Однажды в Лютном (джен)

Палочку свою Эйвери получил ближе к концу каникул — и это была его третья встреча с мистером Ноксом.

— Пользуйся спокойно, — сказал тот, протягивая ему её. — Не думаю, что даже Краучу или Моуди хватит терпения добраться до твоей Авады — как, впрочем, и времени.

— То есть, — побелев, спросил Эйвери, — она там осталась?

— А куда она может деться? — насмешливо вскинул брови Нокс. — Если уж заклинание сделано — оно остаётся на палочке. Но продраться сквозь те тысячи бытовых заклинаний, что на ней есть сейчас, не под силу даже самому дотошному аурору — да и поди пойми, человека ты ей завалил или, например, кролика. Если что — скажешь, мол, напала на тебя где-то тут собака бродячая, ты испугался и защитился, уж как сумел. Хотя не будет никто так долго искать, полагаю, — сказал он, оглядывая Эйвери со смесью сочувствия и насмешки. — Не знаю, кем надо быть, чтобы заподозрить тебя в подобном.

Тот только грустно улыбнулся в ответ. Репутация в школе у него с самого начала была довольно пугающей — ибо имя есть имя, а отца его знали, кажется, все — и Маркус отлично знал, что там никто бы не удивился, узнай они о случившемся. Напротив — сказали бы, что всегда знали, что Эйвери давно занимается тёмной магией, вот вам и результат. И были бы, самое смешное, совершенно правы…

— Слушай, — сказал, покуда Маркус предавался этим печальным раздумьям, Нокс. — Ты, конечно, богатый и всё такое… но не хочешь немного подзаработать?

— Заработать? — опасливо переспросил Эйвери.

Конечно, он хотел заработать.

Получить деньги, о которых не знает его отец — да он даже и не мечтал о таком.

Но даже представить, что может ему предложить мистер Нокс, ему было страшно.

— Ты говорил, что знаешь арабский, — кивнул тот. — Можешь перевести кой-чего?

— Конечно, могу, — заулыбался Эйвери. — Много?

— Две странички, — радостно сказал Нокс. — Получишь, — он задумался, — галеон. Согласен?

— Давайте, — продолжая улыбаться, кивнул Эйвери. — Я могу прямо сейчас, если страницы не очень большие. Только надо сесть где-нибудь, где светло, — сказал он, оглядев тёмную улочку, на которой они стояли.

Этот перевод и стал началом того, что Нокс определил как «деловое сотрудничество». Когда же каникулы кончились, Эйвери предложил своему новому знакомому писать ему прямо в школу, если у того вдруг ещё появится нужда в переводе, и был уже готов назвать своё имя, однако же Нокс ответил, что уже давно придумал для него прозвище — и окрестил его «Джентри». На вопрос, почему, он засмеялся и ответил:

— Ты совсем не от мира сего — как настоящие джентри в холмах. Я, правда, пока не решил, к какому двору ты относишься… сам-то как думаешь? Благой или не благой?

— Неблагой, — с грустной улыбкой ответил Эйвери. — Я разве похож на выходца из холмов?

— Один в один, — отозвался Нокс. — Хотя я бы тебя как раз в благие определил — ну да тебе виднее.

Сова, несмотря на сомнения Эйвери в том, что такое возможно, отыскала его по прозвищу в школе в первую же неделю — и Маркус, с замиранием сердца отвязывая от её лапки послание, чувствовал себя счастливым и совсем взрослым.

У него была, наконец, своя тайна. Настоящая серьёзная тайна — которой он, впрочем, был готов поделиться с друзьями, да только им сейчас было совершенно не до него: Мальсибер вляпался в какую-то историю с попавшей в больничное крыло Мэри МакДональд, в результате чего приобрёл славу чуть ли не самого могущественного тёмного мага Хогвартса и наслаждался этой славой, радостно сочиняя сам о себе небылицы и пугая ими по вечерам доверчивых первокурсников, а Снейп в очередной раз запутался в своих отношениях с Лили Эванс, и общаться с ним у Эйвери выходило плохо. А больше делиться Маркусу было не с кем — да и не хотелось особенно.

В следующий раз они с Ноксом встретились в каникулы — сперва в пасхальные, а затем уже летом — и это лето стало для Эйвери воистину необычным.

Потому что выяснилось, что зарабатывать деньги можно не только переводами, но и, к примеру, раскладкой пасьянсов — причём чем сложнее тот был, тем больше за это платили. Да и карточные игры оказались прибыльным делом — впрочем, Нокс предупредил своего юного приятеля, чтобы тот не совался в игорные дома в одиночку. Тот даже не думал о подобном, конечно — да и вообще чаще всего Эйвери просто раскладывал пасьянсы за деньги, делая это, как правило, в каких-нибудь кабаках или барах. Там-то он однажды и увидел сидящего за одним из самых дальних столиков Снейпа, который явно кого-то ждал. Походить к другу Маркус, конечно, не стал, и даже нарочно сел спиною к нему и собрал свои длинные кудрявые волосы в хвост, чтобы заметная пышная шевелюра его не выдала, но встреча эта его очень расстроила. Она означала, что у друга тоже есть от него тайны — и не делится он ими явно не потому, что не может найти для этого подходящего времени. И это было очень по-слизерински, конечно, и вообще правильно: у людей должны быть секреты, это нормальное положение вещей — но Маркуса этот факт всё равно опечалил.

