Право на защиту. Гипотеза (гет)

Из кабинета Янсена Гермиона почти сбежала. Хотелось уйти раньше, чем уведут Снейпа. Она злилась на себя за неожиданно нахлынувшее чувство вины, искренне считая, что Снейп не заслуживает теплого и участливого отношения. Но этот его нечаянно вырвавшийся, почти испуганный вскрик... такая неснейповская, такая яркая и ясная человеческая эмоция. В голове у Гермионы она никак не могла совместиться с образом Снейпа. И поэтому Гермиона злилась.

Еще она злилась из-за того, что в отношение к бывшему профессору и нынешнему клиенту закралась легкая, едва ли не снисходительная, но совершенно неуместная и дурацкая жалость. Он понадеялся на нее, на своего адвоката, а в результате сел. Пусть предварительно, пусть в качестве меры пресечения, но сел. Он понадеялся, а она не смогла...

Стоп. Чего не смогла? Процесс есть процесс, и постановление об аресте обжалуется в суде, а коли оно вынесено — подследственный должен сидеть. И будет сидеть до суда, таков закон. Или что Снейп себе думал, явится адвокат Грейнджер, взмахнет палочкой, и его торжественно отпустят под фанфары? Испугался он, скажите на милость! Ишь, цаца выискалась. Все сидят, и он посидит, не рассыплется. Вот если постановление засилит Визенгамот, тогда и можно будет хвататься за голову, а сейчас-то чего? Вон, и право на защиту не спешит указывать на косяки...

Стоило об этом подумать, в ушах, как по команде, зашумело, а перед глазами запрыгали разноцветные звездочки. Гермиона остановилась и потерянно огляделась, ища, куда бы присесть. В холле Министерства тоже не было ни дивана, ни кресла, ни скамейки, ни стула. Неверными шагами она двинулась к фонтану — посидеть хотя бы на парапете бассейна.

Мраморный бортик был холодным. Гермионе хотелось опуститься на пол и прижаться к этому мрамору лбом. Да стресс это. Просто стресс. Жизнь пошла больно спокойная, что-то давно никто не пытается убить. Уже лет восемь как. Отвыкла. Ну и есть желательно хотя бы раз в сутки, чтобы не валиться в голодный обморок...

Звездочки завертелись и превратились в стремительный вихрь. Гермиона летела в холодную, бездонную черную полынью, и не за что было удержаться...

— Гермиона! Гермиона! Мерлин... врача! Врача срочно! Гермиона, что с тобой?!

Полынья пропала, и чернота, и звездочки. А вихрь раскрутился в исполненное тревоги лицо Гарри. Вот кто расплескал полынью и развеял звездочки.

— Ох, Гермиона, как ты меня напугала! Я тебя по всему Министерству ищу, а ты тут валяешься...

— Гарри, ты уж как скажешь, так скажешь... — простонала Гермиона, позволяя поднять себя обратно на парапет. — Как в лужу...

Из камина уже выскочил и бежал к фонтану вздыбленный Риверс.

— Грейнджер! Что?! Опять?!

Гермиона слабо улыбнулась: значит, все-таки оно. Значит, опять ошиблась. Но, черт подери, где? Может, не следовало покидать так быстро следовательский кабинет, а проконтролировать, как и куда уведут Снейпа? Ловить Янсена даже не на процессуальных — на процедурных нарушениях? А что это дало бы? Она поступила в строгом соответствии с законом. Воспрепятствовать аресту Снейпа было невозможно. Или?..

Риверс бесцеремонно оттолкнул Гарри в сторону и склонился над Гермионой:

— Слушай, если ты во всех делах так косячишь, как ты выигрываешь вообще?

Гарри за его спиной многозначительно кашлянул и в свою очередь отодвинул Риверса. Тот воззрился недоуменно.

— Поттер, — Гарри протянул Риверсу руку. — Гарри Поттер.

Гермиона тихонько хихикнула: ну прямо как дети.

— Риверс, — непонимающе отозвался Риверс. — Рэнди Риверс, девятый адвокат Гильдии.

Ну Гарри, ну Поттер. Ну Герой, ну аврор. Для Рэнди, как и для большинства в адвокатском корпусе, дела давно минувших дней были просто историческими фактами, не более — до тех пор, пока эти факты не приходилось использовать в делах текущих. А вот у Гарри порой просыпалось детство во всех местах, и он начинал смешно кичиться своими заслугами перед магическим сообществом.

Риверс хотел еще что-то сказать, но тут из-за фонтана, деловито переставляя когтистые лапы, выковыляла серебристая ехидна. Она огляделась, почесала брюхо задней лапой и решительно направилась к Рэнди. Тот втянул голову в плечи и заозирался, словно в поисках пути к отступлению.

