Эффект наблюдателя | The Observer Effect (джен)

Говоря о шестнадцати часах, остававшихся в их распоряжении, Гарри немного преувеличил. Пробило уже половину девятого утра, когда Воскрешающий камень с величайшими предосторожностями (только второй раз подцепить проклятие им не хватало, да ещё и с того же самого предмета, что было бы совсем обидно!) вновь извлекли из его временного вместилища (хлебной корзинки) и возобновили эксперименты над ним. Результаты этих опытов вышли хуже, чем Гарри втайне надеялся, но лучше, чем можно было бы ожидать.

Поднятый вчера из мёртвых паук затерялся где-то в массе своих собратьев, населявших углы чердака, поэтому они отловили и предали казни другого. Трупик на сей раз уничтожили, чтобы проверить, вернёт ли его Камень к жизни и в этом случае. Увы, так далеко возможности артефакта не простирались. И это открывало новый пласт проблем.

Требовалось тело.

Второе исключение Гэмпа гласит — нельзя создать разумное (мыслящее) существо. Трансфигурировать, хотя бы и в неживой объект, — да, отменить затем эту трансфигурацию — сколько угодно, трансфигурировать из того, что уже ранее не обладало высокоразвитым сознанием — нет.

Именно так, кстати говоря, и определялась неочевидная на первый взгляд разница между «тварями» и «существами», населявшими волшебный мир.

Те же низлы обладали умом достаточным, чтобы понимать обращённую речь, однако на них второе исключение Гэмпа не распространялось, и посему они признавались лишёнными разума. Дракон, феникс, акромантул, рунеспур — а ведь последние свободно владели вербальной коммуникацией, пусть их и не понимал никто, кроме других рунеспуров и змееустов — все они были «волшебные твари», иногда с приставкой «опасные». Но сотворить магией, к примеру, русалку — даже безмозглую, как треска, мэрроу — было нельзя; и русалка была уже «существо». Как и оборотень, и кентавр, и гоблин — и, как ни удивительно, тролли с великанами (вот уж кто не был одарён интеллектуально, в особенности первые!).

Возвращаясь ко второму исключению Гэмпа, взять и наколдовать обратно живым и здоровым умершего человека не выйдет. В лучшем случае у тебя на руках окажется свежий и качественный труп.

А кроме того, трансфигурация такого класса (ведь человеческое тело, по сути своей, чрезвычайно сложный объект со множеством вложенных структур), высокоуровневая трансфигурация на уровне мастера была по плечу далеко не каждому. Не говоря уже о том чтобы сделать её стабильной — проблему устойчивой трансфигурации пытались решить с древнейших времён, и способов было найдено даже несколько, но каждый требовал недюжинных познаний в иной области колдовских наук — в рунологии, в графической магии, в рудознании и гербологии, в сакральной геометрии (да-да, одним из решений являлось — поместить трансфигурированный объект внутрь пирамиды со строго заданными параметрами; при всей их громоздкости такие системы могли, зато, будучи единожды созданы, функционировать веками).

Иными словами, задачка была не просто со звёздочкой, а вполне себе университетского уровня. Сотворить волшебством тело с нуля, чтобы затем призвать в него душу — быть может, именно так поступил в своё время Кадмус Певерелл. Но им этот путь явно был заказан.

Однако всегда имелся и обходной путь.

Трансфигурация, хотя и преподавалась отдельно от класса чар, по сути своей принадлежала к тому же направлению колдовства, в основе коего лежала чистая воля волшебника, его намерение, переводимое путём визуализации и вербализации в инструкцию для магии: «Делай, что я велю, и делай это вот так». Движения палочкой помогали фокусировке и направляли поток волшебства, создавая своего рода чертёж. По нужде, как не уставал напоминать профессор Флитвик, можно обойтись и одним желанием, но для того оно должно быть яснее и твёрже алмаза, а редко кто обладал подобной способностью к концентрации; из тех же, кто обладал — ещё меньшее количество волшебников похвастали бы умением желать со всей отчаянной страстностью малого ребёнка. Да, именно детская магия — невербальная и беспалочковая уже по определению — являлась самой базовой, исходной формой чар: сырое, беспримесное колдовство с зачастую непредсказуемым результатом, первое когда-то в незапамятной древности открывшееся человечеству колдовство.

И совершенной иной формой магии, в былые времена тесно переплетённой с религиозными обрядами и церемониями (а порой и сейчас до конца ещё от них не отделённой) была ритуалистика. Такого класса не вели больше в Хогвартсе, даже среди дополнительных (если задуматься как следует, это казалось странным и тревожащим), но элементы ритуалистики прокрались, просочились в программу других предметов. В ту же защиту от тёмных искусств, например.

Ритуал основывался на концепции не созидания, а призыва, и отличался от чар, как сети отличаются от копья. Не можешь воплотить — создай вакуум, идеально подходящий для требуемого, и Магия (Природа, по определению старых философов), этот неутомимый и не терпящий пустоты деятель, заполнит его сама.

Здесь было царство Символа, царство Истинного Имени, обладающего властью над именуемыми объектами. В своих низших формах ритуал представлял собою манипулирование реальностью при помощи проекций, частей и подобий; его высшие формы по могуществу знали мало границ. Ритуалисту, точно Архимеду, требовался лишь рычаг подходящей длины, чтобы перевернуть вверх тормашками планету Земля, этот скучный маленький шарик. Древние чародеи знали в толк в ритуалах, и не исключено, что как раз оттого их творения заставляли современных магов уважительно скрести в затылке.

А вдобавок тут мало что было завязано на личную силу и волевые качества, и гораздо больше — на точность, своевременность и скрупулёзное следование рецепту, почти как в зельеварении; и вот почему, как думалось Гарри, Том для своего возрождения избрал именно ритуал. Логика и здравый расчёт.

