Эффект наблюдателя | The Observer Effect (джен)

— Где моя палочка? — первым делом спросил Том.

Гарри, раздосадованный на собственную изумительную бестолковость, прикусил щёку изнутри. Кошмарный сон оказался всё-таки в руку. Палочка!

Он совершенно забыл про неё, не думал о ней. Мысли Гарри были целиком и полностью сосредоточены на Томе, его пугающем исчезновении, на филактерии, ритуале, попытках исправить последствия неудачи, на предполагаемом безумии, наконец — на чём угодно кроме, и эта деталь просто выпала, не сумев урвать себе хоть толику внимания.

Где же она, действительно? Валяется до сих пор где-то в руинах «Флориш и Блоттс»? Исчезла в момент, когда Том потерял свою «духовную проекцию», развеянную «авадой», и сгинула без следа?

Или, и это было крайне неприятное предположение, кто-то чужой подобрал её? Кто-либо из авроров, например?

Морганины сиськи! И Том — но Гарри ни за что не попрекнёт его этим — тоже хорош. Нет бы хоть словечком намекнуть насчёт палочки раньше!

А, впрочем, возможно, он-то и говорил, да только Гарри прикладывал все усилия, чтобы не слушать радиоволну предполагаемого сумасшествия в своей голове. И это была ошибка, и, получается, именно Гарри кругом виноват в сложившейся ситуации!..

Покуда он переживал приступ плохо контролируемой паники, Гермиона вновь явила блеск и бритвенную остроту своего ума. Её социальная неловкость и неумение читать контекст порой раздражали, но зато находчивость была поистине впечатляющей. Она переспросила:

— Ваша Бузинная палочка, мой лорд? Ну... точных сведений пока нет, но я продолжу искать, — с видом столь искренним и непосредственным, словно ничего иного Том и не мог подразумевать. И это... сработало, как ни забавно.

Том сморгнул, прищурился. Быстрая нечитаемая эмоция мелькнула на его лице, как скользит по траве тень хищной птицы, проносящейся в облаках.

— В конечном итоге — да, — согласился он. — Моя Бузинная палочка понадобится мне прежде, чем я возьму под свою руку отребье, что нынче зовёт себя пожирателями смерти. Однако я имел в виду ту, что принадлежала мне раньше. Гарри?

От расплаты ему не уйти, как ни юли. Гарри задушил в груди тяжкий вздох.

— Используй мою, — и он протянул её, рукоятью вперёд. Том прищёлкнул языком разочарованно, но предложенное всё-таки взял.

— А это проблема, не так ли? — он повертел в пальцах выточенное из остролиста древко так, словно видел его впервые. — Зелёный рыцарь, с этого дня твои исследования — наш приоритет.

— А, гм, та инициатива? Ваш проект? — уточнила девочка, переступая с ноги на ногу и заправляя за ухо завиток у виска.

— Подождёт, — отрезал Том. — Тем более, он почти готов. Мне нужна моя волшебная палочка.

Пока что он подбросил в руке и ловким движением поймал за рукоять палочку Гарри.

— Первое заклинание, — заметил он с непередаваемой усмешкой, — может быть только одно.

Гарри прошиб холодный пот. Вот этой части сна точно не следовало сбываться! Вселенная, Судьба, Мерлин, кто угодно — они ведь не будут настолько жестоки с ними обоими?

— А посему, — продолжал Том, равнодушный к его терзаниям, — лучше сделать его запоминающимся. Малфой! Подойди.

Драко, на удивление безмятежный и предсказуемо онемевший в присутствии Тома, грациозно поднялся с колен.

— Руку, — велел ему Том.

Вот тут и Малфоя проняло. Он дрогнул, на долю секунды замялся — но всё-таки подал культю. Полностью к этому моменту затянувшаяся, благодаря бадьяновому экстракту, та выглядела очень маленькой и на редкость жалкой.

— Не эту! — Том в очевидном раздражении закатил глаза. Драко тряхнуло сильнее, и он поспешил исправиться. А потом, кажется, догадался — без дальнейших понуканий опустился вновь на одно колено и, помогая себе зубами, до самого локтя задрал рукав.

— Я не забываю предателей, — с улыбкой, лишённой всяческой приятности, провозгласил Том. — И тех, кто верно служил мне, не забываю тем более. Они получают награду.

Гарри затаил дыхание, напрягся всем телом; Гермиона взволнованно пробежала пальцами по вздыбившимся волосам. Брови её хмурились, рот приоткрылся, на щеках пятнами полыхал румянец.

— Ты хорошо постарался для меня и заслужил свою, — продолжал назидательную речь Том. — Морсмордре.

Заклинание, произнесённое совершенно будничным тоном, вплелось в его речь невероятно естественно, легко и плавно. Именно подобным же образом он призывал и «круцио». Будто говорил о погоде или просил, сидя за обеденным столом, передать ему соль.

Драко выглядел так, словно ему очень больно.

Словно он готов сию секунду свалиться в обморок.

Словно он до одури счастлив.

Змея, неуловимо похожая на их фамильяра, выползала из черепа, как насмешливый, дразнящий язык. Чёрное на белом — у Малфоя была бледная кожа, тонкая и просвечивающая, точно рисовая бумага; все вены наперечёт. Метка шла этой руке, невзирая на то, что владелец её был, в сущности, совсем ещё юн и мал.

С тёмной меткой рука Драко выглядела завершённой. Правильной.

— Что до тебя, — взгляд Тома обратился к Гермионе, и был он пристальным, пронизывающим и тяжёлым, как властная ладонь, сдавливающая плечо, — то я не дам тебе метку. Ещё нет. Ты должна вначале исполнить роль, о которой мы договаривались.

Гермиона медленно кивнула, прикусив нижнюю губу. Да. Ни малейшая тень подозрения не должна коснуться её, то задание, что Том решительно отодвинул ради Бузинной палочки, также было чрезвычайно важно. И для этой миссии ей следовало оставаться в глазах всего волшебного мира магглорождённой, никоим образом не связанной с чистокровными и сторонниками Тёмного Лорда. Нельзя рисковать, нельзя допускать повода и возможности раскрыть её истинную принадлежность.

Пока что.

