал когда-то дед Дживан. Еще каких-то три года, и Харун — совершеннолетний студент. Три года потерпеть.

У него едва получилось расслабиться, как в прекрасный образ бесцеремонно вторглись голоса, текущие через раздвинутые панорамные двери. Мать и госпожа Аджена обсуждали работу, сидя к дому спинами, но разговор проходил не так, как в прошлые разы. До Харуна вдруг запоздало дошло, что кровожадные хищницы заговорили о своих жертвах, и он скрылся за спинкой дивана с заполошно стучащим сердцем и весь превратился в задетый оголенный нерв.

— Прелестные. Они выглядят здоровыми, — сказала волчиха придирчиво.

— Да, и приехали одни. В отеле за ними ведется слежка. Эти замужем, возраст у всех подходящий.

— Прекрасно. Не упусти их, Фюсун, нам нужна эта сделка. Доплати ресепшену, пусть смотрят тщательнее. И уладь вопрос с полицией. Ни к чему отпугивать туристов.

Внутрь дома вперлось зайти охраннику волчихи. Услышав стук парадной двери и заметив рослый силуэт в коридоре, Харун заметался на месте. Он схватил сумку. Поддался отчаянному порыву улизнуть через кухню, соединенную аркой с гостиной, и в дикой спешке распластался на журнальном столике, споткнувшись о его ножку. Во дворе стало шумно. На мгновение Харуна объяла пожирающим пламенем четыреждыблядская ярость на свою неуклюжесть, но она же придала сил. Он поднялся сквозь боль в теле. И в ту минуту, как мать с госпожой Адженой и охранник зашли в гостиную, на столике уже лежала его сумка. Словно он только что пришел с учебы, злой и уставший, и смачно швырнул на столешницу не себя, а учебники.

— Что случилось? — мать окаменела в дверях суровой статуей, подражая Аджене-ханым, разве что у той глаза не застилал животный страх. Если волчиха поймет, как много он услышал, ему конец.

Из боязни перед ней мать нашла удобным для себя удержать маску ледяного безразличия и стать его вторым палачом, разочарованно ожидающим казни. Она ничего не предприняла, не подстраховала его, не отвлекла волчиху выдуманным предлогом, и Харун расценил ее трусость как отказ занять его сторону. Для матери слишком важна ее золотистая львиная шкура.

Каждый был сам за себя.

Аджена-ханым внимательно взглянула на Харуна и скупым кивком как будто дала две секунды на принятие решения. Он проглотил вязкий комок в горле. Легкие заполнил ее едкий, тошнотворный парфюм, а в последний миг — крик ужаса, который Харун перевел в вежливую улыбку. И попробовал себя спасти:

— Извините, я не знал, что вы здесь, я бы не мешал. Плохой день в школе.

Его милостиво пригласили к бассейну. Уловив какой-то жест волчихи, охранник уже вынес оттуда секретные документы, по-видимому, с информацией о девушках. Это подозрение вошло в нутро Харуна, как ржавый гвоздь.

— Отдохни с нами, Харун, — разрешила госпожа Аджена, забравшись в шезлонг. В глубоких рубцах, которыми морщины изрезали ее восковое лицо, несмотря на талант пластического хирурга, притаилась злобная насмешка. — Расскажи, как дела в школе.

Он опустился в кресло, хотя наверняка для Аджены-ханым это выглядело так, будто у него отнялись ноги и он беспомощно упал. А сейчас попросит пощады или призовет на них кару Всевышнего. Но он принялся запихивать в себя фрукты и бутерброды, изображая голод и надеясь, что Аджена-ханым верила его бесталанной игре в раздолбая-школьника. Еда с привкусом крови лезла обратно. Тогда Харун запил ее стаканом воды и задышал незаметно и медленно, стараясь ничем не выдать гнев и омерзение.

Остаток встречи отпечатался в сознании бесконечно долгими часами светской беседы, которую Харун провел под ледяными взглядами убийц. Звери, влезшие в человеческую плоть, смотрели испытующе и выразительно, уволакивая за собой во тьму.

Взгляд Сардара таким не был. Он и близко не казался убийцей и стоял в полнейшем замешательстве, держа руки поднятыми. Он настоял опустить оружие и выслушать его. Перед тем как сделать это, Харун торопливо осмотрелся. По улице гулял холодный ветер, разбрасывая листья и вздымая пыль, фонари бледно светили, бессильно отгоняя густую темноту. Еще работали фары внедорожника Сардара и заведенной легковушки Харуна, позволив ему убедиться в том, что за углом их никто не караулил и курдов всего двое. Харун сказал им, что уберет пистолет лишь в том случае, если они тоже избавятся от своего оружия.

— Справедливо, — согласился Сардар, так как они превосходили Харуна числом.

Он передал автомат напарнику, который отнес все, в том числе собственные пистолет и ножи, в их машину. Волнение немного ослабило на горле тугой узел, когда мужчины оказались безоружны перед Харуном. Вернув предохранитель на место и отклонив вниз травмат, он сказал:

— Аллах, это ж на какого оборотня нужно выходить с таким арсеналом?

— Мидьят кишит выродками, — расплывчатый ответ Сардара подвел Харуна к выводу, что тот ловил зверя крупного калибра и, часом, не из Эстеля ли? — Харун-бей, я приношу извинения. Я сейчас же отгоню машину и не стану вас задерживать. Клянусь могуществом Аллаха, мы не замышляли ничего против вас, вышло недоразумение. Подождите...

Сардар пошел было к автомобилю, что, заграждая улицу, служил приманкой, как попятился, кротко и невозмутимо глядя в дуло нацеленного на него травмата. Второй курд позади опасливо дернулся, и Сардару снова пришлось остановить его жестом руки.

— Интересно, что же привело вас к этому недоразумению?

— Харун-бей, мы договорились убрать оружие.

— И что я вас выслушаю. Я слушаю, не прерывайтесь. Или вы думали, я уйду как ни в чем не бывало и обо всем забуду? Вы просили встречи с Насух-беем... Так вам нужна эта встреча?

Внутри Сардара будто вспыхнула искра и осветила черные, таившие правду глаза. Он нахмурился, крепко задумавшись. По всей видимости, он больше всего желал избежать такого поворота событий, но не подфартило. Кто еще у кого в силках оказался. На удачу Харуна, Сардару так и не довелось переговорить с Шадоглу. Джихан-бей назначал свидания, а потом отменял их, ссылаясь на загруженность в фирме.

— Вы сорвете встречу? — осведомился Сардар.

На это, одобрительно посмеиваясь, Харун опустил пистолет и затянул петлю ничем не неприкрытого шантажа потуже:

— Зависит от того, что я услышу, Сардар-бей, поэтому осторожнее. Если вы будете убедительны, наш разговор не дойдет до Насух-бея. Если нет... Сами понимаете, информацию о вашем ночном сафари можно преподнести по-разному — я могу сделать это так, что вас близко не подпустят к порогу Шадоглу.

А видеорегистратор у него в машине между тем записывал. Харун все еще стоял за капотом, чтобы он, а теперь и Сардар попали в объектив камеры.

— Да, я понял, — тяжело вздохнул тот. — Все это выглядит очень подозрительно, но семье Насух-бея действительно не о чем беспокоиться. Это... Это Эстель.

Кто бы сомневался. Интуиция не подвела Харуна, а, стало быть, семье Насух-бея беспокоиться самая пора.

— Нам нужно поймать их, — пояснил Сардар тише. — Мы выяснили, что их машина проезжает здесь примерно в эти часы, они должны быть сегодня. Они у гаражей забирают деньги, этот свой налог за крышу, с владельца винного бара. Он нам так сказал. Мы думали, что едет их бригада, а нарвались на вас. Но они могут скоро появиться, нам бы уйти отсюда.

— Зачем вам Эстель? — не верил своим ушам Харун, не зная, как и быть. Сардар выглядел предельно серьезно: им требовалось убраться восвояси, пока не приехал клан. Но тот факт, что их цели почти совпадали, с трудом укладывался в голове, поэтому Харун ждал подробностей.

Петля затягивалась, положение Сардара с минуты на минуту делалось безвыходнее и вынуждало его говорить как есть:

— Старейшины Эстеля держат в плену маленького сына моей жены. Он не мой сын, это долгая история. Если мы не перехватим их бригаду, то не узнаем, где он, и не спасем. Его увезут в Иран. Харун-бей, я не шучу, надо поспешить.

— От их бригады вы ничего не узнаете.

— Может, не от них, но их будут искать, — возразил Сардар.

Он забылся и подошел ближе, очевидно, пытаясь понять, блеф ли это, чтобы вытянуть из них больше сведений. По бесстрастному виду Харуна нельзя было сказать, что его заинтересовала судьба мальчика.

— Эстель не будет менять ребенка на двух не представляющих для них ценности бандитов, — легко отпарировал Харун. — Те только забирают деньги. Их даже в полицию как свидетелей не сдашь, потому что они не посвящены в дела своих шефов — одна рука клана не знает, что творит другая. И им приказано молчать ради безопасности их же близких. Насух-бей уже проходил через это десять лет назад и ничего не добился. Может, Эстель предложил вам решить конфликт иначе?

На замечание Харуна Сардар сначала молчал, недолго обдумывая ответ. Режущие огни изчезли в черноте его потухших глаз, а потом он фальшиво выдал:

— Нет, иного решения нет.

— Есть. Но денег у вас таких нет, — догадался Харун, ощерившись, как хищник. — Просто так похищать ребенка не станут. Выходит, вот какое у вас было деловое предложение к Насух-бею. Вы не собирались вкладываться в его бизнес, а пришли обобрать до нитки?

Харун нарочно опустил тот нюанс, что у Шадоглу, разорившихся на адвокате, штрафах и защите компании, сейчас не было огромных средств в доступе. Равно как у него — все или в деле, или по мелочи на счетах. Мнимые богатства Насух-бея держали Сардара на крючке, слово за слово развязывая ему язык. Помимо того Харун понимал, что лишь еще большая хитрость, где-то на грани с жесткостью, пресечет недомолвки и попытки курдов использовать Шадоглу в своих интересах.

— Вы ошибаетесь, я не вор! — произнес Сардар с оглядкой, как бы в эту секунду их не поймала банда Эстеля. Он отошел к той машине, которая заграждала дорогу. — Да, мне нужны деньги. Срочно. Я должен заплатить старейшинам. Я бы попросил кредит у Насух-бея, но мне постоянно отказывают во встрече, поэтому я вынужден выкрасть мальчика.

— Еще лучше. Вы украдете и сбежите, а разъяренный клан отыграется на нас как на ваших родственниках. Пострадают родные Насух-бея. Убийцам без разницы, чью кровь пить. И что же ваша община не выручает вас?

Сардар опешил. Увидев, что Харун встал у распахнутой двери своей легковушки — чтобы сразу забраться в нее при опасности — изворотливый курд промолчал о семье Назлы-ханым, в которой его наверняка послали с таким финансовым запросом, и окликнул Харуна:

— Стойте! Насух-бей не узнает об этом разговоре. Я предлагаю так: вы убедите его встретиться со мной, а я не буду штурмовать Эстель и компрометировать Шадоглу. И никто не в обиде.

— Сардар-бей, я правильно понимаю, вы признаетесь, что нападете на людей Эстеля, если я не уговорю Шадоглу дать вам денег? И вам безразлично, что из-за вас их могут убить? — послал ему победную ухмылку Харун. Как хорошо, что его видеорегистратор записывал звук и последовавший утвердительный ответ. Улик предостаточно не только для Насух-бея, но и для старейшин новомидьятского клана, о чем можно будет предупредить Сардара, если он продолжит наглеть в том же духе.

— Я вынужден, — развел руками Сардар.

— Ну тогда с вас долгая история о похищенном мальчике. Если бросите врать и увиливать, попробуем ему помочь.

Напоследок смерив друг друга взглядами, они, казалось, одновременно подумали: «Шакал! Я обломаю тебе зубы».

 

 

Старшее крыло Шадоглу взяло новую высоту. Хазар-бею позвонила Зехра-ханым, сказала, что врачи отпускают их внука с дочерью домой и на этой неделе они вылетают из Стамбула. А вот кому на ближайшее время пришлось забыть о всяких полетах, посвятив свой досуг быту семьи, так это Харуну с женушкой. Ярен, ненадолго взмыв в небо, на невидимую высоту, устремилась вдруг к родным месопотамским берегам и принялась вить гнездо. Это так мамочка Хандан назвала внезапно овладевшую ею страсть к наведению чистоты и порядка перед рождением сына.

Первым делом Ярен подготовила белье для детской кроватки и одежду Ахмету на первые месяцы. В магазине Харун с ней застряли... Застряли конкретно, приехав в особняк под вечер. Потом, невзирая на просьбы отдохнуть, она взялась за их ванную комнату, которую дочиста отмыла общими усилиями с Мелике, за что премировала служанку своим золотом, подаренным на свадьбу. То же стихийное бедствие через день постигло спальню, в которой жена разделалась с малейшим намеком на пыль и перебрала постельное. Сменила простынь, наволочки на куче подушек, закономерно устала и, когда Харун закончил с рабочими бумагами, отдала ему на расправу тяжелый пододеяльник. Ему не нужно было объяснять, что это за монстр, но Харун с ним не бодался аж со дней общежития в Сабанчи.

Ярен, лежа среди подушек, заливалась смехом. Хотя нет, она задыхалась в его заразительных пароксизмах, краснела и обмахивалась руками, пока Харун искал в недрах пододеяльника треклятый конец одеяла.

— Бедный ты мой паша! — подразнивала женушка, а вместе с бесконечно веселой улыбкой на ее лице сияло чувство столь же бесконечной нежности. В ее ухо был вставлен один наушник, а другой, как обычно спущенный на грудь, играл какую-то зарубежную песню. — Горько видеть, как потомка османских военных с треском разгромил какой-то жалкий пододеяльник. Это тебе, Харун, не по подворотням Мидьята с боевиками сталкиваться. Тут нужны особые умения.

Ее очень впечатлила история с Сардаром, из которой Харун предусмотрительно вырезал самые драматичные и страшные моменты и обрисовал встречу с курдами скорее как случайное пересечение, а не охоту на зверя, коим он невольно стал. Ярен согласилась с ним, что Сардар — зыбкий союзник, способный подставить, пускай отчаявшийся и пострадавший от Эстеля. Джихан-бей лишний раз убедился, что спешить со встречей не стоит: угрозы курдов не казались ему выдумкой. Хотя команда Сардара могла идеально вписаться в роль воров-налетчиков. У них свои счеты с новомидьятским кланом, и они не настолько безнадежны, чтобы не попытаться привлечь их на свою сторону и не помочь спасти ребенка. Но план с кражей денег Ярен так или иначе отвергала.

А вот Азат и папочка Джихан считали этот вопрос решенным, думая отправить на кражу охранников Шадоглу, наиболее толковых и обученных, но интуиция Харуна противились их идее. Охранников вычислить проще — да хотя бы по их повадкам и голосам, которые не скроешь, как лица. Кое-чему Харун научился у матери: для грязной работы она никогда не использовала частную охрану, находившуюся у всех на виду. Это были наемники, что приходили из ниоткуда и исчезали без следа.

— Насчет боевиков, жизнь моя, ты обещала подумать и обсудить наш план. Разве ты откажешься от шанса засадить мою мать за решетку на пожизненно? — сманивал Харун женушку, смягчив убеждение небрежной улыбкой. — Доля риска, конечно, есть, но и цель, согласись, не скромная, не побоюсь этого слова — наивысшая в масштабах Мидьята.

Ярен с госпожой Хандан поднялись против их идеи, как настоящие генеральши. Особняк Шадоглу, словно весь восточный мир, внезапно разделился на две половины: мужскую, одобрявшую предложение Харуна, и женскую, которую не прельщала перспектива вдовства, если что-то пойдет не так. Женушка с потрохами сдала их мамочке Хандан, а та отчитала Харуна и Азата, как нашкодивших детей. Папочке Джихану, который тут же напустился на нее, тоже перепало с лихвой: «Я не позволю разбрасываться сыновьями, Джихан, как будто у нас полно запасных! Если вы будете воевать с этой бандой, они погубят нас! Я устала бояться и молиться по вечерам, чтобы вы живыми вернулись домой. Нет уж! Пусть полиция выполняет свою работу лучше».

Харун не знал, что выразилось в его лице, только, когда он в геройском кураже полез в пододеяльник за нужным концом одеяла и вылез взъерошенный и довольный, как завоеватель Мехмед Фатих⁽¹⁾, Ярен охала, придерживала живот и плакала от смеха.

— Ну как такого очаровательного медника на смерть отпускать? — простонала она.

Чтобы достать и поправить второй край одеяла, пришлось подвинуть женушку, так как она на нем лежала. Улучив в суете миг, Харун коснулся мягкой щеки Ярен жарким поцелуем и схлопотал выговор на курдском про любовь и наглеца. Однако как такую милую лисичку не поцеловать?

— А если серьезно?

Ярен, наконец, выровняла сбившееся дыхание и подперла голову рукой.

— Это очень опасно, Харун. Что, если твоя мать скажет, что деньги украли вы, и клан Эстеля нападет на нас?

— Исключено, — развеял ее опасения Харун. — Чтобы обвинить нас, нужны весомые доказательства, а даже в таких варварских бандах, как мидьятский Эстель, существуют зачатки цивилизации и определенные нормы поведения. Безбашенные боевики — такая же байка, как вечно пьяные пираты, шатающиеся без дисциплины. Если бы старейшины клана бросались в омут почем зря, их бы уже пересадили или перестреляли. Матери будет сложно убедить их, что воры — мы. Логично звучит?

— Пока да, — неохотно произнесла Ярен. Ее брови хмуро вздрогнули; не выключая наушники, она сбросила их на подушку. — Но я ищу изъяны.

— Милая, я тебе затем и рассказал план, чтобы ты помогла найти недочеты. Две рыжие головы лучше одной. Смотри. У нас нет мотивов предавать Эстель. Машина, на которой украдут деньги, принадлежит моей матери, гараж будет открыт ключами хозяев, то есть без признаков взлома, и сами Асланбеи — сомнительные для Эстеля люди. С одной стороны сидящая по уши в долгах Фюсун Асланбей, которая пойдет на все, чтобы набить карманы чужими деньгами и надуть партнеров. С другой — ее протеже Фырат, с которым клан не отработал и года, чтобы проникнуться доверием к новому наследнику. Хотя в преступных кругах доверие — материя спорная и крайне эфемерная. Они первые подозреваемые.

— Аллах, Аллах! Хорошо, пусть так. А что случится потом? Вы заберете деньги, Фырат собрать такую же сумму быстро не сможет, и твоя мать опять задолжает клану. Неужели ты веришь, что она заплатит из своих средств от продажи фирмы, а не разорит Фырата?

Женушка смотрела на него в упор, как на играющего со смертью авантюриста. Бывало и прежде, что в свои темнейшие дни жизнь вынуждала становиться немного безумцем. Но Харун уже сейчас ощущал на себе близость грядущего рассвета, в мгновения, когда улыбка и глубокие пытливые глаза Ярен хранили его неземной покой.

— Заплатит. Теперь, как помнишь, я буду разговаривать с ней по-другому. Она не устоит перед предложением, которое я сделаю ей, — ответил Харун с негасимой усмешкой и сел на кровать. — А кроме того она сядет, и для нее же будет лучше не упрямствовать, а сделать это с большим удовольствием.

— Она не будет требовать деньги у тебя? Нам точно ничего не грозит?

Подав ему руку, которую Харун подхватил выше локтя, Ярен тяжело села в постели и получила более-менее удовлетворившее ее объяснение, что мать скорее пойдет ко дну, чем заставит Харуна платить за себя. Даже мимолетом ей не залетит в голову мысль так унизиться перед ним.

— Поверь мне, жизнь моя, тебе не о чем переживать.

— Ладно, — дала добро Ярен, повиснув на его шее, и собранная, с видом все той же важной генеральши, с каким судила его, стала приводить в порядок его вновь отросшие волосы. — Ты, Харун-паша, и мертвого уболтаешь. Но, пока твоя мать не сядет, я настаиваю... Нет, ты обязан, — и она легонько стукнула его кулаком по груди, — приезжать домой до потемок. И желательно распределить поездки в город до обеда. А еще, если ты куда-то надолго уедешь, с тобой отправится охранник. И! — возвысила она командный голос. — Ты будешь брать с собой зарядку. Если еще раз забудешь ее и я не дозвонюсь до тебя, твой телефон прилетит тебе в голову! Я не договорила, Харун, не щекочи меня... — хихикнула женушка.

А он и целовал до умопомрачения, спускаясь к шее от изломанных улыбкой губ, и щекотал, как мальчишка, и терся бородой о шелковистую кожу, вдыхая ее запах. Ярен пахла совершенно потрясающе. Копна пышных волос ласкала обоняние влажной свежестью и лавандовым прибоем. Ниже, на выступе ключиц, тронутым жадным поцелуем, южным теплом с горечью трав. Рубашка — одеколоном Харуна. А еще ниже, в разрезе рубашки, в аромате раскрывался какой-то едва различимый тон ванильного крема. Правду говорили древние шумеры: никакие специи не пахнут так хорошо, как женщина⁽²⁾. Особенно любимая.

— Харун, это несерьезный разговор. Я соглашусь на твой план еще при одном условии.

Харун отстранился, чувствуя в своем сердце тот самый блаженный покой, и увидел, как на губах Ярен распускались огненные следы его поцелуев. И буйно цвели.

— Давай, режь меня без ножа, вредная госпожа, — подначил он, а из наушников тем временем неожиданно громко заструилась музыка Ланы Дель Рей.

— Я хочу приготовить панакоту⁽³⁾. Поможешь? — невинно моргнула жена.

— С яблоками?

— С яблоками. И еще... — опередила она Харуна и подпела в такт песне, приникнув вплотную к нему: — Kiss me hard before you go... I just wanted you to know, that baby you're the best...⁽⁴⁾

 

 

Килограмм яблок до панакоты не дожил — Ярен приговорила все, что начистил и нарезал Харун, и в итоге они бросили готовку и просто выпили чай с лукумом. Когда начало смеркаться, из офиса приехали Азат с папочкой Джиханом, часом позже с делами расправился Хазар-бей, а самым последним явился глава дома. И ужин мог бы пройти мирно, не заяви Насух-бей, что на следующей неделе в гости к Шадоглу он пригласил Азизе. Будут отмечать прилет Мирана и Рейян с долгожданным правнуком, как настоящая крепкая семья.

Вот тут-то старому бею и припомнили проклятую черную розу, которую он отвез Азизе. И все хорошее вместе с ней.

— Отец, как ты можешь привести эту подлую женщину в дом, которому она причинила столько боли?! — безуспешно взывал Хазар-бей к памяти и совести Насух-бея.

— Брат, — не на шутку перепугавшись за него, папочка Джихан в знак утешения похлопывал его по плечу, — успокойся, брат, сядь. Ты еле на ногах держишься. Дай я поговорю.

Хазар-бей бешено сбросил его ладонь, игнорируя свое плохое состояние и затравленную криками малышку Гюль, которую служанка поскорее увела в спальню.

— Я не успокоюсь, Джихан, оставь меня! Ноги Азизе не будет здесь. Мы никогда не разделим с ней общий стол и хлеб, и я ни за что не позволю ей приблизиться к моим детям и внуку!

— Азизе — твоя родная мать, Хазар. Она заслуживает, чтобы ей отдали должную справедливость и разрешили навестить правнука, — враждебно прищуриваясь, пробасил Насух-бей так, словно ожидал, что сейчас провалится сквозь пол второго этажа. Или его, как минимум, сбросят вниз негодовавшие сыновья.

— Она не мать, а сущее чудовище! — лязгнул Джихан-бей, потрясая четками. Он отпихнул Азата, который хотел ввязаться в спор, да свернул знамя борьбы, несолоно хлебав. — Мы не давали согласие на ужин с ней. Хоть раз прислушайся к нам! Хотя бы раз отдай должную справедливость нам! Мы — твои дети, но ты вытираешь о нас ноги. Хватит! Хватит того, что Хюму ты назвал в ее честь.

— Замолчи, Джихан! Имей уважение! — загремел старый бей, выпучив глаза, и папочка Джихан потерял дар речи, точно незримая рука отцовской воли твердо сдавила рвавшуюся из горла ругань. — Этот ужин состоится, и вы все обязаны на нем быть! Отказов я не принимаю.

— Ты становишься на сторону врага. Врага своих детей, — с ужасом, который тут же передался остальным, проговорил Хазар-бей. Отпрянув, он добавил тише, но его голос отчетливо звучал в душе каждого, кто слушал: — Если Азизе переступит наш порог, меня и Зехру тут не ищи. Мы уедем. Мне никогда не забыть слезы и кровь, которые мы пролили из-за мести Азизе. Я, как ты, отец, наших детей не предам.

— Дядя прав! — возникла Ярен со своего стула. Что-то в ней всколыхнулось, отчего молчать на уход Хазар-бея из особняка стало недопустимо. — Ты защищаешь эту террористку, дед, а должен быть за нас. Но мы, как бабушка Назлы, для тебя не люди. Ты не интересовался нашими чувствами, не был любящим, а теперь напрасно мечтаешь о сплоченной семье и вводишь в нее заклятого врага. У тебя семьи нет и никогда не было!

Харун сразу же поднялся из-за стола, предостерегающе глядя на старого бея.

— Насух-бей, не делайте того, о чем придется пожалеть, — он на корню пресек попытку сокрушить беременную жену гневным воплем. Тем более обвинять ее в том, о чем старику открыто твердили все. Он правда предавал близких, ставя интересы вероломной Азизе превыше всего. И ему следовало спросить их об ужине, прежде чем бросаться приказами.

Получив единогласный отпор, Насух-бей недовольно покачал лысеющей головой. В столовую пришла тишина, а он, повернув к семейству спиной, хлопнул дверью и был таков.

— Спасибо, дочка, — сердечно благодарил Ярен Хазар-бей. Она же слабо улыбнулась ему.

Они редко сходились во мнениях, из-за конфликта женушки с Рейян ладили раз через два. Однако сегодняшний вечер неожиданно принес в себе примиряющую легкость того, когда на следующей день после росписи у сарая Ярен и Хазар-бей покончили со своей враждой. Похоже, они, мельком оглянувшись на Харуна, подумали о том же, о чем и он. Затем папочка Джихан очнулся от своих дум и призвал продолжить трапезу. На зов госпожи Хандан явилась Мелике, держа за руку Гюль, и малышку наперекор авторитету Насух-бея усадили на его пустующее место, во главе стола.

— Машаллах, спокойствие да благодать, — прокомментировал Джихан-бей бегство старого бея.

Воистину, подумал, усаживаясь, Харун, пока Ярен накладывала ему котлеты и булгур с вермишелью. И все вспоминал ту давнюю ссору жены и Хазар-бея, в которой они схлестнулись, как недруги, и дети так же бичевали сердца родителей, а родители жестоко предавали детей.

От того скандала с дядей и родителями Харун увел Ярен подальше, в ближайшее кафе, где предоставил ей время побыть наедине со своими мыслями. Она остыла. Во всяком случае спрятала злость и обиду за ленивой внешней молчаливостью, а он, добившись от официанта пакета со льдом, принес ей. Ярен надменно фыркнула, но лед взяла и приложила к щеке, отбитой Хазар-беем.

Харун сел напротив и откинулся на спинку кресла. Напряжение между ними можно было резать ножом — оно моментально окутало Харуна знойным маревом и никак не способствовало установлению диалога. Проклятье. Он надеялся, что их с Ярен проблемы больше не будут пересекаться и накладываться друг на друга. Она на него не рассчитывала, а он путем нейтрального соседства хотел добиться в отношениях с женой окончательной точки. Вопреки их желаниям вышла жирная запятая с головокружительным продолжением.

Из-за ссоры с Хазар-беем Ярен изгнали из особняка, в который с огромным трудом вернули. Если они не помирятся, это поставит под угрозу план Аслана. Харуну придется перевезти женушку в отель и навсегда забыть дорогу к дому и секретам Шадоглу. В основном там он отслеживал подробности войны с Асланбеями, не считая, конечно, торопливых обменов новостями в фирме, когда заготовленные карты непосредственно выкладывались противниками на стол и повлиять на игру, предотвратить или скорректировать удар уже было нельзя. Вдобавок из дома легче контролировать Ханифе, которая все еще стремилась туда, куда дул ветер выгоды, и важно не упустить ни один такой порыв новоявленной союзницы.

Просто поразительно, как фиктивный брак моментально пустил поездку в Мидьят под откос.

Харун резко перевел взгляд на Ярен, она, поежившись, отвернулась и положила лед на стол. Вчера он вез ее из грязного сарая, сегодня вытащил из перепалки с родичами, а туманность дня завтрашнего заставила Харуна в который раз с добром припомнить поломанные кости матери, как он волок ее в больницу и попутно выслушивал благодарственную ругань. Все то же самое повторялось с Ярен. То же, мать его, самое. Нет, когда не пакостит, не желает ему смерти и не топчет никого в грязь, она весьма прелестная девушка с загадочно мерцающим внутри огнем и — как это странно, впрочем, — с бессознательно-теплой улыбкой. Красота раскрывалась в Ярен, когда забывало черстветь раненое сердце. Харун хотел разглядеть в ней красоту. Но и обмануться не спешил.

— Будешь что-нибудь есть? — спросил Харун, лишь бы не сидеть в тишине, как глухонемые. Обед они пропустили. Он бы заказал только кофе, но, раз пришел в кафе не один, перекус надо предложить.

— Не строй из себя заботливого мужа! Можешь быть прежним собой, родители за нами не наблюдают, — съязвила Ярен. — Добродетели мусульманина тебе не к лицу.

— Тебе они, конечно, подошли бы больше, но сомневаюсь, что в твоем эгоистичном мире осталось место добродетелям, — отрезвил ее Харун, не согласный сносить хамство на ровном месте.

Он догадывался, что чем острее она ощущала досаду и одиночество, тем больше ей хотелось причинять зло другим. При этом в нем самом накопилось столько яда, что, выплесни он на Ярен эту муть, она скажет, что он маньяк и как посмел.

— Послушай, — сердито парировала она, пригнувшись в кресле, как перед броском, — ты понятия не имеешь о моей жизни и через что мне пришлось пройти! Ты — любимый сыночек отца и баловень трех старших сестер, как ты вообще можешь рассуждать об эгоизме? Твоя семья всю жизнь посвятила твоим капризам, а я даже единственный день, который должен был принадлежать мне, свою свадьбу, провела под замком в сарае, а потом в одной комнате с психопатом! Тебя никогда не предавали близкие, Харун. А дядя пожалеет, что ударил меня, — остервенело выплюнула Ярен и спряталась, замуровалась от него скрещенными руками.

— В вашей семье Хазар-бей, кажется, первый пример родителя, вставшего на защиту своего ребенка, а не его обидчика в твоем лице. Это, конечно, сбивает с толку, — краешком рта улыбнулся Харун.

Захваченная врасплох, жена затихла и оказалась совершенно разбита. Прежде всего мыслью, что ни отец с матерью, ни Харун, постоявший вчера за нее перед Насух-беем, ни тем более дядя, который до последнего видел в Ярен заблудшую дочку, а не недруга, — никто не заслонял ее от вызванной ею лавины. Пожалуй, она и в этом завидовала кузине. Родители не вступились за нее, как Хазар-бей за дочку. Тогда как они проклинали ее взглядами, она ждала, что они оправдают ее подлости. Ей, возможно, казалось, что, что бы она ни натворила, до точки невозврата еще далеко и так будет всегда, всегда будет кто-то, кто раздвинет границы дозволенного, сотрет точку невозврата, заметет за ней следы и скажет, что она не виновата, ее вынудили. Разумеется, ситуация, в которой родитель держит сторону твоего врага, не могла не ужасать. Харун хорошо помнил безучастное лицо матери, которая покорно сложила руки, когда он очутился перед Адженой-ханым. Только Ярен слишком многих сделала своими врагами.

Подобрав пакет со льдом, жена вновь прислонила его к горящей щеке и наморщилась. Спокойно смотреть на ее муки можно было только через розовое мутное стекло. Злость родителя за своего многострадального ребенка понятна и неизбежно жестока, но Харун не ожидал, что этой пощечиной Хазар-бей при всей его тихости поставит себя в один ряд с прочими Шадоглу.

Пощечина грозила кое-чем похуже синяка и испорченного настроения — опасным спектром травм от сотрясения до разрыва сосудов головного мозга. В определенных травмах Харун разбирался, ради своего блага пришлось, так сказать, освоить. Охранник матери в юности учил и мог заехать по лицу так, что противник с первого удара отлетал к праотцам.

— Думаю, тебе стоит показаться врачу. Голова не болит?

— Отека нет, я не поеду. Аллах, подумать только, — рассмеялась чему-то Ярен; сгоревший голос не пылал праведным гневом. — Меня лечит маньяк, дядя спятил...

— Спятил? Знаешь, милая, я, откровенно говоря, не вижу ничего криминального в том, что Рейян узнала правду об отце. Рано или поздно вскрылось бы, что он ей не родной. Но, унижая ее этой правдой, на какую реакцию Хазар-бея ты надеялась?

— Я добивалась понимания и уважения, а не побоев!

Харун на миг застыл от удивления.

— Ты сама-то склонна уважать тех, кто тебя оскорбляет и подставляет?

— А что, мне извиняться перед ними? Меня насильно выдали замуж, что мне еще делать? — ощетинилась она, растерявшись.

— Смотря чего ты от них хочешь, — рассудил Харун и, подозвав официанта, попросил кофе. Тот растянул услужливую улыбку, приняв заказ, улыбнулся еще шире, когда Харун заметил, как он косо и неприязненно поглядывал на Ярен, и, наконец, убрался. — Если хочешь наладить отношения, то вам с дядей придется умерить свои страсти и действовать по соображениям совести. Да, женушка, — ухмыльнулся он на ее тигриный взгляд исподлобья, которым она разделывала его на части, — по крайней мере, с Хазар-беем не поздно найти компромисс. Но если тебе нужно отношения разорвать, оставить за стенами особняка врагов и уехать, то ты на верном пути.

— Харун, ты же понимаешь, что это выбор без выбора. Мне некуда идти, а в Урфу к своим сестричкам ты меня не затащишь, не позволю.

