Мгновение до луны (гет)

«Каждый убийца, вероятно, чей-то хороший знакомый».

Агата Кристи

У Гая Гизборна болела голова.

И вроде бы, что в этом такого? Поболит и перестанет, не в первый же раз. Но третий день подряд просыпаясь от пульсирующей боли, железным обручем сдавливавшей виски и лоб, Гай готов был на что угодно, лишь бы избавиться от этого сводящего с ума ощущения. Даже перестать пить. Даже перестать драться с Гудом. Даже...

Додумать мысль Гаю не дали: с грохотом распахнулась дверь, и в комнату ввалился, сопровождая свое появление громогласным "Где она?!", сквайр Торнтон. Принесло родственничка. За ним, оглушительно топая тяжелыми сапогами по каменному полу, вбежал Э'Дейл.

— Да кто «она»?! — вопросил Алан, очевидно, уже не в первый раз, и от его ора у Гая зазвенело в голове.

— Гизборн, где Изабелла?

Гай тяжело сел в постели. Перед глазами поплыли разноцветные круги, к горлу опять подступала предательская тошнота.

— Торнтон, она твоя жена. Ты за ней и следи. Откуда мне-то знать? — угрюмо поинтересовался он и, обращаясь уже к Алану, добавил: — Э'Дейл, принеси воды. Ведро.

Дверь за оруженосцем противно хлопнула.

Торнтон заметался по комнате: мерзко звякнул сброшенный им на пол кувшин для умывания, глухо грохнул тяжелый кованый подсвечник, отправившийся следом. Гай скривился от боли.

— Торнтон, да объясни, наконец, какого черта ты тут делаешь! — от собственного вопля у него заложило уши.

— Нет, это ты объясни, где Изабелла!

— Вот заладил! — пропыхтел Алан, втаскивая в спальню ведро с водой. — Где Изабелла, да где Изабелла?! Нету тут никакой Изабеллы! И не было никогда! — словно ставя в разговоре точку, он плюхнул ведро на пол. Вода тут же хлынула через край, заливая сапоги Торнтона. Кинув полный ненависти взгляд, тот вылетел из комнаты. Гай с облегчением откинулся на подушки.

— А была бы, я бы все равно не сказал, — глубокомысленно пробормотал себе под нос Э'Дейл, глядя на образовавшуюся лужу. — Ну, я пойду? — и через мгновение дверь за ним снова хлопнула.

* * *

Алан неслышно крался по темному замковому коридору вслед за подозрительным господином, с самого утра всполошившим половину Ноттингема. Где это видано, чтобы незнакомец являлся в покои шерифа, как к себе домой, и его при этом не размещали в отдельных апартаментах в подземелье, а отводили ему лучшую во всем донжоне комнату, разумеется, лучшую после комнаты Вейзи. Да и Гизборн... Слова ведь не сказал! Хотя Алану вчера за подобное грозился голову открутить. И открутил бы, если бы Алан его не отвлек. Странно все это...

И вот теперь этот... Торнтон, кажется, снова направлялся в сторону покоев шерифа. Очередной заговор? Новая каверза?

Одного только Алан никак не мог понять — при чем тут торнтонова жена, и когда это Гизборн успел наставить с ней рога этому самому Торнтону. Алан, пожалуй, лучше прочих знал, что водить шашни с посторонними бабами начальничку, почитай, и некогда — у него то Вейзи, то Робин Гуд, то леди Мэриан.

За размышлениями о тяжкой доле Гизборна он и не заметил, как обманутый муж приблизился к покоям шерифа. Только когда по замку разнесся гул грохнувшей об косяк двери, Алан отвлекся от своих мыслей. Прислушавшись, он различил слащавый голос Вэйзи:

— Мой мальчик! Как быстро ты вернулся!

Алана передернуло, но уже следующая реплика Торнтона заставила его ехидно усмехнуться:

— Какой, к чертям, мальчик! Я что, похож на Гизборна?!

— Ну, что ты, дорогой друг, вовсе нет! Гизборн далеко не так красив, как ты! — даже стоя за дубовыми створками, Алан словно наяву видел щербатую улыбку и ужимки, с которыми шериф это произнес. — Не понимаю, куда только твоя жена смотрит.

— Кстати, о моей жене, — он еще плотнее прижался ухом к замочной скважине, силясь не упустить самое интересное. — Ни черта Гизборн не знает, где она.

За дверью грохнуло что-то тяжелое.

— Мой дорогой Торнтон, с чего ты так решил?

— Он сам сказал мне об этом, — буркнул Торнтон.

— Что, прямо так и сказал? — деланно удивился за дверью Вейзи. Уж Алан-то давно научился определять, когда старый лис говорит всерьез, а когда просто... придуривается.

— Прямо так и сказал.

— Ах, мой милый Торнтон, — таким голосом шериф обычно говорил, когда решал сопроводить очередную головомойку, устраиваемую им Гизборну, нравоучительным наставлением. Иногда Алан всерьез сомневался, что хуже — эти псевдо-отеческие интонации в голосе Вейзи или долгие душеспасительные проповеди отца Бернарда. — То, что говорит Гизборн, и то, что он делает, — это две большие разницы.

— Поясни.

— Да что тут пояснять?! — стоя за дверью, Алан позавидовал мастерству, с каким шериф замаскировал притворство под искреннее удивление. — Он говорит, что знать не знает, где прячется твоя жена, а сам ночами где-то бродит. Тайком! Это наводит на определенные... — шериф многозначительно замолчал, а затем продолжил: — мысли. Не находишь?

— И?

Алан в душе был солидарен с Торнтоном. И?!

Шериф продолжал держать паузу.

— Мой дорогой Торнтон, я же не могу следить за каждым шагом каждого своего подчиненного! На моих плечах лежит ответственность за судьбу целого графства! — из-за двери послышался тяжелый вздох. — Но я точно знаю, кто лучше моего осведомлен о делах Гизборна.

— И кто же?

Алан затаил дыхание.

— Протеже его, некий Э'Дейл, — как нечто само собой разумеющееся произнес шериф. Означенный Э'Дейл, стоя за дверью, подавился удивленным возгласом.

— Э’Дейл, говоришь…

— И вот еще что, Торнтон. На твоем месте, я не стал бы афишировать истинную цель своего пребывания. Мало ли... Вместо этого, скажем, ты прибыл сюда для выяснения обстоятельств смерти местного священника. Темное это дело, темное. И, чую, без Гизборна и Э'Дейла здесь не обошлось. А ты — какая удача! — как раз королевский судья! Тебе и карты в руки!

Вот тут-то Алан и понял, что пора делать ноги. Что-что, а подобные моменты он всегда чуял мастерски, а потому, не дожидаясь ответной реплики Торнтона, поспешил прочь, лихорадочно пытаясь сообразить, чем бы таким заняться, чтобы под удобным предлогом оказаться как можно дальше от опасного ревнивца.

Караулы пойти проверить? Нет, так его полгорода увидит, кто-нибудь да ляпнет этому ненормальному. Тот же Кендрик еще и услужить решит, проводить высокого гостя, чтобы не заплутал в поисках.

Съездить в Найтон вокруг церкви походить? Вроде как убийцу искать. Вот только если Торнтон тоже решит воспользоваться этим прикрытием, то, можно считать, Алан на него сам выбежит, как волк на загонщика.

