Семь Дней Из Жизни Гермионы Грейнджер  (гет)

День шестой. Суббота.

В субботу Гермиона Грейнджер ушла от Драко Малфоя навсегда. Держа в одной руке парочку сильно уменьшенных чемоданов с вещами, а в другой — рыжего толстого Косолапсуса, она аппарировала в дом на Гриммо — потому что, а куда еще, собственно? Не в Нору же, где Молли, конечно, накормит ее луковым супом и тыквенным пирогом: «Сначала поешь, Гермиона, а уж потом говори, что случилось!», Рон пообещает разобраться с Малфоем по-мужски: «Хочешь, Герм, я отправлюсь к нему прямо сейчас? Только захвачу с собой бутылку огневиски…», Артур сочувствующе похлопает ее по плечу: «Даже не знаю, что сказать — вы всегда казались такой гармоничной парой... Кстати, не объяснишь ли мне, что такое тостер?», а Луна примется изгонять мозгошмыгов из головы: «Именно они мешают мужчинам и женщинам правильно понимать друг друга», но всего этого Гермионе сейчас не очень хотелось. Особенно процедуры изгнания мозгошмыгов.

После непродолжительного размышления Гермиона отбросила в сторону еще несколько вариантов. Квартира близнецов Уизли: «Он тебя обидел, Герм? Хочешь, мы опробуем на нем свое новое изобретение — самовзрывающийся-во-рту-блевательный-батончик? Но лучше всего, если мы сейчас же аппарируем к нему и поговорим с ним по-мужски! — Где наша заветная бутылочка старого доброго огневиски, братец Дред? — Да вот она, уже у меня в руках, братец Фордж!» Коттедж «Ракушка»: «Подегжишь маленькую, Гегми, пока я накгашу пгавый глаз? И не пегеживай — мужчины иногда бывают пгосто невыносимы! Билл, куда ты собгался с этой бутылкой в гуках? А, поговогить с Дгако по-мужски…» И родительское бунгало в далекой солнечной Калифорнии: «Девочка моя, ты такая бледная! Все-таки английский климат не прибавляет здоровья! Вот и Драко твой тоже… Все-таки, странное имя, и мальчик немного странный, но это твой выбор, и мы с отцом уважаем его…»

Конечно, на этом варианты мест, где были бы рады принять Гермиону, не заканчивались. Например, ее запросто могли приютить в неком просторном двухэтажном коттедже, надежно спрятанном от посторонних глаз у подножия шотландских гор. В коттедже проживал небезызвестный широкой магической общественности бывший преподаватель Зельеварения в Хогвартсе, изменивший нынче место работы, жилище и семейный статус. Старина Северус непременно выслушал бы Гермиону и, пожалуй, дал бы дельный совет: «Искусство жизни с мужчиной, мисс Грейнджер — сродни процессу приготовления зелий. Чуть ошибешься в пропорциях ингредиентов — сбежит, не убавишь вовремя огонь — сбежит, отвлечешься ненадолго — опять-таки сбежит. Ах, это Вы сама от него сбежали… Ну, что ж, пришла пора поговорить с Драко по-мужски. Дорогая, где у нас была бутылочка старого огневиски?» В наличии у профессора «дорогой» как раз и заключалась причина, по которой Гермиона отвергла и этот вариант тоже — Тонкс непременно приняла бы ее невзгоды близко к сердцу, но под этим самым сердцем она уже шестой месяц носила ребенка, а огорчать беременную ведьму с нестабильной магией и боевым аврорским прошлым не рискнул бы и сам Вольдеморт.

В общем, при всем богатстве выбора альтернативы не было — если Гермиона Грейнджер и могла куда-нибудь уйти от Драко Малфоя, то только и исключительно к Гарри Поттеру. Узнав об этом, ветеран второй (нет, не магической войны, а древнейшей профессии) Рита Скиттер непременно задала бы Гермионе парочку невинных вопросов вроде: «А как к этому отнесется мисс Уизли?» или «А что по этому поводу думает мистер Малфой-младший?» или «А что мне ответить тысячам юных ведьм, чьи совы полчищами штурмуют редакцию «Пророка» — вы женитесь или все-таки расстаетесь?» В ответ Гермиона даже не стала бы ее авадить, нет. Просто трансфигурировала бы в плевательницу и подарила Снейпу. Просто так, без всякого повода.

Хотя, надо сказать, в последнее время поводов для всевозможных подарков и праздников хватало. Вторая Магическая война закончилась полной и безоговорочной победой сил Света, Вольдеморт был уничтожен бесследно, сторонники его разбиты и обезврежены, и даже от магловской Британии кое-что осталось. «А все эти разрушения придется замаскировать под природные катастрофы и террористические акты, н-да… Лимонную дольку, Кингсли?» Волшебники ликовали и прославляли победителей — каждый получил по заслугам, и Дамблдор лично следил за тем, чтобы всякая награда находила своего героя. Так, например, Гарри Поттера провозгласили Национальным Героем магической Британии номер один и назначили Особым Советником при Министре Магии (коим единогласно выбрали Кингсли Шеклболта). Ближайших друзей и соратников Гарри также объявили Национальными Героями, но уже без порядковых номеров, а вместе с орденами Мерлина им выдали дипломы Хогвартса (некоторым — посмертно), так как почти все они были недоучившимися студентами.

Самому Дамблдору, вошедшему в историю как мудрейший маг и сильный стратег, поставили позолоченный памятник посреди Косого переулка. «Да, Перси, я знаю, что Альбус еще жив, но подумай сам — что, кроме этого, мы можем для него сделать? К тому же, средства уже собраны, и я, как Министр Магии, несу за них ответственность». За Снейпом навечно закрепили место в Совете попечителей Хогвартса, предложили еще и комнату в подземельях в пожизненное пользование, но он, ко всеобщему удивлению, отказался. Минерву МакГонаголл сделали членом Визенгамота, Артура Уизли — заместителем Министра Магии, а Ремуса Люпина — преподавателем ЗОТИ (пожизненно). Всем членам Ордена Феникса выплатили солидные денежные вознаграждения, погибших магов оплакали и торжественно похоронили, в честь Драко Малфоя, который во время финальной битвы опять спас Золотого Мальчика: «Интересно, что такого я совершил в прошлой жизни, если в этой я постоянно выталкиваю тебя из-под Авады, Поттер?!» — собирались назвать улицу строящегося магического района, но Драко скромно отказался, заявив, что реконструкции фамильного поместья за счет Министерства с него будет вполне достаточно.

В общем и целом, война окончилась. Магическая Британия вздохнула спокойно и попыталась начать новую жизнь — в мире, где вейл, оборотней и кентавров уравняли в правах с волшебниками, а домовым эльфам стали платить зарплату. Где за брошенное в сердцах слово «грязнокровка» полагался внушительных размеров штраф, а пренебрежительный отзыв о маглах вызывал как минимум косые взгляды, а как максимум — потерю репутации. В этом новом мире Упивающиеся Смертью были заключены в Азкабан, охранявшийся теперь не дементорами, что сгинули вместе с Темным Лордом, а обычными охранниками. Члены семей УПСов, не замеченные в сотрудничестве с Вольдемортом, внесли огромных размеров пожертвования в фонды Министерства и счастливо избежали репрессий — новая власть старалась быть гуманной и играть в демократию.

