Красавец-мерзавец (джен)

Я никогда не любил воскресать

Но иначе не мог

Канцлер Ги — Тень на стене

Ветры зимы задули, но вопреки всему Андрею было теплее, чем в августе. Переживать зиму куда как спокойнее, если согреваешь в сердце грёзы о весне. О настоящей весне! Но ведь так и было.

Вот и репетиция опосля их с Горшком памятного разговора гремела тихо и мирно — ну насколько вообще применимы эти слова для рок-группы. Однако — полёт в самом деле проходил в штатном режиме, в отличие от сборов до... Тогда нет-нет, да кто-то отвлекался, нервишки пошаливали, на звонок телефона нервно вскидывались... Теперь же не в пример лучше дело пошло: никто не лажал, предельно собраны и сконцентрированы.

Просто любо-дорого, а! Уже не балаган на выселках, то есть нервах по инструментам стучит, а давно уже сыгранный музыкальный коллектив, во! Андрей с удовлетворением отметил, что все они несколько выдохнули с тех пор, когда Гюльчатай их местного разлива, то бишь Мишка чуточку оттаял и приоткрылся. Вот уж, право, не бывает греха без доли смеха... И доли трагедии в шутки. А шутить госпожа Фортуна изволила весьма жестоко.

С той ночной прогулки (обошлось без подкармливания волков, скорее, наоборот, морозец из Горшочка вытурил некую живность нелицеприятную и паразитарную... правда, Князь слишком уж долго в этом плавал, чтобы объявлять окончательную победу) и мозговыправительного и тараканоизгонительного разговора прошло недели две, но насколько же легче стало жить! Вот правда, больше не было такого — приехал к другу в гости, поговорил со стенкой, перебросился парой слов с его родителями и был таков... Со стойким ощущением, что с тем же успехом мог прогонять что-то фото на кладбище. Андрей вздрогнул. Ассоциации — дрянь... Но других не было, увы. И Мишка сам в этом виноват. Профессиональный страдалец. А ещё бука. Счастье, что удалось ещё его пронять... Счастье! И удача, разумеется.

Князев, правда, сперва опасался, что ненадолго эта оттепель (вызванная прогулкой по холоду бодрящему, как ни парадоксально звучало!) и Мишка снова даст заднюю и замкнётся. Снова станет Нехочухом Всея Ржевки... И — что особенно паршиво — опять от операции предстоящей откажется. А ту ведь не так просто тоже переносить туда-сюда. Договоренности, деньги уплачены, да что там деньги — врач уговорился. А в другой раз может и не взять на стол. В Мишкиной ситуации далеко не каждый возьмёт ответственность. Тем более, если пациент сложный и банально сбегает.

Но, вопреки опасениям, Миха держался молодцом, даже перестал притворяться спящим. По крайней мере во время их визитов. Юрий Михайлович всё ещё грустным ходил. С ним, скорее всего, лохматик тактику не больно переменил... Но вмешиваться ещё и в это было чревато.

Главное, что в остальном это была уже не тень отца Гамлета, весьма унылого вида и сыгранности, а местами вполне бодрый Горшочек. Правда, и до искренности в реакции на их попытки его расшевелить было далековато.

Даже если не было видно, а вот чувствовал Андрей, понимаете, что тому смешно... Тогда Мишка не смеялся, не улыбался. Словно боялся, что лицо его исказится ещё сильнее и он всех их напугает. Потому и одними глазами порой улыбался... И уже одно это было гигантским шагом вперёд! Миха вновь позволил себе хоть чуточку, но радоваться жизни... Даже если для этого его друзьям приходилось прилагать титанически усилия, порой специально выискивая забавные истории и доводя их до такой фантасмагории, что тут и леди какая хрюкать от смеха начала бы. Впрочем, для Князя это было не только крайне важным делом, но и профессиональным вызовом. Иначе какой он шут?!

Так вот, пока вполне справлялся... Справлялись! Балу вон тоже целую самодеятельность развёл. Пошил, пока в автобусах тряслись, тому из полотенец весьма странную фиговину. Да-да, Шурка обнёс райдерные полотенца и гостиничные, ну и что? Чуть ли не зубами пришил их — получилось пёстро и... /Честно, парни были убеждены, что это плед! А оказалось, что... пончо. Для Горшка, ага.

Брови у их дружочка отросли — почти как раньше стали. Так вот, они-то и поднялись, когда портной... или белошвейка Шурочка нахлобучила ему эту хламиду со словами: "Теперь, Гаврила, туровой дух снова с тобой!" И в самом деле, Миха приосанился, расправил это то ли пончо, то ли мантию... Да и периодически носил по квартире, да. Андрей, да и все парни думали, что так он отцу протест выражает... Провоцирует и ждёт, когда тот что скажет. Когда Юрий Михайлович прекратит "жалеть" бедненького больного. Но Батя Горшка терпел... Позволяя Мишке эту выходку.

С одной стороны — понять было можно. Павлин-мавлинистое облачение — это пустяки... Главное, дома, лекарства принимает и на операцию согласен. Но внутренне Князь всё равно опасался нежелательного взрыва от этих двоих.

Потому что, несмотря на то, что дело определённо ползло с мёртвой точки в куда более живую стрелочку вверх, нельзя забывать, что жизнь с Михой — это взлёты и падения, ты как на вулкане... Никогда не знаешь, когда и почему рванёт. К тому же опасения имели и иную почву: ещё случались приступы плохого настроения — уныло-депрессивного, когда воздух в комнате точно запирался и сгущался, а Мишка напоминал хмурую-хмурую тучку.

Ладно, им надо быть благодарными, что лохматик больше не молчал, изображая горшечное изделие. Хотя бы, понимаешь ли, словами (не всегда понятными, но это другой вопрос!) начал проговаривать, высказывать, если опять что-то не то на душе. Всё лучше, чем отталкивать всех с очевидным посылом на... «мне никто не нужен».

Преображение это, проклёвывание из кокона, как сказанул однажды Поручик, давалось Мишке ой как нелегко. Вот смотрел порой своими оленье-щенячьими глазищами (не спрашивайте, как такое возможно!), в которых так и сквозила неуверенность и даже робость, словно разрешения спрашивал — а можно ли, мол, так себя вести? Можно открыться вам, други? Можно ли довериться, не оттолкнете? Я... точно нужен?

Но это хотя бы была уже не глухая стена. Таран, по имени Князь, смёл ту, оставив для Мишкиного спокойствия плотные шторы, за которые тот время от времени прятался, но всё чаще и чаще выглядывал. А чтоб и вовсе те сжёг — это надо терпением запастись.

Доказательства, наверное, необходимы были, подтверждения. И не только от Андрея, да... Чувствовал Князев, что к нему почти как прежде относиться стали, лишь изредка колючки сомнений щекотали его нервы. Надо было избавиться и от них и парням заново научиться верить... Задача непростая, прямо скажем.

Слишком уж много вокруг себя понастроил стен и наплодил запретов внутри их дружочек, слишком загнался, чтоб это можно было в один миг разрушить... Так только в сказках бывает — раз и всё, вжух — и ты в дамках! Нет...

Оттого и не удивительно, что Мишка, хоть и жаждал общения и понимания (никто не хочет быть один, и Горшочек — в особенности, в этом Андрей уверен), но сказать толком об этом не мог. Только показать как-то ненароком... Так что вовсе не мучили его эти групповые визиты (терапии) — может, потом Мишка и уставал, а Князев всегда задерживался последним и видел это — как тот вымотано (с непривычки, да, и от слабости от болезни) распластывался по кровати. Но ему это нужно было. Потому что с каждым разом всё меньше и меньше зажимался, и даже сил в конце больше оставалось!

Тянулся Миша... И за общим обсуждением тоже. Даже позволил себе пару комментариев и об их сфере... Пока о чужих группах, не об их материале, но всё же... И это прогресс. Как и то, что в конце концов, когда парни ушли, Горшочек мог подобраться и голову ему на плечо уронить, и долго-долго так сидеть. Пока Татьяна Ивановна не заглядывала или же у Андрея не оживал телефон, чтоб напомнить об океане дел, в которых он успешно барахтался... Ну раз не тонул пока, значит, успешно, да?!

Ну а Мишка тогда заметно грустнел. Стало быть, нужны ему все эти комфортящие действия были, очевидно это было. Правда, в "плохие дни" важно было просто рядом быть. Потому что от ковыряний тот соскальзывал, бывало, и глубже... А это страшно. Очень. Так что они все постепенно научились не лезть в этот момент к нему в душу. Особенно тяжело было Андрею... Болело внутри от этого, но не помогало Михе, когда он пытался анализировать его страхи. Тот прислушивался — да... Только потом пугался как-то сильнее. Поэтому, да, опыт — сын ошибок трудный! Научились просто быть рядом, давая ему высказаться, потому что порой нужно только это... Дать выговориться, чтоб полегчало. Не требуется ответ, потому что на задаваемые лохматиком ныне вопросов ответа не было даже у врачей. Чёткого. Молчание порой — золото... Но важно было, с каким чувством ты молчишь. Тут Андрей поднаторел... Всё-таки он вновь понимал большую часть происходящего в этой чудной голове, которой сейчас наиболее важно было убедиться, что он не один... Что его слышат и слушают.

А разговаривать на важные темы можно и в другое время (хотя что-то кричало Князю, что, откладывая на потом, они фактически дожидались трагедии. Потому и нужен был чёртов баланс!), когда готов Мишка маленькими дозами слушать. Ну, в "хорошие дни". Потому и маленькими, что иначе можно было резко ухудшить погоду, вызвав ураган по имени бешеный Горшок... или, что куда как хуже, зловещий штиль. Не тишь и благодать, а именно такое пугающее безмолвие.

Но у них методом осторожных проб и ошибок получилось создать хрупкое подобие дороги к выздоровлению. Может, и не полному, но... Определённо, было лучше, чем когда они с Шуркой забрали его, никакого, посеревшего окончательно, после неудачного побега.

Дружеское участие (как ни назови, суть одна!) приносило свои плоды: как минимум не давало Михе обратно уползти после того, как Андрей вытащил его на свет, докричавшись фактически. А как максимум маленькими шажочками, но дело шло к тому, что, не ровен час, и мечта, что дружочек их снова выйдет с ними на сцену, пусть пока и не петь (сделают новую акустическую программу, Мише — гитару), но... Станет реальностью. Однако дорога в город Изумрудный трудна и долга. К слову, о дорогах...

Вот и с прогулками теперь подвижки появились — уже не в ночи, как вампирюги заядлые, гуляли, а просто вечером, что, конечно, в условиях поздней петербургской осени виделось во всё такой же темноте, что и в час после полуночи, но то физически! А вот психологически — это был отважный шаг с Мишкиной стороны: людей больше (всё-таки после шести город немало оживает!), взглядов — тоже. Да и фонарями Ржевка всё-таки более или менее оснащена... Так что количество прохожих крепко так влияет.