Гермиона невольно усмехнулась: Анна Дэвидсон опять терроризирует своего адвоката. Эта девяностолетняя старушенция достала Риверса до печенок, говорить с нею меньше полутора часов было совершенно невозможно, а понимать слова собеседника она начинала только с девятнадцатого повтора — Рэнди специально посчитал. Надо думать, что и патронус ее не отличался лаконичностью.

— Сынок, а я вот спросить хотела... — противным старчески-дребезжащим голоском заговорила ехидна, подобравшись к ногам Рэнди и подняв кверху длинный острый нос. — А если я напишу завещание и в нем условие...

Гарри потянул Гермиону за руку:

— Идем, разговор есть.

Опершись о его локоть и вручив ему свой портфель, Гермиона позволила себя увести. Уже перед камином она оглянулась: Риверс со страдальческим лицом сидел на бортике бассейна, а ехидна устроилась рядом и что-то вещала, временами помавая лапой и почесываясь.

— А мы куда? — полюбопытствовала Гермиона, уже стоя одной ногой в камине.

— В Дырку, — Гарри взял щепотку летучего пороха. — А лучше в маггловский Лондон, там спокойнее.

Гермиона решительно шагнула назад:

— Гарри, ты спятил? Какая Дырка, какой Лондон? Я еле на ногах держусь, а тебе приспичило по кабакам разгуливать... Пойдем к тебе в кабинет, там и поговорим.

— Не кабинетный разговор, — отрезал Гарри и опять потянул ее в камин.

— Темнишь.

— Вот уйдем отсюда — просвещу. Не хочешь в Лондон — говори, куда. Только чтоб тихо и без лишних глаз и ушей.

Гермиона только вздохнула: сил на волнение и подозрения уже не осталось.

— Тогда ко мне. Гостем будешь.

Гарри покосился с недоверием.

— У меня квартира под щитом, забыл? Муха не пролетит, а если и пролетит, то с некрологом.

— Говори адрес.

Через миг Гарри, в три погибели согнувшись, сидел в камине у Гермионы и тихо чертыхался, пока она снимала охранку: камин был заблокирован хитро, попасть в него по сети было можно, а вот выйти в помещение без пароля нельзя.

— Блин, — посетовал он, с хрустом распрямив ноги. — Вот как вам удалось себе такую мощную защиту отжать? У меня тут авроры в незащищенных домах живут, заходи, кто хочет, бери, что хочешь, а вы, как особо важные государственные персоны...

— У меня тут адвокатские материалы. Режим секретности. Закрой глаза.

— Чего?

Гермиона торопливо заслонила ему глаза ладонями:

— Зажмурься! И считай до пяти, у меня, кажется, нижнее белье по всей комнате разбросано.

— Ух ты! А какого цвета?

— А какого надо?

Бытовая магия — отличная штука, особенно когда нужно за десять секунд собрать валяющиеся по углам трусы, свалить их в аккуратную кучку и прикрыть... да вот хотя бы полотенцем.

— Ответ адвоката... Три, два, один, кто не спрятался, я не виноват.

Когда Гарри открыл глаза, комната выглядела гораздо приличнее, чем всегда, еще и потому, что ворох одежды на спинке дивана был уменьшен до игрушечных размеров и упрятан под подушку.

— Слушай, а ты тут живешь вообще?

— Вообще да, — не совсем поняв, что друг имеет в виду, Гермиона пожала плечами. — А что?

— Да у тебя квартира, как наши явочные...

— Ты удивительно любезен.

— Зато правдив.

Гермиона плюхнулась на диван, стараясь не сорваться в усталое раздражение: слишком много всего стряслось за день, а тут еще Гарри в своей полудетской непосредственности потрепывает нервы.

— Ты, кажется, поговорить хотел? Или будем обсуждать интерьер моего жилища?

Гарри моментально посерьезнел.

— Кофе дашь? У меня с утра во рту тыквенной семечки...

Черт. Гермиона обреченно поднялась с мягкого дивана. Нет, надо было все-таки идти в кабак — там хотя бы за кофе не надо ногами ходить.

— Ты скажи, где он у тебя, я сам сделаю, чтобы тебе не вставать.

— Да уже встала, иду уже!

Единственными следами человеческого присутствия на кухне были чашки с кофейными потеками и кофейные же круги от этих самых чашек на столе. Гарри огляделся, потер пальцем коричневое пятно на непокрытой скатертью столешнице и вздохнул:

— Хорошо тебе.

— Чего это мне хорошо? — удивилась Гермиона, шаря по шкафчикам в поисках чистых чашек.

— Да как тебе сказать... Живешь, как хочешь. Можешь копать, можешь не копать. Хоть халву ешь, хоть пряники.

Гермиона обернулась, внимательно посмотрела на Гарри. Тот сидел за столом и все тер пальцем кофейное пятно. Она отодвинула чашки, села напротив, пригнулась, стараясь заглянуть ему в глаза — но увидела только слабо поблескивающую дужку очков.