Вторым окольным путём являлась алхимия, но варить гомункула было так долго и так хлопотно (а, кроме того, результат был даже в лучшем случае таким неэстетичным), что они с Томом ещё летом отказались от этой затеи. Ещё и сон этот, приснившийся нынче Малфою — Гарри скептически смотрел на прорицания, но всё же то была одна из древнейших ветвей магии, и нельзя, таким образом, было огульно объявлять их полной законченной ерундой. Мало ли, а вдруг и впрямь им было послано предупреждение, неблагое предзнаменование?

Ну его к Мордреду, этого гомункула, выражаясь прямо.

И это означало — новый ритуал.

Ритуалов по созданию тел разной степени человекоподобия за минувшие века тоже набралось немало. От древнеегипетских деревянных слуг-ушебти и древнегреческих костяных воинов до средневековых тряпичных кукол и глиняных големов. Иногда к вопросу подходили прямолинейнее, используя готовую плоть мертвеца (сшивая нескольких, по необходимости, или же дополняя другими материалами, ведь мертвецы имеют неприятную привычку гнить). Они с Томом (ну хорошо, Том, по большей части, но Гарри тоже ему помогал!) в своё время пересмотрели массу вариантов и остановили свой выбор на одном из древнеегипетских (мало кто посвятил этой теме внимания больше, чем древние египтяне). Раз уж магия хоркруксов очевидным образом имела корни именно в ближневосточной, переднеазиатской традиции — Герпий Злостный был греком, этого не отнять, и он вполне мог, как сам утверждал, составить заклятие якоря душ на языке змей просто по прихоти. Или потому, что был одержим идеей сохранить его в тайне. Но с равным успехом он мог — и кто бы его уличил уже тогда, а тем более сейчас! — вовсе и не являться его творцом.

Поскольку не было на родине Герпия культа змей (да, их держали в домах в качестве питомцев, и Гекату изображали со змеями, не говоря уже о Медузе… но это всё же другое). А в Древнем Египте — был, вспомнить хотя бы Уаджет, украшавшую лоб фараонов божественную кобру. И в Древнем Вавилоне — Ассирии, Шумере и далее в глубь веков — культ змеи тоже был.

Да и в целом, магия душ — не Греция тут первой приходит на ум, совершенно точно. Гермиона, без обиняков окрестившая Герпия эпигоном и компилятором, была, скорее всего, права. И это она не знала ещё (и далеко не факт, что они поделятся этим знанием с нею) о заклинании, проявляющем души и связь душ, тот самом, из трактата «Об анимах». Снова Египет. Какие уже сомнения после этого могли здесь быть?

Ритуал, на который они сделали ставку (и вот тут уже именно они, поскольку Гарри был заинтересован в возрождении Тома не менее самого брата, в силу своей клятвы, хотя бы), предназначался, так-то, для фараонов. Рамзес Второй, протиравший задом трон почти семьдесят лет кряду, воспользовался им как минимум единожды. Лишиться правильного захоронения, упокоиться без надлежащих обрядов и не обрести тем самым посмертия — чуть ли не худшая участь, какую только древний египтянин мог представить себе. Неудивительно, что они изобрели способ призвать утраченное тело — буквально слепить заново, собрать из праха, в который оно обратилось.

И всё Том, казалось, продумал. Но то ли Гарри плохо запомнил и понял детали, то ли какая-то ошибка (помимо неудачно выбранного времени) здесь всё же вкралась. Гермиона, чьи веки, точно у кролика, обрамляла розовая кайма, подарок бессонницы, заявила, что знает, какая.

— Подход в целом неверный, — сказала она. — При всём уважении, мой лорд, ты не понял суть.

Гарри воспринял бы это безапелляционное утверждение со значительно большим скепсисом, когда бы Грейнджер не была второй за день, кто говорил ему это.

Экстравагантное сегодняшнее пробуждение и предшествовавший ему сон, до ужаса реалистичный и сам по себе просто ужасный, а также растущее беспокойство и чувство срочности, неотложности, желание действовать и действовать немедля — всё это начисто отбило у Гарри охоту пытаться ещё хотя бы час-другой подремать. Но в спальню к себе он всё же поднялся, — с мятущимися мыслями в голове, с фантомной тяжестью в желудке и с томлением в сердце — поднялся и заперся в ней, в бывшей комнате Регулуса Блэка. Заполз на кровать, задёрнул полог и закатал рукав.

Он намеревался без лишних, пускай и дружеских, глаз сделать то, на что не отваживался с достопамятной ночёвки в хижине Гонтов — слишком уж мучительно и страшно было разочаровываться раз за разом. Но тут он задумался — что, если? Бывают же на свете и добрые чудеса, чисто статистически их не может не быть.

Вдруг с ним действительно разговаривает не собственная галлюцинация, а Том, настоящий Том?

Пару минут он ещё собирался с духом. Голос, как назло, помалкивал, не давая аргументации ни за, ни против. В конце концов Гарри сглотнул стоявший в горле комок и притронулся кончиком волшебной палочки к обнажённому предплечью левой руки. Метка проявлялась под кожей невыносимо долго — он успел передумать, затосковать, рассердиться сам на себя и передумать ещё раз. Змея, обвивавшая череп, имела неуловимое сходство с Нагом. Гарри зажмурился, как делают обычно дети, загадывая заветное желание.

— Том? Мой лорд?

