Однажды в Лютном (джен)

Там было совсем темно. Маркус, сглотнув, зажёг на конце палочки слабый Люмос и, осветив им комнату, увидел лежащего ничком на кровати полуобнажённого Нокса. Тщательно закрыв за собой дверь, Эйвери огляделся по сторонам в поисках свечей или лампы, но, не увидев ничего подходящего, наколдовал белый светящийся шар, который и подвесил прямо над кроватью, и осторожно наклонился к лежащему.

— Нокс! — позвал он, впрочем, не особенно ожидая ответа. Если он прав, и заклятье попало в цель, тот сейчас уже вряд ли способен на что-то подобное.

А оно, судя по отметине, которая незнающему показалась бы обычным мазком светлого пепла по коже, попало. Правда, по счастью, угодив в бок, а не в живот или в грудь — тогда бы, пожалуй, знаний Эйвери не хватило. А так шансы, вроде бы, были… но это было очень просто проверить.

Перевернув Нокса на спину — делать это Маркусу пришлось левитацией, тот был слишком тяжёл — он подсунул ему под спину обе имевшиеся подушки и осторожно влил в расслабленный рот первое зелье. Выждав положенные пятнадцать секунд, он коснулся кончиком палочки пепельного следа на коже и, прошептав нужное заклинание и увидев, как след от заклятья Долохова слабо вспыхнул малиновым, радостно выдохнул. Значит, он успел — и дальше главное всё сделать правильно.

Работа ему предстояла большая — и Эйвери, трансфигурировав один из валявшихся у кровати ботинок в небольшой столик, расставил на нём флаконы, положил рядом пергамент и приступил к делу.

Растирая холодное, покрытое липким потом тело Нокса сваренным час назад зельем, Эйвери поначалу даже не обратил внимания на покрывающие его татуировки. Он никогда в жизни никого не лечил — и хотя тот же Долохов, да и Снейп потратили немало времени на то, чтобы обучить весь «ближний круг», включая, конечно, и Маркуса, навыкам первой и второй помощи, ему сейчас было по-настоящему страшно. Одна ошибка — и никакой целитель уже не поможет, потому что исправлять последствия неправильного лечения куда сложнее, нежели просто снимать даже неизвестное и сложное проклятье.

Нокс дышал тяжело и очень поверхностно — казалось, что вдыхать ему трудно, словно ему на грудь давило что-то очень тяжёлое. Тело его так и оставалось холодным — всё, кроме тронутого заклятьем места на левом боку, которое буквально горело, и, казалось, что от всех притираний становилось ещё горячей. Эйвери знал, что так и должно быть, это правильно — и если всё выйдет, как надо, там вообще будет ожог, довольно глубокий, но всё же самый обычный, который у него тоже было, чем залечить. Но сперва следовало справиться с долоховским проклятьем — и Маркус почти благословлял своего командира, использовавшего, судя по всему, самую простую его модификацию. И правда, что было тратить силы на какого-то полубродягу из Лютного?

Наконец он почувствовал, что кожа под его ладонями постепенно теплеет, да и задышал Нокс свободнее, а потом даже и зашевелился немного. Счастливо улыбнувшись, Эйвери прошептал:

— Я сейчас, — и продолжил, начиная успокаиваться и верить, что у него всё-таки всё получится. Только сейчас он почувствовал, насколько устали его руки и как неприятно саднят ранки от заусенцев, в которые попала мазь — но всё это было совсем не важно. Нужно было просто закончить — а потом дождаться, покуда пострадавший придёт в себя, и извиниться. Ну и, конечно, просто показаться ему — негоже было просто взять и исчезнуть, ничего не сказав. Во-первых, всё равно тот узнает, что у него кто-то был, и наверняка опознает Маркуса по описанию, а во-вторых, так просто не делается: нельзя просто так явиться в чей-нибудь дом и тихо его покинуть, не поставив владельца в известность. В конце концов, он не вор…

Напоив Нокса последним зельем и наложив на него согревающие чары, Эйвери тщательно вычистил руки, собрал опустевшие флаконы, убрал пергамент — и, вернув столику его первоначальный вид, наконец смог немного расслабиться и оглядеться. Комната была небольшой, со скошенной к окну крышей, и на удивление аскетичной: кроме кровати здесь были лишь потухшая сейчас небольшая железная печка, маленький стол у окна и два шкафа по обе стороны от двери, а в стене напротив той, у которой стояла кровать, виднелись ещё две плотно закрытые двери. Почему-то его поразил чисто вымытый пол — и вообще здесь была неожиданная для подобного жилья чистота, и даже закрывавшие окно тёмно-синие занавески казались недавно выстиранными.