— Гарри, что-то случилось?

— Да нет... — дужка легонько качнулась из стороны в сторону. — Просто иногда мне кажется, что я так и не стал сам себе хозяином. Думал — вот, война кончится, и все будет как надо. Грохну Волдеморта — будет всем счастье, а мне свобода и ветер в голове. Волдеморт меня грохнет — счастья всем, может, и не случится, но зато и мне уже никто не будет указывать, куда ходи, а куда не ходи, и где говори, а где молчи. Ну и вышло...

Гермиона встревожилась: уж кому-кому жаловаться на жизнь, но не Гарри Поттеру, послевоенное бытие которого можно было описать двумя словами — «сбыча мечт».

— Что вышло?

— То же, что вошло. Только хуже. Раньше хоть, знаешь, цель благородная была, преодоление всеобщего трындеца и те де... А щас опять «туда не ходи, сюда ходи, подай-принеси, отойди-не мешай, и извольте, аврор Поттер, соблюдать субординацию».

Дужка снова качнулась — это Гарри усмехнулся.

— Попробовал бы я дома вот так чашку на столе оставить, да еще с пятном...

Понятно. Лодка любви разбилась о рифы семейного быта. Отягощенного двумя детьми, ага.

— Гарри, ну прекрати. Совместная жизнь не одним медом намазана, сам понимаешь. Иногда требуется и чашки за собой мыть. Зато не надо открывать дверь своим ключом.

— Да я так и так своим ключом открываю. Спиногрызы то спят — шуметь нельзя, то едят — Джинни занята, то опять спят... Потрахаться, и то проблема, извини уж за подробности. Ал в нашей комнате спит, и взял дурную привычку подскакивать и орать, когда мы на самой интересной стадии...

— Ну, тут я тебе не советчик. У меня никто в комнате не спит, а орут если только вопиллеры от Великого и Ужасного по утрам. Но, оцени ситуацию, я даже кота не могу теперь завести — никогда не знаешь, вернешься домой сегодня, завтра или через неделю. Ну и, опять же, если заболеешь, так даже чаю никто в постель не подаст. С жиру ты бесишься, вот что. Всему Лондону известно, вы прекрасно живете.

— Лондону видней...

Гарри оставил в покое пятно и теперь сидел, как небрежно брошенный на стул мешок с картошкой.

— Слушай, ты мне мозги не полощи! — настроение друга уже не на шутку беспокоило Гермиону. Насколько она помнила, Поттер никогда не был ни нытиком, ни паникером, ни слабаком. — Что, действительно что-то серьезное произошло?

— Нет. Ничего сверхъестественного не произошло.

Гарри неожиданно поднял голову и посмотрел на Гермиону в упор.

— У меня не произошло. А вот у тебя — да.

— Удивил! Сверхъестественное — это штатный режим при моей профессии. Что же у меня такого выдающегося случилось?

Поттер неожиданно усмехнулся совсем по-поттеровски, с лукавинкой и врединкой во взгляде:

— Кофе дашь — скажу!

— Ты и так скажешь. Ты же не плакаться на свою тяжкую жизнь пришел.

— Амбридж бы тебя побрала с твоим адвокатским цинизмом. Скажу, куда я денусь. Ну кофе-то дай!

Гермиона отмахнулась:

— Не поминай всуе. Тебе кофе со сливками или с сахаром?

— И того, и другого, и можно с сэндвичем.

— Нахал.

Гарри только плечами пожал.

Чистых чашек Гермиона так и не нашла, и ничтоже сумняшеся взяла ту, из которой пила кофе утром.

— Это моя, — пояснила она в ответ на скептический взгляд Гарри. — Не отравишься.

Жестяная банка с кофе оказалась неожиданно легкой, и, стоило Гермионе приоткрыть крышку, изнутри раздался противный пронзительный визг:

— Меня осталось три ложки! Хулиганы последнего лишают!

— Заткнись, ошибка пьяного плантатора! — рявкнула Гермиона в банку. — Всякие желуди будут мне истерику мастерить!

Гарри за ее спиной что-то невнятно пробубнил.

— Да, я уже разговариваю с кофейным порошком, отражением в зеркале и мозгошмыгами. А ты говоришь — хорошо живу, — Гермиона поставила на стол кружку с кофе. — Пей и перестань развлекаться.

Гарри с сомнением заглянул в кружку:

— А сливки?

— Нету.

— А чего тогда предлагала?

— Из вежливости.

Поттер сделал глоток и тут же сморщился:

— А сахар?!

— Нету сахара.

— Вежливая ты моя... Про сэндвич спрашивать, наверное, бесполезно?

— Могу предложить шепердспай трехдневной выдержки. Правда, он, по-моему, уже пищит и шевелит ложноножками.