Но Горшочек — молодец. Терпит. Пусть и закутывается в шарф, шапку (ушанка хорошо скрывает, да!), внимание всё равно, бывает, привлекает. Скажете, больно надо людям приглядываться... А вот есть те, кому дай поглазеть на всё! И это не только окрестные бабульки, что ещё не покинули свои посты.

А кроме таких вот, случайных "гляделок", тут уж совсем неприятность произошла — повадились фанаты караулить в районе. Знали ж где, да... Вот и устроили облаву. Да не одну... Вот и вышел тот ещё квест для Михи — его аж колотить начинало при виде компашек, хоть сколько-нибудь похожих на фанатов их музыки... И ладно, скажете, их издалека видно, а не-е-ет... Некоторые вполне среднестатистически выглядели.

Раз даже с криком,: "Михаил Юрьевич, родненький!" — набросились дамы бальзаковского возраста и весьма интеллигентной наружности... Еле отбились. Отделались автографами. Фото, как не упрашивали, сделать не дали... Но эти дамы воспитанные — они просили. А сколько было тех, кто быстро щёлкал и, довольный, убегал... Так что у журналистов был материал. Благо, что фото получались темными и нечеткими — толком не разглядишь. Лишь в общих чертах, что лицо у Михи... пострадало.

Но это поначалу, а уже после (славу Ктулху — было это после! Мишка выдержал испытание новое для психики) научился, бл*дь, издалека обнаруживать и обходить десятой дорогой приставуче-доставучих товарищей. Как собака будто бы, чуял. Воистину! Все диву давались только, как у Горшка так выходит... Но порой и его чуйка подводила. И приходилось держать оборону.

Ситуация (приходилось ведь нервно оглядываться — никакого покоя!) сильно нервировала, пришлось даже Яшке с Реником обращение на сайте выставить. Так, мол, и так, уважаемые, понимаем, что вы ничего плохого не хотите, но искренне просим оставить пока Мишку в покое, дать ему больше времени на выздоровление. Угу... Князь поморщился. Во-первых, не все читают сайт. Во-вторых, далеко не все готовы уступить. Им же лучше знать, конечно, как того приободрить... А они ведь, и правда, многие кричали слова поддержки. Дарили что-то. Но, сказать по правде, пугали Миху этим вниманием.

Так что народная тропа к Горшочку особо и не заросла... Не помог крик о том, что готов будет — сам вернётся, и всё такое. Тогда набросали совсем другой текст. О том, что восстановление замедленно от чересчур пристального внимания, что, пусть и с благими целями, однако они, фанаты, сами тормозят возвращение. Что тому нужно дать возможность спокойно выходить на улицу, гулять и набираться сил для нового этапа реабилитации... Более откровенное обращение состряпали, да.

И неожиданно, но на сей раз человечность всё ж победила горячее желание общаться с кумиром, пусть и хорошенько подпаленным. И специально караулить иль искать их (реально, и квартиру нашли! И подъезд расписали — и батя Горшка их гонял только так) стали гораздо меньше, а те, кто на пути попадался, дистанцию сохраняли, не лезли особо, иногда за автографом обращались. За редким исключением опять же... Попадались те, кто с радостью открывали пивка и пытались угостить... И сильно обижались, когда тот отнекивался. Ещё и недовольно фыркали... И закатывали глаза: "Ну ты чё, Горшок, даже сигу не будешь? Ну ты..." Были эксцессы, от которых у Андрея чесались кулаки. Один раз он уже даже кинулся было, но — вот неожиданность — сам Миха и остановил. Шепнул, что не надо, и утащил домой. Воистину, удивительные метаморфозы случаются подчас!

Но в целом стало лучше. Да и сам Горшочек, вроде как, привыкал... Снова если не "в люди" выходить, то хотя бы около них быть. Конечно, Миха всё равно нервно озирался и оглядывался, если слышал, что рядом шумная компания, но выползал же… А иногда — вот диво дивное — днём удавалось вытащить — это раньше вообще чудом казалось. Недостижимым. Не вампир, стало быть.

И эти, пусть и небольшие, но всё же заметные изменения ощутимо влияли на общий настрой. Кажется, даже бесконечный чёс по Питеру и области (Андрей поймал себя на мысли, что они сделали круг за три месяца, объездив все мало-мальски крупные населённые пункты — а уж в Питере родном вообще из клубов, считай, не вылезали), а иногда и чуть дальше, стало чуть легче выносить. Видно было, что не напрасны их чаяния, есть выход (и не в окно), есть отдача (и не от пистолета).

Правда, репали всё ещё неполным составом. Куда-куда, а на репточку Мишутка пока упрямо не вытаскивался — легким, но частым уговорам не поддавался. А включать тяжелую артиллерию опасались уже они сами: легко было передавить и ухудшить ситуацию, лишний раз открыв не вовремя рот. Слова, они ведь мощную силу имеют, да.

А Мишка ведь от посещения сего родного местечка всячески уклонялся — даже гулять в ту сторону отказывался, пару раз разгадав их коварный (да нет же!) план. Впрочем, тут и обычные разговоры об этом, пусть редко, но всё же возникающие, кончались всегда некоторым зажиманием Михи.

Вот и не давили особо. Ждали, когда доварится их фрукт заморский в собственном соку и уже сам попросится. Из области фантастики, ну, что ж... В любом случае наблюдение — тоже метод. Причём рабочий. Вот и глядели, куда всё это вывариваться начнёт, ибо ясно было, что по музыке тот скучает... Вот и гитару ненавязчиво стали просить Татьяну Ивановну при уборке задевать, чтоб звуки издавала... Ну, точно звала к себе. Миха ушами — доказано — дёргал!

Во-о-т такие пироги у них сейчас. Или, лучше сказать, каша в Горшочке — важно за той следить, чтоб вывариваться совсем не начала, чтоб вовремя среагировать и не упустить. С другой стороны, и недоваренная — тоже не дело. Сиди — карауль! Точнее, пляши около печурки.

В некоторых аспектах с Мишей только так и можно. Полной свободы действий ему, как бы ни хотелось (чтоб всё было, как раньше, точнее, как раньше, не надо, а лучше! Без наркоты, во!), и не давали, увы. Ни они, ни тем более родители его. Пока ещё и мутировавшие от несчастья старые недобрые загоны и свежеприобретенные фобии действовали.

К тому же фобиями обзавёлся не только Горшенёв. Например, Андрей вряд ли сможет забыть тот отчаянный побег из поезда в Твери. Слишком много нервных клеток погибло, когда думали, что всё... Финита. А нет — Мишка фартовый. Даже там умудрился знакомых встретить. Да ещё и тех, кому знакома суть проблемы. Иной бы плюнул — взрослый же человек, гуляет, где хочет. Но Вадим понимал. И важность, и то, что ни фига нельзя паспорту верить. Причём многие ведь внутреннего ребёнка сохранили. Но далеко не у всех тот был главенствующим типом личности.

Точнее, не так — у Михи их тоже два было. Гоблин неизбывный, и, вот, чистый деть. И это жуть как осложняло дело. Всё общение с ним. То обидится, то взбрыкнёт... Другое дело, когда ребёнок внутри послушный и выходит порезвиться в контролируемых "взрослым дяденькой" условиях. Да. А так — спасибо Самойловым. Глебу, что его ноги именно в ту дыру привели, и Ваду, что узнал и не бросил. Сдал с рук на руки дитя одно... Уж точно не гоблина. Эх.

Поэтому забыть было нельзя, как и не делать поправок на возможное повторение ситуации. Питер — родной город, тут у Горшка больше шансов затеряться так, что ни одна мышь не найдет. Не то что Князь. Он хоть и знает немало злачных мест — выучил, пока этого искал, ага, но... Точно уступает. Захочет Горшок — точно свалит, поминайте, как звали.

Да уж, зря родители Михаилом назвали. Творческим Михаил Юрьевичам скучно долго жить. Ну очень. Подчас невыносимо утерпеть... Конечно, творцам века 21 сложнее сложить головушку и попасть под благовидным предлогом в клуб 27, но упорства Михе не занимать, как и готовности немного припоздать в клуб. Сам же Андрей считал, что в смерти нет ничего благовидного. Но кто ж его спросил? Вот и бдил... Точнее, бдили. Всех ведь схожие опасения мучали. Все хорошо знали этого фрукта, брата Ягоды.

И пусть после полуночного разговора Князев чуть подуспокоился, что подобных фортелей его лохматик больше не выкинет (по крайней мере, в ближайшее время), но… бережёного Бог бережёт. Видимо, в подобном ключе рассуждали и родители — Мишку из дома выпускали только с сопровождением. Свита вокруг увечного короля — так написала одна вшивая газетёнка, но вот отчего-то в память въелось. Увы, и сам Горшок ту видел.

Татьяна Ивановна старательно подшивала все вырезки... И раньше — и сейчас не изменила, а Миха взял, да и прочёл — это друзья поняли, отметив, что морда после выхода статьи была у Горшочка кислой дня три кряду точно. Могла, конечно, быть и иная причина. Но Шурка попросил маму Миши посмотреть подшивку... Так они и нашли, да.

Их друг мог делать вид, что ему всё равно. Не спрашивать про их группу — лишь о чужих поддерживать разговор, но это не значит, что он не интересовался... Наверняка ночью с фонариком по дому крался и читал... Ладно, что не убегал, м-да. В любом случае это было одновременно и хорошо, и плохо.

Как и то, что даже после отрыжки сего желтого издания, Горшочек не стал протестовать против прогулок. Но при этом он явно занозу в сердце ощущал... И ни у кого из них вынуть ту духа не хватало, потому как безопасность важнее. Давящее ощущение притуплялось немного тем, что Миха стал к этому всему гораздо спокойнее относиться. И это не было игрой или обманом. Всё-таки Мишка во многом оставался Мишкой... С прежним характером и стержнем.

Более того, и они это видели. Тот даже в какой-то степени рад был, что не один к врачу ездит, точнее, не так — Горшочек рад был, что может не наедине с отцом по врачам мотаться или ещё куда по надобности. Потому что тот понимал, что может не угнаться за своим, по части ног уж точно выздоравливающим сыном. Вот и позволял.

Когда они в отъезде были — Лёха помогал. Графики синхронизировали под ворчания Панкера и чуть более громкие Гордеева. Но, опять же, все всё понимали, м-да. Так что как-то так и жили, привыкнув немного к существующим реалиям.