И оно пришло, пришло вопреки темноте и страху, коконом душившему его после неудачного ритуала. То чувство — точно его стало больше, точно у него появилась дополнительная конечность. Однако…

Если в тот первый и единственный покуда раз, когда Гарри использовал тёмную метку успешно, под снисходительным взглядом её творца, ощущение напоминало нить, поводок, пуповину, протянутую и схваченную наощупь руку, то сейчас показалось, будто Гарри угодил в ловушку зеркального лабиринта. Он дотрагивался до себя, который дотрагивался до себя, который дотрагивался до себя — и эта нисходящая спираль не имела конца. Дезориентированный, оглушённый, одолеваемый тошнотой, он, тем не менее, с необычайной ясностью расслышал:

— Вообще-то, в моих планах не значилось пытать тебя тотчас же после возрождения. Но ты практически заставил меня передумать.

Голос, что Гарри узнал бы из тысячи, этот неповторимый надменный голос — прохладный, гладкий, полный скрытой насмешки, чей тембр напоминал о горьком шоколаде и прикосновении змеиной чешуи — прозвучал не в ушах Гарри и не внутри его головы. Источник явно находился где-то вовне.

Гарри издал нечто среднее между вскриком и всхлипом. Разлепил веки. Том, скрестив по-турецки ноги, сидел напротив него, совсем близко — ещё полдюйма, и их колени соприкоснулись бы.

— Ты — настоящий? — спросил его Гарри первым делом. Но он уже знал, видел, что нет. Конечно же нет.

Покрывало не собралось новыми складками, не промялась под дополнительным весом перина, и тень — пусть в полусумраке за пологом тень была подругой неверной — но тут она не показалась и вовсе.

Галлюцинация пожала плечами.

— В определённом смысле. Это, — Том приподнял кисть руки, задумчиво оглядел её и пошевелил своими бледными пальцами, — фантом, порождение твоего разума. Но ты слышишь именно меня — и я, говоря откровенно, слегка утомился это тебе повторять.

Последние слова несли столь ощутимый налёт угрозы, что у Гарри мурашки забегали по всему телу. Но Том неспроста наградил его однажды эпитетом «не к месту храброе дитя».

— Докажи, — потребовал он, стискивая волшебную палочку до онемения в кончиках пальцев.

Том улыбнулся ему своей акульей улыбкой — широкой, голодной, пугающей. Ямочка обозначилась на левой щеке, блеснули в сумраке белки глаз.

— Я никогда не был легковерным дурачком, однако сомневаться в самом себе — идиотизм, — проинформировал он.

— Я — не ты, — заспорил Гарри. Тема была из рубрики «то, о чём мы не говорим», но Том первый начал.

— Докажи, — наморщил нос Том. — Ну хорошо, вижу, нам придётся тут что-то сделать, во избежание повторения этой нелепой комедии. Какое, по-твоему, доказательство, мне требуется предоставить?

Они, точно в старые добрые времена, неделю-другую назад, закидали друг друга идеями.

— Книга? Исключено, — закатывал глаза Том. — Чтоб ты впоследствии объявил, будто видел её краем глаза и подсознательно запомнил? Думай дальше.

— Глоссолалия?⁽¹⁾ — всплёскивал руками Гарри, суетливо поправляя вслед за тем очки. — Моё почтение, ты знаешь толк в кощунстве. Однако латынь здесь не годится, учебников греческого в доме нет, а французским ты на самом деле не владеешь, ведь, как нам обоим хорошо известно, — не удержался он от подколки, не вечно же одному Тому ронять мимоходом что-то вроде «ты, конечно, помнишь», имея при том в виду свои собственные воспоминания, — в гимназию⁽²⁾ ты так и не попал, хоть жаловаться и не на что, поскольку альтернативою стал Хогвартс. Так что, с твоего позволения, отложим это на случай, если ничего лучшего не придумается.

— Не всякая барышня так привередлива, как ты, — улыбался в ответ Том. — Но будь по-твоему, хорошо. Что, если…

И, разумеется, идеальный вариант предложил в конце концов именно он, и заключался тот в следующем: Том обучит Гарри новому заклинанию, чрезвычайно полезному заклинанию, к тому же. Как оно им пригодилось бы на днях! И не раз.

— Если бы ты слушал меня, а не делал вид, что глухой… — Том раздражённо поморщился, а Гарри надулся. Он понимал, что ведёт себя по-детски, но обиду не получалось целиком уместить в слова.

— Ты бросил меня! — его подбородок затрясся, вынуждая прикусить щёку, дабы остановить эту жалкую дрожь, предвестницу плача. — Ты говорил — достану и из-под земли, а сам исчез! Я справлялся как умел, уж не взыщи!

— И именно поэтому ты решил меня игнорировать! — сверкнул на него глазами Том, скрещивая руки на груди.

— Я подумал, что у меня галлюцинации! — Гарри скрестил свои в ответ.

— Да, у тебя галлюцинации! — повысил голос Том. — Что дальше?! Никто не безупречен, у всех свои недостатки!

— Даже у тебя? — Гарри развеселился, не ко времени, быть может, но повод для укола подвернулся слишком удачно. В точности как и Том, он шествовал по жизни с полным ртом шпилек, и машинально втыкал их в любые попавшиеся ему на глаза уязвимые места других людей (причём под «шпильками» тут следует понимать шляпные булавки — шесть дюймов длиной и заточенные острее игл).

— Ты — мой недостаток, — вернул ему любезность Том. — Достаточно болтовни. Достань свою палочку. Движение зигзагом от центра, затем полукруг вниз и возврат через правую сторону. Нет, не так. Ещё выше. Да. Вербальная формула: «ревелио специалис». Чётче, у тебя что, горячая каша во рту?

Заклятие позволяло увидеть структуру чар, наложенных на предмет. Гарри сразу же и испытал его — на своей, заколдованной от воздействия сырости и холода, мантии, на ботинках, очках, Сундуке, газовых рожках, прикреплённых к стенам — короче говоря, на всём подряд. Где-то увиденное походило на пару светящихся цветных ниточек, где-то на паутинку, а чары на Сундуке вполне ожидаемо напоминали персидский ковёр. Последним он проверил медальон, доставшийся в наследство от Регулуса. Том при виде вещицы встрепенулся, словно охотничья собака, делающая стойку.