Эйвери перевёл взгляд на Нокса и его украшенное татуировками тело. В тот момент, когда Маркус это увидел, ему было ни до чего — но сейчас он с любопытством наклонился над ним, рассматривая с удивительной точностью наколотую на левой стороне груди саламандру с маленькой короной на голове, словно бы рождающуюся из идущих по всему телу длинных языков пламени, в которых мелькали латинские согласные, складывавшиеся в «Frtn n hmn pls qm cnslm vlt». Справа же на груди был выколот хорошо ему знакомый алхимический символ серы — и Маркус, глядя на треугольник, венчающий небольшой крест, невольно заулыбался. Сера в алхимии символизировала активное мужское начало и силу — на его взгляд, этого у Нокса было в избытке, и подхлёстывать их подобной наколкой ему было совсем не нужно, хотя не признать, что это весьма в его духе, Эйвери, пожалуй, не мог. Но рисунок саламандры, и особенно пламени заинтересовал его куда больше — и он увлечённо склонился почти к самой коже, разглядывая их, словно картинки в книге, и порой даже касаясь самых мелких деталей пальцем. Прежде он не видел подобного — он вообще не видел до сих пор близко ни одной татуировки (не считая, конечно же, Тёмной метки, но она, строго говоря, татуировкой даже и не являлась), и с любопытством отмечал сейчас и некоторую неровность кожи, слегка приподнятой там, где под ней была краска, и разнообразие и тонкость деталей, и изящество букв. Даже когти на лапках у саламандры были отлично видны, а в её приоткрытой пасти можно было различить крохотные острые зубы. Их-то Эйвери и разглядывал, заворожённо водя по ним подушечкой указательного пальца, когда услышал недоумённое:

— Не понял.

Вздрогнув и мгновенно смешавшись, Маркус дёрнулся, кажется, даже подпрыгнув на месте от неожиданности, и, чувствуя, что краснеет, торопливо проговорил:

— Это я. Добрый вечер.

— Да я узнал, — Нокс глядел на него удивлённо и немного насмешливо. — Но понятней от этого не стало. Откуда ты взялся?

— Я… Нужно было убрать заклятье, — виновато проговорил Эйвери. Ему вновь стало стыдно — стыдно и вообще очень скверно, стоило только вспомнить недавнюю сцену и державшего Нокса за шкирку, словно какую-то не слишком приятную зверушку, Долохова. — Ты… ты бы умер просто, — он нервно сжал руки — растревоженные заусенцы заныли, и он вспомнил, что забыл заживить их. — Не сразу. Может, через неделю… но ты ведь не пошёл бы в Мунго.

— Не-а, — согласно кивнул Нокс, ёжась и вытаскивая из-под подушки волшебную палочку. Затем сел, одним её взмахом распахнул шкаф, приманил оттуда толстый чёрный свитер и, натянув его, сказал: — С поганой компанией ты связался. Кому-кому, а тебе там точно не место.

Эйвери лишь грустно улыбнулся в ответ. Он и сам давно уже понял это — да только хода назад ему не было. Никому из них не было… так что какой смысл был обсуждать это? Хотя ему порой и хотелось пожаловаться кому-нибудь то ли на свою глупость, то ли на судьбу, так жестко над ним подшутившую, но — кому? Снейпу, которого никто ни в какие рейды особо не брал? Бывало, конечно, но даже реже, нежели самого Маркуса — и на него Долохов как раз не орал каждый раз так, что хотелось провалиться сквозь землю или хотя бы на время оглохнуть. Мальсиберу, которого рвало от творившегося и который после каждого рейда ходил сам не свой? Родольфусу Лестрейнджу, который так разительно изменился со времён их детства и, похоже, находил теперь во всём этом определённое удовольствие? Или, по крайней мере, исполнял всё необходимое совершенно спокойно и, как говорил Долохов, качественно?

