Эффект наблюдателя | The Observer Effect (джен)

Когда Невиллу было девять, он однажды застал бабулечку дремлющей у открытого настежь окна.

Стояло раннее лето, в распахнутую створку врывался аромат цветущего шиповника, такой густой и мощный, что чудилось, будто ныряешь в банку с вареньем. Именно шиповник дедулечка, покуда был ещё жив, любил больше любых и всяких сортовых роз. Яркие лепестки и глянцевитые кожистые листья просвечивали, сияли под золотыми лучами солнца. Над ними шарахались одуревшие толстые пчёлы, низко, певуче гудя — точно кто-то перебирал струны арфы или ворочался вдалеке отголосок весёлого летнего грома.

В эти томные знойные часы растения в саду — все они, не только шиповник, но и жимолость, и чубушник, и изнемогающая под весом гроздей сирень, и даже глухая крапива, усеянная белыми бархатистыми колокольчиками соцветий, — с такой страстью впитывали полуденный жар, так благоухали, так неудержимо пёрли и пёрли вверх, так раскидывали побеги по сторонам, что мерещилось — можно увидеть их рост невооружённым глазом.

Невиллу мерещился звук корней, властно раздвигающих комки земли на своём пути, звук победно разворачивающегося стебелька травы, медленный пульс древесных соков, текущих внутри ветвей. Опьянённый грёзами, он часто замирал в бездумном восторге, то в одном из глухих уголков запущенного сада, а то в другом: позади теплицы, где собачья мята вымахала до размера небольших лопухов, под арками шток-роз, возле лужи с живущими в ней водомерками, за клумбами одичавших настурций.

Невилл чувствовал себя одним из этих растений — его мечтой было замереть, пустить корни, расправить листья, умолкнуть, отрешиться от бремени человечности, целиком и полностью погрузившись в созревание и рост. Оставить позади неподъёмные, непонятные людские заботы. Чтобы его пекло солнышко и умывал прохладной водой дождь, которым нет разницы, глупый ли Невилл, или же умный, способный он, или нет.

Но Невилл был не буддийский монашек, кругом был Пафф-холл, а не высокогорный глухой монастырь, Августа же, леди Лонгботтом, понять мысли и настроения Невилла совсем не хотела, да и едва ли смогла бы.

Её, гриффиндорку, жену гриффиндорца и мать гриффиндорца, склонность к пассивной бездеятельности раздражала; тихое восторженное исступление она принимала за слабоумие или, того хуже, лень. Она трясла и трясла Невилла, порой физически, как кролика треплет играющая собака; но Невилл не был кроликом — после трёпки он не спешил удрать, сверкая поднятым флагом беленького хвоста, а оседал бесформенной грудой, напоминающей о срезанных, вянущих черенках, падал набок, как вытащенная из земли редиска — маленький, круглый и красный (красный, увы, от недостойных совсем большого уже мальчика слёз, служивших бабулечке новым поводом к недовольству).

Она уснула в своём любимом кресле. На коленях, грозя вот-вот скатиться по гладкой ткани домашней мантии, лежал раскрытый роман. Увенчанная седыми локонами голова припала к полосатой тафте подголовника, рот приоткрылся. По контрасту с ослепительным торжеством солнца снаружи, комната казалась почти тёмной — сумрачной, наполненной тенями, точно грот или склеп. Под ногой Невилла скрипнула половица. Он замер в дверях, нерешительно вцепившись в створку; как и всегда, даже пустячный выбор предстал перед ним запутанной дилеммой — назад или вперёд, войти или уйти, будить или нет? Бабулечка вздохнула, пожевала губами, сонно приподняла голову. Взгляд её затуманенных глаз упал на дверной проём.

— Это ты? — спросила она таким голосом, что Невилл всерьёз испугался, что старая леди заплачет от радости.

— Нет, — тихо ответил он, чувствуя под ложечкой боль, похожую на самую глубокую — глубокую, как колодец — грусть; или, возможно, это была грусть, подобная застарелой неисцелимой боли. — Нет, это не он. Это всего лишь я.

Невилл не переставал быть рёвой, но он и впрямь был уже большой мальчик, и кое-что вполне себе соображал. Он понял, с кем бабулечка его на секунду спутала.

Когда Невиллу было десять, все поняли, что из него вырастет сквиб.

Ни одного выброса, ни единого, ни разу. Казалось бы, дело ясно.

Это бывает, и чаще, чем принято признавать, особенно среди «священных двадцати восьми». Чистая кровь есть чистая кровь, конечно, но нельзя до бесконечности жениться на двоюродных сёстрах; законы селекции не обманешь.

У них и так поднакопился за поколения весьма обременительный сопутствующий багаж. Полидактилия, как у Гринграссов, проблемы с весом, как у Гойлов, и, что значительно хуже, проблемы с психикой, как у Блэков. Писклявые голоса Крэббов, кривые зубы Флинтов, лопоухость Пайков, а то и вовсе, как у Малфоев — наследственный альбинизм. И — вот то самое, что у Селвинов, хотя говорят, будто это испорченность, а не врождённая склонность.

Сам Невилл был чахлым и поздним цветочком фамильного древа — а древом тем был жутковато разросшийся мангр. Ничего удивительного, все, включая Невилла, приняли его незавидное будущее как данность.

Но не вдова Архимеда Лонгботтома, урождённая Крауч. О нет, кто угодно, но не она.

Леди Августа вбила себе в голову кое-что, и коль скоро реальность сопротивлялась — тем хуже реальности. Сколько бы ни твердили ей, что это попросту не работает так.

Чтобы душа вернулась, переродилась — требовалось, чтобы душа сначала покинула мир. Чтоб человек умер. По-настоящему умер, а не впал в растительное состояние.

А посему Невилл не был, не мог быть и никогда не будет Фрэнком, своим отцом. Как бы того ни хотелось матери Фрэнка, как бы самому Невиллу этого ни хотелось. А ему хотелось порой, признаться.

