Первая осень в Хенгло (джен)

Арендованное в одной из крохотных клернских лавочек маскарадное платье на Гестии смотрелось, пожалуй, неплохо — даже чересчур неплохо для платья, которое через некоторое время придётся возвращать. Платье состояло из довольно скромного короткого узорчатого лифа, украшенного рядом мелких пуговиц, длинных рукавов, спускавшихся где-то на полторы ладони ниже кончиков пальцев Гестии, украшенного вышивкой пояса и расширяющейся книзу юбки до самых пят.

Нужно было признать, что Теодор оказался вполне прав — поиск наряда на фестиваль трёх кровавых лун не стоил переживаний и волнений. Платье оказалось Гестии вполне впору, пусть и пришлось немного подправить наряд магией, чтобы он сидел чуточку лучше. Но в целом всё было просто чудесно.

Платья, подобные тому, в котором Гестия шагала по ночному Клерну — не сами по себе, конечно, а на прекрасных дамах из старинных замков, — нередко изображались на страницах весьма популярных в последнее время рыцарских романов, и Гестии, признаться, нравилась возможность почувствовать себя дамой из романа хотя бы на одну ночь — где ещё она могла вообразить себя леди из какого-нибудь старинного замка, как не рядом с Хенгло (пусть даже замков среди корпусов Хенгло больше не осталось)? В графстве Мивь замков никогда и не водилось — строительство этих романтично мрачных сооружений кануло в забвение задолго до того, как южные земли присоединились к Летхорнскому содружеству.

Для полноты картины не хватало только эннена — или атура, вроде, здесь, на севере, этот головной убор предпочитали называть так. Впрочем, возможно, эннен был бы и излишен — в конце концов, пусть подобные головные наборы на севере действительно когда-то носили, в современном мире вряд ли мог найтись ценитель этой красоты. Без эннена, с уложенными вокруг головы волосами, Гестия выглядела куда приятнее, чем могла бы выглядеть со столь невразумительной конструкцией на голове.

Ночной Клерн совсем не походил на тот приятный маленький городок, к которому Гестия за почти месяц своего пребывания на севере Летхорнского содружества успела несколько привыкнуть — казалось, не существовало больше уютных пекаренок и кафешек, узких пустых улочек, небольших магазинчиков, в которых можно было при большом желании отыскать едва ли не всё необходимое. Клерн днём или ранним вечером был уютным, приятным провинциальным городком, очень красивым, очень живописным и очень скучным одновременно — тут было приятно прогуляться после не слишком насыщенного событиями рабочего дня по пустым улочкам, выпить чашечку кофе с шапкой взбитых сливок и съесть какой-нибудь сэндвич, но больше заняться было решительно нечем.

Ночной Клерн казался иным — он был непривычно многолюден, загадочен и необыкновенно красив, и красив не той уютной тёплой красотой, а скорее необычайно ярок и богато украшен. В ночном Клерне было шумно до оглушительности — женщины и мужчины в исторических костюмах шагали по улочкам, пели (или орали — как подсказывали Гестии её уши, оказавшиеся несколько более чувствительными к шуму, чем она предполагала) лунные гимны и казались такими радостными, что веселье невольно передавалось и самой Гестии.

Повсюду горели фонари, старинные фонари, для которых помимо магии требовалось ещё достаточно зелья нескончаемого масла — и горели так ярко, что Гестия иногда беспокоилась, не виден ли этот свет из корпусов Хенгло несчастным ученикам, которым до окончания как минимум третьей ступени крайне не рекомендовалась посещать что-то подобное фестивалю трёх кровавых лун. Фонари должны были погаснуть в час по полуночи — когда начнутся лунные затмения. А после... Через полчаса — когда лунные затмения всё ещё будут наблюдаться на небосклоне — должны были грянуть фейерверки...