— Вот тебе и домашнее животное, — Гарри явно через силу глотнул невкусный кофе. — Выгуливать не надо, кормить не надо, туалет тоже менять...

— Вот я его твоему старшему и подарю на первый зуб.

Гермиона поймала себя на том, что совсем забыла о цели поттеровского визита. Так легко и беззаботно протекал разговор, такой он был обычный и привычный — словно Гарри просто заглянул на чашку кофе, перекинуться последними новостями, потрындеть за жизнь, обменяться подколами... Словно не было тех трех лет дежурных открыток и обещанных, но так и не отправленных сов.

— О зубах ближе к ночи, — Гарри поправил очки, отодвинул чашку и поставил локти на стол, став сразу суровым и немного официальным. — У меня к тебе один, но исключительный вопрос. Что ты делала сегодня в допросной?

Гермиона даже чуть вздрогнула — таким резким был переход от ложноножек к происшествию с Итоном.

— То есть?

— Есть у тебя нечего, а что ты делала сегодня в допросной?

Залог правильного ответа — правильно заданный вопрос. Гермиона искренне не понимала, что именно хочет услышать от нее Гарри. Поминутный отчет о происшествии в допросной с момента ее появления там, причину ее там появления или еще что? А самое главное — она не понимала, почему Гарри так этим интересуется.

— Тебе все адвокатские тайны раскрыть или выборочно?

— Чихал я на твои тайны, мне своих хватает! Ты можешь просто ответить, какая нелегкая тебя туда понесла?

Гермиона пожала плечами, все еще не вполне понимая цель такого допроса с пристрастием.

— Исполняла свои обязанности адвоката, а ты что подумал?

Гарри, казалось, озадачился.

— Разве адвокат Итона — ты? А где МакЛейн?

— Я за него.

— Как так?

Гермиона сознавала, что Гарри, скорее всего, не знает особенностей адвокатского делопроизводства. И каким образом дела перекидываются от одного адвоката к другому — тоже. Но его вопросы и повышенный интерес к поручению МакЛейна все равно раздражали.

— Вообще у нас практикуется передача ордеров. Если ты сам не успеваешь выполнить какое-то поручение, можешь попросить коллегу. Оформляется новый ордер, и ты с ним спокойно все выполняешь.

Гарри уставился в стол. Усиленная мысленная работа так явно отразилась на его лице, что Гермиона тихонько хихикнула.

— Гермиона... а почему... — Поттер поерошил волосы, заглянул в кружку с недопитым кофе, глянул исподлобья. — А почему он сам не пошел на допрос? Почему попросил именно тебя?

Гермиона всплеснула руками:

— Мерлин, да почем я знаю! Попросил, и все. Какая разница, кого? Тебе-то что за дело до всего этого?

— Какая разница... — Гарри поднялся из-за стола тяжело и внушительно. — Разница есть. Он тебя подставил, Гермиона.

Она присела на стул, будто ее ударили под колени, и неуверенно улыбнулась:

— По-моему, ты переработал...

— Нет, Гермиона. Это ты сидишь с шорами на глазах и свято веришь в силу закона. А у нас давно действует только один закон — закон силы. МакЛейн тебя подставил, и не только тебя.

Гермиона в смятении покачала головой, изо всех сил не давая мысли развиваться в ту сторону, куда ей развиваться было логично.

— Да это бред. Не мог же Робин знать, что...

— Не только мог. Он знал.

Сразу вспомнились застывшие соляными столпами авроры у допросной, беспрекословное повиновение истерическим приказам Итона, моментально открывшаяся дверь — будто по сценарию, по хорошо отрепетированному плану... Мысль все-таки вырвалась на свободу и резво понеслась выкручивать выводы из вновь полученной информации. И выводы были такими впечатляющими, что Гермионе показалось, будто от тоскливого страха стало медленнее биться сердце.

— Не хочешь же ты сказать, что...

— Да. Побег Итона был спланирован.

Гермиона в ярости вскочила и оперлась ладонями о стол, сверля Гарри глазами:

— Ну, это уже слишком! Ты ври, да не завирайся! Чтобы МакЛейн организовал побег... Ни один адвокат никогда на такое не пойдет!

— Сядь.

Гарри надавил на ее плечо, заставляя опуститься обратно на стул.

— Пойдет — не пойдет, тебе виднее. А МакЛейн действительно не планировал побега.

— Тогда как он мог знать?!

— От меня.

Гермиона открыла рот, но не смогла вымолвить ни слова, и только вопросительно хлопала ресницами.

— Побег Итона организовал я.

Прошло немало времени, прежде чем Гермиона сумела выдавить:

— Гарри, ты спятил.

Тот, пока она переваривала полученные новости, успел прикончить кофе, и теперь ищуще озирался — видимо, в надежде перехватить еще чего-нибудь съедобного.

