Песня тишины (гет)

Скорпиус Малфой счастлив. Наверное, ему придется за это очень дорого заплатить… Но ему все равно. Какая разница, что будет завтра или потом , если для него есть только сейчас? А сейчас он просто счастлив и все…

Он пробуждается с этим ощущением невозможного счастья, не открывая глаз, пытается нащупать рядом Ее, не находит и только тогда просыпается окончательно. И тут же резко садится, не обращая внимания на сбившиеся простыни и собственную наготу.

Гермиона стоит у окна, полностью одетая и тщательно причесанная. Застывшая, словно статуя, прямая и тонкая. Он хочет подойти и обнять ее, но она, словно угадывает его намерения.

— Оденься, — просит строгим тоном, в котором, однако, можно различить теплые нотки.

Скорпиус, не возражая, выполняет ее просьбу.

— Я готов, — широко улыбается. Но эта улыбка тут же гаснет, потому что Гермиона разворачивается к нему лицом. Ее глаза горят, а в руке — палочка, направленная прямо ему в лицо.

Не шевелясь, он смотрит только на нее. Глаза в глаза. Не отрываясь. И пытается понять, во что выльется вчерашнее безумие. Он неплохой легилимент, а она не закрывает сознание.

В голове каша из мыслей. Но Скорпиус читает ее, как открытую книгу. И во многом соглашается.

Да — он подлец, он забыл о Розе. Наплевал, что Гермиона не в себе. Он взял то, что ему не принадлежит. Он думал только о себе. О своих собственных чувствах. И теперь она хочет его… Что? Не убить… нет… Запытать?

После всего, что было? После того, как сделала его счастливым? Все равно, что такое счастье — ворованное. Он украл его у самой Гермионы, но иначе она бы никогда не позволила... И за это преступление будет стыдно. Потом. Не сейчас. Так что возненавидишь себя. Как она сейчас, наверное, ненавидит… Его… Хотя ночью любила… Пусть не сказала… Но чувствовала… Отдавалась… До сладостной дрожи... Такая слабая под его ласками...

Он хочет сказать это вслух. Но она тоже хороший легилимент. И гораздо сильнее его. Поэтому не дает ему ни единого шанса:

— Молчи! Только молчи! Ты не должен был! Я не должна!

А по щекам текут слезы. Горькие. Соленые. Убивающие. Его и его надежду.

— А как же Роза? — почти кричит.

— Не сейчас. Успокойся, — главное, не дать ей думать об этом и взять все на себя.

И медленно, внятно, не разрывая зрительного контакта:

— Это. Я. Во всем. Виноват.

Надеясь, что ей так станет легче.

— Но я не мог больше быть так далеко от тебя. И я ни о чем не жалею. Я один во всем виноват, — повторяет как заклинание. — Забудь.

— Я не смогу, — слишком торопливо, чтобы не передумать. — А у тебя нет выбора. Ради Розы.

И еще выше поднимает палочку.

Решительная. Упрямая. Красивая. Гордая. Пусть на одну только ночь, но Гермиона была его.

Она ждет от него правильного поступка. И он не подведет. Не в этот раз.

— Ты этого хочешь? — он позволяет себе единственный вопрос.

— Да, — тихо-тихо.

Скорпиус понимает — Гермиона права. И он согласится на все ее условия. Но не ради счастья Розы. А лишь ради спокойствия Гермионы. Только ради нее.

— Если ты так хочешь… Я забуду… Но ты будешь помнить.

Она одобрительно кивает и смахивает ладонью слезу.

— Я любил тебя… всегда… Люблю… — успевает он прошептать перед заклятием. И надеется, что она услышит.

— Обливиэйт!

Она слышит. И знает, что он сказал ей правду. И жалеет, что не может наложить обливиэйт на себя.

Потому что кто-то должен помнить обо всех ошибках. Чтобы никогда больше их не повторять.

А она Гермиона Грейнджер. Она сильная.

Если посмеешь влюбиться в Малфоя — выпей яду, меньше боли — когда-то она что-то такое слышала. И сделала свой выбор.