А кроме того, она ещё не была готова. Не носила мечту о метке внутри себя, терпеливо и трепетно, как мать носит дитя, не жаждала метку всем сердцем, не убила бы ради метки, не пытала бы за неё, не предала бы, чтоб заполучить её.

Хотя, говоря о последнем... уже близко, не просто тепло, а почти горячо.

Но тёмная метка — не то, от чего отказываются. В любом из возможных смыслов. Поэтому прямо сейчас они не стали бы и предлагать. Рано.

Она, казалось, тоже это осознаёт.

Во всяком случае, Грейнджер медленно кивнула. И вдруг кашлянула, подняла руку, точно собираясь ответить урок. Том наклонил голову, вопросительно изломил бровь. Драко, всё ещё на коленях, наполовину обернулся.

— Если вы позволите, префе... мой лорд. У меня кое-что есть. Для, знаете, для его, — она бесцеремонно ткнула пальцем в сторону Малфоя, — ситуации. Я подумала, что вам совершенно некогда ещё и этим заниматься, а я — я могу вам помочь. И это не то чтобы лучшее из возможного... но как временное решение, полагаю, сгодится.

— Да что там у тебя? — не вытерпел долгого вступления Гарри.

И выяснилось, что где-то под своей просторной парадной мантией она всё это время прятала неброскую шкатулку из тёмного дерева, обтянутую изнутри бархатом — в таких обыкновенно держат памятные вещицы или украшения из числа недорогих. Но то, что лежало в шкатулке, ни бижутерией, ни безделушкой не являлось.

Это была рука.

Искусственная рука, похожая на отсоединённую кисть робота — покрытая плотной вязью переплетавшихся магических знаков, с шарнирными суставами, мерцавшая в свете свечей благородным отблеском старинного серебра.

Гарри ничего не мог с собою поделать — он вытаращился. Даже Том — и тот приподнял следом за первой вторую бровь, что для него являлось эквивалентом потрясённо разинутого рта. Подвижная физиономия Малфоя и вовсе просилась быть запечатлённой при помощи колдографии — или хотя бы на быстрый набросок углём, с коего впоследствии напишут аллегорическую фигуру Изумления.

— Это что?..

— Это откуда?..

— Это когда?..

— Уметь правильно организовать своё время очень важно, — Грейнджер самодовольно задрала нос. Прыснула, сощурилась. — Вы такие забавные, видели б вы себя сейчас! Ничего особенного, я в воскресенье сбегала к мистеру Боргину, пока вы покупали котёл и прочее к ритуалу...

Что-то смутно забрезжило в памяти Гарри, но промежуток между их возвращением из святого Мунго и ночным прибытием в руины коттеджа семейства Поттер по большей части скрывал туман. Том отмечал, что плохо помнит происходившее в воскресенье — у Гарри дела обстояли примерно так же.

Была ли Гермиона всё это время с ними? Нет. Точно нет, теперь, если задуматься, он это припоминал.

— Ты попёрлась в Лютный одна? — Гарри сорвал очки, ожесточённо потер глаза. Это не слишком-то помогло. Том, зато, уже принял происходящее как должное — стоял себе и снисходительно усмехался.

— Дух Гриффиндора воистину неукротим, — завладев шкатулкой, он вынул из неё артефакт и принялся тот внимательно изучать.

— Вот ты, конечно, отпетая, — согласился вскочивший на ноги Драко.

Грейнджер отмахнулась:

— Перестаньте, я же под мантией-невидимкой...

— Да дело не в том! — Гарри качнул головой. — Деньги хоть где взяла, признавайся?

В нехарактерном для себя смущении девочка потупилась:

— Я не деньгами…

Когда же она поведала, что обещала взамен, сделалось окончательно непонятно, хвалить её или ругать за этакое самоуправство.

— Сначала я и впрямь показала ему банковскую выписку, — рассказывала им Гермиона Грейнджер, начинающий криминальный делец, — ту самую, что мы приготовили для частных сыщиков...

— Но у тебя нет ключа! Без него — без меня — ты и кната не смогла бы из сейфа взять! — уличил её Гарри.

Гермиона пожала плечами.

— Я совершенно случайно забыла об этом упомянуть, — независимым тоном сообщила она, особенно напирая на слово «случайно». — Мне просто нужно было, чтобы мистер Боргин поверил в мою платёжеспособность. И в итоге, когда я сказала, что предпочла бы бартер, он сам предложил вот такой вариант.

Том хмыкнул, передавая артефакт нетерпеливо поглядывавшему на него Драко.

— Очаровательно.

— Исчезательный шкаф, — повторил Гарри. — То есть, ты далеко не первый его поставщик в Хогвартсе, да? Нет, погоди, удивительно даже не это, а то, что из нашего дома никто участия в схеме не принимает! А кто ещё в деле? Других имён он тебе не называл?

— Уизли...

У Гарри глаза на лоб полезли. Да ладно — криворукий недоумок Рон? Хотя нет, конечно же, нет. Наверняка это старший.

— Рисковое занятие для префекта, а? И кроме того… Нет, не сходится, разве ему не стукнуло уже пятнадцать? Поймают за руку — впаяют срок как взрослому, кой смысл тогда?..

Грейнджер затрясла кудрями:

— Я не о Персивале, ты что, он и не знает! Скорее всего…

— Плохой же в таком случае из него префект, — скромно вставил Том, — коли и вправду не знает.

— В любом случае, это не он, я говорила о близнецах, — растолковала им Гермиона.

Гарри присвистнул.

— Ого, да Персик их покрывает, просто-напросто, вот и помалкивает. И точно в доле, при таких-то раскладах не может не быть... Но ты, Миона — ты меня неприятно поражаешь, право!

Девочка насупилась, скрещивая на груди руки.

— Что?! Теневой сектор экономики существовал всегда! Не я, так другие! Моими зельями, по крайности, никто не отравится!

Гарри фыркнул и выразительно постучал себя согнутым пальцем по лбу.

— Денег у меня надо было просить, я вот о чём! Неужели не дал бы!

— Не хочу одалживаться, — заупрямилась вечно имеющая обо всём на свете своё особое мнение Грейнджер.

Гарри вздохнул.

— Теперь зато я у тебя в долгу, наслаждайся! Не понимаешь, да? Он — мой вассал. Мне, а не тебе следовало тут за него вписаться.

