Зеленый луч: мгновения невозможного (гет)

* * *

Как бы это ни было странно и даже тяжело признавать, но смерть Сириуса не стала для Люпина новым прыжком во мглу одиночества и грусти. Да, лучший друг погиб, как когда-то это случилось с Джеймсом и Лили, но на этот раз не было гулкой тишины дома и пустоты внутри. Было лишь почти маниакальное стремление бороться, сражаться до конца, до последнего вздоха, лишь бы тот, кто стал причиной всех потерь в жизни мальчика-оборотня, наконец, был наказан.

И он сражался — как мог, как умел. Даже в первые недели после смерти Сириуса, когда апатия временами все сильнее нападала на него, Ремусу удавалось сбросить эти странные оковы и жить дальше. Он сражался даже с собой…

Ради Гарри. Ради победы. Ради памяти тех, кого уже было не вернуть…

Сказалась ли на нем смерть друга, которого только недавно снова обрел? Он не мог сказать точно, хотя иногда ему казалось, что из-за вечной усталости и даже какого-то равнодушия к окружающим вдруг проглядывала другая его сущность, словно готовя бунт против несправедливостей прошлого и против тех, кто мог быть в этом повинен…

* * *

— Ремус, ты слышишь?

Он вздрогнул и неуверенно улыбнулся сидящей рядом Молли Уизли.

— Да, я согласен, что Гарри стоит провести остаток каникул в «Норе», — Люпин поднял глаза на Дамблдора, сидящего во главе стола в кухне дома на площади Гриммо. — Здесь небезопасно, да и вряд ли…

Что вряд ли, каждый знал и без него, поэтому Ремус не стал договаривать. Гарри никогда не сможет забыть того, как его крестный слонялся по этому дому, изолированный от всего мира…

— Предлагаю временно освободить дом, — проговорил Дамблдор. — Пока мы не будем уверены, что он действительно принадлежит Гарри…

— Думаю, Сириус мог предусмотреть такой вариант, — заметил Артур Уизли.

— Возможно, — кивнул старый волшебник, скрывая в рукаве мантии покалеченную чем-то руку. — Но пока нет полной уверенности…

— Я согласен с директором, — подал голос Северус Снейп. Все посмотрели на него. — Вспоминая все глупости, что совершил Блэк, это будет вполне на него похоже, если завтра здесь окажется Беллатрикс…

Люпин поднял тяжелый взгляд на бывшего сокурсника и коллегу.

— Сириус, ты не имел права так поступать…

— Вот этого-то, боюсь, Снейп и не простит…

Ремус поднялся, заставив всех присутствующих повернуться к нему. Мелькнули блеклые, грустные глаза Тонкс, но Ремус старался их не замечать.

— Ты, Северус, ничуть не лучше…

Все вздрогнули, услышав подобное от Люпина. Снейп поджал губы, сверля Ремуса взглядом.

— Из-за глупой детской обиды на Сириуса и Джеймса ты перестал преподавать Гарри окклюменцию… Ты знал, что стоит на кону, и все равно выгнал его.… А на кону было не только пророчество… Жизни. И одна жизнь оборвалась потому, что Гарри так и не научился окклюменции…

Люпин вышел из-за стола и пошел прочь, чувствуя на себе чужие взгляды. Он знал, что зря сорвался, но слышать имя погибшего друга из уст Снейпа он больше не мог. Потому что еще помнил крик Гарри: «СИРИУС!»…

* * *

Он знал годы одиночества и пустоты, но никогда его не покидала вера в лучшее, в самое светлое, никогда его не покидала надежда.

Но тут, в глубоком подполье движения оборотней, Люпин часто погружался в пучину ненависти — чужой, огромной, поглощающей — и иногда забывал о том, что он лишь шпион, что он вовсе не такой, как они. Они — это оборотни, никогда не пытавшиеся стать частью обычного магического общества. Они — изгои, которые воруют и убивают, чтобы выжить.

— Подвинься, — кто-то грубо толкнул его в плечо. Ремус чуть потеснился на старом диване, где сидел, прикрыв усталые глаза…

Мог ли он представить, что когда-то будет вести подобный образ жизни? Жить в подвалах, скрываться днем и выходить лишь ночью, есть, что придется, лгать и притворяться…

— Папа, а много нас, таких?