* * *

Выныривая из мыслей, куда глубоко-глубоко окунулся в очередной перерыв — ну, право, не роботы они... Надо и покурить, и не только покурить, да, товарищам музыкантам. Ему вот постоять-подумать, а то на бегу выпадать из реальности опасно, не ровен час, болезных в их группе прибавится... И кто тогда выгребать будет, а? Сашки?! Ну, если друг на друга одеяло тянуть не будут, может и выйдет чего. Князь поежился: нет, ему из строя выходить нельзя. Иначе и группу, и Горшочка вместо репки те не потянут.

Так что, да, безопасненько отлепился от прохладной стенки, отметив, что все уже вернулись с перекура и потихоньку подбирались к инструментам — это хорошо... Поглядел на часы: хотелось пораньше сегодня закончить — Мишка сегодня в очередной раз поехал к врачу, было бы неплохо сопроводить.

Тем более не просто рядовое обследование какое или мозгоправ, к которому Горшочка всё ещё без всякого прока возили! К слову, а Миха и рад был того подчеркнуто игнорировать — может, развлечение такое, а может, ощущал себя глубоко оскорбленным, что натравили на него психиатра, ладно, психолога. Клинического. В любом случае это одна из скользких тем, на которую они опасались вставать. Тем более, что на терапии этой настаивали родители... И там обострять не стоило. Вот станет Михе значительно лучше — те и сами увидят и визиты отменят. Пока же рано.

Сегодня же Горшочка должны были отвезти аж к тому самому хирургу, который за операцию брался, в отличие от очень и очень многих своих коллег, да. То ли док смелый и ловкий, то ли ещё какие мотивы преследовал. Ну там, практику себе нарабатывал: клинический случай-то интересный. В любом случае брался и хорошо, любая движуха и надежда в их ситуации, наверное, лучше, чем простое прозябание в надежде на научный прорыв. Хотя Андрей и не знал, боялся даже предположить, как им потом снова Мишку вытаскивать из колодца, если... Провал будет. И тот лишь зря вытерпит всю эту боль. Да и никто не знал. Хотелось, знаете ли, надеяться на лучшее...

Только вот и у них нервы уже на пределе были. Долгое ожидание выматывает, а это было именно оно. Князев, вообще-то, ожидал, что операция эта быстрее устроится, но док говорил, что спешка в их случае — последнее дело и постоянно после таких встреч назначал дополнительные обследования, чтоб всё-всё проверить. Операция откладывалась и откладывалась... Эдак и Новый год скоро настанет — уже и поэтому всё отложится. Если честно, начинало раздражать. Даже их. Группу "поддержки".

Тут Князь упёрся взглядом в мощную спину Ренегата и вдруг отчетливо представил того в костюме чирлидерши из американских фильмов, причем не где-то, а на вершине пирамиды из всех них, а перед ними офигевшего Горшочка и уронившего скальпель хирурга. Да уж, хрюканье без причины — тоже повод озаботиться, потому что теперь обеспокоенно смотрели на него.

Кое-как отдышавшись и отмахнувшись от своего буйного воображения, Андрей вернулся за микрофон, старательно игнорируя пустующее местечко рядом. Нет, всё-таки они должны радоваться и тому, что имеют. А именно неожиданному терпению Горшка, что стойко переносил все эти поездки, тыканья, анализы и прочие неприятные процедуры.

— Парни, — негромко заметил, пользуясь общей прикованностью взглядов. Ну вот чего так смотрят на него, а? Будто у него рыльце нарисовалось... Уже и хрюкнуть нельзя. — Давайте ещё разок последние две прогоним, и расходимся?

— Да не вопрос, — легко и лениво как-то ответил, по-кошачьи потянувшись, Балу. Воистину зверинец собрали в свой вокально-инструментальный... Так, стоп, Князь, несёт тебя не туда даром, что Оленя в группе нет, только Лось! — Сегодня всё как по маслу идёт, заслужили мы отдых небольшой... Ты, кстати, тоже, — уже цепко подметил Сашка. — С Мишей и кто-то из нас съездить может. Иди, проспись, Князь Дракула... А то скоро сам будешь... — Шурка запнулся, осознав, видимо, что только что хотел сказать.

Гулкая тишина образовалась на точке. Парни молчали, но напряженный скрип мозгов легко было угадать за вытянутыми лицами. Скоро сам будешь краше Горшка. Да, народ пугать. Андрей стиснул кулаки... Ничего такого Балу не имел в виду, просто правда в том, что устали все! И всем нужен отдых.

— Сам пойду, — упрямо ответил. — Лучше вы проспитесь, — он невесело усмехнулся. — А то прослывем группой сонных вурдалаков.

— Э, попрошу! — подал голос Яша. — Мама, дядя, вы нас-то хоть сюда не вмешивайте... И вовсе мы не сонные. Вполне энергичные восставшие из могил!

— Ага, и пьющие энергию толпы вампиры! — возбуждённо прибавил Лось. — Слушай, Князь, а напиши песню про упыря! Ну, такую, чтоб было реально мощно и страшновато. Я тебе риф показывал мощный — вот его бы туда прикрутить...

— Потом, Сашка... — остановил этот поток Андрей. — Сейчас, правда, надо поторопиться — быстро прогоним... На следующей репе ещё раз покажешь!

— Да давайте уже! — нетерпеливо постучал по тарелке Поручик. — Решили ж, что надо отдохнуть, пока ноги не протянули! Остальное — потом.

И правда, вздыхает Князь, снова их обводя реально усталым взглядом: заслужили, и уже давно. Благо хоть концерта сегодня не намечается, можно резерв восстановить немного для дальнейших выступлений. Опять выезд же... Короткий, да. Но ничего, пока ждёт Мишку в коридорчике на кушетке подремлет... И потом — это часа три, не больше, а там... Жди меня, диванчик!

И, воодушевлённые забрезжившим отдыхом, они уже собирались продолжить — последний рывок, ё-моё... Поручик начал отбивать ритм, когда в дверь тихонько поскреблись. Ну вот кого принесло-то, а? Фанаты отыскали и обнаглели? Журналисты вышли на охоту? Оказалось, не угадали.

Ибо вот уж точно — чудное мгновение — денёк-то им настоящий сюрпризец приготовил. Пророк Андрей размышлял буквально только что о загонах Мишки по поводу точки, и вот, поглядите-ка, сам Михаил Юрьевич чудным явлением на пороге и возник. В сопровождении Лёшки, да. Но вовсе не приведённый братом за шкиряк. Скорее, это Горшок Ягоду сюда на буксире затянул.

Тут Андрей хлопнул себя по лбу. Ещё раз вылупился на часы, сопоставил с разговором давешним и понял, что отдых реально нужен. Ему, блин. Потому что это он перепутал время...

Ведь Мишка с братом сюда заехали по пути от врача, вестимо. А не перед, блин! Ладно... Хорошо, что Лёха на месте оказался — хотя Юрий Михайлович явно по его, клевавшему воздух квёлому виду понял, что надо просить младшего сына...

Что ж, ладно, бывает, блин. И дав зарок сегодня выспаться, Андрей продолжил размышлять уже в сторону "чудного явления".

Весьма неожиданно Горшочек решил на точку нагрянуть... Нет, он рад, просто Князю теперь очень хотелось знать причины, побудившие это сделать. Даже не так — это жглось! Ведь столько бились, но фигушки, а тут сам... Если сам! Можёт, Лёха открыл в себе способности великого ворона-искусителя, а? А чего бы и нет-то?! Вот и важно, кто инициатор, потому что если Мишка сам захотел — это многое меняет.

Но это можно и после у Лёхи выведать. Пока же Андрей, как и остальные, тоже приожившие парни, просто радуются этой, пусть и нечаянной здесь и сейчас, но такой долгожданной встрече... в этих стенах. Говорят же, что дома и стены лечат. Для Михи не совсем так... Ему, скорее, уж эта точка помочь способна, чем отчий дом. Как ни горько осознавать, но сейчас им всем было хорошо. Прям что-то нужное и важное вернулось... Они даже не сразу заметили, как тихонько выскользнул, оставив их, Лёшка... Король и Шут снова были в полном составе, пусть этого и не видел слушатель, но они сами это знали и чувствовали. Возвращение Горшка состоялось. Вопрос надолго ли — впивался с остротой гвоздя в пятку.

* * *

Жизнь его в последние недели играла какими-то странными, незнакомыми доселе красками. Потому что нет — как прежде уже не было, да и не могло быть, хоть что Горшок для себя реши, но и это... "новое" было интереснее того заскорузлого периода, когда хотелось только одного — исчезнуть и раствориться, да так, чтоб другим поменьше проблем доставить.

Теперь ему чаще приходилось выбираться из своей берлоги-комнаты. Нет, не тогда, когда дома был — он по-прежнему предпочитал ныкаться именно там от чересчур острого взгляда отца, да и что там — от слишком уж хлопочущей матери. Однако в последнее время он всё чаще стал ловить себя на мысли, что просто так отлёживать бока ему не интересно...

Сначала вернулись книги. Взгляд притянула обложка недочитанной месяца четыре назад (или пять?) — видимо, парни его вещи привезли, а мама заботливо разложила назад по полочкам. Горько было, конечно, но оставлять дело незаконченным, пусть и такое пустяковое, было не хорошо.

Постепенно заново разжёгся и интерес. Теперь Горшок заказывал Балу книжки. Благо тот пока не рисковал проверять его отказом и советом сходить и выбрать самому...

Потом, после очередной прогулки (не ночной! Пять часов — детское время! Пусть и зима почти), когда он внезапно со всей пугающей ясностью осознал, как сильно сдал физически за эти месяцы... Ибо, реально, Князь пришёл задумчивым и пёр... Ну, в темпе. Мишка аж запыхался, чувствуя, как поднывают легкие. Это ж совсем не дело! При жизни развалиной становиться.

В общем, так вернулась и зарядка. Просто в какой-то момент Горшенёв поймал себя на том, что пытается отжаться... Ну и отжался. Он же упрямый, ё-моё. Да и не умер, вообще-то. А значит, кое на что способен.

Так что да, жизнь изменилась. К возросшему числу прогулок, к друзьям, что теперь оставались на всё большее время, словно наконец-то перестали отбывать повинность и его общество перестало их тяготить (а хрена врать самому себе, а?!), к осторожному оптимизму мамы — ко всему этому прибавился отец, что развёл бурную деятельность, обнадеженную его обещанием лечь под нож.

Да уж, кто бы знал, что это согласие стольких обрадует. И что Горшку придётся вынести столько обследований. Что не раз — и всё, а растянется это на недели, блин. Но... Обещал же. Обещания надо выполнять и так... Он вздохнул тяжко.