— Ладно, — вдруг очень мирно проговорил Нокс. — Ты что там разглядывал-то? На мне?

— Рисунки, — обрадовался смене темы Эйвери. — Я таких прежде не видел… там столько всего — а можно спросить?

— Ну, — подумав, не слишком охотно кивнул Нокс, — попробуй. Только не зарывайся, — предупредил он.

— Эти буквы, — тут же задал главный из мучивших его вопросов Эйвери, — это же… что они значат? — остановился он в последний момент.

— Ты ж разгадал уже, — хмыкнул Нокс, опять ёжась. — Холод какой… мне есть-пить можно уже? — спросил он.

— Да, — кивнул Эйвери. — Но, — добавил он почти робко, — я не уверен на счёт алкоголя и кофе… я бы советовал два-три дня обойтись — мало ли… на самом деле, я не специалист, — признался он. — Вроде там нет ничего такого, что среагирует, но…

— Ладно, — легко согласился Нокс. — Как скажешь… ты меня алкашом, что ли, считаешь? — шутливо возмутился он, обуваясь, подходя к шкафу слева от двери и доставая оттуда чайник. Наполнив его водой с помощью Акваменти, он разжёг печку, кинув туда несколько кусков взятого из нижнего ящика кусков угля, и, поставив на неё чайник, снова сел на кровать.

— Нет! — запротестовал Эйвери. — Нет, конечно! Я просто на всякий случай и…

— Уймись, — бросил Нокс. — Ещё что-нибудь спросить хочешь?

— Ну, — упрямо повторил Эйвери, — что, всё же, значат эти буквы?

— Fortuna in homine plus quam consilium valet,* — со вздохом ответил Нокс. — Угадал ты?

— Да, — немного смущённо подтвердил Эйвери. — Я просто… хотел проверить. А саламандра зачем?

— Греюсь я о неё, — хмыкнул Нокс. — Что непонятного-то?

— А сера?

— Ты же учёный, — сощурился Нокс. — Не знаешь, разве, что это означает?

— В алхимии знаю, — кивнул Эйвери, — но ты же… зачем тебе? Ты и так, — он покраснел и умолк.

— Силы много не бывает, — наставительно проговорил Нокс. — А ещё это символизирует место, где она была получена, — широко улыбнулся он — и, услышав зашумевшую в чайнике воду, снова поднялся. — Будешь чай?

— Буду, — улыбнулся Эйвери. — А где?

— Там, где ты непременно окажешься с этими твоими друзьями, — неожиданно хмуро буркнул Нокс. — В аду, — он вернулся к шкафу и последовательно отлевитировал оттуда на стол пару кружек, две жестянки, кусок хлеба, сыра и банку с чем-то тёмно-красным внутри. — В Азкабане, — всё-таки пояснил он.

— Ты сидел в Азкабане? — побледнев, спросил Маркус.

— Сидел, — коротко отозвался Нокс, задумчиво оглядываясь. — Надо тебе стул или табурет сделать, — сказал он и, приманив к столу подушку, трансфиругировал её нужным образом.

— Как там? — помолчав, спросил Эйвери.

— Холодно, — отозвался Нокс, разливая по кружкам кипяток и бросая прямо туда заварку. — Сыро и вечно полутемно. Днём жить можно — пока эти твари прячутся. Ночью хуже. Но, вообще, видишь — выжил, — он потёр руки и, отрезав по толстому куску хлеба и сыра, соорудил себе бутерброд.

— А какие они? — с неожиданной в нём настойчивостью продолжал расспрашивать его Эйвери. — Дементоры?

— Мерзкие, — Нокс бросил на него острый взгляд. — Тебя высосут в три секунды.