Он понимал не хуже Ярен, что ей, как это ни печально, предстояло вернуться к Шадоглу. Харуну не хотелось, чтобы она полагалась на него и привыкала к его присутствию в своей жизни — она скорее мечтала о его отсутствии. Так как он с самого начала не думал задерживаться в Мидьяте и в роли мужа, то и ложных надежд ей не давал. Ярен не входила в его планы. Решение не вмешиваться в беды чужой семьи наталкивалось в Харуне на сострадание, как меч на меч, и лишь единожды, вчера у сарая, проиграло.

— В отеле я оплачу тебе комнату, можешь жить там, а так семья твоя — решать тебе. Но, жизнь моя, давай смотреть правде в глаза: мы не находим с тобой общий язык, поэтому скорее всего разведемся. Ты с пистолетом в руках требовала положить конец браку. Я прав?

— Иншаллах, да будет так! — огрызнулась Ярен на его короткую усмешку. Удачно, что их намерения совпадали. Когда по плану надобность в браке отпадет, Харун подаст на развод.

— В таком случае тебе опять придется иметь дело с семьей.

Она опустила глаза и нервно покривила сжатые губы. Их потревожил зазвонивший у нее телефон. Увидев, что это Джихан-бей, Ярен не приняла вызов. Ей звонили несколько раз, но она молчала. Значит, объемное расследование, затеянное ради плана Аслана, придется начинать с нуля. Но пока Харун не представлял, как заново завоевать доверие Шадоглу.

Еще не будучи знакомым с ними лично, он пытался узнать о них как можно больше из общеизвестных сведений и досужих пересудов. Послушать мнение соседей о Насух-бее и что это за крепкий орешек, вычленить хотя бы одну вескую причину скорого замужества Ярен. Знатным семьям спешка не по статусу. Их гордые невесты маменькиного Ибрагимушку за Ибрагимушкой отсеивают, набивая себе цену, а тут — ну видно же — девушка решительно против, а ее, украшение клана, и «американцу» горазды сплавить. Дыма без огня не бывает. Оттого Харун хотел видеть ясно, что за люди перед ним, а не сквозь пелену пожара.

По приезде в Мидьят он заглянул в кофейни и торговые лавки старого города, пообщался с местными, и, в общем-то, причина — как ему думалось, настоящая — не заставила себя долго искать. На самом деле, чтобы не заметить ее, пришлось бы завязать себе глаза и забить ватой уши. Это были все те же слухи. На какую улицу ни ступи, но, если ты из Шадоглу или намерен породниться с ними, в тебя сию секунду полетят косые взгляды и ножи грязных сплетен о Рейян, выброшенной Асланбеями в свадебном платье на городскую площадь. А раз одна дочь уважаемой семьи беспутная, значит, и воспитание второй, Ярен, под вопросом. Оклеветанной невесте проще расстаться с жизнью, чем найти хорошего жениха, как-то сетовала мамочка Хандан, поняв, что Харун наслышан о подлых сплетнях. Лжец Миран их запутал, сватался как будто к Ярен, но выяснилось, что не к ней, а потом этот срам с Рейян, не приведи Аллах, и вот ты уже несчастный восточный житель, посыпающий голову пеплом, потому что дурное мнение соседей о тебе хуже кобеля на привязи — женихов к дому за километр не подпускает...

Дальнейший речевой поток госпожи Хандан Харун слушал, как истинный сын Востока: с участливой улыбкой и через воображаемую вату. Сказали бы сразу, что их дочь даст сто очков вперед Иблису и сама себе шайтан. Желая насолить кузине, она подарила горожанам повод и свое имя истаскать по Мидьяту до откровенных насмешек.

Со временем дистанция между Харуном и Шадоглу сократилась до всевозможных козней Ярен, бесцеремонности Насух-бея и яростного крика, которым тот позволил себе окатить Харуна на одной из встреч с семейством. Реальная причина брака жила независимо от разума старого бея, в его гневе на внучку, в интригах Асланбеев, и стала осязаемой благодаря Ханифе. Эта ушлая служанка, продавшись за мысль ужалить Азизе побольнее, делилась с Харуном кое-какими сведениями, но тех накапывало в час по чайной ложке. Если Ярен не договорится с семьей, он, как раньше, будет зависеть от Ханифе, а этот брак не закончится никогда.

Очередной не принятый вызов от папочки Джихана потонул в вязком молчании. Ярен со скукой стряхнула с темных — траурных — брюк и кофты несуществующие пылинки и закинула ногу на ногу. Взяв дело в свои руки, Харун сказал:

— Сейчас позвонят мне. Ну хорошо, ты не можешь переступить через себя и заговорить с ними, но очень хочешь домой...

Сухой кивок женушки прервался звуком звонка. Харун достал из кармана свой телефон и, не поднимая трубку, обратился к ней:

— Я помогу тебе. Давай заключим сделку и покончим с нашей враждой.

Ярен взбодрилась духом и, отбросив пакет со льдом, ухватилась за спасительную соломинку.

— И разведемся!

— Дай мне время, я улажу этот вопрос. А ты бросишь ставить мне палки в колеса. Никаких пакостей, ясно?

— Ради свободы я поклянусь счастьем, чтоб не сглазить!

— Ты смотри, как быстро брак возвращает потерянный рассудок, да, женушка? — съехидничал Харун.

— Забудь это гадкое слово. Поднимай уже, — заерзала она в кресле.

— Алло, папа, — ответил Харун на вызов, окрасив голос в разочарованный, почти холодный оттенок. — Да. Мы в кафе. Ярен отошла в уборную. У нее заболела голова, полагаю, это от удара Хазар-бея. Придется доехать до больницы, — соврал Харун, изумив жену злодейской полуулыбкой. Не будет лишним припугнуть семейство, указав им на их жестокость, к тому же дать Ярен время тщательно все взвесить и отдохнуть. — Нет-нет, мы сами, не приезжайте. Как что-то выяснится, я позвоню вам. Конечно, я передам ей. До встречи.

— Харун, ты обалдел?! — Ярен вскочила, но тут же села, чтобы не притягивать к себе чужое любопытство.

— Как просили, султанша, вас приглашают домой. Хазар-бей, более известный вам как спятивший дядя, очень раскаивается в своем поступке и хочет с вами поговорить. Решение за вами.

 

 

Приехав в особняк под вечер, они застали папочку Джихана и Хазар-бея сидящими во дворе. Мамочка Хандан прибежала из спальни, заслышав шаги и голоса, но не сумела выдать и слова, когда Хазар-бей быстро встал с топчана и встретил Ярен с мокрыми от слез стыда глазами. Онемела и женушка. Сжала и разжала кулаки, точно выронив расколотые копья обвинений и ненависти, и шагнула назад, учащенно моргнув. Казалось, ей стало дурно от слез дяди, уже обильных, что жгли нестерпимо, как расплавленный металл, и теперь, соприкоснувшись с ними, она терялась и искала повод молча уйти. Тогда-то Хазар-бей и поклялся, что впредь ни один ребенок Шадоглу не покинет этот дом по вине родителей и не пострадает от их рук. Иначе его сердце этого не вынесет.

— Прости... — чуть слышно прохрипела в плечо дяди Ярен, удерженная его бережными объятиями.

— И ты нас, дочка, — извинился Джихан-бей, утерев влажное лицо, покрытое мертвенно-бледным страхом. — Как голова? Как ты себя чувствуешь? Я больше никуда тебя не отпущу, моя красавица Джейлан.

И красавица Джейлан ему верила. Чуть сильнее, несмотря на замужество, в ней стала и вера Харуну. Во всяком случае Ярен уже не пыталась избавиться от него, как от бедолаги Ибрагимушки, и они ждали подходящую возможность развестись.

---

Примечания:

А у нас куча приятных обнов:

Уважаемый Мустафа-ага с супругой Серап обзавелись фамилией Сезер: https://vk.com/wall-176298528_6586

Портрет молодой Фюсун: https://vk.com/wall-176298528_6601

И Эрхана, он дождался цветного арта: https://vk.com/wall-176298528_6602

---

1) Султан Мехмед II, известный как Фатих (Покоритель), играл ключевую роль в истории Османской империи и мировой истории. Одним из наиболее известных и значимых событий в истории Мехмеда II было покорение Константинополя в 1453 году. Осада этого города продолжалась с 6 апреля по 29 мая 1453 года, когда Османская армия под командованием Мехмеда II наконец взяла город. Падение Константинополя положило конец Византийской империи и открыло дорогу для Османской империи на Западе.

Вернуться к тексту

2) Шумерская пословица.

Вернуться к тексту

3) Панакота — знаменитый десерт итальянской кухни на основе сливок, сахара, желатина и ванили.

Вернуться к тексту

4) Стихи из популярной песни «Summertime sadness» певицы Lana Del Rey.

Вернуться к тексту

Примечания:

Дорогие читатели, поскольку у нас белое пятно на треть сериала об Аслане и их дружбе с Харуном, то здесь снова хэды) Мне было жаль Аслана, которого сценаристы показали каким-то злодейским монстром, забыв о горькой изнанке его психического расстройства, а изнанка такова, что, тяжело болея, он сам являлся его жертвой и, несмотря на ошибки, все же заслуживал сочувствия и понимания. По моему хэду, у Аслана шизофрения, и эта глава наполовину посвящена ему и русской зиме в турецком Карсе, откуда он был родом) В основу галлюцинаций Аслана положены реальные случаи из жизни болеющих шизофренией, художественно переработанные с этической точки зрения. И по поводу противоречивого сериального момента с вождением машины небольшая правка: в моей истории Аслан ездил с водителем, а, когда похищал Рейян, сам, что и привело к аварии. Он погиб. К слову, его одержимость Рейян можно рассмотреть в контексте синдрома Адели, крайней и более сложной степени эротомании, которая часто возникает при психозах, особенно при шизофрении.

Картина глазами Аслана, симуляция слуховых галлюцинаций: https://www.tiktok.com/@inevskaya/video/6892396092739161346?_t=8mtTkMdtg9w&_r=1

---

Всякая опека, которая продолжается после совершеннолетия, превращается в узурпацию.

Виктор Гюго

 

Кто что ни говори, а лица домочадцев после вчерашней перепалки с Насух-беем были на три оттенка печальнее собравшихся на небе дождливых, хмурых облаков. Молнии вдалеке разламывали небо и реяли между главой семейства и его сыновьями, стоило им пересечься взглядами. Гроза шла мимо, в воздухе, напитанном травяными благовониями, сильно марило, но дождь в Мидьяте не наступал.

Первым не выдержал Хазар-бей: взял выходной, убедился, что горизонт почти чист и туча уходит, и собрался с Гюль на прогулку, прихватив вороного коня Рейян и одного охранника.

Харун глубоко вздохнул, наблюдая, как Хазар-бей при помощи конюха надевал на коня недоуздок и закреплял на нем чумбур⁽¹⁾. Болтая без умолку, возле стойла резвилась Гюль, а с террасы второго этажа за ними неотрывно следил Насух-бей.

Он принял свое фирменное насупленное выражение и покручивал четки, словно перебирая какие-то невидимые нити кукловода, за которые дергал близких, и не находил нужной. Нити порвались. Его педагогическая доктрина, вбитая кулаком в умы домочадцев, дала серьезную трещину, и, пока старик упорно за нее держался, она камнем тянула его на дно. Вытирая взмокшую шею платком и бранясь на слуг, он понимал: его власть слабела. Тиски страха, позволявшие ее осуществлять, разжались.

Потеряв сыновей, Насух-бей в своем преклонном возрасте утратил бы главную опору. Вместе с акциями. Львиная доля работы в фирме уже как несколько лет держалась на Хазар-бее и папочке Джихане. Обслуживание особняка распределяли честно между мужчинами, и Харун без преувеличений мог сказать, что свой дом, даже если владелец нанимает работников, порой превращается не в просто мороку, а целый египетский труд. Поди угляди за всем в одиночку. Что держало старинный особняк в жилом состоянии, так это благословение Аллаха, бдительные глаза хозяев и руки древних зодчих, которые росли откуда положено и строили на века.

Харун без раздумий взял на себя кухню — оплачивал продукты и услуги поваров, чем существенно разгрузил семейный бюджет Шадоглу. И питались они роскошнее, чем прежде. Неисправимая женушка по этому поводу шутила, что руку с едой надлежало целовать, но Харуну было достаточно и уважительного рукопожатия. Насух-бей на него, увы, не сподобился.

Стоило отдать должное братьям Шадоглу — правда, Харуну с Азатом пришлось слегка пнуть их в этом направлении — они пытались прийти к общему знаменателю с Насух-беем. Они согласились отужинать с Азизе, если он устроит встречу с Сардаром, которого наотрез отказывался приближать к семье. Папочка Джихан передумал насчет курда из принципа не уступать главе семейства просто так. Хазар-бей боялся его угроз и исходил из соображений, что Сардара нужно остановить, пока он не наделал глупостей. Но на предложение сыновей старый бей в исступлении закричал, что курду рядом с ними не место, никаких переговоров с ним не может быть, а за столом с Азизе так или иначе извольте присутствовать. На том и разошлись.

— Харун!

Размышления Харуна прервал веселый голос Ярен, которая вышла из их спальни и шла к нему на второй этаж. Он повернулся на топчане, зависнув на секунду-другую, и не узнал жену. Широкая майка, длинная накидка, колыхающаяся на ветру, легинсы с кроссовками. И невероятно, но факт, бросающийся в глаза, — тюрбан, из-под которого, игриво покачиваясь, выбивались завитые светло-русые пряди, видимо, убранные под ткань из-за жары.

— Машаллах! — ласково улыбнулся Харун, любуясь необычным образом Ярен. — Любимая, это когда я умудрился проспать прилет шейхи Мозы⁽²⁾?

Женушка сошла с каменной лестницы и приблизилась к нему, все еще сидящему на топчане. Отерев влагу с лица, она стрельнула взглядом в Насух-бея, который был неподалеку на диване и недовольно шевелил усами на ее головной убор. Понятно отчего: покойная Серап-ханым носила тюрбаны. На каждой фотографии, что видел Харун, она была покрытой, иногда чинно держала за руку Мустафу-агу, и, как мнил Насух-бей, они «ломали комедию», называя друг друга господином и госпожой.

— А так-то, Харун-паша! Смотри, еще раз зазеваешься, и твою шейху Мозу увезет эмир Катара. Но я буду тебе писать.

За что Харун не меньше ценил женушку, так это за умение, в котором она непрерывно совершенствовалась, отстреляться шуткой и даже до изящного нежно подстебать.

— Эмир... Вообще эмир — это не плохо, — подыграл ей Харун, напустив на себя задумчивый вид дельца, которому предложили выгодную сделку. — Разбогатеем и закроем долги матери.

— Бессовестный, — возвела глаза Ярен, а он продолжал в той же манере:

— А на остаток можно будет вложиться в новый ресторан в Нью-Йорке.

— Обойдешься одним рестораном! Лучше купить дом, Иншаллах. У реки или озера, возле которого я буду летом загорать, а Ахмет в нем купаться.

Харун поднял на нее строгий взгляд.

— Что-то я не наблюдаю себя в этом узоре поэтической фантазии.

— А с тебя освежающие напитки, — лучилась весельем женушка. — Или тот, который популярен в Америке, крепкий сидр, что ты нахваливал.

Потянув затейницу к себе, Харун с усмешкой обнял ее одной рукой со спины, а второй под животом и прислонился к нему. От сына никаких ответных пинков не последовало. Раньше он затихал, когда Харун появлялся рядом, затем стал смело толкаться на прикосновения либо, как сейчас, нарезвившись за ночь, спал. Пользуясь затишьем, Ярен поторопила Харуна с прогулкой, потому как Хазар-бей уже открыл ворота конюшни и, выведя коня на улицу, дожидался их.

Под мерный цокот копыт о каменную кладку и разговор, непринужденно завязанный Харуном и Хазар-беем, они двинулись по полупустынным улицам старого Мидьята. Миновали мечеть — с Ярен, правда, пришлось отстать, чтобы выделить ей время на посещение уборной в кафе, — и, наконец, нагнав Шадоглу у просторного зеленого поля, выбрались на пересекающую его песчаную тропу. В воздухе разливался сухой запах степи и повеял прохладный ветерок. Поодаль ступал охранник.

— Если отец не согласится выслушать Сардара, ты все же увидишься с ним? — вернулся к беседе Хазар-бей, идя сбоку от коня.

Харун кивнул, а он обещал, что они с папочкой Джиханом присоединятся к нему, несмотря на запрет старого бея. От того, что они будут избегать Сардара, он не откажется от своих угроз.

— Вы правы, Хазар-бей. Мне кажется, он может помочь в нашем деле, если мы его правильно замотивируем. У нас один враг. Только... — как бы озадачился Харун, выдержав нарочитую паузу, — как быть с Мираном? Если его посветить в наш план, от него узнает Фырат.

Либо Миран вмешается и по излюбленной привычке начнет диктовать свои правила, срываться и наделает шуму.

— Вряд ли, — простодушно ответил Хазар-бей. — Они так и не помирились. Но я, по правде говоря, не хочу вмешивать детей, когда у них, наконец, все наладилось и полно хлопот с Умутом. Будет лучше, если мы пока ничего не скажем Мирану.

Идеальнее не придумаешь. Хазар-бея не пришлось уговаривать. Он был рад прийти к этому выводу и облегченно вздохнул, продолжая прогулку. Потянув за собой коня, который раздул черно-гнедые бока и захрапел, Хазар-бей не дал ему залезть в сорняк. Гюль нарвала цветов, подбежала к Ярен и взяла ее за руку, но он лишь болезненно улыбнулся на дружбу сестер.

— Вы плохо выглядите, — отметил его усталость Харун: минут пять назад он казался бодрее.

Объяснение вышло ожидаемым — Хазар-бей не мог перестать думать об Азизе и ее жестоком нраве. Коварство Шадоглу его давно не удивляло, хотя он осуждал его и осуждал неистово. А вот родная мать внушала безотчетный страх, как нечто неведомое.

— Меня страшит одна мысль, что она способна заживо сжечь человека, а перед тем растоптать его честь, — говорил Хазар-бей, словно до сих пор пребывал в том пожаре, из которого был чудом извлечен зачинщицей казни. — Гиена и то оставляет от падали больше, чем Азизе от своего врага. Она даже с его мертвым телом и добрым именем не готова смириться. Мы все были безрассудны и эгоистичны, все ошибались. Но такого беззаветного людоедства я в жизни не видел. Она убивала раньше? — вдруг он спросил Харуна.

— Насколько мне известно, нет. После пожара на ферме и смерти сына она мстила Насух-бею. Была одержима им. Это, конечно, прозвучит странно, но, думаю, вы знаете, что вашей семье Азизе уже никогда не причинит вред, по крайней мере, осознанно. Она не тронет тех, кто ее крови. Но вас беспокоит, как вы сами выразились, людоедство, не так ли? Людоедством ведь бывает и состояние души, когда близкий изводит людей, пока не получит желаемого, — сказал Харун, всколыхнув в душе осадок горечи.

Сейчас они с Хазар-беем будто смотрели в ту точку, в которой сходились их взгляды на алчущих матерей. На свою Харун устал злиться, но сохранял жизнерадостность. А за Хазар-беем уже какой месяц по пятам шла хандра.

— Вы как-то приводили в пример дядю Сардара, которому простили убийство.

— Он раскаялся и помогал семье убитого. Он находился в аффекте, когда напал, — вспомнил Хазар-бей.

— Выходит, преступника можно простить, когда он оступился и даже когда повел себя, как зверь.

На секунду эти слова пролегли между ними глубокой пропастью. Ярен глядела на них с интересом слушателя, а Хазар-бей решительно не понимал, к чему клонил Харун, пока не услышал:

— Но как быть со зверем, годами сидящем в человеке? Ради детей вы можете попытаться простить Азизе, забудете боль, но едва ли перестанете бояться за них. Азизе станет частью семьи, искупит вину, но страшно то, что спустя какое-то время она войдет в свой устоявшийся деспотичный характер, от которого могут снова пострадать ваши родные. Она властная — очень. И непреклонная. Все делает по-своему, как моя мать, — усмехнулся Харун. Забавно, что на протяжении всей жизни ему приходилось иметь дело с подобными женщинами, и порой их лица сливались в один легко узнаваемый портрет.

Чуть ослабив чумбур, Хазар-бей пустил коня вперед себя. Тот фыркнул и тряхнул темной блестящей гривой, отогнав мух.

— К тому же, Хазар-бей, мы не можем оспорить тот факт, что у Азизе не было ни одного по-настоящему счастливого внука или ребенка. Она извела всех. Она верила, что делает для них как лучше, но ее благими намерениями полно кладбище Асланбеев. Таков людоед внутри нее: причиняет одни несчастья. Возможно, вы бы простили ее, если бы были уверены, что она навсегда избавится от дурных наклонностей.

— Простить... Как? — с тем же ужасом проговорил Хазар-бей, пытаясь найти ответ Всевышнего внутри себя. Он боялся, как бы вместе с Азизе в их семью не вошло еще большее горе, причиной которого послужил бы ее неуемный характер. — Она столько лет ждала мести. А какое счастье можно было построить за эти годы.

Что правда, то правда. Если вы когда-нибудь будете идти по улочкам Мидьята, и вам резко прилетит в спину нож, сильно не удивляйтесь — это Азизе напомнила вам обиду полувековой давности.

Они отошли довольно далеко от городских улочек, остановились, и тогда Хазар-бей осмотрелся на предмет посторонних людей, животных и решил отпустить коня. Тот нетерпеливо переминался с ноги на ногу и качал красивой головой. Ярен на это резко возразила и отпрянула — она считала коня бешеным и не ожидала, что ему позволят свободно носиться по полю. С тех пор, как он укусил ее, с лошадьми Ярен была настороже. А малышка Гюль, напротив, всю дорогу с обожанием кормила питомца кормом из пакетика.

— Дай мне руку, — мягко попросил Харун женушку.

— Харун, я ни за что не подойду к нему! Аллах, Аллах, пусть так стоит, зачем его выпускать?

— Я не сказал, что ты должна подойти к нему. Зачем мне над тобой издеваться? Просто дай руку и успокойся.

— Он тебя не обидит, — Хазар-бей похлопал коня по шее.

— Жизнь моя, обнаружить спустя год брака, что ты мне не веришь, было бы очень досадно. Смелее, курдская дева!

Поддавшись улыбке Харуна, Ярен все же послушалась и взяла его за руку. Сначала она с недоверием поглядывала на коня, в то время как Хазар-бей отстегивал чумбур от недоуздка. Затем испуганно вздрогнула, потому что конь издал звонкое ржание и пошел легкой рысью на середину поля. Там он увлекся травой и энергично заработал челюстями, не намереваясь никуда бежать. Он безмятежно пасся, а его шерсть переливалась на солнце то бурым, то рыжим, то голубоватым цветом.

— Ума не приложу, если ты так лошадей боишься, как ты сестру с коня скинула? — шепнул Харун на ухо жене, удостоенный ее красноречивым прищуром и шутливым ударом в грудь. Уже секунду спустя она расслабилась и прижалась к нему. Делала Ярен это ну очень уморительно и душевно: плюх ему на плечо! — и долго нежилась в объятиях, облокотившись на Харуна.

— Харун, давно ты знаешь Азизе? — постояв в минутном раздумье, задал новый вопрос Хазар-бей.

— Не то чтобы знаю, до приезда в Мидьят был скорее наслышан. Мать кое-что рассказывала о ней. Она провела детство со старшим братом и ненавидела Азизе за то, что тот женился на ней, их тогда еще служанке. Дядя избивал ее. Матери это нравилось. А в восемнадцать она сбежала в Урфу и больше с Асланбеями не виделась. Я не интересовался жизнью Азизе, пока это не коснулось Аслана. Он узнал о ней от моей матери и Махфуза.

— Азизе прятала его, как Дильшах?

— Примерно, — при воспоминании об умершем друге тоска и гнев слились в грозу, раздробившую теплую улыбку Харуна. — Она младенцем отлучила Аслана от матери и отдала в приемную семью в Карсе.

Но он так невозмутимо об этом говорил, что Хазар-бея бросало в дрожь. Он шепотом выбранился:

— Аллах, что за зверюга!

В трагичной истории Аслана зверюг в действительности было две. Азизе, что вершила его судьбу по своему разумению, и львица Фюсун, которая каким-то образом пронюхала, где он спрятан.

Приемные родители Аслана, бездетная чета Карахан, имели торговое дело — его помогла открыть Азизе в качестве вознаграждения за то, что они временно приютили ее внука. С какого ракурса ни взгляни, люди это были положительные: доброго нрава, образованные, у соседей на хорошем счету. Достаток у них выше среднего по Карсу, прибыльный бизнес неуклонно шел в гору, и, казалось бы, для обеспеченной жизни этого должно сполна хватать. Но нет.

Как мать втерлась к ним в доверие, какими дастанами⁽³⁾ о злостных интригах Азизе услаждала их слух и сколько инвестировала в их предприятие, одному Всевышнему известно. Да только чета Карахан относилась к ней радушно, как к богатой родственнице, а к Азизе вдруг преисполнилась презрения и страха. Они сохраняли от нее в тайне союз с матерью, по обыкновению высылали отчеты об Аслане. Но Фюсун Асланбей прочно держала их в иллюзии, что она и только она — неравнодушная защитница его наследства и интересов, тогда как Азизе — сатрап, узурпирующий род Асланбеев.

Оглядываясь теперь в прошлое, Харун сказал бы проще: Караханы удобно устроились меж двух владычиц с миллионами денег. И Аслана берегли не из родительской любви, а потому что он — золотая жила.

В Урфе мать представила чету Карахан, как родню по линии бабушки. И от Аслана, и от Харуна с отцом, конечно же, скрыли, что он приемный и что где-то на востоке, в Карсе⁽⁴⁾, его настоящая мать, обманутая Азизе, оплакивала его пустую могилу.

Внутренним чутьем Харун искал подвох в этой темной истории. О родственниках бабушки мать не распространялась, ибо они меркли на фоне именитого древа львов, а тут, извольте, целая семья, как снег, упавшая с неба, заявилась к ним в гости. Но, так как Харун с Асланом очень скоро сдружились, он перестал задавать вопросы. К тому же только круглый дурак мог надеяться, что мать на них честно ответит. Аслану было всего пять, когда они познакомились, Харун — на шесть лет старше⁽⁵⁾. Разница в возрасте значительной роли не играла. С годами она становилась незаметнее, а проскальзывающее между ними поистине братское родство самым важным.

По крови же львов Харун с Асланом считались дядей и племянником, по духу Аслан был ему, как младший брат, а по существу — и племянник отпускал об этом печальные шутки — истинно близким ему человеком он признавал Харуна. Хотелось что-то возразить на это. Сказать Аслану, что интернат не равносилен ссылке и семья не избавилась от него, как он думал, да утешить было нечем. Правда лежала как на ладони, и слепец не заметил бы, что приемных родителей чувства Аслана не волновали.

Он ужасал их. Он страдал шизофренией.

— Да что за нафиг?! Он был здесь, он был здесь! Почему вы не слушаете! — в слезах бился Аслан, указывая на окно в своей спальне.

Когда критическое мышление давало сбой, он легко верил всему, что видел. Его галлюцинация велела написать письмо, но вместо ручки, за которой он незаметно спустился на кухню, Аслан схватил нож и заперся в своей комнате. Заметившая его работница заголосила на весь дом. За ней на второй этаж подорвались остальные. Харун, в снегу и в верхней одежде, только что приехавший к другу на выходные, обогнал свою мать и чету Карахан. У него не находилось слов, чтобы передать ту паническую судорогу, что сжимала внутренности, пока они с отцом Аслана выламывали его дверь и вырывали из рук нож.

— Он сказал, я должен написать письмо, иначе несчастье! Отдай! — разозлился на отца Аслан. Тот с отсутствующим лицом зажимал порез на ладони, а мать, спрятав нож и выпятив глаза на лоб, отошла назад.

— Ты не принимаешь лекарства, Аслан, — безаппеляционно заявила Идиль-ханым. — Хочешь, чтобы тебя опять положили в больницу?

Самое время его упрекать, разумеется! В чем же еще может нуждаться подросток, на котором с детства поставили крест, а впридачу налепили клеймо «шизика», околдованного джинами. Харун отмахнулся от нее колким и злым:

— Вам как будто не известно, что ему еще подбирают лекарства.

Он не общался с врачом Аслана, но и то понял, что племяннику подходили не все таблетки, а те, что он хорошо переносил, давали эффект через недели⁽⁶⁾. Его лечение длилось всего полтора года. Болезнь Аслана дебютировала в двенадцать лет. Его водили на сеансы психотерапии, назначали препараты и перевели в коррекционный интернат, откуда забирали домой по праздникам и на выходные⁽⁷⁾. Харун старался как можно чаще навещать Аслана в Карсе, но это не всегда удавалось из-за подработки и учебы в Сабанчи.

— Энвер, — зашептала мужу Идиль-ханым, — у меня плохие предчувствия, Энвер.

— Идиль, Энвер, не переживайте, все обошлось, Машаллах. Давайте не будем нагнетать и дадим Аслану отдохнуть, — мать, прибывшая из Урфы, подозвала чету Карахан к себе и предложила спуститься в гостиную. У порога она задержалась. Просверлила Харуна жестким взглядом за его несдержанность и, нацепив черство-учтивую улыбку, прикрыла за собой дверь.

Аслан измученно упал на кровать, схватив голову руками, и умолял оставить его в покое. Кого именно молил — не разобрать, поскольку голосов в его сознании было множество, каждый нашептывал что-то свое, будто змея. Одни унижали его, иные оскорбляли, запугивали и повелевали им, как марионеткой.

«Они враги».

«Ты — ничто».

«Они хотят навредить тебе».

«Ты должен слушаться нас».

«Ничтожество».

«Что-то не так».

«Этот мир не настоящий».

— Это правда ты, Харун? Живой? — жалобно произнес Аслан, сомневаясь в своей реальности.

— Конечно я, — сказал Харун, сняв шарф и мокрую куртку, и ободряюще потрепал его по плечу, присев рядом. — Разве я мог не приехать к своему брату, с которым обещал провести время?

— В прошлый раз тоже был «конечно ты»! Мы у писателя. Люди ржали надо мной, потому что в полиции редкостные тупицы. Но я главнее. Я знаю, что нужно написать письмо.⁽⁸⁾

За неразборчивой речью широкими и беспорядочными мазками мало-помалу вырисовывалось крайне обидное для Аслана происшествие. Он думал, что они ходили в здешнее кафе «Достоевский» с русским колоритом. Он словно наяву видел, как они прогуливались по вечерней улице у подножия древней черной крепости, а Харун, настолько же реальный для него, как сейчас, делился новостями об учебе и обещал оплатить дорогущего жареного гуся. Мало того, что Аслана забрали в участок, так он и объяснить стражам порядка ничего не сумел из-за разыгравшегося психоза. Но «тупицы» все же догадались найти в его кармане записку с домашним адресом и связаться с родителями. А те насильно определили в стационар.

— Какое письмо ты хотел написать? — Харун перевел разговор на другую тему. Он четко усвоил главное правило общения с другом: нельзя поддерживать его бред, но и оспаривать тоже, не то Аслан испугается сильнее и вступит в пререкания. А еще не следовало выделять его среди других, как больного, заслуживающего изоляции, так как это не только коренило в нем сознание ничтожности, но запускало бурную паранойяльную реакцию.

Харун терпеливо выслушал вываленный на него сумбур за гранью логики и дал о чем-то глубокомысленно помолчать, пока Аслана держало оцепенение и он силился вспомнить, на чем закончил. И вроде бы мания с письмом его отпустила, так как он мертвецки устал и лег на постель.

Сонм голосов, по-видимому, еще донимал Аслана, продолжая свою пытку, потому как он слабо вертел головой и вздрагивал. Хотя поддерживал беседу, которую завел Харун в попытке занять племянника чем-то забавным и нейтральным. Добиваясь ремиссии в его заболевании, родители старались ограждать Аслана от стрессов и шокирующих вещей⁽⁹⁾.

Харун обвел глазами теплую, ярко освещенную комнату. Из окон виднелся заваленный снегом квартал с необыкновенно широкими «русскими» улицами и пришедшей в упадок старой имперской застройкой, которая постепенно заменялась современными зданиями. Аслана привлекал этот самобытный район Карса, в котором они года три назад слонялись без дела до наступления темноты⁽¹⁰⁾. Выкрашенные в спокойный тон стены спальни пестрели непонятными схемами и мистическими надписями с угрозами. Клеить обои было бессмысленно: Аслан рисовал на них в моменты обострений, поэтому чета Карахан перешла на краску и время от времени обновляла ремонт. На столе со стопкой книг русских и турецких писателей появились новые рисунки, сюжеты которых напоминали кошмарные сны и фильмы ужасов. Впоследствии, увидев его творчество, — Аслан продолжал рисовать в Мидьяте — Генюль с трудом сдерживала слезы, ведь он ни на йоту не чувствовал себя в безопасности. Погибший брат, которого она узнавала по коробкам с его вещами, привезенным Харуном в логово львов, видел мир зыбким, враждебным и пугающим до глубины души.

Вот поэтому Харун выступал против его идеи развенчания интриг Азизе. Помимо того, что она походила на навязчивый бред и ухудшала его самочувствие, Харуну трудно было определить, что в этом большая шизофрения: галлюцинации друга, правда о его происхождении, открытая матерью Харуна спустя двадцать лет, или бесчинства, что Азизе вытворяла с его кровной семьей.

Когда Аслан рассказал по телефону о неком Махфузе, Харун поначалу решил, что это голос, который приказывал ему ехать в Мидьят к родной бабке. Голоса и раньше назывались именами и ставили ультиматумы, однако Аслан научился успешно противостоять их давлению. Ему семь лет подбирали лечение, семь лет он продирался сквозь кричащую толпу в своей голове, чтобы закончить Стамбульский университет и жить, не нуждаясь ни в чьей опеке. Харун помог выбрать лучшую клинику, где наблюдался Аслан, но, стоило ему войти в ремессию, поверить, что мир не иллюзия и его никто не преследует, как этот мутный тип Махфуз, помощник матери, вмазал по больной мозоли: все ложь.

И у Аслана сорвало триггер.

