Сорока (гет)

...Я официально пошёл вразнос. Если раньше я был верен девизу Рейвенкло «не попадайся» и строго следил, чтобы в семье обо мне были хорошего мнения, то теперь мне стало всё равно. И, кстати, я принял предложения Шиннед — научить меня, как общаться с девушками правильно. В оплату за свои консультации она периодически натравливала меня на своих конкуренток по учёбе: чтобы запудрил мозги, довёл до состояния равнодушия к занятиям, а перед важным зачётом подло бросил. И знаете — я не чувствовал себя виноватым. Совсем. Только повторял, как мантру, любимую фразу мисс Блиш: «Если люди попадаются по глупости, сами виноваты». Мерлин, у меня уже была определённая репутация, но их это, казалось, только привлекало. Вот уж действительно «сами виноваты»! А Шиннед слушала потом мои «отчёты с полей» и заливисто смеялась.

Конечно, на самом деле это был своего рода вопль отчаяния, обращённый к моей родне: «заметьте меня, мне плохо». Но глас вопиющего в пустыне традиционно потонул в потоке гораздо более важных сведений: например, глобального семейного шока от того, что Роза Уизли вдруг взяла и поступила на Рейвенкло...

— Уизли, Роза...

Шляпа молчала, пауза затягивалась, а Джеймс, в сотый раз поправляя значок старосты на мантии, занервничал в предчувствии если не скандала, то сюрприза.

— Рейвенкло! — возвестила Шляпа после паузы.

Обычно каждое объявление сопровождалось громом аплодисментов от трёх столов: всех, кроме «выигравшего». Но сейчас разве что слизеринцы позволили себе несколько жидких вежливых хлопков. Остальные молчали и таращились на девочку с копной каштановых кудрей, на неверных ногах следовавшую к своему месту за сине-бронзовым столом. Скандал состоялся.

...С Розы-то и начался новый этап моей жизни. Кто бы мог подумать, что именно поступление кузины на один факультет с Шиннед сыграет столь важную роль: ведь мы с кузиной даже не были близки. Шиннед встретила Розу за столом и усадила рядом с собой, сказав что-то напутственное. Образцовая староста, собранная, тактичная и приветливая. «Непохожая на себя», — думал я, ещё не зная, что перемены в поведении Шиннед — не временная блажь, а твёрдая жизненная установка. Я думал, она быстро наиграется, но нет: словно кто-то поменял местами полюса добра и зла, я всё чаще стал слышать о главной хулиганке Хогвартса, как об образцовой старосте. Слагхорн в ней души не чаял, Минерва ставила другим в пример, и все они скопом ставили ей зачёты автоматом, давали лишние выходные и разные другие поблажки. И только я один знал, что на самом деле это было идеальное преступление против совести: Шиннед смеялась за спинами преподавателей, а выходные использовала на новые скандальные выходки. Я вначале этого не замечал, но именно тогда в мою душу просочился тонкий ручеёк гадливости, осуждения — я не мог не думать, что и со мной Шиннед вела себя так же. «Ещё одно лицемерие», — думал я, но сейчас же успокаивал себя тем, что с другими «жертвами» Шиннед была вежлива, а меня по-прежнему запросто называла «идиотом» и «безмозглым оленем». Что ж, я тешил себя мыслью, что я особенный, и учился не жалеть других («сами виноваты», помните?). Я искренне думал, что мне всё равно, пока...

— Шиннед такая замечательная! — заливалась Роза. — Если бы не она, мне пришлось бы тяжело. Мы здорово подружились, и она помогает мне во всём. Она просто идеальная староста! А ты как думаешь, ты же с ней больше времени проводишь?

— Да, — задумчиво произнёс Джеймс. — Да. Образцовая староста.

...Я знал — понимаете? — знал, что Шиннед не может быть искренней. Роза была зубрилкой. И занудой. Не говоря уже о том, что, драккл меня подери, она была самой что ни на есть «хорошей девочкой». Шиннед не могла дружить с ней по-настоящему. Значит, ей было что-то нужно от Розы. И здесь, как бы меня ни раздражала кузина, я не мог остаться в стороне. Меня потянуло на очередной «разговор по душам»...

— Роза от тебя без ума. Говорит, что хочет стать такой же старостой, как ты, — начал Джеймс, когда они с Шиннед остались одни на верхушке Астрономической башни.

— Да? — удивлённо подняла брови Шиннед. Помолчала, словно о чём-то размышляя, и, наконец, вынесла вердикт: — Хм, пожалуй, это довольно лестно.