Несмотря на это, кое-что оставалось всё же не решенным. Например, Горшочек так ни разу и не посетил точку, хотя парни то и дело проводили его по нужным дорогам на прогулках, точно в надежде, что сам запросится. Но не тут-то было. Страшно, вообще-то, вернуться туда, где ты когда-то был... Да, именно — счастлив! Но при этом не иметь возможность снова это счастье испытать... Потому что больно. Потому как прежде уже не будет... Наверное, можно послушать парней... Даже поправить их где-то. Может, взять гитару в руки, но... Нет.

Миха покачал балдой — это пока не то, к чему он готов. Взять гитару. Снова сочинять. Точно грёбаный феникс, книжку про которого ему подкинул котяра Шурка, восстать из пепла. Нет. Не может. Потому что неизбежно последует боль.

И физическая, и моральная. Оттого, что не может подпевать. Оттого, что теперь он навсегда инвалид. Оттого, что есть маленькая надежда, что после операции у него получится открывать рот пошире... Что можно будет петь. Снова жить привычной жизнью. Пусть и уродом. Но... Можно.

И вот, нате, ё-моё, после визита к хирургу... И, о чудо — операция, наконец-то, была назначена... Либо Горшка и в самом деле проверили вдоль и поперёк, либо у дока не хватило фантазии ещё куда-то заслать их к черту на рога обследоваться... Но он внезапно обнаружил себя с мнущимся Лёшкой позади на пороге точки. Отец остался ждать в машине... А они вот... Тут.

Мишка, вообще-то, и сам толком не понял, с чего вдруг попросил завезти его на точку. Отчего решил окунуться в сладостное мучение... Соскучился по звукам музыки? Своей, блин, музыки? По голосу Андрея? А теперь ему только то и осталось, что слушать голос Княже и тосковать...

Ведь, да, верная мысля у парней была на лицах вытянутых написана: "Как так?!" Сперва как огня избегал, осознав, какими дорогами гуляют, сворачивал — слишком сильно било напоминание о том, что он, возможно, потерял, и что — вполне вероятно — никогда не сможет вернуть.

Напрямую Мишка никому об этом не говорил — ни родителям (с ними вообще не очень разговор клеился, с мамой на уровне какой супчик хочешь, это, с одной стороны, бесило, с другой — заботится же, любит, блин! С отцом — где и когда ему у какого врача надо быть), ни друзьям, хотя подозревал, что Андрей точно догадывается. Князь вообще… Слишком хорошо его знает. Ну или мысли читает, колдун, короче. Вот и сейчас интересно было наблюдать за выражением дичайшего изумления на его лице...

И ещё кое-что неожиданно подмечать. Например, что все какие-то вялые и осунувшиеся. Замотанные. Так они выглядели обычно к концу тура, когда уже и и пиво через силу, и связки едва-едва ворочаются. Устали. Пока он тут... Прохлаждается, да. Решив, что в идущем с улицы дубаке правды нет, ступил внутрь. Попутно продолжая рассуждать: а с каких хренов-то потянуло, а? Что аж Княже в шоке и сам он, хм, тоже, а?!

А теперь вот раз — и потянуло. Захотелось увидеть, услышать, хотя бы просто посидеть... Рядышком. Снова если не самому занырнуть в прежнее русло, то хоть около него проплыть. Попрощаться... Мишка одёрнул себя! Совсем не факт, но крохотная возможность не проснуться от того наркоза была. А уж зная его удачу... Не проснуться не так страшно — страшнее потерять в качестве жизни. В том, на кое он ропчет сейчас. Очень страшно.

Да, потому-то и пришёл, что потом шанса может и не быть... Потому что сегодня врач, наконец-то, добро дал — на операцию. И дату назначил. Не такую скорую, да, не прям послезавтра на стол, но всё равно... Застыла над ним страшная теперь неопределённость.

Уже через неделю наступит тот день, самый ожидаемый и очень-очень страшный. Ведь как черта не размалюй, а особо неприглядную суть не скроешь. Несмотря на все уговоры и разговоры с Княже, да и не только с ним — потихоньку начал и с другими общаться на скользкие темы, по капельке выдавая тревожащее родным (неожиданно им стал братец. Потому как... Ну, мать тревожить — последнее дело, он на себя улыбку даже натягивал... Правда, потом вспоминал, что та больше на оскал похожа. С отцом Миша и сам не мог — слишком уж тот на него наседал, вот и к психиатру этому ходить всё ещё заставлял, будто опасался, что тот в любой момент выкинет чего... Ну, справедливо, ё-моё, опасался, увы! Было такое желание иногда... Это-то желание порой и пресекали разговоры... неожиданные, по душам. И с кем! С мелким, что вдруг повадился после своих "сопроводиловок" к нему в комнату просачиваться и негромко проговаривать... Разное. В том числе и то, что, оказывается, не одному Мишке бывает одиноко и плохо. Это неплохо мозги остужало. Чужие, вываленные проблемы... Или, вернее сказать, не чужие. Вот он всегда самоустранялся, да и Ягода самостоятельный, но... Неправильно это, понимаешь ли!) и друзьям, страх всё равно терзал.

Что будет слишком больно, что станет хуже… Что ничего не станет больше. Горшочек снова вздрогнул... Как же так переплетено в человеке — и страх перед смертью, и её жажда почти... Гонимое желание раствориться в бездне пустоты. Эх, вот и поди пойми. Там щебетала мама, что очень настрой важен и хлопотала над ним с утроенным рвением, но Миша и сам не знал, чего толком хочет. До сих пор. Даже после того доходчивого разговора с Княже.

Вот, в том числе и из-за обрушенного на него давления, тоже, может, поэтому и захотелось хотя бы разок ещё съездить в место, где он всегда чувствовал счастье, как бы трудно ни приходилось. Пара мгновений для растворения в музыке у него была, и потому, скорее, и попросил. Пока не передумал.

Миша сейчас во многом сомневался, но вот в одном был абсолютно уверен — если что-то пойдёт не по плану, и операция не облегчит его существование, а, может быть, ещё и доломает всё, что еще хоть как-то держится… Он никогда не сможет вернуться на точку. У него просто не хватит сил. Не физических — там его хоть на носилках, при желании, притащат... И даже мама не откажет в этой просьбе... Умирающего, бл*дь, лебедя. Хотя хуже. Паллиативного больного.

Нет, в этом случае морально будет ещё больнее, острее, чем сейчас. Так что эта поездка была ещё и как последний шанс.

Отцу и Лёшке он об этом, само собой разумеется, не сказал — отец ничего не сказал, но ведь повёз в нужную сторону. Брат же посматривал на него с каким-то странным выражением — от него особо не скроешься... Если кто Горшка сопровождал, то катался с ним на заднем сидении. Миша не мог не думать, что и это оттого, что они опасаются побега на полном ходу... Это злило, но... Они имели право перестраховываться. Впрочем, он не имел ничего против друзей или Ягоды рядом... Батя всегда за рулем, и если и следил за ним, то только в зеркало своим острым темным взглядом.

Так что, да, привык, можно сказать. Сейчас же отец почти не отвлекался (может, спугнуть интерес к жизни — а что это? — боялся), зато Лёша пару раз переспросил, уверен ли. Впрочем, не отговаривал, не спорил, за что, конечно, огромное ему спасибо — Михина уверенность была лишь видимой, это возвращение, хоть и желаемое, но раздирало душу противоположными чувствами. В клочья. И так-то тело всё истерзанное, ныне и душа покореженная... Жаль, что он не феникс. Те новенькими собираются. Пусть и из пепла.

В принципе, мог гордиться собой — не сорвался в псих, пока ехали (этому сильно способствовало присутствие бати!), вполне спокойно дошагал до заветной двери (не оборачиваясь, но зная, что брат сопровождает, вернее будет — сторожит! Сторож брату своему, тьфу, блин!) и даже первым и вошёл. Ну, потупил чуток на пороге, выстужая точку, но потом-то смело продвинулся в глубь, чувствуя, как замирает напрочь всё.

А дальше… А дальше внезапно стало очень тепло (и не потому, что с улицы в помещение зашёл, ё-моё!) — так неподдельно обрадовались отмершие вместе с закрытой дверью парни его появлению. И не так уж и страшно оказалось снова сюда заявиться, да, отпустило чуть-чуть. Помещение, как помещение... Стены не сужаются и под прессом не давят... Наоборот.

Потом и вовсе незаметно дал себя утянуть в любимое продавленное кресло (не выкинули! Хотя Леонтьев об то длинными лапами часто запинался и ворчал, что надо купить другой пылесборник, поменьше и посовременнее!) — как король, ё-моё, расположился... Только подумал сокрушенно, как на подлокотниках также сами собой нарисовались Андрюха с Шуркой, а остальные тоже недалеко пристроились, словно охраняя и защищая... Нет, так себя свита не ведёт. Только друзья. И это снова создало приятное, обволакивающее чувство. Ну вот такое, что когда содрал начисто глотку на концерте, а потом после открыл баночку пенного и... Так, ладно, чего не грозит пока, того не грозит, увы!

Но возвращение Короля к своим друзьям состоялось, определённо. Настолько хорошо сидели и о чем-то несущественном перетирали, что совсем не сразу заметил, что Лёшка, что сперва чуть в стороне, на подоконнике, ошивался, куда-то пропал... Верно, решил, что он тут в надёжных руках, и ушёл к отцу. Наверное, домой поехали, маму успокоить. Правильно... Мишка, разомлевший, тут точно не пропадёт. Вот и успокоился, да настолько, что решил уже с главных новостей зайти, и после приветственного подзатянувшегося трёпа и выложил:

— Я это… — он помедлил, прервался: произнести это вслух оказалось не так легко, внезапно стянуло щеку особенно сильно, но Горшенёв справился: — ну, врач, короче, день назначил.

Это негромкое заявление всколыхнуло парней, превратив лёгкую рябь в бурю... Мишка буквально кожей прочувствовал, как те напряглись — ждали ведь, с ним вместе и ждали, поддерживали, ё-моё, а сейчас вот... Тоже страх мигнул в глубине у многих. Переживали... Даже они, хоть и уверяли всегда, что всё будет хорошо. Понятно всем было, что никто не мог с уверенность знать, но... Мишке всё равно было приятно, когда так убеждали. Хотя временами и злился, когда находила на него тень какая-то. Гоблинская, возможно.

Сейчас вот тоже — прекрасно знали, откуда к ним заявился, но не спрашивали, видимо, давить не желали. За это, право, спасибо... Эта новая, появившаяся в них деликатность... Горшок почувствовал, что это сейчас в катку всё — дают место, время, дают самому выбирать, когда и что сказать. Но — как сам сказал — переполошились, всё-таки маску надевать не так хорошо умеют... А может, это и к лучшему, да.

— И когда? — спросил Андрей, осторожно положив руку ему на плечо, как бы ещё больше оберегая. Теперь бы, главное, не дрогнуть — сразу с потрохами выдаст... Или — к черту всё. Если и от него таиться...