— Это ещё откуда?

Пришлось посвятить несколько минут краткому пересказу событий злополучного уикэнда. Выяснилось, что Том действительно отсутствовал какое-то время — во всяком случае, из случившегося в субботу после нападения он не помнил ровным счётом ничего, а касательно воскресенья у него в памяти сохранились только отдельные смутные фрагменты. Полноценно он очнулся где-то между ритуалом и пробуждением Гарри днём в понедельник. То есть, менее суток назад — что-то тут сильно не сходилось с воспоминаниями и впечатлениями самогó Гарри, но, учитывая состояние спутанности сознания, в коем тот пребывал почти постоянно последние несколько дней, препираться на этот счёт он не стал.

— У Грейнджер отменная интуиция, пусть она с нею и не в ладах, — заметил Том, склоняясь над медальоном, лежащим на развёрнутой салфетке, но не касаясь его (он и не смог бы, он нынче даже и не полтергейст, напомнил себе Гарри). — Ты ведь понял, что она, сама того не ведая, угадала?

Гарри нахмурился, помял пальцами переносицу. Угадала ли?

— Ещё одна утерянная века назад реликвия Основателей — и снова нечаянно оказалась у нас? — озвучил свои сомнения он. — Пóлно, мы же не Малфои, чтоб нам так везло на каждом шагу…

Хотя Малфой ведь и послужил косвенной причиной явления медальона на свет божий, верно?

— Колдуй, — велел между тем Том, придавая его словам не больше значения, чем жужжанию мухи. — Хочу взглянуть, что за чары вложил в него Салазар.

Насчёт Салазара Гарри был весьма далёк от уверенности, но ему тоже было любопытно. Какое, всё-таки, полезное заклятие!

— Ревелио специалис, — выговорил он, поводя волшебной палочкой.

Том отшатнулся, будто зловоние ударило ему в нос.

Бледно-зелёная, цвета кожуры лайма, линия вилась двойной спиралью, навевая ассоциации с лабиринтом — но не садовым, и не мозаикой на полу какой-нибудь старинной церкви, а с теми конструкциями из земли и камня, что археологи находят на побережьях Балтики и, будучи магглами, гадают об их предназначении, явственно колдовском. Ловушки для рыбы? Ритуальные комплексы?

Ловушки, да. Но не для рыбы.

Гарри понял, что именно видит, ещё прежде, чем слово оказалось произнесено вслух.

Понял отчасти по реакции Тома, отчасти благодаря логике — ведь от реликвии Основателя он ожидал плотности чар на уровне Сундука как минимум, а скорее гораздо более этого, здесь же не было ничего и близко подобного. И в какой-то степени также это была просто-напросто вспышка озарения, некоего внутреннего глубинного знания. Что-то из памяти Тома, быть может.

— Хоркрукс, — сказал один из них, и другой подхватил:

— Ставлю пенни против фартинга, я знаю, чей он.

В эту минуту они думали об одном и том же. И Волдеморту — в их глазах тот давно лишился права на титул «лорд» — следовало от всей оставшейся у него души порадоваться тому факту, что он был давно мёртв. Хотя это в конечном итоге не означало, что они не доберутся до вандала и святотатца рано или поздно.

— Просто для очистки совести, — прокомментировал Гарри, призывая заклятие. — Эм кхена ба-а саути хайбит-а ун-уат…

И вспыхнул похожий на первый лучик восходящего солнца тёплый золотистый свет.

Открытие расстроило их обоих донельзя. Если относительно диадемы Рейвенкло сохранились хотя бы легенды, то скрытный Слизерин заставил последователей и потомков гадать о предназначении своего медальона. Которого уже никогда никому теперь не узнать.

Что за потеря!

А кроме того, отчасти это воспринималось — нет, не просто воспринималось, именно так дело и обстояло! — как повреждение их законной собственности. Дядюшка Морфин прямо дал понять, что за реликвию унесла с собою их мать, покидая отчий дом. Том собирался разыскать медальон, да не успел. Зато уж Волдеморт расстарался.

Проклятый ублюдок!

Он словно специально задался целью уничтожить все реликвии Основателей, растратить их магию на потакание своему жалкому, неоправданному тщеславию. Хоркруксы можно делать вообще из чего угодно, сгодился на худой конец даже исписанный дневник, так для чего разрушать древнюю, чудесную, неповторимую магию, частичку их настоящего Дома?!

— Он сумасшедший, — подвёл итог своим невесёлым размышлениям Гарри, и тут же исправился, с учётом всех обстоятельств:

— В плохом смысле.

Ещё секунду подумал и добавил:

— Был.

Хотя бы теперь они избавлены от Волдеморта и его докуки. Но тот, увы, успел натворить достаточно — результаты им придётся разгребать годами. Лишь нечеловеческим усилием воли Гарри удержался, чтобы не припомнить Тому «я и есть Волдеморт». Спасибо, нет. Волдеморту место на свалке Истории, в сáмом позорном её углу.

Однако имелись заботы насущнее, и они возвратились к ним. С плеч Гарри свалился гигантский груз ответственности — Том был снова с ним, так или иначе, и Том теперь отвечал за весь окружающий мир, а всё, что от Гарри требовалось — слушать его и делать в точности что тот говорит.

И Том сказал:

— Я знаю, что не так с ритуалом.

Гарри затрепетал. Пришло время узнать, где именно он напорол.