— Это всё, что ты можешь сказать? — продолжал допытываться Джеймс.

— А что тебе ещё нужно? — непонимающе нахмурилась Шиннед и потрогала лоб Джеймса. — Джимми, ты в порядке? А то у тебя жар, да и говоришь ты как-то странно.

Её идеальная невозмутимость, почти неотличимая от правды ни на взгляд, ни на слух, раздражала. «Какая чудесная актёрская игра», — подумал Джеймс, со злостью глядя на подругу. Набрал в лёгкие воздуха и, словно бросаясь с головой в холодный омут, выпалил:

— Что тебе от неё нужно?

— Да ничего, — пожала плечами Шиннед, всё ещё глядя на Джеймса так, словно тот обкурился измельчённой чешуёй дракона. — Мне кажется, мы можем подружиться.

...В этот момент я понял, что принял завет дяди Рона «заботиться о младших» куда серьёзнее, чем мне казалось. Шиннед и Роза. Это было невозможно! Недопустимо. Это надо было прекратить во что бы то ни стало. Подружиться! Если это ловушка, то мою кузину просто используют. Но если это правда... У меня даже закружилась голова, когда я представил себе, чему Шиннед может научить Розу. Разум застлала пелена, слова начали обгонять мысли, и вышло то, что вышло...

— Ни за что! — перебил её Джеймс, яростно сверкнув глазами. — Даже не смей к ней приближаться. Роза находится под моей ответственностью, и я не позволю...

— Не позволишь что? — взгляд Шиннед моментально подёрнулся мутной злостью, а голос стал напоминать шипение разъярённой кошки. Она всё понимала быстро. Очень быстро. — Портить её? Оказывать дурное влияние?

...Я дёрнулся и отступил на шаг. Она глядела мне в глаза, и я смотрел в ответ, хотя с удовольствием избежал бы поединка взглядов. Глаза Шиннед напоминали чашки кофе: чёрные, обжигающие и слегка замутнённые, точно от поверхности шёл пар. В этом взгляде яснее, чем когда-либо, светилась ненависть. Я смотрел и молчал. Добавить было нечего. И хотя слова Шиннед, произнесённые вслух, царапали, будто напильником по стеклу, казались громоздкими, пошлыми, какими-то старомодно-грубыми, будто вычитанными в сентиментальном романе, — разве не это я имел в виду?..

— Значит, как бродить по Запретному лесу, — продолжала Шиннед, — таскать у Слагхорна ингредиенты, а потом прибегать ко мне с воплями «ты же умная, придумай что-нибудь», — перекривила она его, — так можно. А как сказать «привет» твоей маленькой кузине и пару раз ей улыбнуться — чего многие, кстати, не делают! — так нельзя?!

Её губы скривились в презрительной усмешке:

— Ты жалок, Джеймс. И лицемерен. Тебе скучно в твоём проклятом уютном мирке, тебе хочется приключений, но глубоко в душе, — она похлопала себе по груди на уровне сердца, а потом сложила пальцы в горсть: — ты всё такой же обыватель. Ты имеешь наглость относится высокомерно к тем, кто даёт твоему жалкому никчёмному бытию моменты настоящей жизни, настоящего интереса... И считаешь единственной добродетелью скуку! — она резко рубанула воздух ребром ладони.

— Не считаю, — нахмурился Джеймс, глядя куда-то вниз. Разговор явно зашёл не туда, и оправдываться было бессмысленно. Но уточнить стоило: — И я очень тебя уважаю... — Шиннед снова набрала воздуха, чтобы что-то возразить, поэтому он добавил максимально быстро: — за твою храбрость, находчивость и самостоятельность.

— Самостоятельность? — она коротко и как-то сдавленно хохотнула. Голос Шиннед резко просел и оборвался. Но она сейчас же продолжила, уже громко и чётко: — Самостоятельность, значит? Какой же ты идио-от! — протянула она, запрокинув голову вверх и всплеснув руками. — Драккл, а тебе не приходило в голову, что я с восьми лет живу одна?

...Каюсь, я действительно об этом не думал. То есть, конечно, я знал, что Шиннед — сирота, что на каникулы она остаётся в Хогвартсе, но... она так спокойно и уверенно себя вела, что мне и в голову не приходило её жалеть или задумываться о том, как ей живётся на самом деле. В тот день я об этом узнал даже больше, чем хотел, потому что Шиннед, словно не в силах остановиться, всё говорила и говорила...