Многие говорили (и писали в самых разных книгах и путеводителях, которые Гестия с недавних пор знала едва ли не наизусть), что таких грандиозных фейерверков, как осенью в Клерне, не бывало нигде южнее графства Норш, что располагалось чуточку южнее Клерна и княжества Ведара — и пропустить сие зрелище, находясь в Хенгло (то есть, едва ли не в минутной близости от места проведения фестиваля), было бы попросту непростительным упущением.

И Гестия чувствовала себя неимоверно, безумно счастливой, что сумела всё-таки не упустить такую возможность — и без Теодора Аркарта и его столь своевременного предложения ей, признаться честно, было в этом деле никак не обойтись. В конце концов, без него Гестия никогда не решилась бы покинуть Хенгло посреди ночи — только смотрела бы с грустью из окна своей комнаты на фейерверки, которые, вероятно, будут видны сегодня отовсюду.

И сейчас Гестия крепко держалась за руку Теодора, боясь выпустить даже на секунду — казалось, стоит только этому произойти, и толпа утянет её, Гестию Линдон, за собой. И что в таком случае ей делать дальше? Плыть по течению, не смея покинуть поток из разодетых в исторические платья людей? Пытаться выбраться из толпы, расталкивая людей? Поддаться панике и вообще ничего толком не делать, а лучше — забраться (да, прямо в арендованном длинном платье) на какой-нибудь фонарный столб?

Пусть люди вокруг совсем не казались Гестии настроенными враждебно — остаться без поддержки Теодора, к которому Гестия за прошедший месяц успела вполне привыкнуть, в казавшемся совершенно незнакомым ночном Клерне представлялось совершенно ужасным. Невозможным даже — Гестии казалось, что она умрёт от страха, если потеряет своего товарища из виду.

Теодор был единственным, наверное, человеком на улочках ночного Клерна, что не носил маскарадного костюма — он только сменил рубашку на белую и несколько иным образом повязал свой алый шарф, — и это, пожалуй, несколько выделяло его в толпе. И Гестия, наверное, упрекнула бы его за это, если бы Теодор не был её единственным шансом посетить фестиваль.

До самого фестиваля — с кратким поздравлением от кого-то из княжеского рода Ведара и концертом на главной городской площади, что, если верить рекламным брошюрам, начнётся, как только три луны разом окрасятся в алый цвет в небе над Клерном — оставалось ещё немного времени, и до той поры нужно, наверное, было каким-нибудь образом пробраться на площадь (или хотя бы куда-нибудь поближе к ней), чтобы иметь хоть какую-то призрачную возможность увидеть и услышать хотя бы что-нибудь, помимо того шума, который издавала сама толпа.

И пусть шанс отпраздновать ночь трёх затмений как полагается, признаться честно, не был лишён некоторой привлекательности, Гестии определённо не улыбалось пытаться протискиваться сквозь толпу, расталкивая всех — по правде говоря, необходимость непременно делать это, возводило желание Гестии Линдон увидеть концерт — или хотя бы малую его часть — в разряд несбыточных мечтаний, на которых, во избежание огорчений, не следовало долго задерживаться.

— Попрошу вас довериться мне, — шепнул Гестии Теодор, внезапно сворачивая на какую-то особенно узкую улочку и увлекая за собой и Гестию, что до сих пор не смела выпустить его горячую крупную ладонь из своих пальцев.

На улочке совсем не было людей (и никто из разноцветной толпы не спешил сворачивать с одной из более-менее широких улиц туда, куда повернули Теодор и Гестия), и Гестия успела подумать, что ей, Гестии Линдон, должно быть, стоит возмутиться внезапной сменой маршрута и не слишком впечатляющим видам вокруг. Но Теодор посмотрел на неё, улыбнувшись хитро-хитро, и Гестии почему-то и самой стало весело, и она, почти позабыв о тревогах, покорно шагнула вслед за Теодором.