— Почему?

— Он еще спрашивает! Если узнают... это же «поцелуйное» дело!

— Не узнают. Вообще да, я поначалу просил МакЛейна помочь, он отказался. Тогда я попросил не мешать, и он согласился.

Какой-то второсортный детектив, ей-Мерлин...

— А ты не думал, что Робин тебя сдаст?

— А кто бы ему поверил? Вот теперь, Гермиона, сама подумай: раз он знал о готовящемся побеге, мог он послать тебя на допрос случайно?

Гермиона в изнеможении опустила голову на руки. Так всегда бывает — ждешь подставы от кого угодно, но только не от своих. Если бы не прицокала с сообщением снейповская лань, даже Мерлин не ведает, чем бы все закончилось. Надо же, любовь великая, навоз виверны... Это, значит, Робин так решил «не мешать».

— Я больше не хочу ничего слышать, Гарри. Зачем тебе этот побег?

— Ты же не хочешь ничего слышать.

Гермиона вскинулась.

— Ладно, ладно. Итон сидит за дело Малфоя. Проще говоря, ни за что. И меня не закрыли вместе с ним только потому, что я — Гарри Поттер. Не надо мне говорить про суды и закон — видал я это все в действии и в белых тапках. Никакой суд Итона не оправдает, и никакие адвокаты не защитят.

— Гарри, это все равно не метод! Это преступление! — она и сама поразилась, с какой детской наивностью прозвучали ее слова.

— Преступление — гноить человека в тюрьме только за то, что он честно исполнял свой долг! — рявкнул Поттер и осекся, увидев, как нехорошо сощурилась Гермиона. Продолжил уже спокойнее: — Справедливость и закон — разные вещи, и ты лучше меня это знаешь. Если выбирать, я предпочитаю справедливость. Раз она требует преступить закон, я это сделаю.

— Итону это не поможет...

Гарри удрученно скривился:

— Ему теперь уже ничто не поможет. Молодец твой коллега, нечего сказать. Подставил вместо себя ничего не знающую об операции женщину, в результате операция сорвана, Итону теперь светит еще и срок за попытку побега, а МакЛейн весь в белом пальто и с нимбом. Это хуже, чем если бы он нас заложил.

У Гермионы не укладывалось в голове: чтобы МакЛейн, прямой и бесхитростный, как черенок от метлы, намутил такое... И когда это в Гильдии подставляли друг друга? Когда старались остаться чистенькими, подвергая опасности товарища? Мир сошел с ума?

— И все же нельзя так, Гарри. Нельзя защитить правду неправедным способом. Как новое убийство не поможет воскресить умершего.

— Плохое сравнение, — грустно усмехнулся Гарри. — Мертвых ничто не может воскресить. А на войне как на войне — все средства хороши.

— Война кончилась восемь лет назад.

— Война никогда не заканчивается.

— Ты точно спятил. Воитель... — Гермиону неожиданно разобрал самый настоящий гнев. — Ты о детях подумал? О Джинни? Что с ними станет, если ты попадешься на своих благородных преступлениях? Тоже мне, Робин Гуд выискался!

Усмешка Гарри из грустной стала злобной.

— Ничего с ними не станет. Моего состояния им хватит на безбедное существование лет на двадцать, если не больше.

Гермиона не поверила своим ушам.

— Гарри!

— Что — Гарри! Ну что — Гарри! — теперь вздыбился и Поттер. — Хорошо тебе рассуждать, у тебя из живых существ в доме только новая цивилизация в пироге! Конечно, ты у нас праведница, защитница справедливости — сколько стоят твои услуги при нынешней инфляции?! Ты выигрываешь — ты герой, ты проигрываешь — ну а что, не тебе же сидеть! Что ты делаешь, кроме как перекладываешь бумажки и тренируешь коленные суставы: «Да, ваша честь, нет, ваша честь»?! А мои парни сидят! Семеро сидят, а еще трое уже лежат, и им-то уже точно не помочь!

Он внезапно «сдулся», словно осознал, какую безобразную сцену разыгрывает. Ссутулился, уставился в стол и снова принялся тереть кофейное пятно. Гарри не сказал ни слова неправды о ней, об адвокате Грейнджер, но и правдой это называть было нельзя. И если он не вылетел за дверь в ту же минуту, то лишь потому, что сам все это понимал.

— А я и моя профессия тут при чем?

— Извини.

— Не дороговата камбала выходит?

— Другой рыбы тут нет.

«Другой рыбы тут нет» — именно эти слова она сказала Гарри тогда в лесу. Когда они одурели от голода настолько, что Гермиона отважилась прокрасться к ближайшей деревушке и, наступив на все свои принципы разом, стащить с рыбного лотка две камбалы. Гарри спросил, почем камбала. А Гермиона ответила: «Два фунта моей совести». И родилась поговорка, вроде пароля...

