Two different worlds and Оne true love (гет)

Покахонтас блистательна в белом — почти королевском — одеянии, с непривычно светлой кожей (спасибо пудре и миссис Дженкинс, щедро нанесшей ее на лицо Покахонтас в несколько слоев) и изысканным ювелирным изделием — подарком Джона Рольфа — на тонкой шее. Рольф смотрит на нее как на произведение искусства, миссис Дженкинс вздыхает и утирает платочком выступившую на глаза влагу, даже пушистая парочка Мико и Перси замирают, подняв мордочки кверху.

Только сама Покахонтас не смотрит на свое отражение — такое ненастоящее без маминого ожерелья из бирюзы на шее. Так надо, говорит она сама себе. Джон подает ей руку. Мико делает шаг вперед, но Покахонтас говорит решительное «нет», сделав предупредительный знак рукой. Там, куда она направляется, ее друзьям не место. Равно как и ей самой.

Интересно, как часто бывал Джон Смит при дворе, да и бывал ли вовсе? Покахонтас оставляет в доме Рольфа ожерелье матери, но оставить компас не решается. Долго вертит его в руках, а после умело прячет в складках платья. Джону Рольфу незачем знать об этом. Это — ее тайна, ее путеводитель и оберег, словно тень ее дорогого Джона незримо присутствует рядом с ней.

Покахонтас садится в карету и просит не зашторивать занавеси на окнах. Отъезжая, бросает взгляд на дом, и словно мимолетное предчувствие охватывает ее, что она никогда более сюда не вернется.

Затем Покахонтас видит точку, которая, приближаясь ближе, принимает очертания птицы.

— Это же Флит! — восклицает она.

Зачем ее друг летит сюда? Она ведь велела всем троим оставаться в доме.

Покахонтас замечает, что Флит летит рвано, то резко теряя, то вновь набирая высоту. Словно что-то слишком тяжелое для его маленького тельца тянет его к земле.

Когда тот наконец догоняет их, Покахонтас понимает причину.

— Мамино ожерелье... зачем?

Флит опускает свою ношу ей на колени, затем садится на палец, укоризненно смотря Покахонтас в глаза. Она вспоминает, как друзья собрали его, разорванное во время смерти Кокума; как принесли, как вручили ей, как Флит наконец признал Джона, опустившись ему на палец почти так же, как сейчас и ей.

Покахонтас поднимает взгляд на Рольфа и видит неодобрение. Да, она уже успела понять, что для его народа животные — не друзья, а просто питомцы, он не станет злиться на птицу. На нее же, должно быть, будет, но почему-то сейчас Покахонтас кажется, что взять ожерелье с собой будет правильно.

— Оно не помешает, — тихо говорит она, пряча ожерелье под лиф платья.

* * *

Королевский дворец пестрит огнями и полнится оркестровой музыкой. То тут, то там чинно вышагивают престарелые джентльмены, ведя под руку чопорных дам. На Покахонтас бросают взгляды, кто украдкой, некоторые же открыто и беззастенчиво. Ее наряд полностью соответствует этикету, но сама она не подходит этому месту, она чужеродна и нежеланна.

Ей неприятны приторные речи и показная вежливость господ, поспешивших поприветствовать гостью из Нового Света. Но Покахонтас не должна, не может показать это — она опускается в реверансе, выражает почтение; со сдержанной вежливостью отвечает на заведомо лживые комплименты. Ловко лавирует среди толпы, передвигаясь в ту сторону зала, где, по ее мнению, должен ждать ее король.

И она видит его — худощавого почти старика, восседающего на троне в дорогих до нелепости одеждах. А рядом с ним... стоит Ретклифф.

Покахонтас бледнеет, ей трудно дышать; но нет, не из-за страха — из-за ненависти, диким пламенем всколыхнувшейся в ее душе. Вот он, убийца ее возлюбленного, стоит перед нею, не снимая с лица злорадную, торжествующую улыбку. А сколь жалок он был, когда возвращался на родину в кандалах и в трюме! Команда Джона уверяла ее, что Ретклиффа за предательство ждет суд и приговор. Но, видимо, такие крысы, как он, слишком живучи.

Ретклифф направляется в ее сторону, не переставая скалить зубы.

— Какая приятная встреча, миледи!

Каждое его пропитанное лживой радушностью слово отдается внутри болью, словно от пощечины.

Начинает играть музыка.

— Не окажете ли вы мне честь?

Покахонтас бросает полный надежды взгляд на Джона Рольфа, словно умоляя вмешаться и избавить ее от необходимости танцевать с Ретклиффом. Но Джон лишь коротко кивает, показывая, что она должна согласиться.

Лишь усилием воли она заставляет себя склониться в поклоне и протянуть ему свою руку. Так надо, повторяет мысленно Покахонтас снова и снова. Ретклифф хочет опозорить ее перед королем, он ждет ее ошибки. Но она не доставит ему такой радости.

— Дорогая вы прекрасны, — его раскрасневшееся взмокшее лицо оказывается слишком близко, Покахонтас умело старается отклониться, — и столь разумны для своих юных лет. Посол его величества представляет куда более выгодную партию, нежели опальный капитан дальнего плавания, не так ли?

Его глаза блестят алчным огнем. Он ждет, понимает Покахонтас, любого ее промаха.

— Ваши намеки мне неприятны, сэр.

