Семейные правила (джен)

Спустившись к завтраку, Люциус обнаружил, что Северус и Драко, раскрасневшиеся от холода, только что вернулись с прогулки по парку. Лицо Драко сияло, и отца он приветствовал с подобающим уважением. Люциус пришел к выводу, что ночной сон помог: обида превратилась в понимание и приятие.

После завтрака у Люциуса и Северуса было совсем немного времени, потому что Северуса ждала встреча с директором Хогвартса. Тинки подала в курительную китайский чай того сорта, который Люциус предпочитал всем прочим, и друзья снова устроились у камина.

— О чем вы с утра разговаривали с Драко? — начал Люциус.

— Просто гуляли по парку. Там красиво даже зимой, — Северус задумчиво крутил в руках изящную чашечку.

Люциус молча ждал, пока Северус продолжит.

— Драко расспрашивал меня про деда. После вчерашней порки ты сказал, что сыну повезло. Он не совсем понял, что ты имел в виду. И его удивляет, что дедушкин портрет почти все время молчит.

Люциус стиснул зубы. Надо держать себя в руках! Что мог узнать Драко?

— Я спросил, что он знает про своего деда. Драко ответил, что тот умер от драконьей оспы в тот год, когда он сам родился. И, если судить по портрету, был тихий и незаметный человек.

Люциус решил, что достаточно взял себя в руки, чтобы голос не дрожал.

— Что еще он тебе наговорил?

— Больше ничего. Мы перешли на другие темы. Он хочет, чтобы ты им гордился, и надеется отличиться как староста Слизерина и помощник этой дуры Амбридж. И ему все еще больно, хотя он старается это скрыть, — Северус вздохнул. — Я посоветовал вести себя разумно и не давать воли обиде.

— Мне все равно, обиделся он или нет!

Эти слова Люциус практически выплюнул.

— А вести себя разумно он обязан. Прошлым утром я ему это объяснил.

— Кого ты хочешь обмануть? Тебе не все равно, как к тебе относится твой сын. Иначе зачем ты наложил чары молчания на портрет отца?

— Я не хочу, чтобы отец разговаривал с Драко. Я не хочу, чтобы мой сын слушал его гнусные выдумки. Я не хочу, чтобы отец угрожал моей семье.

У Люциуса тряслись руки, и он вцепился в подлокотники кресла. Как он ненавидел Северуса за эти тихие вопросы! Какое право тот имеет допрашивать его в собственном доме?

Снова раздался голос Северуса.

— Люциус, мы с тобой дружим два десятка лет. Я никогда не задавал тебе вопросов ни о том, что ты делаешь, ни почему ты это делаешь. Тебе не кажется, что пора мне довериться?

Пора. Действительно пора? Как ни странно, он ощутил облегчение. Он сам не заметил, когда желание сохранить тайну любой ценой сменилось тайной надеждой, что бремя удастся разделить. Люциус медленно кивнул, едва ли не впервые в жизни отказавшись обдумывать свое решение. Так будет правильно — он это чувствовал.

— Наверно, пора, — прошептал он, глядя Северусу в глаза.

Их взгляды встретились, и Люциус ощутил знакомое легкое прикосновение к своему разуму.

— Покажи мне, что причиняет тебе боль.

Он шел впереди, а друг следовал за ним, спокойно наблюдая. Люциус осторожно снял щит, и они спустились в подземелья его памяти. Они шли этой мрачной дорогой без колебаний и без остановки, пока не прошли ее до конца и не вернулись обратно.

Глаза Северуса светились сочувствием. И одновременно были серьезными, даже презрительными. Люциус знал, что презрение предназначается не ему.

— Я всегда знал, что он был с тобой суров. Но чтобы… настолько.

— Все это в прошлом. Я спас свою семью.

— Да, спас.

Молчание.

— Там был пробел.

Люциус кивнул.

— Ничего особенного. — Он пожал плечами. — Просто повторение того, что ты видел. Может, чуть пожестче.

— Понимаю.

Мягкий голос Северуса бальзамом лился на раны, которые так толком и не зажили.

Говорить больше было не о чем. Они погрузились в дружеское молчание, и только чашка иногда звякала о блюдце. В конце концов Северус отставил пустую чашку и встал.

— Мне пора. А не то опоздаю на встречу с директором.

