Истории Битвы (джен)

“Лонгботтом (Окенклоф, Ланкашир). Пятнадцатого января, в возрасте 96 лет, в собственном доме, упокоилась с миром Августа (в девичестве Малкин), возлюбленная супруга Нормана (скончался в 1988), и горячо любимая бабушка и прабабушка. Августы будет очень не хватать её внуку Невиллу, Ханне, и её правнукам Флоренс и Норману Лонгботтом”.

Профессор Невилл Лонгботтом (кавалер ордена Мерлина первой степени), декан факультета Гриффиндор, сидя за письменным столом в своём кабинете на чердаке “Дырявого Котла”, перечитал некролог. Затем, открыв деревянную коробку, подписанную просто “бабушка”, осторожно поместил некролог туда. И сосредоточил внимание на двух письмах, лежащих перед ним.

Письмо, написанное позже, Невилл перечитал первым. Оно было датировано всего двумя неделями до смерти бабушки, и было написано не её обычными паучьими каракулями, а чёткими штрихами самопишущего пера Диктант Делюкс, которое он купил ей к Рождеству. Она месяцами жаловалась, что больше не в состоянии как следует держать перо, чтобы писать разборчиво.

“Дорогой Невилл,

Ты стал прекрасным молодым человеком (Невилл улыбнулся слову “молодой” — ему было уже сорок семь, и хотя он не считал себя старым, знал, что его дети так считают) с хорошей женой и двумя замечательными детьми.

Теперь, когда твой отец, мой дорогой Фрэнк, последовал за своей возлюбленной Алисой за Занавес, я чувствую себя слишком уставшей. У меня есть внук и двое правнуков, но вы не нуждаетесь во мне так же, как нуждались мой дорогой Фрэнк и Алиса.

Твоих родителей больше нет, и, в известном смысле, я этому рада. Несмотря на наши визиты за все эти годы, они по-прежнему не узнавали ни тебя, ни твою семью, ни меня. Возможно, теперь самое время выбросить все конфетные фантики, которые дарила тебе Алиса. Но, подозреваю, что ты не сделаешь этого, ведь ты унаследовал сентиментальность, я уверена, от своей матери.

Я никогда не верила в тебя так, как ты того заслуживал, и я прошу у тебя за это прощения. Моя правнучка Флоренс (надеюсь, вы не зовёте её Флосси) и Норман (твой дед был бы благодарен тебе за это имя) — замечательные дети, настоящий дар мне и вам. Ты и они заставляете меня гордиться вами. Мне особенно приятно, что Флоренс решила пойти по стопам твоих родителей (и даже твоим, учитывая те несколько лет), отправившись в Аврорат. Я надеюсь, что мальчик Уизли, с которым она встречается, не отвлекает её от избранной карьеры.

Я переписываю это письмо каждый год, и каждый год задаюсь вопросом: может, это в последний раз? Его содержание не остаётся неизменным. Моя правнучка, с которой впервые я поздравила тебя восемнадцать лет назад, теперь уже совершеннолетняя, а в следующем году, если я доживу до этого времени и перепишу письмо, её брат тоже войдёт во взрослую жизнь.

Я горжусь всеми вами. Вы превзошли всё, на что я смела надеяться, чего могла ожидать и чего я заслужила. Правда, Невилл, твоя карьера аврора была короче, чем мне хотелось бы, но когда я сейчас опять думаю об этом, то понимаю, что за те несколько коротких лет ты достиг столь многого; и я убеждена, что твои родители гордились бы тем, что их сын теперь декан Гриффиндора.

Это ещё больше усложняет мою последнюю задачу. Я должна извиниться за содержание прилагаемого письма. Ты всегда был хорошим и почтительным внуком, и теперь, боюсь, что я вынуждена подвести тебя. Пожалуйста, прости меня.

Твоя бабушка,

Августа Лонгботтом”.

Невилл вытащил волшебную палочку и очень аккуратно стёр последний короткий абзац бабушкиного письма. Осторожно сложив, поместил письмо в конверт, из которого оно было вынуто. На конверте была надпись: “Невиллу: вскрыть только в случае моей смерти”.

Наконец, он обратил внимание на второе письмо, выцветший жёлтый пергамент, прилагавшийся к письму, в которое он только что внёс изменения. Пергамент был датирован пятым мая 1998 года, почти тридцатью годами назад.

“Мой дорогой Невилл,

Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет в живых. Случится ли это через несколько дней или лет после того, как я напишу эти строки, я знать не могу, но, пожалуйста, не плачь обо мне.

Я никогда в жизни не гордилась тобой сильнее, чем сейчас. Твои родители тоже гордились бы тобой, если бы только могли понять, что произошло. Ты герой, заслуживающий награды. Я же, со своей стороны, не более чем глупая и мстительная старуха. Я почти не видела тебя в начале Битвы. Впрочем, я сберегу память о твоём бесстрашном вызове Волдеморту навечно.

Я так горжусь твоими достижениями; именно поэтому мне очень тяжело даётся это письмо. Во время Битвы я совершила ужасную вещь, память о которой будет мучить меня ещё долгие годы.