Некоторое время они петляли по узеньким улочкам, на которых им вдвоём-то было тесно шагать рука об руку — немудрено, что толпа в красивых нарядах не спешила сворачивать со своего пути. Гестии было немного неудобно идти из-за длины её маскарадного платья, но она молчала и послушно шагала рядом с Теодором. Наконец, он остановился у одного из домов — небольшого каменного двухэтажного строения, построенного в северном стиле. Стены этого дома заросли плющом, а пристроенные к стенам ступеньки местами были покрыты мхом. Днём этот дом, должно быть, показался бы Гестии уютным и очаровательным, но ночью — тем более, в такую ночь — он представлялся ей несколько пугающим.

— Хозяйка дома милостиво согласилась пустить нас на крышу на время фестиваля, — широко улыбнулся Теодор, вероятно, уверенный в гениальности своей идеи.

Гестия не была столь убеждена, что подниматься на крышу незнакомого дома, пусть даже и заручившись согласием хозяйки, — хорошая идея в принципе. И всё же Гестия отчего-то не желала спорить с Теодором из-за такой мелочи. В такую прекрасную ночь спорить (с Теодором или кем-нибудь ещё) вообще не хотелось — хотелось только наслаждаться чудесными видами, хорошей погодой и красивым платьем, в котором Гестия чувствовала себя прекрасной леди из книг. И если для этого надо было подняться по пугающего вида лестнице — что же с того?..

Теодор помог Гестии взобраться на крышу — отсюда, как оказалось, прекрасно было видно главную площадь Клерна, и Гестия, признаться, чуточку изменила своё мнение на счёт идеи наблюдать за фестивалем с плоской площадки на крыше старинного клернского дома. Тут было вполне уютно — площадка была огорожена почти со всех сторон чугунной или вроде того оградой, вполне достаточной, чтобы не свалиться с крыши ненароком, посередине стояла деревянная скамейка с резной спинкой, а вид открывался просто чудесный — и Гестия улыбнулась.

— Знаете, Теодор, мне ведь всё ещё неловко, что хорошая комната в апартаментах досталась именно мне, — зачем-то сказала Гестия, устраиваясь на скамейке поудобнее. — Я ведь как-то вас искала, и зашла к вам — и в вашей комнате даже кровати не было.

Гестия оправила юбку своего платья, стараясь, чтобы оно не слишком-то помялось. На площади, видела она, уже собралось много народу, и Гестия подумала, что большинство из них много бы отдало за то, чтобы иметь возможность наблюдать за фестивалем вот так — сидя на скамейке на крыше и наслаждаясь одновременно шансом увидеть всё, что нужно, и не толкаться в толпе, отвоёвывая своё место. Наверное, и сама Гестия, окажись она там, на площади, среди всех этих людей, мечтала бы об уединённом и спокойном местечке на крыше.

— Только не вздумайте извиняться передо мной за моё же решение, Гестия! — рассмеялся Теодор, садясь на скамейку рядом с Гестией, но взгляд его был серьёзным. — Мне приходилось жить в разных условиях. Спать на полу в тёплой комнате, иметь при себе подушку, одеяло и кое-какой матрас — далеко не худшее, что можно представить.

Гестия промолчала, но улыбнулась. Она подумала вдруг, что это было, пожалуй, даже неплохо — что на должность учителя защитной магии взяли не только её, пусть это и показалось вначале существенным ударом по самолюбию Гестии. Находиться рядом с Теодором, улыбчивым, решительным и хладнокровным в тех обстоятельствах, что всегда приводили Гестию Линдон в состояние паники, было даже спокойнее. Представлять работу в Хенгло без него, без всех тех завтраков, что появлялись на столе каждое утро, без молчаливой поддержки в конце учебного дня, когда Гестия пристраивалась за кухонным столом проверять собранные у детей тестовые работы, было почти грустно.

Гестия оправила едва заметным движением пояс на своём платье и смахнула со лба выбившуюся из причёски рыжую прядь. Гестия глянула на Теодора — тайком, словно в этом взгляде можно было увидеть нечто предосудительное, неправильное, — и подумала вдруг, что стоило, возможно, как-нибудь присмотреть в одной из клернских лавочек шарф Теодору в подарок — может быть, другого цвета только. Не алого. И не бордового. Мысль эта почему-то отозвалась румянцем на веснушчатых щеках Гестии и участившимся сердцебиением в её груди.