— Это не наша ошибка, — успокоил его волнение Том, — но всё же ошибка. Думаю — предполагаю — что она была привнесена намеренно, в качестве защиты от… непосвящённых. Мне следовало сразу догадаться, но я не сопоставил ритуал с алхимическими процессами. Между тем, аналогия бросается в глаза. Ну-ка, какая последовательность тинктур, единственно верная, должна присутствовать во время «великого делания»? А, ты, должно быть, не помнишь.

Гарри было приятно его удивить — как раз он помнил, причём смешно и сказать, откуда — из маггловской энциклопедической статьи об алхимии.

— Чёрная тинктура, белая, красная, — отбарабанил он. — Она же и есть философский камень. Только к чему тут это?

— Вот сразу и видно, что в алхимии ты нахватался лишь по верхам, — не преминул попенять ему Том. — Чёрная тинктура имеет свойство плоти, она подвержена процессам гниения и брожения. Очищаясь в процессе трансмутации, она преобразуется в белую, умирает и возрождается. Таким образом, белая тинктура — кость. Красная же, символизирующая вечную жизнь и пресуществление в совершенную форму материи, это…

— Кровь! — Гарри пробежался по комнате, взволнованно теребя в руках волшебную палочку. — Мерлин милостивый, не продолжай, я понял!

С этой точки зрения всё было очевидно. И они действительно сделали всё абсолютно неверно, не заподозрив в дошедшей до них инструкции подвох (а могли, должны были, ведь три тысячи лет минуло, и кто подскажет, сколько раз за это время переписывался из книги в книгу ритуал!).

Ни один из аспектов не стоял на своём правильном месте. Первым в котёл отправился череп, кость — а должен был вторым, на его месте следовало очутиться руке Драко, которая символизировала чёрную тинктуру, плоть. К ней следовало присоединить как раз кость — но кость уже к тому моменту очутилась в котле, её место заняла кровь, красная тинктура, которой полагалось стать замыкающей. Но взамен крови явилась плоть, третьей, а не первой, как было бы верно.

Не удивительно, что всё, чего они добились — впечатляющий взрыв!

Вооружённый этим новым знанием, просвещённый и просветлённый, как и полагалось истинному адепту, да к тому же ещё и в сопровождении личного гения, сиречь Тома, Гарри спустился в библиотеку, где обложенная по пояс книжками Гермиона, кажется, собралась поведать ему ровно о том же самом.

Что за великолепный, поистине выдающийся ум!

Ведь у неё не было за плечами ни пяти законченных курсов Хогвартса, ни хотя бы детского интереса к оккультному, совсем ничего, она начинала с нуля, и вот чего успела добиться! Гарри с гордостью глядел на своё приобретение. Нет, не зря он сражался с троллем, магглорождённая или нет, девчонка была — настоящий клад.

Правда, тут же выяснилось, что толковала Грейнджер о совершенно другом. И это другое заслуживало того, чтобы они её выслушали предельно внимательно.

— При всём уважении, мой лорд, ты не понял суть. Вещи в ритуале — не вещи, — она нахмурилась, подбирая слова, подёргала себя за кудряшку. — Не предметы как таковые. Это символы, верно? Но здесь символы — вовсе не вещи, а люди. Мы. Мы и есть — кость, плоть и кровь.

Дальше она, сбиваясь на возбуждённую скороговорку, путаясь и возвращаясь к началу (явно сказывался дефицит сна), поведала то, что, как ей казалось, она поняла. Гермиона отбросила прочие направления поиска и стала копать в сторону древнеегипетских ритуалов, нашла и прочла их, всё новые, ещё и ещё. И обогатилась из этого чтения уверенностью, что принцип строился на уподоблении участников божествам — типичная ситуация, ведь колдовство этого сорта как раз и отпочковалось от древних религиозно-магических ритуалов. Для волшебства настолько старого тут не было разницы. Оттолкнувшись от данной уверенности, Грейнджер задумалась, почему же в их ритуале всё выглядело иначе. И пришла к выводу, что перед ними — код. К счастью, относительно прозрачный для той, что успела ещё до Хогвартса сунуть свой острый носик в древнеегипетскую мифологию, наряду с динозаврами и прочими жутко интересными вещами.

Гарри, в свою очередь, вывалил на неё алхимическую интерпретацию. Том время от времени поправлял и подсказывал.

— В её словах что-то есть, — прокомментировал он. — В подобном ключе я это не рассматривал.

На Томовском наречии, в котором Гарри уже сделался знатоком, сие означало: «милый Мерлин, а вот и ещё ошибка, в которую мы чуть не влетели повторно».

Так что они — фактически, Гермиона и Том, Гарри в какой-то момент начал ощущать себя не более чем медиумом на очень извращённой версии спиритического сеанса — сели и подумали. И снова подумали. И опять.

Кажется, Гарри впал в полудрёму. Во всяком случае, ему начал сниться сон — тонкий и лёгкий, совсем непохожий на прежние мучительные кошмары. Мерещилось ему, будто он лежит на пушистом персидском ковре, а Том, устроившись в кресле, беседует с Гермионой, и та может видеть его так же ясно, как в прежние, более благополучные, времена.

— Твоя эрудиция, Зелёный рыцарь, заслуживает всяческой похвалы. И учти, мне не так уж часто приходилось говорить это прежде.

— Девушкам?

— Нет, в целом. Я беспристрастен в этом отношении, ведь орган, отвечающий за мышление, находится у тебя между ушей, а не между ног.

— Ахм. Эм… Большое спасибо. Я… польщена, мой лорд.

— Не говори того, что не думаешь. Не со мной. Я презираю ложь, Зелёная, но прощаю, за одним исключением. Не лги мне. Никогда. И будь уверена, что и я не лгу. Мои слова — не комплимент, а констатация фактов. Продолжай в том же духе, и ты добьёшься истинного величия.

— Разве стремление к величию — не прерогатива вашего факультета?