Не оттого, что он ненавидел быть тюфяком, тихоней и рохлей. Просто Невилл терпеть не мог быть причиной расстройства, ненавидел огорчать и разочаровывать людей.

Перед сном он часто рассматривал старенькую колдографию.

Там был папа — в пунцовой аврорской мантии; колдография была чёрно-белой, тогда других делать ещё не умели, но воображение без труда дорисовывало глубокий малиновый цвет. Папа торжествующе ухмылялся, подгребая в полуобъятие длинной руки маму. Мама, к тому времени уже не аврор, точнее — аврор в отставке, улыбалась застенчиво, в свою очередь обхватывая руками большой круглый живот. В животе сидел Невилл. До его дня рождения оставался неполный месяц. И шестнадцать месяцев — до момента, когда родители навсегда разучатся улыбаться.

Невиллу было десять лет и ещё месяц, когда он впервые отправился в больницу святого Мунго. Один.

Он так решил. Невилл был размазнёй и плаксой, но всё же он оставался Лонгботтомом. А фамильная черта Лонгботтомов — вовсе не скошенный подбородок или горбатый нос. Это — упрямство.

В нём заключалась причина, по которой он с тех пор навещал родителей каждый праздничный выходной. И им же объяснялся тот факт, что бабулечка ни разу к ним не пришла.

Невиллу было одиннадцать, когда выяснилось, что, ко всеобщей нечаянной радости, он не сквиб. И всё же ему не купили волшебную палочку.

— Глупости, — сказала бабулечка. — У тебя уже есть палочка.

Но это была не его палочка.

Она всё-таки слушалась Невилла — неохотно, едва-едва. Был ли Невилл слабым волшебником? Наверное. Бабулечку это очень расстраивало.

Невиллу было одиннадцать лет и два месяца, когда Распределяющая Шляпа назвала его факультет. Гриффиндор. В точности как хотела бабулечка. Как у отца.

Невилл, честно сказать, думал про Хаффлпафф. Там самое место увальням с жабами в фамильярах. Он даже попросил специально — Невилл редко просил чего-нибудь, потому что ещё реже он получал что-то не для призрака Фрэнка Лонгботтома, а для себя.

— Нет, — заявил скрипучий голос в его голове, голос Шляпы, пыльный, дряхлый и страшный. — Нет, мальчик. Дом Хельги — для дружных ребят. Не беспокойся, я знаю, что делаю.

В глубине души Невиллу до сих пор казалось, что даже Шляпа Годрика может порой ошибаться.

Ему никак не удавалось вписаться. Он не заработал для дома Гриффиндор ни единого призового очка. Невилл боялся летать. Отвратительно успевал по чарам. Не в состоянии был удержать в голове ни одной даты гоблинских войн, путал апогей с перигеем, а про зельеварение и вовсе лучше не вспоминать. Для трансфигурации ему не хватало фантазии, и смелости — для защиты от тёмных искусств. Только гербология — в дедулечку — казалась занятной и хоть как-то ему покорялась.

Невилл был мальчиком-который-недостаточно-хорош. И он старался держаться второго изгоя на курсе — девочки-которая-была-слишком-уж-хороша. В конце концов, она уже в поезде помогла ему, когда Тревор сбежал (и после помогала с поимкой питомца ещё не однажды). Гермиона Грейнджер в будущем, несомненно, сделается префектом — она и сейчас только и делала, что всех вокруг поучала. Если уж выбирать, с кем пытаться дружить, то пускай это будет она. Хотя бы полезно, раз не слишком приятно (в дружбе, как выяснилось после затеянной Роном дуэли, не было ничего приятного).

А ещё Гермиона, в отличие от Невилла, ничегошеньки не боялась. Ни змей, ни говорящих со змеями, ни призраков, ни профессора Снейпа, ни свалиться с метлы. Разве только плохих отметок — ну, так она их и не получала.

И как-то вот так и вышло, что Невилл попросил однажды проверить своё эссе. Потом другое эссе, потом ещё раз. Он единственный не убегал, стоило Грейнджер начать извергать из себя знания. Эти приступы, сходные с бесконтрольной рвотой, отпугивали всех, но Невилл её понимал. Гермиону Шляпа тоже не захотела пустить ни к дружным ребятам, ни даже к умным ребятам.

Постепенно и незаметно он узнал её лучше — или вообразил, что узнал.

Она не любила Уизли и беспорядок. Любила лакричные палочки и новые книги (и первое и второе она могла поглощать в количествах, от коих любой другой непременно бы заболел). Невиллу хотелось думать, что и он сам ей немного нравится. Он ведь, пускай и не приносил пользы, но зато доставлял исключительно мало проблем. Зельеварение не считается — им обоим там приходилось несладко, и это тоже отчасти сближало.

А под самый Новый год Невилл даже увидел о Грейнджер сон.

В этом сне стоило винить чрезмерно обильный ужин и книжку про графа Дракулу (книжку дала бабулечка — она считала, что зарождению смелости способствует чтение пугающих книг). Сон, хоть и навеянный мрачным романом, сам по себе не был особенно страшным.

Будто бы Невилл лежит в постели — и вдруг слышит, как в окошко звонко стучат.

Тук, тук, тук.

«Невилл, Невилл! Ты спишь? Ну разумеется, спишь, — говорит таинственный потусторонний голос. — Невилл, это я. Открой окошко, Невилл, впусти меня».

Кто же слушает подобные голоса, правда?

Но во сне Невилл Лонгботтом оказался значительно храбрее, чем наяву. Он откинул одеяло, вылез из кровати, нашарил в темноте тапочки.

«Алохомора», — сказал тот же голос. Окно распахнулось, повеяло ледяным ветром, взметнулась белая занавесочная кисея. На подоконнике стояла она — вампирша. Волосы её клубились и развевались.

— Я так замёрзла, Невилл. Мне холодно. Подойди, — властно велела она.