Люциус кивнул.

— Северус, старина…

Он проводил того до дверей и пожал руку.

— Спасибо. За все.

Северус ответил на рукопожатие.

— С Нарциссой и Драко я уже попрощался. Был рад повидаться.

Он повернулся, вышел на парадную лестницу и аппарировал.

Люциус стоял в кабинете у любимого окна и смотрел, как кружат в воздухе снежинки. Одно воспоминание он все-таки оставил при себе. Показывать его Северусу не было необходимости — тот и так увидел достаточно, чтобы понять. Бывает время довериться. А бывает — забыть и двинуться дальше.

Он открыл застекленную дверцу и достал думосбор. Потом извлек из потайного ящичка в столе маленький флакон. Пробел. Да, пробел был — спутанный и неясный. Одна и та же повторяющаяся история. Он открыл флакон и вылил содержимое в каменную чашу думосбора. Дымящаяся жидкость закрутилась в чаше, притягивая к себе. В последний раз. Последний взгляд, на прощанье. Он широко открыл глаза и погрузил голову в серый клубящийся дым.

* * *

Он был в подвале. Это всегда происходило в подвале. Мужчина, похожий на него как две капли воды, стоял над съежившимся подростком лет пятнадцати, прикрывавшим лицо руками.

— Никуда не годится! Я сказал: «Бери палочку и защищайся!», а не «Ползай на животе»! Чтобы отразить проклятие, надо лучше стараться! Почувствуй уже, наконец, что такое убивать! Сам знаешь, что будет, если опять не сможешь себя защитить.

Трясущаяся мальчишеская рука дернулась по направлению к брошенной на пол палочке. Рука еще тянулась, когда взрослый вновь кинул заклятие.

— Accio палочка.

Пальцы уперлись в грязный пол.

— Не можешь защититься даже от простейших чар! Cruciatus ты уже заслужил. Давай, попробуй увернуться. Попробуй убежать! Все равно ничего не выйдет. Потому что ты слабак и неудачник. Хотя, может, сумеешь наконец доказать, что это не так.

Подросток в отчаянии огляделся по сторонам в поисках чего-нибудь… ну хоть чего-нибудь, что можно было бы использовать как орудие для защиты от наводящего ужас заклятия. Бесполезно. Как бы упорно он ни упражнялся в школе, как бы легко ни обезоруживал других учеников, с отцом ему не справиться. Никогда. Нет такого способа.

На тонких губах Абраксаса проступила улыбка. Он направил палочку на подростка.

— Круцио!

Тот упал на пол и стал извиваться в судорогах. Через несколько секунд Абраксас снял заклятие.

Люциус смотрел, как его юный двойник пытается подняться с пола. Мальчик трясся всем телом.

Пожалуйста, пусть он перестанет. Пожалуйста, пусть кто-нибудь придет и заступится.

Люциус отлично помнил, о чем этот мальчик так страстно мечтал — и отлично знал, что никто не придет. Он сжимал руки так, что ногти вонзались в ладони, но даже не замечал этого.

— Ты что, совсем разучился себя вести?

Мальчик, не поднимаясь с колен, вздернул голову. По подбородку текла кровь из закушенной губы.

— Спа… спасибо, сэр, — выдохнул он, — что из… волили наказа… ать меня.

— Чтобы в следующий раз обошлось без напоминаний, — сказал Абраксас. — Crucio!

Мальчик снова превратился в извивающийся, кричащий комок плоти. Руки были конвульсивно сжаты в кулаки, на костяшках, там, где они снова и снова бились об пол, проступили темные пятна. Когда отец снял заклятие, подросток попытался заговорить, но его скрутил кашель, и он не смог произнести ни слова.

— Что? — переспросил Абраксас. — Не слышу.

Он помолчал, наблюдая, как сын хватает ртом воздух.

— Опять ты меня подвел. Очень жаль… Когда уже ты научишься себя вести? Crucio!

На этот раз заклятие мальчика раздавило. Крики быстро перешли в хриплые стоны, а затем в сдавленное мычание. Тело все еще извивалось в агонии, но судороги становились все слабее, как у тряпичной куклы, которую дергают за ниточки. Стоило Абраксасу опустить палочку, как его сын замер. Минута тянулась за минутой. Наконец подросток зашевелился и медленно приподнялся.