Он подёргал себя за волосы на затылке, помассировал шрам. В голове звенело от усталости. Наконец, удалось поймать за хвост подходящую метафору.

— Думай об этом... как о мафии, вот! Банды, всё прочее, — удивлённый меткостью собственного сравнения, он хмыкнул. — А похоже, кстати. Ты же, вон, детективы любишь, тебе такое должно быть близко. Ну?

— О, — выдала Грейнджер и заткнулась.

— Престу-у-упный у-ум, — невинным голоском пропел Драко.

Малфой, хотя, как выяснилось, всё отлично слышал, в беседе, вопреки обыкновению, участия не принимал. Был занят: прислонив протез к обрубку, наблюдал, как тонкие серебристые усики, вылезшие с того конца, где у перчатки был бы раструб, впиваются в кожу, оплетают её, проникают насквозь, стягивая вместе, спаивая воедино живую плоть и металл. Выглядело точно сцена из фильма ужасов, но Драко, известный нытик, на неудобство и боль не жаловался. То ли готов был потерпеть в виде исключения, а то ли — ни капельки и не больно оно было, просто жутковато на вид.

Том, наблюдавший эту картину поверх головы Малфоя, тоже отчего-то всё больше помалкивал. Гарри вдруг понял, что тот только огромным волевым усилием держится на ногах.

Сам по себе переход из бестелесного состояния в телесное, вероятно, изматывал. Но к изнеможению должен был неизбежно добавиться ещё и непривычный переизбыток ощущений, сенсорный шок.

Гарри помнил свои размышления о том, на что оно походит — существовать призраком, не чувствовать совсем ничего. Что ж, зато теперь Том мог чувствовать — и чувствовал — всё и сразу.

Прикосновение одежды к телу, давящий на плечи вес гравитации, плотность воздуха, проникающего в лёгкие, твёрдость пола под ногами, свет, звук. Биение сердца, и где-то глубже него — пульс струящейся в теле магии.

Гарри не мог определённо сказать, что позволяет ему сделать подобный вывод — обострившаяся способность читать чужие эмоции по лицу, жестам и позе, отголосок их связи душ, или какой-то очередной, нежданно свалившийся им на головы и, разумеется, совершенно уникальный, одним лишь наследникам Салазара присущий, талант.

Но вот что он осознавал кристально ясно — Том готов рухнуть без памяти, однако скорее сдохнет по-настоящему, чем позволит себе показать слабость. Даже здесь и сейчас, даже перед ними.

А ещё — что у самогó Гарри есть неиллюзорный шанс всё-таки напроситься на пыточное проклятие, если он на это укажет.

Драко, зачарованный, поднял свою новую руку к лицу. Пальцы задвигались, вначале словно бы с усилием, через судорогу, но затем мягче, естественней. Малфой сжал и разжал кулак.

— Ею получится колдовать? — спросил он скорее сам себя, чем кого-либо ещё, и, не дожидаясь ответа, потянулся за волшебной палочкой.

Первое заклинание может быть только одно.

Но, кажется, все они тут взялись опровергать данную расхожую истину.

— Морсмордре, — шепнул Драко.

Гарри трижды довелось в прошлом наблюдать этот знак.

В первый раз — в небесах над домом старухи-сквиба, когда он ещё был столь невежественен, что даже не понял увиденного и не догадывался, что оно значит. Второй раз — в присутствии Малфоя-старшего и декана Снейпа, уже абсолютно сознательно делая вид, что тёмная метка призвана именно им. Но у него тогда не было главного, не было символа пожирателей смерти, а потому он всего-навсего притворялся, на самом же деле за него колдовал невидимый Том. Третий раз был над телом поверженного врага, в комнате с разбитым зерцалом желаний.

Теперь Гарри смог бы и сам, он по-настоящему смог бы её призвать. Отчего-то он совершенно не задумывался об этом раньше.

Клубящийся чёрным дымом призрак, слишком большой для замкнутого пространства комнаты, реял под потолком, разевал безгубые челюсти в молчаливом хохоте, нависал. Змея, похожая на их ручную гадюку, выползала из черепа как непомерно длинный язык, дразнилась и извивалась.

* * *

Основная проблема с двойными агентами заключается в том, что их лояльность всегда под сомнением. С каждой из сторон, причём зачастую сомневается и третья сторона — сам агент. Но нынче всё, наконец, обрело законченную ясность — и Орден Красного Петуха сам себе выстрелил в ногу в этом плане. На шее Северуса — не хочется говорить «камнем», поскольку это был скорее настоящий мельничный жёрнов — висел непреложный обет. Он обязался, по всей, прах её побери, форме, жизнью, душой и магией, беречь мальчишку Поттера, хотя бы и ценой собственной жизни.

И считал сделку справедливой. Это было ему достойное наказание. Карма. Если бы он, Северус, использовал субстанцию, находящуюся в его черепе, по прямому назначению, то есть для того, чтобы думать ею — никто бы, вероятно, вообще не пострадал.

Но он умудрился запаниковать и втянуть в получившееся месиво всех. Лорда, Верховного чародея, друзей, врагов, случайных прохожих (через Сириуса — помог увеличить размах бардака, спасибо ему сердечное!). Лили. Ребёнка Лили.

Причём ребёнок — вот и верь после такого пророчествам — как раз-таки уцелел и даже практически не пострадал.

Учитывая, по выражению, подцепленному у авроров, «вновь открывшиеся обстоятельства» — с пророчеством они что-то крепко тогда недопоняли. Но разворот линии партии в отношении Поттера на сто восемьдесят градусов Снейпа устраивал более чем. Потому что когда одна из сторон, в лице Муди, разглагольствует о необходимости устранения мальчишки — и не встречает возражений принципиального характера (а вопли воинствующего гуманизма таковыми нельзя считать, поскольку они имеют свойство трансформироваться в собственную противоположность по мере эскалации противостояния), а сторона иная в это же время настаивает беречь Поттера пуще, чем Аластор бережёт зеницу единственного уцелевшего ока — то, что ж. Выбор лояльности становится на удивление очевидным и лёгким, с учётом упомянутой клятвы.

Но с Северусом всё было немного сложнее (как и всегда). Он выбрал ещё до программной речи Муди. Выбрал, когда ему сунули под нос мятый газетный листок с колдографией.