Засесть в оружейной с доспехами Гизборна? Один нагрудник можно до вечера чистить…

Алан перебирал в уме всевозможные дела, занимаясь которыми, можно было бы избегать нежелательной встречи как можно дольше, и сам того не заметил, как ноги принесли его в святая святых Ноттингема — замковую кухню.

На кухне было шумно. Со всех сторон пыхтело, шипело, булькало, шкворчало и пахло. Самые разные ароматы смешивались, сливаясь в одну мощную волну, почти сбивая с ног. И все же среди острого запаха рубленого лука, всепроникающего — жареной рыбы, запаха прелой листвы и крови, идущего от полуразделанной туши оленя, Алан безошибочно учуял тот самый, любимый: запах пирожков.

Он шел на него точно гончая, огибая столы, уворачиваясь от заполошных поварят, ножей, сковородок, и когда уже тянулся к огромному блюду, чувствительно получил по пальцам длинной деревянной ложкой.

— Куда? — раздался прямо над ухом пронзительный взвизг. — А ну не тронь!

Поспешно отдернув руку, Алан возмутился:

— Что, теперь уже доброму человеку и пирожком на собственной кухне разжиться нельзя?

Он тут же осекся, заметив, как серые глаза хранительницы блюда стремительно наполняются слезами.

— Ох, милорд шериф, — запричитала она. — Да на кого ж ты нас покинул, родимый…

Длинные ресницы дрогнули, и слезы хлынули у нее из глаз бурным потоком.

— Соколик ты наш ясный… Как же мы без тебя тепе-ерь?..

Алан какое-то время слушал точно зачарованный, но затем опомнился:

— Ты что мелешь? — поинтересовался он. — Какой это шериф нас покинул? Да я только что…

Он так поспешно захлопнул рот, что даже клацнул зубами. Кухарка, впрочем, не обратила на это внимания.

— Ну а как же, мастер Э’Дэйл? — подбоченилась она. — Раз кухня эта твоя, стало быть, шериф теперь ты. А раз шериф теперь ты…

— Ладно, я несколько преувеличил, — поспешно прервал ее Алан. — Кухня не моя, а шерифова. Но!.. — продолжал он с важным видом, — я правая рука правой руки шерифа!

— И левая нога его левой ноги…

— Что-что? — должно быть, ему показалось.

— Я говорю, — как ни в чем не бывало продолжала девица, — и трогать не моги! А уж если невтерпеж, то давай меняться. Раскатаешь тесто, — она сдула прилипшую рыжую прядку с испачканного мукой лба, — и бери пирожков, сколько хочешь.

Тут Алана осенило: на кухне Торнтон станет искать его в последнюю очередь.

— По рукам, милая! — заявил он, широко улыбаясь.

— Мэг, — обрезала кухарка. — Никакой тебе милой, дорогуши или, Господь упаси, лапушки.

«Ради такой и пяти подсвечников не жалко», — подумал Алан.

— Так вот, милая Мэг, — он ловко увернулся от уже знакомой ему ложки, — где там твое тесто?..

Теста оказалось немало, и после нескольких минут сосредоточенной работы скалкой Алан не выдержал.

— Ми… Мэг, — поправился он под суровым взглядом, лихорадочно пытаясь выдумать тему для разговора. — А не встречалась ли тебе недавно поблизости незнакомая дама?

— Может, и встречалась, — поразмыслив, ответила Мэг. В руках она держала нож, управляясь с ним довольно ловко, и очередное яблоко, с которого спиралью свисала кожура. — А как она выглядит, дама эта?

Алан почесал затылок, совершенно забыв, что перепачкан мукой чуть ли не по локти. Как выглядит таинственная любовница Гизборна, ему представлялось крайне смутно. Красивая, наверное, иначе примчался бы за ней муж ни свет ни заря?

— Красивая, — озвучил он, и тут же прибавил: — Очень красивая!

— Не видела, — Мэг покачала головой и продолжила чистить яблоки.

— Где же она может быть, — задумчиво протянул Алан, уставившись в пространство прямо перед собой. — Ты ее не видела — ну, ладно. Но я-то ее тоже не видел! И как же…

— А зачем тебе эта дама? — перебила его Мэг. — Кто она такая?

— Любовница. Одного только не пойму: как же…

— Как же что?

— Как же она умудряется с Гизборном встречаться, если никто ее не видел? — раздраженно пояснил Алан.

Мэг полузадушенно ахнула:

— Как, и сэр Гай туда же?

— С него-то все и началось! — очередной кусок теста, подвергаемого пыткам, глухо шмякнулся на стол, подняв в воздух клубы мучной пыли. — Погоди… Что значит «туда же»?

— Ну, — девушка покраснела: — милорд шериф по ночам леди Мэриан навещает, к Элси, — она покосилась на дородную матрону, стоявшую в центре кухни и распекавшую двух понурившихся поварят, и еще тише продолжила, — к Элси все время стражники шастают. Кендрик придет — потом то пол от яиц отскребай, то стол от жира. Жиль хоть на кухню не таскается, и на том спасибо…

Она продолжала говорить, но Алан уже не слышал ее. Точно зачарованный, он уставился на необъятные формы Элси, пытаясь представить рядом с ней… ладно, Кендрик, тот и сам не из тощих, но Жиль! Мало что раза в два ее меньше, так ведь у него и жена хорошенькая. Что же Элси такое делает… Алан задумался, не провести ли разведку боем, но, поразмыслив, от этой идеи отказался. И без того дел невпроворот. Он повернулся к Мэг, как раз завершавшей свою тираду:

— … оказывается, и сэр Гай тоже.

Алан обнаружил, что ее глаза вновь наполнились слезами, а на одной щеке уже блестела мокрая дорожка.

— Да ты, никак, влюбилась в нашего распрекрасного сэра Гая? — с неприятным удивлением поинтересовался он.

— Вот еще! А даже если и влюбилась, тебе какое дело? — Мэг утерла глаза и теперь смотрела на него с вызовом.

Вопрос привел Алана в замешательство. И правда, какое ему дело? Ну, симпатичная, ну, с характером, так что с того? Мало ли симпатичных да ершистых по окрестностям. Вот, положим, если невеста к другому уходит, и то неизвестно, кому повезло, а тут и вовсе не невеста, а так, непонятный интерес…

— Обидно просто, — ляпнул он неожиданно даже для себя. — Джак на Уилла не надышится, Мэриан вокруг шерифа вьется, Гаю так вообще сразу две красотки достались — за какие только заслуги, непонятно. А я-то чем хуже?

— А ты мало что свою любовницу описать не смог, даже имени ее не помнишь, — ехидно заявила Мэг.

— Я? — Алан так растерялся, что не сразу нашелся с ответом. — Да не моя это любовница, а Гизборна! И как ее зовут, я отлично помню! Торнтон так орал, что до смерти не забуду! Изабелла она!

Последние слова он почти выкрикнул, да еще как следует шваркнул скалкой по столу.

И тут Мэг закрыла лицо руками, а ее плечи затряслись.

Алан тут же пожалел о своей вспышке. Довел девчонку до слез, теперь же еще и успокаивать придется. Как будто мало ему других забот. К тому же, опухшие от слез глаза и нос безнадежно портят женское личико, пусть и самое что ни на есть миловидное.

— Ну ладно тебе, — Алан отряхнул руки от муки и неуклюже похлопал Мэг по спине. — Было бы из-за чего так убиваться… Вот увезет Изабеллу муж домой, и Гизборн весь твой, делов-то.