Отец грустно посмотрел на жалостливое лицо Ремуса — и покачал головой…

— Говорят, завтра Фернир явится, — прогудел кто-то в стороне, но Люпин даже не двинулся. — Новичков будет смотреть…

Ремус вспомнил тех двух подростков, что пришли вчера. Скоро полнолуние, и им придется пройти проверку… такую же, какой подвергли Люпина.

Он никому не рассказывал о том, чего ему стоило завоевать доверие окружающих его оборотней. Дамблдор, наверное, догадывался, но не спрашивал.

Ремус открыл глаза и посмотрел на свои худые руки. Он еще помнил кровь на них, и на одежде, и на подбородке… И ужас от того, что его заставили совершить. Конечно, он не помнил всего, ведь разум волка на этот раз полностью овладел им. И не было рядом друзей, чтобы остановить его…

Ремус снова задремал, отметая мысли, которым не было места в его мире, сейчас полном одного — борьбы…

* * *

Он давно научился ценить вот такие моменты, он их любил и особо запоминал, как островки счастья в своем непростом мире. Он сидел в доме друзей, у камина, смотрел на замерзшее окно и пил коктейль, отогреваясь после месяцев существования среди оборотней-изгоев…

Ремус с каким-то затаенным удовольствием следил за суетой Уизли, нежностями Флер и Билла, улыбками Гарри, за Джинни, снимающей червяка с его волос. Просто сидел, слушал, смотрел, вспоминая, что все это есть в жизни и что именно это движет миром. Именно за это и стоит бороться…

— Тонкс…

Люпина вырвало из тихого созерцания это имя, произнесенное чуть недовольной Флер. Ремус огляделся и только тут понял, кого не хватало в их тихой компании.

— Мне показалось, — миссис Уизли выразительно и даже чуть обвиняющее смотрела на Ремуса, — что она надумала провести это Рождество в одиночестве…

Ремус лишь пожал плечами: он не был виноват в том, что происходило с Тонкс. Хотя нет, был, но ничего не мог с этим поделать. Он все сказал ей месяцы назад, и с тех пор ничего не изменилось, стало еще хуже, потому что он сам уже был другим. Он был запятнан кровью, он если не стал таким же, как те, его сородичи, то еще на шаг к ним приблизился.

Его нельзя любить. Он зло. Он зверь.

— У Тонкс изменился Патронус…

Люпин вздрогнул от этих слов Гарри. Неужели все настольно серьезно? Или эта странная магическая особенность Патронусов не имела отношения к нему, Ремусу? Он хотел бы в это верить, потому что Патронусы могли меняться только под воздействием действительно настоящих и глубоких чувств…

— Он такой крупный с виду, на четырех ногах…

Ремус был рад, что в этот момент их отвлекли Молли и Артур, а потом пришли Перси с министром, и Гарри тут же забыл о своем вопросе. Пусть он думает, что на Тонкс так подействовала смерть Сириуса… И сам Ремус тоже будет мелочно так думать… Так проще, так лучше для всех, особенно для самой Тонкс.

Но как забыть ее взгляд, такой грустный, на исхудавшем лице, обрамленном блеклыми, мышиного цвета волосами? Неужели это он виноват в том, что исчезла та задорная девчонка, что показалась из кустов на холме возле его убежища в Уэльсе?

* * *

— Ремус, пожалуйста…

Он оглянулся и даже не удивился, увидев на пороге кухни Тонкс.

— Ты зря сюда пришла, теперь здесь опасно…

Так странно: он привык думать и даже говорить о смерти близких людей, даже не запинаясь. А ведь Дамблдор был именно близким, давший ему шанс на жизнь. Благодаря директору Люпин узнал, что такое дружба, благодаря ему они с Сириусом снова встретились, благодаря Дамблдору рядом с Люпином оказался Гарри, сын Джеймса… Теперь Дамблдора нет — и надежда на то, что все закончится хорошо, что им всем снова будет дан шанс, угасла…

— Мне плевать, — сказала она, пройдя к камину. Они были одни в глухой тишине дома на площади Гриммо, откуда Ремус должен был забрать все связанные с Орденом вещи. — Я тебе говорила, все это время говорила, что мне не страшно, когда ты рядом…

Он резко обернулся:

— Зря. Тонкс, пойми же ты меня…

— Нет. Это ты пойми! — она подлетела к нему, на ходу сшибив стул, но не обратив на это внимания. — Мне не нужен другой!