— В следующий понедельник, — как бы ни хотелось казаться спокойным, но не плечо, а голос, с*ка, не выдержал, выдавая волнение.

Ладонь Князя на плече отреагировала синхронно, сжимая крепче, и это действие вполне ожидаемо вернуло пошатнувшееся душевное равновесие в прежние, пусть и не такие уж и крепкие, но рамки. Держись, Мишенька... И дыши — это ж говорила горе-психолог или психиатр? Не то чтоб он её так уж всегда игнорировал, да, как думается всем. Вообще-то, Миша слушал. Иногда и запоминал.

— Ну вот, — Реник осторожно нарушил немного напряженную тишину, кашлянув, — хоть определённость появилась, да и мы как раз в понедельник не играем, так что точно теперь знаем, где будем...

Все остальные согласно закивали, ни тени сомнения или нежелания торчать в больничке не смог уловить Миша. Он сначала хотел было возмутиться: ну, к чему это — как маленького сопровождать всей бандой, кушетки казенные затирать... А потом подумал, что всё же очень приятно, когда знаешь, что им не всё равно, что совсем рядом, в том же здании, блин, караулят...

Ну то есть он и так всё это прекрасно понимает, давно уж все всё доказали, наверное... Чего больше желать-то, а? Но одно дело, когда понимаешь, а другое — когда в особо важный для себя момент видишь физические проявления, начиная от вот такой вот, незримой охраны, что около сгрудилась — и нет, не душили они своим вниманием, согревали скорее, не обжигали, как огонь от фейерверков, а отогревали... До вот такого искреннего порыва быть рядом в трудную минуту. И тревога чуть притупилась. Мишка даже выцепил... выцепил взглядом гитару... Может, и поднимется рука сегодня. Как знать? Наберётся тепла да решится.

* * *

Андрей, вообще-то, хоть и рад невероятно, что произошел прорыв, но не может не замечать и ложки дёгтя в этой бочке медка. Он ведь, пускай и видит, что Мишка в целом-то не выглядит слишком напуганным и вообще, не шугается и вполне комфортно себя чувствует, но и замечает, как тот всё равно что-то прячет очень-очень глубоко внутри... Тревожащее и несомненно отравляющее его.

Или загоняется, что близко он к родным инструментам, видит око, да зуб неймёт микрофон-то, либо, что скорее всего, думки об операции скрывает... Понятно дело — боится, сам же и говорил во время их первого разговора. Сейчас глупо было надеяться, что страх тот сгинул, пропал из души его. Вот только как бы не дали эти росточки страха нежелательных всходов в виде очередного отгораживания Мишуткиного. И вообще, ухода в отказ на самом финальном этапе. С какой стороны не плюй — плохо...

Ведь Юрий Михайлович всё равно заставит того лечь оперироваться... Но не доломает ли это сильнее? Так что даже если физически станет легче, то морально они откатятся на сто шагов назад. Нет, думать обо всем этом — башка опухнет... Но и не думать... Как, блин?!

Князь переглядывается тайком с Балу — сей знаток Горшенёвской психологии тоже загруженным выглядит. Даже Лось, и тот припечаленный какой-то. Знать, примерно о том же думают они, не обманул их своей полунапускной веселостью Горшочек. Андрей вздыхает легонечко и потирает виски.

Да и раньше-то читали, может, не так легко, но всё же удавалось разобраться в хитросплетениях лохматой головы. А теперь и вовсе: в чём-то как открытая книга, незаживающая рана — всё видно, как ни скрывай, просачивается гной наружу. Может, и к лучшему это — не допустят очередных загонов и совсем уж тяжелых нарывов. А то ещё дёрнет мордой друже. Да и соскочит с темы операции, причём, прекрасно настроение и намерения отца зная, ещё и сбежит, подстраховавшись... А они остановить и не смогут — Мишка окреп ведь. И далеко не дурак. А круглосуточно караулить у них не получится... Так что хочется по-хорошему, проговаривая всё, порешать, да... Но не всегда получается, как хочется!

Потому как Миша — это человек, раздираемый сомнения и неопределенностями... Вон и к гитаре... Видно было, как примерялся. Но в руки не взял. Только походя погладил незаметно... Точнее, они все тактично сделали вид, что не заметили. Потом Горшок на них явно выжидательно выставился, пробурчав, почти как раньше:

— Ну, чего вы встали, а? Репу-то закончить надо... Король и Шут не может позволить себе пургу играть! — и вот что на это скажешь, а? А ничего, блин, не скажешь... Не откажешь же, не отмажешься, что уже всё... Но ведь и Мишке, может, от этого только больнее станет. Но делать нечего. Махнул Андрей рукой — все и вернулись с опаской за инструменты, где и отыграли "две последние".

Горшочек слушал... Вцепившись в подлокотники кресла. Ничего не говоря, и со странным выражением на лице... Чудо, что никто серьезно не сбился... Ведь все на него поглядывали, все переживали, сам Князь, когда закончил куплет, вдруг неожиданно понял, что язык почти задеревенел от нервов.. И как допел-то.

Когда стихли последние звуки баса и тарелок, снова с опаской поглядел на Мишутку. А тот и не один был — Лёша вернулся... Вот ведь, ворон, который гуляет сам по себе! Незаметно исчез, так же неприметно и воротился... И был рядом, когда точно нужен был.

Что говорить, Андрей не знал — слова комом в горле застревали. К счастью, неожиданно выручил Сашка Леонтьев... Тот, словно уловив нехорошие вибрации (на ту же волну настроился Лось ретивый), взял огонь на себя... С Ягодой у него отношения были, мягко скажем, натянутыми... Ну, опосля смены "команды"-то. И вот Ренник внезапно начинает живенько-так интересоваться у Лёхи его последними композициями, мол, вот тут есть предложение, будет свободное время — обсудим. А младший Горшенёв, вот уж спасибо, что поступился обидами своими, тоже не стал хорохориться да согласно закивал, утверждая, что есть что показать. И вообще, можно кое-что совместно намутить. Ещё и его втянули:

— Князь, с тебя текст... У меня идея есть... Но у тебя лучше выйдет. — и вот тут-то, после этих слов Лёшки, Лосю такт и отказал... Он ляпнул:

— Можно на три голоса спеть!

Балу, кажется, был близок к тому, чтоб своей гитарой его огреть... А Князь — микрофоном пробить лоб... себе. В диком приступе испанского стыда. Ну, бл*дь, кто просил-то, а?! На три... При Мишке такое сп*здануть. Заменить его. Братом. Горшочек пока молчал... Надо было срочно спасать ситуацию, но как?!

— А чего тут думать, — Шурка, отказавшись от мысли немедленного освежевания Лосиной шкуры, попытался: — Только не на три! Мы с Яхой тоже хотим поучаствовать... Вам по куплету, нам... Чисто нам — припев — всё честно! И можем в начале интерлюдию прикрутить... Мишка ту и объявит! У него сейчас особенно хорошо зловещий шепот выходит! — моментально включается Балу, выворачивая и мысль, и ситуацию в нужном направлении. — Кто знает, когда пересечемся ещё все вместе, давайте уж сразу, пока и время есть, и инструменты, и все мы на одном пространстве, а? — обвёл всех собравшихся лихорадочным взглядом Балунов, задержавшись особенно на всё ещё молчавшем Мишке.

Лёша, косясь на брата и в то же время странным образом поглядывая на Лося, прижухшего и, кажется, осознавшего, что сп*зданул, философски замечает:

— Идею стоит обдумать... Но не сегодня, — он сделал паузу. — Отец уехал, но велел долго не задерживаться: Мише перед операцией нельзя график приема лекарств ломать... Никак, — он извиняющееся глянул на всё ещё — дивное дело — молчавшего Горшка.

— Ну, так бы сразу и сказал! Но подумать-то прямо сейчас вам никто не мешает... Тем более, что мелодию вы, вроде как, хотите с Лосем вдвоем сплести — из своего. Ну вот и лепите Франкенштейна пока вдвоём! Потом нам покажете — подключимся... А мешать вам тут никто не будет — мы все уже по домам собирались разбегаться, — потягивается этот котяра Балу. Хитрый, надо сказать, котяра. — Так что располагайтесь, господа-основатели Кукрыниксов... Гаврилу же, которому и вправду отдохнуть бы, Андрюха до дома сопроводит, — метнул уже в него взгляд этот хитрый Шура Наводитель мостов или Разводитель ли... Хотя Лёха — цивилизованный человек, а с Реником всегда можно договориться... Вряд ли в следующий раз они застанут тут руины и перья ворона с обломанными рогами... — Тем более, — подмигнул Балу Горшку. — Вам явно надо поговорить... Переложить мысль из одной головы в другую... Всё-таки хоть та у вас и одна на двоих, но дополнительная коммуникация в условиях разнородного времяпрепровождения не повредит! — вспоминает он старую шутку.

Андрей опасается, что подобные манипуляции да вместе с несдержанным напоминанием, что самому ему петь не светит, Мишку обозлят — типа, как с вещью обошлись... Разрулили, ага. Во имя его же блага, но факт от этого не меняется. Напомнили об ограничениях — таблетки. Даже и ответить не дали... Выслушать, хочет ли тот сам зачитать "пролог" — может, и не хочет, а? Может, Лёшка и поторопился... А Шурка лишку хватил, выправляя вырвавшееся из Лосиной башки. В любом случае — дело уже сделали.

Теперь Мишкин ход. Взбрыкнуть или нет, что как с дитём неразумным обращаются... Старый Горшок до этой катавасии, дурно пахнущей порохом и палью, точно бы уже вовсю искрил, давая им прикурить, но... Изменился Мишка и внутри. Неизвестно, плохо ли это или же, наоборот, бывает же добро в худе, но... Факт остаётся фактом.

Ведь, как ни странно, друже лохматый не только не рвёт и не мечет, напротив, сидит себе тихонько и на Князя глядит почти с облегчением. Устал, видно же, особенно не хотелось ему ввязываться в возможный зачинающийся старый-новый конфликт... Реник и Ягода — немаленькие, порешают сами, может, и парни тут останутся — проконтролируют... А они вот домой поедут. Да, к лекарствам и тревожащейся Татьяне Ивановне и к её наверняка с любовью приготовленному ужину. Но это уже привычное, а тут...

Андрей вздохнул, считывая ситуевину... И так сил немного, а тут ещё новые-старые впечатления подъехали, да по живому проехались. Катком... На три голоса... На пять... Пролог, бл*дь! Нет, это всё слишком для первой вылазки... Особенно если Мишка знает, что та может стать последней... Что сейчас даст обещание, а потом не сможет поучаствовать. Что успеть записать это за неделю нереально... И что он снова может всех подвести.