Слова, даже в волшебном мире, весят меньше дел. Всегда. Северус именно поэтому предпочитал не пространные излияния, а дела.

В общем, кто-то мог счесть, что он бросился истово демонстрировать лояльность старому хозяину из шкурного интереса, но сам Северус знал правду — и этого было достаточно.

Нелёгкий шпионский хлеб Северус принялся отрабатывать в первое же утро наступившего года. Начал, так сказать, с чистого листа. Выпил унцию антипохмельного, заполировал чашкой ирландского кофе. Посидел, подумал о жизни, покуда эти два сложносоставных ингредиента должным образом реагировали друг с другом в его изношенных потрохах. Пощупал метку (заблокирована, снова). И сунулся, как в прежние времена, к заместителю, к «правой руке».

«Правая рука», невзирая на ранний час, не спал.

Снейп слабо себе представлял, на что должна походить тревога о родном сыне, но полагал, что она сродни беспокойству о крестнике, только в разы сильнее. Или вот, волнение о судьбе Поттера тоже, скорее всего, чем-то напоминает заботы четы Малфоев. Неудивительно, что Люциус последних дня три вряд ли хоть раз почтил вниманием собственную кровать.

Он пил, распространял сплетни, выслушивал сплетни, снова пил, возвращался домой переодеться — и всё сначала. Сейчас он сидел на кушетке напротив камина, будто ждал визита, пил наполовину разбавленный зельями чай. По запаху Северус опознал фирменную убойную комбинацию — антипохмельное, бодрящее и «нежная роза» (последняя, разумеется, на физиономию намазана, а не плещется в чашке). Действительно, прямо как и не было десяти прошлых лет, аж ностальгия прошибла.

— Север? Заходи, заходи, — рассеянно пригласил Люциус, уронил с колен трость, выругался полушёпотом. — Тебя ночью тоже... поздравили?

— Да, — вздохнул Снейп, безотчётно дотрагиваясь сквозь рукав до надёжно спрятанной сейчас метки. — Я так понял, что это всех.

Люциус прикрыл налитые кровью, вопреки «нежной розе», глаза.

— Эйвери-старшего и Нотта точно, мы были вместе в этот момент, — согласился он. — Про остальных покуда не узнавал. Может, не всех — только старичков. И нас. За особые, — тут Люциус усмехнулся криво, — заслуги.

— Он... до сих пор у вас живёт? — невольно понизил голос Северус, усаживаясь на кушетку рядом с Малфоем.

— В последний раз я его четверо суток назад видел, — поморщился тот. — Но что съезжает — не объявлял.

— А... вещи?

— Я не идиот, чтобы без приглашения входить в его комнату, — фыркнул Люциус.

— А домовик?

— Он у нас один, Север! — укорил Малфой. — Да, не мечта, я не спорю, но как-то жалко.

— Нет, — нетерпеливо взмахнул рукой Снейп, — узнай — может, вызывали, просили чего? Драко же вызывал...

Самое изумительное, что Северус как в воду глядел. Добби радостно отчитался, что видел не только «хозяина Драко», но также и Поттера и, почему-то, Грейнджер. Тёмного Лорда с ними не было, но любопытно, что...

— Блэк-хаус?! — Люциус похлопал себя по подбородку набалдашником трости. — Вот это новости! Но как? Мы проверяли, дом не открылся Драко... Хотя, — тут Малфой прищурился, — есть же ещё наш... Фомальгаут.

— И Тёмный Лорд, — подсказал Снейп, подавив вздох.

— И он тоже, — не стал спорить Люциус, потому что, когда речь заходила о повелителе, вообще ничего нельзя было исключать.

Они расспросили Добби насколько могли подробно, но, увы, домовик ни умом, ни наблюдательностью не отличался. «Маленький хозяин» просил доставить книги, книги Добби принёс. Вроде бы в спальне, занятой Тёмным Лордом, не оставалось к этому моменту его личных вещей. А может быть, и не так.

— Мордред не разберёт, что тут творится, — Люциус растёр ладонями лицо. — Ладно. Ты что хотел-то?

Снейп откинулся на спинку кушетки. Хотелось ему выпить — видимо, не хватило вчера.

— Помнишь ещё, как работает Книга Хогвартса? — спросил он риторически. Вряд ли бывший префект забыл бы. — Я вот всё размышлял насчёт нашего разговора о его сыне. И наложил следящие чары, — видя непонимание на лице собеседника, Северус пояснил:

— Когда он окончательно переедет в Магическую Британию оттуда, где находится сейчас, его имя должно ведь появиться в списках абитуриентов, правда?

— О! — просиял Люциус и вцепился Снейпу в плечо. — И?! Хочешь сказать, оно уже там? Но, погоди, ты уверен, что это именно он?

— Уверен ли я? — Снейп одарил Люциуса мрачной улыбкой. — Даже не знаю. Взгляни сам.

С этими словами он извлёк из кармана мантии сложенный вчетверо листок. Малфой развернул его, ознакомился — и хмыкнул.

— М-да. Зная Беллу... совершенно не удивлён. А Дамблз, конечно же, в курсе?

Снейп поморщился.

— Думаю, — неохотно признал он, — Дамблз получил аналогичное уведомление ещё раньше меня...

* * *

Гарри отчётливо понимал, что воплощает один из худших стереотипов касательно младших братьев. Но он не мог перебороть себя, по крайней мере — пока. Он прилепился к Тому хвостиком, и так и таскался повсюду следом. В столовую, в ванную комнату, в спальню — соседнюю с той, что облюбовала себе Гермиона, и выбранную по принципу «отлично, там есть кровать». Они оказались совершенно не подготовлены к триумфу собственного предприятия, словно бы и не верили в него толком. Для Тома имелся ровным счётом один комплект сменной одежды — и где-то в развалинах дома родителей Гарри тот и остался (всё, уцелевшее от него после взрыва, если выражаться точней). Ко сну Тому пришлось отойти в увеличенной при помощи колдовства запасной пижаме Гарри. Последнему стоило немалых усилий не претворять в жизнь ещё худший стереотип, и всё же воспользоваться собственной отдельной постелью, а не напрашиваться на соседство в чужой. Он твёрдо сказал себе, что умолять о таком недостойно, даже если тебе одиннадцать, и тебя постоянно одолевают кошмары.