Наконец, на сцене, сооружённой посреди площади, кто-то появился. Гестия заставила себя отвлечься от Теодора и его извечного шарфа и вернуться мыслями вновь к фестивалю трёх кровавых лун — самому грандиозному осеннему событию на севере Летхорнского содружества.

— Посмотрите на него, Гестия, — усмехнулся Теодор, легонько толкнув Гестию в плечо и показывая пальцем на высокого худого юношу в нелепом красном наряде, похожем то ли на кафтан, то ли на плащ, то ли на халат. — Это наследный князь Ведара — он называет себя Глоро, кажется.

Юноша, о котором шла речь, стоял посреди сцены, освещённый светом установленных над сценой софитов. Его светлые волосы, почти столь же кудрявые, как у Теодора, но существенно более длинные, были чем-то перевязаны (лентой какой-нибудь, должно быть — аристократы, кажется, любили ленты). Он казался — по принятой позе, по жестам, с которыми он переговаривался со стоящей рядом девушкой — словно уставшим — то ли от фестиваля, то ли и вовсе от жизни. Гестии подумалось вдруг, что юноша, о котором говорил Теодор, выглядел почти безжизненно — и только когда кто-то на сцене окликнул князя Ведара, и он обернулся, резко, порывисто, Гестия поняла, что, вероятно, на счёт безжизненности она ошибалась.

— Вы указываете мне на него только чтобы просветить меня, как выглядит аристократия Клерна? — хихикнула Гестия, сама не понимая, что именно заставило её пребывать в столь весёлом настроении.

Наследный князь Ведара продолжил о чём-то переговариваться со стоящей рядом девушкой, и Гестии было почти совестно обсуждать его — так, издалека, не давая возможности что-нибудь сказать в ответ, — но веселье, вдруг захлестнувшее Гестию было, пожалуй, сильнее.

У наследного князя Ведара в руках оказался микрофон, и он заговорил, обращаясь к собравшейся на площади Клерна толпе — бойко, пожалуй, чуть насмешливо и чуточку высокомерно. Гестия почти не вслушивалась в его слова — кажется, это была стандартная речь, пригодная для открытия всяких торжественных мероприятий, и это казалось Гестии не слишком-то интересным. И всё же голос у князя Ведара был, пожалуй, приятным.

— Не совсем, Гестия, — покачал головой Теодор и наклонился к Гестии так близко, что его дыхание защекотало её ухо. — Я хотел вам показать человека, магия проклятий в котором так сильна, что оказалась способна поддерживать в нём жизнь, несмотря на страшный родовой дар, впечатанный в слог его души — и сказать, что, хоть дар тёмной крови (там, откуда я, подобное назвали бы так) в Глоро сильнее, чем в ком-либо ещё, за свои двести лет он ни разу никого не убил.

Гестия вздрогнула при словах о проклятьях и нахмурилась. Спорить с Теодором о применении магии ей не хотелось — тот спор в начале учебного года ещё отзывался в душе Гестии некоторым недовольством. И всё же — Гестия не могла принять мыслей, идущих вразрез с тем, чему её учили с самого раннего детства. Не могла — даже если человек, считающий иначе, был ей очень приятен.

Фонари в Клерне вдруг все разом погасли, и наследный князь Ведара замолчал, отдал микрофон стоящей рядом с ним девушке и отошёл в сторону. Начиналось. Гестия подняла голову вверх, чтобы увидеть, как становятся красными все три луны на клернском небосклоне.

Сентябрь — достаточно тёплый ещё, чтобы не надевать пальто или тёплую куртку — подходил к концу, и Гестия, порядком напуганная тем фактом, что перед зимними каникулами Школьный совет Хенгло собирался провести публичную экзаменовку случайным образом выбранных детей, подумала, что весьма хорошей идеей будет провести первую более-менее крупную контрольную работу сейчас, не дожидаясь конца отчётного учебного периода. Заодно Гестия решила на выходные собрать на проверку тетради с конспектами.