«Азизе тебе враг».

«Для нее ты — ничто».

«Она вредит твоим близким».

«Ты должен послушать тетю Фюсун и помочь нам остановить ее».

«Ты — истинный наследник Асланбеев».

«Что-то происходит в Мидьяте».

«Твоя жизнь в опасности».

В общении с другом Аллах ниспосылал Харуну терпение, раскалывающее горы. Монолитное и непробиваемое. Он и сам будто обратился в неподвижный мрамор, слушая подробное изложение плана, разработанного Асланом на пару с Махфузом. Мать это одобряла. А хуже всего то, что она достала липовые справки, что Аслан психически здоров, и он приобрел себе машину. Что-то и правда затевалось, что-то очень скверное, а потому не зря Харун вырвался из Нью-Йорка, как только смог.

— Аслан, я понимаю, ты имеешь право все выяснить и добиться для себя справедливости, — сказал он, с вниманием следя за импульсивным поведением друга. За машину ему уже влетело. Аслан сильно расстроился, но, переступив через свое упрямство, поклялся ее продать либо обходиться услугами нанятого водителя. — Но, ты сам знаешь, обстановка в Мидьяте накаленная — тебе может стать плохо. Стоит ли игра свеч, аркадашым? Твоя работа, нормальная жизнь, здоровье — ты все ставишь под угрозу. Давай рассудим логически. Азизе отдала тебя в приемную семью, чтобы обезопасить. Будь она твоим врагом, тебя бы не было в живых, но это не так.

Как какой-то паззл, Харун тщетно собирал для Аслана новую безопасную реальность. Безопасную — это даже смешно и ни разу не логично, учитывая, кто его родня и как жестоко она обошлась с ним. Дикие глаза Аслана маниакальным блеском отбросили вопрос: «Ну и кто из нас псих?»

— Бабушка Азизе лишила меня семьи, дома, матери! Я сам должен разобраться с ней. Должен, понимаешь? Тетя Фюсун сказала, что это мой долг, мое время пришло, и она права.

— А ты не спрашивал у нее, почему твое время пришло только сейчас? Чего она ждала? Она же с детства врала нам.

Аслан обогнул письменный стол, за которым сидел, и опустился на лакированную столешницу. Харун спросил себя, руководили ли им голоса. Ведь не могла небылица, которую озвучил друг, и впрямь быть мнением матери:

— Нет, брат, послушай. Она не хотела подвергать меня опасности, пока я был ребенком. Она для того и нашла меня в Карсе, чтобы быть рядом и защищать от бабушки. Теперь Азизе перешла в наступление, и мы обязаны положить конец ее войне. Я поеду.

— И все? Мать еще что-нибудь говорила о своих планах?

— Нет, но я поеду, — как заведенный, повторил Аслан.

— Тебе необязательно лично ехать. Ты можешь остаться в Стамбуле, я побуду с тобой. А Махфуз-бей займется расследованием и будет обо всем докладывать, раз это теперь для него смысл жизни, — советовал Харун, надеясь, что такой вариант звучит для Аслана безобидно и убедительно. — Когда все закончится, посетишь Мидьят и познакомишься с семьей.

Махфуз хотел возразить ему, но напоролся на взгляд, настоятельно рекомендующий замолчать. И не вмешивать болеющего друга в грязные делишки Фюсун и Азизе.

Аслан с жаром заспорил, стал тревожнее. В конце концов, они условились на том, что в жерло клановой войны отправился Харун, поскольку нужно свести дружбу с Шадоглу, а Махфуза там узнает Зехра-ханым. План скорректировали.

Мать не знала об участии Харуна — он запретил Аслану и Махфузу сообщать о себе. Какими бы благими целями она ни прикрывалась, а Харун слышал истинный ответ в своем сердце: мать неспроста вцепилась в Аслана, как клещ, со своей лживой опекой. И, если бы заподозрила, что Харун в Мидьяте, моментально замела бы следы. Конечно, присматривая за другом в Стамбуле, было бы легче раскрыть ее секреты, но, так как Харун не мог находиться в двух местах сразу, многое ускользало от него. Редкие распоряжения матери по телефону из Урфы, странно холодный интерес к их разведке. Нет, она не стремилась просто разоблачить Азизе — через наследника Аслана она искала путь к богатствам соперницы.

Харун твердил бесновавшейся матери, что смерть Аслана — вина самого Аслана, а не их недругов, тогда как собственная совесть выносила более тяжкий и правдивый приговор. Аслан выжил бы, если бы Харун мог знать о ловушке матери, о чем она говорила с другом, что внушала ему и как обворовывала его. Если бы угадал направление его мыслей и предвидел, что, заигравшись в шпиона, Аслан бросит прием лекарств и помешается. Если бы не доверился Махфузу, который и после разжеванных объяснений понятия не имел о природе шизофрении и предвестниках ее приступов. Но, к сожалению, время преступно упущено.

— Аллах, бедный юноша! Дети в могиле по вине родителей, — дослушал Хазар-бей. — По-моему, Фюсун собиралась шантажировать Азизе, обменяв Аслана на деньги. В том случае, если бы он не завладел наследством и не подарил ей половину. Может, затем она и подделала его справки о здоровье, чтобы в суде было сложно оспорить сделки, — предположил он то, о чем уже многократно думал Харун.

Вообще первое, что они сделали с Генюль, когда разбирали коробки Аслана, это убедились, что у матери на руках нет документов, которые позволили бы урвать его имущество. Генюль довольно быстро осознала, что Фюсун не панацея от Азизе. Скорее так: война ушла, а мор — еще хуже — пришел.

Харун вспомнил об Аслане все, на что достало моральных сил. Хазар-бей, поняв это, не бередил рану и переключился на дочку, а в памяти во всей полноте все равно восставал образ племянника — того, что ребенком рисовал увиденных чудищ, гулял по русским улицам, кидаясь снежками, и мечтал о Стамбуле вопреки издевательским насмешкам голосов. Внутри вновь поселился лед суровых карсских зим и отступил лишь тогда, когда на Харуна оглянулась Ярен, которую он все так же крепко обнимал со спины. В ней взвился огонь курдов — и зажег его погасшую душу.

— Чему ты улыбаешься? — на щеках жены обозначились чудесные ямочки. — Нет, я не понимаю, Харун. Рассказал историю, от которой мороз по коже, и смеешься! Я те рисунки, между прочим, забыть не могу. Что случилось?

— Я просто рад, жизнь моя, что долгая зима осталась позади.

Ярен нежно коснулась его щеки.

— А как насчет весенних гроз?

— Как всегда, пошумят и пройдут, — Харун опустил подбородок ей на плечо.

Хазар-бей, наклонив голову, кормил коня вместе с Гюль. Пока она делилась с ним впечатлениями и предвкушала приезд старшей сестры, он молчал, омраченный тенью еще не принятого решения касательно Азизе.

Можно ли простить падшего? Или падший настолько горд, что считает, что прощение должны просить у него?

На короткий миг Харуну показалось, что его обдало холодом бездны, в которую мать столкнула отца и Аслана. Возможно, Харун и простит ее. Когда отсечет от себя и своей семьи тюремной решеткой.

 

 

Жену Сардара звали Сехер, и с женихом в Диярбакыре, у которого ее якобы украли, завернув в одеяло, никакого примирения и в помине не было. По той простой причине, что Сехер прибила его. И никакой он ей не жених, а скандал со свадьбой просто-напросто вымышленное прикрытие.

Минут пять к Шадоглу и приглашенным в особняк курдам липла душная тишина. Первые переваривали информацию и нет-нет, да бросали быстрые взгляды на Насух-бея, гадая по грозной позе и сведенным на его переносице косматым бровям: рванет или нет? Нелегко ему далась эта уступка сыновьям в обмен на дружеский ужин с Азизе. Домочадцы не сразу поверили, что Насух-бей, обмыслив все как следует и позвав их, первым прекратил конфликт.

— Хорошо, что твой видеорегистратор записал разговор, — прошептал Азат Харуну, — иначе добром для нас это не кончилось бы. Смотри, как их напугал Эстель — сразу шелковые стали.

Не то слово, Машаллах, не то слово. Компромат хоть как-то ограничивал Сардара в выражениях и утешал старого бея, который заявил, что в случае чего сдаст того старейшинам клана как злостного заговорщика. А Харун бы еще скидку выбил в налоге за крышу. Ну а чего мелочиться? Торговать уликами, так по полной. Никто, без сомнений, выдавать Сардара не стал бы, так как от этого напрямую зависела судьба похищенного ребенка, но припугнули они его здорово, и диалог сразу наладился.

«Жених» Сехер, как его мысленно называл Харун, происходил из клана Эстеля, она — из семьи Назлы-ханым, и никто, разумеется, не позабыл о благородной традиции мести. Вместо кровопролития Эстель решил взять за убитого деньгами. И ограбил Сардара так, что тот остался еще должен, а его соклановцы, граждане небогатые или испытывающие трудности с финансами, ничем помочь не могли. Разве что скопили немного на их свадьбу с Сехер, чтобы достойно отметить.

Услышав, что некогда могущественный род его приемной матери загнивал, Хазар-бей тоскливо опустил глаза. Папочка Джихан облачился в гордость, раненую тягостными чувствами, а Азат уныло прокрутил четки. Женскую половину дома на переговоры не пустил Насух-бей, но Ярен слала Харуну сообщения, узнавая, все ли в порядке.

— А ребенок? — спросил Хазар-бей.

— Он крови Эстеля, — ответил за Сардара пришедший с ним Муса, вызывающе вздернув голову. Охранники Шадоглу отобрали у него пистолет и проверили карманы, но его это не смутило. Он одним высоким ростом и решительными движениями внушал тревогу. — Семь лет назад Сехер вышла замуж за старшего брата убитого. Ее муж был честным бизнесменом. У них была прекрасная семья, они любили друг друга. Но его попытки вести дела без криминала пришлись старейшинам не по нраву, и они его убрали. Так скажем, выбраковали за непригодность. Сехер знает, что убийца — его собственный брат, но доказать ничего не может. Он угрожал ей сыном, вот она и приняла меры. Подонок неудачно упал на стекло. К шайтану ему дорога! Беда в том, что клан потребовал компенсацию. Им недосуг возиться с Сехер и ребенком — выгоднее содрать деньги, а тут и повод есть — плата за убийство. Родня ее бедна, поэтому она обратилась к нам. Сардар — ее друг детства.

Джихан-бей переглянулся с домочадцами, как бы уточняя их мнение.

— Значит, мальчик относится к их роду, но он им не нужен? Он — заложник?

— Да, — сказал Сардар, сцепив ладони в замок. — Если я заплачу старейшинам, они вернут его, и наш спор будет исчерпан. Лучшее, что можно сделать, — откупиться от них и забыть, как страшный сон. Вы, Насух-бей, знаете это не понаслышке.

Интригующая пауза, которую держал Насух-бей, словно вино с годами, лишь крепчала. Харун был уверен, что через несколько минут он выставит братьев Шадоглу за дверь вместе с курдами, однако же, гнев главы дома разразился только над Сардаром:

— И после этого, паршивец, ты думал, что я радушно приму тебя и дам денег?! Как бы не так! — покраснели его свирепые глаза. — Я не ввяжусь в ваши распри. С чего ты взял, что меня волнуют твои проблемы? С чего решил, что смеешь лгать и угрожать мне, Насуху Шадоглу?!

В отчаянии Сардар отвел глаза и пару раз кольнул Харуна язвительным взглядом. Он находился в явном затруднении, и запись с видеорегистратора связывала ему руки, мешая ставить условия. Но он еще не знал главного. Выбрав подходящий момент, когда иссякнет яростный поток Насух-бея, Харун ошеломил курда:

— Должен признаться, Сардар-бей, мы тоже были не совсем откровенны с вами.

— Мы не дадим вам денег, сынок, — хмыкнул папочка Джихан со сдержанной насмешкой, — потому что у нас их нет.

— Тогда зачем вам эта встреча? Это какая-то ловушка?

— Успокойся, брат!

Муса, по старой памяти доверявший Харуну, желал дослушать до конца и перехватил Сардара, чтобы тот, вскочив с дивана, не спровоцировал Шадоглу на ответные действия. А что они могли в тот же миг спохватиться, об этом говорило напряжение, с которым мужчины взирали на пойманного в их сети шантажиста.

— Не такая изощренная ловушка, как ваша ночная охота на тигра, — с прохладцей заметил Харун, послав сообщение женушке, убрал телефон в карман джинсов и заговорил более располагающим тоном: — Сардар-бей, я буду предельно краток. Если бы вы знали правду, вы бы не пришли сюда. Вам нужны деньги, а мы знаем, как их достать, но для этого необходимы ловкие люди, готовые пойти на риск. Понимаете, о чем мы?

Сардар оскалился в улыбке.

— Мы должны достать деньги и какая-то их часть будет причитаться нам?

— В целом, идея такова, — бодро ответил Харун к немалому изумлению семейства.

Они с братьями Шадоглу рассмотрели возможность включения Сардара в свой план, но Харун решил не дожидаться, пока те с дозволения Насух-бея «хорошенько ее обдумают и просчитают последствия», а Сардар, не теряя времени даром, найдет, как выкрутиться и обокрасть их.

Его улыбка между тем стала зловещей гримасой, исказив до неузнаваемости вытянутое лицо.

— Задумали нашими руками ограбить Эстель?

— Вы, как всегда, очень верно понимаете. Чувствую, мы с вами сработаемся. Мне, знаете ли, далеко не безразлично ваше чрезвычайное положение. Но, даже будь у меня или у Насух-бея нужная вам сумма, вы бы возвращали ее долго и не факт, что вернули бы сполна, учитывая ваш кризис. Поэтому я нанимаю вас, хотя будет точнее сказать — предлагаю объединить усилия. Вы и так собирались напасть на бригаду Эстеля, так вот и у меня есть к ним одно дельце. Муса, должно быть, посвятил вас в долги моей матери?

— В общих чертах, — кивнул Муса.

— Что значит «нанимаю»? Почему я ничего не знал? А если он сбежит с деньгами? — вознегодовал Насух-бей.

— Сардар рискует не меньше, — заступился за друга Муса, заговорив басовитым рассудительным голосом. — У вас запись с видеорегистратора. Но я клянусь Аллахом, Насух-бей, что, если вы объединитесь с ним, такого надежного союзника вы нигде не обретете. Если вас это убедит, я давно работаю с Харун-беем и прослежу, чтобы вы получили деньги.

Лично Харуна это вполне убедит. Для того он и связался с Мусой, который выступал сегодня посредником.

— Насух-бей, — обратился он к главе дома вежливо, но с непреклонностью львов, — извольте не волноваться о предательстве, оно невозможно. Денег Фырата, которые мы украдем, вряд ли хватит для выкупа ребенка. Сардар получит вознаграждение из активов моей матери.

— Это как так? Каким образом? А огласите весь свой план, пожалуйста. Во что вы меня втягиваете? — растерялся Сардар, а Харун и папочка Джихан улыбнулись на это, как доброй шутке, с торжеством. Став податливее, шантажист сложил оружие.

— А это, образно говоря, разговор не на одну чашку кофе, сынок, — самодовольно ответил папочка Джихан, расправившись с внутренним смятением. — Отец, если ты не против, обсудим здесь и сейчас?

— Да, посмотрим, Джихан.

Все-таки последовал одобрительный, но не то чтобы благосклонный взгляд старика. В конце концов, когда немилостивая судьба заводит вас с братом по несчастью в глубокий тупик, чем бестолково воевать, лучше сделать его своим сообщником.

«Как успехи? Что-то вы долго, уже почти вечер» — Харуну пришло сообщение от Ярен.

«Твой кузен очень понятливый человек. Думаю, он не откажется помочь нам. В ресторан идем?»

«Никакого ресторана. Гроза идет. И я приготовила пиде⁽¹¹⁾ на ифтар».

«Хорошо, как скажешь, cnm⁽¹²⁾».

«Жду. Öptm⁽¹³⁾».

---

Примечания:

Талант Харуна вляпываться в проблемы ? https://vk.com/wall-176298528_6686

Зимний Карс восхитителен: https://vk.com/wall-176298528_6683

---

1) Чумбур — это веревка, которая прикрепляется к недоуздку.

Вернуться к тексту

2) Вторая из трёх жен 3-го эмира Катара шейха Хамада бен Калифа-аль-Тани. Считается иконой стиля в арабском мире и ярчайшим общественным деятелем. Она никогда не носит хиджабы, отдавая предпочтение более современным и элегантным тюрбанам. А ее гардероб включает в себя наряды от мировых брендов.

Вернуться к тексту

3) Дастан — эпическое произведение в фольклоре или литературе Ближнего и Среднего Востока, Юго-Восточной Азии. Обычно дастаны являются фольклорной или литературной обработкой героических мифов, легенд и сказочных сюжетов.

Вернуться к тексту

4) Город Турции и административный центр провинции Карс. Расположен на Карсском плоскогорье Армянского нагорья, на реке Карс.

Вернуться к тексту

5) Исходя из фандомной вики, Генюль был год, когда Султан была беременна Асланом, и незадолго до его рождения муж избил ее. Год рождения Генюль — 1995. У Харуна — 1990 г.р.

Вернуться к тексту

6) Подходящее лечение могут подбирать и годами в связи с фармакорезистентностью. Резистентность в психиатрии означает сопротивление организма человека к лечению психического заболевания психотропными лекарственными средствами (антидепрессантами, нейролептиками, транквилизаторами). Является частным случаем лекарственной резистентности.

Вернуться к тексту

7) В интернате предусмотрено право забирать ребенка на каникулы, в выходные и праздничные дни. Он может не оставаться на ночлег, посещать днем основные и дополнительные уроки.

Вернуться к тексту

8) У человека с диагнозом шизофрения могут быть трудности как с экспрессивной, так и с рецептивной речью. Хаотичные, беспорядочные мысли являются основным симптомом психоза, а беспорядочные мысли ведут к спутанной речи. Она может выражаться в нескольких различных нарушениях речи.

В отрывке из книги Элин Сакс «Не держит сердцевина: записки о моей шизофрении», в которой она описывает свой личный опыт лечения шизофрении, ее речь звучит следующим образом: «Образцы были проникнуты. Они прыгают вокруг. Я хорошо прыгала в длину, потому что я высокая. Я падаю. Люди что-то делают, а потом говорят, что это моя вина. Я была как богиня, но больше нет. В голове много шума».

Вернуться к тексту

9) Реми́ссия — период течения хронической болезни, который характеризуется значительным ослаблением (неполная ремиссия) или исчезновением (полная ремиссия) ее симптомов.

Вернуться к тексту

10) Часть города, полностью сформированная и застроенная при Российской империи, которая в 1877 году присоединила Карс к себе. Осенью 1878 году в Карс c инспекцией прибыл император Александр II, началась генеральная реконструкция города. Карс по типу Одессы разбили на ровные улицы шириной 20 метров, которые перпендикулярно пересекали переулки шириной 10 метров. Улицы замостили неубиваемым чёрным туфом, а дома возвели из камня.

Вернуться к тексту

11) Пиде (тур. pide) — традиционное блюдо турецкой кухни, считающиеся вариацией пиццы. Оно представляет собой запеченную тонкую лепешку в форме лодочки с хрустящими бортиками и разнообразными мясными, овощными, сырными начинками. Это угощенье может быть самостоятельным перекусом или частью праздничного застолья.

Вернуться к тексту

12) Cnm — Canım — Душа моя, милый (-ая). Сокращение в турецких переписках.

Вернуться к тексту

13) Öptm — Öptüm — Целую.

Вернуться к тексту

Примечания:

Есть флэшбек о лете до событий с выстрелом, построенный на крохотном осколке с ЯрХаром из 39 серии канона: https://vk.com/wall-176298528_6688. Как мне видится из нее, Ярен стала влюбляться первой и по смутному влечению сердца пыталась узнать Харуна лучше, а его как некстати выдала адаптация к жизни в большом клане))) Так как Харун — единственный ребенок в семье, долгое время живший один, я посчитала нужным осветить этот негласный конфликт между ним и Ярен, которая с рождения при родне.

Атмосферная эстетика и музыка к главе: https://vk.com/wall-176298528_6740

https://vk.com/wall-176298528_6767

---

— Она мне очень нравится, но я не влюблен в нее.

— А она влюблена в вас, хотя нравитесь вы ей не очень.

Оскар Уайльд

 

Парадные деревянные двери особняка Шадоглу, очевидно, существовали затем, чтобы на всю округу сообщать громким скрипом, что Харун вернулся домой в половину одиннадцатого. Давно петли не смазывали. Он аккуратно притворил дверную створу, а ему навстречу быстро вышел охранник из служебных комнат, в которых тускло горел желтый свет. Там находился сторожевой пост, кладовые, а также спальни, санузел и маленькая столовая для охранников, правда, чаще они ели на кухне в компании Шейды и Мелике.

— Доброй ночи, Харун-бей, — тихо сказал охранник и, подойдя к дверям, запер их на ключ. В ночную смену двери открывались по просьбе жильцов, если, конечно, это был мужчина, а не хозяйка с «женской половины», и если кто-нибудь из старших не распоряжался держать их закрытыми и никого не выпускать в особо критических обстоятельствах.

— Легкой работы, — пожелал Харун.

— Спасибо.

Перешагнув лужу и обойдя другую, Харун направился к лестнице и теперь мог не бояться кого-то разбудить. Никто и так не спал. В доме ждали, когда он принесет деньги Фырата, переданные Мусой. Чего только стоило семейству дожить до томительной ночи, в которую Сардар со своей командой обворали машину Эстеля. За это время расплатились с кланом за крышу, встретили Зехру-ханым с детьми и внуком и назначили дату ужина с Азизе. И в офисе, и в особняке, и с соседями на улице Шадоглу договорились вести себя как обычно, не выказывая волнения, которым были охвачены. И затем они не давали заподозрить, что имели к грабежу на броневике какое-то отношение. Между тем слухи о нем пронеслись по Мидьяту уже на следующее утро с зовом первого азана. Харун ставил вне сомнения, что это дело рук Эстеля, желавшего посеять в народе слепую панику и использовать ее, как орудие борьбы с похитителями. Город третий день шумел и кипел, как улей. По нему катились зловещие перешептывания:

— Старейшинам нового Мидьята бросили вызов! Аллах, Аллах...

— Ланет олсун!⁽¹⁾ Неужели Асланбеи? Говорят, машина Фюсун-ханым была.

— Не понятно. И полиция молчит, не знает, но старейшины не обращаются к ним. Они сами себе правосудие. А машина эта точно в воду канула.

— Ну гляди, то-то будет! Кровь потечет рекой.

Особняк, кутаясь в черную шаль сумерек, взирал на Харуна темными окнами спален. Это семья только делала вид, что легла спать, а так из окна на третьем этаже показалось лицо Насух-бея, в соседнем за занавеской мелькнула тень Хазар-бея. Из комнаты, что располагалась у самого входа, выглянула мамочка Хандан в домашнем халате, которая увидела Харуна и заговорила с папочкой Джиханом, тут же скрывшись. Они напоминали пугливых птиц, чей переливчатый хор с приходом тепла каждую ночь висел над особняком. Но вдруг, дважды или трижды за ночь, пение прорезал выкрик степных шакалов, рык мотора, чья-то брань или лай собак — резкие звуки царапали и сотрясали неприступные каменные стены, грозя прорваться внутрь вместе с водоворотом городских сплетен.

Снова взревел шакал, протяжно и долго, а Харун, пройдя к лестнице, увидел на террасе знакомую фигуру. Ярен, как и остальные, не находила себе места. Завернутая в кофту, она тяжело поднялась с топчана, по обыкновению закрыв грудь сложенными руками, как когда была сосредоточена и возмущена. Стало быть, сейчас любимая жена объяснит ему, как нехорошо опаздывать ко сну. Харун обещал прийти через полчаса, а просидел у Мусы час с лишним, хотя и отзванивался ей.

Но Ярен, как ни странно, не злилась. Ей на губы просилась умиротворенная улыбка, как если бы с ее плеч разом сбросили груз забот и жестоких мыслей. В душе Харуна заныло чувство досады, оживленное словами одного муллы: «Женщина слаба. Если она полюбит, отдаст все, что может». Женушку слабой не назвать, но то, что она из-за него жертвовала сном и сидела как на углях, вызывало жалость.

— Машаллах, ты дома, Харун!

— Я задержался, любимая, потому что сюрприз тебе долго жарился на сырых дровах, — поднявшись по лестнице, Харун пустил в ход свое обаяние и вручил ей пакет с деликатесами.

— Я поняла это по телефону. Если бы не знала, что брат Мусы — умелый повар, готовый стоять ради меня ночью у мангала, подумала бы, что ты колдуешь эти вкусности из воздуха.

За хорошее вознаграждение брат Мусы, у которого тот снимал комнату в старом Мидьте, всю зиму готовил ей кулинарные изыски и копил на свой ресторанчик.

— И все же не стоило тебе идти. Сейчас опасно ходить по темноте! — отчитала его Ярен.

— Фырату и моей матери ходить опасно, это верно. Пускай сидят дома, целее будут. А с Шадоглу взятки гладки, нам ни к чему нарушать свои привычки и вызывать тем самым подозрение, — шепотом произнес Харун, заточив внимание жены на угрозах, что подстерегали не его, а их оппонентов.

Ярен заглянула в шуршащий пакет, что поставила на топчан, и удивлению ее не было предела, когда в одной упаковке она обнаружила толстенную пачку купюр, завернутую для верности в фасовочный пакет и перевязанную резинкой. Женушка прицокнула, подняв на Харуна темно-голубые глаза, в которые закралась незлая насмешка.

— Да, Муса изобретателен, — посмеялся Харун и предложил вернуться в спальню.

— Лучше бы изобретательный Муса придумал, как вам незаметно встретиться днем, а не ночью! — нахмурилась его бойкая султанша. В последние недели она стала ко всем строгой и энергичной, и иногда Харуну с тоской вспоминался сонный лисенок, которым Ярен была в начале беременности.

— Я бы и рад, жизнь моя, но вот парадокс: в Мидьте на улице почти никого нет, а уши и глаза повсюду, даже в глухих закоулках. Эстель в каждый квартал разослал своих доносчиков — пока клан действует так, как мы предполагали.

Оттого Харун с Мусой решили не искать укромный угол на окраине города, который наверняка будет раскрыт шпионами, получившими приказ реагировать на все необычное. Они увиделись, как всегда, у брата Мусы, готовящего по ночам. Здесь недалеко. Соседи привыкли. И никому на ум не придет обшаривать пакет с барбекю и выпечкой на наличие денег. Спрятанное на видном месте и шайтан не найдет.

— А люди твоей матери не следили за тобой?

— Нет, не бойся. У них есть цель поважнее: как бы усилить защиту своей драгоценной львицы, а то на наш удар по лбу она не рассчитывала, — с иронией заметил Харун. После нападения на Эстель материнские стражи не попадались ему на глаза.

Их с Ярен шаги звонко раздавались на уличной, мокрой от дождя лестнице, ведущей на третий этаж. Харун нес пакет, а жена ступала впереди и крепко держалась за перила, чтобы не поскользнуться, так как на ступенях, довольно высоких и узких, тут разбивались нередко.

В спальне зажегся свет, озарив творческий беспорядок из книг, скомканного одеяла, множества подушек и старых фотографий, россыпью разбросанных на кровати. Они вообще лежали в коробке, которую Харун перенес из броневика матери в свою машину, однако фото, чтобы не потерялись, он сложил отдельно, к документам. По неведомой причине мать привезла из Урфы некоторые домашние вещи — либо дорожила ими, что маловероятно, либо надумывала продать свой особняк.

— Пыталась скрасить ожидание прошлым? — поинтересовался Харун, закрыв дверь.

— Да, я их достала из сумки. Ты же не против? — замялась Ярен, опустилась на кровать и с улыбкой оглядела снимки, собранные с подушек. — Ты правда похож на Эрхан-бея.

Распущенные волосы водопадом рассыпались по ее плечам, едва доставая до пояса, а черты обрели таинственную глубину и гармонию тех лиц, что счастливо глядели на женушку с фотографий. Кроме матери Харуна. Потому что даже яркие качественные фото не придали жизнь тому кирпичу вместо лица у главной бандитки Урфы.

— Я хотела отвлечься, а, как увидела тебя с отцом на раскопках, вспомнила папу. В основном как мы с мамой допоздна ждали его из офиса. Было невыносимо страшно, — созналась Ярен, но как будто не своим, упавшим голосом и как будто не она, а ее похолодевшее сердце. — Дед тогда лежал в больнице: на него эти бандиты из нового Мидьята напали, а мы стали платить им за крышу. Но ты знаешь крутой нрав Шадоглу. Отец и дядя думали, что покончат с этим, и обращались в полицию. А могли покончить с ними.

— К счастью, это в последний раз, когда мне приходится выходить в потемки, — пообещал Харун, прежде чем Ярен успела попросить об этом. — Мне знакомо то, о чем ты говоришь. Да уж, жизнь моя, у нас даже детство проходило одинаково. Дети, сидевшие у окон в ожидании родителей, раньше которых в дом приходил рассвет, — задумался Харун, не скрыв ни усмешки, ни суровой истины. Он поставил пакет на кровать и вытащил упаковку с деньгами кузена, сложив их в свою сумку. Утром на свежую голову пересчитает, сколько там. — Не удивительно, что нас принимали за брата с сестрой. Когда судьба ставит тебя с кем-то в духовное родство, оно будет почище кровного.

В эти минуты самым поразительным было то, как они с Ярен продолжали мысли друг друга, точно нанизывая их на общую нить обсуждения, ведь жена с оживлением сказала:

— И при этом постоянно гадаешь, вернется мать или ее приведет полиция с обыском и словами «Твоя мама арестована». Зато ты переехал бы к отцу и жил спокойно.

— Либо «Крепись, твоя мама в больнице», и мы с отцом угодили бы в полную задницу из-за ее врагов, — прибавил Харун, и Ярен беспокойно передернула плечами, словно по ней пробежал огромный паук.

— Даже вспоминать ужасно! Иншаллах, у Ахмета не будет детство, как у нас.

— Милая, оно будет... разным. От всего не застрахуешься. Я мог хоть до посинения злиться на мать за ее преступный образ жизни, но есть вещи... Множество вещей на самом деле в ее работе с фирмой, на которые она не в силах повлиять, и от них тоже зависело наше благополучие. Вот, например, дед Насух. Он не нарушал закон, но его богатства и земли раздражали глаза Эстелю.

Ярен перебрала снимки с Гëбекли-Тепе, прекрасные и запечатлевшие беспечность и свет его детства. И такие не похожие на грубую реальность, что являлась им в лицах мидьятских грабителей, как некогда их родителям. Сфера бизнеса полнилась мошенническими схемами. Но помимо этого всегда найдется экземпляр, который, как клан Эстеля или мать Харуна, перейдет к открытым угрозам, объявит им войну, и по закону подлости они с Ярен станут теми родителями, которых осуждали, чей сын сидит у окна, мучаясь от неопределенности.

— Клянусь, Харун-паша, слушая, как ты отзываешься о рисках своей профессии, я не понимаю, почему ты выбрал бизнес? — отликнулась жена, вернув фотографии. — Почему не археология? В будущем многих бед избежал бы.

Переодевшись в домашнюю футболку, Харун обернулся к ней с дерзкой улыбкой.

— Кто боится потери, не получит прибыли⁽²⁾. Сама же адвоката выбрала. Думаешь, эта работа легче?

— Чтобы уметь защищаться. Мне твой список обязанностей, знаешь ли, на многое раскрыл глаза. Я теперь мир в HD качестве вижу и свои перспективы в юридическом.

— А я, женушка, напротив, стараюсь держать глаза полуприкрытыми. Для верности иногда рукой заслоняюсь. Это пока лучшая рекомендация для женатых пар: мелкие проделки любимой не тяготят, если не обращать на них внимание.

— Обязательно воспользуюсь твоим советом, когда прибью... подушкой! — Ярен схватила одну, запустив ее в Харуна, и вдруг с болью воскликнула: — Ай!

Обмерев от неожиданности, она с долгим вдохом приложила руку к животу и упала на плечо подоспевшего к ней Харуна. Такими темпами, пожаловалась женушка, сорванец Ахмет доломает ей последние ребра, а, когда она пришла в себя, Харун помог ей прилечь и передал пакет с едой. Едва Ярен тронула крышки упаковок, как по спальне потянулся запах жареного мяса и специй. Но кое-чего в мишленовском наборе не хватало.

— Сваришь кофе? — попросила Ярен и наморщила лоб. — С этим, как его... море... А! С морской солью.

Она имела в виду рецепт кофе, который готовят на Тайване. Но для этого нужно по улице спуститься на первый этаж, где была кухня, затем подняться обратно на третий, а Харуну жутко хотелось лечь и, наконец, отдохнуть от загруженного дня. Завтра за ужином им потребуется немало сил, чтобы разделить с Азизе и Насух-беем горькую чашу примирения.

— Любимая, ты сильно расстроишься, если не сварю?

— Постараюсь не обидеться, — понурив голову, промолвила она, — но этот отказ пойдет в копилку твоих неблагонадежных дел.

— Такого на целую копилку набралось? — беззвучно рассмеялся Харун.

— Счетчик работает с нашей помолвки, Харун-паша. Копилка вот-вот заполнится!

— А твоя-то! — с ласковым упреком бросил он. — Там не копилка, а банковский сейф. Я могу приносить свои неблагонадежные дела тебе на хранение.

— Машаллах, а ты не смотри на мои дела. Держи глаза закрытыми, не отвлекайся.

И Ярен сделала энергичный жест рукой, обозначавший, по-видимому, закрытые глаза. Да блядь, его жена шикарна! Он ей слово, она ему — сорок. Харун стоял и не мог оторвать от нее взгляд, наслаждаясь ею, этим бесподобным подтрунивающим дьяволенком, в котором каждый шаг и каждый штрих были вопиющим протестом против глухой покорности.

— Ну, Харун, пожалуйста! Ты умрешь, если сделаешь кофе?

— Сделаю, конечно.