Невилл шагнул вперёд. Не пытаясь и браться за палочку.

Это была не его палочка.

— Невилл, я не причиню тебе никакого вреда, — ночное видение простёрло к нему бледные руки.

Тут-то он её и узнал.

Может быть, если Грейнджер укусит его, он перестанет быть рохлей и тюфяком. Может быть, над ним перестанут втихомолку посмеиваться. Может быть, это не он, а его тогда станут бояться. А ещё вполне вероятно, что его заберут жить в горный замок, где под луной вечно цветёт таинственный сад.

Сад, где никто никогда больше не потревожит Невилла. Запах шиповника вполз в его ноздри, окутал сознание.

Грейнджер не стала кусать его. Вместо этого она тихонько погладила Невилла по голове. Невилл, мысленно уже дитя Вечной Ночи, немного разочаровался.

— Спи, Невилл, — сказала ему вампирша. — Это ведь только сон, правда? Я тебе снюсь.

Да. Невилл улёгся обратно в кровать.

— Ты ещё придёшь? — спросил он с надеждой. Так было в романе.

— Да. Ночь за ночью, покуда не сделаю тебя одним из нас, — заверила его Грейнджер. Невилл, удовлетворённый этим обещанием, сомкнул веки.

А потом его по-настоящему разбудила бабулечка.

— Спи, — сказала ему и она, — я просто зашла проверить как ты тут.

— Бал? — сонно промямлил Невилл. — Уже кончился?

— Да.

— Скучно? — он улыбнулся; это была одна из немногих семейных шуток. Леди фыркнула.

— Ужасно скучно! Вот погоди, — пригрозила она, — станешь постарше… и буду я на балах за тобой ходить с кочергой, отгонять от тебя жадных девиц. Мерлин великий, ну и зачем ты открывал окно? Закаливаешься? Это не так делается, Фрэнк, я ведь сто раз объясняла тебе. Начинать нужно с обтирания холодной водой по утрам. А так только простудишься. Ничего, завтра мы…

Невилл не хотел закаливаться. Он не хотел никакого завтра. Всё, чего он хотел — спать. И чтобы во сне к нему снова пришла вампирша — прекрасная, пусть и занудная, и ни капельки не пугающая.

А под окном тем временем тихо шептались между собою бесплотные голоса.

— Вот.

— Умница!

— Только он странный был очень… нёс какой-то отборный бред.

— После морочащей закваски это нормально. Она действует вроде конфундуса. Ты ведь сказала ему, что он видит сон?

— Сказала, сказала, да.

— А он, скорее всего, и видел сон. И встроил тебя в сюжет сна.

— Думаешь?

— Да. Тихо, не дёргай мантию. У меня так ноги торчат. Отпусти немного свой край.

— Ой, прости.

— Кричер!

И больше в залитом лунным светом, засыпанном снегом саду решительно никого не осталось.

* * *

Госпиталь святого Мунго по лечению магических травм и недугов от колдовства находился, как и Министерство Магии, в собственном, отдельном от Косого переулка, волшебном анклаве. Мощные маскирующие и магглоотталкивающие чары охраняли вход — снаружи здание выдавало себя за устаревший, унылый, закрытый на бесконечную реконструкцию универмаг. «Ремонт», — гласила табличка на заколоченной двери. Пыльные разорённые витрины, граффити на стёклах — очередное фиаско инвесторов, не знать, так ни за что и не догадаешься.

— Вон, видите? В зелёном фартуке, — на правах гида инструктировал их Драко, единственный из троих прежде уже бывавший здесь. — Подходим по одному, здороваемся, называем цель визита и ждём, когда она поманит пальцем.

«Она» была допотопным суставчатым манекеном — без парика, с прилипшим под левым глазом опахалом отклеившихся ресниц. Зелёный клеёнчатый фартук был единственным её одеянием. Выглядела страж-привратник госпиталя в равной степени печально и устрашающе.

— А кстати, какая у нас цель визита? — Гарри потёр шрам.

Безумно хотелось спать. За ночь они едва ли прикорнули на пару часов, и потребность в нормальном отдыхе ломилась в его сознание, будто гремлин с кувалдой. Гермиона страдальчески завела глаза к серому зимнему небу, где бесконечной вереницей тянулись на север отяжелевшие от снега пузатые облака.

— Кто-то сдуру схватился за неизвестный прóклятый артефакт? Нет, погоди — кто-то ключицу сломал? А так — я прямо вот и не знаю! Ни одного повода нет сюда заглянуть, ни единого!

Да, на девицу Грейнджер общение с Томом, даже через дневник, даже сугубо одностороннее, и впрямь оказывало просто отвратительное влияние.

Залп сарказма, впрочем, пропал втуне. Яснее ясного было, что опрометчиво в их положении сдаваться в руки колдоврачам. Драко — так точно, шанс, что целители не вызовут тут же его родителей, виделся исчезающе малым. Гарри в этом смысле было бы проще — но он единственный вышел из мясорубки в Косом без существенных травм. Грейнджер, с её магглами-родителями тоже сгодилась бы на роль пациентки — но благодаря бадьяну её порезы давно и бесследно зажили.

Покуда Гарри размешивал эти мысли в котле своего усталого мозга, Грейнджер вздохнула драматически и возвестила:

— И снова мне приходится думать за вас!

Она отгребла руками волосы с лица и продолжила деловитым тоном:

— Итак, вы — сопровождающие. А болею я. У меня икающая ветрянка.

— Что у тебя? — хлопнул глазами Малфой. Гарри тоже уставился на подругу, озадаченный бессмысленным сочетанием слов. Разве такая болезнь существовала в природе?

— Икающая ветрянка, — Грейнджер глянула снисходительно, точь-в-точь как на занятиях Флитвика некогда — не меньше столетия, по субъективному летоисчислению Гарри, назад. — Это как ветряная оспа, только от неё ещё и икают. Распространённая детская хворь.