Это, подумала Гестия, было вполне неплохой идеей в преддверии родительского дня, когда в Хенгло на выходные слетятся родственники всех или почти всех учеников. Во-первых, у Гестии будет что показать родителям своих учеников, помимо результатов маленьких тестирований, что проводились перед каждой лекцией. Во-вторых, Гестия успеет сориентироваться, в каких областях знаний у доверенных ей детей много пробелов — и, быть может, успеет хотя бы отчасти их заполнить. В-третьих, оценка за ведение конспекта (а это на взгляд Гестии было совсем уж просто) могла смягчить некоторые неудачи в написании контрольной работы, если кто-то перенервничает.

Результаты контрольной работы, надо сказать, привели Гестию едва ли не в отчаяние. Почти все определения (а Гестия перед каждым уроком сверялась со всевозможными учебниками и книгами, чтобы давать определения как можно точнее и проще) были перевраны или даны крайне неточно, схемы чар и заклинаний были составлены так небрежно, что хотелось разрыдаться. Знаки были совсем не на тех местах и выведены самым отвратительным образом, карандашные (а нередко — даже чернильные, что заставляло глаз Гестии дёргаться) линии — кривыми, и Гестии ужасно хотелось поинтересоваться язвительно, как эти люди собирались пользоваться магией на самом деле, а не просто чертить схемы на тетрадных листочках.

Чужая неаккуратность, как выяснилось, серьёзно раздражала Гестию. Приводила едва ли не в бешенство — ну или как минимум в подобие этого самого бешенства. Заставляла что-то внутри, о существовании чего Гестия до этого момента даже не подозревала, клокотать с такой силой, что впору было испугаться за собственное здоровье. Гестия едва не свихнулась к тому моменту, как закончила проверять последнюю из сданных ей контрольных работ.

Приступая к проверке конспектов, налившая себе чашечку кофе (без кофе мысль вернуться к проверке была почти невыносимой) Гестия подумала, что уж с этим точно не должно было возникнуть проблем — в конце концов, если на контрольной кто-то мог перенервничать, поторопиться, или попросту не подготовиться к несколько более сложным заданиям, чем на обычных тестах, то уж на обычных занятиях Гестия, если не считать того случая с Берном, всегда старалась диктовать как можно медленнее, как можно спокойнее, чтобы каждый из её учеников успел записать каждое из предлагаемых им определений и зарисовать каждую из начерченных на доске схем в тетради.

Но, вопреки всем надеждам Гестии, конспекты оказались ничем не лучше. Напротив — они приводили Гестию даже в большее отчаяние хотя бы по той причине, что в этом случае у учеников не было оправданий в виде волнительности мероприятия. Бесконечные зачёркивания, использование неправильного цвета чернил, неразборчивый до ужаса почерк — всё это безобразие царило едва ли не в каждой тетради, и Гестии почти неудержимо хотелось перечеркнуть написанное красными чернилами и, возможно, зашвырнуть весь этот ужас в огонь прямо на глазах учеников.

Едва ли не каждого из учеников второй и третьей ступени Хенгло можно было отправлять доучиваться в первую — чтобы поставить аккуратный почерк и научить писать хотя бы без орфографических ошибок, которыми страдал едва ли не каждый второй.

— Это какой-то кошмар! — поделилась Гестия своей бедой с вышедшим на кухню Теодором. — Если по справедливости, на все классы, которые у меня есть, я могу поставить лишь две отметки «превосходно», три «хорошо» и пять «посредственно», а остальные заслуживают лишь отметки «неудовлетворительно» — и это я ещё говорю о контрольных работах — в конспектах почему-то всё ещё хуже!