Мэг заскулила — сначала тихонько, потом все громче, громче... Она отняла руки от лица и расхохоталась в полный голос:

— Ой, не могу! Ой, уморил! Изабелла… Ги-изборн, — стонала она, захлебываясь смехом.

Алан не знал, что делать: то ли водой полить, то ли полотенцем помахать. Пока он пытался определиться, Мэг последний раз всхлипнула, пригладила растрепавшиеся волосы и уже нормальным голосом заявила:

— Это же надо такое выдумать! Какая она ему любовница?! Сестра она его. Младшая.

— А ты откуда знаешь?

— Так муж ее и сказал, — победно улыбнулась собеседница. — Когда шерифу с утра объяснял, зачем в такую рань заявился.

Версия с сестрой Алану нравилась больше: по крайней мере, не придется гадать, как Гизборну удавалось между поучениями Вэйзи, флиртом с Мэриан и беготней за Робином выкроить время на свидания, да еще в такой тайне. С другой стороны, ни о какой сестре Гай никогда не упоминал.

— А что он еще сказал?

— Сказал, что ищет жену, — послушно начала вспоминать Мэг, сморщив нос. — Что приехал сюда, потому как кроме брата, ей податься больше не к кому. А, хотел, чтобы шериф ему стражников дал — по окрестностям шарить.

— А что шериф?

— Отказал. Вежливо так. Заявил, если, мол, стражников пошлет на поиски, то через день пропажу леди Торнтон будут в Йоркшире обсуждать.

Алан прыснул и тут же закашлялся, маскируя приступ веселья.

— А Торнтон что? — спросил он, немного успокоившись.

— Возмущаться начал. Только я больше ничего не слышала, — огорченно развела руками Мэг. — Потому как милорд шериф меня лично за дверь выставить изволил.

— Как ты там вообще оказалась-то? — заинтересовался Алан.

— Да просто никто не хотел шерифу под горячую руку попасть. Он же когда не выспится, злобный что твой пес сторожевой, прости Господи. Вот Элси меня и отправила.

— Значит, ты тут самая смелая? — он обвел кухню взглядом и шагнул к девушке.

— Скажешь тоже, — Мэг снова хихикнула. — Ничего и не самая. Просто Элси я больше боюсь.

— Смелая, — начал загибать пальцы Алан, — красивая, за словом в карман не полезешь…

— Ой, говори уже, чего хочешь, — широко улыбнулась она. — Про пирожки обещанные и так помню. С капустой или с яблоками?

— С вишней, — ее лицо теперь было так близко — россыпь бледных веснушек на вздернутом носике, глаза, чуть покрасневшие от недавних слез, дрожащая тень ресниц, румянец скул, детская припухлость полураскрытых губ.

— Так вишня сошла давно, — прошептала она, не отводя глаз.

— Кажется, я ее нашел, — так же шепотом ответил Алан и, чуть наклонив голову, коснулся губами ее губ.

Они и вправду были на вкус точно вишня — не та зрелая, черная, тяжелая вишня, чей сок разливается во рту терпкой сладостью, но ее предвестник, ранняя, едва не первая ягода, еще слишком кислая, но уже хранящая тепло солнца под тонкой кожицей. Алан впитывал это тепло, медленно погружаясь в него, не желая и капли упустить. И был вырван из тягучего блаженства хлестким ударом чего-то холодного и мокрого.

— Ишь чего удумал, охальник эдакий! — раздалось прямо над ухом. — Совсем стыд потеряли, средь бела дня девке под юбку залезть норовят!

Повариха снова замахнулась тряпкой, но Алан уже бежал с поля битвы, провожаемый свистом и улюлюканьем кухонных мальчишек. У порога он обернулся: схватившись одной рукой за стол и прижав пальцы другой к губам, Мэг смотрела ему вслед удивленно и растерянно.

— А ты чего встала? — громогласно продолжала Элси. — Чем на мужика пялиться, делом займись! Ох и дуры ж вы, молодые! У него, небось, в каждой деревне окрест по милке, а ты…

Тяжелая дверь заглушила ее слова. Алан огляделся и, не заметив ничего подозрительного, направился к оружейной, весело насвистывая. Он был уже почти у цели, когда позади раздались шаги, а вслед за ними разгневанный вопль:

— Э’Дейл! Какого черта я за тобой по всему замку гоняюсь? Стой, кому говорю!

Алан застонал сквозь зубы и, остановившись, обреченно повернулся. К нему стремительно приближался Торнтон, раскрасневшийся то ли от стремительной ходьбы, то ли от злости.

* * *

После ухода Алана Гай еще некоторое время оставался в постели, пытаясь понять, зачем явился зять. Не виделись они уже лет пятнадцать, с самой свадьбы сестры. Собственно, и сестру-то Гизборн не видел столько же. Изабелла помнилась ему совсем еще девочкой, красивой той дерзкой красотой, что присуща юности. Должно быть, теперь она похожа на тетку Лакрес — такая же дородная мать семейства с вечным выражением довольства на лице, уже готовящаяся выдать замуж свою старшую дочь. Сказать по правде, Гай даже и не знал, есть ли у его сестры дети. Писем он писать не любил, Изабелла, по всей видимости, тоже, поскольку за все это время не прислала ему ни строчки. Но зять производил впечатление абсолютно здорового мужчины, так что Гай не без основания полагал себя дядей нескольких наследников и наследниц славного имени Торнтонов.

От устроенной жизни сестры он перешел к размышлениям о собственной судьбе. Должно быть, головная боль обострила все ощущения, и теперь Гай ясно ощущал не только солому матраса, колющую спину, но и безнадежность своего положения. Все, чего он так жаждал, к чему стремился долгие годы, оставалось таким же далеким, как и двадцать лет назад. Ни власти, ни богатства, ни земли. Ни жены… Только и всего, что комната в чужом замке да боевой конь, и на большее рассчитывать уже не приходится.

Эти невеселые мысли терзали его не впервые, и с каждым разом Гай все больше погружался в уныние, совершенно несвойственное ему еще каких-то лет пять назад. Он чувствовал, что необходимо изменить что-то, если не в себе, так в обстоятельствах, и вместе с тем до дрожи боялся, что на подобные перемены у него не хватит ни решительности, ни силы духа. В конце концов, жизнь под руководством шерифа имела свои преимущества, и отказаться от них на месте Гая мог бы только глупец.

Неожиданно он почувствовал, что задыхается, точно как вчера, когда пальцы Гуда сомкнулись на его горле. Стены комнаты давили на него; на мгновение ему даже показалось, что они медленно движутся, сжимая пространство вокруг. Неодолимое желание тотчас оказаться снаружи, подальше от пугающих каменных объятий заставило его чуть ли не вскочить с постели и кое-как, впопыхах одеться. Голова все еще болела, но уже не так сильно, и, едва удерживаясь, чтобы с быстрого шага не перейти на бег, он отправился на конюшню, а через несколько минут, уже верхом, пронесся мимо стражников, несших караул у ворот.

Он не думал, куда едет, позволив вороному самому выбирать дорогу и требуя от него только скорости. Постепенно азарт скачки вытеснил горькие размышления, и какое-то время Гай ощущал себя восхитительно свободным. Затем пришлось пустить уставшего жеребца шагом, и, направив его обратно в Ноттингем, он невольно вернулся мыслями к приезду Торнтона, чей сегодняшний визит теперь показался ему странным. Если Изабелла, как предполагалось, счастлива и довольна, с какой стати Джон явился в Ноттингем, разыскивая ее? Неужели из-за глупой размолвки сестра могла бы кинуться через всю Англию? Ерунда какая-то.