— Да знаю я! — отмахнулся Малфой. — Грег, помнится, этой штукой болел. Но ведь она у совсем-совсем мелких детишек бывает! Ты не старовата ли для неё?

— А я — магглорождённая… — Гермиона на секунду сбилась. — В смысле… короче, нет у меня иммунитета.

— Чего-чего нет? — нахмурился Драко. — Что такое «иммунитет»?

— Врождённая или приобретённая устойчивость к инфекционным заболеваниям, — Гарри ожидал пространного разъяснения, но Гермиона на сей раз поскупилась делить с ними свой интеллектуальный багаж.

— Ладно, — сказала она вместо продолжения лекции. — Сейчас будет фокус. Смотрите и удивляйтесь.

И с этими словами она вытащила из кармана своего неумело подогнанного пальто — а, за неимением лучшего, они использовали маггловские вещи, оставшиеся после вчерашнего маскарада — маленький стручок красного перца и решительно запихала его в рот. Двинула челюстями раз, другой. Проглотила. Смахнула выступившие слёзы.

— Воды? — сочувственно предложил Гарри, забыв, что колдовать «агуаменти» на людной улице — идея не первый сорт. Девочка затрясла головой.

— Только хуже будет, не надо, — голос её прозвучал так, будто она слопала не перец, а, как минимум, лист наждачной бумаги. — Три, два, один… оп! — тут она вдруг звучно икнула. — Готово, началось.

— Ого! — впечатлился Драко. — Это что у тебя было такое?

— Самый обычный… перец, — девочка снова икнула. — Я от… острого… — она с болезненной гримасой потёрла живот, — …всегда страшно икаю.

— Гермиона… Грейнджер, нуждаюсь… в помощи целителя, — жутковатый манекен за грязным стеклом кивнул, сделал манящее движение скелетоподобным пальцем.

— Гарри Поттер, сопровождаю Гермиону Грейнджер.

— Драко Малфой, сопровождаю Гермиону Грейнджер.

— Эй! — спохватился Гарри. — А зелье разве не ты будешь пить?

— Не я, — Гермиона икнула и мстительно ему улыбнулась. — По справедливости… Гарри… сейчас именно твой черёд.

И она шагнула через магический барьер, подло лишая Гарри возможности с собою поспорить.

Ощущение оказалось странное — словно бы Гарри окатили с ног до головы холодной водой. Он даже пощупал волосы — нет, сухие. Иллюзия заброшенного магазина пропала. Они стояли в приёмном отделении — похожем и не похожем на приёмное отделение маггловской больницы, где Гарри пару раз доводилось бывать. Стойка дежурной сестры, стол справок, ряды неудобных уже на вид жёстких стульев вдоль стен, пациенты, ждущие вызова или заполняющие на весу какие-то бумаги.

Правда, тут не было малявки с «лего» в носу, карапуза, укушенного собакой и пожилого мужчины со сломанной после падения в ванной рукой. Их места в очереди занимали парящая в воздухе девочка, которую раздражённо поддергивала к себе за полу мантии беременная женщина в пушистых домашних тапках, ярко-синий, сердито ревущий мальчик лет трёх на коленях у перепуганного отца и стыдливо дышащий в сторону парень без левой кисти, явная жертва расщепления при пьяной аппарации.

Стены украшала наглядная агитация, и она тоже имела больше сходства с маггловской, чем можно было бы ожидать.

«Когда котёл опрятный, то и зелье твоё в порядке! МОЙ котёл с мылом после каждого использования, если не хочешь однажды сварить вместо зелья ЯД!»

«Поддельные снадобья ПИТЬ — здоровью ВРЕДИТЬ. Гильдия зельеваров и аптекарей основана ради ТВОЕГО БЛАГА! Пользуйся услугами сертифицированных специалистов»

«Самолечения не существует, есть только самообман. Д. Дервент»

Любой, кому (прямо как Гарри) пришёл бы в голову закономерный вопрос — а кто такой вообще, к Мордреду, этот (или эта) Дервент, мог утолить своё любопытство немедля, поскольку рядом с цитатой располагался ещё и портрет. На нём расточала профессионально-подбадривающие улыбки сребровласая дама в старинного покроя мантии. «Дайлис Дервент, — сообщала надпись на раме, — главный целитель с 1722 по 1741 гг.». Чуть дальше, прямо над столом с табличкой «Справочная», висел поэтажный указатель и большой плакат:

«Если вы не понимаете, куда вам идти, не в состоянии нормально говорить, или не помните, зачем вы здесь — ОБРАТИТЕСЬ К НАШЕЙ ПРИВЕТ-ВЕДЬМЕ, она поможет».

Привет-ведьма не понадобилась, хотя пациентка (симулянтка, если входить в ненужные детали) и утратила отчасти дар связной речи. На поэтажном указателе они быстро сыскали и свою фальшивую цель визита:

«МАГИЧЕСКИЕ ПОВЕТРИЯ, в том числе: драконья оспа, исчезательная болезнь, потливая горячка, сонная лихорадка, грибковая почесуха и все виды инфлюэнцы => 3 ЭТАЖ»,

и настоящую:

«НЕДУГИ ОТ ЗАКЛЯТИЙ, как то: сглазы, проклятья, неправильно наложенные чары, неотменяемая трансфигурация, застревание в аниформе и неопределённое зловредное колдовство => 5 ЭТАЖ».

— Посторонись! — гаркнул чей-то бас, и Гарри невольно отпрянул. Полыхнул изумрудным светом громадный камин — он был в той же стене, что и дверь, поэтому Гарри только сейчас обратил внимание на него. Из камина вывалились двое в жёлто-зелёных одеяниях колдомедиков; между ними, жалобно причитая, мешком свисал мужчина в залитом кровью исподнем и почему-то с полотенцем на голове. Мужчину плюхнули на появившиеся непонятно откуда летающие носилки и резво увлекли прочь. Вслед за носилками, крутнувшись на пятке, исчез и обладатель баса — угрюмый небритый детина, чьему телосложению позавидовал бы даже такой Геркулес, как Флинт. «Гиппократ Сметвик, старший целитель», — успел прочесть Гарри нашивку на груди его распахнутой мантии.