— Вы Ремус? — гостья смотрела на него холодными глазами. Черты ее лица казались Люпину знакомыми. — Я Андромеда Тонкс.

— Обещаю…

— Твои родители… Твоя мама…

— При чем тут моя мама?! Ну, при чем? Это моя жизнь! Да, ты оборотень, но ты лучше сотни обычных магов, ты лучше всех, Ремус. И мои родители это поймут, когда узнают тебя лучше, — прошептала она, глядя в его усталые глаза. — Придумай другие отговорки, почему мы не можем быть вместе…

— Дамблдор…

— Профессор Мак-Гонагалл уже сказала тебе: Дамблдор был бы только рад, что в мире стало больше любви, потому что он верил, что любовь победит все… И я в это верю…

Люпин покачал головой, глядя на ее похудевшее лицо…

* * *

— Тонкс, идет война…

— Именно поэтому! Именно потому, что идет война, ты не можешь меня оттолкнуть! Только не сейчас, когда мы нужны друг другу! У нас нет времени спорить, нет времени сотни раз опровергать твои глупые аргументы! Нужно жить, понимаешь?!

— Тонкс… Нимфадора…

— Не надо, — попросила она, чуть нахмурившись.

— Дора…

Она вздрогнула и подняла на него глаза.

— Я люблю тебя, Ремус Люпин, люблю таким, какой ты есть…

— А какой я есть? — горько усмехнулся он, не зная, куда деть свои руки. Впервые в жизни у него появилось непреодолимое желание кого-то обнять.

— Ты седой и измотанный жизнью мальчик-оборотень, — шепнула она, сделала шаг к нему и сама обняла. — Ты же сдался, правда? Ремус…

Он прикрыл глаза, пугаясь того, что допустил. Но как противостоять тому, чего он затаенно желал всю жизнь? С того самого момента, как он понял, что в его жизни никогда не будет и крупицы той жизни, что была у его родителей. Он знал, что в его жизни этого быть не может, но ведь и друзей у него быть не могло. Но они были!

Быть может, и любовь, что сейчас смотрела на него ее глазами, тоже возможна?

* * *

Он смотрел на свою руку, на кольцо, и понимал, какой необдуманный поступок они совершили…

Он смотрел на Тонкс, спящую рядом, с ее ярко-розовыми волосами, и понимал, что иначе и не могло быть…

Столько раз его судьба опровергала закон жизни, что в мире оборотня не может быть почти ничего, кроме боли, одиночества и осознания этого одиночества…

— Вы понимаете, Ремус, на что обрекли ее?

— Но она снова стала собой, — заметила Андромеда, потрепав Люпина по плечу. — Берегите нашу девочку. Несмотря ни на что…

Впереди были тяжелые времена, нужно было спасти Гарри, дать ему шанс победить в этой страшной войне…

Но сейчас была лишь она, его жена, которую он боялся хоть как-то потревожить. Она дала ему то, чего еще никогда не было в мире мальчика-оборотня: понимание, что он для кого-то единственный и самый нужный. Она не просто вошла в его мир — она впустила его в свой…

* * *

— Я трус, — шептал он, сидя на холодной земле и обхватив голову руками. — Я трус, Джеймс… Даже твой сын это видит…

Хмурое небо, казалось, нависшее над самым кладбищем, укоряюще молчало. Ни души, ни одной бродячей собаки, ни вспорхнувшей птицы. Мир замер, обвиняюще глядя на Ремуса, склонившегося над могилой друга… Так же обвиняюще, как смотрели зеленые глаза Гарри Поттера, глаза его матери…

— Дора, это…

— Все нормально, я знаю, что это неожиданно… Но, Ремус: у нас будет ребенок!