 

 

Мамочка Хандан гостей... разлюбила. Говорили, что смолоду, переняв традицию Серап-ханым, она сутками принимала в особняке Шадоглу соседских теток, и ее сборища не уступали парижским салонам прошлых столетий⁽³⁾. Мамочка Хандан, грозная дочь Мустафы Сезера, слыла в народе первой и неприступной — в основном из-за стен отчьего дома — красавицей. Она обладала блестящим светским воспитанием, не лезла за словом в карман, а Мустафа-ага предоставил ей все права на не менее блестящее будущее в Стамбуле. Любуясь юной госпожой и ее стамбульскими туалетами, зачарованные мидьятцы ахали: вот это — порода, редкая и твердая, как алмаз! И куда только это все подевалось, думалось Харуну? Как же беспощадно годы прозябания в желчи и склоках перетерли этот величавый алмаз в пыль нереализованных перспектив и деревенских привычек.

Насух-бей относился к гостям госпожи Хандан снисходительно. Он считал, что посиделки с женщинами ее, высшего, круга облагородят его дом и принесут ему большую известность. Приятная сердцу невестка, царица своего маленького салона и мать его единственного внука, была не чета простоватой Зехре-ханым с незаконорожденной дочерью. Однако наплыв гостей начал понемногу спадать со смерти Серап-ханым, которая нередко посещала чаепития мамочки Хандан, и случался только по праздникам и особым случаям. По крайней мере, Ярен связывала это с уходом высоко уважаемой в Мидьяте бабушки. Без ее житейского совета, без доброй репутации, что распространялась и на дочь, и на внуков, мамочка Хандан растеряла многие, к слову, выгодные Насух-бею знакомства. А также славу любезной хозяйки.

— Мама затаит на какую-нибудь знакомую обиду из-за ерунды и не пригласит в гости. А в следующий раз эта женщина сама не придет к ней.

Объяснение Ярен стояло, пожалуй, близко к правде. Пока особняк полировался до блеска и готовились к приходу Азизе, мамочка Хандан все перевернула верх дном. Даже в Зехре-ханым, обычно тихой и забитой попреками, разбудила зверя суровыми нотациями. В последний раз мамочка Хандан так ярилась в прошлом году, летом, когда была вынуждена принять у себя одну жеманную, но солидную даму, с мужем которой нужно поддерживать дружбу.

Дама та первый шаг сделала — позвонила и сказала, что, проезжая мимо полгорода, заедет на чай. Поздравит с рождением Хюмы. Ничего значительного, если не вникать в реальную подоплеку чаепития. Гостье, раздразненной сплетнями, уж очень не терпелось лично убедиться, что Ярен выдали замуж без пышной свадьбы, что шло вразрез с традициями, и без почестей, положенных внучке богатого землевладельца.

Услышав о скором приезде гостей, Харун быстро переоделся, прихватил деньги и, соврав Мелике, что отойдет по срочному делу, резвым шагом направился к дверям. Если мамочка Хандан застанет его в доме, Харуну не отвертеться — она посадит его за стол с этой важной дамой.

Во дворе столкнулись с Ярен. Она, словно фенек, выпрыгнула из полутемного склада и свалилась ему в руки, с трудом вернув себе равновесие. Прошел миг осознания, и тот опалил ей лицо темной краской стыда. В замешательстве женушка оттолкнула Харуна и зыкнула:

— Так и убьешь когда-нибудь, Харун!

— Опять превышаешь скорость, милая? Если идешь варить кофе, то рекомендую американо со льдом и соленой молочной пеной. Это усилит сладость. Дорогая гостья мамочки Хандан будет в восторге от твоего гостеприимства, приправленного солью.

Выдержав осаду, Ярен расправила складки на праздничной длинной юбке с блузкой, которые ее заставила надеть госпожа Хандан, и вскинулась, перейдя в атаку:

— Вот что, нет у меня желания с тобой возиться. Вместо того, чтобы балагурить, сам свари кофе! Эта гостья приезжает из-за тебя.

— Мне недосуг развлекать вашу арабку, я ухожу по делам, — возразил Харун. — И мы договорились, что я не вмешиваюсь в твои дела, а ты в мои. Я своих договоренностей не нарушаю. Adieu, приятного вам вечера!

— Ярен! Ярен! Где ты?

Судя по истеричному голосу мамочки Хандан, донесшегося из верхних комнат, она от дома камня на камне не оставит, если женушка сейчас же не явится к ней. Ярен запаниковала. Она явно пыталась не показывать вид, что ее сердце нырнуло куда-то в нутро, но отчаянно соображала, как бы тоже отделаться от посиделки с незваной гостьей. И ей почудился просвет в лице Харуна.

— Я с тобой, — решилась она и, предвидев его протест, пригрозила: — Или вместе идем, или я позову маму и никуда ты не сбежишь.

— Такая нарядная? — Харун прошелся вызывающе-игривым взглядом по ее фигуре, словно выточенной из сатина и глянцем блестящей на утреннем солнце. Переодеться Ярен не успевала: на них неуклонно надвигалась звуковая волна криков госпожи Хандан. — Учти, я пойду пешком и боюсь, аборигенное население Мидьята, далекое от моды, не поймет этой ослепительной красоты. Подумай, нужны ли тебе новые сплетни.

На Востоке людские перетолки далеко не безобидная вещь, а подчас сильнейший рычаг давления, однако Ярен не была бы собой, если бы струсила.

— Ну и хорошо, украшу тоскливую жизнь аборигенов своим маскарадом! Не все же им нашу свадьбу с сараем обсуждать.

На фоне сатиновой султанши Харун, в джинсах и рубашке, казался простецом. Так и не скажешь, что у него на счетах миллионы, а Ярен порхала рядом на птичьих правах, таская за собой шлейф дорогих духов и уличной пыли. Подол юбки с шорохом волочился по камню, и та редкая детвора с согбенными стариками, которых любопытство выталкивало на крыши и ступеньки жилищ, становились потрясенной публикой жены. Люди звали соседей, махали им руками, котел сплетен закипал в каждом доме, а ненасытные глаза уже подстерегали Харуна и Ярен за очередным поворотом. В пещерном кафе Midyat Magarasi, где они спрятались от летнего зноя и заказали прохладительные напитки, на них вылупился продавец.

— Итак, сколько ваша гостья пробудет у мамочки Хандан? — спросил Харун, чтобы рассчитать время. Он взял телефон, собираясь немного поработать, и открыл чат, просмотрев переписку коллег.

— До ужина, и отужинает еще, — со скукой буркнула жена.

И глубже погрузилась в деревянное кресло, настроившись сидеть несколько часов кряду, созерцая старинную мебель и декор из пузатых горшков и глиняной посуды. Позади нее висели яркие картины, которые наряду с цветастыми коврами добавляли красок глинобитным стенам древней пещеры.

— Застрелиться, — прокомментировал Харун.

Они столько не высядят. В теории можно найти занятие в новом Мидьяте, но там одни магазины и кафешки, и убийственная жара, отбивавшая всякое желание гулять по городу. А в старой его части и подавно основное развлечение — ходьба по району, который являлся музеем под открытым небом. Еще, вполне вероятно, их обнаружит охрана, посланная мамочкой Хандан.

— Ладно, милая, — Харун отложил телефон, поддавшись стихийно пришедшей ему на ум авантюре, — ты что-нибудь слышала об источнике Беязсу?

Женушка выпрямилась в кресле, вопрос высек в ней искру интереса. Внезапная вспышка, секунда промедления, и следом чистой воды безумие, на которое могли пойти только они:

— Слышала. Там есть ресторанчики с бассейнами для плавания.

 

 

В такси шумно работал кондиционер, по радио ведущие весело обсуждали новости недели, а шофёр, приятный и общительный мужчина, жизнерадостно им поддакивал, иногда обращаясь к Харуну с Ярен. Он сказал, что источник Беязсу в двадцати минутах езды и очень популярен среди туристов. Затем, покинув Эстель, где женушка закупилась вещами для бассейна, шофёр выехал на автомагистраль, соединяющую Мидьят с Нусайбином⁽⁴⁾. Пока Ярен будет плавать, Харун поработает по интернету в прохладе ресторана. Таким образом, не надоедая друг другу, скоротают время до вечера.

А радио, наполнив атмосферу салона острой смесью эмоций, вещало о том, что влюбленного человека можно определить по МРТ: «Исследователи из китайского Университета науки и технологий и Медицинской школы в Маунт Синай разобрались, как романтические чувства влияют на функциональную архитектуру мозга. Исследованию на томографе подвергли сотню добровольцев из мужчин и женщин. Хотя традиционно считается, что чувствами в нашем организме заведует сердце, ученые выяснили: повышенная активность в специфических областях мозга позволяет отличить влюбленного человека от того, кого это чувство не коснулось».

— Не допусти, Аллах, времена, — вдогонку воскликнул шофёр, — когда жены заставят нас подтверждать любовь справкой от врача! Не так ли, бей-эфенди?⁽⁵⁾

— Они все равно не поверят и скажут, что справка поддельная, — улыбнулся Харун.

На периферии зрения шевельнулась Ярен, которая украдкой расстреляла его глазами и притворилась, что не вникала в беседу и к ней глупые шутки не имели отношения. Но она сама наделяла их смыслом. И, может быть, далеко не только их, ведь эти взгляды Ярен, колющие, изучающие, другой раз проходящиеся по душе, потому что в них как будто мелькало что-то, что женушка надеялась отыскать и в его глазах тоже, Харун ловил на себе не впервые. В день, когда в особняк привезли Хюму, Харун чувствовал негласное одобрение Ярен за помощь домочадцам с новорожденной сестренкой. И тепло пытливого взгляда, от которого он отшутился. К этому времени Ярен почти отказалась от пренебрежительного отношения к Харуну, от язвительности же он отучал ее своими насмешками. Но постепенно насмешки сменялись смутным беспокойством, а игра в фиктивный брак, затянувшись по плану Аслана, превращалась в реальность. В семью. В затягивающую топь. Хотя по-прежнему общим между Харуном и женой было лишь то, что каждый считал другого чужаком, который после развода уйдет своей дорогой.

За натянутым молчанием, что отрезало Харуна от Ярен, первый шаг неожиданно принадлежал ей. Она с подозрительностью заметила, возбужденно поправив прямую прядь волос:

— Я была бы не против, если бы выдавали справки о характере и привычках того, за кого выходишь замуж. Так хотя бы знала, зачем ты постоянно сбегаешь из дома.

То с ноутбуком, то просто с телефоном — да, предъявила она ему по делу, конечно, тут трудно спорить. Он хватался за любой предлог, чтобы уйти из особняка, несмотря на наличие свободных комнат.

— Дома полно народа, а я предпочитаю работать в тишине и никому не мешать, — нашелся с ответом Харун.

— В том-то и загвоздка, Харун. Ты не кажешься тем, кто рос в большой любящей семье, — пеняла ему женушка. — Я не сразу тебя раскусила, но, когда что-то касается семьи, ты всегда в стороне. Дичишься, — с нажимом выделила она. — Твои сестрички, что, не приучили тебя к домашней жизни?

Харун подавился от тщетного усилия скрыть смех. Проводящего среди людей изрядную часть суток и притом с пользой, его ни разу не уличали в дикарстве. Ярен не случайно прощупывала почву, и, чтобы его роль любимого сыночка выглядела убедительнее, Харун сказал, что за годы, проведенные в Америке, отвык от родины и уюта дома.

В полноценной семье, с того дня, как за отцом захлопнулась дверь, он не жил с четырнадцати лет, а в такой большой, как у Ярен, с роду. Семейная обстановка словно вытесняла из Харуна дух сопротивления и независимости. Ломала, вливая едва ли не физическую, доходившую до тошноты, тревогу. Домашний уклад, распорядок и хоровод родственников, которым Харун никогда не был ежеминутно окружен. Он держался с ними уверенно и любезно, но иногда ему казалось, что его вырвет всем тем кошмаром, который вошел в него с переездом к Шадоглу. Для семьи Харун не создан. Он ей противопоставлен, вероятно, как его одиночка-мать.

— И это не говоря о назойливых гостях, от которых ты, кстати, сама бежишь, — вернул шпильку Харун.

Ярен издала забавное фырканье, которое навело его на мысли об умиротворенной хищнице, впрочем, не снимающей с него пристального наблюдения.

— Да, так как мне тоже хочется развеяться и отдохнуть от приевшихся лиц. Но одну на улицы не выпустят. А теперь хоть есть с кем гулять, — вдруг произнесла женушка, и в ее намеке четко слышалось приглашение к совместным прогулкам.

— Отлично! По-дружески поможем друг другу провести время с пользой. Вместо сочинения отговорок для мамочки Хандан буду говорить, что вытаскиваю на прогулки упрямую женушку, — с улыбкой согласился Харун.

У Ярен вдруг замерло дыхание, которое через миг вырвалось с быстрыми словами: «Да, здорово, пусть от нашего брака сохранятся какие-то приятные воспоминания». Она не ожидала, что он так легко поддержит эту идею, и дальнейший путь взволнованно покусывала губы, смотря в окно на пустынные рыжие скалы, вдоль которых они тряслись в такси.

 

 

Источник Беязсу представлял собой райский оазис с речушкой, зеленая извилистая змея которого примыкала к магистрали на Нусайбин, проложенной между громоздившихся крутых холмов. На берегах Беязсу размещалось множество ресторанчиков. Высокие рощи заслоняли их друг от друга непроницаемой стеной, а на обочине можно было увидеть машины посетителей.

Шофёр, неоднократно возивший сюда туристов, подсказал, какие рестораны с бассейнами, где космически завышенные цены, а в каких лучшее обслуживание и вкусная еда по приемлемой цене. Все это Ярен пропустила мимо ушей и велела ему проехать дальше, чтобы вокруг не было ни души, ни шумных заведений.

Обжегшись о раскаленное такси, когда закрывал дверь, Харун убрал деньги в карман джинсов, к телефону. Они отошли от трассы, и тут он спросил у Ярен, для чего шофёр высадил их где-то на лоне природы.

— А я тут подумала, что не хочу толкаться в тесном бассейне с другими женщинами, — изнывая от духоты в сатиновом наряде, Ярен приставила руки козырьком ко лбу и сощурилась на солнце. — Сходим на речку?

Поверить, что бунтующая назло мамочке Хандан дьяволица действительно сунется в речку, удалось, лишь когда она подошла к кромке воды. И то, глядя на сверкающую зеленую гладь, манящую своей свежестью, остановилась в растерянности. Начала озираться, сминая в руках пакет с вещами. Опасливо обернулась к Харуну, а он — его злодейства не забыты! — если не маньяк в ее понимании, так как с этой ролью Харун попрощался, то нахал уж наверняка.

В месте, куда они пришли после получаса поисков, журчащий источник образовывал водоем, в котором один из его порогов имел вид настоящего водопада, хотя и маленького. Деревья низко нависали над водой и каменистым берегом, создавая естественное укрытие от посторонних. Здесь было хорошо и прохладно, и Харун невольно загляделся на колдовскую игру теней, скользящих по волосам и одежде Ярен.

— Милая, учитывая, что тебе так или иначе влетит от мамочки Хандан за побег, я бы не раздумывал. Захотела — действуй, — посоветовал Харун, пристроившись на валуне. — Жизнь коротка, пролетит в четырех стенах с толпой родственников, и порадоваться в ней нечему будет.

Отринув пугающие мысли, женушка занялась поиском кустов, за которыми можно переодеться, и сказала Харуну отвернуться и не подглядывать, а лучше пока уйти. Разумеется, в приказном тоне. Разумеется, он ее не послушался. Из принципа. Сдавшись, она скрылась за пышным кустом и вскоре появилась у берега в свободном коротком платье, что соблазнительно прикрывало тело тонкими складками. Первые секунды Харун без зазрения совести рассматривал крутые бедра Ярен, шорты и топик купальника. На смуглой от загара коже игриво мерцали золотые пятна солнца, словно призывая коснуться ее и позволить вовлечь себя в пьянящий сердце грех. Потом женушка достала из пакета его бутылку питьевой воды и отдала Харуну. Он молчал, но в нем происходило нечто такое, что прилично только турецким повесам. Его не достигал голос что-то говорившей Ярен, забывшись, он вдруг представил ее, одетую только в солнечный блеск и это полупрозрачное платье.

— Что не так, Харун?

Ярен откинула волосы с лица, на котором возросла тревога. Кажется, его общество опять казалось ей опасным. До этого она мало-помалу привыкала ходить при нем в закрытой пижаме и без страха делить одну кровать. Нельзя, чтобы этот титанический труд пропал даром, потому Харун разрядил обстановку веселым замечанием:

— Все так, как надо, женушка. Меня просто удивляет, как ты решилась сюда приехать. Без своего телефона, с маньяком, в какой-то лесок — феноменально! Очевидно, мы выходим на новый уровень доверия?

— Очевидно, что при попытке поцеловать меня я ударю тебя сильнее! Здесь нет свидетелей, и любимого зятя никто не защитит, — колко ответила Ярен и, положив пакет на землю, полезла в водоем.

Там ее ждала непостижимо-страшная глубина с крутым спуском. Из-за мутной воды невозможно было оценить рельеф дна. Глыбы камней, на которые ступила Ярен, встав по щиколотки в воду, резко уходили вниз, обрываясь. Она осторожно присела, свесила одну ногу, и, схватившись за их острые края, отважилась прыгнуть в воду.

— Машаллах! — радостно воскликнула жена и начала усиленно грести руками и ногами к противоположному берегу. — Здесь неглубоко.

Поняв, что она освоилась и заплыв в речке комфортный, Харун расслабился и открыл бутылку воды. Почти наполовину осушил ее и полюбопытствовал:

— Тебя учили плавать?

— Папа! — раздалось по-детски смешно.

У водопада Ярен вскарабкалась на булыжники и полулежа разместилась на них, подставив спину и плечи тугим струям падающей воды. Та накатывала мягкими волнами на порывисто вздымавшуюся грудь, колыхала платье. Жена вытянулась на камнях и блаженствовала под шумный плеск воды, упиваясь каждой минутой.

— В детстве я была с родителями здесь, у Беязсу, — сказала Ярен. — И Азат поехал с нами.

Харун проверил интернет на телефоне — тот ловил плохо, поэтому он отложил работу до кафе — и взглянул на время.

— Тебе часа водных процедур хватит?

— Харун, скажи, сколько я просидела в том сарае? — с едким смешком на кончиках губ напомнила Ярен.

Понятно, кивнул ей Харун, часа в качестве моральной компенсации будет мало.

— Противоречивый ты все-таки человек, — ни с того ни с сего озадачилась она, видно, устав от немого лежания. — Я всего лишь рассуждаю, в чем смысл этого временного брака. Чего ты добиваешься? У тебя была прекрасная жизнь в Америке. Зачем ты приехал и женился по указке отца? Мог бы найти любимую жену в Нью-Йорке, отец бы не запретил. Ты обещал объясниться!

Частичное объяснение о вынужденной женитьбе Ярен уже не удовлетворяло. Она выявляла лишь ей понятную суть.

— Милая, с тех пор, как я сказал, что посватался к тебе, потому что должен был, в моих причинах ничего не изменилось. Они такие же, как у тебя. За рубежом ты делаешь все, что хочешь ты, а на родине то, что требует от тебя семья. На это не влияет, какой ты по счету ребенок и как сильно любим. Учеба закончилась — я вернулся в отчий дом и подчиняюсь его законам.

— А тот поцелуй в фотоателье тоже был требованием семьи?

А вот, похоже, и суть подкралась.

— Нет, — ухмылка Харуна неожиданно отзеркалила боевой настрой Ярен, и она с трепетом подобралась перед очередной словесной дуэлью. — Просто нас в окно увидел Фырат. Кажется, он собирался зайти к тебе, и я подумал, почему бы не дать ему понять, что он — третий лишний?

Фырат бы еще ближе к окну встал, чтобы его точно незаметно было. Ладно, Харун схитрил. Когда целовал Ярен, он не совсем владел собой, но он под дулом пистолета не сознается, что его ослепила мелочная и мимолетная ревность к этому засранцу. Отрезвляющая пощечина жены пришлась очень вовремя, прояснив разум.

Разочарованная, верно, в Фырате, Ярен заполнила тишину оледеневшим голосом:

— И он ушел...

— Да, очаровательная Бихтер, ушел твой Бехлюль и даже не оглянулся⁽⁶⁾. Весьма удачно, согласись, что мужчину, который способен бросить тебя в беде, наедине с женихом-маньяком, отсеяли обстоятельства, пускай и не без моей помощи. Мне сказали, он работает на Асланбеев и вместе с ними изощренно ломает судьбы людей.

Вода ничуть не спасала — Харун допил всю бутылку, но ему опять стало непереносимо жарко. Лицо, неприятно липкое, горело, на утомленное сознание опускалась вязкая сонливость. Было бы неплохо нырнуть в водоем и не вылезать из него до вечера. Это желание побудило Харуна разуться и, подвернув джинсы, подняться к порогу. Переступая с камня на камень, он зашел по колено в русло Беязсу — здесь было неглубоко, а по прозрачному дну стелился ковер водорослей. Нагнувшись к водопаду, Харун зачерпнул горсть воды и вылил себе на голову. Ему стало значительно лучше. И на душе в том числе.

Внизу, на расстоянии вытянутой руки, за ним следила Ярен. Она царапнула по нему непримиримым тигриным взором, за что Харун обрызгал ее водой из водопада.

— Ты что творишь! — заругалась Ярен.

— Это чтобы ты взбодрилась. Аллах, Аллах, поражаюсь дочерям Шадоглу! Вы очень красивые девушки, но гордости, уж извини, скажу как есть, в вашей домашней кошке и то больше. Можно только порадоваться, что Фырат сбежал, прихватив с собой серьезные намерения, далеко не известно, какого рода. Напомни, что он сделал в кафе, когда узнал, что ты сосватана за тирана? Скрылся из виду. По чести говоря, Фырат мог бы попытаться помешать нашему браку, чтобы защитить тебя, выступить твоим свидетелем перед Насух-беем и папочкой Джиханом. Но он не пошевелил и пальцем, — Харун прямо смотрел в ее глаза, волнующие и затуманенные злыми словами, которые так и не перешли уста. — Вы убиваетесь по семье, тридцать лет смыслом жизни которой была месть вам. Поправь меня, если я ошибаюсь. Где твое достоинство, султанша?

— Если я — султанша, Харун, то ты — беспардонный паша! Вот увидишь мою гордость.

Вторую часть фразы Ярен тихо прошипела себе под нос. Харун еще раз умылся и не придал этому значения, и, как выяснилось, очень зря. Казалось бы, без задней мысли женушка обратилась к нему с просьбой вытащить ее на берег, подтянув на камнях. Он подал ей руку, и тогда она, ухватившись за него, со всей силы, какую Харун в ней не подозревал, потащила за собой вниз.

Поскользнувшись, он полетел в водоем.

Вода сомкнулась над его головой и мигом позже, когда Харун оттолкнулся от дна и вынырнул на поверхность, разлетелась стеклянными брызгами. Жаркое тело тут же охватило приятное ощущение холода, а к коже прилипла мокрая рубашка. Харун вытер залитые водой глаза и услышал, как поверх всплесков водопада заструился голос Ярен, которая закрывала рот руками. Она безуспешно боролась с сотрясающим ее хохотом. И боялась приблизиться, как видно, пытаясь предугадать, когда в нем проснется что-то львиное и он заставит ее пожалеть о содеянном.

Но Харун вспомнил о вещах, которые положил в джинсы. Рассекая воду, он опрометью бросился к берегу, отчего Ярен попятилась и вжала голову в плечи. Наполовину выскочив из водоема, Харун достал из кармана телефон и разложил на камнях размякшие купюры турецких лир. Деньги спасти было нельзя. Испорченный мобильный тоже, что стало очень крупной потерей, так как в нем находились важные контакты и данные. Харун сцедил крепкое ругательство и в злости смахнул со лба влажные волосы. Аллах да покарает его бестыжую женушку, потому как его уничтожающего взгляда, под которым она еще сильнее сжалась, будет недостаточно!

— Проклятье... Чему ты смеешься?

Хотелось верить, что Ярен очень старалась придать себе раскаивающееся выражение, но по въевшейся привычке у нее вышла глумливая улыбочка. И как будто глумливо она огрызнулась:

— А что сразу я? Аллах, Аллах, если бы ты не упал, ничего бы этого не было! Такова жизнь в семье, Харун. Полна приключений. Привыкай к тому, что младшая сестренка может смыть твои вещи в унитаз.

В сердце Харуна вспыхнула и теснилась ярость, зажигая властное желание проучить Ярен. Тотчас поняв свою ошибку, она выставила вперед руку в защитном жесте и быстро, насколько позволяла толща воды, отпрянула назад к камням.

— Послушай, Харун, я... я не виновата, это случайность... Не трогай меня! Не надо, это случайность! Я предупреждаю, даже не вздумай! Нет!! Маньяк! — взвизгнула она, когда Харун схватил ее за плечи и поволок на середину водоема.

Цепляясь за скользкие камни, Ярен изо всех сил отбрыкивалась, била его в грудь локтями, царапалась, извивалась, как угорь, и упиралась ногами в илистое дно. Вода вспенилась бурей. Вокруг них стали расходиться зеленые волны, которые, казалось, подхватят их и унесут на самую глубину, прервав это странное сражение. Харун с женой были уже далеко от берега, но она, словно это могло облегчить ее участь, вцепилась в него мертвой хваткой и продолжала кричать о том, что ей очень жаль.

— Чокпардон-чокпардон-чокпардон-чокпардон-чокпардон!⁽⁷⁾

Одна и та же фраза скороговоркой вылетала из уст Ярен. Усиленно сжимая веки, она вдруг задержала дыхание и с волнующей остротой приготовилась к карательному погружению в водоем. Но Харун встал где-то на его середине, где вода достигала ей до груди, и ничего ужасающего, о чем женушка подумала, не произошло. Ушло несколько мгновений напряженной тишины, прежде чем Ярен приоткрыла правый глаз, потом оба и, наконец, убедилась, что не тонула. Харун удерживал ее за талию, а с его губ не сходила неизменная хитрая ухмылка, которая нанесла дьяволице решающее поражение. Она отделалась страхом.

— Ты не будешь меня топить? — осторожно уточнила Ярен.

— Нет, красавица, — наклонился он к ней с горячим шепотом, поиграв мокрой прядью ее волос, — в таких, как ты, огонек гасят не водой. Да и делать мне больше нечего как топить тебя, а потом, не приведи Аллах, откачивать.

Харун отпустил ее, удостоверившись, что она стояла на ногах, и вернулся к берегу, находясь по пояс в водоеме. Женушка с досады треснула по воде и послала в него пенную волну, а потом подалась следом. Но он с тревогой предупредил:

— Лучше не подходи! Стой там, я еще зол на тебя.

— В смысле?! Как это?

— Как памятник Ататюрку, Ярен, молча и не двигаясь, — горячился Харун, разбирая пришедшие в негодность купюры и прикидывая, какие возможно привести более-менее в порядок, если аккуратно высушить.

— Что за сумасброд! Ну и как долго стоять прикажешь?

— Три дня!

— Ты отойдешь за три дня, значит?

— Я и за неделю не отойду. Ты оставила нас без денег и сломала мой телефон.

— Я же сказала, мне жаль! — повторила замученная женушка и горделиво повела головой. — Увы и ах, Харун, я не оправдываю гордое звание госпожи Ярен Бакырджиоглу.

— Тебе это и не удастся.

Не выронив ни слова, Ярен застыла точно в сковавшей ее обиде. Ее надломленная фигура, стоявшая по пояс в воде, прожгла сознание Харуна, и он почувствовал, что нанес ей несоизмеримо болезненный удар, когда она только начала доверять ему. Не зная, куда деться, он с мягким извинением в голосе договорил:

— Я имею в виду, что это ни к чему, мы же разведемся. Мы играем в большую восточную семью для родственников, но наедине нам нет смысла притворяться.

— Не бойся, я возмещу ущерб, — жестко оборвала Ярен. — Как получу деньги по нашему брачному договору — отдам, или можешь сразу вычесть стоимость.

Мысленно обозвав себя ишаком, Харун подтянулся на камнях и вылез из неуютно холодной речки. Вода струями полилась с его одежды на землю. Он отожмал края рубашки и разозлился, что совершенно не понимал, зачем Ярен будоражила в нем те смешанные чувства, получившие развитие в совместной жизни с семьей. Ему было сложно, не обращая внимания на план Аслана, на обманутых Шадоглу, которые искренне называли его сыном, на противоречия с Ярен и будущий развод, сосредоточиться лишь на хороших вещах, как эта поездка к Беязсу. Харун не мог тесно сблизиться с семейством, которое покинет, и отклониться от главной цели. Не мог легкомысленно разделить с женой ее мир. Чуждый ему мир.

— Давай руку, — вздохнул он, увидев, что Ярен не могла подняться на камни, чтобы выйти на берег.

Она резко отклонила его предложение, затем, вывернувшись из его хватки, другое, настойчивое, и продолжила взбираться сама. Несколько бесплодных попыток спустя, почти преодолев препятствие, Ярен вновь соскочила в водоем и вскрикнула. В ее возне и пыхтении было не разобрать, что произошло, пока на водной глади не расползлось красное пятно. Оно начало быстро шириться. Харун тотчас вытащил Ярен наверх и усадил на валун — она прихрамывала, зажимая над коленом сильный порез, из которого сочилась кровь.

— Аллах, помилуй, что делать?! — застонала от боли женушка. Она впала в легкую панику, когда отняла от ноги ладонь и кровь полилась обильнее. — Проклятые камни... Харун, помоги! Харун, как ее остановить?

— Не отпускай, — спокойно сказал он и достал из ее пакета маленькое полотенце и вторую бутылку воды, которую заранее поставил возле валуна. — Не переживай, жизнь моя, ранами меня не напугать так, как тебя. Хотя бы теми, что не требуют срочного вмешательства врача, но я верю, что нам повезет.

Присев на корточки напротив Ярен, Харун велел ей убрать руки и наложил на порез чистое полотенце, чуть придавив. С поднятыми красными руками и во влажном платье, непристойно прилипшем к купальнику, что сейчас в их случае тоже очень страшно, жена потупилась от уверенного взгляда Харуна и затихла без единого движения. Выждала несколько секунд и нетерпеливо спросила:

— Все? Прошло?

— Как ты девять месяцев в утробе матери сидела, если не можешь подождать пару минут?

— А вдруг не поможет, что делать?

У Харуна затекли мускулы, и он сменил положение, уперевшись одним коленом в землю.

— Я дойду до ближайшего ресторана и договорюсь, чтобы нам вызвали скорую. Может, кто-нибудь будет ехать в Мидьят и возьмет нас с собой. Выход найдем.

К счастью, им повезло: кровь перестала течь, и рану удалось промыть питьевой водой из второй бутылки — самой чистой, что была в наличии. В свою Харун набрал воду из водопада, которой Ярен вымыла грязные руки. Но возникла проблема с перевязкой: нечем закрепить полотенце на колене. Возможно, поэтому, решив, что раз уж позориться, так по полной, женушка смело взяла из пакета лифчик и предложила обвязать полотенце им.

— Да уж, милая, — шутливо хмыкнул Харун и без тени стеснения забрал лифчик, а из него, порвав кружевную ткань, извлек мешавшие металлические каркасы, — разные просьбы мне случалось слышать, но, чтобы перевязать рану лифчиком, никогда.

— Харун, еще слово!.. У меня больше нет ничего с собой! — полыхнула Ярен не то гневом, не то румянцем.

Конфузливых красок ей добавила и вынужденность переодеться прямо на валуне, без укрытия. Она потребовала от него отвернуться, но Харун, не став смущать ее, забрал свои вещи и оставил у водоема одну, выйдя из гущи деревьев на сухой огнедышащий ветер. Утреннее солнце, достигнув зенита, нещадно жгло, душило и вонзалось в кожу, благодаря чему Харун быстро обсох и обулся, и, скорее всего, обгорит. Сзади Ярен сражалась с одеждой и перевязанной ногой. Наконец, она собралась и даже пришла, пошатываясь в длинной юбке, к нему. Харун предложил опереться на себя и забрал у нее пакет с вещами.

С трудом и с перерывами на передышку они добрались до ресторанчика, который располагался сравнительно недалеко от них. Также на речке, как другие кафе, и за высокой стеной кипарисов.

Хозяин заведения отнесся с сочувствием к их неприятности с деньгами и раной и не вытягивал подробности. Предоставив им место под навесом, он угостил бесплатно закусками с айраном и одолжил аптечку из своей машины, а перед уходом призвал на их бедовые головы милость Аллаха.

Посматривая на гостей ресторана, Ярен незаметно смотала испорченный лифчик в полотенце и закинула в пакет, пока Харун заново обрабатывал и забинтовывал подсохший порез. Гостям ресторана они совершенно не сдались — те лишь оборачивались на них с таких же напольных диванов, как у них, и, тут же теряя интерес, возвращались к разговорам и широким подносам еды. Некоторые свешивали ноги в речку, которая, серебрясь и сбегая по камням, струилась под боком. Но кое-чей взгляд Харун вновь почувствовал на себе, как ожог. Женушка направила на него все внимание, отчего он сбился и запутался с концом бинта, думая, как лучше завязать. Завязал над порезом.

— Не больно?

— Н-нет, — запнулась Ярен, вынырнув из мыслей обратно в реальность, и одернула юбку. — У тебя аккуратно получилось. Спасибо.

— На здоровье. В Мидьят едем с хозяином, — сообщил Харун, сложив бинт в аптечку. — Он работает до вечера и согласился нас отвезти. Думаю, подруга мамочки Хандан уже уйдет к этому часу. Ну что, любимая, — с наигранной патетичностью заговорил он, — все, что было у Беязсу, останется у Беязсу. О том, как мы просрали деньги, телефон и лифчик, будем помнить только ты, я и река грехов⁽⁸⁾.

Ярен не успела заикнуться об этом, но, глянув на него своими любопытными лисьими глазами, обнадежено подавила улыбку. Харун вручил ей айран в медной чашке, поднял свою:

— За нас!

— За наше лето! — подхватила жена.

 

 

В ожидании ужина с Азизе истек еще час нескончаемой перебранки мамочки Хандан с Зехрой-ханым. Харун принес в столовую дополнительные кресла для Мирана и Рейян. Азат, придерживая ему двери, втащил третье, предназначенное виновнице торжества, и задумался, куда поставить.