Можно было бы предположить, что все они проваляются до обеда, учитывая, во сколько отправились почивать; но, когда Гарри тихонько прокрался в комнату, тёмную от избытка чёрного дерева и драпировок цвета полуночи, Том тоже уже не спал. Первый рассвет нового тысяча девятьсот девяносто второго года он встречал за чтением книги.

Сидя на скамеечке в оконном эркере, одетый в то, что следовало охарактеризовать как «первое, попавшееся под руку вчера», и в одних лишь носках, он выглядел... Студентом, невероятно нормальным, самым типичным старшеклассником.

Почему-то именно носки придавали ему полную, весомую и законченную реальность.

Волосы Тома были причёсаны не так безупречно, как прежде (бриолин остался где-то в сороковых годах), в глазах отражались не блики колдовского огня, а жиденький серый утренний свет. Тень мятым клубком привалилась к скрещённым ногам. Он рассеянно постукивал ногтем по корешку толстого фолианта. На подоконнике рядом с ним высилась стопка книг и лежала волшебная палочка Гарри.

— Том! — не изменил своему привычному способу приветствия Гарри, плюхнулся на заправленную кровать, поболтал ногами и, влюблённо таращась, попытался завязать разговор:

— Грейнджер — чума, а не девчонка. На Беллу похожа, скажи? Бесшабашная. Надо же, и Лютный ей — что Пиккадилли, и Боргин, подлый мошенник — почтеннейший деловой партнёр… А помнишь, когда мы работали у них с Бёрксом в лавке…

Том резко захлопнул книгу. Его внимание во мгновение ока целиком сосредоточилось на Гарри. Взгляд тёмно-карих глаз был столь пронизывающим, что с успехом мог бы заменить рентген. И, как и под рентгеновским лучом, находиться под ним долго не только сразу расхотелось, но и крайне не рекомендовалось. Во избежание фатальных осложнений для здоровья.

— Повтори, — негромко потребовал он. — Что ты сейчас сказал?

Гарри слегка растерялся — обыкновенно Том не возражал против коллективной собственности на воспоминания, даже напротив. Но он послушно исправился:

— …когда ты работал приказчиком в «Боргин и Бёркс»… — хотя некая его часть настаивала заменить «мы» в этой фразе не на «ты», а на «я».

Том и в этот раз не дал договорить.

— Я у них никогда не работал.

Гарри поскрёб внезапно зачесавшийся шрам.

— Но, — заспорил он, хотя любой, включая его самого, должен был бы понять, что спорить в данной ситуации попросту глупо, — мы… в смысле — ты, ты ведь хотел найти медальон Слизерина, помнишь? Своё наследство. И, когда узнал, что Меропа снесла медальон в ломбард…

Оглядываясь назад, что за дурой была их мать! Отдать одну из величайших реликвий волшебного мира за жалкие десять галеонов… Да, ей соврали, будто бы медальон — подделка, но не могла же она всерьёз поверить настолько откровенным инсинуациям! Стыд и срам! Ей следовало плюнуть скупщику прямо в его жадную пасть, ей следовало пойти не в приют Вула, а в Мунго, ей следовало вообще всё сделать совершенно иначе…

Прежде всего, ей не следовало путаться с магглом.

— …решил выяснить, кому его перепродали, — следующую часть Гарри было неприятно, но очень легко вспоминать. — А это оказалась их постоянная клиентка, та пустоголовая курица, Смит, и тогда ты…

— Нет.

— Нет?

Толстая книга приземлилась поверх кипы других. «Г. Подмор. Артефакты-легенды», — машинально прочёл Гарри. Он понял, что кружит и кружит по комнате — сам не заметил, как встал. Казалось, будто он и не двигался, а это спальня, наоборот, беспокойно мечется под ногами. Том пересел чуть иначе, сцепил пальцы рук поверх согнутого колена. Бледный свет за стёклами медленно разгорался, в его ореоле фигура Тома словно обзавелась нимбом.

— Я собирался узнать о судьбе реликвии, — холодно заметил он. — Но не успел. Вот в точности то, что я тебе сообщал. Не более.

Усилием воли Гарри заставил себя остановиться — и очутился напротив Тома, так близко, что вдохнул чистый запах, исходящий от его кожи.

С год назад мыло вдруг сделалось дефицитом, даже воняющий карболкой дешёвый «Лайфбой». Что в приюте сроду не экономили, так это мыло, и сюрприз, поджидавший его на каникулах, оказался не из приятных. Особенно с учётом неизменного «а твой паёк мы уже поделили на всех»...

Вот это, решил Гарри, точно от Тома, нет ни малейших сомнений. Мысленно отвесив себе отрезвляющий подзатыльник, он попытался собраться.

— Так, — пробормотал он несколько невпопад. — Ладно, хорошо. Так.

Ничего хорошего тут, конечно же, не было. Хоркруксы. Могут ли те содержать в себе воспоминания? По всей логике — нет. А филактерию Том создал только одну — себя.

И, честно-то говоря, его сущность являлась не меньшей загадкой, чем сущность Гарри. Осколок души, соединившись со слепком личности, породил — что? Всё ещё часть единого целого, часть того, что позже звало себя «Волдеморт»? Или отдельную новую душу? Но ведь они до сих пор были связаны — и с диадемой Рейвенкло, и с медальоном Слизерина, и с Гарри... Вправду, что ли, магические близнецы, как Фред и Джордж?

Объективности ради следовало отметить, что они с Томом, в отличие от Уизли, не имели привычки везде ходить парой и заканчивать друг за друга фразы. Но Гарри подозревал, что могли бы — или смогут достаточно скоро, если действительно захотят.

Возвращаясь к хоркруксам, Гарри трогал диадему Ровены всего однажды, а к медальону Салазара и вовсе не прикасался. Вряд ли воспоминания заразнее проклятий, а значит — дело в другом.

Нетрудно догадаться в чём именно. Гарри и догадался сразу же — просто вывод ему не нравился.

Хоркрукс, созданный Волдемортом в день смерти, его последний якорь души. Соединившийся — но не со слепком почти взрослой, сформировавшейся личности, как в случае Тома, а с чистым листом, с личностью едва научившегося ходить младенца.

И вот, нежданно-негаданно, на том листе, уже вдоль и поперёк исчёрканном, начали проступать доселе скрытые письмена.