— Ни в коем случае. Даже хаффлпаффец может мечтать о мировом господстве и добиться его. Важно иное — для чего. И, в особенности, как.

Причудливую эту беседу прервало появление Драко.

— Мы всё сделали неправильно, — возвестил тот с порога, не дождался предвкушаемой, как видно, бурной реакции, несколько расстроился, но всё же пустился в рассказ.

Малфоя, как выяснилось, зацепило словечко «призыв». Потомственный чёрный колдун (говоря без прикрас), он знал кое-что о призыве духов — на уровне общей концепции, как знал о хоркруксах. Гарри тут для себя вывел сравнение с атомной бомбой — само её существование в мире магглов не было тайной, но лишь интересующиеся темой знали, кто её изобрёл, когда и как. Счёт тех, кто разбирался в физике ядерных процессов, шёл уже на сотни, а умеющих воспроизвести бомбу — едва ли на десятки. Разумеется, подарок для очередной Хиросимы, в отличие от хоркрукса, не соберёшь на коленке в женском туалете, но аналогия всегда неточна. Иди речь о бомбе, Драко оказался бы в числе способных показать Аламогордо на карте и назвать полное имя Оппенгеймера. Вот и с ритуалами дело обстояло примерно так же.

— Нужен магический круг, — возбуждённо вещал он, размахивая растрёпанным томиком «Премудрость Соломонова: черта, знак и печать». — Вот, чего нам не хватило в прошлый раз для удержания и фокусировки, палочки-то здесь не используются. Классическая пентаграмма не подойдёт, нас трое, а вот гексаграмма — вполне. Ещё я бы добавил символы стихий, поскольку…

— Не стихий! — встряла Грейнджер. — Стой, погоди, не так! Точно, да, печать, ты прав, но это должны быть символы наших божеств!

— Наших чего?! Ты бредишь? Мой лорд, сколько бодрящего зелья она уже приняла?

— Дослушай, — велел ему Гарри. Новая мысль билась в его сознание, мягко, но настойчиво, точно прибой в берега.

Трансмутация, преображение, пресуществление. Здесь крылось нечто таинственное, поистине необъяснимое, пугающее. Драко не просто жертвовал плоть слуги — он сам и был эта добровольно пожертвованная плоть. Плоть от плоти первого из Вальпургиевых Рыцарей, Абраксаса, и Люциуса, правой руки Тёмного Лорда, сам верный слуга, ни мгновения не колебавшийся, отдавая правую руку. А Гермиона не только придумала, где добыть кровь врага — она и была та самая кровь, насильно взятая у магглов, отнятая у них трижды: своим рождением ведьмой, своим поступлением в школу чародейства и волшебства, своим недавним «похищением» с подменою, наконец. Что же до Гарри — аллегория тут просматривалась сложнее, но всё же она присутствовала. «Без ведома», — его родители, и отец в частности, несомненно, были бы в ужасе и негодовании, когда бы им рассказали. Он трижды отрёкся от них — став хоркруксом, поклявшись возродить Тома, приняв тёмную метку. И всё это с ним случилось втайне, ни отец, ни крёстный отец — да вообще почти никто не знал.

Гарри сделалось страшно. Звучало так, будто вся предыдущая жизнь только и готовила их троих к этому моменту, будто никто, кроме них, и не смог бы провести ритуал, будто долго-долго ткался — и вот, наконец, стал различим узор Предначертания.

Судьба пристально глядела на него в упор. Он мог различить её опаляющее дыхание на своём лице.

* * *

Дюжина свечей, плачущих слезами из чёрного воска, бросала отсветы своего огня на забитые старинными книгами полки и наглухо зашторенные высокие окна библиотеки Блэк-хауса. Мебель вынесли, ковёр скатали, газовые рожки погасили. Резная двустворчатая дверь была плотно затворена. Тонкий медовый аромат наполнял помещение, мешаясь с запахом чернил и бумаги; к нему присоединялась и иная, куда более прозаическая, но вполне закономерная нотка запаха, рождаемого адреналином в человеческих телах. Вписанная в круг гексаграмма занимала лишь малую часть освободившегося пространства. В центре её лежал Воскрешающий камень; белые линии, вычерченные мелом, словно светились из-за контраста с тёмным, старательно натёртым паркетом. На углах одного из пересекающихся треугольников стояли Гермиона, Драко и Гарри. Чёрные мантии с глубокими капюшонами струились с их плеч, изысканно переливался при малейшем движении шёлк (да, Гарри улучил минутку и сгонял домовика за подходящей одеждой; ему ни капельки не было стыдно — подобный торжественный момент случается в жизни всего однажды — ну, максимум, дважды!). Серебряные маски (а это уже Гермиона настояла во внезапном порыве вдохновения) скрывали лица. Драко колотила заметная дрожь, Гермиона дышала прерывисто и неритмично, тихо потрескивали свечные фитили. Сердце Гарри билось так, что грохот стоял в ушах.

— Пора, хозяин Гарри, — квакнул из угла Кричер, следивший за временем по антикварным часам (тем самым, размещавшимся прежде на лестничной галерее, что «недолюбливали незнакомцев» и плевались в них шестерёнками со скоростью и меткостью снайпера). Произнеся это, домовый эльф, как ему и было велено заранее, исчез.

Да, пора. Гарри воздел руки. Его жест повторили приспешники — кончики их пальцев почти — но не совсем — соприкасались.

— Небом и землёй, именами девяти богов и своим собственным именем сей круг заклинаю, — начал Гарри. — Тот, кто не был очищен, пусть выйдет. Тот, кто не владеет знанием, да покинет нас. Кто не познал тайну, да изгонится.

Эту формулу выцепил из очередного пыльного фолианта Малфой, Гарри она категорически понравилась, Том не был против — и так она сюда и вписалась. И — да, часа за два до начала они взяли и полностью, на корню, переделали ритуал.