Погруженный в раздумья, Гай не замечал ничего вокруг. Внезапно вороной замер на месте: в нескольких шагах впереди, прямо посередине дороги стояла старуха.

— Что встала? Убирайся! — рявкнул Гай, понукая коня.

Старуха не двинулась. Опершись на толстую высокую палку, она смотрела на него, не отрываясь, и под этим изучающим взглядом Гаю стало не по себе. Он снова тронул поводья, крепче сжимая коленями бока жеребца:

— Дай проехать, кому говорю!

Вороной недовольно всхрапнул, переминаясь с ноги на ногу, так и не сделав ни шага вперед.

— В замок спешишь? Так там ни сестры твоей, ни невесты, — голос у нее оказался глубокий и чистый.

— Тебе что за дело? — огрызнулся Гай. — И откуда…

Он с подозрением уставился на старуху:

— Нет у меня никакой невесты. Что до сестры, так…

— Сестра твоя ближе, чем ты думаешь, — перебила она его. — А невеста…

Неожиданно вернувшаяся боль прошила лоб раскаленной иглой. Гай качнулся в седле, с ужасом подумав, что сейчас потеряет сознание. Старуха внезапно оказалась совсем близко, посмотрела ему прямо в глаза и удовлетворенно улыбнулась:

— Значит, настойка моя действует. Коли так, глядишь, и невеста найдется. Если за два дня успеешь.

Она протянула левую руку к его лицу, раскрыла ладонь и дунула. Гай едва успел заметить горстку серого порошка, а в следующее мгновение уже безудержно чихал и тер глаза.

— Два дня у тебя, — повторила старуха. — Не успеешь — луна в крови умоется. Так что лучше бы тебе поторопиться.

Когда он, наконец, снова смог видеть, вокруг не было ни души. Гай тряхнул головой, с удивлением отметив не только отсутствие боли, но и давно позабытую ясность мыслей.

До замка было недалеко, тем не менее, он успел поразмыслить над словами старой ведьмы. Невесту Гай искать не собирался. Одна уже была, хватит с него. Чушь про луну его тоже не интересовала. А вот сестра… Не явись Торнтон с утра пораньше, Гай только посмеялся бы над бреднями старухи. Но зять, судя по всему, был уверен, что Изабелла в Ноттингеме. И чем больше Гай думал об этом, тем тревожнее ему становилось. Отряд, пусть и небольшой, вряд ли смог бы остаться незамеченным. Женщина, решившаяся путешествовать в одиночку, или безумна, или вконец отчаялась. Но что могло толкнуть на этот шаг Изабеллу? Неужели он заблуждался, считая сестру устроенной и счастливой? Нет, не мог он так ошибиться. Не мог. Или?..

Так, изводя себя догадками и предположениями, Гай проехал мимо тех же караульных, въехал во внутренний двор, вверил вороного опеке конюшенных и отправился в главный зал, надеясь найти там Алана. По-прежнему погруженный в раздумья, Гай пропустил нужный поворот и вместо главного зала вышел к оружейной. Очнулся он только когда услышал знакомые голоса.

— Где она? Отвечай сейчас же!

— Да я в глаза не видел эту вашу Изабеллу!

— Врешь, паршивец! Это она тебя подучила? Врать собственному мужу — в этом вся Изабелла!

— Какому мужу? — опешил Алан. — Нет у меня никакого мужа! Да и быть не может! Я что, похож на девку?!

Торнтон смерил его скептическим взглядом:

— Да причем здесь ты, чурбан? Жена моя где? Я тебя спрашиваю!

— Вот заладил, «где» да «где»! Да не знаю я! Не-зна-ю! По буквам могу повторить! Как хоть она выглядит, Изабелла твоя?

От растерянности, проявившейся на лице зятя, Гая разобрал смех, да так, что едва удалось сдержаться. Привалившись к стене и скрестив руки на груди, он приготовился наблюдать представление дальше, пользуясь тем, что ни один из невольных актеров пока что его не заметил

— Как, как... Как положено даме выглядеть, так и выглядит, — буркнул Торнтон.

— Ну, темноволосая она или блондинка? — продолжал допытываться Э'Дейл, хотя сам Гай с трудом мог представить собственную сестру белокурой.

— Темноволосая… Да ты издеваться надо мной вздумал! — раненым медведем взревел Торнтон. — Признавайся, где Изабелла!

— Да не знаю я! — гнул свое Алан. — Ну зачем мне врать-то? Вот если б выгода от этого была, то, может, и соврал бы, а так-то зачем?

— А, так она тебе заплатила! — понимающе улыбнулся Торнтон. — Ну, ничего, я не стану требовать свои деньги назад, если ты мне расскажешь…

— Не платила она мне! — Алан взвыл точно загнанный волк. — Я ее знать не знаю, видеть не видел, как бы она мне заплатила-то?

— А если не платила, что тогда отпираешься?

В следующее мгновение Торнтон уже прижимал собеседника к стене, одной рукой удерживая его за плечо, а другой стиснув горло.

— Стой, погоди! — полузадушено прохрипел Алан, пытаясь дотянуться до торнтоновых рук и ослабить его хватку. — А это, случаем, не твоя Изабелла затесалась в новые служанки к леди Мэриан?

— Какие служанки? Какой леди Мэриан? — родственничек еще крепче схватил Алана за горло, и Гай увидел, что говорить тот уже не может, только беспомощно хватать ртом воздух.

Очевидно, Торнтон тоже заметил это и после очередного "Говори!" отпустил свою жертву.

— Какая-какая, — потирая горло, обиженно передразнил Алан. — Личная служанка леди Мэриан Найтон, невесты шерифа нашего.

— Что еще за новая служанка? — Гай тут же осекся, но поздно — его присутствие уже было замечено.

— Гизборн! Сэр Гай! — одновременно воскликнули спорщики. Чего было больше в голосе Торнтона, злорадства или предвкушения «разговора» с вновь найденной жертвой, различить не удалось. А вот в голосе Алана отчетливо слышались обвинение и досада.

— Так что за новая служанка? — повторил Гай.

— А вы это идите и спросите у леди Мэриан. За всеми ее служанками следить — я не нанимался, — продолжая потирать горло, ответил Э'Дейл. — По мне, так они вообще все на одно лицо.

— С каких это пор у Мэриан развелось столько прислуги? — сам себя вслух вопросил Гизборн.

— С тех самых, как она шерифовой невестой заделалась, — ехидно заметил Алан, и тут же едва успел уклониться от оплеухи.

— Придержи язык, смерд! — Торнтон точно и не заметил его маневров. — Как ты смеешь в таком тоне говорить о благородной даме!

Следующая оплеуха достигла цели. Гай нахмурился: Алан, конечно, подчас наглел донельзя. Но его наглость порой бывала даже забавна, зять же Гая раздражал, и чем дальше, тем сильнее.

— Послушай, Торнтон, — начал он, шагнув вперед, — со своими людьми…

— Распустил ты своих людей, Гизборн, — перебил его зять. — Стражники твои только ленивого в замок не пропустят, и то потому, что ленивый туда не пойдет.

Он рассмеялся собственной шутке и продолжил:

— Разбойники у тебя ясным днем по базарной площади шастают, налоги не платятся, мужики совсем распоясались. Куда только шериф смотрит, непонятно.