Грейнджер, икая себе под нос, уже спешила к лестнице. Гарри и Драко потянулись за ней. Второй этаж, третий… Малфой толкнул Гарри в бок и молча кивнул на табличку с буквами «WC». Гермиона впихнула им сумку и показала на пальцах: «Удачи!».

Пожелание вышло действенным — в туалете, кроме них, не было ни души. Гарри занял крайнюю кабинку, а Драко шмыгнул в соседнюю с ней. Спустя пару минут дверцы синхронно открылись, но за одной из них, на удивление гипотетическому наблюдателю, никого не оказалось. Невилл Лонгботтом, щеголяя несвойственным себе мрачным выражением на круглом лице, вышел из второй кабинки, посмотрелся в зеркало. Критически сощурился и оправил криво застёгнутую мантию. Это, разумеется, на самом деле был Гарри. Драко, закутанный в мантию-невидимку, громко и нетерпеливо сопел у него за плечом.

— Вдох-выдох, собрались. Ну, вперёд, — пискнул фальшивый Невилл будто бы самому себе. Если бы сейчас рядом был Том! Он прикусил щёку изнутри — снова разнюнился, вот же! Как маленький.

Пятый этаж встретил Гарри и Драко атмосферой казённого праздника. Одинаковые гирлянды из остролиста украшали каждую дверь. А их было множество — белые двойные створки рядами тянулись по обе стороны длинного коридора. Пахло карболкой и безысходностью. Линолеум под ногами влажно поблёскивал, словно кто-то его только что мыл — но из-за рисунка, имитирующего мрамор, пол всё равно выглядел грязным. Гарри шёл вперёд и читал надписи.

«Старший целитель».

«Сестринская».

«Ординаторская».

«Непреднамеренные сглазы».

«Пострадавшие от заклятья забвения».

«Буйные. НЕ ВХОДИТЬ!».

Палата с табличкой «Неисцелимые душевные недуги» нашлась в самом конце коридора, по левой его стороне. Любопытный подбор слов — не «умственные расстройства», к примеру, или «ментальные травмы», а именно «душевные недуги». Магглы, вроде тётки Петуньи, благослови её Мордред, любили, особенно в религиозном контексте, поговорить о душе. Маги, хотя, в отличие от простецов, и знали о существовании душ достоверно, вопрос обсуждали только в рамках специальной литературы. Гарри находил этот факт забавным. Была ли вообще у магглов душа? Годелот и автор того самого трактата «Об анимах» (чьё имя Гарри вновь благополучно забыл) полагали, что — да. Как, впрочем, и у животных. Гарри взялся за скобы ручек, подёргал створки. Заперто. Он постучал костяшками пальцев в тщательно занавешенное изнутри дверное стекло.

— Секундочку, одну маленькую секундочку! — откликнулся бодрый женский голос и, действительно, спустя всего секунду-другую створки приветливо распахнулись. — Ой, Невилл, что-то ты рано, я тебя ещё и не ждала сегодня! Здравствуй. Элис и Фрэнк так обрадуются! Ты молодец, что решил устроить сюрприз.

Гарри вымученно улыбнулся невысокой — лишь чуточку выше него самого — ведьме с каштановыми, убранными в пучок волосами. Лаймово-зелёная мантия приятно оттеняла кошачий оттенок её глаз. «Мириам Страут, сестра-целительница», — подсказывала нашивка на правой стороне груди.

— Добрый день, мэм. А я вот… — Гарри попытался сымитировать манеру речи Лонгботтома. Это оказалось неожиданно сложно — Гарри вдруг понял, что до такой степени не обращал внимания на увальня-жаболюба, что едва ли в состоянии припомнить, когда тот что-то при нём говорил. Но говорил же он, хотя б на уроках, верно? Память, зияя прорехой, молчала. Невилл представлялся Гарри напрасной тратой пространства, и так он и отразился в его сознании — пустота, круглый, туповато моргающий, нуль.

— Каникулы, — промямлил он, потупясь и нервически ломая пальцы. — У меня. Я… я ещё раз зайду на днях. Завтра или, эм… послезавтра.

То ли обманутая его дешёвым спектаклем, то ли такая же равнодушная к Невиллу, как и сам Гарри, сестра Страут оскалила зубы в улыбке.

— Да, дорогой. Приходи в любой день. В часы посещения, разумеется, — она погрозила пальцем, шутя.

Но шутка была принуждённой, натянутой — под стать всей здешней атмосфере, старательно и безуспешно выдающей себя за уют. Палата… удручала. С первого взгляда делалось ясно, что здесь не просто лечатся, а — живут.

Цветастые, вовсе не гармонирующие друг с другом, занавесочки разграждали койки — какие-то были отдёрнуты, а какие-то — наоборот, зашторены наглухо. Бросались в глаза пёстрые стёганые покрывала и разная дрянь, вроде открыток, прилепленная на стенах. Тумбочки, белые казённые полотенца в изножьях кроватей, стаканы, прямоугольные тряпичные коврики, подушки, взбитые «пирамидой». В дальнем конце палаты, возле окна, стояли несколько пуфиков, стол со стульями и диван.

— Я… пойду, да? — спросил Гарри, сознательным усилием трансформируя жадность и нетерпение, готовые просочиться наружу, в притворную робость. Он заприметил свою цель; сестра Страут что-то ответила, но это не было возражением, а посему мозг Гарри классифицировал услышанное как не имеющий смысла и значения шум.

— Привет, мама, — сказал он, крепко сжимая её руку в своей. Ладонь была безвольной, сухой и горячей. — С праздником. Как у тебя дела? А у меня вот… жаба опять сбежала.