Неожиданно Поттер нарушил тяжелую тишину.

— Ты никогда не думала, что мы сами себя обманули? За что боролись, на то и напоролись?

Гермиона озадаченно мигнула.

— Моя судьба, твоя... Всем кажется — лучшего желать невозможно. Ведь мы получили все, чего хотели.

Да, именно то, чего хотели. Не меньше, но и не больше. Теперь хочется другого — такова уж человеческая природа, но назад дороги нет. За что боролись, на то и напоролись.

Гарри бросил на Гермиону быстрый взгляд и, похоже, увидел то, чего так ждал — наконец-то понимания.

— Знаешь, — продолжил он сиплым полушепотом. — Таким, как мы, нельзя заводить семьи, рожать детей. Нельзя привязывать людей к себе, нельзя, чтобы тебя всегда ждали. Потому что когда тебя всегда ждут, ты обязан вернуться. А когда ты обязан вернуться — ты становишься трусом.

Гермиона помнила, как это. На войне нельзя желать остаться в живых. Ведь тогда начинаешь прятаться за чужими спинами. К счастью, в шестнадцать лет обычно не задумываешься о тех, кто тебя всегда ждет.

Она оглядела кухню и в который раз пожалела, что у нее в доме нечего не только съесть, но и выпить.

Гарри уходил понуро и неохотно — видимо, ему тоже хотелось залить тяжелый разговор чем-то покрепче кофе. Он даже намекнул на «сгонять за...», но Гермиона категорически заявила, что алкоголь усугубляет состояние, в котором садишься пить. Судить о состоянии Гарри, верно, можно было разно, но свое состояние она усугублять опасалась: мозг в трансе от передоза информации, тело казалось тыквенным желе от усталости, а о настроении вообще лучше было не вспоминать.

Ушел Поттер в двери, не через камин. То ли пытался отсрочить возвращение домой... Уже на пороге он оглянулся, помялся и наконец выговорил:

— Слушай, мы же всегда с тобой были... больше, чем друзья, и...

Гермиону прошиб холодный пот. Мерлин, только не это!

— Больше, чем друзья, мы с тобой были всего один раз! — отрезала она поспешно и, пожалуй, громковато. — Если помнишь, потом нам обоим очень было неинтересно друг другу в глаза смотреть!

— Да я не о том... — Гарри еще больше ссутулился, обреченно махнул рукой и бросил: — Ладно, увидимся...

Он вышел за порог и быстро затопал вниз по лестнице. Закрыв дверь, Гермиона по традиции села на коврик в прихожей и привалилась к стенке.

Вот, Грейнджер, если ты не знала, что у тебя в жизни и в голове большие проблемы, то теперь знаешь. Все мысли четко на две стороны: если не юриспруденция, то секс, и наоборот. Хотя нет, на полторы: профессия не оставляет в покое даже во время секса, и пока тело получает себе удовольствие, мозг обычно занят интенсивным обдумыванием, например, формулировки просительной части иска. Гермионе ни разу не удалось это «выключить» — и потому она была благодарна Ди Трою: в постели они оказывались всякий раз, когда напивались до безобразия, и тогда уж мозг волей-неволей отключался сам. Она подозревала, что у Ди Троя та же беда, и он тоже за миг до оргазма может процитировать любую статью Уголовного уложения со всеми поправками и комментариями, но спросить не решалась.

Вот и Гарри... что уж он имел в виду, говоря о «больше, чем друзья», одному Мерлину ведомо, но явно не тот столетней давности единственный злополучный раз, после которого они глаз не смели друг на друга поднять. Впрочем, Джинни сама виновата — не пригласила Гермиону на девичник. Зато Гарри зачем-то пригласил на мальчишник: «Ну ты же свой парень!» В половой принадлежности «своего парня» он достаточно скоро получил возможность убедиться. А степень алкогольного опьянения — это, как известно, не смягчающее, а совсем даже отягчающее обстоятельство.

И хотелось бы забыть, да не забывается. Именно тогда Гермиона впервые — и навсегда — не смогла «выключиться». Гарри неистовствовал, стонал и рычал, а будущая адвокат Грейнджер самозабвенно раздумывала над процессом Северуса Снейпа.

Над процессом Северуса Снейпа однозначно надо подумать. Только не над тем тогдашним, а над этим нынешним. Черт бы побрал Гарри с его трудностями семейной жизни и подозрительными намеками. А также с его робингудством, аврорскими детективами и прочей шушерой. И МакЛейна черт бы побрал.

Надо подумать. Работать...

Гермиона вздрогнула: надо же, задремала. А ведь вроде вспоминала, размышляла... Надо работать. Но завтра. На сегодня хватит дуэлей.