Люциус облегченно выдохнул.

Губы мальчика двигались, но он не издавал ни звука.

— Я жду. — После тяжелой паузы Абраксас продолжил: — Ты думаешь, что я с тобой слишком суров, но не забывай — я воспитываю тебя. Тебя, убийцу.

Люциус заледенел. Сколько лет прошло, а воспоминание по-прежнему пронзает душу. Он знал, почему отец был с ним так жесток. Грех навеки отпечатался на коже Люциуса. Ему было четыре года — энергичный, живой ребенок, который впервые вырвался от матери.

Люциус все еще помнил тепло ее руки, сжимавшей его маленькую ручку. Потом эта ручка выскальзывает наружу, как змейка, мелькнувшая в траве. Внезапно он оказался на свободе: можно бегать сколько захочется и куда захочется. Тут он увидел что-то странное на той стороне дороге. И его потянуло туда, потянуло со всей силой магии, текшей в его венах. Мать звала его, но он не обращал внимания. Он изо всех сил торопился перебраться через дорогу, подойти поближе, потрогать и пощупать. И был уже почти у цели, когда услышал за спиной скрежет и глухой стук. Снова раздался крик, но теперь кричала другая женщина. Голоса матери он больше никогда не слышал. В руке у него был сухая, перекрученная ветка дерева, которая еще мгновение назад казалась танцующей феей.

Потом ему сказали, что на мать напало какое-то маггловское устройство. Люциус знал, что она никогда бы не оказалась на дороге, если бы не он со своими детскими прихотями. Он остался с отцом — с тоскующим мужем, оплакивающим любимую жену. С отцом, который возненавидел сына, лишившего его самого ценного достояния. С главой рода, которому был нужен наследник, готовый показать миру, что умеет убивать.

Став старше, Люциус понял, что, наказывая его, отец выплескивал свое горе, боль и отчаяние. По крайней мере, поначалу. Потом он просто стал получать удовольствие, прикидываясь, что занимается воспитанием.

— Иди сюда. На коленях.

Мальчик все равно не смог бы встать. Он подполз к отцу на четвереньках.

— Раз уж докричался до немоты, можешь просто поклониться. Давай.

Ему придется это сделать, даже если не хочется.

Люциус вздрогнул, когда мальчик, не поднимаясь с колен, согнулся до самого пола и коснулся лбом ног отца. Люциус прекрасно знал, о чем этот мальчик думает:

— Я хочу выжить. Я выживу во что бы то ни стало.

И у него до сих пор получается.

Абраксас возился с пряжкой брючного ремня. Мальчик уставился в пол. Если не видеть, можно сделать вид, что ничего не происходит.

Делать вид было трудно: это происходило годами. И каждый раз мальчика корежило от отвращения. В чистокровных семьях отец по традиции обучал сына тайнам общения мужчин и женщин. Его отец поступал так же, как дед, прадед и бесчисленные поколения Малфоев до него. Только те вряд ли приступали к обучению в ту пору, когда ребенок еще не пошел в Хогвартс. Насколько мальчик мог судить по своим одноклассникам, другие отцы делали это во время каникул после шестого курса и ограничивались теоретическими рассуждениями. В школе об этом говорили тайком, с нескрываемой гордостью от того, что посвящены в тайну. Или с нескрываемым любопытством и желанием понять, о чем все-таки шла речь. Люциус не прислушивался: его собственное любопытство было выжжено давным-давно.

Отец продолжал двигать рукой, время от времени удовлетворенно постанывая.

Мальчик съежился у его ног, опустив голову и не поднимая глаз от пола.

— Духа не хватает посмотреть даже на такое простое дело! — Абраксас пнул его под ребра, и мальчик рухнул на пол. — Давай, смотри! Ну!

Тяжелое молчание.

— Или снова наложить заклятие?

Мальчик покорно поднял голову, но взгляд так и остался расфокусированным. Перед глазами мелькнуло белое расплывчатое пятно, потом еще одно.

Мальчик сморгнул и подполз ближе к отцу. Пол у коленей стал мокрым. Что толку плакать по пролитому молоку? От этой мысли захотелось хихикать. Но он вовремя одернул себя: стоит рассмеяться, и будет только хуже.