— Ох, какая же вы нежная! Бедняге Смиту повезло так вовремя покинуть этот бренный мир — не то его сердце разорвалось бы на части, узри он вас в объятиях другого...

В лице Покахонтас не остается ни кровинки. Ретклифф знает, куда именно наносить удар. Словно острым ножом он расковыривает не зажившую рану, и ей больно, безумно больно. Но она терпит. Ради погибшего Джона. И лишь одна только мысль, что он лжет, что она никогда бы не предала память о возлюбленном, отрезвляет ее, позволяя сохранить самообладание.

— Вы так побледнели, принцесса, — с притворной заботой выдает Ретклифф.

— Не стоит беспокойства, сэр.

— Милорд, — слишком грубо для человека его статуса поправляет тот.

Покахонтас видит на его лице нетерпеливую злобу. Он не добился своего. Она победила. Надолго ли?

Покахонтас спешит к королю, но Ретклифф наступает на пятки, пытается всеми силами опередить ее, чтобы не дать совершить задуманное.

— Ваше величество, прошу вас, выслушайте меня!

— Ох, не сейчас, принцесса, — отмахивается старик-король. — Дела потом. Сначала развлечения.

— Право слово, Покахонтас, — едко вмешивается Ретклифф, — мешать его величеству наслаждаться балом — верх невоспитанности. Уж не хотите ли вы тем самым показать, что не способны находиться в высшем обществе?

Джон Рольф подходит к ним, его глаза блестят яростным огнем. Но все же он сдерживается.

— Позвольте пригласить вас на танец, — учтиво кланяется и, даже не дожидаясь ответа, берет ее за руку и ведет к танцующим, тем самым спасая ситуацию.

— Он оскорблял вас? — взволнованно спрашивает Рольф.

Покахонтас молчит, четко повторяя выученные движения танца.

— Прошу вас, потерпите еще немного. Остался лишь пир. Потом все закончится.

Королевское застолье превращается в пытку. Глядя на обреченное животное, которое истязают на потеху публике, Покахонтас не может проглотить ни кусочка. Лишь деликатно подносит чашу к губам после произнесенного королем тоста, а затем тут же возвращает на стол, даже не глотнув. Пытается поймать взгляд Рольфа, отчаянно ища поддержки, но тот остается отстраненным и безучастным — происходящее не трогает его.

Покахонтас хочется вступиться, хочется попросить — потребовать! — прекратить это, но слишком многое поставлено на карту. Судьба ее народа ныне в ее руках. Она не может оступиться. Она должна стерпеть.

Не в силах видеть кончину зверя, Покахонтас позволяет себе ненадолго закрыть глаза.

— Ваше величество, — тут же слышит она голос Ретклиффа, который неотрывно следит за ней весь вечер. — Кажется, нашей гостье стало дурно. Разрешите мне сопроводить ее на веранду.

— Не стоит беспокойства, ваше величество, — мигом открыв глаза и посмотрев на короля, произносит Покахонтас.

— Отчего же, вы с лордом Ретклиффом можете выйти на воздух, не возражаю, — король уже слишком пьян, его речь несвязанная, такие же несвязанные, должно быть, сейчас у него мысли.

— Позвольте я пойду с вами, — пытается вмешаться Рольф, но Ретклифф его прерывает:

— В этом нет необходимости.

Настаивать Джон не берется. Покахонтас приходится снова подать руку этому мерзавцу, подняться и пойти — не зная, куда именно и зачем.

* * *

— Скажите мне откровенно, лорд Ретклифф, что вы затеяли? — чуть дрожащим голосом спрашивает она, когда тот, не останавливаясь на террасе, ведет ее вглубь парка.

Ей страшно. Ретклифф, хоть и не похож на невменяемого, все же значительно пьян. Покахонтас отчаянно надеется, что он не перейдет за границы разумного и не рискнет напасть на нее.

Тот разворачивается и наклоняется к ней чересчур близко. Покахонтас обдает его смрадным дыханием. Глаза Ретклиффа потянуты пеленой — то ли от опьянения, то ли от... похоти. Страх достигает апогея, когда он переводит алчный взгляд на ее затянутую в жесткий корсет грудь.

— Будьте благоразумны, — последняя сомнительная попытка осадить его. — Иначе я буду вынуждена закричать...

Его глаза вмиг наливаются звериной яростью.

— Также, как ты кричала, когда ублюдок Смит брал тебя как портовую шлюху?!

— Что вы себе позволя...

Он хватает ее в свои мощные, почти как у гориллы, объятья, притягивает, впивается мерзким отвратительным поцелуем в ее губы. Покахонтас чувствует приступ тошноты и паники. Что есть силы бьет его по щеке. Ретклифф остервенело рычит, сплевывает на землю и бьет в ответ — куда сильнее, ведь физической крепости ему не занимать.

Покахонтас падает, больно ударяется, в глазах темнеет, в ушах нарастает звон. Ретклифф заваливается на нее. Она кричит, барахтается, пытается укусить наугад.

— Варварская сука! — рычит Ретклифф и одним движением раздирает верх ее платья.

Покахонтас инстинктивно сжимает руки, пытаясь закрыть оголившуюся грудь. Мельком видит, как падает в пыль мамино ожерелье. Ретклифф подхватывает его, трясет, а потом смеется каким-то сатанинским смехом и вдруг кричит во все горло:

— Ведьма! Ведьма!