Пленник Полых Холмов (джен)

Сложив руки в молитвенной позе, Шерейрен с отстраненным взглядом сидел за столом. Перед ним лежали три листика бумаги, исчерканные схемой — можно было подумать, что у него есть новое дело. Хотя какое дело могло быть у запертого много месяцев, лишённого информации эльфа — загадка.

Мейкорфитес остановился и вопросительно приподнял бровь, чуть наклоняя голову к плечу в типичном жесте удивлённой заинтересованности.

— Похоже, я чувствую, когда связи рвутся, — Шерейрен опустил руки и пожал плечами. — Очень своеобразное ощущение.

— Хм, — Мейкорфитесу просто нечего было сказать. «Мы этого и добивались?» Шерейрен и сам был в курсе. «Каково это?» Старшему не нужно подобное знание. «Становится ли тебе легче, от того, что связи рвутся, или наоборот больнее?» Слишком личный вопрос. Недопустимо.

К счастью, говорить ничего не пришлось. Шерейрен сам принялся тараторить в своей излюбленной манере:

— Похоже, со временем ощущение разрыва связи делается острее — по всей видимости, когда их много, они глушат друг друга, точнее, создают постоянный навязчивый фон, который мы привыкаем воспринимать как данность. Мы их даже не чувствуем, не обращаем внимания, как не слышим шума собственной крови и не чувствуем стука сердца. Лишь во время болезни они становятся заметны.

Так и сейчас. Самые мелкие отвалились недели за две-три после того, как меня объявили мертвым — разумные отпускали связи по мере распространения информации. Чуть более крепкие отмерли в течение пары месяцев, и я начал ощущать пустоту на месте разрывов. Чем крепче связь, тем дольше она держится, и тем острее воспринимается её потеря. Теперь каждая утрата отдается весьма заметно. В том месте я перестаю ощущать эмоции — там будто образуется маленькое пепелище, — Шерейрен рассказывал оживленно, но под конец его голос угас. Он глухо закончил: — Чем важнее связь, тем оно больше. Я весь в саже сгоревших чувств. Кто бы мог подумать, что их было так много.

— Но это естественно, существо, — холодно ответил Мейкорфитес, отстраняясь, прячась за своей холодностью. Будто ему не было больно слышать Шерейрена. Будто его не касались проблемы младшего брата.

Больше они не произнесли ни слова.

Двести сорок восьмой день

Четыре не слишком детальных ангела, размером не больше ладони, а один высотой всего с палец стояли на столе. Джон вырезал пятого. Дерево было сухое, самое легкое — будущим игрушкам предстояло висеть на тонких еловых ветвях.

Всему виной миссис Хадсон — если бы она не выставила того первого ангела у себя на виду, то её подруга не пришла бы в восторг от «талантов» её жильца, и не возник бы вопрос об игрушках для рождественской ярмарки. Но всё случилось так, как случилось, и Джон не смог отмахнуться от дамского энтузиазма: часть ярмарочной выручки шла на благотворительность, отказать в помощи больным детям оказалось просто невозможно.

Само собой, можно было резать не только ангелов. Люди охотно раскупают маленьких деревянных лошадок — копию тех, на которых катались в детстве, стойких гвардейцев в высоких медвежьих шапках и даже скалящихся щелкунчиков, хотя Джон не мог до конца понять, как можно предпочесть уродца изящному, плавно летящему ангелу со свечой в руках. Впрочем, рецепт успеха щелкунчиков понятен: их привлекательнейше описал в своей романтичной сказке немец Гофман, и армии страшненьких человечков оккупировали европейские ёлки. «Великая сила литературного слова», — насмешливо подумал Джон и, на секунду оторвавшись от работы, мельком взглянул на печатную машинку. Его мысли перекинулись на необходимость перепечатать некоторые страницы в рассказах начисто. Майк Стэмфорд — неугомонный, общительный Майк, разговоривший Джона во время их недавней встречи, сосватал его рассказы знакомому издателю. Майка не останавливало то, что рассказов недостаточно для полноценной книги, и то, что он их не читал, а они вполне могут быть нехороши. Такие мелочи недостойны внимания, лишь отвлекают от главного. Жизнерадостный толстячок будто целью жизни поставил сталкивать своих знакомых и, отойдя на несколько шагов, с рассеянной улыбкой наблюдать, как меняются судьбы благодаря его скромным усилиям.