Это грустно. Это больно... И это правда. Ох, лохматик... Позволяет ведь увести себя, даже под локоть спокойно нырнуть даёт... Может, понимает, что не охрана то, а дружеское участие... Что, впрочем, одно другому не мешает. Как и брату быть сторожем. Когда они выходят из точки Андрей, внезапно выпуская локоть, натыкается на недоумённый взгляд больших глаз...

Это удивление бьёт, но он сдерживается... Отходит на десять шагов и поясняет, постукивая по мобильнику:

— Сейчас машинку вызову... — и отворачивается, нет, даже боковым зрением не следя за сусликом замершим Мишей. Но свободным от телефона ухом Князь не хуже собаки ловит каждый шорох... Пока из точки никто не вышел, а Мишка так и стоял, где он его оставил, напряжно сопя...

Да, он сделал это нарочно. Затем, чтобы показать уже, наконец, что и они готовы снова начать ему доверять... Положительное поведение надо подкреплять, верно? Не вечно же тому под конвоем выбранных лиц ходить? Чуточку свободы — это самое малое, что мог дать ему Андрей, как не кричали истошно его нервные клетки, говоря, что это плохая затея.

Он должен был сделать этот первый... один из первых шагов для Мишки, так нужно, чтоб потихоньку в общество возвращаться. Поэтому Князь вызвал такси и нет... Не развернулся тихо-мирно, направляясь к всё так же пораженно стоявшему Горшку. Он наклонился... Набрал пригоршню снега, благо погода настоящей зимой обрадовала — слепил в неаккуратный рыхлый снежок и запулил... Но не в Мишку, что захлопал ресницами совсем уж не понимающее, а в выходящего из точки Поручика... Тот выругался и приготовился бросить ответку, когда Князь диким прыжком оказался за спиной Горшка с криком:

— Попробуй теперь, попади!

— Князев, ты дурак! — рычал Санёк, опуская руку с занесённым снарядом. — У него ж операция скоро!

— И чё? Мне теперь, ё-моё, и разок снежком в рыло получить нельзя?! — вкрадчиво поинтересовался Мишка, загребая снега... Но обрушивая его не на ругающегося и, кажется, раздумывающего пойти попросить помощи на точке Пора, а, делая дикий поворот, прямо за шиворот ухмыляющемуся Андрею.

Всю дальнейшую лёгкую потасовку Князь полностью контролировал... Кажется, вскоре это понял и Санёк, что свалил... Но не на точку, а домой. Мишку всего-то чуточку поваляли на снегу, малость пощекотали... Сам Андрей взбодрился куда сильнее — весь мокрый и красный, он завалился на соседнее с Горшком сидение.

— Лучше? — тихо шепнул тому в ухо... Вместо ответа Мишка легонько боднул его головой... Лицо он плотно закутал в шарф — от таксиста подальше, но глаза... Задорно улыбались. Как раньше... Почти.

Князев не мог позволить себе полностью обмануться. Да, он встряхнул и взбодрил друга... Но это было пару мгновений назад, сейчас тот может снова чего-нибудь выдать. Вообще, в головушке этой может масса разных вариантов крутиться, да таких, что и в голову не придет. Это ж Мишка — как выдаст что, так уж выдаст. Не забыть, блин, ни в жисть!

Вполне вероятно, что и игру их просёк — не совсем же наивный медвежонок-то, а из них не прям так великие артисты. Из Андрея особенно. Шут, быть может... Но не актёр. Как сказали ему однажды — слишком переигрывает... Вот и сейчас, может, перестарался со снежным перфомансом.

А если вспомнить, что этому предшествовало... Все хороши — не только Лось. Андрей, что вовремя не сообразил и не вмешался, Шурка, что напридумывал с три короба, Лёшка, что мордой в ссаные тапки, тьфу, таблетки ткнул... Скажете, что Мишка не барышня нежная, не хрен так с ним заморачиваться? Вот и не правы... Нет, то есть Горшок, конечно, мужик... Но натура весьма ранимая. А сейчас ещё и особенно уязвимая.

Со всем этим реально по краю ходили — что удержало Миху от вспышки понять сложно. Вполне вероятно, что всё он понял, но протестовать не стал… А почему? Может, поговорить хотел лично с ним — в конце концов в последнее время пусть и не так, как раньше, но выходил потихоньку Мишка из образа узника замка Иф. Помнится, и тот компании аббата Фариа не чурался.

В любом случае Горшок не капризничает, миролюбиво принимает. Вон и глаза сейчас блестят оживлённо. Да и нападал он на Андрея со снегом весьма энергично — знать, есть ещё у него и силы, и запал... Так, нехорошее слово... Порох? Ещё хуже... Есть у того огонёк? И снова феерично не то... И силы, и желание жить? Вот, уже лучше. Так тому и быть, на том и стоим.

По дороге ни о чём серьёзном не говорят — уши вокруг чужие, Мишка смущается, в шарф свой кутаясь по самые глаза, даже больше — одни брови торчат порой... Будто и не он сейчас с ним возле точки был... Андрей понимает, осторожничает и не лезет в душу, разбавляя эфир какими-то смешными и милыми мелочами, шутками да прибаутками. Успеют поговорить... Прежде, чем Горшочек попадёт в руки Татьяны Ивановны, будет путь до дверей.

Сам Князь просит таксиста подождать — ветрено и холодно, а обязательства надо откатывать. Он не может свалиться с простудой. Не тогда, когда Мишке скоро на операцию. Но при этом ему и жжётся поговорить. Сейчас, а не завтра или через три дня, когда они вернутся из короткой поездки.

— Мих, — придерживает своего у парадной, убедившись, что таксисту их уже не видно и не слышно, как и кому либо, заглядывая прямо в темнеющие и снова странно бегающие глаза. — Что? — выдыхает, понимая, что развеял сгустившиеся тучи лишь на пару мгновений — и вот они снова тут, терзают, мглою обуя Мишкину душу.

И да, точно, не потеряна их связь, не сгорела в огне фейерверков — Мишке этого короткого «что?» хватает. И чтоб понять, и чтоб тихонько начать проговаривать... Это же первый шаг в отпущении ситуации... Но тот делает его сам. Трудно, да, но видно теперь уже ясно, что верной дорогой идут... Когда дойдут в свой город Изумрудный, дойдут ли — неизвестно, но порой сам путь важнее цели. Особенно пройденный вместе. К тому же заметно, что с ним Мишке откровенничать проще — знает, что Князь не осудит, на смех не подымет.

— Да операция эта… — тоскливо выдает Миша.

— Да, и мы будем рядом, и она пройдет хорошо, — скороговоркой отвечает Князев, понимая со всей отчётливостью, что последнее слово хочется просто по слогам произнести... Потому что нет уверенности, но надо, очень надо. И не просто, чтоб хорошо, а то что это хорошо, ёлки... Хорошо, что живой и не хуже?!

Нет, им обыкновенное, мать его, чудо надо: чтоб руки врачей сработали так, как надо, чтобы Мишкин организм не заартачился, чтоб говорить тому легче стало... Чтоб хоть первый шаг сделали и преодолели!

Оно ж как... Лиха беда начало, потом уже по накатанной. Хотя и не всегда. Ну там, достойное завершение. Все дела, да. Но всё равно сейчас так кажется, что самое трудное начать, в их случае — первую операцию сделать... Андрей почему-то уверен, что если всё пройдет отлично или хотя бы хорошо, то это будет и неким знаком свыше, блин, что надо копать дальше, искать способ улучшить ситуацию и дальше. Будет и им дополнительная мотивация кататься и деньги собирать, и Мишке — выкарабкиваться дальше.

— Пока дату не назначили, легче было, — Мишка закашлялся от волнения, подтверждая засевшие в нём подозрения. — А теперь… Страшно, ё-моё! — и он посмотрел пристально на Андрея... Вот, да! И на том спасибо — не прячется, не убегает, взгляд не отводит. Говорит. Даже страх свой признает — это, пожалуй, ему труднее всего даётся.

Князь кивает, не прерывая зрительного контакта. И хвала шуту, что тот есть... Слова так хорошо не передадут, как он его сейчас понимает. А что не понять-то? Оно, увы, несложно... Пока не было точного дня, казалось, что далеко ещё всё, будет, да, но когда-то там… Не сейчас, может, даже и не точно. И вот внезапно оказывается пугающе близко, всего-то неделя отделяет.

Возможно, и хорошо, кстати, что долгие обследования были... Хоть немного пообвык. Или, наоборот, расслабился и прекратил жить в постоянном ожидании, мол, чего париться, если постоянно откладывается, а? Это ж для этого, боящегося высоты кадрика почти как прыжок с вышки в воду, или, может быть, с парашютом... Боли-то тоже боится. И больничку не любит... Скажете, кто любит, но вот у Миши особенная нелюбовь, да.

Эх, судя по виду, не успел все же Горшочек привыкнуть, м-да. Хотя кто б успел, а, с другой-то стороны? Ну кто-то, возможно, и смог бы... Но не этот опечаленный лохматик, чьи брови инеем блестят в отсвете фонаря. Тот, видимо, даже согласившись, откладывал мысли, стараясь не размышлять об этом. А теперь уже не думать не получится, операция, она в спину дышит — вот такой вот ситуэйшн.

— Мы рядом, — вновь уверенно произносит. А что ему ещё сказать? Только это и остается, да... Вместе со взглядом красноречивым, — и наши рожи будут первым, что ты увидишь, как из наркоза выйдешь. Уж мы-то прорвёмся, даже не сомневайся. Любую сестричку обаяем и проползём... Не волнуйся!

Мишка чуть улыбается — насколько может. Теперь это, как и всё, затруднительно... Наверняка причиняет отдельное страдание невозможность этому, всегда подвижному и эмоциональному лицу... просто быть с собой. Необходимо быть и в самом деле знатоком Горшенёвской персоны, чтоб понять, точно гримаса то боли или радости... Ему во многом помогает выражение глаз и опыт... Его не отнять.

Так что Горшочек в самом деле улыбается. И это уже неплохо, вроде, заценил попытку повеселить. Вторую уже за сегодня. И оба попадания в яблочко... Это внушает сдержанный оптимизм. Ведь не только это тот признает и принимает таким образом... Ещё и кроющееся под подобным ребячеством желание защитить разглядел ведь наверняка. А это куда как серьёзнее и важнее.

Потому как, если прямо сказать — Мих, у нас все под контролем, то и не поверит, скорее всего. А тут, вроде как, и тот же посыл-то, но приправленный известной долей шутовства, что, в принципе, помогает ситуацию не столь серьёзно воспринимать. Они для чего когда-то творить начинали... Разве не для этого? Чтоб говорить о серьёзном и тёмном несерьёзно... Чтоб страхи обличать, в шутки превращать, чтоб кошмар обращать в сказку... Как в этом, ёлки, популярном сейчас Гарри Поттере. Ну там, у них бабайка в шкафу сидит, боггартом зовут, превращается в то, чего боишься больше прочего — так от него средство лишь одно... Смех! Так что, можно сказать, на одной волне с дамочкой этой британской.