— Я — плоть слуги, отданная добровольно, я — Та-Кемт, плодородная чёрная земля, я — Гор, к отцу своему взывающий, — вступил Драко.

Голос его, глухой и чуть резонирующий из-за надетой маски, не запинался, но каждая гласная тянулась вдвое дольше нормального, словно он пел.

— Возродись, воспрянь, стань единым и целым вновь, ибо я дарую тебе плоть, господин мой, тебе, в чьём имени — загадка.

Теперь была очередь Гарри, и он заговорил, чувствуя пот, росой выступающий на лице, щиплющий в уголках глаз и стекающий вниз к губам.

— Я — кость отца, взятая без ведома, я — серебро, очищенное огнём, я рождаюсь, и умираю, и вновь рождаюсь.

Странное, неестественное эхо сопровождало эти слова — так вибрирует корпус скрипки или рояля, отвечая дрожанию струн, но здесь вся комната вдруг обернулась подобной скрипкой.

— Я — Осирис, я прорастаю, и пред лицом моим исчезает смерть. Возродись, воспрянь, укрепи тело своё, ибо кости я дарую тебе, Том, внук Марволо, сына от сына Гонта.

Пламя свечей вытянулось вверх, засияло ярче, затрепетало. Потолок уходил в поднебесье, стены таяли в сгустившихся вокруг тенях.

— Я — кровь врага, насильно отнятая, — голос Гермионы пронзал воздух, высокий, звенящий. — Я — алый покров, я — тайна, я — жизнь вечная. Я — Исида, простираю я над тобою свои крыла…

И это уже никак нельзя было списать на иллюзию — не только комната, но само тело Гарри отвечало ей, этой тонкой трели девичьего голоса, отвечало так, словно она — могучий рёв иерихонской трубы, гром сходящей лавины, грохот исполинского водопада — дрожало, надсаживалось, пытаясь пропустить его через себя.

— …и всякий тлен от тебя удаляется. Возродись, воспрянь, да коснётся твоих ноздрей дыхание жизни! — видимо, эффект зацепил и Гермиону, потому что она говорила всё громче и громче, а к концу уже почти кричала. — Ибо я дарую тебе кровь, Том, сын Меропы, дочери от дочери Слизерина!

— Слова сказаны…

— И слова услышаны…

— Жертвы принесены…

— И жертвы приняты…

— Мы заклинаем…

И на языке, на котором магия слушала и слушалась его, Гарри закончил:

— Том Марволо Риддл, ты, чью душу ношу я в себе, вернись ко мне здесь и сейчас — целым, невредимым, живым.

И Воскрешающий камень повернулся. Трижды.

Маленький, чёрный, как прогоревший уголёк, и такой же невзрачный, он был — воспетый средневековыми трубадурами камень Короля-Рыбака⁽³⁾, чудесный кристалл видений, в который вглядывался до рези в глазах Джон Ди⁽⁴⁾, драгоценность, трепетно хранимая и передаваемая из рук в руки веками. Сила, в нём заключённая, никак не соотносилась с размером и внешним видом — Кохинур⁽⁵⁾ по сравнению с ним был жалкой дешёвой стекляшкой.

Завершив третий свой оборот, он рассыпался в прах.

Но Гарри не было дела до Камня, ведь в круге теперь находилось нечто иное, нечто, гораздо более ценное и важное.

Он появился в одно мгновение, в долю мгновения, и точно таким, каким однажды магия филактерии запечатлела его.

Высокий, красивый, надменный, опасный. В идеально отглаженной школьной мантии и в брюках с безупречными стрелками, в тщательно начищенных «оксфордах», в сером джемпере, из выреза которого выглядывали воротничок белоснежной рубаки и галстук с аккуратно вывязанным узлом. Вьющаяся тёмная прядь спадала на лоб, нарушая общую безукоризненность старомодной причёски. Губы его кривила зубастая усмешка, тёмные, как торфяные омуты, глаза торжествующе сверкали.

Гарри сорвал с лица свою маску, сделал один-единственный широкий шаг вперёд.

Полгода в обществе Тома научили его, что в отношении некоторых действий проще вытерпеть последующее наказание, чем получить предварительное дозволение. Поэтому на сей раз спрашивать он ничего и не стал.

Просто обхватил Тома руками что было сил.

Что-то весьма чувствительно толкнуло его в бок, раздался визг и Гермиона повисла на мантии Тома, смеясь и плача. Гарри не обращал на неё внимания, потерянный в своих ощущениях.

Том был твёрдый и тёплый, и пахло от него чудесно — чернилами, пергаментом, одеждой, недавно вышедшей из-под утюга, немножко — пóтом и чуть-чуть рутой, точно он недавно готовил с нею какое-то зелье. И он был живой, такой живой.

Драко единственный пытался сохранить серьёзность, подходящую моменту — или же просто не счёл себя вправе душить Тёмного Лорда в беспорядочных счастливых объятиях. Он преклонил колено, гордо, с достоинством. Лицо его сияло как свежеотчеканенный галеон.

— Мой лорд!

— Том! Том!

— Префект Риддл!

Казалось, Том не лучше Гарри понимает, как следует себя вести, когда кто-то ни с того ни с сего решительно тебя обнимает. Гарри пережил это дважды, и хорошо помнил собственную растерянность. Но в роли активной стороны объятие воспринималось совсем по-иному. Не было ничего проще, ничего естественнее, чем оно.

Он действовал почти инстинктивно, повинуясь воспоминанию столь давнему, что его и воспоминанием-то не назовёшь. Что в состоянии запомнить младенец полутора лет от роду? Но кто-то же обнимал его — родители делают это обычно. И некая часть Гарри хранила полученный навык, чтобы применить его в нужный момент. Сейчас.