Впрочем, второй раз перекроить будущее Джона также основательно, как он проделал однажды, Майку точно не удастся. Тогда столкновение двоих привело к вспышке, в которой Джон выгорел почти дотла, и пеплу уже не вспыхнуть вновь, ему остается лишь дотлевать.

* * *

Шерейрен лежал на кровати с закрытыми глазами, под ними виднелись тёмные разводы, его бледная давно лишенная света кожа зашелушилась, будто обсыпанная мукой, на лице застыла надменно-оскорбленная мина. Он чудовищно походил на мертвого.

Сердце ёкнуло. Мейкорфитес застыл у дверей, потом нарочито пошумел подносами и ушёл на кухню. И немедленно легчайшей походкой вернулся в комнату, внезапно швырнув об пол за изголовьем кровати стопку тарелок. Шерейрен не шелохнулся.

Наклонившись над братом, Мейкорфитес наконец ощутил едва заметное дыхание и лёгкий сладковатый запах. Неужели пошло преображение? Не может быть.

Дрожащей рукой он погладил брата по скуле и, непривычный к таким выражениям чувств, тут же испуганно отдернул руку. Прошептал:

— Прощай, Шерейрен.

Брат распахнул глаза и ответил:

— Как видишь, в чувствах логика часто сбоит. Как бы я мог начать преображаться, если для тебя я всё ещё Шерейрен, твой младший брат? Пойми — всё это бесполезно! И не мучь меня.

Мейкорфитес, медленно распрямившийся и отступивший на два шага, спросил с деланным удивлением, скрывая шок:

— Разве я тебя мучаю?

Шерейрен одним движением вскочил с кровати и заговорил, яростно жестикулируя.

— Тебя никто не контролирует, ты мог бы не соблюдать этих глупых правил. Всё равно я не смогу преобразиться не только и не столько из-за тебя. Я сам — первое и главное препятствие. Наша игра неубедительна, мы не изменились на самом деле, а значит, и преображения не будет.

— Понимаю. И ты хочешь?.. — Мейкорфитес опять отступил и пожалел об отсутствии зонта, на который можно было бы опереться.

— Книг! Газет! Журналов! Скрипку! Табака!!! — Шерейрен потряс руками над головой и нервно запустил руки в волосы, подёргивая пряди. Рукава халата сползли вниз, и Мейкорфитес увидел руки брата, исцарапанные, по всей видимости, в нервных припадках.

Сразу вспомнились периоды ломки во время лечения Шерейрена от кокаиновой зависимости, сердце прыгнуло к горлу и, придержав дыхание, Мейкорфитес медленно, растягивая слова, ответил:

— Дай мне немного подумать. Если я приду к выводу, что ты прав, книгами ты будешь обеспечен. И всем прочим тоже. — Он задумчиво поднес руку к лицу. Почувствовав на ней сладковатый запах, слизнул сахарную пудру. Вот изобретательный паршивец. — Шерейрен, умойся, бога ради. Грим вышел убедительным, но неужели приятно до сих пор изображать из себя пирожное в сахаре?

Триста шестьдесят пятый день

Возвращаясь с кладбища, Джон никак не предполагал, что застанет у себя в квартире Мейкорфитеса. Тот сидел за столом, прислонив свой неизменный зонтик к креслу, и с видимым интересом читал свежий выпуск «Стрэнд Мэгэзин». Услыхав, как хоббит вошёл, он оторвался от журнала и с ироничной улыбкой произнёс:

— Здравствуйте, Джон! Поздравляю вас с первой публикацией. Сейчас прочёл рассказ — у вас довольно бойкое перо.

Джон почувствовал, как кровь прилила к щекам. Начиная писать, меньше всего он думал о том, что его рассказы могут попасться на глаза Мейкорфитесу, и придется выслушивать комментарии высокомерного и немного насмешливого эльфа. Хоббит вообще не ожидал после столкновения в клубе «Диоген» и последовавшей вскоре смерти Шерейрена снова увидеть его старшего брата.

Взяв себя в руки, Джон постарался с достоинством поблагодарить Мейкорфитеса.

— Вы выбрали в качестве стартовой площадки довольно любопытный журнал, как я погляжу, — Мейкорфитес раскрыл оглавление и прочёл: — Замечательная статья: «Луэро — эльф, который стал человеком», или вот: «Вампиры — истребленная раса, миф или нечто другое?» Забавно, не думал, что у кого-то сейчас вызывает подлинный интерес древняя история нашего народа. Тем более поразительно то, что факты даже не слишком искажены, обычно пресса любит присочинить для занимательности.

