Нелюдимые (джен)

На фотографии профиля Соня Вахрушева держала в руках пистолет, ствол которого сунула себе в рот и сдавила губами, будто засасывая. Шлак наверняка не знал, откуда у неё пистолет, но догадывался: Соня была дочкой мента, который регулярно ей навешивал. И за фотографию в профиле, и за плохие оценки, за шляние в сомнительных компаниях, за алкоголь и периодическую наркоту, за непотребную (по его меркам) одежду, за бардак в комнате… Должно быть, за взятый без спроса пистолет он её ещё и трахнул в наказание, мрачно думал иногда Шлак. Чего ещё ждать от мента, от которого даже жена ушла, а дочке уходить банально было некуда.

«А у меня во дворе

Ходит девочка с каре…» — играло в наушниках.

У Соньки каре не было: чёрные с красными кончиками волосы она зачёсывала на правый бок, а левый висок сбрила. У неё были острые ключицы, обтянутые бледной кожей, и плечи, на которых то и дело мелькали чёрные кружевные лямки. Шлак никогда не упускал возможности зацепиться за них взглядом. Одинаково красиво выглядели и худые лопатки под прозрачной блузкой сзади, и две белые чашечки в горошек спереди.

Шлак застал момент, когда девушек, как Сонька, обзывали шлюхами и косились на них презрительно, будто на дешёвых проституток, — а потом внезапно звать перестали, потому что большая часть девушек стала именно такой. Прозрачность и открытость одежды стала привлекать внимание, а те, кто ходил в свитерах и джинсах без единого разреза или декольте, становились незримы для глаз.

Но Сонька Васнецова всё равно была среди всех особенной. Настолько, что Шлак её боялся.

Они учились в одном классе уже два года, и он не сказал ей ни слова, и ни слова не написал в Сети. Иногда он видел, как она курит за забором школы, как приходит в школу растрёпанной и пьяной, так что её даже охранники не пускают (по какой-то причине тогда за её выходку влетело всему классу), как срётся с одноклассницами, громко крича на весь школьный коридор, как сбегает из школы в слезах, или как громко хохочет на уроках, как, не стесняясь, переодевается на физкультуру прямо в классе…

Сонька, что бы ни делала, выглядела настолько своенравной, свободной и независимой, что, казалось, будто она вообще не признаёт никаких людских законов, и живёт лишь для собственного удовольствия, а то, что она ходит в школу, является частью какого-нибудь её злодейского плана. И Шлак постоянно думал, что, стоит Соньке хоть немного узнать о том, какой он человек, чем он живёт и о чём думает, — и она непременно разочаруется в нём (при том, что никогда не была им очарована), поставит его в один ряд со всеми остальными занудами, дебилами и извращенцами, что учились в их классе, и забудет, навсегда забудет про то, что Антон Шлаков вообще когда-то существовал. И Шлак от отчаяния проделает в самом себе разочарованную дыру, огромную, как раковая опухоль слона…

По крайней мере, так было, пока они случайно не заговорили. Тот день Шлак навсегда запомнил.

Тогда Соньку оставили на пятый урок, отрабатывать контрольную, которую она одна из всего класса завалила. Несколько «дноклов» прямо рвались остаться с ней в классе на сорок минут и «тоже что-то переписать», но Валентина Иосифовна, их класснуха, гнала их из школы вшивой метлой. Что Шлаку, на самом деле, даже нравилось, а попытки дноклов вызывали у него только отвращение. Сам он, конечно, ничего подобного выпрашивать не пытался, так что просто оделся и пошёл домой.

На дворе стояла тёплая, ничего такая весна. Шлак даже куртку расстегнул, слушая ту самую «Девочку с каре» в наушниках. Впереди метрах в ста него шагали Витька Патрушев и Лёня Свин, хлопали ногами по лужам и смеялись на всю улицу. Смеха, правда, Шлак не слышал, но эти двое всегда смеялись, когда были рядом.

Кто-то даже говорил, что педики.