Консервативное магическое общество с неожиданной радостью приветствовало перемены, а если кто-то и был недоволен новыми порядками, недовольство свое проявлять не спешил — демократия демократией, но как ни крути, за всеми этими новшествами стоял Гарри Поттер и сотоварищи, а два прошедших военных года и, в особенности, финальная битва, показали: в современном магическом мире волшебника сильнее, чем Гарри Поттер, нет. О его способностях к беспалочковой магии слагали легенды, а рассказ о том, как во время последнего боя с Упивающимися Избранный призвал на помощь Стихии Природы, и они подчинились ему, уже вошел в новейший переработанный курс истории магии. Гарри и его друзей боготворили, их мнение по любому вопросу — от управления страной до новых фасонов мантий — воспринималось как немедленное руководство к действию, во всех магазинах и пабах магической Англии и Шотландии им открывали безлимитный кредит, их заваливали подарками, буквально каждый их шаг отслеживался папарацци и освещался в магической прессе… В общем, если бы Гарри Поттер не был Гарри Поттером, из него со временем мог бы получиться отличный Темный Лорд.

К счастью для магической общественности, Поттер оставался верен сам себе и не собирался меняться, даже став Национальным Героем номер один. «Какое счастье, Гарри, что им не пришло в голову давать нам всем порядковые номера. Ты только представляешь себе — Фред и Джордж Уизли — национальные герои номер четырнадцать дробь восемнадцать!!!» Да, Гарри осознавал себя как сильнейшего волшебника современности — кто, в конце концов, уничтожил Вольдеморта? Но, уплатив свой долг волшебному миру, и превратившись из Мальчика-который-выжил в Парня-который-победил-всех-на-свете, он не озаботился устройством политической карьеры: «Я помню, Кингсли, что я твой Особый Советник, но, честное слово, может быть, я посмотрю эти бумаги в следующий раз? Недельки так через полторы?» — а решил некоторое время пожить в свое удовольствие, и лишь потом серьезно задуматься — чем же ему заняться во взрослой мирной жизни.

За год, прошедший после победы, Гарри отремонтировал Хогвартс и блэковский особняк (последнее благодаря сопротивлению Кричера потребовало от него гораздо больших усилий); немного попутешествовал по миру (иногда вдвоем с Джинни, иногда — с целой оравой народу); посетил мерлинову тучу официальных мероприятий и правительственных совещаний и пришел к выводу, что ничто на свете не делает его счастливее, чем ощущение полета и азарт погони за снитчем. Квиддичные клубы Британии и Шотландии немедленно открыли охоту на Золотого мальчика, но пока что он водил всех за нос, не подписывая контракт ни с одной из команд. Джинни, экстерном сдав экзамены за два последних курса Хогвартса, во всем поддерживала своего любимого и немедленно изъявила желание стать квиддичным комментатором, но, так же, как и Гарри, не спешила приступать к работе.

Рон, мечтавший раньше о профессии аврора, заявил, что войны он нахлебался на всю жизнь, а вот его любовь к сладкому с годами не ослабевает, и выбрал самое мирное занятие, какое только можно себе представить — открыл небольшую уютную кондитерскую рядом с процветающим магазином своих старших братьев. Луна медленно, но верно закреплялась на журналистском поприще, обновляя и видоизменяя «Придиру» с помощью Колина Криви. Снейп уволился из Хогвартса и открыл частную зельедельческую компанию, а по совместительству: «Просто смешно, Грейнджер, никак не избавлюсь от вечной тяги что-нибудь с чем-нибудь совмещать!» — сделался писателем, и в короткий срок стал автором таких бестселлеров как «Зельеварение не для всех», «Мемуары двойного агента» и «100 рецептов ядов на каждый день». Гермиона немного поколебалась, выбирая между должностью преподавателя Зельеварения в Хогвартсе и весьма солидным постом в Министерстве, и в итоге выбрала партнерство в предприятии «Снейп, Грейнджер и Сº», где первые две фамилии служили одновременно средством привлечения клиентов и гарантией высокого качества зелий, а под «…и Сº» скрывался Невилл Лонгботтом: «Где Вы видели приличную зельедельческую компанию без толкового герболога, профессор? Что значит — недоучка? Да мы все, между прочим — недоучки, и я в том числе! Не волнуйтесь, я лично обещаю проследить, чтобы Невилл и близко к котлу не подходил!»

Драко Малфой… А вот Драко Малфой все никак не мог определиться, чем же он, собственно, собирается заниматься в мирной жизни. К известию о том, что Люциус в военной суете и неразберихе так и не переписал своего завещания, и от наследства сына отлучил только на словах, Драко отнесся совершенно спокойно: «Скорее всего, он просто надеялся, что заавадит меня раньше…» К тому, что его мать во Франции вторично выходит замуж и на малфоевское наследство отныне претендовать не может — тоже: «У мамы всегда был блэковский темперамент, но она годами его скрывала. Пусть хоть теперь будет счастлива…» Вступив во владение несметными семейными капиталами, он первым делом спросил Гермиону, что она хочет изменить в интерьере Малфой-мэнора, и получив в ответ лаконичное: «Всё!», немедленно выполнил ее пожелание. После этого Драко открыл в обновленном до неузнаваемости особняке камины для «своих», коих насчитывалось никак не менее двух дюжин: «О, Мерлин, из них дюжина — одни только Уизли!», ликвидировал все обнаруженные в тайниках темномагические артефакты, провел в подземелья электричество и раскрасил там стены в стиле граффити: «Чудесная штука — видел в магловском Лондоне, очень оживляет мрачные средневековые интерьеры! И нечего ржать, Рон, видел бы ты, что здесь было до ремонта…»

Проделав всю эту работу по благоустройству их совместного с Гермионой жилища, Малфой-младший потерял всякий интерес ко всему вышеперечисленному: благоустройству, жилищу и самой Гермионе. А заодно и к жизни вообще в любых ее проявлениях. И если бы Рита Скиттер сумела-таки докопаться до истинного положения дел, от радости она проглотила бы свое Прыткопишущее Перо (если, конечно, к тому времени уже трансфигурировалась из снейповой плевательницы обратно).

Внешне все было почти нормально — Драко наслаждался жизнью победителя и вел активную светскую жизнь. Он ходил на официальные мероприятия: «А не выпить ли нам еще по бокалу, Фред? О, Джордж, когда уже я научусь вас различать… Ок, ждем Фреда и выпиваем втроем!», давал интервью прессе: «Нет, я еще не решил, какую профессию выберу, может быть, стану баллотироваться на пост Министра Магии… Шучу, Рита, шучу!», помогал устраиваться в новой жизни тем слизеринцам, которые не были замешаны в делах УПСов: «Место моего управляющего тебя устроит, Блейз? Отлично, детали обговорим позднее — меня ждут Уизли, и будь добр, потрудись контролировать выражение своего лица при упоминании этой фамилии!», по мере сил облегчал судьбы тех, кто удостоился сомнительной чести носить на руке Темную Метку: «Да, Ваша честь, я могу поручиться за Винсента Крэбба и Грегори Гойла — они оказали нам неоценимую помощь в дни войны — чего стоит только нашумевшее дело о складе темных артефактов!» и так далее, и тому подобное. Малфой блестяще справлялся с ролью знаменитого волшебника, и одна лишь Гермиона Грейнджер видела, что он сломался, но не знала, где отыскать то, что способно его починить.

