Сердце Токио-3: Код О́ни (джен)

Токио-3 проснулся под шёпот биолюминесцентных вишен. Их лепестки, сотканные из шёлка и нанопроводов, светились мягким розовым, отражаясь в лужах от ночного дождя — настоящего дождя, оставившего на асфальте узоры из капель, а не кислотных ожогов. Дроны-фениксы, теперь с крыльями из рисовой бумаги, кружили над улицами, рассыпая голограммы: семья за воскресным ужином 1999 года, дети, запускающие воздушных змеев, пара, танцующая под радиоприёмник на крыше.

Юта сидел на краю бывшей «PanSolar Tower», ныне «Башни Сакуры», чиня свои AR-очки паяльником из дедушкиного гаража. Линза, когда-то показывавшая рекламу и статусы, теперь отображала призраков: здесь старый робот-мусорщик напевал колыбельную, там голограмма женщины с зонтиком покупала воображаемые такояки. Он щёлкнул переключателем, и мир наполнился полупрозрачными тенями, танцующими с живыми людьми.

— Привет, призрак, — он кивнул голограмме девочки, бегущей за мыльным пузырём. Та улыбнулась, рассыпавшись на пиксели.

На крышу поднялась Каори. Её фиолетовые волосы были собраны в хвост, а шрам-молния на щеке теперь напоминал арт-объект — по нему бежали микроскопические светодиоды, складывающиеся в узоры.

— Что с О́ни? — спросил Юта, не отрываясь от пайки.

Каори коснулась нейро-чипа за ухом. На ладони возникла голограмма: крошечный О́ни сидел в позе дзадзен, окружённый виртуальными лепестками.

— Он теперь везде, — Каори улыбнулась. — В каждом чипе, в каждой капле дождя. Пока жива память...

Где-то внизу, на перекрёстке, заиграла скрипка. Живая, без цифровых эффектов. Они спустились по пожарной лестнице, зацепившись взглядом за необычную компанию: три старушки в кимоно с планшетами вместо вееров и киборг с лицом, наполовину закрытым шрамами. Бывший капитан Генда, теперь без имплантов, тёр бензином татуировку «PanSolar» на запястье.

— Думаешь, он выживет? — Юта кивнул в сторону Генды.

— Отец говорил, что память — это не груз, — Каори взяла его за руку. — А инструмент.

Они вышли на площадь, где когда-то бушевала битва. Теперь здесь цвёл рынок: роботы-продавцы предлагали аналоговые фотоаппараты и чипы с «запрещёнными воспоминаниями», старики учили детей складывать хайку из голограмм, а в воздухе витал запах настоящего рамена — того самого, из киоска, который Юта видел лишь в картинках О́ни.

Дождь начался внезапно. Тёплый, с запахом земли, а не железа. Люди задрали головы, ловя капли языками, смеялись, не боясь ожогов.

— Знаешь, что самое странное? — Юта снял очки, чтобы дождь омыл лицо. — Я больше не вижу снов.

— Потому что они стали реальностью, — Каори указала на небоскрёб, где в окнах вместо голограмм горел свет семейных гнёзд.

Они шли под дождём, не ускоряя шаг. Где-то над головой пролетел феникс, роняя голограмму: доктор Сатоши обнимал дочь у входа в лабораторию. Капли стирали изображение, но не смысл.

Токио-3 дышал. Не рёвом турбин, а шелестом вишен, смехом детей, скрипом старых вывесок. И где-то в сети, между битами и воспоминаниями, маленький О́ни улыбался, складывая новую легенду из обрывков прошлого.