— Точно будете? — внезапно спрашивает, ближе подбираясь, глаза свои оленьи не отводя... В самом хорошем смысле, блин, оленьи!

— Стопудово, — кивает уже серьёзно Андрей, смело притягивая к себе за плечо. Уж это он мог гарантировать. Это в их силах.

— Всё хорошо будет? — на одном дыхании произносит почти скороговоркой неразборчивой Горшочек, переспрашивая его недавнее обещание.

— Точно, — Князь краток, но, видимо, эта краткость и уверенность и нужна. Знает, когда надо пространными речами, а когда вот так, односложно, и за плечо сильнее притянуть, да. Точнее даже, не знает, а чувствует. Он ведь и сам своего рода колдун... местами. Ещё б умел ворожить это самое "хорошо", пока чуйка только на "подкрадывающийся неотвратимый пздц" и срабатывает!

Но сейчас у него, кажется, получается, если не притянуть удачу, то хотя бы немного успокоить — Миха доверчиво головой в плечо тыкается, заметно расслабляясь. Андрей уверен, что Мишка, как и он сам, прекрасно знает, что это «точно» с очень большой — не сказать бы огромной — натяжкой: слишком много всего может пойти не по плану... Однако всем иногда бывает очень нужно, чтобы кто-то выдавал подтверждение такое вот, краткое и уверенное, без всяких «но» и «если», да рядом был, согревая и заряжая своей верой.

* * *

И, на самом деле, Миша, несмотря на все приготовления, все разговоры, что так или иначе витали около этой животрепещущей темы, всё-таки не смог толком примириться со скорым, понимаете ли, настоящим, ё-моё, хирургическом вмешательством в свой и без того весьма латаный-перелатаный организм.

Страшно, аж жуть брала то и дело, как накатывало мерзким комом это осознание... Хреново ему пришлось в эту недельку, откровенно говоря, пусть даже на время успокаивали то Андрей, то Шурка, то опять же неожиданно, блин, Лёха... Мог бы уж на родителей подумать, но не на него! А вот и первый сюрпризец, да... Этакая компенсация за весь пздц — кажется, в отношении с братом айсберг откололся и начал таять...

Что до родителей, то тут, ё-моё, всё сложно. Они ведь, правда, особенно Мусик, по большей части, скорее, нервировали, чем успокаивали — мама чуть ли не носилась вокруг, порхая, то одно предлагая, то другое... И это, понимаешь ли, было одновременно и приятно, и пугало. А ещё раздражало... Эта постоянная суета вокруг него. Лишнее напоминание о том, что скоро произойдёт... С другой стороны — она ж наоборот, заботится так...

Горшок никак не мог понять, что в итоге перевешивало... Как ему в этой ситуации лучше было бы — с Мусиком и её чрезмерной опекой, или нет. Ведь, да, жалости не хотелось, но заботы, не чрез край, а в меру, блин, — очень. Мамина же забота больше именно в жалость и перетекала.

И ведь, конечно, бл*, он же понимал, что любит она его, дурака, ну, не может, наверное, просто по-другому свои чувства выразить и показать. Но от всего этого порой просто хотелось одного — сбежать на фиг. Удерживался, да, но мысли такие посещали — скрывать их на лице иногда становилось всё сложнее.

И ведь не мог же Мусику сказать, что градус опеки надо бы понизить — обидеть боялся. И так, блин, он крайне плохой сын...

Но всё это не отменяло того, что он страдал, а порой и смущался. Крепко, так, что и не знал, куда себя от этого деть... Нет, уж, блин — лучше молчаливая поддержка отца. Тот — о чудо — после того, как дату операции назначили, взял и объявил, что мозгоправ ему пока не нужен... Неужели ему Андрей рассказал? Вполне, блин, возможно. Знал он, что тот отдельно с парнями общается. Могли и рассказать, что теперь они решили его перед операцией поддержать, ослабляя надзор и показывая, что доверяют... Этакая игра в доверие, эх.

Тоже спорно — как к ней относиться, но Миша вида не показывал, что понял игру. Пускай. Как лучше же хотят... Да и ему чуть легче дышится. Неожиданным оказалось, что батя это решение поддержал. Не резким отказом ответил, а тоже... Пусть и подыграл, но как-то теплее от этого было.

Вообще, если абстрагироваться от мысли, что тот не так давно спокойным голосом заверял его, что затащит на операцию и против его воли, найдет способ договориться с медиками... Причём Миха был уверен, что он и сейчас это провернёт, если потребуется, потому что тот всегда знал, как ему, бл*дь, лучше. И отступаться от этого намерен не был... Всё должно было быть по его. Или никак. Увы...

Но, несмотря на это, Горшочек ощущал лёгкую признательность. Ведь в остальном тот был аккуратен... Правда, видно было, что старается. Особо в душу не не лез, в комнату его — тоже, границ личных, о чудо, не нарушал... Замечания порой на общей территории вырывались — но это и хорошо, ё-моё, хоть кто-то не боится задеть бедненького больного, бл*! Хотя отец после этого и сбавлял обороты, да, быстро осекаясь, но никогда не извинялся.

И вообще — такое отношение неожиданно стало его устраивать больше слезливой жалости на грани истерики от Мусика. Ведь папа пытался, старался, во всяком случае, делать вид, что всё в полном порядке... По плану, блин, идёт! Но, что в самом деле удивительно (но уже не так неожиданно, потому что ещё в больнице проявилось), время от времени то внезапно по плечу поглаживал несмело, явно смущаясь сам такого проявления чувств, то рассказывал о чём-нибудь — несущественном, явно стараясь отвлечь от доводивших порой до головной боли мыслей. И ведь сдерживался точно, чтоб чего про операцию не сказать — это прямо невооруженным взглядом видно было. Но и не жалел прям в открытую — и это-то и было хорошо, да.

Вообще, если что и было хорошо, так эта вот, с братом и отцом наметившаяся оттепель, ё-моё, ну и парни, конечно, вот тоже… Тянулись к нему, отвлекали умело, время находили… Андрюха с Балу так вообще, сколько могли, столько и вились рядом. И Лось к ним привязывался. Ладно, не привязывался-примазывался, а тоже беспокойство проявлял, но суетился больше, мельтешил и нервировал. Вот и накосячил тогда, на точке... Впрочем, ладно, им с Лёхой давно надо было отношения прояснить — и насколько понял Миша потом по взглядам, которыми эти двое обменялись как-то, столкнувшись у него дома, порешали, да. Так что — хорошо... И нет ничего, ё-моё, плохого, что Лёха с парнями споёт... Они ведь и раньше так делали. Вот записывали, помогали Кукрыниксам... Сейчас в пору Королю и Шуту помогать... А то, что голос Лёхи его заменит... Ну дык, как бы не было больно, а раз сам он не способен, то чего остальным мешать-то?

Фанаты наверняка рады будут. Братец помочь хочет. Лось свои демки пристроить... Только Шурка да Андрей не в восторге, но вполне готовы импровизировать. Вон, его пролог читать зовут...

Да Миха и рад был бы... Это всё равно что-то. Но не с тем, что он сейчас умеет. Пробовал он в комнате у себя читать отрывки, декламируя... Натяжение высоко, а халтуру он не допустит. В текущем состоянии хорошо, действительно хорошо выдать эту прелюдию жалкую он не сумеет... Может, операция поможет... Там и подумает. Благо парни пока молчат. И Реник тоже — он, вообще, понятливый, жаль порой задним парнокопытным умом, но...

К своему удивлению, однако, Мишка вскоре понял, что и общество Лося ретивого (он ж как лучше хотел тогда, на точке — вообще, это как лучше Мишке скоро будет икаться, как и желание написать крупными буквами акрилом на футболке что-то про благие намерения и дорожку в бездну, но невесть откуда-то взявшееся терпение спасало!), пусть со всеми минусами, ему достаточно приятно.

Справедливости ради, но, благодаря упрямцу Андро, избавившись от некоторых загонов и заодно решив, что хотя бы попытаться надо, если и не вернуться полностью к жизни, то хоть улучшить качество оной... Тогда-то Миша вдруг снова ощутил в их обществе ту самую тёплую атмосферу, чуть ли не семейную, возникшую когда-то давно, в юности (на самом деле, не так уж и давно... Просто столько событий, вот и кажется — вечность назад, а так... Лет десять-двенадцать назад ещё было такое счастье!), а со временем, как казалось, ослабевшую, переходящую всё больше в рабочие отношения. Деловые, бл*дь, партнёры, коллеги. Страшные слова. А тут вот, пожалуйста, нате, несчастье помогло — снова прочувствовал. И безмерно рад этому был — всегда боялся, что Король и Шут станет всего лишь средством по заколачиванию денег, м-да.

Но даже несмотря на мозгоочищающие и душеуспокоительные разговоры и возвращение старой доброй атмосферы, не смог победить до конца этого дракона Загона в себе. Неплохое, кстати, имечко для дракона. Да и прежние-то, нет-нет, да и возвращались — пытались, точнее, пока, правда, безуспешно. Миша держал оборону, а остальные помогали укреплять крепость от этих гоблинов проклятых.

Вот ещё и поэтому мысли об операции предстоящей страшили: если не получится, то… Не смогут ли прорваться все эти прежние страхи и тягостные размышления?! Ведь надеется же, верит, хоть и запрещает себе на положительный исход (что снова петь, хоть по чуть-чуть, сможет, по фиг, что красавцем более не быть!) особо надеяться. А тут раз — и облом. И всё, не выдержит. Или будет так болью долбать, оставив из-за этого беззащитным, не способным из башки всё лишнее выбросить.

Вот такие вот у него покамест задачки без ответов. И как тут примириться до конца с мыслью о необходимости снова под нож подставляться? Ведь есть шанс как "вырваться из страдающих ослов", так и ещё сильнее в ту бездну отчаяния пасть. Да и времени толком-то не осталось: назначил док день, вроде бы, кажется, неделя — достаточно, чтоб до конца привыкнуть… Свыкнуться с мыслью. Особенно учитывая, сколько времени он на подготовку к действу убил.

Ан нет! Время промчалось так быстро, что давало фору болидам этой самой формулы один, бл*дь... Мишка не успел опомниться, а уже очутился снова в больничной палате. И всё, назад пути уже нет. Особо не сбежишь, даже если очень хочется, и дело не в том, что мимо сурового вида хирургической постовой мышь, а не только Горшок, не проскочит... При желании-то можно было. Просто... Ну кто он будет, если сбежит, в глазах родных, а?!