Он подолгу бродил по комнатам фамильного особняка, интерьеры которых не имели теперь почти ничего общего с комнатами его детства — и временами Гермиона заставала его прислонившимся лбом к оконному стеклу и уставившимся невидящим взглядом куда-то вдаль. С бесстрастным выражением лица он мог стоять часами почти неподвижно, и хотя Гермиону подобное стояние пугало и расстраивало, это все же было куда лучше, чем моменты, когда Драко впадал в беспричинную ярость, моментально теряя всякий контроль и над своими эмоциями, и над своей магией. Это было настолько несвойственным ему, настолько не малфоевским, что когда подобное случилось в первый раз, и с потолка в лиловой столовой обрушилась вниз люстра, Гермиона вначале даже не поняла, что, а вернее, кто этому причиной.

Он стал равнодушен к еде и к одежде, периоды лихорадочной, бурной деятельности сменялись у него днями полной апатии, когда Драко просто лежал пластом на диване в маленькой, оформленной в кофейных тонах, гостиной (любимая комната Гермионы во всем огромном доме) и молча курил сигары. Так он мог пролежать несколько суток подряд, не реагируя ни на Гермиону, ни на домовых эльфов, ни на Блейза Забини (который, надо признать, оказался отличным управляющим и неплохим парнем), и заканчивалось такое лежание всегда одинаково — появлялся Гарри или кто-нибудь из Уизли, Драко стаскивали с дивана и уводили куда-нибудь пить. Иногда одного, иногда вместе с Гермионой — ведь она тоже была частью их общего недавнего военно-героического прошлого…

После того, как Драко не умер от древнего проклятия, насланного на него отцом, а Дамблдор нашел способ уничтожить все принесенные троицей хоркруксы, в головы им обоим (и Драко и Дамблдору) пришла поистине гениальная идея создать из молодых волшебников отряд специального назначения. Естественно, одними только Поттером-Малфоем-Уизли дело не ограничилось, собралось около тридцати выпускников Хогвартса последних лет — Вуд был среди них самым старшим, а замыкал список младший Криви. Настоящее военное братство, начало которому было положено еще в Выручай-комнате на пятом курсе: «Мерлин, Гарри, не напоминай мне о дружине Амбридж — я до сих пор удивляюсь, как ты смог простить мне то, что я был таким придурком!» Дерзкие, горячие, отважные, они поражали и врагов и соратников удивительным сочетанием гриффиндорской решительности и слизеринского хитроумия. Командиром отряда, конечно же, был Гарри, но любой малыш из семьи волшебников знал, что на самом деле все решения в «Мерлиновых Детях» принимались триумвиратом (название придумали Фред и Джордж, и поначалу над ним ржали даже свои, но уже через пару месяцев им пугали молодых УПСов на церемонии посвящения). Никто лучше Драко Малфоя, выросшего среди темных волшебников и не понаслышке знакомого с черной магией, не мог определить общую стратегию действий; никто лучше прирожденного шахматиста Рона Уизли не мог разработать тактику операции; и никто лучше Гарри Поттера — Мальчика-обреченного-на-победу — не мог организовать своих бойцов и воодушевить их на битву.

Из достоверного источника: «Поблагодарим же профессора Снейпа за его нелегкий труд, коллеги! Северус, лимонную дольку?» стало известно, что Темный Лорд назначил награду за головы Поттера, Уизли и Малфоя в миллион галеонов, Люциус добавил лично от себя еще столько же: «Мерлин, никогда бы не подумал, что я столько стою… Да-да, Драко, я уже слышал — у меня два комплекса — героя и неполноценности… », а безумная Беллатрикс выторговала у своего повелителя право швырнуть первый «Круциатус» именно в Драко: «О, у тетушки всегда была тяжелая рука! Поттер, Уизли, прикроете меня, если что?» После первой же успешно выполненной операции — ликвидации склада темных артефактов: «А чего вы хотели — выставить на охрану Крэбба и Гойла младших? Даже палочками махать не пришлось — Драко сказал им пару слов, и они сдались как миленькие, Луна, честно-честно!» — отряд завоевал славу непобедимого и гордо пронес ее до самой финальной битвы.

«Вместе мы кое-что можем, верно, Гарри?» — и захлопывались хитроумные ловушки вокруг УПСов, взлетали на воздух их явочные квартиры, лопались, словно мыльные пузыри, защитные сферы. «Мы кое на что способны, Драко, когда вместе, верно?» — и старинные артефакты оборачивались бесполезным хламом прямо в руках темных магов, скрывались под антимагическими куполами магловские города, проваливались в самый последний момент давно планируемые Вольдемортом операции. «Мы кое-чего стоим вместе, да, Рон?» — и рушились неприступные бастионы родовых поместий, сдавались в плен молодые Упивающиеся, предлагали свои услуги в качестве шпионов волшебники постарше.

Сейчас, оглядываясь назад, Гермиона только удивлялась — как они выдержали все это и не свихнулись окончательно? Два года войны, настоящей, кровавой, густо приправленной магией, не могли пройти для них бесследно, и все-таки они не сошли с ума, выжили и практически все уцелели. Им приходилось видеть чужие смерти, терять товарищей и вытаскивать друг друга из самой гущи очередной заварухи, когда воздух искрит и плавится от разноцветных заклинаний, магическую энергию, кажется, можно черпать горстями и глотать, словно воду, а кровь льется рекой, также как и отборные ругательства на английском, латыни и древнекельтском.

Они пили огневиски после рейдов в тылы противника (и здесь никто не мог сравниться с Драко и близнецами Уизли — ни в смысле внезапности нападения, ни в смысле количества выпитого), на ходу залечивали раны Быстрозаживляющими Заклинаниями, и неделями забывали потом свести шрамы, они взрослели быстрее, чем успевали это осознать, и всем им по ночам снились кошмары, всем «Мерлиновым Детям» без исключения — Гарри и Рону, Драко и Невиллу, Джинни и Луне, Фреду и Джорджу, Гермионе и Дину, Ли Джордану и Алисии Спиннет, Лаванде Браун и Шеймусу Финнигану, Оливеру Вуду и Захарии Смиту, Эрни Макмиллану и Анджелине Джонсон, сестрам Патил и братьям Криви — всем тем мальчикам и девочкам, которые в одночасье перестали быть детьми и стали воинами.

С ночными кошмарами справлялись по-разному, но самым распространенным способом стал секс. Смертельная опасность — прекрасный повод для сближения душ, сплетения тел и высвобождения потаенных желаний, особенно если ты еще совсем молод. Словно решив поспорить со старинным «Make Love Not War» (1), юные ведьмы и колдуны активно занимались и тем и другим, увлекая за собой и старшее поколение (в частности, некий профессор Зельеварения бывал неоднократно замечен выходящим из комнаты аврора Тонкс в утренние часы, Молли Уизли регулярно запаздывала с завтраками и спешила поскорее уединиться с Артуром после ужина, а вечно одинокого и неприкаянного Люпина все чаще заставали в обществе Чжоу Чанг).

Гермиона и сама не заметила, как они с Драко перестали заниматься любовью, а начали — сексом. Он брал ее жестко и грубо, и ей это нравилось, даже если потом приходилось сводить синяки с нежной кожи бедер и запястий — так сильно сжимал их Малфой, когда входил в нее быстрыми резкими толчками, заставляя выгибаться под ним и кричать: «Еще! Еще сильнее, Драко!», хотя куда уж еще сильнее? Когда в первый раз Драко взял Гермиону, не раздеваясь и не сняв с нее одежды — прижал к стене своей комнаты на Гриммо, втискиваясь в нее всем телом до боли, сильно сминая жесткими пальцами соски и кусая губы — она не испугалась. И даже не заплакала и не стала ничего говорить Драко в ответ на его ошеломленное: «Прости, я сам не знаю, что на меня нашло…» Гермиона знала, что именно «нашло» на Драко Малфоя — война, и верила, что время залечит любые раны, а после победы все изменится.