Гай бросило в жар; пальцы будто сами сжали прохладную рукоять меча. Торнтон, ничего не замечая, продолжал:

— Впрочем, шериф — человек занятой. Странно одно: как он доверился тебе? Ты же ничуть не изменился с нашей последней встречи, как не умел командовать, так и не научился. Командир из тебя такой же, как из меня трубадур!

Он снова рассмеялся, еще громче прежнего.

— А голос, вроде, ничего, сойдет и для трубадура, — задумчиво протянул Алан. — Жаль, со словами не везет…

Торнтон то ли не услышал, то ли просто не обратил внимания. Отсмеявшись, он продолжил:

— Хорошо хоть, сестрой ты, Гизборн, распорядился с умом. Вовремя понял, что без твердой руки ей нельзя, как и любой женщине. Им ведь только волю дай — и в кошель твой лезут, и к мечу примеряются. Жадные, порочные создания, все до единой, и наш долг, наша святая обязанность, Гизборн, руководить ими, чтобы удержать от зла, спасти их души и наставить на путь истинный. Хоть кнутом, хоть за волосы, но привести к небесному Престолу, дабы потом, проливая счастливые слезы, благодарили они нас за крепость руки и сердца.

Чем дальше, тем больше Торнтон распалялся, и в его глазах появился безумный блеск. Так же блестели глаза у Вейзи, когда он сворачивал голову очередной канарейке, и Гаю вдруг стало мерзко.

— …воспитание их — наша задача и ответственность, — продолжал проповедовать Торнтон, — и чем раньше девицу к покорности приучить, тем…

— Теперь я, наконец, понимаю, — перебил его Гай, — почему ты вынужден гоняться за моей сестрой по всей Англии. Должно быть, Изабелла в полной мере оценила твои старания.

Он развернулся и зашагал прочь, бросив подозрительно притихшему Алану:

— Что стоишь столбом? Караулы иди проверь.

По дороге в большой зал Гай попытался было обдумать, как незаметно выяснить у леди Мэриан все о пресловутой служанке, но вместо этого то и дело возвращался мыслями к словам зятя, оставившим неприятный осадок. Много Торнтон знает о женщинах! Посмотел бы Гай на того, кто попытался бы выказать силу характера и продемонстрировать твердость руки, посадив леди Мэриан под замок. Да она сама кого хочешь под замок посадит! Сэр Эдвард проявил слабость, воспитав дочь излишне самонадеянной, самоуверенной и независимой, почитающей себя равной мужчине. Скрепя сердце, Гай готов был согласиться: иные женщины, и правда, ничем мужчинам не уступают, взять хотя бы королеву Алиенору. Но наотрез отказывался признавать подобное право за Мэриан, хоть и чувствовал в ней такой внутренний стержень и такую внутреннюю силу, какие и не в каждом мужчине встречаются. Может, именно поэтому он и любил Мэриан? Любил?.. Да какая разница теперь? Любил, разлюбил — все эти слова для восторженных девиц и юных пажей, да еще трубадуров.

И вовсе Торнтон не прав! Трубадур хренов! Да лучшего командира в округе не сыскать! Только разве с этими остолопами много навоюешь?

— Тоже мне, командир выискался, — буркнул Гай, в очередной раз недобрым словом поминая нагрянувшего зятя. Как будто без него забот мало!

Заботы, стоило о них подумать, тут же напомнили о себе голосом Вейзи, завопившего через весь Большой зал:

— Гизборн! Тебя-то мы и ждали, мальчик мой! Где ты ходишь?! Сядь, раздели с нами трапезу, — последние слова прозвучали как-то подозрительно.

Гай окинул взглядом стол, выискивая, где можно было бы устроиться подальше от шерифа и расположившегося справа от него Торнтона. Да и от Мэриан, чего уж там. Есть и так не хотелось, а если весь ужин смотреть, как бывшая невеста кокетничает с Вейзи, то вовсе кусок в горло не полезет. От приторно-сладкого «Бенезет», то и дело слетавшего с ее уст, у Гая сводило зубы. Выбор за него сделал сам «Бенезет», недвусмысленно указав кивком на пустующее место слева от Мэриан:

— Гизборн, мальчик мой! Не стой столбом! Моя дорогая невеста сберегла это место специально для тебя. Ведь ты же мне как сын, Гизборн! А стало быть, скоро станешь и ее сыном!

Стиснув зубы, Гай молча повиновался.

— Гай... — как только он занял указанное место, тут же зашептала Мэриан. — Гай... Вы ведь разрешите вас так называть? Прежде вы разрешали...

— Леди Мэриан, — не глядя на собеседницу, ответил он, — прежде все между нами было иначе, — и отвернулся к пажу, услужливо наливавшему вино в его кубок.

— Ну же, Гай, не будьте букой! — не унималась леди Мэриан. — Вы же прекрасно должны понимать, что делаю это я не ради себя...

— А ради кого? — кинув быстрый взгляд на Вейзи и удостоверившись, что тот занят разговором с Торнтоном, поинтересовался Гай. На Мэриан он так и не посмотрел. — Ради Англии? Так это вам к графу Хантигнтону, он ради Англии на все готов, не то, что я. Миледи! — заметив обращенные на них взгляды Торнтона и Вейзи, Гай отсалютовал ей кубком.

— Ах, Гай, зачем вы так?! — она жеманно вздохнула. — Я же к вам всем сердцем, всей душой... А вы... — Гаю показалось, что в конце она даже всхлипнула.

— Леди Мэриан... — растерянно пробормотал он, совершенно перестав что-либо понимать в происходящем.

— Оставим, Гай. Все это пустое, — вымученно улыбнулась Мэриан в ответ и подвинула к нему блюдо с румяной выпечкой: — Вот, попробуйте лучше моих пирожков с морковью. По рецепту покойной маменьки пекла. Я же помню, как вы их любите. Угощайтесь, Гай...

Как во сне Гай протянул руку к блюду. Мысли в голове метались, точно осиный рой. Мэриан? Пирожки? Собственноручно?! Да она в жизни не подходила к кухне ближе, чем на пять футов! Разве только для того, чтобы взять там еды для очередных униженных и оскорбленных. И с чего она взяла, будто Гай любит пироги с морковью? Морковь он вообще ни в каком виде терпеть не мог с детства...

— Бенезет, — удостоверившись, что бывший жених взял себе пирожок, леди Мэриан протянула блюдо жениху нынешнему: — Вы непременно должны отведать плоды моих трудов, Бенезет, — с самой обворожительной улыбкой продолжала она, глядя, как Вейзи тянет руку к угощению.

— Благодарю вас, милочка, — улыбнулся в ответ тот и снова отвернулся к своему собеседнику: — Видишь, Торнтон, какая у меня невеста! Не невеста, а золото!

Золото... Хотелось бы Гаю знать, с каких это пор шериф считает Мэриан образцом для подражания и кладезем женских добродетелей. Но спросил он совсем о другом:

— Леди Мэриан...

— Да, Гай?

— Поговаривают, будто у вас служанка новая появилась. Не из Найтона, и даже не из Ноттингема…

— Полноте, Гай, с каких пор вы доверяете досужим пересудам? К тому же, для чего бы мне искать себе прислугу среди пришлых? Вы верно путаете, Гай.

В ее голосе не было ни волнения, ни тревоги, одна только скука и легкое удивление. Если бы Гай смотрел ей в лицо, то увидел бы и чуть вздернутую бровь, и насмешливую улыбку на губах. Но он не поднимал взгляда. А потому заметил лишь, как пальцы Мэриан сжались, обхватывая кубок — слишком крепко, до побелевших костяшек.