— ...А до этого у меня была только полусумасшедшая бабка и беготня от авроров, сколько я себя помню... Она мне вместо сказок читала книги по охранным чарам и заставляла вызубривать! Вместо выходных и праздников мы переезжали на новое место. Ставили палатку в лесу, окружали магическим забором и шли в ближайший магазин продукты красть. Она верила, что Волдеморт вернётся и хотела взять с меня слово, что я всегда буду ненавидеть Гарри Поттера. Ну и семью его, само собой разумеется... — Шиннед хрипло усмехнулась и безрадостно подмигнула Джеймсу. Но сразу же стала серьёзной: — Знаешь, тогда я не стала давать обещание. Заупрямилась. Мне казалось это глупым — ну как можно ненавидеть людей, которых не знаешь? А вот теперь... — она почти прошипела эти слова, а потом начала говорить всё громче, пока не сорвалась на крик: — теперь я знаю тебя. И я ненавижу. И тебя! И всю твою дракклову уютную семейку чистоплюев! Ненавижу!

Она орала и топала ногами с каждым словом, так что железные набойки на каблуках высекали искры из каменных плит пола. И колотила его кулачками в плечо. Ещё месяц назад Джеймс почувствовал бы себя виноватым. Но сейчас слова Шиннед снова напомнили ему о родителях. И о Теде. Обо всех, кто ему врал. В душе поднялась волна ответной обиды и ярости, и Джеймс, перехватив её руки за запястья, крепко встряхнул Шиннед и заорал в ответ:

— Нет у меня никакой семейки! Была, да вся вышла! — он словно пытался докричаться до себя самого и взглянуть в лицо фактам. Отпустил её и продолжал орать, бешено жестикулируя: — Всё! Конец фильма! Грёбаные титры!

— Что?

Шиннед моментально пришла в себя и успокоилась. Она недоумённо нахмурила брови и посмотрела на него совсем по-другому: взволнованно и сочувственно, но всё ещё недоверчиво, словно не могла до конца осознать то, что слышала.

— Что слышала... — уже спокойнее, но всё ещё очень зло буркнул Джеймс. — Мои родители разводятся. А хотели развестись уже давно. Видимо, все мы: я, Альбус, Лили — он неопределённо повёл рукой, — просто одна большая демографическая ошибка.

— Джеймс... — поражённо прошептала она и положила руку ему на плечо. — Ты уверен? Может, всё ещё обойдётся?

— Не обойдётся! — Джеймс замотал головой, пытаясь отогнать непрошеные слёзы, которые совершенно не по-взрослому наворачивались на глаза. — Тебе-то какое дело? Ты же этого и хотела!

На сей раз Шиннед даже не обиделась. Только покрепче схватила его за плечо и не признающим возражений голосом отрезала:

— Не говори глупостей! В конце концов, я хочу, чтобы ты был счастлив, — и добавила, как будто сама удивляясь себе: — Ты ведь мой друг, как ни странно. Единственный друг. А я друзей в обиду не даю.

...Так она признала факт нашей дружбы. А я признал (хотя не понял до сих пор!) её приятельские отношения с Розой. Ещё Шиннед перестала ревновать меня к моей семье. Раз и навсегда. Впрочем, это было нетрудно: я почти переселился в Хогвартс, приезжая раньше всех, а уезжая позже. Какие там «каникулы с семьёй»! Они стали «далёкими золотыми днями», о которых полагается вспоминать, только став старым, желчным и разочарованным. Я снова цитирую романы? Возможно.

Мама так любила их: бесконечные женские романы с таинственными незнакомцами, любовью с первого взгляда, наивными девушками, что боятся признаться в своих чувствах. Они были в твёрдом переплёте («Верный признак приличной книги», — твердила бабушка Молли), и мне не казалось зазорным иногда таскать какие-нибудь «Тайны вересковых холмов» или «Неизменные вещи» с маминой полки в библиотеке и читать наугад, удивляясь странному миру женщин. Я считал эти романы реальностью, ведь живой пример был у меня перед глазами: отношения папы и мамы казались именно таким чудесным романом. С любовью с первого взгляда, ревностью, непреодолимыми препятствиями и счастливым финалом.

Но теперь с этим было покончено. Период двойной жизни закончился, дома меня ничего не держало. Разве что потребность однажды встать во весь рост прямо за праздничным столом и кинуть им в лицо обвинение в лицемерии. «Там» мой мир был разрушен до основания, оставив только горстку блеклых воспоминаний. Зато «здесь» у меня была Шиннед. Подруга. Настоящая. Надёжная в своём непробиваемом цинизме. Единственная в своём роде. И всё бы хорошо, если бы однажды я не захотел большего...