Гестии хотелось разрыдаться. Или побиться головой об стену. Или накричать на каждого из нерях, что смел сдавать своему учителю на проверку тетради с жирными пятнами на страницах или разрисованными кое-где полями. Или лечь на кровать и больше никогда не подниматься. Последний вариант, надо сказать, был заманчивее всего. И, возможно, первый, если надеяться на то, что Теодор приготовит что-нибудь вкусное и способное заглушить горечь от педагогического фиаско Гестии.

— Могу я взглянуть? — мягко спросил Теодор, присаживаясь на корточки около обеденного стола, и Гестия протянула ему стопку контрольных работ.

Некоторое время Теодор внимательно — и молча, и это заставляло Гестию едва ли не ёрзать от нетерпения — вчитывался в ученические работы, иногда поворачивал их или наклонял голову, если нарисованная — Гестия отказывалась называть эти недоразумения «начерченными» — схема оказывалась повёрнута в другую сторону, и лицо его с каждой минутой становилось всё более весёлым. Какие-то из листов Теодор возвращал на стол, какие-то — оставлял у себя в руках. И Гестия могла только молчать и внимательно следить за тем, как на лице её напарника проступает улыбка.

— Чем вам не нравятся эти работы? — насмешливо и словно бы чуточку растерянно поинтересовался Теодор, показывая на те листы, что не вернул на кухонный стол. — Не могу сказать наверняка, ибо вашими амулетами-посредниками я не пользуюсь (а использование амулетов даёт некоторый отпечаток на магии), но, на мой взгляд, вот в этих схемах нет явных логических ошибок — заклинание в целом подействует и даже наверняка подействует как нужно.

Гестия посмотрела на эти исписанные корявыми буквами страницы и не сумела удержаться от тяжёлого вздоха. На некоторые из листов было сложно смотреть без слёз и содрогания — множество зачёркнутых слов (и ладно бы — аккуратно зачёркнутых, но большинство зачёркиваний были сделаны так интенсивно и небрежно, что Гестия была готова завопить от злости), неровные линии на схемах, не те символы по углам, перепутанный порядок действий.

— Они кривые и ужасно небрежно сделанные, — буркнула Гестия уже несколько неуверенно, тыкая пальцем в недочёты, найденные ею в ученических работах. — Посмотрите — вот эти линии никуда не годятся, а ведь это всего лишь карандашом (или чернилами, как у Морин, например), а воспроизвести их вживую, в воздухе, всегда гораздо сложнее! К тому же, некоторых линий вот здесь и вовсе не хватает. А вот тут заклинание может трактоваться двояко. А тут...

Теодор сначала смотрел на Гестию внимательно и словно терпеливо, а потом расхохотался, не давая своей напарнице по должности даже возможности договорить претензии к ученическим работам. Расхохотался громко, заливисто и совершенно искренне. Это было почти обидно (или скорее — очень даже обидно), и порядком уязвлённая Гестия буркнула что-то не слишком вразумительное и уткнулась в очередной отвратительный конспект.

— Милая Гестия, но магия ведь не математика и не черчение, чтобы быть везде точной и не допускать двояких трактовок! — воскликнул отсмеявшийся Теодор, и выражение лица его снова стало раздражающе снисходительным. — Конечно, если речь идёт о чарах, каждый взмах рукой или даже каждый вздох имеет смысл — но это обычное заклинание, для воплощения которого порой вполне достаточно просто держать в голове нужный результат.

Гестия посмотрела на него и вздохнула. Она снова вернулась к отложенным Теодором работам. Внимательно прочла первую попавшуюся из них и, тяжело вздохнув из-за неаккуратности ученика, нерешительно зачеркнула «неудовлетворительно», чтобы вместо этого написать — так же нерешительно, как мгновением раньше зачёркивала предыдущую отметку — «посредственно» под работой.

— Но я не требую от них ничего, что им не под силу! — слабо возмутилась Гестия, взяв в руки следующую из работ, ту, на которой красовалось имя ученицы первого курса третьей ступени Джослин Морин. — Только внимательности и аккуратности — уж это-то несложно!