В разговор внезапно вмешался Торнтон. Перегнувшись через Вейзи и леди Мэриан, размахивая стиснутым в кулаке, но все еще не надкушенным пирожком, он заорал так, что слышно было, наверное, даже на конюшне:

— Так вот где ты ее прятал, Гизборн! У невесты своей прятал! Думал, если она теперь замуж за другого выходит, то я и не догадаюсь?!

Этот самый «другой» вольготно откинулся на спинку кресла и с интересом наблюдал за разыгравшимся представлением. По влажному блеску мутных глаз Торнтона и ехидной ухмылке на губах Вейзи Гай понял, что тот специально весь вечер накачивал дорогого гостя лучшим вином из подвалов Ноттингема.

— Ты идиот, Торнтон, — невозмутимо произнес Гай, делая вид, будто ничего необычного не происходит.

— От идиота слышу! — взбеленился зять. — Думаешь, если жена от меня сбежала, то я теперь такой же слизняк, как ты? Но ничего! — он погрозил пирожком. — Я найду ее и за волосы приволоку домой! Добрая порка пойдет ей на пользу. А ты! — он снова угрожающе потряс пирожком. — Ты девку даже до алтаря довести не смог! Она раньше сбежала! Как был слабаком и неудачником, так и остался! Жалкий прих…

Схватив Торнтона за шею, Гай подтянул его к себе поближе одним резким движением, провезя лицом по столешнице. Ахнула Мэриан. В зале, доселе наполненном шумом разговоров и звяканьем посуды, наступила тишина. Только извивающийся Торнтон хрипел, пытаясь что-то сказать. Гай усилил нажим и наклонился к зятю.

— Еще одно слово, Джон, — он старался говорить тише, но получалось плохо, — еще хоть одно слово, и я заткну тебя навсегда. — Его начало потрясывать. — Моя жизнь, дорогой зять, не твоего ума дело. И я настоятельно советую тебе не лезть в нее.

Лицо Торнтона покраснело; он, наконец, замолчал, и только лихорадочно пытался вдохнуть.

— Парень, — раздалось позади Гая, — отпусти ты его, а то и вправду удавишь, пожалуй.

Голос говорившего показался Гаю знакомым. Он резко обернулся и с удивлением обнаружил позади себя человека, которого не видел уже очень давно — Гийома де Фора.

— Давай, не упрямься, — сэр Гийом похлопал Гая по плечу. — Не стоит портить дамам веселье.

Сделав над собой усилие, Гай разжал пальцы и медленно повернулся к Вейзи.

— Милорд, — слова застревали в горле, но он продолжил: — я только что вспомнил об одном неотложном деле. Могу я…

— Иди уже, иди, — скривился шериф.

* * *

Точно загнанный зверь, Гай метался по галереям и коридорам. В нем клокотала, требуя выхода наружу, ярость. Слова Торнтона, довольное лицо Вейзи и улыбка на губах Мэриан, замеченная перед уходом, не шли из головы. Шериф явно затеял какую-то очередную игру, отведя в ней своему лейтенанту роль козла отпущения. И Гаю все это не нравилось. Совсем не нравилось. Он и сам не понял, как очутился перед дверьми в шерифские покои.

— Вейзи, какого черта?! — пинком распахнув массивные створки, Гай вломился в кабинет.

— Гизборн, мальчик мой, — подняв голову от бумаг, приветствовал его шериф. И ни в лице, ни в голосе Вейзи не было ни тени издевки и насмешки, которые Гай ожидал там увидеть. Напротив, тот был спокоен и по-деловому серьезен. Гай опешил. Вся злость куда-то мигом улетучилась.

— Садись, Гизборн, — шериф кивнул на ближайший стул. Разговор обещал быть долгим.

— Милорд, — вспомнив, наконец, о почтительности и субординации, начал Гай. — Что происходит, милорд? В какие игры вы играете?

Вейзи вздохнул, отложил бумаги, которые до сих пор держал в руках, и тяжело поднялся.

— Гизборн, — заложив за спину руки и обойдя стол, вплотную приблизившись к Гаю, начал он. — Гизборн, ты ведь далеко не такой идиот, каким прикидываешься. Мне ли не знать об этом! И не хуже меня должен понимать, что все эти высокопарные речи о благе Англии, ее благополучии и процветании, которые так любят леди Мэриан и этот ее Робин Гуд, — все это красивые слова, и только, — шериф прохаживался по комнате, все так же заложив руки за спину. — Возвращение короля Ричарда, — в котором я сильно сомневаюсь, Гизборн! — не принесет Англии ничего хорошего. Никому не принесет. Кроме самого Ричарда, разумеется. Он вытрясет все, до последнего пенни, из всех жителей королевства без разбору. Он сделает нас бедняками, Гизборн! И все ради чего?!

Повисла пауза, во время которой Гай попытался осмыслить услышанное. Подобные речи были совсем нехарактерны для шерифа.

— Власть, Гизборн, власть и богатство — все это может дать нам только принц Джон. И чем раньше он взойдет на трон с нашей помощью, — а его воцарение — это только вопрос времени, — тем могущественнее мы станем в конечном итоге. Именно ради этого все, — в патетическом жесте Вейзи обвел руками комнату, — и было задумано. Если ты не забыл, конечно, Гизборн, — шериф многозначительно посмотрел на Гая, — ради чего мы пригласили сюда всех этих... людей.

Гаю, пожалуй, впервые в жизни не хватило духу, и он не смог признаться, что за всеми событиями последних дней, и правда, забыл. Но Вейзи его признание явно не требовалось:

— И тут, — какая удача! — леди Мэриан соглашается выйти за меня замуж! Жена из нее, правда, такая же, как из меня соратник короля Ричарда. Но не это главное. Главное то, что, прикрывшись моей свадьбой с леди Мэриан, мы можем совершенно открыто собрать своих сторонников на переговоры. И если бы ты, Гизборн, больше думал о нашем деле и меньше о всякой ерунде, это была бы твоя свадьба, а не моя!

— Милорд, — деланно-равнодушно попытался возразить Гай, — вам не хуже моего известно, на каких условиях леди Мэриан согласилась выйти за меня замуж. И что из этого вышло.

— Вздорная девчонка, эта твоя леди Мэриан!

— Милорд!

— И не надо мне говорить, что я неправ! Я прав! Всегда.

— Как скажете, милорд, — вынужденно согласился Гай, хотя ему было что возразить на оба утверждения, высказанных Вейзи.

— Так вот. Как я уже говорил, это большая удача для нас — моя свадьба с леди Мэриан. И еще большая удача — смерть старого дурня, отца Бернарда. Ты, кстати, Гизборн, ничего о ней не выяснил? Можешь не отвечать. Сам вижу, что ничего. Я-то все думал, как бы сделать так, чтобы не жениться на этой прокаженной, — Гай вскинулся в ответ на слова шерифа, но тот, ничего не заметив, продолжал свой монолог: — Повторять леди Мэриан и сбегать с собственной свадьбы мне не хочется. Это же так скучно, Гизборн! Но и жениться на ней... Я еще не выжил из ума!

У Гая были свои соображения на этот счет.