Очень скоро Драко перестал говорить ей «Прости», избегал смотреть в глаза и старался как можно меньше времени проводить с ней наедине. Теперь пришла очередь Гермионы зажимать Малфоя в углу его собственной комнаты и изо всех сил целовать в губы, шею, ключицы — куда могла дотянуться — вцепившись одной рукой в его длинные волосы, а другой пытаясь разорвать на нем рубашку, пока он не развернул ее к себе спиной и толкнул к ближайшему окну. «Ничего, — говорила себе умничка Гермиона, вечная гриффиндорская отличница, вцепившись руками в подоконник и наблюдая за собственным, искаженным от боли и страсти лицом, отражающимся в стекле, — ничего, Грейнджер, ты выдержишь. Он пять месяцев шатался с Гарри и Роном по всей стране, не имея возможности ни на секунду расслабиться, его едва не убил собственный отец, он постоянно рискует жизнью и ходит по самому краю лезвия. Ему надо выплеснуть эмоции — вот и все. Война закончится, и все наладится, да, Дра-а-ко, да, еще сильнее!»

Война закончилась, и ничего не наладилось. Гермиона списывала это на поствоенный синдром, который, конечно же, накрыл их всех после победы с головой. Как ни крути, а то, через что им пришлось пройти, стало тяжелым испытанием для неустойчивой подростковой психики.

— Поствоенный синдром, — объясняла Гермиона расстроенной Джинни, когда та пожаловалась, что Гарри швыряется в нее тарелками (без помощи палочки и рук, разумеется).

— Поствоенный синдром, что ты хочешь, — вздыхала она в ответ на тихие сетования Луны, что Рон больше не хочет и слышать о крокозюбриках, морщерогих кизляках и мозгошмыгах — не хочет и слышать об этом, а только орет на нее всякий раз, как она «опять берется за старое»!

— Поствоенный синдром, — терпеливо утешала она очередных плачущих девушек-на-один-раз, которых Фред и Джордж меняли как перчатки.

— Поствоенный синдром, — говорила она себе утром перед зеркалом, сводя синяки с шеи. У самой Гермионы пресловутый синдром выражался в том, что она с трудом переносила одиночество и шарахала невербальным Ступефаем любого, кто оказывался у нее за спиной, прежде чем успевала понять, кто именно там оказался: «Простите, Рита, эта привычка осталась у меня с войны. Вы не сильно ушиблись?»

Первые послевоенные месяцы они везде шатались вместе — «Великолепная восьмерка», как их враз окрестили газетчики: Гарри, Джинни, Рон, Луна, Драко, Гермиона и близнецы Уизли. Иногда к ним присоединялись остальные — те, с кем они прошли бок о бок всю эту войну — но чаще всего они собирались ввосьмером, ядро их блистательного отряда «Мерлиновы Дети» (еще раз спасибо Фреду и Джорджу за это чудесное название!), сеющего ужас и панику среди врагов во время войны. Теперь они наводили подобную панику на хозяев питейных заведений с той только разницей, что УПСам никто не возмещал причиненный ущерб. Они много пили, пожалуй, непростительно много для национальных героев, но им прощали и это — еще бы, ведь они были те самые «Мерлиновы Дети»! Если они собирались в каком-нибудь кабаке, посетители спешили уйти оттуда, независимо от того, было их только восемь или больше. Для того чтобы разгромить заведение с помощью магии, вполне хватало и одного Гарри Поттера. А втроем с Драко Малфоем и Роном Уизли они могли, не напрягаясь, смести с лица Земли пол Хогсмита. Оставшуюся половину с удовольствием взяли бы на себя Фред и Джордж. Впрочем, дебоширить они не любили — просто напивались и начинали истерически хохотать по любому поводу, отчаянно цепляясь хотя бы за видимость обычных человеческих эмоций, раз уж способность испытывать их по-настоящему куда-то исчезла за время войны.

Драко пил больше других и хохотал громче остальных, и Гермиона твердо знала, почему. Во время войны все они навидались достаточно ужасов, но убивать людей приходилось не всем — светлые волшебники тем и отличаются от темных, что не используют непростительных заклинаний. «Во всяком случае, вы должны запомнить, что, кроме заклинания Авада Кедавра есть немало других, позволяющих остановить и обезвредить врага ничуть не менее эффективно, но без необратимых последствий… И перестаньте ухмыляться, Малфой, иначе я сниму баллы с… — С чего, профессор? С отряда спецназа? — Не будь я Снейпом, Драко, если не смогу снять баллы с чего угодно! А сейчас продолжим инструктаж…» Убивать приходилось не всем, но многим — из всей «Великолепной восьмерки» только Гермионе и Луне удалось пройти всю войну без единой Авады, выпущенной из собственной палочки. Правда, Сектумсемпры с этих палочек слетали, и не раз — но тем ведь и отличается Сектумсемпра от Авады, что ее последствия можно излечить.

Да, они убивали и видели разные ужасы, но никто из всех «Мерлиновых Детей» не наблюдал за гибелью собственного отца, мучаясь незнанием — не твое ли Непростительное Заклинание отправило его на тот свет — как это пришлось пережить Драко Малфою. И если бы Рите Скиттер стал известен подобный факт из героической биографии Малфоя-младшего, она, наверняка, сделала бы из него очередную газетную сенсацию — и, пожалуй, осталась бы плевательницей навсегда. В конце концов, Гермиона не зря считалась любимой ученицей профессора МакГонаголл.

Но вряд ли многоуважаемая преподавательница трансфигурации могла сейчас дать Гермионе совет — как сделать так, чтобы Драко перестал мучиться чувством вины и считать себя отцеубийцей, и снова начал разговаривать с Гермионой, и перестал отводить глаза всякий раз, как они встречались взглядами. Нельзя сказать, что Гермиона ничего не пыталась предпринять — пыталась и еще как! Но все оказывалось бесплодным — и душевные разговоры, и романтические ужины, и демонстрация преувеличенного интереса к делам Драко, и попытки увлечь его своими собственными делами. Драко напоминал себя прежнего только во время встреч с друзьями по отряду, и Гермионе ничего другого не оставалось, как радостно подыгрывать ему и делать вид, что у них все в порядке. На самом деле все у них было далеко не в порядке, а вот как: они почти не виделись днем, практически не разговаривали вечером, а ночью сходились только для того, чтобы удовлетворить обоюдную болезненную страсть к грубому сексу и, отодвинувшись друг от друга, долго лежать молча, глядя в потолок спальни сухими воспаленными глазами — Драко, так же, как и Гермиона, разучился плакать во время войны. Засыпать было страшно — во сне приходили кошмары, от которых спасал только алкоголь, и редкий вечер обходился без встреч с «боевыми товарищами».