На четвереньках в комнату — опять же, по традиции. Чтобы держать глаза открытыми, требовалось немало усилий, и Гермиона боялась даже моргать: вдруг веки не захотят подниматься. А закрывать глаза было рано, требовалось еще отправить «челобитную» Трумэну, чтобы с утра не выбрасывать в окошко очередной вопиллер.

Когда почтовая сова, позаимствованная у портье, унесла Председателю огрызок пергамента с объяснением, почему адвоката Грейнджер завтра в Гильдии не дождутся, Гермиона всползла на диван, вяло подумала, что надо бы раздеться, натянула на голову подушку и назло всем и всему уснула.

Она шла по пляжу. Мелкий, как мука, и такой же белый песок приятно обволакивал босые ступни. Припекало солнце, искрило на линии горизонта пронзительным, тоже белым светом. Прибой шумел равномерно, как дыхание спящего человека: шшшшшппп — пппшшшшшш, шшшшппп — пппшшшшш...

Она шла. Зачем, куда — не знала. Сколько лет в пути, а сколько еще впереди — не помнила. Ей надо было идти. Она не задавалась вопросами, не видела цели. Надо идти — значит, надо, и она шла.

Ей ничего не хотелось. Только сесть и отдохнуть. И никуда больше не идти. Но — надо, и она шла.

Ноги вязли в песке, и каждый шаг давался все труднее. Солнце подымалось все выше, и его лучи жарили спину и плечи все сильнее. Руки понемногу отекали, а во рту копилась густая тягучая слюна. Море шумело все так же равномерно, словно по метроному.

Она попыталась спуститься ниже к прибою, чтобы идти по мокрому, более крепкому песку. Волна с жадностью набросилась на истертые ноги, обожгла морской солью, как лизнула ядовитым языком. Пришлось вернуться на сухой вязкий песок-муку.

Она шла. Ласковый поначалу белый песок терзал ступни миллионами крошечных иголок, саднил, шкрябал, как наждак. Прибой залепил уши плотным равномерным шумом, и казалось, кроме этого шума на свете умерли все звуки. Солнечный жар охаживал спину и плечи раскаленными кнутами, слепил и резал глаза неистовым блеском.

Ни облачка, ни деревца, ни тента, ни человеческого вздоха. Только обжигающий вязкий песок под ногами, яростное солнце, издевательский шум моря, боль от ожогов, боль в постоянно сощуренных глазах, боль в подкашивающихся коленях и больное, изматывающее знание: надо идти.

Казалось — еще всего один шаг, и она упадет, и больше не встанет. Но она все шла, и каждый следующий шаг не становился благословенным последним. Горячий, соленый, влажный воздух с трудом проходил в легкие, в горле сипел, жег пересохшие губы. В голове мутилось, а в глазах темнело от света. Слезы ссыхались в ресницах, осыпались на щеки крошечками соли.

Но надо было идти. И она шла. Неизвестно, куда, неясно, зачем.

Она просто шла. Должна была давно упасть от усталости, от жары, от навязчивого морского гула, от безнадежности и бесцельности своего пути

Но почему-то не падала.

И шла.

Шла до тех пор, пока не проснулась.

Этот сон преследовал Гермиону давно, и раз от раза становился все тяжелее: солнце жарче, песок вязче, море громче, только путь неизменно уходил в бесконечность. Просыпаясь, она чувствовала страшную усталость, ноги болели реальной болью, и порой казалось, кожа по-настоящему обожжена. Заснуть после такого обычно не удавалось и не особенно хотелось — страшно было вернуться в кошмарную благодать нескончаемого пляжного путешествия. Остаток ночи проходил в бездумных блужданиях по квартире, безуспешных попытках почитать какой-нибудь обзор судебной практики или комментарий к очередному невразумительному закону, бессмысленном лежании в ванне и бесполезном питии кофе.

Гермиона встречала утро с чугунной головой, воспаленными глазами и категорическим отсутствием желания жить. Но труба звала: где-то кого-то осуждали, где-то у кого-то что-то отбирали, кто-то с кем-то делил имущество, кто-то у кого-то взял в долг и не отдал... По сравнению с этими проблемами бессонная ночь становилась мелкой, ничего не значащей неурядицей. И оставалась таковой до следующей прогулки по пляжу.

Не помогали ни зелья, ни маггловские снотворные: Гермиона просто не могла проснуться, и до звонка будильника плакала во сне от тоски и усталости. Единственным спасением был алкоголь, но надираться каждый вечер до невменяемости, чтобы уснуть — увольте. Устав гражданского процесса и Кодекс профессиональной этики адвоката ничего не говорили насчет запрета являться в заседание с похмелья, но не оттого, что это было разрешено. Чтобы позволять себе дышать на судью свежим перегаром, нужно быть либо клиническим идиотом — а таковых в Гильдии не держали, — либо Джошуа Трумэном, которому уже можно было все.