— Не травить же ее! — патетически воскликнул Вейзи. А затем вновь спокойно продолжил: — Хотя была у меня мысль выдать ее за какую-нибудь ведьму, — ведь приворожила же она и тебя, Гизборн, и Локсли! — и отправить на ведьмин стул. Или заявить, что она и есть Ночной Дозорный, и повесить на первом же суку, как пособницу Робин Гуда. Тут и доказывать даже нечего! Это каждая собака в Ноттингеме подтвердит! И всем бы от ее смерти только лучше было! В первую очередь тебе, Гизборн! И не надо так на меня сверкать глазами! Я ведь не столько о себе думаю, сколько о тебе! Ей-богу, Гизборн, она тебе не пара.

Гай, конечно, и сам знал, что не пара Мэриан, но слышать это от Вейзи было неприятно вдвойне.

— Я о тебе, дурне, забочусь! А ты этого не ценишь! — как ни в чем ни бывало продолжал шериф. — Кто еще скажет тебе правду, как не я? Уж точно не эта твоя леди Мэриан. Она ж только врать обучена! Одно слово, ведьма!

— Милорд! — терпению Гая пришел конец. Что ж за день-то сегодня такой, что все норовят сунуть нос в его жизнь и в его душу! Сперва Торнтон со своими... соображениями. Теперь вот шериф! — Это не ваше дело!

— Как это не мое? — удивился Вейзи. — Или ты думаешь, я не знаю, что невеста моя к тебе ночами шастает? Мне-то оно, впрочем, на руку даже — не будет мешать переговоры вести, — с безразличным, скучающим даже видом продолжал он.

Гай вскочил на ноги, опрокинув стул. Руки дрожали от злости так, что он никак не мог вытащить меч из ножен. Больше всего на свете ему сейчас хотелось схватить Вейзи за шиворот и вытрясти из этого ничтожного человечка всю душу, лишь бы заставить его взять свои слова обратно, лишь бы никогда не слышать их. Шериф склонил голову набок и окинул своего помощника заинтересованным взглядом:

— Ты что-то хочешь сказать, Гиззи?

— Да пошли вы к дьяволу! Милорд! — выплюнул Гай и вылетел из комнаты. От души хлопнув дверью, он добавил: — Чтоб ты сдох, старый хрыч!

Служанку, испуганно выглянувшую из-за угла, Гай даже не заметил.

* * *

Пожалуй, при свете луны Шервудский лес казался уже не таким уютным, как днем. Мрачные тени деревьев, ветки, цепляющиеся за плащ, шёпоты, шорохи — все это, вместе взятое, могло выбить из колеи любого, будь он даже и человеком не робкого десятка. Но Шервуд давно стал домом для Робина, и потому лесные звуки не пугали его, а, напротив, успокаивали. Луна этой ночью сияла особенно ярко, хоть и истаяла до тонкого серпа. До дня всех святых оставалось еще много времени, и все же Робину казалось, что в любое мгновение он может увидеть дев в невесомых одеяниях, танцующих на посеребренной луной траве. Жаль, Мэриан нет рядом. Без сомнения, сказочный лес очаровал бы ее.

Мэриан. При одной только мысли о ней во рту появился привкус горечи. Смелая, гордая, прекрасная Мэриан — больше не его.

Всему на свете найдется объяснение. До недавнего времени Робин верил в это так же безоговорочно, как верил двум своим сюзеренам, земному и небесному. Deus vult определяло его помыслы, Rex vult — действия. Может быть, не так прямолинейно, как должно, но простые смертные имеют право на слабости, в конце-то концов. «За Англию!» — там, на Святой земле кричали они, бросаясь в атаку. За Англию Робин готов был отдать свою жизнь, не говоря уж о таких мелочах, как богатство и честное имя. Но никогда не думал, что Англия отберет у него Мэриан. Все время, прошедшее с их последней встречи, Робин пытался понять, что за безумный план пришел ей в голову, но тщетно: он не смог подобрать ни одного мало-мальски разумного объяснения. Нельзя же было принять всерьез заявления о том, что близость к Вейзи поможет Мэриан узнать побольше о планах шерифа. Уж лучше бы она тогда обвенчалась с его помощником. Робин не собирался обманывать себя: кровь вскипала у него в жилах от одной мысли о Мэриан в объятиях Гизборна. А воображение подсовывало все новые и новые картины: Мэриан, выбегающая навстречу мужу, вернувшемуся из очередной поездки, улыбающаяся, нежно обнимающая. Мэриан — каштановые локоны, растрепанные ветром, взгляд из-под ресниц, сладкие губы. Мэриан, раскинувшаяся на подушках постели, в тонкой сорочке, сползающей с плеча… Робин ненавидел Гизборна, вечно присутствовавшего в этих видениях, безотрывно следовавшего взглядом за Мэриан, касавшегося ее так, будто она его собственность, целовавшего так, будто снова и снова ставит на ней клеймо. Но когда на месте Гизборна Робин представил Вейзи, его затошнило. Гизборн, по крайней мере, питал к Мэриан хоть какие-то чувства, к тому же был еще молод. Так отчего же не он? И к чему такая спешка со свадьбой?..

Где-то неподалеку хрустнула ветка. Остановившись, Робин огляделся вокруг и с удивлением понял, что ушел довольно далеко от лагеря. Лес здесь казался мрачнее, чем обычно, деревья росли теснее, сплетаясь ветвями, далеко вытягивая корни, то там, то тут выступающие из-под земли. Тропинка стала уже, а трава по бокам — гуще и выше. Позади, совсем рядом снова раздался треск ломающейся ветки. Робин резко обернулся: никого. И все же что-то изменилось. Некоторое время он озирался по сторонам, пока вдруг не понял, что стоит в центре небольшой поляны, а тропа, приведшая его сюда, исчезла.

— Sed libera nos a malo, — Робин поспешно перекрестился, но наваждение не рассеивалось.

— Что за чушь? — громко поинтересовался он у самого себя. — Ведь как-то я сюда пришел!

Ответа не последовало. Да и кому было отвечать? Ветер, игравший с листьями, утих, и лес стоял недвижимо, точно войско, изготовившееся к битве. Ни птичьего крика, ни стрекота цикад. Тяжелая, плотная тишина.

Робин медленно повернулся назад. Дорожка, уходящая вглубь чащи, была на месте, больше того, выглядела шире, чем прежде, вдалеке же, за деревьями, мерцал огонек, похожий на пламя далекого костра. Робин обнажил меч, на всякий случай воззвал к святому Михаилу и зашагал вперед.

Трава, вначале пружинившая под ногами, становилась все мягче и реже, уступая место песку. Робин шел, не останавливаясь, но пламя, мерцающее вдали, ближе не становилось, хоть в воздухе отчетливо запахло дымом. Что слева, что справа — бесконечные сплетения ветвей и корней, да белесые языки тумана, скользившие между ними словно змеи. Песка становилось все больше и больше, пока Робин не начал увязать в нем. Он оглянулся, но позади туман поднимался уже сплошной стеной, поглощая лес и сливаясь с небом.

Каждый шаг давался труднее предыдущего; песок собирался в небольшие кучки, те, в свою очередь, сливались в кучки побольше. Капля пота скатилась по виску, за ней вторая. Робин утер лицо рукавом, подумав, что становится необычно жарко для английской, хоть и августовской ночи. Было в этой мысли что-то беспокойное, но что — он не понимал. Песок доходил ему уже до середины икры, горячий песок, так похожий на пески Палестины.