Временами Драко уходил в единственную комнату Малфой-мэнора, не затронутую реконструкцией — кабинет Люциуса Малфоя. Здесь он молча сидел с бокалом любимого отцовского коньяка, смотрел на огонь в камине и молчал или разговаривал сам с собой. Гермиона никогда за ним не ходила и потому могла только догадываться о том, что именно Малфой-младший рассказывает духу Малфоя-старшего, незримо витающему в кабинете. Но в этот субботний вечер, когда она в очередной раз притворилась спящей, а Драко встал с постели и, накинув на плечи халат, вышел из спальни, Гермиона Грейнджер не осталась, как обычно, лежать на шелковых простынях, свернувшись в клубочек, и не отправилась курить на террасу, как часто бывало, и даже не устроилась с книжкой у ночника, как это бывало еще чаще. Нет, в этот раз девушка выждала минут пятнадцать и почти что на цыпочках отправилась вслед за своим любимым.

Спустя полчаса Гермиона все так же на цыпочках, но в более быстром темпе, вернулась, маленьким растрепанным ураганом пронеслась по спальне, молниеносными взмахами обеих рук распахивая двери в гардеробную комнату, выдвигая ящики комодов и призывая к себе чемоданы. Еще через четверть часа (Драко все еще не возвращался), Гермиона Грейнджер написала короткую записку на клочке пергамента, подхватила наспех собранные вещи и своего кота (о котором чуть не позабыла в поспешности сборов) и аппарировала на Гриммо, 12 в твердой уверенности, что поступает как лучше.

Спустя считанные минуты Гермиона Грейнджер сидела за кухонным столом старого блэковского особняка (после ремонта в доме оказалось не меньше трех прекрасно обставленных гостиных, но по привычке, оставшейся со времен Ордена Феникса, собираться все предпочитали на кухне) с чашкой чая в одной руке и стаканом с огневиски в другой, и уже не была в этом так уверена.

— Ты же сама говорила, что это поствоенный синдром! — упрямо повторил Гарри, растрепанный, босой, в низко сидящих на бедрах джинсах и домашней футболке. — Закончится война, и все пройдет!

— Может быть, ты не обратил внимания, Гарри, — жестче, чем собиралась, произнесла Гермиона, — но война закончилась год назад. На прошлой неделе был суперторжественный банкет по этому поводу — вы еще напились там, как последние книзлы, помнишь? Слава Мерлину, что у вас хватило ума сделать это после того, как надо было произносить речи, а не до этого!

— У нас не хватило ума, — немного смущенно признался Поттер, — просто Драко — спец в Отрезвляющих Заклинаниях.

— Жаль, что с Заглушающими у него дела обстоят не так блестяще! — отрезала Гермиона и выбрала, наконец, что же ей поставить на стол — стакан или чашку. Как и предполагала молчаливо наблюдающая за подругой Джинни, выбор был сделан в пользу чашки, а содержимое стакана отправилось прямиком в рот Гермионы.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Гарри, отдышавшись после своей порции спиртного. — Ты услышала что-то такое, что Драко от тебя скрывал?

— Угу, — кивнула головой Гермиона. — Вот именно что — скрывал. Причем, довольно успешно. Но однажды всем известное грейнджеровское любопытство взяло верх, и вот я здесь! Приютите на пару дней? Или недель — как получится…

— Гермиона, что ты такое говоришь, — Гарри снова разлил по стаканам огневиски, — ты же знаешь — этот дом всегда в твоем распоряжении, в любое время суток и года и чего там еще.

— Герми, скажи нам прямо — что случилось? — вмешалась Джинни. — Просто скажи это сейчас, пока ты еще в состоянии говорить, а мы с Гарри в состоянии слушать.

— Джин! — кинул укоризненный взгляд на девушку Поттер.

— Да-да, я знаю, — послушно кивнула головой Джинни, — у нас у всех поствоенный синдром, и как только все наладится, мы сразу же бросим пить. Но пока что я вижу, как моя лучшая подруга Гермиона Грейнджер вот-вот разревется, потому что она ушла от парня, которого любит больше жизни, а с этим парнем приключилась небольшая неприятность — он немного тронулся мозгами из-за того, что во время войны собственноручно укокошил своего папашу! И все, что мы можем сейчас делать — сидеть и напиваться, потому что любые слова здесь будут абсолютно бесполезны!

Если бы на кухне поттеровского дома по какой-то нелепой случайности оказалась Рита Скиттер, трансфигурированная в плевательницу профессора Снейпа, именно она стала бы тем предметом, которым Гарри шарахнул о стену собственной кухни в ответ на слова своей невесты. Но поскольку ни журналистки, ни плевательницы в поле зрения не наблюдалось, Гарри взглядом поднял в воздух глиняное блюдо со стола и с силой запустил его в стену над раковиной. Гермиона поперхнулась огневиски и немедленно запила его чаем. Джинни посмотрела на крупные осколки, усыпавшие мойку и пол, и тихонько вздохнула:

— Начинается…

Но ничего не началось — Гарри вдруг как-то обмяк, привычным жестом потер переносицу, там, где раньше всегда была дужка очков (зрение ему откорректировали еще во время войны), и растерянно улыбнулся Джинни:

— Ты права, Джинни. Все это зашло слишком далеко. Еще немного — и мы сопьемся. Все. И тогда мы предадим то, за что воевали. И все смерти окажутся напрасными — моих родителей, Сириуса, отца Луны, всех, кто погиб за два года этой гребаной войны! Но я не знаю, как иначе выживать, просто не знаю. Каждую ночь, когда мне снятся кошмары, каждый день, когда мне кажется, что я вижу тех, кого убили на моих глазах и тех, кого я сам убил… А как справляется с этим Драко, мне даже сложно себе представить — он-то видит перед собой лицо своего отца! Но ты права, Джин, пить надо прекращать. Это отрицательно влияет на магические способности, — закончил Гарри неожиданно твердым голосом и небрежным взмахом руки собрал разрозненные осколки в целое блюдо.

— О, Мерлин великий… — горестно прошептала Джинни и, противореча самой себе, залпом выпила обжигающий напиток.

— Браво, Гарри! — зааплодировала Гермиона. — Просто великолепно! И твоя речь, и то, как блестяще ты владеешь беспалочковой магией и невербальными заклинаниями. Сразу веришь в то, что перед тобой — сильнейший молодой маг современности, и он всегда держит свое слово. Сказал, что бросит пить — значит, бросит. Завтра же. А сегодня, Гарри, я расскажу тебе, как справляется с поствоенным синдромом второй из молодых сильнейших магов по имени Драко Малфой. А никак он не справляется, Гарри! Никак! Разве ты не видишь, что он не живет, а просто играет роль? А внутри у него все время сидит одна и та же мысль, сидит и подтачивает его изнутри, сжирает его, что бы он ни делал — открывает он какой-нибудь гребаный памятник, напивается на каком-нибудь гребаном банкете, занимается гребаным фамильным бизнесом вместе с гребаным Забини — он думает все время об одном и том же: «Это я убил своего отца? Или не я? Я или не я? Убил или не убил?!»

И тут Гермионе Грейнджер наконец-то удалось заплакать — впервые за все время после того, как она плакала над окровавленным умирающим Драко в канун Рождества 1997 года.

— Он больше не разговаривает со мной… — Гермиона выдыхала слова сквозь рыдания, — то есть разговаривает, но я вижу, что ему все равно… А в глаза он мне еще с войны не смотрит... Еще до Люциуса… А ночами он сидит в его кабинете и сам с собой разговаривает — вернее, с ним, с воображаемым… Сегодня я пошла за ним и услышала, как он сказал, он сказал, что…

— Что он больше тебя не любит? — с ужасом прошептала Джинни, обнимая плачущую подругу.