Небо тогда было такое искренне-голубое, что хоть ослепни. Даже облака не портили вид. Шлак сделал несколько десятков шагов вдоль забора, как вдруг услышал голос Соньки:

— Э! Антон!

Даже шею сдавило от испуга. Заговорила! По имени назвала!

«Во жесть…»

Она выглядывала из закутка, где обычно курила. Шлак туда не совался, но в тот момент был готов, как никогда.

— Можешь подойти? — спросила Сонька.

Она никогда не говорила как-нибудь развязно или насмешливо, скорее — «нормально». Это лучшее слово, что Шлак мог подобрать для её манеры общения.

На слегка поватневших ногах он сделал несколько шагов к ней.

— Ну?

Сонька курила под козырьком, зажав тонкую сигарету между лакированными пальцами. Дым из сигареты шёл небольшими облачками, и пах какими-то тупыми ароматизаторами. Шлак и сам не знал, почему считает их «тупыми» — слово первое приходило на ум, и он автоматически морщился.

— Куда идёшь? — спросила его Сонька.

Шлак пожал плечами.

— Домой. А ты… типа… наказана же.

— Ага, — сказала Сонька так, будто это было что-то само собой разумеющееся. И замолчала, с наслаждением откуривая. Шлак потоптался на месте.

— Ты что-то хотела?

— Да, постой со мной, плиз.

— Зачем?

— Скучно.

Она снова выдохнула быстро растаявшее пепельное облачко.

— Что смотришь? Я не кусаюсь.

— Да не-не, я… не смотрю… — Шлак смутился.

— А чё не смотришь-то? Смотри, не жалко.

Шлак посмотрел.

Сонька была одета в кроссовки, клетчатые чулки, узкую синюю юбку, поверх белой рубашки была накинута чёрная кожаная куртка. На тонкой шее красовался кружевной чокер.

— Облака видел, какие? — спросила Сонька, видимо, от нечего делать.

Шлак с трудом оторвал от неё взгляд, поднял голову.

— Ага. Клёво сегодня.

— Да-а, вообще. Сейчас бы на скейте покататься.

— Умеешь?

— Да, когда-то гоняла в парке на этих... штуках для скейтеров.

— Ого, — искренне удивился Шлак. — А какой скейт у тебя был?

— В смысле, «какой»? — засмеялась Сонька. — Четырёхколёсный, прикинь. Разукрашенный в розовый с зелёным. Я его звала «Маргарита».

— Почему так?

— Я однажды пиццу на него уронила. Это была «Маргарита».

— Я больше с салями люблю.

— А я с беконом и грибами. Она клёвая.

— Да-а, она клёвая.

«Прямо как ты». Шлак автоматически подумал, что с них обеих у него иногда слюнки текут, но это было глупостью.

— Вон то облако, смотри! На что похоже? — спросила Сонька.

Шлак снова посмотрел на небо.

— Какое, вон то?

— Ага, вот это.

— Хэзэ, на кита или кролика…

— Почему всегда, интересно, люди в небе видят всяких зверей.

Сонька докурила сигарету, бросила на землю и потушила носком кроссовка, втоптав в снег. Сейчас, подумал Шлак, она попрощается и уйдёт — но Сонька скрестила руки на груди, и встала рядом с ним: кажется, не спешила на контрольную. А у Шлака было достаточно мозгов, чтобы её не торопить.

Потому что только дурак, оказавшись наедине с девушкой, которая сама тебя пригласила к разговору, будет гнать её туда, где ей тошно. По любым причинам.

— А ты какие облака больше любишь? — спросил Шлак первую глупость, что пришла к нему в голову, и тут же себя мысленно за неё обругал.

Сонька, впрочем, не засмеялась: у неё, видимо, был свой взгляд и на такое.

— Мне розовые с рыжим нравятся. Закатные. А тебе?

— Аааа, ну… П-перистые. Ничего такие.

А здесь Сонька прыснула.

— Перистые? Серьёзно? Может ещё — «кучевые» скажешь? Так ведь только географичка базарит.

— Не, — Шлак мотнул головой. — Кучевые говно какое-то.

И, замолчав, они оба рассмеялись.