За столом Ярен спустя рукава сервировала приборы, отложив которые, мечтательно, с юмором протянула:

— Сейчас бы удрать на Беязсу, а не решать проблемы деда, да, Харун?

— Да, нам же мало маминых криков, пусть взорвет дом. Вас охрана тогда по всему Мидьяту искала, — выговорил Азат за то летнее приключение и, махнув рукой на них, улыбающихся чудаков, засмеялся. — А Генюль не пригласили? — смутился он, как мальчишка. — То есть, может, надо больше стульев?..

— Нет, она не общается с Азизе из-за Аслана.

Харун отметил про себя, что Азат на сей раз заговорил о Генюль слишком открыто. Раньше, как кремень, таился, чтобы домочадцы не узнали о встречах с ней.

— Генюль простила бабушку, но хочет начать жизнь с чистого листа без нее.

Азат закопошился с креслом, истолковав ситуацию Генюль именно в том смысле, какой вложил в нее Харун. Азату выпал благоприятный шанс открыть чистый лист жизни вдвоем с любимой. Султан-ханым тоже предпочитала не пересекаться со свекровью. В желании познакомиться с домом и приемной семьей умершего сына она посещала Карс — Харун дал ей адрес и оплатил поездку и проживание в отеле. Вскоре по возвращении Султан-ханым сняла квартиру в новом Мидьяте и звала с собой дочь.

— Едут! Сестра Хандан! Сестра Зехра! — вещала во дворе Мелике, вбегая на лестницу. Ее силуэт замаячил в окошке столовой.

В особняк пожаловали гости. И салон мамочки Хандан, как в былые годы, широко распахивал свои двери для той, которую Шадоглу осыпали проклятиями чуть реже, чем шайтана.

---

Примечания:

Когда Харун — близнецы, Ярен — рак, и зарисовка в точности об их поездке к Беязсу ? https://vt.tiktok.com/ZSYQuVGrH/

Кайфовая Ярен, ждущая Харуна домой в первом отрывке, вах: https://vt.tiktok.com/ZSYQmcQ9C/

Молодая Хандан: https://vk.com/wall-176298528_6714

---

1) Lanet olsun (Ланет олсун) — аналог “черт побери!”, который часто использует в сложных и безвыходных ситуациях. Может быть частью более грубых выражений.

Вернуться к тексту

2) Турецкая пословица "Zarardan korkan kar etmez".

Вернуться к тексту

3) Салон — литературный, художественный или политический кружок избранных лиц, собирающихся в частном доме, в зале, гостиной, комнате для приёма. Наиболее прославленные салоны — французские, группировавшиеся вокруг какой-либо выдающейся женщины, как правило, из высших слоёв общества, так называемой «царицы салона».

Вернуться к тексту

4) Город на юго-востоке Турции у сирийской границы. Расположен в провинции Мардин.

Вернуться к тексту

5) На работе, на деловой встрече, при обращении к клиентам, при первом знакомстве обращаются на "вы" и, если имя пока неизвестно, говорят beyefendi (бей-эфенди) и hanımefendi (ханым-эфенди). Эти обращения аналог европейских обращений господин, мистер, месье, синьор, пан.

Вернуться к тексту

6) Герои романа «Запретная любовь» (1899) автора Ушаклыгиль Халид Зия. Действие книги происходит примерно на рубеже 19-20 веков на закате Османской Империи. В центре сюжета — адюльтер, близкие отношения замужней дамы не с мужем, Бихтер и Бехлюля. Сюжетно роман ставят рядом с такими проведениями как «Анна Каренина» и «Мадам Бовари». Бехлюль, представленный в романе, как ветреный распутник, бросил Бихтер и женился на дочери ее мужа.

Вернуться к тексту

7) Çok pardon — с турецкого "так жаль".

Вернуться к тексту

8) Отсылка на знаменитый слоган Города Греха What happens in Vegas, stays in Vegas («Что происходит в Вегасе, остается в Вегасе»). Он позиционировал Лас-Вегас как место, где можно расслабиться и побыть «плохим», так как об этом все равно никто не узнает.

Вернуться к тексту

Примечания:

Харун, обращаясь к Ярен на протяжении всего Падшего: Милая, любимая, жизнь моя, женушка, лисенок.

Ярен, с любовью: Паша, маньяк, психопат, медник.

Также Ярен в этой главе: Родной.

Вместо тысячи слов ??

Однако, двадцатая глава! ЯрХар врывается в нее, как дерзкие пираты, и я очень рекомендую взглянуть на это для поднятия боевого духа перед встречей Харуна с матерью: https://vk.com/wall-176298528_6863 Из него вышел славный пират х)

---

Знающим я назвать себя не смею. Я был ищущим и все еще остаюсь им, но ищу я уже не на звездах и не в книгах, я начинаю слышать то, чему учит меня шумящая во мне кровь.

Герман Гессе

 

Харуну было шестнадцать, когда они с одноклассником избили друг друга до того самого состояния фарша, о котором он упомянул Ярен во время стрельбы в Салахе.

Руководство лицея⁽¹⁾ не оставило инцидент без внимания. Благо, к директору вызвали отцов, не то асланбейская львица, узнав о драке в классе и перевернутых партах, не упустила бы возможность подрать о Харуна когти. Ее наследнику не пристало покрывать себя позором, а по мнению отца это был позор хотя бы потому, что Харун, точно озверев, выпустил пар на сопернике. Они враждовали с первых дней по массе глупейших причин, одной из которых стала зависть к баснословным богатствам Фюсун Асланбей.

Им сделали строжайший выговор, поставили друг напротив друга и вынудили помириться. Под давлением отцовского взгляда Харун выцарапал из себя скупое извинение и смирно принял наказание в виде исправительных работ. Затем с отцом отправились в больницу. Тело Харуна превратилось в сплошной синяк, который пульсировал и нещадно ныл, и следовало убедиться, нет ли опасных повреждений.

Уже на выходе, когда они вернулись от врача к машине, у отца снова взыграл родительский гнев. Разъедаемый горечью, землистого, нездорового цвета, с впалыми щеками, он выдал:

— Машаллах, из лицея позвонили мне и директор — мой хороший знакомый. Но что бы было, сынок, если бы приехала мама! Как ты будешь объясняться ей, когда она увидит твои шишки? Она закатит скандал, родителям этого юноши не поздоровится — вот чем обернется твоя злость. А если бы ты или он заработал серьезную травму, не допусти Аллах!

Аллах не допустил. Из больницы сразу за ними вышли одноклассник со своим отцом, заботливо обнимавшим его за плечи. Не оборачиваясь на Харуна, они прошествовали к автомобилю и уехали, а значит, он избежал нависшей было беды, связанной с лечением говнюка Омера.

— Разве я тебя драться учил, Харун? Я просил сорок раз подумать, прежде чем кого-то ударить, говорить с людьми, а не размахивать кулаками. Даже крохотное злое слово создает сокрушительную реальность! Ты почти взрослый человек, а ведешь себя так, будто тебя растили звери.

— Да, представь себе! — зарычал на отца освирипевший Харун. — Меня воспитывает зверь. Пока мама и ее коллеги нападают, я вынужден давать отпор! Если потребуется, буду бить, убивать — убью! Осудят — тем лучше, сяду в колонию и хоть там буду в безопасности. Если я заикнусь о том, что творится на работе мамы, нас убьют. Я не знаю, кто я теперь: человек или животное. У человека есть свобода, а меня, как собаку, мама учит двум командам: «Знай свое место» и «Помалкивай»!

Кровь залила Харуну глаза, и от ярости он практически не различал испуганное лицо отца. Улица перед ним то страшно бледнела, то наливалась багрянцем, то будто бы с неба на Харуна опрокидывали огромную чашу медного звука. Он так же не помнил себя, когда колошматил одноклассника. Началось с того, что Омер заградил ему проход ногой. Они вгрызлись один в другого угрозами и насмешками, и тогда Харун с одури вмазал ему по ноге, чтобы пройти. Их разнимал весь класс.

— Я понимаю, что тебе тяжело, очень тяжело, но при чем здесь Омер? Ты побил его, потому что обижен на нас с мамой, но так нельзя, сынок, — сбавил тон отец.

В Харуне эта мольба произвела еще большее волнение злобы. Что-то исконно дьявольское, материнское росло в нем и набрасывалось на ослабевающего в споре отца. Это была неконтролируемая жажда переломить его власть и священный авторитет своей правдой. Жажда добить.

— Вот именно, что не понимаешь, потому что ты ушел! Ты не знаешь, что происходит дома, и не хочешь знать. Тебе противна мама, ее дело, но, главное, чтобы тебя это не касалось! А как же я?

— Сынок, я не могу тебя забрать у мамы! — в отчаянии отец непроизвольно стиснул руки. — Что я ни делал, все бестолку, к кому бы ни обратился — везде ее люди. Она подмяла под себя Урфу! Судьи, опека, полиция — куда ни сунься, от упоминания фамилии Асланбей шарахаются, как от огня.

— И ты тоже! Ради своих принципов и совести ты, не задумываясь, хлопнул дверью. Перед носом невиновного сына! — обвинительно выкрикнул Харун. — Ты бросил меня в опасности с убийцами.

Отец закачал головой, на его лоб свесились седые зачесанные пряди волос. Он говорил что-то о том, что Харуну нужно потерпеть еще два года, что у него будет своя квартира, отец оплатит ему учебу в университете и Харун никогда не будет зависеть от преступного мира матери. Но, пока он зависел от каждого ее слова и жеста, от ее состояния, это звучало сродни издевательству.

— Я бы вывез тебя тайно, не вмешайся эта дрянь Аджена. Она так не доверяет матери, что приставила следить за тобой своего человека, — глубоко вздохнул отец.

Волчиха знала, что они замышляли, и, когда представился удобный случай, передала их разговор матери, чтобы насолить ей. Харун оправдывался как мог, напирая на то, что Аджена-ханым нарочно выдумывала о них всякую чушь, чтобы рассорить. Именно так волчиха и львица угрожали друг другу в своих грязных интригах, используя родственников и их секреты.

— Шайтан бы ее побрал! — бранился отец. — Что еще сделать? Мы в ловушке, сынок!

— А я скажу, что ты должен был сделать! Ты должен был перешагнуть через свою девятиэтажную гордость и остаться! Быть рядом. Поддерживать меня и не разрушать семью, пока я не вырасту. Мама не хотела развод, так как знала, чем он обернется. Ты говоришь, что обошел каждого, чтобы спасти меня, так теперь вся криминальная Урфа в курсе, что нам известно о них с Адженой. Ты такой шум поднял, папа, что наш дом до сих пор от него сотрясается, — Харун сцепил зубы, прося Аллаха дать ему ума смолчать, но осознание, что их жизни висели на тонком волоске, прорвалось в нем удушающими слезами. — Мы у всех на виду. Маме больше не верят, потому что мы — свидетели, а она убивает, чтобы мы с тобой выжили. Разве на твоей совести эта кровь? Ты себя не подумаешь обвинить — хлопнул дверью и прав! А ты тони в этой крови, сынок, тони и захлебывайся! Вот какую реальность мне твои добрые слова создали!

Харун отступил от отцовской машины, глотнул холодный зимний воздух и вдруг беспокойно, в страхе застыл. На них косились прохожие, останавливались и удивленно слушали, чем кончится спор, потом не спеша уходили. От тяжелого прерывистого дыхания и слез у Харуна усилилась боль. Он был опустошен, разбит изнутри. И это разбитое чувство, имевшее образ счастливого детства с родителями, снова вонзалось в него и резало тело, как осколки стекла.

— Мне нужно было доучиться четыре года, — настойчиво твердил Харун, но ему, казалось, возражала собственная раненая душа, осуждавшая за грубость. — Мама четырнадцать лет скрывала теневой бизнес. Мы не знали страха, с которым она приходила домой. А ты четыре года не мог подождать с разводом! Почему нельзя было подумать о нашем благе? Замяв скандал с мамой, ты бы не поставил нас под удар и не потерял меня. Разве твоя честь важнее нашей безопасности? Так важно уйти правым? Вместо того, чтобы помочь...

— Нет, но... Харун, кругом люди, поедем лучше на квартиру и поговорим там. Ты отдохнешь. Ты прав, я действовал сгоряча, когда пытался забрать тебя. Мне стоило быть осторожнее... Прошу, поедем.

Мирное предложение отца было также воспринято в штыки. Если Харун сейчас сядет в машину, шайтан последует за ним, и будет проще вырвать себе сердце, чем приглушить в нем шепот лукавого. На отца обрушится новая возмущенная тирада.

— Я домой, — сказал мертвецки уставший Харун. — Меня, зверя, мама-убийца ждет. Нельзя опаздывать.

— Сынок... Аллаха ради прости меня! — раскаивался отец и нервно потер себе лоб и виски ладонями. Он подался к нему, чтобы обнять и посадить в машину, но Харун резко вывернулся и сбежал. Найдя ближайшую стоянку такси, заказал машину.

Харуна всегда поражало, каким придурком он был в шестнадцать. В какой-то момент его реакция на развод родителей перестала быть просто детской обидой — она перешла в сконцентрированный гнев заложника. Они с отцом правда угодили в ловушку. Не было у них таких денег, чтобы подкупить полицию и освободиться от матери и ее криминальных коллег. Она и раньше помыкала Харуном, опираясь на свои богатства, но из-за развода его жизнь целиком оказалась в руках матери, и она направляла ее куда хотела.

Словосочетание «финансовая зависимость» вызывало в Харуне все виды ментальной боли, какие только могли поразить разум. В львиные хроники Асланбеев рельефно и выразительно врезались дни нужды, когда благородное семейство из-за неурядиц с бизнесом и урожаями было вынуждено перейти на режим экономии. И дни те как некстати пришлись на детство матери.

Единственная и неповторимая дочь, она страдала от строгости и жлобства дяди, будучи у него на попечении после смерти деда Хамита, от скромной еды, нравов и нарядов, которые редко меняла, от того, что у соседа толще кошелек, и даже не прочь была в него заглянуть. Вероятно, из-за того, что дядя не баловал ее, в голове уже обеспеченной, состоявшей матери жило вшитое послание «деньги важнее семьи», и по известным лекалам она взращивала культ бедности и подчинения в Харуне.

Покупка какой-нибудь необходимой вещи раз в сорок лет, которую мать находила дорогой и ненужной ему, по обыкновению проходила в три этапа: отрицание, скандал, запрет. И либо Харун смирялся, что не так уж и нужна ему эта «ерунда», перебьется, начнет зарабатывать — позволит себе что угодно, а пока на первом месте учеба. Либо он составлял список жизненно важных причин для покупки, который разве что не завершали пункты «Удушье» и «Остановка сердца». Богатая мать дотошно считала каждую потраченную им лиру, включая отцовские деньги на карманные расходы, но на себе никогда не экономила. Порой ее жадность раздражала до слез. Да так, что в Харуне восставал дух предприимчивости и сопротивления. В ход шли различные манипуляции, хитрости и даже попытки заработать на одноклассниках.

В целом, Харун с отцом неплохо жили на зарплату археолога, сообща копили, в меру тратили, но мать все равно называла их транжирами и приобретала Харуну вещи на свое усмотрение. Ей не нравилось, когда инициатива покупки исходила не от нее, иначе она теряла возможность контроля. А те минуты унижения и тщетности торгов, когда приходилось что-то выпрашивать у нее, въелись в подкорку, как кошмарный сон.

Как ни странно, но еще в Харуне хорошо отложилось, как Ярен впервые купила на его деньги дорогую одежду. Вот так набралась наглости и заговорила о его законной обязанности обеспечивать ее. Харун и не спорил — было бы что жалеть. От этой мелочи с него не убыло.

Ярен взяла темные наряды, ибо несла символический траур по свободной жизни, но те, которые хотела, а не на которые указывали предпочтения Шадоглу. С обновкой она расправила плечи и заметно похорошела. Она продолжала весело острить об их браке, но Харуну расхотелось дразнить ее. В душу, напротив, пролился бальзам умиротворения при виде человека, ненадолго забывшего об игле финансовой зависимости.

 

 

В отношениях с матерью Харуну никогда не доводилось быть тем, кто держит эту иглу и диктует условия. Но переменчивой судьбе, наконец, было угодно поменять их местами. Харун приступил к второй части плана с кражей денег. При помощи хитрых программ, настроенных в полиции, он написал матери сообщение с анонимного номера, и оно гласило:

«Доброе утро, Фюсун. Решила сбежать в Мидьят? У тебя неплохая машина, мне она понравилась. Ты, конечно, не против, что я пользуюсь ею? Ты высоко поднялась с тех пор, как мы виделись в последний раз, хотя жаль, что я застаю тебя в таком безвыходном положении. Твои деньги у меня. Я отдам их, если согласишься сотрудничать со мной. Кстати, в ресторане отеля Shmayaa на тебя забронирован стол. Позавтракай, там тебя ждет посылка — скромный аванс, чтобы ты не заскучала. У персонала ничего не выпытывай, они не знают».

Цинично, провокационно, безлико. По словам Генюль, мать затаилась в логове Асланбеев и дышала яростью, ничего не объясняя. Еще никто, кроме Аджены-ханым, не смел так обращаться с ней. Харун напомнил об угнанном броневике, который до времени надежно спрятал Муса. А впридачу малую долю той суммы, что они выкрали, подбросил матери, как наживку.

Сначала за деньгами никто не приходил — люди Сардара сидели в том же ресторане и, выдавая себя за туристов из соседнего города, следили за обстановкой. Охранник матери, очевидно, наблюдал со стороны. Затем вошел и забрал со стола посылку.

Когда мать ответила, Шадоглу созвали семейный совет и моментально пришли в боевой настрой. Всегда осторожная Фюсун-ханым ни с кем не вела переписки. Но именно тогда она спрашивала: «Что тебе нужно?»

На этот диалог цивилизаций, что впервые состоялся за месяцы ее молчанки, Харун смотрел с живой радостью. Ставка на жадность и страх матери перед Эстелем оправдалась, и он писал в следующем сообщении:

«Я, право, и не знаю, как тебе поручать важное задание, если ты такая трусиха. Послала своего человека на завтрак, который готовился для тебя. Бьюсь об заклад, что слухи, будто ты хладнокровно снабдила броневик для убийства мужа и разделалась с детьми Аджены Каджар, — невероятная ложь. Мне кажется, за твои деньги я найму специалиста получше».

Вечером, разделавшись с работой, Харун проверил переписку. От матери больше ничего не приходило — он будто через экран чувствовал, как она, приросшая к месту в тот миг, когда прочла послание, перебирала в памяти имена давних врагов, сопоставляя их с личностью анонима. Но об отце явно знала только она. Даже волчиха, ее смертоносная наставница, не заглядывала так глубоко в нутро матери.

Харун заблокировал старый смартфон папочки Джихана, который использовал для связи с ней, и устало потянулся. От бесконечной проверки накладных и банковских реквизитов болели глаза. Он сомкнул и протер их, однако давление усилило ощущение сухости под веками.

— Так и знала, что мой упертый трудоголик будет сидеть до ночи, — возмутилась Ярен, выйдя на террасу к Харуну.

Он расположился за уличным столом с ноутом и ворохом документов, в которых с появлением женушки начал искать один не рабочий, но тоже крайне важный.

— Хорошо, что ты пришла, я как раз хотел тебя позвать. Присядь.

— Я собиралась спасти тебя от бумаг, а ты зарываешься в них еще сильнее, — Ярен положила руку ему на плечо и встряхнула, чуть толкнув. — Харун, пора отдыхать! У мамы с тетей закончились «Восьмидесятые»⁽²⁾, зал освободился. Пойдем посмотрим какой-нибудь фильм. Ты так в мумию превратишься. У тебя еще песок из глаз не сыпется от бесконечных цифр и букв?.. А, все-таки сыпется! Пойду принесу капли.

— Секунду, любимая! — попросил он, зажмурившись.

Не добившись от Харуна результата, Ярен укоризненно цокнула языком, закрыла ноутбук и сгребла бумаги в стопку. Из той удачно вывалился искомый файл. Харун поднял его и, взяв упрямую генеральшу за руку, все же уговорил сесть рядом на отодвинутый для нее стул.

— Что случилось? — Ярен с непониманием оглядела его. — Твоя мать ответила?

— Нет, я не об этом. Послушай. У нас тут завалялся один бесполезный документ, — закинул Харун интригу, на которую жена выразительно приподняла брови, огладив живот и вытянув ноги. Он развернул перед ней брачный договор, заключенный по его инициативе, когда их поженили у сарая. — Он нам больше без надобности, как насчет того, чтобы заняться его расторжением?⁽³⁾

На озадаченном лице Ярен блеснула тонкая улыбка. Кое-что новое входило в их жизнь и брак, отразившись в ее догадке:

— Разрушение последней преграды между нами?

— Я бы сказал: вынос хлама, который тянет нас вниз.

— Мой Аллах, даже так! Почему сейчас?

— Насух-бей с утра раздал всем плохое настроение, как бесплатный интернет, и я подумал завершить день чем-то хорошим, — Харун обеими руками сжал ее нежную руку. Он как обычно шутил, веселя и беззлобно подначивая Ярен, поэтому она не отняла ладонь.

Ужин с Азизе, к слову, прошел гладко, хотя главу дома огорчало, что без тепла и в принужденном единстве. Год назад Харун мог бы сказать то же самое о них с женой, но, к счастью для них и в особенности для Ахмета, они преодолели разногласия.

— А на самом деле? — настаивала Ярен на правде.

Харун кивком указал на документы, добавив, что это далеко не все. Сегодня он заезжал к нотариусу и в фирму Шадоглу для решения одного финансового вопроса и с замиранием сердца ждал, когда жена ознакомится с материалом до конца.

— Клянусь, я с ума сойду с тобой, маньяк. Ты постоянно что-то изобретаешь.

Чем-то похожая на строгого Мустафу-агу за работой, Ярен свела брови и придирчиво перевернула страницы брачного договора. Не обнаружив ничего странного, отложила и нашла под ними договор дарения акций, уже частично заполненный Харуном. Жена сдавила пальцами край стола. В молчании она напряженно водила глазами по строкам и, закончив чтение, не проронила ни звука, как будто не могла опомниться от этого. Мыслимо ли! Харун дарил ей свои акции в компании Шадоглу стоимостью в двадцать миллионов долларов.

— Что это значит?..

Улыбка, что напросилась на губы Харуна, повергла Ярен в крайнее замешательство. Она обхватила свою голову и вдруг кинула в тишину вечера курдское крепкое словцо, пропитанное нахлынувшей радостью. Счастье, неизъяснимый восторг и золотые всплески заката в ее глазах — как много и как мало этого было в ту минуту.

— Двадцать миллионов, Харун, — взволнованно шептала женушка, перелистнув дарственную и заметив его подпись, — это невозможно... Аллах, это невозможно! Зачем? Почему не предупредил?

— Как это у курдов говорится, милая... — Харун вызвал в памяти пословицу, которую озвучил на языке ее предков: — «Кто сказал и сделал — человек, кто не сказал и сделал — лев, кто сказал и не сделал... осел»?

— Ты выучил! — растрогалась Ярен, говоря все так же шепотом, словно притрагиваясь им к тому сокровенному, что жило между ними вместо тысяч возведенных преград.

— А если серьезно, — вполголоса сказал Харун, — я хочу, чтобы у тебя была своя опора, которая даст тебе уверенность в завтрашнем дне. Это не означает, что я отстранюсь и перестану поддерживать тебя — я буду помогать разбираться в нюансах бизнеса и вести дело, как раньше, пока ты учишься и набираешься опыта. Жить — это устоять, любимая, а мне будет спокойнее за тебя, если под твоими ногами окажется прочный фундамент из юридического и прибыльной доли в фирме. Но, если пожелаешь, выведешь деньги и используешь где-нибудь еще. Воля твоя. Так что, — порывшись, Харун вытащил из-под завала бумаг шариковую ручку и положил поверх договора, — ты согласна?

— Я... Не знаю, что сказать даже... Спасибо за заботу. Для меня очень ценно все, что ты делаешь. Ни одна опора не может быть тверже твоего сердца. Я живу в нем, как в крепости.

— А теперь крепость будет стоять на прочном фундаменте из твоих миллионов и учебы в университете.

О нет — ласково спорила она немым качанием головы. Вовсе нет. Потому что этот фундамент был сложен из дней, когда Харун побудил Ярен глубоко задуматься о себе настоящей, о прошлой, о любящей и любимой, когда протянул той настоящей Ярен руку и помог обрести собственный путь. В запутанных лабиринтах Мидьята.

— Дай мне обнять тебя... Родной мой! — тихий голос Ярен едва уловимо обжег кожу, когда он наклонился, и она несколько раз крепко его поцеловала. Она говорила, что понятия не имеет, что делать с деньгами и, видит Аллах, Харун нисколько не изменил своей дьявольско-безумной натуре, раз дарит такой подарок.

Харун дотронулся поцелуем до ее лба и произнес:

— И я люблю тебя, лисенок. Подпиши. Нам также надо будет открыть тебе счет и оформить поручения, но с этой морокой разберемся позже.

— Сейчас, да, — помедлила жена, подобрав ручку. — И папа с Азатом знают?

— Знают, возражений ни у кого нет и не может быть. Твоя семья дала письменное согласие⁽⁴⁾. Это наш с папочкой Джиханом сюрприз, — хитро признался Харун. — Добро пожаловать в ряды миллионеров, госпожа Ярен!

— Что с тобой делать, искуситель? Так и быть! Затягивай в свой бумажный омут налогов, маркировки и... онлайн-касс?

— А ты схватываешь на лету, Машаллах! Не пройдет и года, составишь конкуренцию матерым бизнесменам, — похвалил ее довольный Харун. В приливе решимости женушка шумно выдохнула и подписала дарственную.

В это время экран на телефоне Джихан-бея мигнул и погас, приковав к себе крайнее внимание Харуна. Он открыл переписку, а Ярен заглянула в нее и, предавшись милой давней привычке, облокотилась на его плечо. Высветилось сообщение матери:

«Моя причастность к этим смертям всего лишь злостные слухи. Для подобных обвинений требуются доказательства. Чего ты хочешь?»

Обуздав в себе злость за убитого отца, Харун набрал:

«Ты права, не будем ворошить скелеты в твоем шкафу. Перейдем к делу. Эстель удерживает в заложниках мальчика, его должны увезти в Иран. Выясни, где он, как и когда его повезут. Жизнь этого ребенка стоит очень дорого. Поможешь спасти его — я спасу тебя от долгов».

— Ты же понимаешь, Харун, — хмыкнул над ухом светлоокий дьяволенок, уловив игру его мысли, — что она не выполнит твое требование? Она украдет мальчика и будет шантажировать им старейшин.

— Да, неплохую идею я ей подкинул, — Харун бросил через плечо сверкающий хищный взгляд, потянув женушку на его глубину. — Очевидно, что до ребенка она пока не добралась — возможно, она уже что-то слышала о нем или нет, но, зная мать, я просчитываю все ходы. С ее связями она найдет его быстрее, чем я и Сардар. Одно из двух: либо она напишет, где он, либо сама перевезет мальчика в укромное место. Сейчас нам подходит и то, и другое, так как его не вывезут заграницу.

Соизволит мать работать на анонима или же сделает по-своему — не так важно, как вырвать ребенка из плена Эстеля. Хотя иного выбора, кроме как подчиниться посланиям Харуна, у нее не предвиделось. Харун допускал, что мать попытается прикрыться мальчиком, как щитом, и, пожалуй, старейшины, получив отпор, дадут ей и Фырату отсрочку. Но в любом случае она будет нуждаться в деньгах, и так просто долг ей никто не простит.

 

 

Последующие дни ожидания дружная турецкая семья Харуна не знала проблемы важней, как разделиться во мнениях и наполнить особняк Шадоглу паническим предгрозовым настроением.

В Насух-бея, прежде уверенного в их деле, как будто впивалась игла волнения. И, когда ее острый конец врастал глубже в душу, он, бывало, взрывался по любому поводу. Он обещал Харуну с Азатом ад и погибель, если их план, зависевший от матери, сорвется, а не кончится громом аплодисментов и поражением Фюсун Асланбей.

При поддержке мамочки Хандан папочку Джихана посещало намерение «выжать из Фырата все масло», вынудив его сдать мать Харуна и их сообщников из Эстеля. Джихан-бея напоили кофе с лукумом и с трудом втолковали ему, что такая жесткая мера выдаст их с потрохами и не принесет желаемого результата. Очные ставки и явки с повинной грядут позже, заверял тестя Харун.

Хорошо хоть, у Хазар-бея не нашлось возражений — его больше занимали внук с детьми, за которыми он присматривал тщательнее. В доме Мирана и Рейян он наладил охрану, дабы ни одна мышь не проскочила внутрь. А свои нововведения объяснял им неспокойной обстановкой в Мидьяте из-за слухов о грабеже.

Как будто это могло приблизить развязку, Ярен стала заходить в переписку анонима с матерью, с нетерпением ожидая ее ответ. Ничего не происходило. Минуты и часы предвкушения по-прежнему падали сквозь пальцы. Женушка откладывала старый телефон Джихан-бея и принималась терзать выдержку Харуна справедливыми сомнениями:

— Если она не найдет мальчика, Сардар расторгнет сделку. Ему нужны гарантии. Вы с папой обдумывали запасной план, он готов?

— Должен сказать, милая, что он в духе папочки Джихана, но я все же надеюсь, что до него не дойдет...

Не договорив, Харун бросил взгляд на внезапно загоревшийся экран телефона Джихан-бея. Ярен с удивлением и страхом схватила его и чуть не уронила на диван. Кликнула по окну переписки, а в Харуне против воли окаменел каждый мускул. Он не двигался, не дышал и, казалось, чувствовал под сердцем ту самую иглу тревоги, что денно и нощно донимала Насух-бея.

— Мальчик у меня, предлагаю обмен... — кольнул его голос Ярен, склонившейся над телефоном. — Харун! — она посмотрела на него и твердо произнесла: — Это блеф. Она не могла в одиночку, так быстро... Сардар неделями искал ребенка и ничего не узнал.

Но сообщение матери сухо спорило с ней: «Мальчик у меня, предлагаю обмен». Если это не было притворством, то Харуна впервые радовало, что львица-людоед, похищавшая туристок прямо из отеля и при свете дня на улицах, держала марку.

«Совсем недурно, Фюсун! Можешь забрать свою машину и деньги. Если боишься, приезжай с охраной. Я буду ждать тебя и передам деньги только в твои руки, без посредника. Наконец-то, мы встретимся и продолжим беседу вживую» — напечатал Харун, выслав время и координаты места.

— Мать, конечно, попытается навязать нам свою обожаемую игру лжецов, но от козыря в виде ребенка тоже не откажется, — сказал он жене. — Посмотрим, такой же она искусный игрок, как раньше, или нет.

Иншаллах, уже завтра затянувшаяся война с Фюсун-ханым прекратится. Она сядет, и они все вздохнут спокойно.

 

 

В призрачном свете луны равнина близ Мидьята казалась бескрайней шахматной доской с причудливо разбросанными по ней черными и белыми полями. Матовые тени пролегали у серебристого кустарника и скал, словно бездонные ямы, в которые неровен час провалиться. Один неверный шаг в сегодняшней партии с матерью — и пропасть сама, ускоряя минуту погибели, затянет игрока вниз.

Опустив до конца окно в машине Азата, Харун вдохнул свежий прохладный воздух. В жутком голосе ночи дребезжали рокот и подвывания зверей, что пробудились в первые мгновения заката. Харун поневоле вздрогнул и задумался, каково было бы сейчас находиться в броневике матери, где сидела команда Сардара с ним во главе. Эту чудовищную металлическую глыбу разместили посреди степи, так чтобы на трассе она сразу бросалась в глаза и мать понимала, куда ехать. Таким было решение сопровождавшего их комиссара Джелала. По его инструкции, машину Азата и вторую легковушку, в которой также затаились курды, отогнали за высокий холм, в тень. Захочешь — не увидишь. Подобные меры, утверждал комиссар, лишат преступников возможности заранее оценить их силы. Когда Фюсун-ханым подъедет к броневику, вот тогда они и объявятся.

Никто не спорил с ним. Пока комиссар не велел надеть бронежилеты, выделенные на них в полиции. Харун взял свой без особых возражений. Ему доводилось сутки напролет носить легкий бронежилет под одеждой, когда матери поломали ноги и ее война с волчихой вошла в острую фазу. А вот недовольству Азата не было предела — ему обмундирование мешало, стесняя в движениях.

Открыв дверцу машины, Азат со вздохом плюхнулся в водительское кресло. Он выходил проветриться и размяться, что комиссар Джелал, сидевший сзади с еще одним курдом, не воспринял благосклонно:

— Азат-ага, вы привлечете к нам внимание! Я понимаю, что вы — потомок уважаемых семей, но это не значит, что вам можно делать что вздумается и срывать нашу операцию.

— Комиссар Джелал, — оскалился Азат в точности как Ярен, когда она выходила из терпения, — это не ваша операция, а наша. Ее разработали мы. Полиция и пальцем не пошевелила, чтобы засадить клан Эстеля и его сообщников. Все, что вы делаете, так это приезжаете в конце разборок, следом за скорой помощью!

— Я бы попросил вас, Азат-ага!.. Я не хочу ссориться с вами.

Харун внутренне усмехнулся. Местная полиция порой, как в анекдоте о Ходже Насреддине, спасала жителей от устрашающего Эстеля по принципу: «Вы немного умеете стрелять, не так ли? Справитесь!»⁽⁵⁾ Вот и шеф полиции, одобрив похищение денег, предпочел держаться в стороне, а затем собрать плоды их работы, что свободно упадут ему в руки.

Азат поправил рубашку, которая страшно топорщилась из-под плотно прилегающего бронежилета, и положил руки на руль.

— Мы сидим два часа без перерыва, комиссар, у меня замлело тело, — звякнул он четками, накинутыми на ладонь. — Вы уверены, что эта защита необходима?

— Напомню, что я здесь по поручению вашего дедушки Мустафы-аги и шефа полиции, — важно заметил комиссар, прислонившись к креслу Азата. — Я слежу за ситуацией и не допускаю эксцессов. У меня будут неприятности, если вы не послушаетесь и с вами что-то случится. Мы же договорились, Харун-ага, разве нет?