Люциус смотрел, не чувствуя ничего, кроме мучительной тоски. Если бы он мог сказать мальчику, что он не один, что есть кто-то, кто видит и жалеет! Но это, само собой, было бы ложью.

— Я сказал смотреть! Делать, что велено! — Абраксас схватил сына за шиворот и ткнул в мокрые пятна на полу. — Видишь? Ты это видишь? Это могли быть твои братья и сестры. Твоя большая семья. Но тебе понадобилось убить ее. А потом не хватило совести сгинуть. Мне надо было тебя бросить. Отправить в маггловский приют.

Мальчик охнул, но даже не попытался вырваться из отцовского захвата, хотя тот сопровождал каждое слово ударом.

— Видишь? Теперь это просто грязь. Такая же грязь, как ты! И не надо на меня так смотреть! Я знаю, что ты стараешься. Еще как стараешься! Стараешься мне угодить. Стараешься разобраться в семейных делах, стараешься быть полезным. Думаешь, я не замечаю? Я замечаю все. Но только этого мало. И всегда будет мало!

Он набросился на сына и повалился с ним на пол. Мальчик только и успел, что защитить голову руками, чтобы не удариться с размаху о каменные плиты. Отец продолжал слепо тыкать кулаками, так что удары обрушивались не только на мальчика, но и на пол, и даже на его собственную грудь.

— О… сэр, — очень тонкий голос. — Сэр, не… отец, пожалуйста…

С блестящими от слез глазами мужчина снова схватил мальчика за шиворот и принялся трясти.

— Так вот, сынок… Как ты посмел вообразить, что сможешь мне угодить? Она умерла! И это ты, гнусное отродье, это ты ее убил. Лучше бы ты умер сам. Но нет, ты имел наглость… имел наглость выжить, даже когда я распорядился вообще тебя не кормить. Воздухом, что ли, питался? И тогда я подумал: может, он все-таки будет достоин своего отца. Я решил тебя испытать. И ты меня подвел. И всегда подводил. Все, что ты умеешь — это выживать. Ты просто жалкий червяк, паразит, недоносок, от которого я не могу избавиться!

Абраксас отпустил мальчика, и тот попытался отползти в сторону, но был слишком измучен, и его хватило только на несколько шагов. Абраксас шел следом и пинал сына куда попало.

Люциус смотрел, как мальчик снова упал на пол и свернулся в клубок, а отец продолжил беспощадное избиение. Он слышал, как стонет его пятнадцатилетний двойник, и помнил все до единой мысли, которые спутанной чередой проносились в его голове.

Больно… Как больно… Пожалуйста, пусть он прекратит! Пусть он… я должен… я обязан… надо себя… Ну пожалуйста!.. себя защитить.

Кулаки двигались без остановки. Мальчик по имени Люциус вяло поднял руки, чтобы прикрыть лицо. Боль становилась невыносимой…

Не надо… Хватит… Как больно… Я должен… Я не могу! Ну пожалуйста… пожалуйста… Я больше не могу… Прекрати… Помогите… Нет, не надо… Больно… больнобольнобольно…

* * *

Воспоминание резко прервалось, и Люциус, вынырнув из тьмы, обнаружил, что лежит на полу перед думосбором. Он медленно и осторожно встал, и, стараясь обрести самообладание, привел в порядок мантию и волосы. Потом призвал стакан, наколдовал воду и выпил ее маленькими, неторопливыми глотками, ожидая, пока восстановится дыхание. И вздрогнул от стука в дверь.

— Кто там? Я занят.

— Отец, это я. Можно к тебе? В книге, которую ты мне дал, есть одно заклятье, и я хотел его с тобой обсудить.

— Минутку.

Люциус взялся за палочку. Время расстаться с прошлым. Время навсегда закрепить связь с Повелителем, очистившись от призраков былого. Он пробормотал: «Evanesco», — и содержимое думосбора растаяло в воздухе.

Он махнул палочкой в сторону двери и снял запирающее заклятье.

— Входи, Драко.

Люциус смотрел, как сын входит в комнату — с сияющими глазами, полный энергии и любопытства. Он почувствовал, как губы расплываются в улыбке при одной мысли о славном будущем, которое ожидает их под властью Темного Лорда. Драко Малфой, его умный, красивый и правильно воспитанный сын.

— Так какое это заклятье?