В поисках сáмого базового из утешений, прикосновения, Гарри протянул руку и вцепился Тому в рукав.

— Я и есть Волдеморт? — с ужасом спросил он.

Безумие Блэков теперь казалось простым и уютным, почти желанным. Ничего особенного в нём не было — лёгкая неуравновешенность, не более того. Плюс парочка-другая навязчивых идей... Но Беллу не составляло труда контролировать, как правило.

Гарри чуть не застонал вслух. Да, кстати об этом — вот и готовая иллюстрация. Беллу Том точно не мог помнить. Белла — это же Беллатрикс!

Родная тётушка Драко, и двоюродная — Гарри, если он верно расшифровал запутанные генеалогические связи. Мерлин, а ведь степень родства такая же, как и с Нарциссой…

Пугающая мысль.

— Технически — да, — Том без восторга покосился на цеплявшиеся за него пальцы Гарри, но никак их не прокомментировал. — Однако по сути — нет. Сколько тебе лет, Гарри?

На ум пришло сразу несколько противоречащих друг другу ответов.

— Одиннадцать, — скрипнув зубами, ответил он.

— И ты стал хоркруксом в восемьдесят первом, в полтора года, — Том приподнял брови с выражением насмешливого, почти издевательского участия. — Будь ты Волдемортом, за десять лет кто-нибудь да заметил бы, я ручаюсь тебе. Он — взрослый человек, со своей отдельной жизнью, и вы не тождественны. Довольно паниковать.

На этом моменте Гарри опознал собственную, однажды произнесённую перед Томом, защитную речь. Ему несколько полегчало. Но сомнения оставались.

— А вдруг Волдеморт... просачивается? — подобрать слова к происходящему было нелегко. — Воспоминания — основа личности. Что случится, когда все они… я не знаю, проявятся?

Том не выглядел впечатлённым его опасениями.

— Давно у тебя это началось? — уточнил он, склоняя голову набок. Бесстрастное любопытство исследователя проступило на его красивом лице — ни дать ни взять учёный, наблюдающий в микроскоп интересную бактерию.

Гарри обдумал вопрос. Давно ли?

— Как только мы встретились, — звучало не очень-то хорошо, но он ответил, как есть.

— Действительно? — уголки рта Тома поползли в стороны, на щеке обозначилась ямочка. — И ранее никогда ничего подобного не случалось?

— Нет!

— Нет?

Гарри разжал пальцы, отступил, обнимая себя руками.

Действительно — нет?

Так ли?

Или он просто не замечал, поскольку и близко не догадывался, что именно должен был замечать?

— Живо поставь книгу на место, ты её запачкаешь!

— Не запачкаю! Ай! Верните, я же читаю!

— Читаешь, вот как?! Вздор, ты не умеешь!

— А вот и умею!

— Дрянной мальчишка!

— Но, тётя, я правда умею! Правда!

И он умел. Хотя никто его не учил, ведь это было задолго до подготовительной школы. Тётя обозвала случившееся чертовщиной, наказала его — и больше вопрос не поднимала, а Гарри решил, что... научился сам. Потому как — ну что тут сложного? Берёшь и читаешь. А что у кузена не получается — так Дадли совсем не старается, и вообще тупой.

— А что у нас здесь… О, Гарри нарисовал самолётик, смотрите…

— Это «Спитфайр»⁽¹⁾.

— Как мило. А тут… м-м-м. Слоник?

— Это мальчик в противогазе!

— Гарри... дорогой, мне кажется, ты немного… думаю, ты плохо слушал. Тема рисунка — «как я провёл лето». Каникулы, понимаешь?

Взрослые частенько поступали вне логики — и с ним, и по жизни в целом. Их реакцию на сделанное или сказанное Гарри ему почти никогда не удавалось предугадать. Сперва он расстраивался из-за этого, но затем привык — и перестал и пытаться. Кары земные напоминали ему кары небесные — природные катаклизмы сродни грозам и ураганам; они обрушивались на его голову вне зависимости от того, скверно Гарри вёл себя перед тем, или же нет.

— Отдай, отдай!

— Мисс Сьюзан! Мисс Сьюзан! А Гарри дерётся!

— А ты, ты… манда обдроченная!⁽²⁾

— Уф, Боже мой! Марш в угол, немедленно! Молодой человек, ты слышал, что я сказала! Хотела б я знать, где ты только берёшь все эти слова...

Но если он выдавал не ругательство, а, например, «семантический», «диспропорциональность» или «автаркия» — никого отчего-то не интересовало, где Гарри берёт это.

— Я... — Гарри поднял глаза и встретил взгляд Тома — насмешливый, понимающий. — Возможно. Но не в таких масштабах. Процесс явно ускорился.

— Там ничего нет, — убеждённо ответил Том, подаваясь вперёд всем корпусом и нависая над ним. — Ты шарахаешься от призрака. Хочешь знать, что будет, когда припомнится всё до конца?

Пауза не дольше удара сердца отделила эти слова от последующих, но Гарри успел подумать: «Да, очень хочу. Хочу верить, что хотя бы ты — знаешь».

— Ничего! — возвестил Том. — Здесь, — он неожиданно поднял руку и постучал кончиком указательного пальца по лбу Гарри, прямо по шраму, как до того отбивал в такт своим мыслям причудливую дробь по обложке раскрытого фолианта, — окажется дополнительный набор воспоминаний, и только. Вдобавок, весьма полезный набор, должен я сказать.

— Полезный, — повторил Гарри тупо. И тут же понял, что — да. Вообще-то, да.

— Мы сможем узнать, сколько ещё хоркруксов! — выпалил он.

— И где он их оставил, — немедленно согласился Том.

— И как он умер, мерзавец, я всю голову себе над этим сломал уже...

— Кто состоит в пожирателях смерти...

— А вдруг у него какие-нибудь ценные артефакты припрятаны...

— Уникальные заклинания, вот что ценно...

— Полёт! Тебе всё-таки не придётся его заново изобретать!

— Бери выше, он десять лет потратил на путешествия по миру...

И — ладно. Допустим, это уже слегка напоминало близнецов Уизли. Немного более, чем слегка, хотя сравнение с предателями крови отнюдь не льстило.

Гарри вздохнул глубоко-глубоко — а когда выдохнул, словно бы вся тяжесть покинула его тело. Ничего страшного. Том прав. Том в конечном итоге всегда оказывался прав.