Договорились, к сожалению. Этим утром Мустафа-ага вызвал их с Азатом в участок, в кабинет шефа полиции, и заявил, что не отпустит без официального лица, которое слишком рьяно взялось обеспечивать порядок. Бойкий на язык, остроглазый и подправляющий их план на свой лад, комиссар Джелал был лишним элементом в свидании с матерью. Харун бы отказался от его помощи, но перечить султану — неблагодарное для медника занятие. Мустафа-ага и так чуть не загубил в зародыше их аферу, когда ему самыми радужными красками из возможных обрисовали, как опасные и нелюбимые им родичи Назлы-ханым будут обчищать бригаду Эстеля.

— Комиссар Джелал, мы не хотим подставить вас перед Мустафой-агой и начальством, поверьте мне, — сказал Харун с чуть заметной иронией, с которой относился к комиссару, и перекинулся дружеской улыбкой с Азатом. — Если вас уволят, без такого храбреца у полиции пропадет смысл приезжать на разборки бандитов. Их позовут сразу на кладбище.

— Зря смеетесь, Харун-ага! Я отвечаю за безопасность. Ваш план очень ненадежен. В нем что угодно может пойти не так и дать Фюсун-ханым повод открыть по нам огонь. Вряд ли она посмотрит на то, что вы — ее сын.

— Нет, потому что она будет смотреть исключительно на эти купюры, и они не оставят ей шансов на сопротивление, — сострил Харун и показал пачку денег Фырата, как бы умеряя этим пустой спор. На деле будь с матерью все так просто, их не охранял бы отряд вооруженных курдов, а Харун всецело доверился бы магии турецких лир и искусству переговоров.

Взгляд комиссара Джелала приклеился к толстой стопке купюр, и он укоризненно замолчал. В салоне настала безжизненная глухая тишина, прорезаемая звуками ночи, но счастье, что в остроумии больше никто не состязался, и комиссар не запугивал их без толку владычицей Асланбеев.

Вскоре Всевышний наградил их за долгое ожидание. Время перевалило за полночь, когда далеко-далеко на трассе мелькнул яркий лучик фар. Послышался гул мотора и тихий шелест шин по асфальту, который с приближением автомобиля становился громче. Потом он затих. Машина встала у обочины, затмив пространство широким снопом ослепительного света. Двигатель не глушили. Приехавшие, судя по всему, не решались выходить наружу и оглядывали равнину сидя, заметив мрачный силуэт броневика, что возвышался в отдалении от дороги.

Сквозь переплетения сухих кустарников Харун увидел, как у машины распахнулись дверцы. Из нее осторожно выбрались двое, а водитель и четветый пассажир — наверняка мать, ведь автомобиль был ее — остались внутри. Не прошло и пяти минут, как один из вышедших, изучив местность, вернулся к машине и что-то проговорил в опустившееся окно. Мать боялась засады. Наконец, она толкнула дверцу и выбралась из салона, стукнув массивной тростью о каменистый грунт. Лунное сияние окутало ее плечистую фигуру в брючном костюме и залило лицо, сделав ее совершенно серой. Под стать мрамору. Фигуре королевы на шахматном поле.

Сердце Харуна от чего-то сжалось болью в предверии встречи с матерью, пока она шаг за шагом, натыкаясь носами туфель на камни, медленно кралась к броневику. Таящаяся в нем неизвестность за слепыми мутными стеклами манила ее личностью обещавшего вознаграждение анонима. Иногда Харуну просто не хотелось верить, что от всепожирающей жадности мать могла прыгнуть хоть в адскую бездну, хоть в ловчую яму.

«Начинайте» — написал он Сардару и Мусе, который командовал людьми из второй легковушки.

— Рано! — шикнул за спиной комиссар, но опоздал: из броневика высыпала команда Сардара, из легковушки, скользнув мимо них, как тени пустыни, выпрыгнул Муса с напарниками.

Преодолевшая половину пути к своему танку, мать испугалась незнакомцев и попятилась к дороге, позволив охране заслонить себя. Между тем группы курдов выстроились в полукруг и оттеснили их. В сумраке блестели наведенные с обеих сторон пистолеты. Тут же последовал четкий приказ Сардара сложить оружие. Он отделился от своей команды и вступил с матерью в диалог. До Харуна доносились лишь его отрывки, но он и так знал, о чем Сардар должен был говорить с ней. Сейчас он старался убедить ее, что ей не грозила опасность, и аноним, что желал увидеться с Фюсун Асланбей лично, скоро подойдет. Широким жестом руки курд пригласил мать сесть в броневик. Она помешкала и снова оглядела степь в поисках незримого врага. После чего прошла мужской упругой походкой к пассажирскому сидению спереди, в то время как ее охрану дальше не пустили, немедленно оцепив машину.

Комиссар Джелал зевнул и бодро потер ладонями:

— Капкан сработал! Итак, господа...

Не слушая его указаний, Харун собрал в кучу деньги кузена, папку с информацией о долгах матери и чистыми листами, ручку, прилаженную им к обложке, и диктофон. Он только вышел из укрытия на озаренную луной поляну, как различил язвительный басовитый голос матери:

— Где ваш заказчик, эфенди? Долго он будет прятаться?

Возле броневика вытянулась рослая фигура Мусы, велевшего набраться терпения.

А оно ей точно пригодится, потому что Харун остановился как вкопанный перед танком, пораженный им сильнее, чем раньше. Вблизи от него будто исходила бешеная сила — та, что выбросила их с отцом в кювет в кромешной тьме Гëбекли-Тепе. В маленьких окнах чуть проглядывал материнский профиль, броневая сталь мерцала, как могильная плита, и у Харуна ушло несколько минут, чтобы преодолеть отвращение и заставить себя подойти еще ближе.

Он рывком дернул дверь водителя.

Мать резко обернулась. Уголья ее глаз недобро раскалились, а у рта залегла грубая морщина, выдавая неприятное удивление. Вот и вся жизнь на безмолвно каменном лице, которое Харун не видел долгие месяцы.

Удерживая вещи, он запрыгнул в широкое кожаное кресло. С холодной яростью захлопнул дверцу и в тот же миг поймал свой свирепый взгляд в зеркале заднего вида. Мать была ненавистна ему в этом взгляде настолько, что не понятно, как она не испарилась под ним... Но она лишь одернула руку, которой слегка коснулась его плеча. Как-то мать призналась, что в злости Харун напоминал деда Хамита, и то ли это угнетало ее, то ли радовало тем, что в нем проросло безумное асланбейское наследие. Сейчас — тем лучше, нельзя при ней проявить слабину.

— Какой парад, Аллах Всемилостивый! Можно подумать, Харун, что ты ловишь террористов. Сколько ты заплатил этим бродягам, чтобы они изображали цепных псов? — с высоты своего величия мать оценила и ловушку, и его бронежилет, который виднелся из-под расстегнутой легкой куртки. — Как поживает Ярен?

— Цветет, как тюльпан, — отрезал Харун и разложил на коленях деньги, диктофон и папку.

— Я звонила ей, но она недоступна. Хотела узнать, как мой будущий внук или внучка. Здоров ли, Иншаллах. До родов меньше месяца, верно?

На зубах вязло ощущение какого-то отвратительного, мерзкого лукавства. По голосу матери сразу не определить, что она замышляла что-то, — скорее всего, мутила ему душу, желая смешать чувства и подозрения в однородную тревожную дрожь.

— Для той, что избегала наших встреч, ты необыкновенно мила, мама. Благодарю за беспокойство, но моя семья справится без посторонней поддержки.

— Посторонней, — презрительно скривила мать губы. — Сынок... Ты путаешь близкое с далеким. А иначе как объяснить, что с твоего попустительства ребенок нашей крови родится в доме жалких подхалимов? От девчонки, что желала тебе смерти.

Она не дала Харуну возразить, понизив властный голос до утробного рычания:

— И кроме того они — деревенщины!

Опять она за старое. Родом из Мидьята, из такого же дикого клана, как Шадоглу, а мнила себя стамбульской уроженкой.

— До них долетит шум из Стамбула, а им почудится рев осла. Твоя деревенщина едва ли способна представить, что такое светские манеры и хороший тон.

— Мама...

— Не встревай! — осадила его мать с неизменно равнодушным лицом. Но в ее тоне царили злоба и непримиримость с вещами, которые Харун делал наперекор ей. — Я бы одобрила этот брак, если бы могла заняться воспитанием Ярен. Но ей до приличной жены так же далеко, как Мидьяту до Стамбула. Это не жена и даже не прислуга, а ничтожная приживалка. Удивляет, — по устам матери скользнула вдруг полная яда усмешка, — как ее дурные замашки позволили ей так долго держать ноги сомкнутыми и играть с тобой в недотрогу.

— Как видно, от тебя Стамбул отстоит еще дальше. При всей интеллигентности и любви отца ты так и не освоила культуру, привезенную им оттуда, — сдержанно отчеканил Харун.

В ответ на него навалилось холодное молчание, тяжелое и неподвижное, как скала. Харун никак не отреагировал на манипуляцию и с легкой совестью отдал матери папку с ручкой. Прошла секунда заминки, через которую вторгся Азат, в этот момент открывший заднюю дверь броневика. Он забрался на сидение и кратко поприветствовал Фюсун-ханым. Она же не удостоила его вниманием.

— Зачем это, Харун? — мать насмешливо поворошила белые листы, вложенные в папку. — Заставишь писать завещание? Сынок возмужал и считает, что вправе ставить мне условия.

— Это все ваши люди, Фюсун-ханым? — спросил Азат об ее охранниках, которых окружили курды. — Или за поворотом ждет еще машина?

Разумеется, мать его не слушала, делая вид, что Азат и семья Шадоглу в целом — пыль у нее под ногами.

— Начнем с простого, — заговорил Харун и, чтобы она видела, положил пачку купюр на приборную панель машины. — Это твой обещанный приз. Где ребенок?

Мелкая, почти неразличимая зыбь насмешки продолжала бродить по лицу матери, но даже она не скрыла алчный блеск, промелькнувший в карих глазах голодной львицы.

— Значит, ты из-за этого якшаешься с бандитами? Ясно, что тебя во что-то втянули... Опять. Не спеши, Харун. Пока старейшины не получат выплату Фырата, вы не увидите мальчика. Мне нужны гарантии.

Скоро же она вынудила их прибегнуть к запасному плану папочки Джихана. Правда, Харун разыграл его понарошку.

— О, хорошо, я тебя понял! — ощерился он и будто бы радостно закивал головой. — Ты права, так будет значительно проще. Тогда я сам передам Фырату деньги, а тебя эти бандиты обменяют на ребенка. За такого ценного языка, как ты, старейшины Эстеля не поскупятся.

Приотворив свою дверь, Харун позвал Сардара и разрешил забрать мать. Она, конечно, не поверила в происходящее: со скукой посмеивалась и сжимала трость, лениво прокручивая ее, как вонзенный в пол меч. А когда курды подошли к ней вплотную, угрожающе склонившись, то и вовсе разразилась басовитым, рубленым смехом. Смехом, идущим из убеждения, из их с Харуном врожденной черты: харкаешь кровью, а говори, что пил вишневый шербет⁽⁶⁾.

Дальше все смешалось. Мать вытащили на поляну и поволокли к машине Мусы. Она начала сопротивляться, от ужаса у нее подогнулись ноги, выпала трость, и она крикнула охране, которую тотчас схватили и обезоружили. Даже ее водителя, что кинулся на помощь напарникам. Команда Сардара действовала слажено и не особо церемонилась, мгновенно заставив мать убедиться, что ее, агента Эстеля, не долго думая, принесут в жертву ради спасения ребенка. А там больше не будут принимать ее отговорки — за многочисленные долги и ошибки с ней покончат.

Неожиданно от хаоса звуков отделился перепуганный крик матери, который повторился и прошел насквозь всю душу. Сидеть ровно, пока мать звала его, Харуну стало невозможно. Он выглянул и, наконец не вытерпев, подал Сардару знак рукой. Он вернул папку матери, когда ее, без трости, молчаливую и измятую, повторно усадили в броневик, и предпринял вторую попытку договориться.

Сардар налетел на мать бесновавшимся коршуном:

— Где мальчик, ханым? Отвечайте!

Вжавшись в спинку кресла, она назвала предполагаемый адрес, где старейшины прятали маленького пленника.

— Ваше счастье, если это правда. Но, если лжете, так легко не отделаетесь. Муса! Будь здесь, мне надо срочно проверить место...

Брови матери дрогнули, но она сдержала гримасу бешенства и перевела взор на Харуна. Внешне спокойный, безразличный к ней, он настраивал диктофон. Похоже, это разозлило ее больше, чем встряска от курдов.

— Это не все? Чего ты хочешь, Харун?

— Чистосердечного признания.

— В чем?

— А давай начнем с того, — через жесткий смех произнес он, — как ты угрожала моей жене, убив у нее на глазах девушку. Заодно разогреешься перед основным соло. Потом расскажешь, как после смерти дяди ты обокрала Азизе и сбежала в Урфу. А там вышла на Аджену-ханым, которая тебя обогрела и научила убивать. Расскажи о своей жизни, как ты спрыгнула на самое ее дно.

— И почему я должна это делать?

— Мы с Шадоглу покупаем у тебя информацию.

Мать парализовало этой новостью на какое-то мгновение. И тут, повернув голову к Азату, она словно вспомнила о его существовании. Молодой наследник дома счастливых и отчаянных стремительно рос для нее в цене.

— Я предлагаю взглянуть на ситуацию с твоими долгами с позиции здравого смысла. Тебе не спасти свою компанию. Чтобы полностью рассчитаться с Эстелем и кредиторами, придется продать ее и особняк в Урфе, оставшись ни с чем. Ты можешь заставлять Фырата и дальше носиться, как Болд Пилот⁽⁷⁾, уповая на его богатства, но рано или поздно эта лошадь сдохнет. Он разорится. Ты сама знаешь, мама, что долги непомерные.

Разложив по фактам ужасную будущность владычицы Асланбеев, Харун интуитивно почувствовал, как она будто пошатнулась на пьедестале. Он открепил ручку от обложки папки, что лежала на коленях матери, достал чистый листок и быстро написал:

— Поэтому... Пять процентов моих акций и десять процентов акций Шадоглу, — он прибавил к пятерке десятку и, получив в сумме пятнадцать, обвел цифру. — У тебя выйдет стабильный доход.

Знала бы мать, что скоро у Харуна не будет этих пяти процентов и что он не собирался ничего ей отписывать. Но она не знала, так как о подарке, который Харун сделал Ярен, не заявляли открыто, а он складно врал. Мать приучила.

— По-вашему, я должна продать свободу и надеяться, что мои признания не попадут в полицию, — скептически заметила она.

— Напротив, я предлагаю тебе сохранить жизнь. Когда старейшины отберут твое имущество, ты же не думаешь, что они оставят тебя в живых? Ты нужна им, пока ты — источник их доходов. Без денег — лишняя свидетельница.

— У вас будет пятнадцать процентов, — объяснил Азат, — у Фырата — пятьдесят. У вас контрольный пакет акций. Компания перейдет под ваше управление, то есть под управление Эстеля, раз вы работаете на него.

— Согласись, мама, это не худший выход из положения. Томимые жаждой ищут воду, а к тебе вода сама бежит, — присловьем окончил Харун и ухмыльнулся при мысли, что к его трагическому фарсу, этой шутке над матерью, не хватало только добавить «честное пиратское слово».

— А признание? — с нажимом переспросила мать.

— Они — гарантия, что ты не обманешь нас. Запишем их, а завтра оформишь на меня доверенность. Я займусь продажей твоей фирмы и особняка. Когда закроешь долги и получишь акции, я уничтожу материал.

Мать не казалась впечатленной. Отчасти Харуна радовало, что, перешагнув могилу волчихи, она еще не перешагнула ту грань, которая превращает гибкий ум в слепую самоуверенность. Она медленно водила глазами-угольями по салону и пачке денег, стремясь нащупать подвох.

— А какая вам выгода? Допустим, у вас появятся доказательства против меня и старейшин. Если передадите их в полицию, вы избавитесь от нас. А, укрыв, нарушите закон.

— Ты же непременно потянешь за собой Фырата, — сказал Харун. — Он по глупости прикрывает тебя, это видно. Ему впаяют срок, и репутации Асланбеев придет конец. Я не могу так поступить ни с Фыратом, ни с его близкими.

Азат смял в руке четки, строго глянув на мать.

— Мы не желаем Асланбеям зла, Фюсун-ханым. Пусть их рассудит Аллах. Из-за ваших проблем с банкротством сначала пострадает Фырат, а, если его денег не хватит, по вашей же наводке старейшины начнут донимать Харуна и нашу семью. Асланбеи, Шадоглу и Бакырджиоглу — теперь мы неразрывно связаны кровью, и падение одного повлечет за собой падение остальных. Нам бы хотелось избежать агрессии Эстеля мирным путем. Мы поделимся с ним лакомым куском компании, а взамен на выгодное партнерство обратимся с просьбой освободить нас от налога на крышу.

— Из двух зол мы выбрали то, с которым проще договориться, — заметил Харун.

Воздух наполнился продолжительным вздохом застывшей изваянием львицы. Чем дольше длилось ее молчание, тем гуще становилась ночь и дальше — яркая луна. Мать никто не прерывал, пока она взвешивала варианты и свои силы. Без признания ее не отпустят. Она даже не могла выдать их Эстелю, поскольку у Харуна была ее переписка с анонимом, а мальчика по ее наводке уже, вероятно, спасли. За такое пособничество Эстель не то что до последнего куруша⁽⁸⁾ взыщет — шкуру снимет.

И правда ребенка вызволили. Где-то спустя час или меньше Харуну махнул рукой Муса, который в отлучку Сардара взял командование над курдами. Все в порядке, мать сказала верный адрес. А затем, пустив по телу Харуна мурашки, гадким голосом саданула по слуху:

— Записывай.

Харун включил диктофон. Ровно и четко произнося слова, назвал свое имя, тип устройства, на которое велась запись, время, дату, получил от матери согласие и согласие Азата выступить свидетелем.

И львица-людоед заговорила о своих преступлениях, оживляя сокрушительную реальность, в которой, как мать, она была уже давно и безвозвратно мертва.

---

Примечания:

Про эмпатию Харуна: https://vt.tiktok.com/ZSYTF5jSE/

Об истоках фамилии Аджены — Каджар: https://vk.com/wall-176298528_6777

---

1) Старшая школа, или лицей (lise). Занимает последние 4 года. Турецкое школьное образование строится по формуле 4+4+4.

Вернуться к тексту

2) «Seksenler» — это турецкое ностальгическое романтическое комедийное шоу, которое начало транслироваться в 2012 году. В центре внимания обычная турецкая семья, проживающая в эпоху восьмидесятых годов. Сериал проникнут ностальгическим чувством к прошлым временам. Затронуты духовные ценности того времени. Идет напоминание о новых изобретениях, которые вошли почти в каждую семью в то время.

Вернуться к тексту

3) О брачном договоре рассказано подробно во второй главе во внесенных в нее изменениях. Харун прибегнул к нему, чтобы сохранить имущество. По этому договору, при расторжении фиктивного брака Ярен полагалась некоторая выплата. Цитата из главы: «Одним иском в суд он бы разрушил жизнь Ярен окончательно и бесповоротно. При разводе она не получит ребенка, которого решила оставить. Суд примет сторону отца-бизнесмена, а не безработной матери, живущей у него на обеспечении. Его личная собственность, а именно две квартиры, фирма в Америке и доля в компании Шадоглу, ей не достанутся по закону. Но, зная влиятельную и нетерпимую семью Ярен, ее корысть и изворотливость, Харун посоветовался с адвокатом и подстраховался. После росписи заставил женушку подписать брачный договор о раздельной собственности, по которому все, что она получила бы из его имущества — это отрезвляющий щелчок по носу, собственно не нажитое ею и хорошие деньги, которые Харун посчитает нужным выплатить в качестве компенсации за вынужденный и уже не фиктивный брак».

Вернуться к тексту

4) В каноне в договоре, который Харун заключал с Шадоглу при покупке их акций, значилось, что ни одна из сторон не имеет право передавать свои акции третьему лицу без письменного согласия другой стороны.

Вернуться к тексту

5) Турецкие анекдоты часто циклизовались вокруг нескольких персонажей, и самым известным из них является Ходжа Насреддин. Образ Ходжи Насреддина эклектичен. Он сочетает в себе образы простака и суфийского мудреца. Его основная черта — уметь выходить из любой затруднительной ситуации при помощи остроумного замечания.

Анектод, на который ссылается Харун:

Было у Ходжи Насреддина две жены. Одна была моложе и красивее другой. Они отправились на прогулку на лодке. Его жены сказали: «Ходжа, если мы в озеро упадем, сначала которую из нас спас бы?» Ходжа повернулся к старшей жене и сказал: «Ханым, ты немного умела плавать. Не так ли?»

Вернуться к тексту

6) Турецкая пословица.

Вернуться к тексту

7) Bold Pilot («Смелый летчик») — турецкая чистокровная скаковая лошадь. Он установил рекорд трассы в гонке 1996 года. Выиграл 16 из 21 гонок, в которых участвовал, и стал одним из народных героев Турции вместе с жокеем Халисом Караташем.

Вернуться к тексту

8) Национальная валюта Турции — лира (TRY в международной классификации). В 1 лире 100 курушей.

Вернуться к тексту

Примечания:

Двадцать глав спустя мы дождались Ахмета, ура!

В главе отражен первый период родов (до, собственно, рождения и с поверхностным взглядом на медицинскую матчасть). Львиную долю в нем занимают эмоциональная и бытовая поддержка Ярен во время ожидания ребенка, особенности турецкой медицины и... качели. На которые врач выпнул ЯрХар прогуляться))

Еще я обыграла отсутствие канонной дочери Фюсун Азры (она же Гюнеш). Ее сюжетная линия не включена в произведение, так как она меня не очень впечатлила, но возникла идея получше)

---

Мы до тех пор не сможем понять родительскую любовь, пока сами не станем родителями.

Генри Уорд Бичер

 

 

Рецепт гаданий от мамочки Хандан создавал у Харуна своеобразно-чарующее впечатление, свободное от нареканий. Тут хотя бы на него не летели чугунные тазы с расплавленным свинцом, и его лично к гаданиям никогда не привлекали. Будучи лишь зрителем сего действа, он смеялся про себя: тещу без всяких отговорок взяли бы в фалджи в местное кафе⁽¹⁾. Пятьдесят процентов житейской смекалки, пятьдесят — ловкости и никакого мошенничества.

Разглядывая образованные гущей рисунки, мамочка Хандан неуловимо, в долю секунды превращалась во вдохновленную колдунью. Говорили, что в молодости она гадала гостям у себя в «салоне». По ее приказу заваривался настоящий турецкий кофе. Те, кто хотел заглянуть в свою судьбу, должны были не спеша, маленькими глотками потягивать напиток — обязательно держать чашку в правой руке! — и думать о том, что хочется узнать. Допив кофе, следовало задать интересующий вопрос, размешать гущу и, наконец, перевернуть чашку на блюдце. Гуща стекала, а мамочка Хандан, берясь за толкование символов, как колдунья же, страстно приговаривала:

— Пусть будущее следует твоим желаниям!

Традиции да чудеса, что пробивались соцветиями из грубой земли Месопотамии. И восторженный дьяволенок, чье желание узнать, когда родится Ахмет, было горячее каменных стен особняка, прожаренных солнцем пришедшего лета.

Уже лето... А Харун словно вчера разделал мать под орех, заманив в ее чудовищный танк.

— Иншаллах! — восклицала Ярен. — Ну, мама, какой день?

— Милая, врач назвала примерную дату, — вставил Харун, отхлебнув свой кофе.

С приближением заветного дня они каждую неделю стали наведываться в клинику на обследования и осмотры. Но, к сожалению, медицина не настолько точная область, чтобы сказать конкретный день и час.

— А я хочу посмотреть, совпадет ли предсказание со словами врача. Если да, то точно этот день, — растягивая хитрую улыбку, проговорила женушка.

Терпкий кофейный аромат сливался с лукавым духом магии и просачивался в дверь гостиной, так что, уже вдохнув его, можно было и проснуться, и, не колеблясь, приобщиться к искусству гадания. Что сделал Джихан-бей, когда вошел и велел подать ему кофе. Он одновременно учил годовалую Хюму ходьбе, лениво пил напиток и успевал посматривать в блюдце для гаданий, в которое глядела госпожа Хандан. Переживания за будущего внука били из тестя сильным и ясным ключом.

Он свесил голову и вздохнул с грустью, что подкатила к нему ни с того ни с сего.

— Что с тобой, Джихан? — забеспокоилась мамочка Хандан.

Харун, пожалуй, догадывался, что с ним творилось. Азат поздно приезжал домой, отдалялся от семьи и становился от нее независим. Хазар-бей все время проводил с обожаемым внуком и детьми. А раньше они с Джихан-беем по вечерам болтали, начиная беседы с душистого чая, или будили всю улицу громкими ссорами, в центре причин которых неизменно стояли задетая родня и неурядицы в бизнесе. Спасибо хоть, не таскали игрушки друг у друга. Теперь вот Ярен в заботах о сыне совсем повзрослеет и перестанет нуждаться в родителях. Отец как-то так же смотрел на Харуна перед его отъездом в Стамбул на учебу.

— Да так, душа моя... — насупил черные брови папочка Джихан, отпустив Хюму, которая неуклюже потопала к дивану. — Дедом скоро буду.

Мамочка Хандан опустила блюдце, а Харун и Ярен задумчиво переглянулись.

— Что же плохого в этом?

— Ради Аллаха, я не говорю, что это плохо! — исправил тещу папочка Джихан. Ему с трудом удавалось не терять спокойствие в их присутствии. — Не то чтобы я дрожу, как мальчишка, но это не менее страшно, чем рождение Азата.

— Почему? — удивилась Ярен.

— Не знаю, как объяснить, дочка... Потому что с внуками мы становимся старше и меняемся, а не так-то просто настроиться на перемены. Я спрашивал у дяди — он счастлив, Умуту он, как второй отец.

— Джихан, и ты будешь нужен Ахмету. Ты будешь прекрасным дедом, вот увидишь. Ах, Аллах! — взвилась мамочка Хандан, горько шевельнув губами. — С чего ты думаешь, что у тебя ничего не получится?

— Потому что у нас уже не получается, Хандан, — сурово припечатал он. — Мы потеряли связь с детьми. Мы, как голые корни, напрасно надеемся на будущее и на то, что детям и внукам на что-то сдадутся наши объятия и добрые советы. Вот что я вижу в той гуще, в которой ты надеешься прочесть о чуде. Скажи, где мы были, Хандан, что наши дети прошли мимо нас, как чужаки?

Признание Джихан-бея затронуло мамочку Хандан за живое. Ей определенно было на что пожаловаться ему, но в такую минуту она не осмелилась обидеть его правдой.

— Азат вчера опять пришел поздно. Все оправдывается работой, думает, я слепая... Ведет себя, как неродной, — обронила она невпопад, но метко — в суть и покрутила в ладонях блюдце.

— И он уедет... — кивнул Джихан-бей то ли ей, то ли своим мыслям. — Все разбегутся, а мы с тобой прирастем к этому дому, как твой евфратский тополь, никому ненужные, соседям насмех.

Его не интересовала кофейная гуща, он больше не смотрел в нее. Он заглядывал вглубь себя.

— Я вижу дом... — побледнела мамочка Хандан. Для успокоения растравленной души она погрузилась в толкование гущи, а тут нате пожалуйста — проклятый дом нарисовался, который, как она пояснила, означал переезд. — А, нет! Нет, это круги с пятнами, Машаллах! Все хорошо, видишь, Джихан? Это к детям.

— Мой Аллах, Хандан, да как не видеть! — испустил тяжкий стон папочка Джихан, закрыв лицо рукой. — Ты на дочь глянь, ее же не ветром надуло, как шарик. Конечно, будет ребенок.

 

 

Ровно в сорок недель их маленький квартирант решил, что ему пора съезжать. На моменте, когда Ярен сказала, что у нее, кажется, отходят воды, у Харуна закончились слова и мысли. Просто ужас брал, слушая ее. Ни жив ни мертв, Харун оборвал разговор с папочкой Джиханом, с которым обсуждал продажу материнского имущества, а трубка чуть не выскользнула у него из вспотевших пальцев. Женушка позвонила по телефону, так как от страха не смогла докричаться с другого этажа. Ей отказал голос.

— Машаллах, точно в срок! Джихан! — мамочка Хандан в панике подскочила к тестю и тихо заплакала, всполошив Хюму, которая играла в зале на ковре. — Ахмет идет! Джихан, не сиди истуканом! Нужно позвать служанку, чтобы присмотрела за Хюмой.

От папочки Джихана рефлексов не последовало — и даже прогреми над ним сигнальной трубой крик Насух-бея, это бы не вывело их с Харуном из оцепенения. Но, правды ради, бодрящая оплеуха старика сейчас пришлась бы очень кстати.

— Благой день, сынок! Поздравляю! — госпожа Хандан накинулась на Харуна с объятиями, кликнула Мелике, а затем его и тестя с Хюмой на руках вынесло из залы ее неудержимым вихрем.

Тут же на шум, поднятый во дворе, один за другим ринулись работники и остальные домочадцы. Тут же сгинула тоска летнего зноя, от которого днем все жители бежали в комнаты, оснащенные кондиционерами. В воздухе зазвенели поздравления Мелике и Зехры-ханым, им в ответ — восклицания тещи. Джихан-бей, опомнившись, набрал Азата, сообщив ему взволновавшую весь дом новость и чтобы сегодня сын и Хазар-бей не ждали его в офисе.

Перескакивая через ступеньки, Харун помчался на этаж к Ярен и попутно обменялся быстрыми кивками с главой семейства. Насух-бей, багровый, как заря, оперся рукой об уличный стол, а другой рассеянно шарил по жилету, словно ища оброненное сердце. Проклятье, только этого не хватало! Ахмет надумал сменить утробу на колыбель, а его прадед никак особняк — на могилу.

Харун тормознул перед дверью спальни и, отдышавшись, встревоженно произнес:

— Насух-бей, вам плохо? Что принести? Лекарство?

Тот лишь опустился на поданный Харуном стул с каким-то тяжелым затуманенным взглядом, в котором сначала угадывался приказ, потом — мимолетной вспышкой — просьба: немедленно пойти в комнату к жене. И помочь ей.

— Мелике! — перегнувшись через ограду террасы, Харун попросил девушку скорее принести старому бею воду и таблетки. Она знала, какие ему выписывал врач. — Сейчас, Насух-бей, Мелике уже идет, — предупредил Харун, разрываясь между ним и Ярен.

— Да не стой ты, парень! — грянул Насух-бей, сердито хватив массивным кулаком по столешнице. Он начал прогонять Харуна в комнату и, вдруг закашлявшись, смолк.

Уже увидев на лестнице бегущую семью, Харун поручил старика им и, наконец-то, добрался до спальни. Его сразу же обдало прохладой кондиционера. А тишина, что пришла спустя секунды с закрывшейся дверью, одарила упоительным сознанием, что переполох, вызванный мамочкой Хандан, остался за пределами комнаты. Пока домочадцы занимались Насух-беем, Харун как можно дальше отогнал от себя беспокойство и сосредоточился на Ярен. Судя по звуку воды, она была в ванной, и он постучался.

— Милая, я здесь! Ты как?

Она перекрыла кран и быстро вышла к нему в одном халате, спадавшем с плеч. После чего, поднеся руки к мокрому лицу, с которого струйками сбегала вода, Ярен со слезами в груди выдохнула:

— Я не поеду, Харун, я не могу...

А он был бессилен против надвигающейся на нее жестокой боли. От кесарева жена отказалась, побоявшись раны и долгого восстановления. За ужином с Азизе она не перекинулась с Рейян и парой слов, но, молча дослушав, как кузина отходила от операции, какие осложнения выпали на ее долю, а какие могли бы выпасть, даже думать о кесаревом забыла. Для турецких глубинок, где жизнь и смерть шли рука об руку, это скорее исключение, чем обычная практика. «Рожают, как Аллах даст», — отмахиваясь, говорила мамочка Хандан о соседках, чьи семьи не могли позволить себе лучшие условия в больницах. Но теперь уже не имело значения, чего они с Ярен хотели полмесяца назад. В таком беспомощном состоянии она согласилась бы на что угодно, хоть на отсечение ноги. Она смотрела на Харуна своими большими испуганными глазами, словно моля как-нибудь облегчить ее страдания. В полной безысходности жена переносила их на него, заглушая его собственную тревогу. В руках Харуна не имелось божественной силы. Но что совершенно точно было в его власти — это взять эмоции любимой женщины под контроль и пережить их вместе с ней.

— Все хорошо, я рядом, — утешил ее Харун, пригладив распущенные русые волосы и ласково поцеловав ее в шею. — Думай о том, что скоро увидишь Ахмета. Возьмешь его на руки. Да, мамочка?

Женушка, мелко вздрагивая, стиснула его плечо.

— Это и пугает. Слишком быстро... Жизнь переворачивается верх дном.

— Как принято в наших лучших традициях. Зато представь, как она наладится, когда ее украсит сын, спящий в обнимку с твоим плюшевым лисенком и ежиком.

— Каким еще ежиком? О чем ты говоришь? — оторопела Ярен и оглядела комнату на предмет запущенных без ее ведома ежей. — Что за ежик?

— Которого Насух-бей чуть не родил нам, испугавшись за тебя, — приласкал жену Харун, возмутив в ней нервный смешок этой глупой шуткой.

— Дурак... — прошептала Ярен, приложив ладонь ко лбу, — какой же ты дурак, Харун, — слабо посмеялась она и уткнулась ему в грудь.

В спальню неожиданно ворвалась госпожа Хандан — естественно, с указами, как и что делать, которые всегда бежали вперед нее. Сделав глубокий вдох, она успокоила раздраженные чувства и тогда спросила у Ярен о ее состоянии.

— Спина болит, — пожаловалась женушка. — Мама... Что с дедом?

Мамочка Хандан поначалу удивилась вопросу, что, впрочем, Харун объяснял очень просто. Насух-бей и Ярен совсем не интересовались делами друг друга с той ссоры из-за фальшивой свадьбы. До сегодняшнего дня никто бы и не допустил, что старый бей так волновался за второго правнука, а его внучка в тумане боли и страха уделит хотя бы одну мысль ему.