— Pater noster qui in celis es, — знакомые с детства слова сами собой слетали с губ давно забытой скороговоркой. — sanctificeur nomen tuum…

Подул ветер, сухой, обжигающий. Он срывал листья и бросал их Робину в лицо пригоршнями песка. Опалял деревья своим дыханием, и те рассыпались, превращаясь в песчаные холмы. А потом некуда уже было идти, повсюду, куда ни повернись — налево, направо, назад — был песок, и ничего кроме песка. Робин остановился. Легкие разрывались от раскаленного воздуха, и он никак не мог вдохнуть достаточно. Голова кружилась, по лицу безостановочно катились крупные капли пота.

— Fiat voluntas tua… — потрескавшиеся губы еле шевелились, а во рту было так сухо, будто он не пил уже несколько дней. — Sicut in celo et in terra…

Меч выскользнул из ослабевшей руки и утонул в песке. Шум в ушах нарастал и, наконец, прорвался пронзительным пением. Рассудок твердил Робину, что священникам мусульман неоткуда взяться в Англии, но его доводы звучали все тише, а причитания муэдзинов все громче. И когда Робин упал на колени, не в силах стоять, и поднял лицо к небу, он увидел там вместо истончившейся луны налившееся красным солнце. Проклятое солнце Святой земли.

Кожу на лице то ли жгло, то ли царапало, хотелось провести по ней ногтями и содрать. На зубах хрустело, в глазах рябило. Он лежал, смотрел на собственную тень на песке и думал: какая жалость, что нельзя за ней спрятаться. Когда появилась вторая тень, ему хватило сил, чтобы поднять отяжелевшую от дурного жара голову. Перед ним стояла то ли смерть, то ли девушка. Сизое марево на фоне сверкающего песка. Ветер, которого Робин не чувствовал, развевал свободные концы ткани, покрывавшей ее с ног до головы так, что только глаза были видны сквозь узкую прорезь.

— Робин, — он почему-то знал, что под чадрой скрывается довольная улыбка, — что же ты лежишь? Твоего короля убивают, Робин, а ты не спешишь к нему?

Он слышал, много раз слышал истории о чудесах, где в таких же обстоятельствах воин поднимался с колен, делал шаг, потом ещё шаг, а дальше рука поднимала меч, и враги валилсь кругом как снопы во время жатвы, но он не герой легенды, он даже просто не герой. Только тело вдруг воспарило над песками, тенями и женщинами в тёмных одеждах. И увидел он землю и небо, и битву вдали, и себя, поспешающего на эту битву, и ту женщину, стоявшую далеко в стороне, словно соляной столп, а дальше глаза его обратились к колышущейся синеве, и он больше не видел ничего, только чувствовал, что летит, летит, и падение его близко.

Но ее голос не оставлял его, продолжая звучать все также близко — нежный голос, сладкий точно хаш:

— Ну что же ты, Робин? Твои друзья гибнут один за другим, неужели ты оставишь их, как оставил меня?

«Кого меня?» — хотел он спросить, но язык по-прежнему не слушался.

Снова подул несуществующий ветер и унёс его несказанные слова куда-то в раскалённое марево. Он хотел бы видеть губы, клеймившие его столь горькими словами, и призрак ветра послушался. Со следующим порывом ткань на лице растаяла, словно тучи над морем, и теперь перед ним возникло лицо женщины. И слова зазвучали снова, только теперь их произносила не безликая тень, а нечто узнаваемое, близкое, далекое и живое.

— Ты ведь только и ждал, чтобы бросить меня. Уехал с королем, даже не оглянувшись. Не вспоминал обо мне, проводя время с другими. И даже возвратился ты не ко мне.

— Неправда, — он все же сумел вытолкнуть из себя слово, пусть одно, но сумел, прохрипел его, выдавливая последний воздух из легких. — Я возвращался к тебе. Я… Ты мне дороже всего на свете…

— Да неужели? — Она расхохоталась. — А как же Англия, Робин?

— Ты для меня и есть Англия, — капля дождя упала на губы, и он поспешно слизнул ее. — Ты мой лучший сон.

Он засыпал с болью и просыпался с болью. Бывало так: вечером сидишь с другом у костра, говоришь о доме, родных, невесте оставленной, а на следующий день его приносят в лагерь на плаще, по частям, и не все части собираются в единое целое. Сколько мест ему пришлось посетить, чтобы поведать о том, что сын, брат, жених остался под жарким солнцем ненужного никому края. Да, ненужного! Это в церкви, слушая библейские притчи, Робин представлял цветущий, словно райский сад, город Иерусалим и окрестности. Ему казалось кощунством, что по тем же самым дорогам, где мирно шествовал ослик Иосифа и Марии, сейчас ходят толпы нечестивцев. Нет того сада, и дороги поросли травой. А сердце Робина очерствело. Он убивал, чтобы не быть убитым. Чтобы не быть убитым королю. Вот это было понятно. А больше не осталось ничего, даже воды из самарянского колодца.

Капли падали на лицо...

Ее теплые губы коснулись его в подобии поцелуя.

— Только ты мне больше не снишься, Робин, — он чувствовал ее дыхание на своей щеке. — Ты мне больше не нужен. Вот беда-то, — она снова рассмеялась, и продолжала смеяться, отстранившись от него, а ее лицо менялось, и черты расплывались, и глаза потемнели, а небо в них обратилось корой дерева.

Даже с закрытыми глазами Робин чувствовал, что вокруг него больше нет пустыни. Где-то далеко над ним ветер теребил кроны деревьев, и они отвечали ему шелестом листьев. Перекликались птицы, пахло травой, грибами и дождем. В спину упиралось что-то твердое, узкое и длинное — должно быть, он лежал на одном из выпирающих корней. Голова же, напротив, покоилась на чем-то мягком. Робин повернул голову, потерся лицом о гладкую ткань, по-прежнему не открывая глаз, прошептал:

— Мэриан.

Тишина. Сердце бьется медленно, неохотно, то и дело пропуская удар-другой.

— Мэриан?

Не вовремя эта мысль, но желудок будто набит камнями, надо бы открыть глаза, понять, где он, кто с ним?

Тело едва слушается, с колен, — если это колени под шелковым платьем, — он буквально сползает на землю. Кажется, по щеке муравей ползёт...

— Слышишь меня?

Лица касаются чьи-то пальцы. От них пахнет горечью и дымом. Робин протягивает руки, пытаясь поймать неузнанные, но такие знакомые ладони.

— Слышишь меня?

Он слышит, но не слушает, над лицом колышутся волосы, задевают, щекочут, горчат.

— Мэриан.

И вздох. И его пытаются перевернуть, уложить лицом в прелую, пряную листву, утопить в ней, как в песке. Робин рвётся из тех самых последних сил, руки в отчаянии сжимают чужую шею, цепляясь за неё в последней надежде гибнущего.

То ли всхлип, то ли вскрик рвется из-под его пальцев, она — Мэриан? Ты ли это, Мэриан? — отшатывается, и Робин не в силах удержать ее, не в силах удержаться сам, валится назад. Затылок обжигает болью, а потом, наконец, настает ночь.

* * *

Мэриан свернулась клубочком, пытаясь хоть немного согреться. Сегодняшний ритуал оставил ее обессиленно лежащей все на той же волчьей шкуре, неспособной встать даже на четвереньки, не то, что на ноги. Утешало только одно: через два дня все будет кончено. Как и в чью пользу, уже неважно. Лишь бы не приходилось больше смотреть на свою кровь, тонкой струйкой стекающую в чашу. Лишь бы не мерзнуть больше, лежа на полу пещеры. Лишь бы оставить все это позади.