Как она радовалась, как светилась, планируя почти все детство их ребенка вплоть до поступления в Хогвартс. Она порхала по их маленькой квартирке, совершенно, казалось бы, не понимая, почему тяжесть все сильнее придавливала его к полу…

— С Гарри должен кто-то быть, он всего лишь мальчишка…

— Уходи, Ремус…

Люпин смотрел на могильный камень, под которым лежали Джеймс и Лили. Они не испугались, когда родился Гарри, хотя знали, что находятся в постоянной опасности. Они любили Гарри и друг друга. Джеймс бы никогда не оставил своего ребенка, если бы был жив…

Как же ты прав, Гарри. Я трус…

— Гарри, я уверен, Джеймс хотел бы, чтобы я был рядом с тобой.

— Мой отец погиб, пытаясь защитить мою мать и меня. Вы считаете, он согласился бы на то, чтобы вы бросили свое дитя и ушли на поиски приключений?! Я никогда не поверил бы, что вы трус!

Люпин сидел и смотрел на могилу друга, который не струсил даже в момент опасности. Не струсил не просто перед самим собой, но и перед собственной смертью… А Ремус испугался будущего…

Да, ты прав, Гарри, твой отец никогда бы мне этого не позволил…

* * *

Он вошел, мокрый от дождя, усталый и замерзший. Встал у порога и поднял на нее тяжелые, виноватые глаза. Она ничего не сказала, подошла и обняла, прижавшись к нему своим округлившимся животом.

Он вздохнул и только тогда отчетливо понял — он дома…

* * *

Ни разу в жизни настолько остро он не чувствовал страх. И боль — не свою, чужую боль.

— Ремус, сядь и успокойся, — Артур с понимающей улыбкой заставил его сесть и даже подал чай, но Люпин не притронулся. — Все будет хорошо, это я тебе как отец семи детей говорю…

Ремус лишь кивнул, закусывая губу.

Тонкс. Лишь бы с ней все было хорошо. С ней и с их малышом. Тогда его пустая и бессмысленная во многом прежде жизнь обретет этот смысл. Он сможет точно сказать, что жил не зря…

Война. Угроза. Смерть. Опасность. Все, даже то, что он оборотень и ему не стоит иметь детей, отодвинулось на второй план. Он оглядывался на часы, считая минуты и секунды ее боли…

Вошла Молли. Люпин вскочил.

— Ремус, поздравляю, ты стал папой замечательного мальчика.

— А… Дора?

— У нее все хорошо. Чего же ты стоишь?! Иди к ним!

Люпин, белый, как мел, сделал шаг вперед, покачнулся, будто оглушенный собственным счастьем, и в следующее мгновение замер в объятиях доброй Молли, впервые в жизни разрыдавшись — то ли от переизбытка эмоций, то ли от облегчения, то ли еще от чего-то, что он и сам был не в силах объяснить…

* * *

Неправда, что перед смертью перед глазами проходит вся жизнь. Нет, даже такая пустая и недолгая жизнь, как была у Ремуса Люпина, не успела бы промелькнуть до того мгновения, что зеленый луч беззвучно исчез в его груди…

Не жизнь — лишь мгновения, голоса, вспышки, что были за те тридцать семь лет, что Ремус Люпин тяжело шагал по своему пути… Лишь редкие моменты, что делали его путь легче или тяжелее, мгновения невозможного…

Он всегда мечтал умереть в одиночестве, где-нибудь в горах, где есть туман, а солнце, кажется, совсем близко, только потянись и схвати… Мальчик-оборотень мечтал об одиноком ущелье, куда залетала бы только свободная от всего птица… Он хотел смотреть на голубое небо и улыбаться ему последней улыбкой…

Но он умер в бою, не успев защититься от коварного удара — он успел лишь увидеть его и вспомнить тот миг, много лет назад, когда зеленый луч, как послание самого великого мага самому одинокому и несчастному ребенку, отделился от горизонта и вспышкой озарил пустую жизнь мальчика-оборотня.

Если бы его спросили в тот момент: «Что бы ты изменил в своей жизни?», и он успел бы ответить, то его ответ был бы прост: «Ничего, кроме зеленого луча».

Он упал на траву, тоже зеленую, и улыбнулся небу, словно это тот, далекий луч солнца из прошлого наконец достиг его, обещая надежду на лучшую жизнь…