— Он в порядке, давление подскочило. В его возрасте такое бывает. Ему уже лучше, Машаллах!

— Я пойду за машиной и начну относить вещи, — решил Харун.

— Это ни к чему, сынок! Мы поедем на отцовской машине, ее уже пригнали. Положи сумки туда, — распорядилась мамочка Хандан, звякнув золотыми браслетами. — Ярен, а ты помойся, и приходите с Харуном в столовую. Вам надо как следует подкрепиться. В палате до утра вас точно не накормят.

Харун толком не поел, так как не смог себя заставить. Первым долгом он приготовил документы для больницы, по сорок раз перепроверил их, сумки и свидетельство о браке, дабы не перепутать с поддельным, с осенней свадьбы. Ярен наелась кебабом с овощами, тарелкой нарезанных яблок, салатом и запила чаем. Можно сказать, в ней пробудился зверский аппетит перед обещанной голодовкой в палате. Насух-бею поднесли чай с успокоительным сбором. Мамочка Хандан, стоя в стороне от стола, боялась поднять глаза на главу дома — он лихо отчитал ее за устроенную панику.

До больницы Джихан-бей довез их где-то через пару часов, к вечеру. На самом деле Харун был благодарен за это тестю, потому как он бы не смог сконцентрироваться на дороге. Все его существо наполнили думы об Ахмете и благополучии Ярен. Выйдя из машины, он помог ей выбраться наружу и доверил госпоже Хандан, пока доставал из багажника вещи.

На осмотре в кабинете приемного покоя их неожиданно подстерег ужасный сюрприз. Ярен и правда скоро родит, однако не сейчас, а потому в больнице им делать нечего. Лучше прогуляться и перекусить в кафе. Сказала Харуну врач, обещавшая, что все пройдет гладко и за женой будут тщательно наблюдать самые опытные специалисты. И это за такой бережный уход он доплатил к страховке в частной клинике?

Тяжелый вздох Харуна растаял в воздухе, в то время как он с Ярен заполнял документы на поступление в родильное отделение. Как видно, он стал похож на человека, в чьих руках письменная ручка превращается в опасное орудие, поскольку врач замялась и заверила, что все будет хорошо. Им ни к чему мучиться лишние часы в палате.

Ярен поджала пересохшие губы и, очень обрадовавшись, сразу ухватилась за повод навострить лыжи:

— Я согласна! Пойдем в город, Харун, там уже не жарко. Не хочу в палату.

— Жизнь моя, и я не горю желанием сидеть там, как невольники. Но принимать роды на улице тоже не спешу, — возразил Харун. Было отчего вскружиться голове, и все же он старался сохранить трезвость рассудка и при этом подарил ей успокаивающую улыбку.

Однако надежда умирала последней. Женушка направила все свои усилия и очарование на то, чтобы вытолкать его из кабинета. Для верности даже ускорение придала, пихнув бедром, и быстро закрыла за ними дверь.

В коридоре, повскакивав со стульев, на них вытаращились мамочка Хандан и папочка Джихан, полетели, разумеется, расспросы. Харун кратко объяснил, что им советовали пофланировать по городу и расслабиться.

— Да что они возомнили? — изнервничался Джихан-бей и крикнул в дверь приемного покоя, от которой Харун на всякий случай отвел его подальше: — Вышвырнули дочь Шадоглу на улицу! Они забыли, что имеют дело с уважаемой в Мидьяте семьей!

— Джихан, Харун, — нахмурилась мамочка Хандан, — нужно еще раз поговорить с врачом, они не имеют право выгонять вас! Иначе я позвоню отцу...

— Не нужно! Я иду гулять, — заупрямилась Ярен, преградив теще путь. — Харун...

Она прижалась к его плечу и умоляла глазами не запирать ее в однотонных стенах, а выкроить для нее еще немного времени и свободы, чтобы набраться духа.

— Гулять так гулять, — пожалел жену Харун.

В бесцельной ходьбе по улицам удалось скинуть часть напряжения. Летящей походкой Ярен вышла из угнетенного настроения навстречу современной части города, и это оказалось не так страшно, как думалось Харуну. Может, врач была права, что настояла. Легкая беспечность в сочетании с ленивым ритмом Мидьята стали источником их облегчения и покоя, который вскоре разбавил благозвучный послеполуденный азан. Они остановились близ парка с беседками и старой детской площадкой. Ярен почувствовала более выраженную боль, которая отпустила ее через несколько секунд.

— Пойдем назад, — предложил Харун, держа ее под руку.

Она отрицательно замотала головой и пожелала сесть на качели. Металлическое, узорчатое сидение, подвешенное на цепях к перекладине, вмещало двоих человек, но Харун садиться не стал, а привалился к столбу, не без улыбки смотря, как женушка поправляла безупречную укладку. Ахмет, сказала Ярен, прихорашиваясь в особняке, должен увидеть маму красивой. Качели скрипнули, когда она слегка оттолкнулась ногой от газона и откинулась на спинку. Харун раскачал их посильнее.

— Мамочка Хандан обещала дождаться внука, — произнес он. — Сказала, что в больнице разрешают присутствовать родне. Но я отправил родителей домой. Не известно, насколько это затянется, не ночевать же им в коридоре.

— Ну и правильно! — поддержала Ярен. — Она хорошо нам помогла, я бы сказала, что излишне. А в больнице мы разберемся без нее. Знаешь, Харун, я иногда думаю, что мама может заменить двух бабушек, и то Ахмет закричит: «Мой Аллах, как ее много!»

Вот вроде грешно смеяться над старшим поколением, когда оно готово дарить искреннюю любовь, но женушка классно изобразила ропот, который они едва гасили в своей душе. Госпожа Хандан очень, очень и очень — повторять степень сорок раз — суматошная и разговорчивая.

— Но я рада, что мама рядом и постоянно суетится о чем-то для нас. Готовься, с рождением сына она сведет нас с ума. Ты не возражаешь, если она будет возиться с ним?

— Как можно, ханым! — Харун взял преувеличенно любезный тон и снова толкнул качели, которые, поднявшись над газоном выше, словно позволили жене отвлечься от болезненных ощущений в теле. Она зажмурилась из-за сверкания солнца. — Не дело паше лишать вашу матушку мечты, к которой она шла целый год.

— Паша, вы чересчур добры к своей мамульке-красотульке Хандан, — с кокетством подначила Ярен. — Вы явно спелись!

— Я больше скажу: я как мог был добр к своей матери, а в отличие от нее мамочка Хандан за прошедший год продвинулась далеко вперед! Если бы не мафия и садизм матери, мы бы не стали врагами. Кроме нас с отцом, ее никто бы не вытерпел. Он не просил соглашаться с ней и одобрять ее поступки. Главное, что я понимал логику, на которой строился ее мир, и старался не принимать это близко к сердцу. Порой мне удавалось, — пожал плечами Харун. Где-то под спудом страха и неприязни к матери в нем еще покоилось сочувствие к ней: такой переломанной, отстраненной и так и не повзрослевшей дочери Асланбеев. — Дед Хамит умер, когда она была ребенком, бабки, Шахназ Асланбей, не стало и того раньше. Дяде не было никакого дела до матери, он отличался буйным нравом и вообще не годился в опекуны. С Адженой-ханым она хлебнула лиха из одной чаши, и как весомый довесок: три выкидыша. Складывается занятный экземпляр для психотерапевта.

— Три выкидыша? У твоих родителей?

Лицо Ярен выразило мрачное сожаление и по мере разговора делалось серьезнее. А Харун смотрел на потрясение родителей довольно ровно: его не посвящали в них. Ему и было-то около одиннадцати, когда отец с матерью вернулись с больницы, и мать, злее обычного, почти не выходила из комнаты и ни с кем не разговаривала. Так Харуну и открылась — деликатно, из уст опечаленного отца — истина, почему мать приболела. Но к тому моменту Харун привык быть единственным ребенком, и его больше удручало настроение матери, чем утрата.

— Да. Я был бы вторым ребенком.

— Видно, такова воля Всевышнего... Он решил, что этим детям лучше с Ним, чем сломаться в испытаниях, которые были под силу тебе. А какие имена им подбирали?

— Про имена предполагаемых братьев не знаю. А про сестру помню, что отец очень хотел дочку и обмолвился, что выступал за Нур, а мать выбрала Гюнеш.

— Солнце и свет...⁽²⁾ Это почти как говорить на разных языках об одном, — подумала Ярен. — Потеряв трех детей, неужели она ни секунды не жалела внука? — она старалась придать голосу безразличие, но в нем по-прежнему слышалось не забытое, подавленное чувство обиды.

— О чем ты, жизнь моя! Ты возлагаешь на нее невыполнимую миссию быть любящей бабушкой, — сказал Харун с небрежной иронией человека, видавшего виды, и это чуть развеяло грусть Ярен. — Она матерью-то быть утомилась с тех пор, как узнала, что беременна мной. Она рассматривает детей как выгодное вложение. И, можешь поверить, поначалу она не стремилась вкладываться в дружбу с Насух-беем, а только просчитывала, что выйдет из нашего брака. Будешь ли ты выгодна ей и придет ли к миру Азизе с Шадоглу. Это ее слова, между прочим.

Слова из признания, записанного на диктофон. Матери было удобно, пока все отвергали Азизе: она свободно заправляла домом Асланбеев, переманивала Фырата. Хоть он и остался верен прежней хозяйке, мать связала его по рукам и ногам — такой напрашивался вывод из записи. Первое время после их переезда к Асланбеям она даже не наседала на Ярен с разговорами о браке, а отыгрывалась на ее воспитании и вкусах.

— Если представить, что мы не ссорились и никакого выстрела не было, новость о внуке она восприняла бы не теплее, чем о моей женитьбе. Нет, она не хочет внуков так, как нормальные бабушки. Что для твоих родителей — семейное счастье, для нее — строго обдуманный проект.

Схватив цепь качелей, Ярен прислонилась к ней щекой. Качели стали замедляться, и тогда, задержав взгляд Харуна своим, она неуверенно спросила:

— А мы? Как думаешь, мы хотели сына?

— Оглянись вокруг, — откликнулся он. — Мы, как городские чудаки, релаксируем ради него на качелях, приплатив за это. Что скажешь, хотим мы сына или нет?

— Я не про то! Хотели ли мы его в начале, когда узнали о нем? — напомнила Ярен.

— Это про твой ход конем, когда ты соврала, что беременна, а я притворился, будто поверил? А потом выяснилось, что ты обманула меня, сказав правду, — Харун не хотел отказать себе в старой привычке подразнить хитрожопу-женушку. Она же игриво возвела глаза к небу, которое принимало совершенно невероятный цвет нежно угасающего дня.

Сей обман века Харун мог смаковать сколько угодно, потому что Ярен, поднимая тайный мятеж против развода, внезапно для себя нашла бунтовщика и в нем. Рассказав о беременности, она солгала, что госпожа Хандан приглашала к ней какую-то деревенскую акушерку, которая ее осмотрела и пользовалась доверием у местных. Но что до ее родителей, то они, немые от изумления, — ясное дело, ни в зуб толкнуть об этом — лишь скомканно подтвердили. Акушерке Харун не верил, но и не оспаривал ее вердикт, ведь все могло быть возможно. Он бунтовал против лжи Ярен.

— Хорошо, — задумчиво кивал он им троим в тот момент и сам шел на хитрость: — В таком случае будь готова завтра, поедем к врачу. Встанешь на учет — чем раньше, тем лучше. С разводом решим потом.

Ярен проглотила язык. Не ожидала, что мужчина может разбираться в вопросах женского здоровья и что он так спокойно, дельно ответит. В их пустынных краях с варварскими нравами жили с оглядкой на вековые устои. Мужья не вмешивались в дела жен, а те, верно, даже не становились на учет. В больнице выяснится правда.

Утром следующего дня Харун сидел под врачебным кабинетом. Ледяной страх, что он внушал Ярен, разросся до размеров ее непомерного эго, океана, в котором она барахталась назло Харуну, понимая, что обречена пойти ко дну. Теперь стало более чем очевидно, что это напрасная попытка оттянуть развод.

Как только в открывшейся двери возникла Ярен, Харун послал ей ухмылку удачливого охотника. Видно, пришла признавать свой проигрыш, и как сейчас получит от него справедливый разнос. Она и ее родители, прикрывшие наглое вранье.

— Харун... — женушка не выходила из кабинета, придерживая дверь. Острое, лихорадочное возбуждение перехватило ей горло, словно на нее минутами ранее обрушилась информация, с которой она не знала, как дальше жить. Она сходила на анализ крови, с которым по настоянию Харуна уложились в пару часов, не то еще сутки он бы не выждал. — Анализ... Кхм, он пока не точный. Нужно сдать еще раз на следующей неделе⁽³⁾.

Харун снял очки с желтыми линзами, а она прикрылась дверью. Честное слово, он ее прибьет сейчас.

— То есть... Не беременна или как?

— То есть сдам кровь и встану на учет, как ты сказал! — огрызнулась Ярен.

— Врала все-таки, брехушка! — подскочил он к ней и, вытащив в коридор, захлопнул дверь кабинета. О раненом ребре, которое не прекращая саднило, Харун в злости забыл. Да что там — он был готов разнести планету, а потом, успокоившись, строил бы заново. Желательно без людей. Чтобы никого не видеть, пока приходит в норму. — Будь честна, Ярен! Признайся, что никакой акушерки не было, ты блефовала! На что ты надеялась, когда ехала сюда? Что я позволю из себя дурака делать?

— По правилам больницы положено еще раз сдать кровь, чтобы анализ был точен, — напирала она, вооружившись тигриным затравленным взглядом.

— А как твоя акушерка определила, если даже врач по крови не может сказать наверняка? Врешь как дышишь! На одной ноге сорок раз обманываешь и ни разу не спотыкаешься!⁽⁴⁾

— Аллах! Зеркало глядит в зеркало и себя не видит. Маньяк сумасшедший, отпусти меня!

— До следующей недели, значит.

Мгновенно вспыхнув, столь же быстро они остыли. В желании обыграть один другого каждый остался ни с чем — обломала их медицина. Что до новости о ребенке, то Харун особо не обнаружил отцовскую радость, а принял это как факт, отягчающий их раскол. Они еле выживали с Ярен. Она — то в обнимку с подушкой, то в ванной с сильной рвотой. Он — со своей роковой дилеммой и раной в боку, которая жгла неимоверно, отчего мерещилось, будто это сердечный приступ. Они будто во сне, со стороны, наблюдали за тем, что с ними происходило, и Харун чувствовал, как их разделяли отчаяние, озлобленность и множество сомнений насчет друг друга. Необратимость вины.

— Ладно, если говорить начистоту, то тогда... Я не хотел ребенка, — со всей откровенностью говорил Харун. Странно, но Ярен не выглядела расстроенной — напротив, она попросила раскачать ее сильнее, как будто речь шла не об Ахмете, папиной радости и маминой жизни, а о пустячном недоразумении. — Я понимал, что несу ответ за него, но привязанность к нему пришла позже. Через тебя.

— Нет? — переспросила она с большим удовольствием. — Как хорошо! И я нет. Когда я говорила в отеле, что заведу ребенка, я не представляла, как сложно будет полюбить еще одного человека, из-за которого я превращусь в болеющую, неуклюжую, вечно усталую и голодную. Но я бы ни за что не избавилась от него, — твердо прибавила Ярен. — Не потому что грозил развод. Ты не говорил, Харун, но мне было понятно, зачем ты настаивал на учебе в университете. Чтобы развестись, когда я его окончу. Ребенок не спасет брак, в котором похоронена душа, — как у деда Насуха, который проклинал каждый день, прожитый с бабушкой. Я оставила сына, так как почувствовала себя действительно сильной и значимой. Мама — это же заступница... должна ею быть во всяком случае, а я становлюсь сильнее, когда защищаю и бросаюсь на пики.

— Я знаю, — тепло улыбнулся Харун. — Мы и в этом схожи. Ты хотела, чтобы я сказал «нет», чтобы ответить так же?

— Верно!

— Ну ты и Мориарти, милая! — насмешила его женушка, но в то же время в нем сразу же воцарилась душевная легкость. Да, не лили они слезы восторга, когда узнали об Ахмете, и нашли смелость честно в этом объясниться. Но перед ними, вытесняя события прошлого, вставала цель важнее — самим не стать причиной его слез.

 

 

Где-то на середине объяснения врачом о правильном дыхании, что было призвано облегчить рождение сына, стальная память Харуна дала слабину. Так как Ярен боялась не запомнить все, они впитывали важную информацию оба, коллективным мозгом, который, наверное, не равнялся даже одной голове, а только половине. И то советы доктора проходили через нее, как через решето.

Коровы, лошади, паровозики... От ишака мертвого тебе уши, а не твердо усвоенный материал в самый ответственный момент. Дышать, подражая деревенской живности, выпью не орать, а то вредно. Коктейльную трубочку приберечь до родов. Взболтать, а не смешивать?⁽⁵⁾ Поглядев в их растерянные лица, врач с благодушной улыбкой стала разжевывать правила по третьему кругу.

— Будем считать, что я запомнил, — сказал Харун, заняв стул у кровати жены.

Картина с дыхательными техниками прояснилась отчасти, правда, от того, что им повторят сорок раз, решительно ничего не изменится. Дай Аллах, не забудется, когда боль Ярен возрастет и обострится. Она описывала ее как кинжал, которым ее разрезали сверху донизу. Каждые десять минут. Харун вообще не представлял, как можно было думать о чем-то помимо воображаемого лезвия, которое, глубоко вонзившись в жену, погнало их с качелей обратно в больницу.

— Тебя накрыть? — спросил он после ухода врача с медсестрой.

Разместившись на боку, к нему лицом, Ярен старалась не шевелиться, чтобы не сбить с живота датчики КТГ, которые отслеживали схватки и сердце Ахмета⁽⁶⁾. Лежать так, полуоголившись, предстояло долго. Жена вся сжималась точно от пробегавших по телу судорог, и неуютная поза явно не добавляла комфорта.

— М-м-м-м, — протяжно выдохнула Ярен, крепче сдавив руку Харуна, что означало, по-видимому, «да».

Он аккуратно накинул на нее одеяло. Пока что Харун делал все зависящее от него. Подавал воду, помог жене обустроиться в одиночной палате и переодеться, наконец, созвониться с тещей. А пугающие мысли о том, с чем предстояло столкнуться потом, когда он сможет оказывать пользу лишь словом и то далеко не факт, что слово подействует целительно, изгонял из своего ума. Рядом с Ярен Харун обязан быть, как воин, пускай из оружия у него и останется всего лишь молитва.

И вот медленно потекли минуты, по каплям собираясь в часы. КТГ показало хорошие результаты, а, когда его сняли, Ярен тут же поднялась с кровати и начала молчаливо ходить взад и вперед по палате, делая короткие передышки и выглядывая в окна, которые выходили на утопавший в роще олеандров и роз палисадник. Иногда она беспомощно оборачивалась на Харуна, будто спешила убедиться, что он стоял сзади, чтобы поймать ее в обьятия, если она покачивалась от слабости. В палату часто наведывалась медсестра, всегда предупредительная и готовая исполнить любое пожелание, что-то предлагала сама, а также измеряла давление. Сердцебиение сына выслушивала врач. И все-таки, вынес для себя Харун, без близкого человека рядом здесь на самом деле можно было бы сойти с ума от ужаса и пронзительной тоски.

Пожелав достать из сумки подвеску с Шахмаран, взятую в больницу на удачу, Ярен зашагала к дивану, да так и встряла, схватившись за спину и низ живота. Харун отвел ее, а она уперлась руками в сидение дивана и заклинала его найти подвеску. Аллах, да без нее все пойдет прахом: и насилу вызубренные лошади с коровами, и коктейльная трубочка, и надежды, омытые слезами боли, которые заволокли дивные глаза жены.

Харун опустился на корточки и, перед тем как приступить к археологическим раскопкам в сумке, прижался лбом к ее склоненному лбу. Он почувствовал частое неровное дыхание Ярен. И то, как в нем горели ее глубинные раны, связанные с тревогой за исход родов.

— Давай тебе сделают эту анестезию. Ты расслабишься и отдохнешь, — посоветовал он.

Немножко утешенная прикосновением, Ярен боднула его лбом, отвергая идею.

— Там до кучи побочек, вдруг это навредит мне и Ахмету. Пока терпимо.

Порывшись в сумке, Харун вложил в ее ладонь подвеску с Шахмаран, которую закрепил по ее просьбе у нее на шее, и присел на диван.

Ярен между тем начала искать новый способ ослабить муки, лечь вперед и дать передышку спине. Харун обдумал, что можно сделать в условиях добротной, но небогато оснащенной палаты и довольно быстро смекнул поставить перед женой стул и водрузить сверху сумку с пышной подушкой. На которую Ярен с превеликой охотой навалилась всей грудью, уронив голову.

Харун откинул ее рассыпавшиеся по спине волосы, а его руки, нырнув под мягкую ткань сорочки, слегка растирая мышцы, уже привычными легкими движениями размяли ей поясницу. Он провел вверх к лопаткам, прихватив бока. Затем вдоль позвоночника обратно вниз и старательно прошелся по тем чувствительным местам, которые особенно любила женушка.

— Легче?

— Ты не представляешь, как, — простонала Ярен с закрытыми глазами. — Не останавливайся...

Однако, несмотря на массаж, ей недолго удавалось сопротивляться адской боли. Она начала задумываться об анестезии, решив, если и прибегать к той, то когда станет совсем хреново и невозможно вздохнуть, а в какой-то момент, сама не своя, потребовала ее обезболить. Харун вызвал анестезиолога. К шайтану эти побочки, когда внутри все обрывалось и стыло при взгляде на нескончаемые муки, в которых корчилась жена.

Поставили укол с катетером, и страдания понемногу отпустили Ярен. Она смогла посетить ванную, что находилась в палате, прилечь, а с наступлением темноты их вновь посетила с проверкой медсестра и принесла сытный ужин. Еда полагалась Харуну, как сопровождающему, а Ярен разрешили просто воду и легкий перекус из печенья. Стоило медсестре выйти за порог, еда и уложенные в сумку продукты разделились пополам, не то лицо голодной женушки, исполненное самого несчастного выражения, всю ночь преследовало бы Харуна.

— Я приглушу свет, — сказал он, когда они отужинали и надумали вздремнуть.

Настенный светильник создал приятную полутьму. Харун также выставил телефоны на беззвучный, потому что от нежданных звонков Шадоглу они не застрахованы.

— Пока Ахмет собирает вещи на выход, предлагаю собраться с силами.

Все, что возможно и невозможно, Харун уже отбоялся, и, испитого стрессом, его неодолимо клонило в сон. Изнуренная улыбка Ярен мелькнула в знак согласия. Она заснула в ту же минуту, на кровати, а он устроился на диване.

Сложно было определить, сколько точно прошло времени. Харун забросил свой телефон в сумку и в полудреме считал приходы доктора, которая смотрела за давлением, тихо измеряя его, а потому манжету на ночь не снимали. Но в одно из таких посещений резко врубился яркий свет, резанувший по векам. Стали вежливо будить Ярен, уточняли ее самочувствие. Болезненно морщась, она плохо соображала. Харун отметил у нее заторможенное поведение. Впрочем, из слов доктора он понял только, что сам не до конца проснулся, а сердце сына теперь прослушивалось ниже.

— Кажется, идет ваше чудо! — оповестила врач, доверившись многолетнему опыту, и велела медсестре подготовить палату к родам⁽⁷⁾.

Кажется, они едва не проспали Ахмета! Харун с дрожью обхватил руки Ярен, в отчаянии протянутые к нему. Никогда прежде на его плечи не обваливалась гора такого размера.

— Я боюсь, Харун! — с надрывом вдохнула Ярен.

Он поднес ее трепещущие руки к губам и со всем доступным ему самообладанием — или же в приступе безумной решимости — напомнил ей правильно дышать. Ее глаза отливали фосфорическим блеском, столь же острым, как взгляд храбреца. На часто вздымающейся груди пестрела подвеска с Шахмаран. Если она действительно дарила курдам удачу, взмолился Харун, то пусть ее магия подействует как можно скорее.

Занималось утро. Над крышами Мидьята разливалась зеленая река рассвета.

---

Примечания:

По моему хэду, бабушку Харуна по матери зовут Шахназ, а по отцу — Фатьма. Напомню, что Фатьмой в каноне была его подставная почившая мать, когда он сватался к Ярен.

Эстетика: https://vk.com/wall-176298528_6928

Сводка последних новостей:

Появились новые арты с Ярен и молодыми Фюсун и Эрханом:

https://vk.com/wall-176298528_6914

https://vk.com/wall-176298528_6908

---

1) В традиционных турецких кофейнях есть такая должность, как фалджи. Это профессиональная гадалка на кофейной гуще. О наличие такой услуги обычно пишут прямо на дверях кофейни. За символическую цену гадалка расскажет о будущем по кофейной гуще, и может даже погадать на картах таро.

Вернуться к тексту

2) Гюнеш (тур. Güneş): солнце, а Нур (араб. نور‎): свет. Эрхан отдает предпочтение этому имени, так как слово Нур является сакральным символом у мусульман, которые отождествляют "свет" со словом Бог. Второе имя Аллаха — ан-Нур. Нур имеет древнее семитское происхождение, а Эрхан, как известно, поклонник древнего Востока. Аккадоязычное выражение Nur kibrat ("свет мира") — это божественный эпитет, обращенный к солярному божеству Шамашу. Действительно, Эрхан и Фюсун выбрали имена с одинаковым смыслом (солнце), здесь это характерная черта их отношений: подразумевать одно, а выражать мысли по-разному.

Вернуться к тексту

3) Анализ крови на ХГЧ. Сдать анализ можно на 12 день после зачатия, однако присутствие в крови ХГЧ будет уже и на 7 день после зачатия, но точность анализа будет мала и все равно необходимо будет сдать его контрольно. Меня до сих пор пробирает на смех сериальная сцена, в которой Фюсун пригласила какую-то невнятную повитуху из деревни определить беременность Ярен. И та, красава, все точно определила. А глупые медики долбятся над ХГЧ хдд

Вернуться к тексту

4) Шикарно хд В одном сериале звучала эта реплика — я позаимствовала ее, хотя более точный перевод не нашла.

Вернуться к тексту

5) “Shaken, not stirred”. Самая знаменитая фраза агента 007, которая впервые была произнесена Шоном Коннери в «Голдфингере» (1964), а затем встречалась почти в каждом фильме о Джеймсе Бонде. В переводе фраза была подана неверно: "Взболтать, НО не смешивать".

Вернуться к тексту

6) Кардиотокография оценивает функциональное состояние сердечной деятельности крохи в пренатальном (внутриутробном) периоде и во время родоразрешения. Исследование также предполагает наблюдение за сокращениями матки.

Вернуться к тексту

7) В мою бытность медицинским студентиком на практике в роддоме нас отвели в предродовую палату, где лежали четыре женщины. Нам дали послушать сердцебиения детей, и у ребенка одной из пациенток оно прослушивалось ниже, чем у других. Эта женщина и родила первая. Мне показалось, что в главе такая сцена в авторской переработке будет смотреться трогательно и удачно)

Вернуться к тексту

Примечания:

Друзья, в честь наступившего учебного года на Востоке выдался внеочередной флэшбек о событиях 2008-го) Шел восемнадцатый год заточения в особняке матери. Харун, окончивший школу, выживал на последней нервной клетке и дурацком анекдоте о наболевшем: «Вопрос: как поймать львицу в клетку? Ответ: никак. У львиц на шкуре узоров нет))» Финансовому абьюзу Фюсун был объявлен бой!

Следующая глава точно об Ахмете и первых родительских радостях :) А покамест немного романтики с ЯрХаром, арт к 13 части: https://vk.com/wall-176298528_6998

---

То, что причиняет тебе боль, дает и благословение ее пережить. Тьма окружающей жизни — твой источник света.

Джалаледдин Руми

 

 

Харуну и шести лет не минуло, как он уже побывал на настоящей лекции в Стамбуле. Дед Дживан, преподававший историю древнего Востока, посадил его за свой стол в аудитории, погладил по макушке и объявил студентам с гордой улыбкой, что вот он — их маленький профессор.

В ту пору он с родителями гостил у деда. Отец должен был зайти в университет по его приглашению и прихватил с собой Харуна. А Харун и рад был вообразить себя знаменитым ученым Индианой Джонсом, пока длилась перемена и дед с отцом увлеченно общались с группой на учебные темы. Правда, потом отец взял Харуна за руку и повел к выходу, и хотя он не помнил, но верил отцовскому рассказу о том, как закатил безобразную истерику и просился назад в кабинет. К знаниям его влекло неумолимо, как влекла к берегам Босфора страстная мечта учиться в Стамбуле.

Но природа на то и оделила асланбескую львицу острыми когтями, чтобы вырывать из людей сокровенное с плотью и кровью. Мать мечту Харуна не жаловала.

У нее, как всегда, было свое видение его будущего, в котором он шел по ее стопам в Анатолийский университет Эскишехира и заканчивал его с тем же успехом, что мать. Харун не считал, что Эскишехир хуже Стамбула. Напротив, этот благоустроенный и оживленный город студентов привлекал разумными ценами, европейскими видами и живописным расположением на реке, за что и получил название Турецкой Венеции. В городе находился не один университет, но Анатолийский — крупнейший в стране, зарекомендовавший себя, утешал отец, а что подкупало лично Харуна — он стоил намного дешевле Сабанчи. Но, блядь, как ни крути, а это учеба, навязанная матерью! Если он сейчас уступит ей и промолчит, то такими темпами она распланирует его жизнь до самой могилы.

Весь последний год в лицее, понимая, что мать наверняка откажет ему в Сабанчи, если заявить ей об этом в лоб, не создав благодатной почвы, Харун аккуратно подводил ее к мысли, что ему нужно в Стамбул. Там и международные связи с университетами по всему миру. И обучение на английском. И возможность обмена студентами. И гранты со стажировками в ведущих компаниях. И сотрудничество с зарубежными исследователями. И пускай этот замечательный список прямо-таки кричал о том, что Харун хотел удрать на другой конец света, он внушал матери, что сын владычицы львов достоин лучшего.

— А тот, кто выиграет конкурс, получает скидку на обучение, — заманчиво добавил Харун.

Он склонился над обеденным столом, на который служанки подали рисово-мятный суп, овощной салат и сваренную с сахаром тыкву. Невероятно вкусный ужин. И живая статуя матери на другом краю стола — в деловом платье с пиджаком, которые она не сменила по возвращении с работы, с золотисто-каштановыми волосами, что волнами катились по широким плечам и игриво завивались на концах, и в добром расположении духа, воспрявшим с новым проектом в фирме и покупкой айфона⁽¹⁾, — для разговора о Сабанчи такой удачный вечер нельзя упускать.

— Скидка в двадцать пять, пятьдесят и семьдесят пять процентов. Чем раньше подаешь заявку, тем выше шанс пройти. Думаю, я смогу скинуть хотя бы половину стоимости. У меня высшие баллы, а в их тестах и собеседованиях вряд ли будет что-то космически сложное. Представь, если я выиграю семьдесят пять процентов. Тогда Сабанчи выйдет дешевле Анатолийского.

— В Сабанчи без гранта ловить нечего, Харун, а нет никакой уверенности, что ты выбьешь скидку, конкурс очень высокий, — рот матери дернулся в обесценивающей ледяной усмешке, которой она будто бы прошлась по Харуну, как лезвием — пока без крови, но ощутимо. — Не вижу смысла впустую надрываться ради университета, который втридорога предлагает то же, что Анатолийский.

На самом деле матери была по средствам и полная стоимость учебы в Сабанчи, и уж тем более половина, но она сказала, что оплатит только Анатолийский университет. Харун не стремился, чтобы она платила за его обучение и тем самым опять держала в полной своей власти. Он все рассчитал. Отцовских сбережений, которые проредил кризис, хватит на Сабанчи, если Харун выиграет грант в семьдесят пять процентов⁽²⁾. А потом, когда закончит два семестра с высокими оценками, запросит стипендию — в Сабанчи их не один вид, главное, соответствовать условиям успеха. Поощрительная определяется каждый год, с ней и вовсе можно учиться бесплатно, не напрягая бюджет отца⁽³⁾.

Сложнее будет выторговать свободу у матери. После развода она возненавидела Стамбул, где родился и вырос отец, и была настолько погружена в эту ненависть, что с нее бы сталось увезти Харуна в Эскишехир силком.

— Оставим Анатолийский на запас. Если не сложится с Сабанчи, поеду, куда скажешь, — примирительно обещал Харун. — Просто это такая возможность попробовать что-то новое и посоревноваться со студентами из разных стран, как не испытать себя? Один из передовых университетов Турции почти задаром, и все благодаря твоим занятиям со мной, — он подарил матери судорожную улыбку и удерживал ее что есть мочи, даже когда разговор из категории «общаюсь с глухой стенкой» начал перетекать в дуэль с раздраженной львицей.

Забывая дышать, Харун жадно провожал глазами каждый жест матери, а она как ни в чем не бывало помешала ложкой суп и с аппетитом приступила к ужину. Могло показаться, что ей было безразлично то, о чем он говорил, однако голос выдал ее — в нем отозвалось надменное негодование:

— Для одаренного юноши хотеть проявить себя замечательно. Но будет правильнее, если ты найдешь место приложения сил в Эскишехире. В проверенном университете.

Ну точно, с финансовой броней матери впридачу. Первый самостоятельный шаг и тот обратно под ее крыло. С души воротит!

— Мы ничего не теряем, если я попробую для интереса.

— Харун, я знаю, что ты не упустишь случая показать характер. Получить грант — очень смело и неплохо для тебя. Ну замахнешься ты на Стамбул и, положим, поступишь. Кто оплатит твое проживание? Отец, что ли? Он живет от зарплаты до зарплаты, а, если повесить на него твои наивные глупости, вы оба загнетесь.

Улыбка Харуна растаяла. Забыв о еде, он отложил ложку. Насмешка над отцом что-то у него отняла, по крайней мере, часть самообладания, потому что Харун с жаром пристыдил мать:

— А нищему отцу дорогая мечта сына не помеха. Он и учебу, и проживание оплатит, а я устроюсь на работу, чтобы помочь ему.