На сём он умолк, не в состоянии измыслить, что бы ещё такого сказать.

С лица она очень походила на сына — так Гарри и опознал её. Круглая добродушная физиономия, круглые карие глаза, округлые щёки, полукружья словно бы поднятых изумлённо бровей. Тусклые, наполовину седые волосы заплетены в косу — он почему-то ждал, что здесь всех стригут налысо из соображений опрятности — но, видимо, с магией в арсенале мытьё не доставляло проблем. Одета она была во фланелевую ночную рубашку с рюшами по воротнику и тёплый халат. Гарри приготовился к тому, что она может вскрикнуть, начать вырываться — что-нибудь вроде этого. Но Элис Лонгботтом не вскрикнула. Её круглые глаза всё так же безучастно смотрели в пространство. Гарри, загораживая её собой, огляделся украдкой. Всё было тихо, переполох никто поднимать не спешил.

Волшебница за столом продолжала перебирать карточки от шоколадных лягушек, точно раскладывала пасьянс. Периодически она поднимала одну из картонок и с видом дегустатора лизала её. Пожилой колдун у окна внимательно изучал справочник «Домашнее сыроварение. Наколдуй себе сыр!» (всё бы ничего, но книгу он держал вверх ногами). Молодой маг, устроившийся на пуфике, сосредоточенно крутил йо-йо, не реагируя на происходящее вокруг. Рядом с ним дремал на диване высокий полноватый волшебник с бакенбардами, одетый в пунцовый халат и байковую пижаму. Фрэнка Лонгботтома не было видно — или же фамильное сходство не было столь сильным, и Гарри его попросту не узнал.

— А я ведь вычитал, что дражайшая Белла кого-то из орденцев запытала в сердцах. Только как-то не сопоставил, что — вас. Дураки вы, Лонгботтомы, ей-Мерлин. Куда понесло вас, вы же чистокровные оба… — язык Гарри без остановки молол всякую чушь, наконец-то выйдя на автономный режим. Гарри лишь смутно подивился избранной теме — бóльшая часть его сознания снова и снова насторожённо проверяла обстановку. Другая посмеивалась, шипя и переползая в тенях. А третья…

— …не оставляла свидетелей. Совершенно расклеилась, вот что с людьми делает паника. Я примерно её накажу за такой огрех, можешь не сомневаться. О, ну, вот и всё, дорогая. Ничуть и не больно, правда? Благодарю, ты очень нам помогла.

Фиал с кровью исчез под мантией-невидимкой. Для того, кто всего во второй раз в жизни выполнял эти манипуляции, Малфой справился на удивление ловко. Даже с учётом того, что Грейнджер сегодня с утра битый час объясняла им, что да как. Гарри, к примеру, психанул и полруки Малфою распахал. Хорошо, что бадьяна у них имелось ещё в достатке. Лучше всех получалось, конечно же, у самой девчонки. Дезертирша икающая! Интересно, как она там?.. До сих пор симулирует, или её уже выставили?

— Пока, мам, — Гарри выпустил чужое запястье, аккуратно расправил рукав халата. Миссис Лонгботтом по-прежнему смотрела мимо него — куда-то вовне ограниченного и убогого мирка, смыкавшего свои створки вокруг неё.

Гарри не было стыдно. Он выбрал женщину, поскольку сразу узнал её — и поскольку с женщиной, очевидно, было бы легче справиться, начни она вдруг биться и вырываться. Он через силу разжал пальцы, мёртвой хваткой цеплявшиеся за палочку — от той, казалось, шёл успокаивающий гул. Как никогда в этот момент он понимал навязчивую привычку старшего брата — палочка успокаивала, с нею в руке мир враз делался лучше и проще. Пускай в действительности и не менялось ровным счётом ничего.

— Мэм, — окликнул Гарри сестру Страут. — Мэм! До свидания. Я… это. Пошёл.

Раздвинулись занавески с подсолнухами, окружавшие одну из зашторенных коек; целительница кинула в дверь отпирающие чары.

— Увидимся, милый! — сказала она, улыбаясь. Усталый и безразличный тон забавно противоречил смыслу её слов. Гарри кивнул. На нём, поверх заимствованной личины Невилла Лонгботтома, была натянута шкура Хорошего Мальчика.

— Всего вам доброго, мэм, — попрощался хороший мальчик Невилл. И вышел в двери, заботливо придержав створки, пока невидимый Малфой проскальзывал мимо него.

Длинный пустой коридор, казалось, уходил на целые мили вдаль. Гарри шатнуло. Нужно было лечь раньше и встать позже. Несколько раз подряд.

— Поттер, — шепнули рядом. — Поттер!

— Помолчи, — раздражённо велел он.

Руки чесались подкрепить эти слова пыточным. Люциус и его болтливый язык, всё как обычно! Гарри кошмарно не выспался. Голова кружилась. Он что-то забыл, и не мог вспомнить, что именно. Мунго. Зачем они здесь?

— Мой лорд! — не отставал Люциус, прилипчивый, как репей. Отчаявшись добиться вербального согласия, он вдруг вцепился в Гарри и потащил его в…

О. В туалет?

— Я не хочу, — сердито проинформировал его Гарри, но Малфой только удвоил усилия. Если подумать, существовали различные типы активности, связанные с санузлами. А его приспешники периодически высказывали странные, можно сказать — навязчивые идеи на данный счёт. Особенно Белла этим ему досаждала.

— Тем более не хочу! — Гарри рыпнулся, призывая невербальный беспалочковый сглаз, но Малфой был сильнее и выше — какое странное, противоестественное ощущение, должно ведь быть ровно наоборот! Гарри сгребли в охапку и затолкали в кабинку. Одного, к его громадному облегчению — не хватало ещё покалечить верного рыцаря из-за подобного идиотского пустяка. Люциус же не Белла, он всегда понимал с полуслова. И отступал раньше, чем будет впрямую озвучен отказ…

— Оборотное!!! — ему на колени плюхнулась набитая школьная сумка; Гарри ошалело уставился на нежданное подношение. — Мерлин, ты не в себе, да? Что ты там нёс такое в палате? А если бы услышал кто? Поттер! Поттер? Ну же, поговори со мной!