Волдеморт мёртв, похоронен, и нечего о нём волноваться.

Лишь одна тучка продолжала омрачать вновь воссиявший над Гарри восход новой эры, эпохи под надёжным крылом старшего брата.

— И вот при таких-то обстоятельствах я как не знал латыни, так и не знаю! — негодующе пожаловался он. — А ты ведь её учил!!!

* * *

— Ну всё, пошёл я сдаваться, — Драко вздохнул безо всякой радости и оглянулся на Гарри, словно бы ожидая иных указаний. Но тот лишь помахал ему рукой.

— Скоро увидимся! Да не кисни ты, — подбодрил он, — метку покажешь, и пусть только попробуют что-нибудь тявкнуть!

Младшего Малфоя это напутствие слегка ободрило. Он выпрямился сильнее, хоть и без того не мог пожаловаться на осанку, кивнул отрывисто. Кивнула следом и Гермиона.

— Я тоже... сдаваться. Гарри, пока!

К завтраку Драко спустился позже всех, но Гермиона сразу поняла — это не оттого, что он проспал. Кажется, никогда ещё Малфой так тщательно не наряжался. Надо отдать ему должное — в глаза не видевши образец, по одному лишь устному описанию, он сумел ухватить... концепт.

Больше всего Гермиону впечатлили угольно-чёрные лайковые перчатки. Как-то она не подумала о перчатках, а ведь это же было столь очевидно. Теперь, если не знать, что одна рука у Драко искусственная, почти невозможно было бы угадать.

Гермиона ни капельки не жалела, что ввязалась в варку запрещённых к свободному обороту зелий. Во-первых, это была дополнительная практика. А дополнительная практика ещё никому не мешала, особенно если ваш преподаватель — помешанный на своём предмете маньяк. Во-вторых, Драко был её другом. Просто другом, не прямо лучшим другом, как Гарри, но всё-таки. Брат по оружию, Рыцарь Самайна, как и она.

И он выручил её, когда настала пора возвращаться к родителям. Без него она пропустила бы... вообще всё. Гермиона умела быть благодарной — хотя она сама считала это не благодарностью как таковой, а справедливостью. Он помог ей, когда это требовалось — она, в свою очередь, помогла ему.

Ещё они много разговаривали. И часто проводили время вместе. У них были общие секреты и совместно пережитые приключения. Всё это и составляет дружбу, не правда ли?

И Гермиона знала, что и Малфой относится к ней уже далеко не как прежде. Ей даже казалось — после сражения с одержимым профессором Драко немного её зауважал.

Так или иначе, на крылечке Блэк-хауса им предстояло расстаться. Путь Драко лежал к «Дырявому Котлу», а оттуда, камином — домой, в Малфой-мэнор. Гермиону же до родной улицы должно было довезти обычное такси. Она заикнулась было, что доберётся и общественным транспортом, но Гарри скорчил гримасу:

— Первое января, очнись! Поезд ждать устанешь. И пьяных всюду ещё полно, наверное... Маггловские фунты нужны? Так у меня есть, возьми!

Сорить деньгами ему явно нравилось. Гермиона думала, что понимает, почему оно так.

Они с Малфоем вышли, огляделись, спрятались за припаркованный автомобиль, засыпанный тонким слоем свежего снега. Гермиона прикрыла Драко их замечательной мантией — может, та и не была шедевром, вышедшим из рук Игнотиуса Певерелла, но сколько раз уже выручала — не сосчитать! Драко кликнул домовика, и Добби, счастливый до вытаращенных глазок, аппарировал вместе с ним. Складывая артефакт в сумку, Гермиона поддалась порыву и нежно его огладила. Драгоценный кусочек магии...

Всего-то день до возвращения в школу остался, она ещё даже не дома, а ломка уже наступает. Потому что — да, то, что Гермиона чувствовала, трудно было назвать иначе. Она хорошо понимала, что у неё развилась настоящая зависимость от колдовства.

Она рассчитывала пробраться в дом незаметно. Возможно, как раз при помощи мантии-невидимки. Однако претвориться в жизнь данному скромному плану было не суждено.

— Эй, ты чего? — покосился в зеркало заднего вида таксист. — Слышь, ты не блевать тут мне удумала, а?

— Это... другое, — выдавила Гермиона, обнимая себя руками. Хотелось скорчиться на сиденье в позе, далёкой от всяких приличий. — Пожалуйста, если можно... езжайте быстрей.

Плохо было даже не то, что волшебная аптечка осталась у Гарри — и вместе с нею и болеутоляющее зелье. Настоящая проблема заключалась в том, что ещё один человек, связанный с Гермионой посредством магии, должен был испытывать всё то же самое прямо сейчас.

* * *

— Милая, у тебя всё нормально?

Скрючившись на унитазе, Грегори Гойл воспроизвёл — лишь мысленно, как и обычно — с дюжину самых грязных ругательств.

— Да, мам! — завопил он при этом вслух сквозь хлипкую фанерную дверь. — Я сейчас!

«Бойтесь своих желаний», — мудрость избитая, но в ней заключается и неоспоримая правда. Всё, о чём Гойлу мечталось — поглядеть вблизи на удивительный быт и нравы существ, обходящихся совершенно без колдовства. Вот как антропологи едут изучать туземцев на отдалённые тропические острова. Но получил он в итоге гораздо больше, чем когда-либо желал.

К собственному ужасу, Грег открыл несколько вещей, которые предпочёл бы и дальше не знать о себе.

И «ужас» тут был не для красного словца. Кажется, именно такая его разновидность и называлась «экзистенциальной». Когда расшатываются основы и всё, что, как ты думал, их составляет, трансформируется, плавится. Когда изводишься, пытаясь заново найти ответ на вопрос: кто я?

Кто — я?

«Ты у меня особенный мальчик, Грегори», — говорила мама (не мать Грейнджер, топтавшаяся сейчас за дверью, а его родная, настоящая мама).

Но Гойл знал, что он не был. Особенный? Точно не про него.

Разве что особенно толстый. Но даже тут он не являлся хоть в какой-то степени уникальным — Винс тоже был «широким в кости», как это принято деликатно обозначать.