— Послушай меня сюда, — она отбросила церемонии и резким движением головы натянула в Харуне струну давнего ужаса. — Воспитывай я тебя так, как нас растил с братом дед Хамит, у тебя бы не возникло и мысли грубить мне. Что за наглость, а?! Забыл свое место?

Харун опустил глаза и спрятал под стол руки, которые мелко подрагивали. На мать в ярости лучше не смотреть. Хотя, кажется, он никогда не научится смотреть на нее прямо, без страха, а сегодня уяснил: как бы он ни выкладывался, чего бы ни добился, она не даст ему прыгнуть выше себя и испытать счастье свободного полета. До отца не дотянулась — он ушел, уязвив ее презрением, — цеплялась к Харуну.

— Посмотри! — сурово приказала мать.

Харун принудил себя поднять взгляд на ее непроницаемое лицо, будто вырубленное из камня. Она вскинула ладонь со словами:

— Когда мы с братом огорчали нашего дорогого отца, он поднимал таким образом руку и загибал палец. Один палец — один проступок. Как только рука сжималась в кулак, нас строго наказывали. Рука у деда была тяжелой. Раз заслужив его гнев, мы не осмеливались заходить дальше одного пальца.

— Это зверство.

— У нас это называлось воспитанием. Или мне напомнить, как за побег с раскопок я вразумляла тебя проводом?

— Избивала! — задохнулся от шока Харун. Избивала так, что он едва дышал и весь сжимался в ожидании новых ударов, которые сыпались на него, пока в матери не иссякла злость. А потом, как будто ничего и не случилось, она проведала его перед сном, так как из-за боли он не смог спуститься на ужин.

Мать нисколько не задели всплески его праведного негодования — разбились как о каменную гряду и тотчас улеглись, так как взгляд у нее стал ядовит и молчалив. Харун хватил лишнего и натурально взвыл бы волком, если бы мог, от того, что ему с матерью в этой ссоре придется провести еще полтора месяца под общей крышей. Аллах, что за мука быть дураком! Он имел неосторожность сравнить ее с отцом, так еще поднял голос, что, по законам деда Асланбея, должно быть, равнялось десятку зажатых пальцев. Харун потянулся к своей ложке и супу, но, услышав, как мать грозно шаркнула по паркету туфлей, испуганно передумал. Желание обсуждать Сабанчи остыло быстрее, чем нетронутые им блюда.

— Я устала на работе, сын, — низким басом произнесла мать и зачерпнула суп. — Мне нужно думать о твоем переезде, найти тебе квартиру в Эскишехире, обезопасить ее, и дома я хочу отдыхать. А ты устроил скандал! Не будь ребенком. Живешь под моей защитой, за мой счет и еще смеешь меня осуждать?

— Прости, — сдавленно извинился Харун.

Вечно он так: наговорит всякого, а затем жалеет и терзает себя за несдержанность.

— Я неверно выразился, — с поспешной мягкостью сказал он, — я имел в виду, что моя заявка в Сабанчи ничего бы тебе не стоила. Я... надеялся учиться бесплатно, чтобы не беспокоить вас своими тратами.

Но мать опять наказывала его молчанием. Она демонстративно водила пальцем по айфону, который лежал возле нее на столе. Харун позвал ее и обреченно лег на дно ответной тишины, как нырнувши под лед.

Вдруг к айфону ему вспомнился недавно купленный матерью автомобиль по цене крыла Боинга. Его покинуло трезвомыслие медников, наружу прорвался гордый лев Асланбеев, и, как их истинный сын, Харун ляпнул:

— К тому же отец таким уж бедняком себя не назвал бы. Он примет любой мой выбор.

При деде Хамите после такого виража Харуна не увидели бы даже в хрониках львов, не то что живым и здоровым. Дядю, уже мужчину, влюбленного в их служанку Азизе, за непочтение дед окунул в корыто воды и топил до тех пор, пока тот, захлебываясь, не стал барахтаться руками и ногами. Харуна не изумляло, что мать считала эту воспитательную методу образцом нравов. Ему и в голову больше не пришло возражать, когда, подняв руку, она загнула первый палец.

 

 

Мать ждало огромное разочарование — Харун замыслил побег. Он благополучно сдал тесты, необходимые для поступления в университет, и выслал результат онлайн-заявлением вместе с копиями документов и школьным дипломом. Заявки отправил в оба университета — Анатолийский и Сабанчи — но о втором матери ни словом не обмолвился, лишь отцу. Оставалось верить, что приемная комиссия Сабанчи посчитает его достижения подходящими для гранта и предоставит Харуну шанс побороться за него на собеседовании и их внутренних тестах. Аллах, хоть бы!

Во время подготовки к тестам Харун часто бывал у отца. И матери не то чтобы врал, что уходил к нему на квартиру ради экзаменов, — там правда было уютнее, чем в особняке, и отец здорово помогал с задачами — но она не знала, что Харун по-тихому выносил свои вещи. Он набивал школьную сумку якобы учебниками, хотя и ими тоже, и собирал в Стамбул чемодан, который до отъезда хранился в квартире. Летние шмотки перетаскивать было легче, чем толстые зимние кофты, а с куртками и обувью вообще беда. Их не получилось забрать.

Костлявая рука бедности сбросила с глаз несколько розовых очков и повела Харуна на базар Урфы, за теплой одеждой по скидке. Чтобы заработать на нее и не расходовать деньги отца, он бы еще на месяц подался хостесом в ресторан. Там не требовалось специальное образование. Зато очень ценилось умение лучезарно улыбаться, всегда сохранять спокойствие и одновременно извиняться за себя и весь грешный мир. Уж этому-то Харун у матери выучился отменно. Но отец возражал:

— Сосредоточиться на учебе, сынок. Если будешь сутками пропадать в ресторане, мама узнает, и пиши пропало. С твоим грантом моих сбережений хватит на все, а там и стипендию получишь, и хоть кем устраивайся, если совместишь учебу с работой. Тем же хостесом в стамбульском ресторане заработаешь больше, чем у нас.

Отец помогал складывать вещи в чемодан и, с сожалением оглядев обновки, которые не шли в сравнение с брендовой одеждой Харуна, купленной матерью в модных бутиках, промолвил:

— Понимаю, что это не та роскошь, что окружала тебя с детства, но постарайся отнестись к этому, как к временным трудностям. Вспомни, с чего начинал Стив Джобс: в юности работал на трех работах и выковал себя сам. В Сабанчи найдется немало чьих-то золотых сыновей и дочек, которые ни в чем не будут испытывать нужду. Тебе же придется экономить и работать наравне с простыми студентами.

Харуну не нравилось, что отец как будто извинялся перед ним и смотрел на него, как на изнеженного пижона, которого зажали в тисках нищеты. Да ебана, почему родителям казалось, что вдали от родного пепелища он непременно будет голодать и ночевать под мостом?

— Теперь я сам решаю, чем окружать себя, — сказал Харун с ровной категоричностью матери. — И что ни говори, папа, а блеск маминых бриллиантов с нашей медью плохо сочетаются. Не уродился я львиным самородком, — с озорной искрой в глазах приправил он.

Отец глухо рассмеялся, уложив его пуховик в чемодан, и прислонился к высокому шкафу с книгами.

— Куда же ты без своих шуток, забияка! Я тебе для них отдельный багаж выделю. Будешь дразнить ими девчонок в Стамбуле.

— Чего ты смеешься? Не ты ли сбежал от деда Дживана в Урфу?

— Все это так, сынок, — не возражал отец, — но я окончил университет до переезда, и дед был моим преподавателем. Ему было проще меня отпустить. Харун, — помедлил он в раздумье, — ты Анатолийский все-таки не сбрасывай со счетов, мало ли. Это очень хороший университет. Мы обсудим с матерью, чтобы за учебу платил я, и тогда ты не будешь зависеть от ее денег.

— Как будто она согласится, — нахмурился Харун, понимая, что это невозможно. Мать того и добивалась, чтобы он всегда был рядом с ней, подчиненный ей и в ее тени. — Если не Сабанчи, то попробую в другой университет — куда угодно, а в Эскишехир принципиально не поеду. Я обдумываю третий вариант, пап.

— Ладно, — вздохнул отец, покивав, но его все равно еще что-то сильно угнетало и, вызывая у Харуна тревогу, старило прежде времени, как старит горе или затяжная болезнь.

— Ты в порядке?

— Конечно, — подчеркнуто бодрился отец. — Ты лучше расскажи, как дела дома? Мать сама по себе источник стресса, но, надеюсь, она понимает, что тебе не нужны лишние проблемы из-за ее бизнеса? Тем более сейчас.

— Все хорошо, — покривил душой Харун.

О том, на что им не дано повлиять, нечего и говорить. Но, кажется, отец только сделал вид, что поверил, и настаивать на правде не стал. Ясно было: Харун бы не признался даже ему. Четыре года один на один с львицей-людоедом отучили его откровенничать, и, наверное, это огорчало отца больше всего.

 

 

За небывалой грозой, что молниеносно разразилась между матерью и госпожой Адженой, Харун следил, как стадион за футбольным матчем. Не отрываясь. Пока что мать играла в одни ворота.

Трудно было предугадать, как это скажется на переезде Харуна, однако за каких-то пару суток на безопасности отразилось пренеприятно. Опять, как четыре года назад, когда родители разошлись из-за преступного промысла матери, без охраны из дома ни шагу и вообще из дома никуда не выезжать, визиты к отцу прекратить и самое ненавистное для Харуна — лишние вопросы не задавать. А он и без них умом чуял, что, вероятно, в ближайшее время волчиха поднимет их особняк на воздух. На сей раз мать испытывала наставницу сыном.

Его жизнь могла спасти папка, которая хранилась в домашнем сейфе, в кабинете матери, но из их подслушанных бесед Харун понял, что Аджена-ханым ни о какой папке не имела понятия. Это звучало, как отличный шанс положить конец интригам хищниц. И из всей мочи Харун ринулся к новой намеченной цели: достать из сейфа материалы и отнести госпоже Аджене. Или житья она им не даст.

Последние розовые очки, в которых его идея показалась не такой уж и дурацкой, разбились стеклами вовнутрь. Сейф, само собой, Харун не открыл бы за неимением кода, но, так как модель была электронная, он понадеялся на функцию аварийного открывания. Для нее предусматривался заводской код, а также специальный ключ, позволявший взломать замок без кода. Заводской код, указанный в инструкции, не подошел. Как видно, мать его сменила при покупке сейфа, а ключ... Харун обшарил весь кабинет — ключа не нашел. Вряд ли он лежал в спальне матери, хотя на всякий случай Харун ее тоже обыскал.

И, похоже, что дни, любезно отсчитанные им старухой Адженой, истекли. Приехав с работы, мать начала гонять охранников. Каблуки ее туфель вколачивались в пол, когда она с приказами переходила из комнаты в комнату. Тяжелое эхо шагов ударяло по стенам и отлетало от них с пугающей, угрюмой нотой. Мать велела запереть двери, включая те, что выходили во двор с бассейном, и перепроверить окна. Дом находился за городом, так что, если их обстреляют, помощь придется ждать долго. А страшнее всего был лес, облеплявший их участок полумесяцем, — оттуда могли нагрянуть убийцы волчихи.

— Мама! — Харун вышел на лестничную площадку вместе с охранником, которого потоком мата вышиб из своей комнаты. Тот осматривал окна и запирал балкон. Конечно, он лишь выполнял работу и ни в чем не был виноват, но должны же быть какие-то границы. В первую очередь у войн львицы с волчихой.

Мать обернулась, посмотрев на Харуна с нижнего этажа. Его опалил лихорадочный блеск ее глаз, так странно выделявшийся на фоне почти армейской выдержки.

— Что такое?

— Раз мы готовимся к перестрелке, зачем так мелочиться? Выкати сразу пулемет, а у меня поставь снайпера!

— Юмор сейчас неуместен, Харун. Не дерзи и держись подальше от окон.

— А знаешь, что еще неуместно? Делать из дома Колизей для кровавых зрелищ вместо того, чтобы выйти на переговоры. Договорись с госпожой Адженой, пока не поздно. Твои амбиции стоят нашей жизни?

— Это исключено, — холодно бросила мать и прошагала в гостиную с пистолетом в руке. Умирать решено стоя.

Найти бы треклятый ключ от сейфа. Харун устремился за матерью, и тут его мысли осветила отчаянная идея: а не позвонить ли Аджене-ханым, убедив, что ее сына можно спасти? Следом он засомневался, насколько будет правильно дать ей еще один повод разгромить особняк и вырвать из мертвых рук матери ключ от сейфа, и передумал. Нужно самому достать папку.

Харун опустился на диван и возобновил поиск ключа. Не спуская взгляда с матери, он начал подлавливать момент, когда она и охрана выйдут из гостиной по какому-либо делу, и он пороется у нее в сумке. Та стояла на журнальном столике, раскрытая, но под бдительным оком владычицы Асланбеев, и логика вещей указывала на нее.

Мать все не уходила, давала инструкции охране, и тогда Харун отважился выяснить, верна ли его догадка. Он уселся на диване полулежа, закинул ноги на столик и как бы невзначай, неуклюже пнул сумку. Она, как он и рассчитывал, повалилась на пол, а из нее высыпалось содержимое.

— Извини! — обратился Харун к матери и с виноватым видом, который придал себе, стал складывать вещи обратно, подглядев внутрь сумки. Ключа среди них не было, правда, это еще ничего не значило. Он мог быть спрятан в застегнутом внутреннем кармане.

Вдруг мать остановила Харуна и отобрала сумку. Краем зрения он заметил, как ее покоробило со злости, она поморщилась и велела ему отойти и сесть, а в следующую минуту уже несла свою драгоценность в кабинет. Если ключ не в сумке и поведение матери это не доказывало, то тогда Харун не знал, где еще искать.

— Неужели сложно сидеть ровно? Какой же ты мальчишка, Харун! Тебе напомнить, что мы в чрезвычайном положении?

Мать накинулась на него с упреком, как только показалась в проеме гостиной. Во избежание перебранки Харун не стал ей напоминать, из-за кого они очутились в этом положении. Сцепил зубы и смолчал.

Следующий час он сидел с ровной спиной, как будто вместо позвоночника у него был стальной стержень. Так же в напряжении держал второй час. На третий замлели шея и спина, Харун встал размять мышцы, помня, что опасно подходить близко к окнам, а на четвертый лес и территорию особняка укрыли мглистые сумерки. Мать разрешила зажечь тусклые светильники, но основной свет включить не позволила — слишком ярко, и, если по ним все-таки откроют огонь, то они, хорошо видимые с улицы, окажутся как на ладони. Так им предстояло слепствовать во тьме дома всю ночь, ожидая Аллах знает чего.

В начале, разорвав мертвенную тишину, прозвенел айфон матери. Все, включая нее, застыли в напряжении, потому что звонила госпожа Аджена. Короткий диалог не задался. Каменная львица, вырезанная из цельного куска ненависти и жестких принципов, не отступалась от намерения умирать стоя. И пистолет так же держала при себе.

— Перезвони ей! — подорвавшись к матери, попросил Харун. Его пыл заставлял сердце биться сильнее, а голос звучать с тревогой и плохо скрываемой злостью. — Предложи мир. Что бы ты ни замыслила, итог вашего помешательства будешь созерцать из могилы.

— Хватит нести глупости, — получил он сухой ответ.

Изумляло просто, как при этом мать не загнула второй палец, пусть сейчас метода деда Хамита едва ли повлияла бы на Харуна.

— Если уступить Аджене, она никогда не научится нас уважать. Вай! — остервенело засмеялась мать и коснулась его щеки. Прикосновение вышло отталкивающим и холодным, сродни пощечине. — Я и забыла, как ты похож на отца, сынок. Благородство мыслей в вас сравнится с непомерной трусостью поступков. Наверное, мне стоит внимательнее следить, как бы ты тоже не сбежал.

— Трусостью? — не поверил своим ушам Харун. Циничная мать могла одной фразой, не прибегая к оружию, снести человека с ног и зарезать, как разжиревший скот. Ее язык был острее меча подлеца.

— Сядь и не встревай, — рыкнула она.

С приближением ранней южной ночи в гостиной зале стало жутко и словно бы тесно от туго объявшей их тьмы. Долгое время ничего не происходило — ни намека на чье-то вторжение в особняк. Харун сверлил взглядом темную фигуру неподвижно стоявшей матери, подвластный тому горячему отчаянию, в котором человек с нетерпением ждет, когда уже над головой раздастся обещанный гром, когда грянет выстрел или прозвучит приговор. Рассеять страх не помогали даже светильники. Тем более один мать сказала потушить, решив, что света от уличных фонарей, который просачивался в окна, вполне хватало для освещения. Дверь ее кабинета, что днем хорошо просматривалась из гостиной, терялась в темноте коридора, и Харун ждал удобный случай вырваться туда, к сумке. Наконец, рискнул попытать судьбу.

— Куда ты? — сразу всполошилась мать.

— Воды попить, — наврал он. Попробует выскользнуть через кухню.

Она запретила шастать по дому, а воду поручила принести одному из охранников. Тот не успел сдвинуться с места, как Харун задержал его, навострив слух:

— Стой! Тихо!

Со двора, или лучше сказать, сверху, со стороны чернеющего леса, летел звук столь агрессивный, что Харун без труда распознал в нем шум винтов вертолета. С немым вопросом на лице он повернулся к матери. В темноте, как у затаившегося зверя, пылали лишь ее глаза, она молчала и выжидательно водила ими по гостиной. Охрана ненадолго пришла в смятение, так как шум усилился, раздаваясь уже над крышей и до краев заполнив помещение. Во дворе поднялся сумасшедший ветер, зловеще затрещали кустарники и деревья.

Предчувствуя то ли удар, то ли взрыв, Харун подался к матери, чтобы заслонить ее. Она оттолкнула его, перекричав тяжелый рокот вертолета:

— За диван!

А дальше был гром над их головами, которым разрешилась немедленная месть старухи Аджены. Харун ощутил, как вздрогнули стены и стекла окон, и от этого сотрясения не дыша он повалился на пол, закрываясь руками. По крыше особняка что-то громко покатилось. Гул вертолета не позволил расслышать четче — только увидеть, как в бассейн, залив двор водой, свалилось, кажется, чье-то тело.

Сверху Харуна прижимала мать, которая, качаясь и оправляя костюм, поднималась с колен. По-видимому, она не до конца опомнилась и потому забыла о пистолете. Забыла, что он лежал прямо возле Харуна. В висках гулко переливалась кровь. Страх все еще держал за горло мертвой хваткой, но ослабил ее, когда Харун перекатился на спину и увидел мать целой и невредимой. С долгим вдохом в легкие хлынул спертый воздух. Минутой позже до Харуна дошло, что вертолет улетел и в зале снова стало тихо.

Пистолет матери продолжал лежать на полу, притягивая взор. В любой другой день Харун никогда бы не притронулся к нему. Но сегодня они, блядь, умрут в этом доме, если он не возьмет ситуацию в свои руки. Харун потянулся к рукояти и, пока мать с охраной занимал труп в бассейне, подобрал оружие. Да простит Аллах!..

Встав, он отошел подальше, к коридору, и набрал номер Аджены-ханым. Телефонные гудки привлекли мать.

— Харун? — догадалась она и бросилась к нему. — Кому звонишь?! Отцу? В полицию?

Ее удержал пистолет, направленный ей в лицо. А также предательские слова, от которых оно наверняка застыло восковой маской:

— Госпоже Аджене.

— Отдай телефон!

— Отбери!

Уверенная, что Харун, как обычно, послушается, мать очень удивилась львиным когтям, разорвавшим ее власть на ошметки.

— Отдай немедленно!

— Не подходи, — предупредил Харун, а сам, ни жив ни мертв, шагнул назад. Пистолет выиграл для него немного времени, и вот уже в трубке с ним заговорила госпожа Аджена. — Алло!..

Он увернулся от броска матери, попятился. И принялся в спешке объяснять волчихе про папку и сейф, тогда как мать, забрав у охранника пистолет, пальнула с дури в потолок. Прежде чем в ушах раздался невыносимый звон, Харун крикнул Аджене-ханым:

— Срочно приезжайте!

Больше он не сопротивлялся и позволил отобрать у себя пушку с телефоном.

 

 

На разговоре госпожи Аджены с матерью и вообще на всем, что происходило следом за выстрелом, долго лежал покров противного звона.

Харун сидел в кресле кабинета и ничего не понимал. Беззвучно шевелились губы матери, волчиха за рабочим столом, как начальница, свысока усмехалась ей. Кругом толпилась вооруженная охрана, сейф был открыт, а искомая папка лежала на столешнице.

Аджена-ханым изучала ее содержание, довольно поправляя на переносице очки. Ее сын спасен. Ценой жизни их охранника, труп которого она сбросила им на крышу, и разрыва отношений между Харуном и матерью. Как он ни искал ее взгляд, та даже на него не смотрела. Должно быть, вычеркнула сына-предателя из своей жизни.

Сквозь постепенно затухающий звон до Харуна доносились обрывки речи. По ним он кое-как разобрал, что встреча хищниц подходила к завершению. И точно — минут через пятнадцать слух частично восстановился, и он уловил, с какой удушающей сдержанностью в тоне Аджена-ханым общалась с матерью. Несмотря на уверенную победу, она была аккуратна в действиях.

— Ты правильно поступил, что признался мне, — похвалила Харуна Аджена-ханым. — Потому что следующим был бы ты.

Всегда, стоило ей заговорить с ним, у него возникало мерзкое чувство, что чья-то ледяная рука проводила по позвоночнику, вцепляясь в загривок.

— Вы не тронете нас? Уйдете? — в Харуне теплилась надежда, что волчиха на этом успокоится.

Она выразительно глянула на мать, у которой в горле клокотал будто львиный рев, но предназначался не сопернице, а Харуну. За наглость и трусость. Владычица Асланбеев припасла на будущее далеко не один опасный козырь, отобрала у нее часть власти в компании, и это вынуждало госпожу Аджену соглашаться на худой мир.

— Да уж, кровь не водица, — с насмешкой изрекла она, уйдя от щекотливой темы интриг. — По своему опыту скажу, милая моя Фюсун, что на твоем месте я была бы внимательнее к тому, кто зреет в твоей тени. Сынок даст фору матушке. До того, как устроиться в нашу фирму, ты, помнится, тоже ополчилась против семьи.

Харун шевельнулся в кресле, абсолютно выбитый из колеи вплетенным ею намеком. А Аджена-ханым, так уж и быть, снизошла до пояснения:

— Обокрала невестку с племянниками и выучилась на ее деньги в Анатолийском университете. А нас с мужем уверяла, что это семья отвернулась от нее, и она — единственная из рода, кто избежал коварства невестки. Поздно я тебя раскусила, Фюсун.

У Харуна непроизвольно вырвался хриплый смешок. Откуда ему было знать, что, стремясь к своей мечте, он повторяет судьбу матери? Но именно этого она ему не простила.

— Убирайся в свою комнату, — прошипела она, дернув Харуна за плечо, как нашкодившего пацана. — С тобой я потом разберусь.

Едва мать отстранилась, он тут же покинул кабинет и ввалился к себе. Второпях достал сумку из шкафа, вызвал по стационарному телефону такси — мать отобрала его смартфон с концами. И на рубеже рассудка, к которому остался глух, опустошил заначки да похватал вещи, что могли пригодиться в поездке.

В доме творилась полнейшая неразбериха с охраной, благодаря чему Харун без проблем выбрался во двор и шустрым лисом пересек зону бассейна. Высокую каменную ограду покорил с третьего раза, оттолкнувшись от цветочной клумбы. Навернулся, конечно, когда с сумкой наперевес перебирался за территорию, но зато минут через десять катил на такси к отцу.

Его аж трясло, когда он звонил в квартиру. В десятом часу ночи вломиться без спроса в гости и лицезреть ахуй отца при виде помятого сына с набитой сумкой, было не совсем вежливо, но и деваться больше некуда. Щелкнул замок, на площадку подъезда выглянул немало удивленный отец, а у Харуна точно что оборвалось внутри и нещадно заныло. Ему представилось, как он выглядел со стороны. Наверное, та еще одноногая собачка.

— Ты...Что случилось? — испугался отец.

Осторожно озираясь, он затащил Харуна в прихожую, и не медля запер дверь, словно боясь слежки. В глаза Харуну сразу же бросился запечатленный у него на лице смертный ужас, который, казалось, был подобен его собственной безнадежности. Отец готовился задавать вопросы и, похоже, надеялся, что Харун сам озвучит причину позднего визита, но он только и смог, что по-детски броситься родителю на шею. В чем-то мать была права: Харун все такой же мальчишка. Неугомонный мальчишка, перед которым распахнулась дверь, закрывшаяся за отцом четыре года назад.

— Что с тобой, сынок? — не выдержал отец и затем разомкнул объятия. — Ты что, из дома сбежал?

Харун уклончиво пожал плечами и на морально-волевом добрел до гостиной. Хорошо, что ему есть куда пойти, где сложить саблю и щит и от кого принять стакан воды, будучи уверенным, что и его примут без всяких отговорок.

— Спасибо, — поблагодарил Харун и жадно осушил стакан.

Отец ждал объяснений и уже весь извелся.

— Аллах мой! Ты же никого не убил? Мама знает, что ты здесь? Что она сделала?

За какие прегрешения ему достался такой бедовый сын, отчего-то всплыла у Харуна досадная мысль, за движением которых он следил отстраненно и обессиленно, будто выброшенный на берег их яростным штормом. Потом сознание пронзила яркая вспышка, которая быстро расширилась и обрела черты матери и нацеленный в нее пистолет. Уже в глубине сердца Харун горько раскаивался и не смел поднять на нее взгляд.

— Нет, — еле вытолкал он из себя и на ходу сочинил: — Мы с мамой поругались... И она выгнала меня. Я уезжаю в Стамбул. Поеду сегодня на ночном автобусе.

Его новость неимоверно возмутила отца. Тот засуетился, не ведая, что предпринять. Ссориться с матерью, как они убеждались неоднократно, было чревато.

— Во-первых, в ночь ты никуда не поедешь. Я не пущу тебя, и это не обсуждается. Во-вторых, Харун, закажем билеты на самолет и завтра же полетим. Я возьму отгул, а ты расскажешь подробнее, что между вами произошло. Почему мать тебя выгнала?

— На самолете дороже и долго ждать! Если я сейчас не уеду, мама вломился сюда, и все пойдет прахом. Она как выгнала, так и передумать может.

— Да что случилось? Как она отпустила тебя из-за города? Она же тебе вздохнуть свободно не давала, — отец подсел к нему на диван, обняв.

Бедный обеспокоенный отец, еще немного, и он совершенно сойдет с ума, гадая, какая опасность скрывалась за словами Харуна. Но не говорить же ему об Аджене-ханым и сброшенном на крышу трупе! О матери, для которой он — предатель, что не помешает ей вернуть Харуна домой и презирать всю учебу в Эскишехире и до скончания дней. Если он не вырвется из ее клетки сегодня, по горячим следам ссоры, об этом можно будет забыть надолго.

— Мы обсуждали учебу в Стамбуле. Я ей нагрубил. А она сказала, чтобы я убирался прочь и выживал на твою нищенскую зарплату.

Отец измученно потер лоб, поняв, верно, что большего не добьется.

— Есть что-то еще, о чем мне стоит знать? — спокойно спросил он.

— Ничего. Тебе не о чем беспокоиться, поверь. Мы просто поругались, — клялся Харун, но ему не то что проницательный отец — родной голос не поверил и подвел.

— Не хочешь говорить правду, значит... Прикрываешь ее разборки? Как же так, сынок? Молчишь, как будто я разделаю тебя за то, что ты угодил в беду! Отчитать тебя, уж не дуйся, я имею право, потому что мне не безразлично твое воспитание. Но ты должен быть всегда честен со мной, чтобы я понимал, как помочь тебе.

Отец вскочил на ноги, сначала сердито нависнув над ним, а потом с сочувствием выдохнул и нахмурил брови:

— Аллах, во что твоя мать опять ввязалась! Аджена, разумеется, имеет к этому отношение?

Харун виновато склонил голову и сцепил руки в замок. Конечно, когда он хоронил тайны матери глубоко в себе, как в этот момент, становилось очевидно, что без криминала не обошлось. Только Харун не хотел, чтобы правда снова заставила отца ненавидеть мать, сильнее прежнего. Легче пережить еще одну кошмарную ночь, чем слышать, как родители упоминали друг друга озлобленно и с желчью.

— Харун, она... Мама ведь в порядке? — неожиданно кротким голосом спросил отец, на миг воскресив его душу, а с ней и какие-то нелепые детские надежды. — Не ранена?

— Нет, Машаллах, — тихо улыбнулся Харун.

— Ладно... Собирайся, сынок, поедем. Я отвезу тебя в Стамбул.

Шестнадцать часов в дороге на другой конец страны и столько же обратно в Урфу — о том, чтобы отцу садиться за руль, не могло идти и речи. Он адски устанет, а у него работа. Пока складывали остатки одежды, Харун с огромным трудом уломал его на ночной автобус и чтобы ехать в одиночестве. Отца до сих пор приводила в смятение мысль, что Харуну нельзя было задерживаться в Урфе. А уж как он доедет до Стамбула, где устроится и что, в конце концов, будет с поступлением в Сабанчи — Аллах, у отца голова кругом шла от избытка забот.

На автовокзал они прибыли с заказанным по интернету билетом на последний рейс. Автобусы ходили каждые полчаса, его был в половину одиннадцатого.

После загрузки багажа отец забрасывал Харуна наставлениями. Дал свой старый мобильный и денег, обещав перевести на карту еще, если потребуется, а также вручил бумажку, на которой записал адрес хорошего друга семьи — бывшего коллеги деда Дживана.

— Поживешь у него, пока не поступишь и не определишься с общежитием. Харун, ветреный! Внимания, как у воробья, не отвлекайся, — потряс его за плечи отец, так как Харун высматривал на перроне для посадки людей матери. Хоть бы она не увязалась за ним в Стамбул.

— Я слушаю.

— Вот, заплатишь Синану-аге за комнату этими деньгами. Он будет отказываться, но ты все равно заплати. Я говорил ему о тебе раньше, просил присмотреть за тобой, ты можешь обращаться к нему по любому вопросу. Утром я позвоню ему и скажу, что ты едешь. И ты позвони мне, хорошо?

Харун кивнул в ответ и услышал громкое объявление диспетчера об отбытии своего автобуса. Большая часть пассажиров уже заняла места, а остальные, проследовав к дверям, начали забираться внутрь.

— Пора! Сынок, — волнуясь, отец крепко стиснул Харуна в объятиях, — вверяю тебя Всевышнему. Береги себя.

— А ты себя. Созвонимся утром. Пока!

Сидение Харуну досталось не у окна, но и отсюда хорошо просматривались улица и многоэтажные дома нового города, что переливался мириадами электрических огней завораживающе и слегка тревожно, словно не желая отпускать Харуна. Он бодро помахал отцу рукой на прощание и постарался так же весело улыбнуться. Завтра над ним, наконец, засияет солнце Стамбула и повеет с Босфора соленым бризом свободы. Мать больше не будет вытирать об его совесть кровавые руки, и от этого Харуну дышалось привольно и легко, так легко, точно душу переполняла широта бескрайнего неба.

Ведь кто умирал, тот знает, что живет⁽⁴⁾.

 

 

В Сабанчи он все-таки поступил — выиграл не максимальный грант, а лишь половину, отчего учеба обошлась отцу дороже, чем планировалось. Его сбережений вместо четырех лет обучения стало хватать где-то на два с натяжкой.

Выручила, к счастью, стипендия. Харуну вернули всю стоимость за первый год, а, начиная со второго и вплоть до выпуска, академические успехи дали ему доучиться бесплатно⁽⁵⁾. Вот когда ребенком Харун увидел в пруду Балыклы-Гёль белого карпа — а тот, кому это удастся, попадет после смерти в рай, — и то так не радовался, как стипендии⁽⁶⁾. Лучше этого была, наверное, молчанка матери. Разозленная из-за госпожи Аджены, она месяц не общалась с ним и в кои-то веки оставила в покое.

---

Примечания:

Под настроение прилагаются: музыка, эстетика и фото автовокзала Урфы ночью:

https://vk.com/wall-176298528_7015

https://vk.com/wall-176298528_7024

https://vk.com/wall-176298528_7009

---

1) iPhone 3G был выпущен 11 июля 2008 года в 22 странах мира.

Вернуться к тексту

2) В результате высокой инфляции конца XX — начала XXI века лира сильно обесценилась. 1 января 2005 года, после ряда успешных антиинфляционных мер, предпринятых Центральным банком, была проведена деноминация, и в обращение была введена «новая турецкая лира» (тур. yeni türk lirası), равная 1 000 000 старых. В 2004 году 1 доллар США = 1 350 000 турецких лир.

Вернуться к тексту

3) Поощрительная стипендия Sakıp Sabancı: «Поощрительная стипендия Sakıp Sabancı» предоставляется за «выдающиеся академические успехи» или «академические успехи и потребность» при продолжении образования. Она предоставляется в размере 100%, 50% или 25% от годовой платы за обучение. Совет попечителей может оценивать поощрительную стипендию Sakıp Sabancı каждый год и определять новые квоты, объем и условия.

Вернуться к тексту

4) Строка из стихотворения Омара Хайяма: «Кто битым жизнью был, тот большего добьется, Пуд соли съевший, выше ценит мёд. Кто слезы лил, тот искренней смеётся, Кто умирал, тот знает, что живет».

Вернуться к тексту

5) Стипендия Дилек Сабанджи: Стипендия Дилек Сабанджи, выдаваемая за академические успехи; Она предоставляет освобождение от 100% годовой платы за обучение 5 студентам, которые переходят со второго на третий год и соответствуют необходимым условиям успеха. Она действует до окончания учебы, при условии, что студент находится в пределах обычного периода обучения, не получает дисциплинарных взысканий и имеет средний балл не менее 2,50 каждый год.

Вернуться к тексту

6) Священное озеро с карпами в Урфе. Считается, что в этом городе появился на свет пророк Авраам, праотец христианства, иудаизма и мусульманства. С его именем связана история возникновения озера Балыклы-Гёль. Туристы, которых привозят к озеру гиды, любят кормить карпов и пытаются высмотреть среди них белую особь.

Вернуться к тексту