Эти слова отчего-то снова заставили Теодора расхохотаться. Он поднялся на ноги, сделал пару шагов по направлению к окну, потом вернулся, чтобы взять со столешницы графин и налить себе в стакан воды. Теодор отпил из стакана, одним глотком почти полностью осушая его, явно стараясь успокоиться, а потом зачем-то вылил остатки воды в раковину.

Гестия следила за ним внимательно, не забыв при том исправить отметку «неудовлетворительно» на «посредственно» ещё нескольким школьникам — кажется, повезло любознательному Джиму Джеральдсону и язвительной Корнелии Мендора.

— О, Гестия! Но ведь как раз это многим из них и не под силу! — сказал Теодор, всё ещё продолжая смеяться. — И, боюсь, у меня было бы «неудовлетворительно» по любому из школьных предметов, если бы вы были моей учительницей. Даже если бы я в целом этот предмет знал хорошо.

Гестия нахмурилась, снова буркнула что-то невразумительное — она и сама мгновение спустя не разобрала бы, что именно сказала — и вернулась к исправлению отметок в той стопке, что была отложена Теодором. Слова Теодора показались ей вдруг даже более обидными, чем его смех сегодня, и Гестия, признаться, довольно-таки нервно зачёркивала отметку «неудовлетворительно» в работах учеников, да и отметку «посредственно» ставила словно со злостью.

Теодор, знала Гестия, разбирался в магии куда лучше самой Гестии — однажды ей приходилось видеть, как он колдовал, даже не используя энергетический направляющий амулет, и зрелище это было довольно-таки увлекательное. Гестия тогда почувствовала зависть, ибо у неё самой никогда не получалось пользоваться магией столь непринуждённо и просто. И подумать о том, что сам Теодор мог бы получить на уроках Гестии только отметку «неудовлетворительно», означало для Гестии признаться в собственной несправедливости к ученикам. А признать это было... неприятно, пожалуй. И особенно неприятно было то, что Гестия так и не могла полностью согласиться с тем, что те работы, которые она сейчас перепроверяли, действительно заслуживали хотя бы «посредственно».

Гестии показалось на миг, что Теодор обвиняет её в непрофессионализме. В недостатке гибкости — после некоторых уроков он иногда посмеивался над её желанием держать всё под контролем, и Гестия всякий раз боялась, что когда-нибудь он может сделать это при их учениках. В недостатке опыта и знаний — ибо он вполне мог счесть желание Гестии видеть схемы заклинаний и чар идеально соответствующими представленным в учебнике и на лекциях всего лишь неумением её видеть шире.

Теодор вздохнул, отсмеявшись наконец, и неторопливо подошёл к кухонному столу, вновь опускаясь перед ним на корточки. Некоторое время он молчал и лишь смотрел за тем, как меняется отметка в отобранных им работах.

— Вы слишком аккуратная, Гестия, слишком прилежная, слишком ответственная и слишком правильная — но многие дети совершенно не такие, и, пусть я не говорю, что нужно непременно снизить планку, вам придётся так или иначе с этим считаться, — спустя какое-то время сказал Теодор мягко, словно разговаривал с ребёнком. — Вы видели когда-нибудь мой почерк? Он куда неразборчивее почерка любого из ваших учеников, и был ещё хуже, когда мне было лет двенадцать! И требования соблюдать правила по оформлению чего-либо для меня до сих пор — сущая пытка, а тогда и вовсе казалось чем-то бесчеловечным.

Гестия почувствовала, что сердце её смягчилось. Она больше не испытывала той обиды — странной, на самом деле, детской обиды, за которую теперь было немного стыдно — из-за смеха Теодора и его слов. А раздражение от его мягкости... Оно было, пожалуй, гораздо более слабым. Едва заметным, на самом-то деле. Незначительным, чтобы обращать на него внимание.

— Вы считаете, что я не права? — спросила Гестия тихо. — Что я слишком строга к ним? Что требую слишком многого?