— А, — начал было новый вопрос Эйвери, но Ноксу этот разговор, видимо, окончательно надоел, и он оборвал его:

— Интервью закончено. Тебе хватит запомнить только, что там нет ничего интересного. Ты как меня отыскал, скажи лучше? — он сделал ещё один бутерброд, щедро промазав вареньем между хлебом и сыром, сунул Эйвери и щедро насыпал из жестянки сахара в обе кружки. Слушай сбивчивый рассказ Маркуса, Нокс задумчиво помешивал чай, а затем, отхлебнув его, дёрнул уголком рта и сказал мрачновато:

— Пойти, что ли, отрезать ему что не ненужное? Выдать мою берлогу первому встречному — это ж… — он скривился и сплюнул.

— Не надо! — серьёзно перепугался Эйвери. — Если б не он — я тебя никогда не нашёл бы, и ты…

— Но ему-то откуда было об этом знать? — неприятно и тяжело поглядел Нокс на побледневшего Эйвери. — Сегодня ты меня так нашёл, завтра ещё кто-нибудь… нет, это безобразие необходимо пресечь. Да не гляди так, — хмыкнул он вдруг. — Что, не хочется иметь отношение к чьей-то смерти?

Эйвери тихо покачал головой. Он, в общем-то, понимал логику Нокса, но себя за свою откровенность ругал — и тот, с лёгкостью читавший у него по лицу, сказал насмешливо:

— Не изображай тут сдавшую приятелей с навозными бомбами первокурсницу — никто не умрёт. Я же сказал — просто отрезать, — он с силой вонзил нож в столешницу.

— Красивый, — сказал немного успокоившийся Эйвери, кивая на нож.

— Отцовский, — пояснил Нокс, одним рывком выдернув нож из стола. — Немецкий… старик привёз с войны с Гриндевальдом. Обменял, так сказать, на ногу и руку, — он хмыкнул.

— Как обменял? — непонимающе спросил Эйвери.

— Шучу, — вздохнул Нокс. — Они там, на войне остались — а нож вот привёз. С тех пор так и шутил — выменял, мол.

— А, — улыбнулся Эйвери. — А он чем занимался? Тоже был, — он немного смутился, — как и ты?

— Вором-то? — уточнил Нокс. — Был… до войны. А когда вернулся — какой из одноногого-однорукого вор? — покачал он головой. — Так… жил просто. Перебивались мы с ним тем-сем… говорил, — он усмехнулся, — мол, не зря в своё время меня растил. Потому что никакому министерству он такой не был, конечно же, нужен, — зло сказал он.

— Так он, — удивлённо проговорил Эйвери, — против Гриндевальда сражался? Не вместе с ним?

— Вот кому бы другому я за такое морду набил, — вздохнул Нокс. — А на тебя даже и не обидишься… но то я — потому что знаю тебя. А вообще ты бы поаккуратнее с такими предположениям — тут есть ещё те, кто там бился. Могут и не понять, — он подлил виновато опустившему глаза Эйвери кипятка и досыпал в кружку ещё заварки. — Кончай вешать нос — это был просто совет, — велел он. — Так-то я твою логику понимаю…

— Он жив? — негромко спросил Эйвери.

— Нет, — легко отозвался Нокс. — Лет десять уже, как помер. Драконья оспа — сгорел за несколько дней.

— Сочувствую, — искренне проговорил Эйвери, и Нокс почему-то вдруг хмыкнул:

— Да он особо и не лечился — разве что очень традиционно: залить в себя, что покрепче, да надеяться на удачу. На сей раз не повезло, — закончил он философски.

— То есть, — недоверчиво уточнил Эйвери, — он не в Мунго лечился?

— В Мунго? — расхохотался Нокс. — Парень, какое Мунго? Нет, разумеется — лежал в своей комнате, я ему выпивку, зелья да еду приносил.

— И ты не заболел? — спросил Эйвери. — У тебя нет следов…

— Зараза к заразе не липнет, — опять рассмеялся тот. — А точно выпить нельзя? — спросил он, с неприязнью покосившись на свою чашку.

— Точно, — очень решительно сказал Эйвери.

— Ну нет так нет, — вздохнул Нокс. — Давай тогда ещё чая — а то холод такой, как в не к ночи будет помянутом Азкабане.

___________________________________________

* Случай в жизни человека важнее, чем благоразумие. (Ливий)