Джон вспомнил, что во второй статье утверждалось, будто вампирами себя называли темные эльфы-отщепенцы, практиковавшие специфические кровавые ритуалы, основанные на врождённой магии, присущей только этому виду, и поёжился. История Луэро — эльфа, которого заключили в тюрьму за убийство человеческого посла, и которого забыли все друзья и родственники, выжившие в мясорубке начавшейся вскоре Войны Второй Эпохи, после чего он, раскаявшись, превратился в человека — вовсе выглядела неправдоподобной выдумкой. Но Мейкорфитесу лучше знать, у него такой доступ к информации, о котором нельзя и мечтать простому хоббиту.

— Вы сюда пришли не журнал обсуждать?

— Безусловно, нет. Вы были лучшим другом Шерейрена, а сегодня годовщина, с кем же, как не с вами, мне его помянуть?

У Джона непроизвольно дрогнули губы. Он подумал, что, возможно, недооценил привязанность Мейкорфитеса к младшему брату. Ведь и его любовь к Гарри тоже внешне неярко выражается, но, в самом деле, наивно судить о книжке по обложке, а силу родственных чувств измерять в знаках внимания.

В традициях есть верное зерно. Сначала им было слишком неловко говорить, но можно было выпить, а после выпитого неловкость пропала. И Мейкорфитес, вспомнив несколько сентиментальных историй из детства, когда братья ещё не враждовали, стал говорить о том, ради чего пришёл. О том, как болит сердце по Шерейрену и о том, как трудно стараться не печалиться, хотя и необходимо, поскольку душа, по которой слишком сильно горюют, не может обрести покой. О том, как важно отпустить умершего, и о невозможности смириться с такой необходимостью. И постоянно возвращался к тому, что, если тот свет существует, Шерейрен тоже страдает из-за их горя. Уотсону хватило такта не спрашивать, кого Мейкорфитес пытается убедить, себя или его, но не сочувствовать он не мог.

Уже уходя, эльф попросил:

— Джон, пожалуйста, постарайтесь его отпустить. Вы и сами нуждаетесь в этом, но сделайте хотя бы ради Шерейрена.

В ответ хоббиту хотелось воскликнуть: «Но как?!» — а вместо того обещал постараться. И собирался обещание выполнить.

Ради Мейкорфитеса.

* * *

Шерейрен знал — может стать хуже, жил в напряжении, поджидая когда всё начнет рушиться, но, как часто случается при затянувшемся ожидании, оказался не готов к реальным изменениям. Мейкорфитес, слишком долго показывал себя надёжным и постоянным, игнорировал выходки младшего и создал ненужное ощущение доверия.

Но не стоило расслабляться.

Однажды брат явился внеурочно: вскоре после недавнего посещения, без еды и не то чтобы пьяный, но явно под остаточным воздействием алкоголя. Пришёл отчитать Шерейрена за мучительство.

— Ты не настолько отупел за последнее время, чтобы не понимать: связь, которую ты удерживаешь, постоянно теребишь — усиливается от твоих действий. А я вижу, я чувствую, как ты судорожно хватаешься за оставшееся у тебя и вливаешь новые силы, продлевая агонию. А больно не только тебе. О, ты всегда был маленьким эгоистом, но какой смысл тебе причинять боль не только себе, но и другим? Своему другу! Хуже вам обоим, эгоист ты невозможный.

Он повторялся, его формулировки были далеко не настолько точны, как обычно, отчего было только горше: обыкновенно Мейкорфитес так сильно не раскрывался, а теперь Шерейрен понял, что чувства брата были сильнее, чем он предполагал. Впрочем, гораздо хуже было то, что старший был прав.

Отношения, ставшие за год более дружескими, разлетелись как неверная гипотеза в свете новых фактов. В следующее обязательное посещение Мейкорфитес пришёл другим. Действительно отстраненным. Братская забота, которая ранее сквозила во всех его действиях и словах, исчезла. Он сухо общался, совершал должное и, хотя не стал лишать книг и табака, ощущалось — лишь по обещанию, не желая нарушать данное когда-то слово. Поскольку ссоры и обиды тоже укрепляют связи, хоть и в другом, более негативном ключе.

Шерейрен ощущал — брат действительно уходит от него, стремительно, необратимо. И младшему не удастся ничего изменить, когда старший принял решение.