Когда я прибыла в замок, твой друг Гарри Поттер сказал мне, что ты сражаешься. Я решила, что, должно быть, ты снаружи, вместе с другими защитниками Хогвартса. Как выяснилось гораздо позже, ты помогал Помоне Спраут собирать растения в оранжерее. Должна сказать при этом, что твой способ использования растений для защиты замка, был весьма находчив.

Я везде искала тебя. Повсюду был хаос: тролли, великаны и Пожиратели Смерти. Я была около Запретного Леса, когда увидела сбоку зелёную вспышку, а затем кто-то упал (это был, как я узнала позже, аврор по имени Катберт Клеверли. Он был другом твоего отца). Его напарница, странно одетая молодая женщина, метала Редукто и Конфринго в человека, убившего Клеверли, хотя она явно не могла его видеть.

Взрывы от её заклинаний выкурили убийцу Клеверли из его укрытия, и я увидела, что он бежит в лес. Я тут же узнала его — это был Родольфус Лестрейндж. Так что, разумеется, я бросилась за ним.

Я уже не так молода, как прежде, и понимала, что вероятность того, что мне удастся поймать его, очень мала, но представившийся шанс отомстить придавал мне сил. Я бежала всё дальше и дальше в лесную чащу за убийцей, пытаясь удерживать его в пределах видимости.

Я едва не потеряла его. Он отдалялся всё больше и больше, но внезапно развернулся и бросился назад, прямо ко мне. Вскоре мне стала ясна причина этого манёвра. Кто-то взорвал деревья в глубине леса, и на школу ринулось полчище акромантулов. Родольфус оказался на их пути.

Подождав, пока он подбежит поближе, я оглушила его.

Это было трусливое нападение, он понятия не имел, что я там, и у него не было возможности защититься. Но этот человек представлял собой такую заманчивую цель, и моя ненависть взяла надо мной верх. Оглушив, я наложила на него связывающее заклинание.

Однако затем я совершила нечто, чего стыжусь.

Я не сделала ничего.

У меня была возможность отодвинуть Родольфуса Лестрейнджа с тропы акромантулов, но я этого не сделала. Вместо этого я спряталась и наблюдала за тем, как одна из тварей подхватила его и высосала из него жизнь. Я наблюдала за тем, как он умирает без угрызений совести, и даже (к своему стыду), слушала, как он кричит, отметив, что оглушающее заклятие прекратило действовать.

Однако я даже не поёжилась от этих криков.

Я хорошо воспитала тебя, Невилл. Я убеждена, что ты был бы сильнее меня, и спас бы Родольфуса Лестрейнджа от жуткой участи, на которую я его обрекла.

Его тело было найдено и опознано после Битвы, и теперь только его брат Рабастан остаётся на свободе. Не сомневаюсь, что вы схватите его.

— Так и было, бабушка, но, как ты знаешь, он тоже умер, — прошептал Невилл.

Я сожалею, что перекладываю на тебя бремя своей вины. У меня никогда не получалось собраться с силами и признаться в своём преступлении. Теперь ты должен решить, что делать с этой информацией.

Пожалуйста, прости меня.

Твоя бабушка”.

Невилл вытер слёзы и дрожащими руками поднял волшебную палочку. Наколдовав серебряную чашу, он положил письмо туда.

— Инсендио, — произнёс он, и какое-то время наблюдал, как пергамент обращается в пепел, а затем аккуратно избавился и от пепла.

Закрыв коробку с надписью “бабушка”, Невилл положил её в нижний ящик стола, забрал конверт с другим письмом и вышел из кабинета навстречу своей ожидающей семье.

— Ну что? — спросила Ханна. Невилл передал жене аккуратно отредактированное им письмо.

— Бабушка просто хотела, чтобы мы знали, как она гордилась всеми нами, особенно стажирующимся аврором Флоренс Лонгботтом, — сказал Невилл. Он видел по обеспокоенному выражению на круглом лице жены, что она поняла — было что-то ещё. Он расскажет ей всё, но не теперь, не в присутствии детей. Поэтому он сменил тему разговора.

— В котором часу этот рыжий парень, с которым ты встречаешься, зайдёт за тобой, Флосс-зубная нитка? — спросил Невилл у дочери.

— Не называй меня так, папа, мне давно уже не три года. Флосси, или Флоренс, как хочешь. Но если ты когда-нибудь назовёшь меня Флосс-зубная нитка в присутствии Хьюго, я…я…я…

— Начнёшь заикаться? — спросил младший брат. Флосси проигнорировала его.

— Хьюго будет здесь через полчаса, папа; мы должны вернуться на тренировки. Я тебе говорила, что Ала Поттера назначили нашим руководителем?

— Вот уже двадцать лет как не было команды, в составе которой были бы авроры по фамилии Поттер, Уизли и Лонгботтом, — подметил Невилл, улыбаясь. — Бабушка гордилась бы тобой, и я горжусь тобой… и я горжусь ею.