Теодор замялся. Посмотрел на Гестию внимательно, спокойно, словно думая над тем, как именно сообщить ей эту неприятную правду. Рассматривал едва ли не каждый волос в её растрепавшейся за вечер причёске. Едва ли не каждую веснушку — ту ещё напасть, из-за которой Гестия иногда чувствовала себя неловко. В любом случае, Теодор определённо не торопился давать ответ, и Гестия вновь занервничала.

— Я думаю, что вы — настоящая чаровичка, Гестия! — прервав повисшее в воздухе молчание, улыбнулся Теодор, неторопливо проводя пальцем по обложке одной из тетрадей. — А большинство чаровиков (да, я припоминаю, что, кажется, говорил вам, что магия не зависит от темперамента или характера — но зависимость тут не слишком прозрачная, так что от своих слов я всё ещё не отказываюсь) до болезненности аккуратны, точны и могут довольно болезненно воспринимать любые отклонения от придуманного ими сценария — это весьма полезная особенность вашей магии, с которой нужно уметь взаимодействовать. Уверен, что вы даже ребёнком были такой — аккуратной маленькой девочкой, которая скорее умрёт со стыда, чем запачкает чулки с туфельками или не выучит урока! И это, поверьте, незаменимые качества для любого чаровика — но так себе для, например, боевого мага. Просто не судите всех по себе, Гестия, и учительница из вас, убеждён, выйдет прекрасная.

Гестия сумела улыбнуться в ответ. Теодор был прав, наверное, во всём — в конце концов, чары действительно всегда влекли её, и казались едва ли не самыми чудесными уроками, когда Гестия сама училась в школе. И Гестия почти хихикнула — если можно было так назвать то тихое хрюканье, за которое мгновение спустя стало очень стыдно, — вспоминая, что она действительно была той маленькой девочкой, что бежала домой в панике едва ли не всякий раз, стоило появиться пятну на её платье.

— А каким ребёнком были вы? — поинтересовалась Гестия, пытаясь представить Теодора ребёнком. — Про меня вы, пожалуй, угадали.

Он был старше её, подумала вдруг Гестия. Уже давно считался взрослым к тому времени, как родилась Гестия — возможно, ему было где-то столько же лет, как и Глоро Ведара, которого они видели неделю назад на ночном фестивале. Может — ещё старше. И, возможно, было что-то чуточку неправильное в том, чтобы представлять его ребёнком. Но всё же это казалось почти милым.

— Я был несносным — если одним словом. Невыносимым, гадким, очень любознательным мальчишкой с шилом в... одной части тела, а может, не только в ней, — рассмеялся Теодор. — Готов побиться об заклад, что, попадись вам ученик наподобие меня в детстве, вы бы молились о возвращении в Летхорнские школы телесных наказаний. А в азартных играх я обычно выигрываю.

Гестия попробовала представить себе ребёнка, которого ей захотелось бы ударить, но так и не сумела этого сделать — Джерри Берн мог сколько угодно врать (а врал и притворялся он, как оказалось, довольно-таки часто), Бэзил Ильтун или Джослин Морин могли сколько угодно болтать на уроках (эту сладкую парочку, вечно переругивающуюся, можно было сажать только рядом, ибо в противном случае они могли обмениваться оскорблениями довольно-таки громко), Корнелия Мендора могла сколько угодно подвергать едва ли не каждое из слов Гестии сомнению, Грэйс Клот могла сколько угодно краситься на уроках (и это обстоятельство заставляло Гестию каждый раз отсылать девочку к Марилизе), но даже подумать о том, чтобы кого-то из них ударить, было дико. Гестия, пожалуй, скорее разрыдалась бы, если один из них посмел бы совершить что-то всерьёз плохое.

В то что Теодор, довольно-таки учтивый и почти всегда жизнерадостный и готовый прийти на помощь, мог оказаться сильно несноснее, Гестии, пожалуй, верилось слабо.

— Я против телесных наказаний, — тихонько пробормотала Гестия.

— Я, пожалуй, тоже! — вновь рассмеялся Теодор, состроив Гестии уморительную гримасу, и Гестия вновь смогла улыбнуться.