В этот раз прогуливать ночь оказалось совсем тяжко. Кофе закончился, глаза хотели закрыться, тело же, наоборот, не хотело ничего. Мозг спал, и в полусне выдавал чудные и муторные соображения о смысле жизни, о качестве нынешних бифштексов, о справедливости, о тщете всего сущего, о новой цивилизации в шепердспае и о влиянии ультрафиолетового излучения на рост телеграфных столбов. О деле Снейпа мозг думал, что неплохо было бы превратить бывшего преподавателя в ворону и пустить летать, и дело бы тогда закрыли за отсутствием обвиняемого в человеческом облике — вряд ли бы дементор соблазнился облобызать птицу. Гарри Поттера мозг предлагал накормить шепердспаем и понаблюдать за реакцией человеческого организма на вторжение внеземных существ. Гермиона всерьез размышляла, не применить ли Акцио к банке кофе в ближайшей лавке, не вызвать ли дух Косолапсуса, не покрасить ли еще раз волосы, не сходить ли погулять в три часа ночи...

Она вставала с дивана, блуждала по темной квартире, снова ложилась, вставала, блуждала... Включила было свет, но он тут же резанул отблеском палящего солнца из сна. Пустила воду, чтобы набрать ванну — и с воплем закрутила вентили: шум льющейся воды мигом трансформировался в клокотанье морского прибоя. Ковер в комнате плыл перед глазами, то и дело превращаясь в песок.

Мелькнула малодушная мысль свалиться в гости к Ди Трою. Мелькнула и пропала: в четыре утра? На трезвую голову? Дружба дружбой, но кошмарики врозь.

Пробравшись по краешку ковра-песка, Гермиона непонятно зачем вышла на кухню. В муаровой темноте водопроводный кран, металлические ручки буфета и забытые на столе чайные ложки поблескивали тускло и зловеще. Из-за приоткрытой дверцы шкафа торчал уголок контейнера с безвременно погибшим шепердспаем. Что там Гарри про домашних животных говорил? Едва соображая, что делает, Гермиона взмахнула палочкой над шепердспаем, предварительно зажав нос. Запеканка взбугрилась, пошла пузырями, а потом выбросила ложноножки и запищала, совершая броуновские движения по контейнеру. Гермиона немного понаблюдала за жизнедеятельностью нового магического существа, потом решила, что для домашнего питомца оно слишком уж вонюче, захлопнула крышку контейнера и выбросила его в окно. Вот кто-то нашедший обрадуется...

Снова стало тихо и пусто. Пугливо оглядевшись и с трудом подавив желание отбежать подальше от длинной, нервно изломанной тени на полу, Гермиона забилась в угол дивана и сидела калачиком, пока за окном не начало светать, и надоедливо-жизнерадостная птаха не завела ежеутреннюю шарманку: «Чи-чи-ю! Чи-чи-ю!» От недосыпа немного знобило, а голова ожидаемо наливалась тяжестью.

Ночь закончилась. Еще одна не прожитая — пережитая ночь.

За окном понемногу нарастал гул просыпающегося города. Гермиона устало потерла глаза: вот такое вот у нас доброе утро.

Во сколько там открывается Министерство? Адвокат имеет право беспрепятственно видеться с подзащитным в любое время суток, но поднимать Снейпа с постели ни свет ни заря ради протокольной беседы... хотя с той постели и среди ночи с радостью помчишься. Поставим вопрос по-другому: во сколько открываются на Диагон-аллее забегаловки с приличным кофе? Розмерта начинает подавать завтраки в восемь, что ли... Два часа на включить мозги и привести себя в божеский вид должно хватить.

Гермиона со стоном распрямила затекшие ноги. В душ, намарафетиться, проверить документы в портфеле, связаться с Мартином, найти кофе, вытребовать экстренное свидание со Снейпом, настучать по башке МакЛейну... сколько дел! И какое из них сложнее — еще вопрос.

На кухне задребезжало оконное стекло, как от далекого взрыва. Гермиона вздохнула: манеру председательской совы ни с чем не спутаешь. Угостить сову было нечем, поэтому влетать в квартиру птица отказалась. Оставила письмо на подоконнике, скептически угукнула и отправилась восвояси по своим совиным — или по председательским — делам.

Удивительно, письмо оказалось не вопиллером. Но категорическое веление мухой явиться «на ковер» к Великому и Ужасному ничего приятного не сулило. А чего еще следовало ожидать? Председатель разве что-то хорошее когда говорил?

— Мухой так мухой, — сказала Гермиона письму. — Только это будет очень медленная и сонная муха.

Бросив пергамент на стол, она поплелась умываться. И только в ванной поняла, что так и не переодевалась со вчерашнего вечера.