И тут он ещё кое-что вспомнил.

— С днём рождения, — прошептал он куда-то в складку джемпера, в твёрдый, тёплый, испуганно дышащий бок. — С днём рождения, Том. Прости, что поздравляю так поздно.

— Ох, Годрик! — всхлипнула Гермиона. — А мы так закрутились, что не приготовили никакого подарка!

Том, замерший в напряжённой позе, точно готовился убежать без оглядки, да всё никак не мог выбрать для этого подходящий момент, прочистил горло.

— Я бы, — заметил он снисходительно, — так не сказал.

* * *

Они все почувствовали это. Как за полгода до того почувствовали пробуждение метки, как незадолго до Рождества ощутили ободряющее прикосновение через неё.

Иные из них застыли в насторожённой готовности, коря себя за то, сколь далеко припрятаны нынче плащи и маски, другие судорожно заметались, бросая на полдороге неоконченные дела. Кто-то не сдержал маниакального смеха, кто-то поперхнулся глотком огневиски и долго, мучительно кашлял, кто-то с трудом спрятал гримасу неистового облегчения, бессильный полностью стереть её с обыкновенно невыразительного лица. Один встрепенулся, точно старый вояка, заслышавший пение боевого рога, ещё один улыбнулся, широко и голодно, пробегая кончиком языка по губам; его антипода затрясло от глубинного, животного, нерассуждающего страха. Были и те, кто слишком далеко зашёл по дороге безумия, и оттого внешне не отреагировал никак; но это не значит, что они ничего не переживали внутри себя — о, нет, напротив.

Однако на сей раз всё было иначе. Ибо не только пожиратели смерти почуяли, как переменился окружающий мир.

В Стране Дракона, которую чужаки называют «Бутан», в прилепившемся к скалам на заснеженном перевале монастыре, по одиннадцать месяцев в году наглухо отрезанном от цивилизации, скончалась старейшая из монахинь, достигшая почтенного для магглы возраста ста восьми лет. Перед тем, как окончательно испустить дух, она разразилась воплем нестерпимого ужаса. «Дхарма! — успела прокричать она. — Дхарма, дхарма!» Никто из насельников монастыря так и не понял, что значили эти её слова.

В тайге на берегу Колымы⁽⁶⁾, в прокоптившейся, насквозь пропахшей юкколой тесной избушке, очнулся молодой юкагир⁽⁷⁾, одолеваемый приступом шаманской болезни. Духи сказали ему, что происходит. Он рассеянно выслушал их, свесил на грудь голову в остроконечной обрядовой шапочке с длинною бахромой и снова впал в тревожное забытьё.

На старинной, мощёной гранитными плитами улице, под навесом закрытой на ночь новомодной кофейни с неоновой вывеской (впрочем, кофейни как таковые уже лет триста не были для этого города в диковинку), на ложе из видавшего виды спальника и картонных коробок воспрял ото сна не слишком удачливый продавец «Большого Вопроса»⁽⁸⁾. Растёр опухшее лицо, натянул поглубже капюшон засаленной парки, поддетой под истрёпанное пальто.

— И даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно… — пробормотал он, ёжась. — Слышите вы, люди? Он здесь, он вернулся. Трое их сочеталось в нечестии, и родили они Великого Зверя Бездны…

Но пуста была полуночная улица, не затронутая празднованием в честь начала Нового года, и лишь проехал кэб в отдалении, расплёскивая веером воду из луж, да мигал на раздражающей глаз частоте скудный свет фонаря. А если бы хмельные, объевшиеся, хохочущие и орущие поздравления гуляки с бенгальскими огнями в руках бездомного и расслышали бы — никто не придал бы ни малейшего значения его полубессвязным речам.

1) Способность изъясняться на языке, которого человек не знает и никогда не учил. Может быть как даром Святого Духа, так и признаком одержимости демоном.

Вернуться к тексту

2) Имеется в виду «grammar school» — тип средней школы, бытовавший в Англии на протяжении XVI-XX веков. В этих учебных заведениях, как правило благотворительных, но имевших селективный принцип поступления, преподавались латынь и древнегреческий, математика и ряд естественных наук, а позднее (отнюдь не во всех) — и современные языки (французский, немецкий), что выгодно отличало их от простых школ второй ступени, в которых место математики, например, занимала арифметика, а изучение каких-либо языков, помимо родного, не предполагалось и вовсе.

Вернуться к тексту

3) Имеется в виду Святой Грааль. Да, изначально тот не считали чашей. См., например, «Парцифаль» (1210) за авторством Вольфрама фон Эшенбаха.

Вернуться к тексту

4) John Dee (1527-1609) — английский натурфилософ, математик, географ, астроном, алхимик и астролог. Оставил после себя, кроме прочих сочинений, прелюбопытные дневники.

Вернуться к тексту

5) «Гора света» (перс.) — бесцветный овальный бриллиант весом 105,6 карата (21,12 грамм), драгоценность Британской Короны.

Вернуться к тексту

6) Река в России, протекающая по территориям Магаданской области и Якутии. Имеет длину 2129 километров и впадает в Колымский залив Восточно-Сибирского моря.

Вернуться к тексту

7) Народ, относящийся к древнейшему (аборигенному) населению северо-восточной Сибири; самоназвания — деткиль, одул, вадул, алаи. В настоящее время имеют очень небольшую численность.

Вернуться к тексту

8) «The Big Issue» — британский уличный журнал, начал выходить в 1991 году в Лондоне. Цель издания — предложить бездомным людям возможность минимального заработка и интегрировать их в общество. Для этого номера реализуются бездомным за половину цены, а затем те продают их по объявленной стоимости. Первое время выходил раз в месяц, но в июне 1993 года стал еженедельником.

Вернуться к тексту