— Что он тебе… э… изменяет? — смущенно пробормотал Гарри, дружески поглаживая Гермиону по плечу.

От неожиданности Гермиона даже перестала плакать и уставилась на своих друзей покрасневшими мокрыми глазами.

— Вы что, рехнулись? С какой стати ему говорить воображаемому Люциусу, что он мне изменяет? Все гораздо хуже — он говорил, что я поломала ему всю жизнь! Я и мой чертов платок!

На этих словах девушка опять захлебнулась рыданиями — похоже, все слезы, накопившееся в ней за последние два с половиной года, решили вырваться наружу именно сейчас.

Гарри и Джинни, бывшие в курсе истории о начале взаимоотношений Гермионы Грейнджер и Драко Малфоя, упоминанию о платке ничуть не удивились.

— Он так и сказал — что ты поломала ему жизнь? — переспросила Джинни.

— Ну, дословно это звучало как-то так: «Отец, если бы я не встретил Грейнджер с ее дурацким платком, все было бы совсем иначе, я никогда не стал бы на сторону Света, и я никогда…», — начала было Гермиона, но захлебнулась душившими ее слезами.

— …никогда не убил бы тебя, отец, — закончил за нее Драко Малфой. — Ни одного слова неправды, заметь — одна только голая логика и причинно-следственные связи. И этого оказалось достаточно, чтобы ты ушла от меня среди ночи, Гермиона?

Малфой, возникший в кухне настолько же внезапно, насколько и предсказуемо, стремительным шагом подошел к столу и, на ходу обменявшись рукопожатием с Поттером и приветственным кивком с Джинни, встал напротив Грейнджер.

— Как ты меня нашел? — шмыгнула носом Гермиона.

— Мерлина ради, Герм! — раздраженным тоном воскликнул Драко. — Ты же оставила мне записку, помнишь? Как там было… Ах, да! «Я очень люблю тебя, но не хочу и дальше портить тебе жизнь, поэтому ухожу навсегда». Я не совсем понял значение слова «навсегда», поэтому решил уточнить у тебя при личной встрече.

— Как ты меня нашел? — глухим голосом повторила Гермиона, чувствуя себя полной дурой.

— Разве это не очевидно? — пожал плечами Малфой. — Куда еще ты могла уйти от меня навсегда, если не к Поттерам? Я и сам поступил бы так же.

— Я еще Уизли, Драко… — пробормотала Джинни.

— Ты ушел бы к нам навсегда? — просиял Гарри.

— Ну, не то чтобы навсегда — но если бы я решил уйти от Гермионы, первым делом я бы аппарировал к вам, — ухмыльнулся Драко. — А уже вторым — к Фреду и Джорджу. Или все-таки наоборот?

— Думаю, Фреда и Джорджа мы вызвали бы сюда, — сделал вид, что серьезно размышляет над этой проблемой, Гарри.

— Ну, в таком случае, думаю, Рон не простил бы нам, если бы мы не позвали и его тоже, — в унисон ему откликнулся Драко.

— Хватит! — заорали вдруг Гермиона и Джинни в один голос. — Прекратите это немедленно!

— Хватит дурачиться и делать вид, что вам все время смешно! — выпалила Джинни. — Целый год после войны вы только и делаете, что пытаетесь перещеголять близнецов в остроумии!

— Мы делали это и во время войны, — возразил Гарри, — и тогда ты ничего не имела против.

— Потому что тогда мы все смеялись, чтобы не орать от страха, — подхватила подругу Гермиона. — А сейчас мы смеемся, чтобы не заплакать. А это неправильно!

— По-моему, ты только что плакала, — осторожно заметил Малфой.

— По-моему, смеяться — лучше, чем плакать, — не менее осторожно сказал Гарри.

— А, по-моему, надо быть честным в своих эмоциях! — воскликнула Гермиона и вскочила на ноги. — Я больше не могу так, Драко! Я не могу смотреть, как ты съедаешь себя из-за мнимого чувства вины, как ты превращаешься в заводную куклу и как ты уничтожаешь нашу любовь. И теперь я знаю, что ты винишь во всем этом меня. И ты прав — если бы в тот день я не подошла к тебе в Хогвартсе, а просто прошла бы мимо, твоя жизнь была бы совсем другой — в ней не было бы ни меня, ни Ордена Феникса, ни Гарри с Роном, а на войне мы оказались бы по разные стороны баррикад — и ты не убил бы своего отца, которого, кстати, вообще неизвестно, кто убил, и совершенно необязательно, что это был именно ты — но, вполне вероятно, что тебе посчастливилось бы убить меня, и тогда, Драко Малфой, конечно, всенепременно, ты был бы чертовски счастлив!

Когда Гермиона закончила свою отчаянную речь, на кухне воцарилась тишина. Три пары глаз — зеленые, светло-карие и серые (с мелкими цветными крапинками, которые видны, только если хорошо приглядеться) — не мигая, смотрели на Гермиону, и она как-то отстраненно подумала, что если для того, чтобы Драко Малфой снова стал смотреть на нее, ей нужно было от него уйти, то оно того стоило.

— Уф! — выдохнул, наконец, обладатель серых глаз и сел верхом на стул, моментально подставленный заботливой Джинни. — Мерлин мой… — пробормотал он, и не менее заботливый Гарри вложил в его руку стакан с янтарной жидкостью. — Оу! — выдохнул Малфой, осушив стакан до дна. — Прямо и не знаю, с чего начать, — признался он доверительно, почти жалобно, и Гарри ободряюще сжал его плечо. — Но, пожалуй, я точно знаю, чего я хочу, — продолжил Драко, ни на секунду не отводя взгляда от своей любимой девушки, — а это уже плюс в моем положении, верно, Герм?

Гермиона тоже села и устало потерла лоб рукой.

— Скоро полночь, — сказала она глухо. — Может быть, ляжем спать, а утром обо всем поговорим?

— Нет, сейчас! — покачал головой Драко. — Потому что спать я совершенно не хочу.

— Мы тоже, — Гарри решительно пресек малодушные поползновения Гермионы уйти от разговора. — Но мы можем уйти, если хотите, чтобы вы могли спокойно поговорить вдвоем.

— Не надо! — категорическим тоном возразил Малфой. — Вдвоем мы спокойно не поговорим — сами только что видели…

— Ну, знаешь! — моментально вспыхнула Гермиона Грейнджер. — После того, что ты сказал…

— Что я сказал? — вдруг неожиданно мягко перебил ее Малфой. — Ну, что я такого сказал, а? Это ведь правда, Герм — если бы в тот день в Хогвартсе ты не подошла ко мне и не стала утешать — моя жизнь была бы совсем другой. Но это не значит, что она была бы лучше — разве я говорил это? Это не значит, что ты мне ее поломала — разве я хоть раз дал тебе повод подумать, что я так считаю? Разве я сказал, что жалею о своем выборе, Гермиона? Ты ведь стояла под дверью не меньше пятнадцати минут — я тебя чувствовал — и ты слышала все, что я говорил отцу. Я сказал только, что я не убивал бы его, если б не встретил тебя…

— О, это такая малость! — с горечью произнесла Гермиона, но Гарри не дал ей развить мысль.

— Кому ты, говоришь, сказал это, Драко? Своему отцу?

Драко кивнул, по-прежнему не сводя взгляда со своей девушки.

— Драко, ты разговариваешь с Люциусом Малфоем? — полушепотом спросила Джинни. — Он, что, стал призраком, или…

— Да нет! — почти беззаботно рассмеялся Малфой. — Он не стал призраком, а я не сошел с ума. Вернее, я, кажется, был недалек от этого, но сегодня все стало на свои места.