В дверь снаружи деликатно, но крайне настойчиво постучали.

— Занято! — рявкнул Люциус. — Санитарная обработка! Ступайте посрать в другой!

Уборная. Почему они в уборной? Гарри согнулся. Его тошнило, голова даже уже не кружилось — ощущение было, будто Гарри падает. И падает, и падает. Спиной вперёд, сквозь бесконечную пустоту.

Пустоту, где нелепой выдумкой кажется всякий свет…

— Поттер? — какого Мордреда Абраксас позвал сюда Поттера? Гриффиндорец мало того, что набит предрассудками о чёрном колдовстве по самую маковку (это потомок-то Певереллов, курам на смех!), так и просто не входит в их круг…

«Я, вроде бы, хотел показать Малфою тайный чертог Салазара», — мысли текли вязкие, как патока, липкие. Гарри терпеть не мог патоку. Слишком сладкий вкус. В голове разрастался белый шум. Сломанное радио…

Нет. Если прислушаться, можно было понять, что это — звук прибоя. Просто стены пещеры причудливо размножали его, насыщая эхом. Точно сопит, принюхиваясь, монстр.

«Мы в сортире, поскольку…»

Но это был другой туалет. Не туалет Плаксы Миртл.

Почему он вообще назвал его «туалетом Миртл»? Уоррен, конечно, частенько ревёт по клозетам, но не то чтобы она отдавала предпочтение какому-либо конкретному.

«Потому что здесь живёт её привидение».

«Нет, не здесь!»

Какое, к Мордреду, привидение! Уоррен живёхонька, он только за завтраком имел сомнительное удовольствие лицезреть её прыщеватое, вечно разобиженное лицо!

— Поттер! — Абраксас вломился в кабинку, где Гарри, сидя на закрытой крышке унитаза и трепетно обнимая сумку, пытался определить, какой из наборов его воспоминаний адекватен реальности. Шрам горел огнём. Откуда у Гарри шрам?

Что-то ведь было такое связано с этим шрамом, что-то важное…

— Отвали! — зло огрызнулся он.

— Не знаю, что ты сейчас видишь перед собою, и с кем говоришь, — мрачно заявил Абраксас, стоически снеся удар в лоб (Гарри целился в нос, но Малфой, прирождённый ловец, был вёртким, как угорь). — Однако! Либо ты пьёшь оборотку второй раз, и уходишь как есть, либо тебя надо переодеть. Мой лорд. По плану у нас был второй вариант, так что… — он занёс волшебную палочку. Гарри потрясённо взглянул в светлые до прозрачности глаза.

Предатель! Кругом предатели…

— Гарри! — в дверь снова забарабанили, на сей раз гораздо отчаяннее. — Гарри! Алохомора! Драко, почему он без штанов? Живее, живей! Настоящий Невилл — здесь! Мамочки, что же делать-то, а?

В голосе Беллы слышались знакомые нотки близящейся истерики. Гарри изо всех сил попытался сосредоточиться. В их план не входило прорываться назад с боем, он мог бы поклясться!

Кстати, а какой у них был план?

— Ну-ка, взяла себя в руки, живо!

Гарри упер ладони в колени. Так худо ему не было уже очень давно. Кажется, с тех самых пор, как Тони угощал всех национальной разновидностью алкоголя…

— Что это с ним? Гарри? Гарри!

— Мой лорд? Идти можешь?

— Мантию-невидимку?

— Точно!

В секундном просветлении Гарри понял, что именно с ним не то.

Закрыв измученные ярким светом глаза, он мысленно потянулся к месту, где находилась в эту минуту его душа.

— Так, — молвил он, невольно поморщившись от писклявого звука собственного голоса. — Отставить панику. Мантия не нужна, нам всё равно выходить через стража-привратника. Аппарировать внутри госпиталя может только персонал.

Он выпрямился, оглядел себя. Свитер, школьные брюки, ботинки. Сойдёт, пожалуй. Оценил внешний вид приспешников. Одёрнул и застегнул на Грейнджер плохо сидящее пальто. Малфой из них всех походил на маггла меньше всего — но тут, скорее, играла роль личная харизма, а не одежда.

— Сейчас я наложу чары отвлечения внимания, — объявил Гарри. — Выходим по одному, спускаемся в вестибюль. Дальше — камином в «Дырявый Котёл». Вопросы?

Вопросов не было.

— Рад, что вы снова с нами, мой лорд, — чопорно произнёс Драко. У Гермионы вытянулось лицо.

— Что?..

Гарри нежно поддел пальцем её подбородок.

— Муха влетит, — пошутил он. — Зелёная, идёшь первой. Серебряный — за ней, по команде.

— О, — моргнула девчонка, которую всё ещё так и тянуло назвать Беллой. — Да, вот теперь — понятно.

И больше они не обменялись ни словом, покуда не добрались в паб на задворках Косого переулка, и не прошмыгнули в съёмную комнату на втором этаже.

* * *

Драко не зря заинтересовался живыми хоркруксами. Как в воду глядел — он подозревал, что такое возможно. Ещё сперва можно было сказать себе — померещилось, но чем дольше Малфой наблюдал, тем вернее он понимал: ошибки нет. Если смотреть внимательно, разница сразу бросалась в глаза. Тёмный Лорд совершенно иначе носил это тело. Жесты у них были похожи, но отличалась осанка. И взгляд. И манера держать себя, в чём-то неуловимом, но важном.

— Меня через час с четвертью должен забрать домой папа, — призвав «темпус», поведала Грейнджер. Ничего более неуместного в текущих обстоятельствах она не могла бы сказать.