Но это было далеко не самым интересным в тех отношениях, что сложились у Эйвери с Ноксом.

Было похоже, что тому нравится показывать своему то ли молодому товарищу, то ли подопечному те стороны жизни, которые Эйвери себе даже не представлял — начиная с первой настоящей попойки, которую Нокс устроил ему нарочно.

— Тебе скоро семнадцать — и ты ни разу не напивался? — изумился, выяснив это, Нокс.

— А зачем? — пожал плечами Эйвери. — Я много раз видел это со стороны — и мне совсем не понравилось.

— Ну ты даёшь, — фыркнул Нокс. — Секс со стороны, знаешь ли, тоже выглядит как-то… я бы сказал, по-дурацки. Особенно если под одеялом. Как так — не знать, чего ждать от себя пьяного? Это просто неосторожно, в конце-то концов. И неужели тебе самому не интересно?

— Ну… я не знаю, — смутился Эйвери, подумав, что Мальсибер бы ответил что-нибудь в духе «но ваше общество совершенно не стимулирует проводить в нём подобные эксперименты». — Я не люблю выглядеть смешным, — признался он, немного подумав. — А в одиночку… ну…

— Я не буду смеяться — веришь? — спросил Нокс, и Эйвери, подумав, кивнул. Тот был человеком довольно насмешливым, но, действительно, ни разу ещё не унизил Маркуса — и это было чуть ли не главной причиной, по которой тот так ценил их общение. Нечасто старшие относились к нему как к равному — да, в общем-то, практически никогда. А Нокс был намного старше: ему было лет сорок… может быть, сорок пять, Эйвери не слишком хорошо умел определять по внешности возраст, а задавать такие вопросы считал неприличным — и раз в тысячу опытнее. Иногда Маркус жалел, что родился не его сыном — если бы у него был выбор, он, бесспорно, предпочёл такого отца, пусть тот и был никому неизвестным бандитом из Лютного, а не одним из Двадцати восьми, да и денег имел, наверное, немногим больше, чем родители Снейпа. Но всё это перекрывалось одним единственным фактом: Маркус его не боялся. А тот даже когда время от времени обучал Эйвери чему-нибудь, ни разу не осудил его и не высмеял по-настоящему, хотя и имел обыкновение постоянно подшучивать. Шутки эти бывали порой даже обидными — но никогда унизительными… во всяком случае, так полагал Эйвери.

Но выбора у него не было — оставалось просто, как он сам для себя определил (хотя и подозревал, что тот сильно бы удивился подобному определению их отношений), дружить с Ноксом.

Виски Эйвери не понравился — а пьяное состояние не понравилось ещё больше. Впрочем, он не очень хорошо помнил тот вечер — помнил, что сперва отчаянно веселился и смеялся над шутками Нокса, а затем плакал у него на плече и говорил что-то, всё время обрывая себя и не зная, чего больше хочет, раскрыть или сохранить их семейные тайны и не понимая, что рассказ его из-за этого выходит абсолютно бессвязным и непонятным. Как и когда он уснул, Маркус не помнил — а вот пробуждение вышло весьма неприятным. Возможно, так было потому, что он проснулся не сам, а был разбужен Ноксом, сообщившем ему, что уже поздно, и его наверняка ждут дома, а затем наложившим протрезвляющее заклятье. Мучаясь от озноба и отвратительной, тянущей внутренней пустоты, Эйвери, давясь и глотая антипохмельное зелье, дал себе слово не напиваться больше никогда в жизни.

И всё же… Всё-таки было что-то в той лёгкости, которую подарил ему на первых порах виски и которую Эйвери запомнил очень надолго.

За лето между пятым и шестым курсом они с Ноксом виделись всего раз пять или шесть — и Эйвери очень ждал этих встреч, причём далеко не только потому, что они приносили ему некоторый доход. Рядом с Ноксом, в Лютном, он чувствовал себя сильнее и старше — а главное, гораздо увереннее. А ещё Нокс был единственным его собственным, личным знакомым — его и только его, не имеющим никакого отношения ни к отцу, ни к друзьям, ни даже к школе. Мысль о том, как взбесил бы Эйвери-старшего как сам факт наличия такого секрета, так и личность нового приятеля сына, возбуждала и нервировала Маркуса одновременно — и впервые в жизни он радовался, что отец настолько его презирает, что даже не задумывается ни о слежке за сыном, ни, тем более, о том, чтобы применить к нему легилименцию.

Так же, как и его друзья, которые — как ни удивительно, оба — практиковали легилименцию, но если Мальсибер придерживался, по крайней мере, на словах, определённых кодекса чести, утверждая, что не применяет её к товарищам, по крайней мере, без предупреждения и необходимости, то Снейп не ставил себе даже таких эфемерных ограничений. Однако же ни один, ни другой ни разу даже не заподозрили друга в том, что тот скрывает от них что-то серьёзное и интересное и не попытались выведать его тайну — и Эйвери сам не знал, как к этому относиться.