— О, да! Я с тобой согласна! — горячо поддержала Малфоя Гермиона. — Сегодня, наконец, все стало на свои места. Потому что Гермиона Грейнджер в этот знаменательный день ушла от Драко Малфоя. Конечно, прошлого не вернуть, мертвых не воскресишь и все такое — но хотя бы в будущем ты не наделаешь бед из-за меня!

— Не надо, Герм, пожалуйста, — попросил Драко, и она замолчала. — Я виноват перед тобой так, что… Но это касается только нас двоих, правда? И вот об этом мы точно поговорим наедине. И я клянусь, что не стану тебя удерживать, если ты твердо решишь уйти, но сейчас я должен сказать тебе и вам, ребята, — кивнул он в сторону Гарри и Джинни, — я должен сказать что-то действительно очень важное. Тогда, в последней битве, все произошло так быстро — помнишь, Гарри?

— Я не забуду это, даже если очень захочу, — вздохнул Поттер. Драко кивнул:

— Тот момент, когда мы с тобой оказались вдвоем, и вдруг появился мой отец и еще несколько УПСов…Там был Грейнбек и моя безумная тетка — и они все начали палить Авадами и разной темномагической чепухой одновременно, и нам оставалось только уворачиваться от них…

— Тогда ты в очередной раз спас мне жизнь, Драко, — сказал Гарри. — И я всегда буду тебе за это…

— Проехали, Поттер! — отмахнулся от него Малфой. — Я сейчас о другом. Когда к нам пробился Рон с Люпином и близнецами, дело пошло веселее, но очень скоро мы поняли, что их не взять ничем, кроме непростительных — слишком мощная защита. И когда мы вопили хором: «Авада Кедавра!», я молился Мерлину и Моргане только об одном — не о том, чтобы мой отец остался жив, нет… Только о том, чтобы в него попал не я.

Драко замолчал, обвел всех напряженным взглядом, и вдруг просиял:

— И знаете что? Они услышали мои молитвы! Целый год я сходил с ума, впадал то в депрессию, то в бешенство, изводил свою любимую и напивался как последний магловский сапожник — а все почему? Потому что я не знал, я или не я убил Люциуса Малфоя. А теперь я точно знаю — не я! И сказал мне об этом он сам.

Драко вскочил с места, подошел к Гермионе и взял ее за руку. Она смотрела на него с совершенно ошеломленным видом.

— Ты напрасно так быстро ушла, Гермиона. Если бы задержалась еще на полчасика, услышала бы немало интересного. И, нет, Джинни, — обернулся он, поймав мысль девушки, — я ведь уже сказал — я не сошел с ума. Просто… просто временами я наведывался в кабинет Люциуса и разговаривал с его портретом.

— Вы только поймите меня правильно! — вдруг отпустил руку Гермионы Драко и подошел поближе к Гарри. — Я знаю, что Люциус был хладнокровным убийцей и настоящим мерзавцем, но он все-таки был моим отцом. И у меня было нормальное счастливое детство, правда, правда. Он любил мою мать и меня, пока я был маленьким. Это потом все как-то резко поменялось… Но у меня есть счастливые воспоминания, и мне было нелегко сознавать, что я…

Голос Драко дрогнул, и Гарри решительно обнял своего друга.

— Нет ничего ужаснее, чем потерять родителей, — твердо сказал он. — И ты можешь даже ничего не объяснять, Драко, я тебя прекрасно понимаю.

— Спасибо, — Драко высвободился из поттеровских объятий и вышел на середину кухни. — Отбросим к Мордреду лирику и сентиментальные воспоминания Драко Малфоя о его детстве, вернемся к нашему портрету.

— К портрету Люциуса, с которым ты разговаривал? — осторожно уточнила Джинни.

— Именно! — кивнул головой Драко. — Я с ним разговаривал, а он со мной — нет! Весь год я умолял его поговорить со мной, хотя бы кивнуть, дать понять, что он меня не проклинает после смерти, и, наконец, сегодня, он снизошел до меня и сказал, чтобы я прекратил стонать и ныть — это, видите ли, достало его до самых печенок — потому что я в его гибели не виновен. Совершенно безапелляционно Люциус Малфой заявил мне, что я его не убивал, и могу по этому поводу больше не убиваться. «А вот за то, что ты предал чистую кровь десятков поколений Малфоев, ты еще ответишь, сын!» — завел он свою любимую песню, но это сейчас неважно. Важно другое — Я! Не убивал! Своего! Отца!

Гарри и Джинни с полминуты смотрели на Драко совершенно расфокусированными взглядами, потом принялись одновременно обнимать его, целовать, хлопать по плечам и сопровождать все эти действия дурацкими возгласами вроде: «Ура! Я знал! Я так рада!». Гермиона же осталась неподвижной. Внутри у нее как будто рушились какие-то стены, опадали вниз грудами разбитых кирпичей, оставляя после себя ощущение внезапной пустоты, и чем ее заполнять, эту пустоту, было пока еще неясно. Ясно было одно — Драко ожил и вернулся в мир, а значит, война по-настоящему закончилась. И теперь все будет хорошо, даже если Гермиона Грейнджер и не станет никогда Гермионой Малфой. Девушка осторожно прислушалась к абсолютной пустоте внутри себя и неуверенно двинулась к выходу.

— Куда ты, Герми? — тут же окликнула ее бдительная Джинни.

— Спать, — попыталась изобразить улыбку Гермиона. — Уже поздно и столько событий… Я просто лягу где-нибудь и полежу немножко, я так рада за тебя, Драко, правда-правда. Просто мне надо немножко где-то полежать…

— Истерика, — сказала Джинни.

— Шок, — сказал Гарри.

— Она никогда меня не простит, — сказал Драко.

А Гермиона все продолжала что-то бормотать, пока такие знакомые ей руки Драко Малфоя не сомкнулись кольцом вокруг нее.

— Тш-ш, — прошептал парень, и она послушно затихла в его объятиях испуганной птичкой. — Спать мы с тобой будем дома. А завтра обо всем поговорим. Я обещаю.

— Но… — дернулась было Гермиона.

— Косолапсус побудет у нас до утра! — бодро воскликнула Джинни.

— И твои вещи мы завтра принесем. Ждите нас в гости, ребята! — жизнерадостно попрощался с Малфоем и Гермионой Гарри и прошипел почти что на парселтанге:

— Чего ты ждешь, Драко? Аппарируй быстрее!

И Драко послушно аппарировал прямо в спальню. Ту самую, где они с Гермионой прожили почти год и ни единого дня не были счастливы. «Теперь все будет по-другому», — думал Драко, и обнимал Гермиону так нежно, как только мог. Гермиона не думала ни о чем, просто стояла и слушала его неровное дыхание (так он дышит, когда волнуется), ощущала его запах (лимон, бергамот и немного можжевельника — парфюм, изобретенный ею самой), видела, как бьется на виске такая родная синяя жилка (как загнанный в капкан зверь, вот как), и пустота в ее душе заполнялась ощущением, что они опять встретились после долгой разлуки. Или перед ней? Гермиона смутно припомнила, что каких-то два часа назад ушла от Малфоя навсегда, и вскинула подбородок.

— Отпусти меня, Драко! — сказала она и почти пожалела, когда он послушался.