И это ещё одно желание, исполнившееся не так, как думалось, и не так, как бы мечталось. Поскольку вот теперь Грег подозревал, что он и впрямь совершенно особенный — и был этому абсолютно не рад.

Сначала всё шло довольно неплохо. Ему было дико интересно. Странный маленький дом, странные голые комнаты, странная мебель; посуда, и та отличалась. Книги с неподвижными, но яркими и очень детальными иллюстрациями. Куча занятных штучек вроде устройства, исторгавшего из себя поток горячего воздуха, громко ревущего агрегата, служившего магглам вместо заклятья «тергео», и, главное, «телевизора», который показывал удивительно длинные аналоги колдографий, называвшиеся «новости», «реклама» и «шоу». Это было так увлекательно, так необычно и так забавно!

Но подвох крылся там, где никто бы и не подумал. Сильнее всех маггловских финтифлюшек Грегу понравилось чувство, что он худой.

Его — не его в действительности, а позаимствованное на время — тело было столь... компактным. Ловким, гибким и тоненьким. Гойлу случалось праздно пофантазировать, на что это похоже, когда ты сложён как Поттер или Малфой. Что ж, отныне он достоверно знал ответ — и это оказалось на удивление грустное знание. Никогда ему не сделаться самому таким стройным. Разве что всю оставшуюся жизнь оборотку глотать.

Но было и кое-что хуже этого. Кроме как быть тощим, Грегу понравилось быть девочкой.

Ужасно, он это отчётливо сознавал. Никто не поймёт, если он хоть заикнётся. И всё равно.

Мягкая кожа, пушистые волосы, напоминавшие невесомое облако, тонкие пальчики. Всё хрупкое, изящное — как у хорошенькой куколки. И, как и у куколки, у Грейнджер имелась куча нарядов — знай себе примеряй. Одних только ночных рубашек — пять, из них две — с оборочками. Не сказать, что дома у Гойла было мало одежды, но разнообразием фасонов и, тем более, расцветок она не отличалась.

Здесь же всё было иначе. В первое утро нового года Грегори Гойл, начинающий извращенец, явился к завтраку в синих гольфах, джинсовой блузке, красной с синим клетчатой юбке и в просторном свитере тех же цветов.

Завтракало семейство Грейнджер тоже по-чуднóму, по-маггловски — не за столом, а примостившись рядком на диване перед работающим телевизором. И блюда предлагались экзотические, но к ним Грег уже более-менее адаптировался и перестал шарахаться. На сей раз он рискнул попробовать то, что выглядело как крысиный корм, а называлось загадочным словом «мюсли» — и именно из-за этого, когда через время почувствовал недомогание, списал его вначале на маггловскую еду.

— Дорогая, ты скоро?

— Ещё минуточку!

— Не хочу торопить, но ты там уже полчаса сидишь… Точно всё хорошо у тебя?

— Ну сейчас выхожу, сейчас! — взвыл Грег. Ему было очень худо, а что с этим можно поделать — он и близко не представлял себе.

У магглов же нет болеутоляющих зелий. Как они в подобных случаях справляются? Гойл отчаянно напряг мозги. Что-то такое брезжило в памяти про кипящее масло и раскалённое железо. Но это, вроде бы, устарело, к счастью. И... всё? Нет-нет, должно же быть что-то ещё!

— Мам, у нас есть... лауданум?⁽³⁾ — последнее слово он выговорил с сомнением, и не зря — за дверью пришли в изумление:

— Что-что у нас есть?!

— У меня кошмарно болит живот, — раскололся Грег, не в силах дольше скрывать свой позор — как и покинуть стратегический пост. Суждено ему, значит, умереть вот таким образом, на толчке. И пускай, пускай!

Грег понял, что плачет.

— О! — и, хоть родительница Грейнджер и была всего-навсего магглой, но тут блеснула догадливостью. — Это то, о чём мы говорили?

Мерлин их ведает, о чём они там говорили!

— Да? — рискнул согласиться Грег.

— Сейчас принесу тебе парацетамол. Не волнуйся, лёгкое недомогание в первый раз — это совершенно нормально.

Лёгкое?! Нет, то была адская мýка при жизни — возмездие свыше за то, что тупой и скучный жиртрест Грегори Гойл возжелал вещей, коих ему не полагалось желать.

Скрипнули половицы, послышались удаляющиеся шаги, и тут вдруг...

— Эй? Эй! Это я! Впусти меня, пожалуйста!

За наполовину прикрытым шторкой стеклом никого не было видно, но голос звучал отчётливо, и Гойл как-то сразу сообразил, что Грейнджер попросту прячется. Мантия-невидимка или чары, чтобы магглы не засекли, как она лезет в окошко. Умно!

Прибытие кавалерии из-за холмов ободрило его настолько, что он аж со своего насеста сумел подняться. Грег по-быстрому привёл себя в порядок ровно настолько, чтобы можно было встретить спасительницу.

Уж Грейнджер-то наверняка знает, что ему делать!

— Хвала Мерлину, что ты здесь! — вцепившись в её маленькие ладошки, горячо сказал он и потянул изо всех сил, помогая вползти в довольно высоко расположенное над землёй окно.

Очутившись внутри, Грейнджер первым делом вытряхнула из снятой с плеча школьной сумки безжалостно утрамбованные туда брюки, рубашку и джемпер.

— Переодевайся скорее, — зашипела она, — и мантию-невидимку возьми!

— Нет, — возразил Грег, держась за живот, — надень обратно, сейчас...

— Милая, я вхожу!

Дверь отворилась, и в проём деликатно просунулась мать Гермионы Грейнджер. Обнаружив перед собой два экземпляра дочери, она растерянно заморгала.

— Ах!..

1) Spitfire — британский истребитель времён Второй Мировой. Бич Люфтваффе и вообще самолёт — герой (примерно как для советских ребят — танк Т-34).

Вернуться к тексту

2) «You're wanked twat» (англ.)

Вернуться к тексту

3) Спиртовая настойка опия. Универсальное болеутоляющее (а заодно и успокоительное, и снотворное), известное ещё со времён Парацельса. Классический рецепт лауданума (10% опия на 90% спирта) вывел английский врач Томас Сиденхем в 1669 году. Практика применения лауданума, очень широкая в викторианскую эпоху, постепенно сошла на нет к концу XIX века.

Вернуться к тексту