— Исключено, — Поттер, если его следовало сейчас так называть, прошёлся по номеру, глянул в окно, остановился возле стола и вытащил из-под одежды тетрадку. Пролистал, хмурясь. Полез в сумку, извлёк чернильницу и перо.

— В смысле — исключено? Меня отпустили только на два дня, ты ведь помнишь? Мой лорд, — хотя бы с обращением девчонка не напорола. Быть может, из-за того, что привыкла уже и Поттера называть так. Не всякий раз, и даже не всегда, когда подобало случаю, но достаточно часто. Хотя хватило же у неё ума писать «мистер Риддл» в дневнике! Да, Драко успел прочесть.

— Исключено — в смысле исключено, девочка, — отрезал «Поттер», изучая тетрадь. Что-то черкнул, присмотрелся, задумался. — Ты мне сегодня ещё понадобишься.

— Я разберусь с этим, мой лорд, — вмешался Драко, когда она уже разинула рот, чтобы начать возражать.

Ответа он не получил, но и не рассчитывал на него. Дёрнув Грейнджер за руку, — не слишком-то нежно, но она заслужила — Малфой зашипел ей в ухо:

— Заткнись немедленно и предоставь всё мне. Оборотное ещё осталось у нас? Сколько?

Меньше, чем он ожидал, но на его затею должно было хватить. Драко покусал губы. Винс или Грег, вот в чём вопрос? Он решил предоставить выбор самим вассалам.

— Добби!

— Хозяин Драко! — радостно возопил домовик, пуча глаза. — Хозяину Драко записка от хозяйки Нарциссы!

«Ты живой?» — говорилось в послании. Зная маму, за этим скрывалась настоящая буря чувств. Чем более волновалась леди Малфой, тем скупее она была на слова.

«Живой, с ним. И с Ф. Остальное — при встрече», — нацарапал на обороте Драко, воспользовавшись «вечным» карандашом. И пригодился же дурацкий подарочек, а он-то ещё нос воротил! Отбирать у повелителя полноценный письменный прибор было невместно, хоть тот и не пользовался им в эту минуту, а сосредоточенно размышлял о чём-то, сидя над дневником.

Добби Малфой повелел связаться через семейных домовиков с Крэббом и Гойлом. Те ждать себя не заставили — менее четверти часа спустя, уплетая яичницу с молоком, Драко уже посвящал их в свой план.

Общий зал паба был, по раннему часу, почти пуст, лишь меланхолично вникал в волшебный кроссворд хозяин за стойкой, да цедила пиво пара шушукающихся ведьм за столиком у окна. Драко с приспешниками — и Грейнджер, ради которой всё затевалось — устроились в противоположном конце комнаты, подле самой лестницы и прохода на задний двор. Драко ещё и заглушающее не поленился наложить, вот какой он был предусмотрительный! И не зря. Грейнджер разверещалась.

— Ты с ума сошёл?! — поперхнувшись молоком, практически закричала она.

— Есть предложение лучше? — выгнул бровь Малфой.

— Да! Нет! Это просто… — девчонка в священном ужасе вытаращилась на Грега. — И ты, что же, согласен?!

Грег степенно кивнул. По его лицу Драко отлично видел, что Гойл от души развлекается. Но Грейнджер таких нюансов уловить не могла. Она фыркнула.

— Он не сумеет. Ни в жизнь! — категорично изрекла она, непримиримо скрещивая на груди руки.

— Чего это? — пропищал Винс, оскорбившись за друга. — Думаешь, слишком тупой, чтоб тобой прикинуться, да?

Повеяло зарождающимся скандалом, но возражения Грейнджер оказались совершенно иного толка.

— Да он же у вас не разговаривает! — она вцепилась себе в волосы. — Совсем!

— Просто не любит болтать по пустякам.

Грег снова кивнул, ухмыляясь от уха до уха.

— Это ни за что не сработает, — убеждённо заявила девочка. Малфой вздохнул.

— На что спорим?

Они препирались ещё довольно долго, но, если Драко и был в чём-либо хорош, так это в умении убалтывать. Даже Поттера, вон, пробирало.

— Сутки!

— Я скажу, что это была ваша идея. И вы меня похитили, ясно?

— Ты продуешь, — Драко не впечатлился её угрозой. — Винс, разбей!

— Зачем ты ввязываешься, хотя бы скажи? — Грейнджер, ковыряя давно остывшую яичницу, бросила на Гойла взгляд из-под своей непокорной гривы.

— Это его долг вассала, — просветил Малфой. — Как твой… по отношению сама знаешь, к кому. Или как мой по отношению к Поттеру. Удивлён, что ты не понимаешь простейших вещей… Грейнджер, — он проглотил презрительное «маггла». К обретённой всё же не следовало обращаться так, пускай и хотелось порой.

— Интересно, как простецы живут, — выдал Грег. Драко присвистнул — однако! Вот кто бы догадывался.

— Ты говоришь! — поразилась девчонка. — Мерлин, ты правда умеешь!

— Я тебя страшно шокирую, но ещё Грег умеет читать, — шёпотом поделился Драко, — и, о диво, писать.

В общем, когда к пабу с маггловской стороны подъехала коричневая машина, в неё уселась вовсе не Грейнджер. Вернее — поддельная Грейнджер. Она — он — весело помахала через окошко рукой, и была такова. Грейнджер настоящая, под мантией-невидимкой, вздохнула душераздирающе.

— Ох, и не нравится мне ваша затея, — протянула она.

— Ты в самом деле хочешь пропустить такой ритуал? — Драко отлично знал, на что упирать. Девочка встрепенулась — это было слышно даже по голосу.

— После всего, через что мы ради него прошли? Шутишь?! Да ни за что на свете!

Но это, как следовало понимать, не являлось настоящей причиной.

А настоящая заключалась в том, что Грейнджер невыносима была одна мысль пропустить маячившие впереди удивительные чудеса.