— Как ты? — спросил Малфой, отступая на шаг.

— Нормально. Как ты?

— Я бы сказал — как будто гора с плеч упала! — улыбнулся Драко и тут же помрачнел. — Но ты…

— А что я? — Гермиона заставила себя дойти до ближайшего кресла, чтобы не рухнуть прямо на пушистый ковер на полу. — Я — ничего, главное — что ты его не убивал. Это главное.

— Гермиона, — опустился перед ней на колени Драко. — Главное — это чтобы ты была со мной. Я не знаю, могу ли я тебя об этом просить, но, может быть, ты согласишься дать мне еще один шанс. Не забыть все, что было, а просто дать мне шанс все исправить — я смогу, вот увидишь, я…

— Кто его убил, Драко? — перебила она Малфоя. — Люциус сказал тебе, кто убил его?

— Ты действительно хочешь это знать? — почему-то шепотом спросил Малфой, и его лицо оказалось совсем близко от гермиониного.

— Ты ведь знаешь, — просто ответила она. — Скажи мне, кто это сделал, и постараемся пережить это.

— Это Рон, — сказал Драко и сглотнул. — Моего отца убил Рон, но если ты думаешь, что это как-то повлияет на мое отношение к нему, то…

«Давай спать, — собиралась обессилено сказать Гермиона. — Просто спать, а завтра все начнем сначала». Но вместо этого она сползла с кресла прямо в объятия Драко и устроилась в них как можно уютнее. Надолго. На целую вечность.

— Эй! — тихонько подул в ее макушку Малфой спустя вечность. — Эй, ты меня слышишь?

— Да, — не сразу отозвалась Гермиона. — Кто это? Кто ты такой?

— Иногда я и сам не знаю, — честно ответил Драко. — Но я знаю одно — меня нет без тебя, просто нет.

— Но и со мной тебя тоже нет, — прошептала девушка. Или только подумала про себя?

— Я вернулся, — ответил парень едва слышно, но Гермиона все равно услышала. И когда их взгляды встретились, и Гермиона Грейнджер сосчитала все разноцветные крапинки в серых глазах своего любимого, она поняла, что это действительно так — Драко Малфой, вернулся, наконец, с войны.

— Чего ты сейчас хочешь больше всего на свете? — спросил Драко, когда миновала еще одна вечность — вечность, в которой были он, она и их поцелуй.

— Заняться с тобой любовью, — неожиданно для самой себя призналась Гермиона.

— Ты все еще…хочешь меня? — дрогнувшим голосом спросил Малфой, осторожно прикоснувшись губами к виску своей любимой. — Я был так груб с тобой все это время… Я думал, ты не сразу простишь меня, если вообще простишь, а ты заявляешь, что хочешь заняться со мной любовью прямо сейчас. Почему?

— Потому что мы уже тысячу лет не занимались с тобой любовью, –ответила Гермиона. — И я хочу вспомнить — как это — заниматься любовью с Драко Малфоем. А потом мы будем с тобой разговаривать, потому что этого мы тоже не делали тысячу лет, а потом…

— А потом, — перебил ее Драко, — я буду просить у тебя прощения. За каждый день этого страшного года. За мой затянувшийся поствоенный синдром. За то, что дал тебе повод уйти от меня. За то, что меня не было рядом с тобой все это время… И когда ты простишь меня — обещаю — я буду делать только так, как захочешь ты. Но сейчас… давай просто ляжем спать, ладно? А все остальное оставим на завтра.

— Ладно! — милостиво согласилась Гермиона. — Спать так спать.

Этой ночью впервые за долгое время Драко Малфой и Гермиона Грейнджер не лежали без сна по разные стороны кровати после бурного и жесткого секса, а провалились в сон почти сразу, как только их головы коснулись подушек, а руки Малфоя осторожно, но настойчиво притянули Грейнджер к себе, и она прижалась к нему и обняла в ответ.

— Кстати, о сексе, — прошептала Гермиона, засыпая, — на самом деле я не люблю жесткий. То есть, может быть, иногда, ради разнообразия. Но не все время, понимаешь? Поэтому, если ты хочешь начать все сначала…

— Я больше никогда не причиню тебе боли, Герм, — прошептал ей на ухо Малфой. — Я даю тебе честное малфоевское слово…

И Гермиона Грейнджер, наконец, заснула с улыбкой — она знала, что своего слова Малфои не нарушают.

А если бы на рассвете воскресного дня в спальне Малфоя и Грейнджер оказалась Рита Скиттер — в образе ли плевательницы, или в виде мухи — она вынуждена была бы признать, что в ближайшее время ей нечем будет порадовать юных ведьм Великобритании, забрасывающих редакцию просьбами непременно сообщить им, как только Драко Малфой расстанется с Гермионой Грейнджер. «Пожалуй, пора озаботиться получением эксклюзивного права на репортаж со свадьбы Малфоя-младшего, — подумала бы Рита, озабоченно вытаскивая из сумочки Прыткопишущее перо. — Самая сенсационная свадьба века — наследник чистокровного рода женится на маглорожденной ведьме! Люциус Малфой переворачивается в гробу…» — успела бы подумать Скиттер прежде, чем быть зааваженной Драко Малфоем — он никогда не пылал большой любовью к трансфигурации...

…Много позже, кудрявая в мать, но белокурая в отца, пятилетняя Алиса Малфой оторвется на минуту от разрисовывания листа магловской бумаги волшебными красками и, провожая взглядом стадо разноцветных бегемотиков (Совсем как настоящие, мама, ты только посмотри!), убегающих с бумаги на пушистый ковер кофейной гостиной (А рисовать на полу гораздо удобнее, папа, спроси хоть у Скорпа с Уиллом!), совершенно серьезным тоном спросит мать: «Мамочка, скажи, пожалуйста, а ты когда-нибудь от папы уходила?» Гермиона поднимет голову от черновой рукописи «Продвинутого курса Зельеварения. Авторы — Северус Снейп, Гермиона Грейнджер-Малфой» и улыбнется дочери: «А почему ты спрашиваешь, Алиса?»

— Ну, я просто слышала, как тетя Панси говорила папочке, что дядя Блейз ее обижает, и что она хочет от него уйти, а папа пообещал поговорить с дядей Блейзом. Вот я и подумала — а ты уходила от папы?

Не колеблясь ни секунды, Гермиона встанет с кресла и уляжется рядом с дочкой на полу. Алиса поднимет на маму огромные серо-голубые глаза и застынет в ожидании.

— Знаешь, — начнет Гермиона, — люди иногда не понимают друг друга и могут причинить боль даже тем, кого любят. Но если ты чувствуешь, что тебя любят по-настоящему, ты можешь простить даже самую сильную обиду, понимаешь? И не так важно, уходишь ты от любимого человека или нет — главное, чтобы ты к нему возвращался…

— Значит, все-таки уходила, — вздохнет не по годам разумная грейнджерско-малфоевская дочка. — А почему? Он тебя чем-нибудь обидел, да? Вот как вчера Скорп забрал у Уилла метлу, и тот сказал, что больше не будет его любить, а потом они все равно помирились — так и у вас с папой было, да?

— Обидел? — переспросит Гермиона и улыбнется, вспоминая. — Нет, Лисси, просто он немного задержался на войне, немного задержался… — и звонко поцелует дочку в ее кудрявую умненькую головку…

(1) «Make Love Not War» — слоган хиппи, широко известный в 70-х годах ХХ столетия: «Занимайся любовью, а не войной».