А такое желание, признаться честно, всё же возникло. Даже покосился на окошко — этаж первый, можно ведь и того, без риска быть схваченным суровой Мадам, ноги дернуть. Но на улице, вообще-то, зима, холодно, особо не побегаешь... Верхнюю одежду где-то спрятали... Ну можно, в принципе, юркнуть да машинку быстренько поймать. Нет, единственное, что удерживает жжение его пяток — это чувство... Советь не совесть, но не подводить же всех, будут потом с разочарованием смотреть, тоже ведь надеются. Верят, бл*. Ну, после того, как прибьют за очередной побег, не до конца, конечно, но потом смотреть будут, ага. С осуждением. Может и вовсе — рукой махнут, заходить перестанут, а хрена бисер перед Горшесвинтусом метать, а?! С поездом замяли как-то — хотя явно просилось что у Андрюхи, что у Сашки словцо покрепче в его отношении, но сдержались. Даже отец — и тот сдержался, хотя видно было, что чесался язык... Парни же и вовсе остыть успели — тоже тему не поднимали. Обходили осторожненько, м-да. Приелось оно, на самом деле... Реально, хорошо б вернуть себе самостоятельность... Пусть урод, но деятельный и полезный — так хоть жить можно и с этим осторожненько спорить, и тумак отвешивать, не боясь, что тебе не ответят... Поберегут бедненького.

Нет, бежать не вариант... Миша с раздражением плюхается на койку. Жестковато, ну да ни хрена... Лучше уж койка жестковата, чем деревянная доска... А ведь и такой вариант очень-очень близко. По-прежнему, блин. И то, что он думает, что лучше всё ж палата с ненавистными запахами, а не это... Наверное, тоже своего рода прогресс, а? Ну или регресс — это с какой стороны, ё-моё, рассматривать, да.

Сейчас ему остаётся только примириться с действительностью и без лишних срывов и казусов (то есть жопу держать ровно!) ждать утречка — операция в 9, а заселили его в больничку накануне — положено так. Вот, чтоб подготовился, отдохнул… Отдохнул, бл*дь! Ох*еть просто отдых... Да лучше б он, как раньше, по турам упахивался, чтоб пот рекой, чем отдых последнего полугодия, бл*дь!

Так что друзья с отцом (мать не пошла, чтоб сильно его не расстраивать) проводили до палаты, побыли немного и свалили — типа, режим же! Ещё и посоветовали (приглядеться к сестричкам — Шурка, мартовский кот, бл*дь! Сейчас Миша со своей рожей их только напугать и сможет) выспаться получше. А как тут спать-то будешь, а? Когда мысли скачут, а внутри всё от страха трясётся, точно резонирует с устроившими из мозга батут мыслями. И ведь мало того — давят отовсюду стены палаты, хоть и персональной, бл*дь, оплаченной и чистенькой, но всё же неуловимо пропитанной больничным духом и атмосферкой. И койка жёсткая, да. Отвык он от этого, признаться, за время лежания дома.

Старается успокоиться, да не выходит, с*ка, никак. Разумом понимает, что всё ж хорошо и что никто ну точно уж не мог с ним тут остаться, бл*дь, караулить. Да и если бы мог, сам он не ребёнок, вполне способен справиться… Но почему же, кроме страха и естественного вполне волнения, ещё и, бл*дь, острое очень чувство одиночества острой занозой изнутри возникает?

И ведь не один же — кругом медперсонала полно, все очень внимательные, непривычно даже. Хотя там, в ожоговом, тоже были внимательные... Воспоминания болезненно корябают по шее. Мишка скребёт ногтем по неровной — кошмаре перфекциониста — коже... Да, внимательные. Потому что пациент первое время так и норовил отъехать в мир иной... И потом им регулярно заносили, да, понимает теперь это.

Только вот всё равно — другое. Там его крепко так хреновило — все манипуляции выполнялись совершенно без учёта его мнения. Оно и понятно: в той ситуации не до объяснений было, да и сам не особо жаждал общаться. Так что на лицо изменения были, как говорится... Во многом, скорее, это от того, что на своих двоих сюда лёг. Также отчасти и от того, что заплатили. Плюсом — и раньше ведь на двоих, и платили, но то нарколожки были, и там свои особенности и отдельная история. В общем, часть страхов отвалилась оттого, что по-человечески обращаются.

Ведь, сами подумайте, неожиданно совершенно для него, но Мишке прояснили подробно, что там завтра будут делать, объяснили всё. Короче, пока что не обращались как с куском мяса или кроликом подопытным (а на первых консультациях с этим профессором кислых шей, ё-моё, реально же было ощущение, будто минимум не человек, а так... любопытный клинический случай, а если уж по максимуму брать, то да, зверьком беззащитным перед удавом себя чувствовал). Но нет же!

Даже — вот тут совсем ошалел — познакомили почти со всем персоналом, задействованном в предстоящем вмешательстве в кройку его морды-лица. Портной и его команда, ага, где ассистенты тоже не хухры-мухры, а кандидаты наук. Охренеть, во сколько ж это влетело по бабкам-то! Признаться, это только подстегивало выбраться на фиг из этой клоаки... Хоть долги раздать, бл*, хоть и ясно, что упрямиться будут, но... Нет, так Мишка дела не делает. Мушкетеры мушкетерами, но те тож на что-то кормятся.

Так что да, грех жаловаться на условия. Ну да, понятно, он же тут не в качестве нарка с ломкой, да и не бесплатно… Деньги могут и заботиться обязать. Ладно, в конце концов не стоит думать обо всех в чёрном свете. Может, наивно, но хочется верить, что не только за бабки стараются, отрабатывая. А и просто так… по-человечески, что ли. Глупо, но верить-то хочется. Хотя, может, и не выгорели эти светила ещё. Ну что-то ж их сделало отменными профессионалами в своём деле, да?

Только вот даже если очень-очень сильно им всем поверить — проблему одиночества не решает. Ничего не решает, на самом деле. Потому что чужие вокруг, пусть и не выглядят равнодушными. А нужны свои. Да, блин, очень нужны рядом. Теперь как-то ещё отчетливее видится эта необходимость... И нет, самому себе признаться больше не стыдно.

По большому счету — жизнь нужна, та, что была. Но об этом и мечтать не приходится, даже если очень-очень сильно оборзеть! Хорошо, если хотя б приблизиться получится… ну там, хоть на репы ходить, частью группы себя снова почувствовать, да музыку писать. Может, иногда выступать. Потому что абсолютно здоровым ему больше не быть, даже коль сможет он без напряга петь, чудо произойдёт — организм-то ослаблен... Для тура, настоящего, блин, тура надо как-то восстановиться до приемлемого уровня, иммунитет поднять... И постоянно беречь кожу, шрамами испещренную, та ведь тонкая — через неё что угодно проникнуть может... Как раньше и быть не может, да.

Безумно мало может дать ему и в самом лучшем случае судьба-злодейка — а выбора и нет. Ну, вот операция эта и поможет, наверное, определит, есть ли хоть какой-то шанс приблизиться... Или же предстоит смириться со своим ослиным положением и дожитием.

Вздохнув, Мишка понял, что мысли по кругу снова вернулись к тревожащему будущему, что уже почти стало настоящим — да уж, какое тут уснуть. Так бы и проваландался полночи, если не целую, да медсестричка (хорошенькая, кстати, и его не шугается — привычная, должно быть, вот, кстати, наверное, и есть зерно истины в "присмотреться" от Балу... Ну просто потому, что если выгорит чего, то и в этом смысле хоронить себя, наверное, не стоит. От больнички и её посещений он не избавится, но то с пользой обернуть можно: те дамы привычные, а Мишка, если у него снова жизнь в гору пойдёт, умеет быть обаятельным... В общем, рано сдаваться, ё-моё!) снотворное принесла. На его взгляд недоуменный пояснила, что положено так, личное распоряжение профессора. На самом деле, это и хорошо, должно быть, по крайней мере, не сварится до утра в котле собственных мыслей и страхов. Горшок печёный, понимаешь ли!

А может — как и везде, находил противоречия Миша — и не очень-то и хорошо то было: заснуть-то заснул, точнее, вырубило даже. А вот только с утра был слегка *бнут меш... ладно, в тумане — не, ну, с одной стороны, неплохо — заторможенность не давала пробиться подступающей с вечера (какого именно вечера, ха?! Неделю назад? Или того самого, когда дал обещание Княже?!) панике, но с другой… Наверное, ему всё же хотелось более осознанным субъектом себя ощущать... Ну перед тем, как пан или пропал.

Ладно уж, будем искать плюсы в колёсах на ночь — выспался (угу, будто б мало ему сна! У Горшка порой ощущение внутри поднималась, что он всё-таки медведь... И вот сейчас в спячке находится. Ага, ненормальный такой Мишка — с августа как завалился, так и дрыхнет — проснуться не может... Тогда и фейерверк, и всё это просто затянувшийся кошмар... Хорошо б очнуться после этой операции, по-настоящему, блин, чтоб лето за окном, а не почти Новый год, чтоб, блин, в зеркало не страшно было глаза выпялить... Чтоб петь свободно) и как истеричка себя не проявил — и то хорошо.

Собственно, мало что запомнил из периода до — молча повиновался командам врачей и медсестер, так же спокойно ушёл в глубокий наркозный сон, считая, как и велено, про себя... Оно и правда — глупо надеяться, что при следующем пробуждении всё будет "как раньше", да. Что проблемы слижет языком какая-нибудь огромная небесная корова... Такие по Голубково, помнится, ходили, с огромными глазами, а там ресницы — девчонкам на зависть, что вот таким неповоротливым существам без всякого прока достались, ё-моё. О, приплыли. Мишка глупо улыбнулся, ну или ему показалось, что он так сделал... Потому что боли натяжения он уже не чувствовал, всё лицо задеревенело... Да вообще, всё тело. Вот и наркоз, м-да.

Интересно начинается — с навязчивых бредовых мыслей о женской зависти и Голубковских коров, которых почему-то им с Андреем велели пасти. О, сюжет... Одному бычку не понравилось, как Миша слишком пристально смотрит в глаза его тёлочки и тот поднял его на рога. Рядом Князь почему-то в ковбойской шляпе, шпорах и лассо, как в каком-то Вестерне, принялся его спасать, но не тут-то было. Бычок-то тоже упрямый...

Надо же, ё-моё. Совершенно ж не ожидал ничего такого, особенно деревенско-драйвового. Был же уже и под наркозом, и под сильной седацией совсем недавно — в ожоговом в Москве. Там долго держали, но остались лишь какие-то смутные, спутанные воспоминания о боли, страхе, состоянии, временами, отупения полного... Но ничего столь необычного, как вот эта, не до конца утянувшая его в свой мир прелюдия... Ведь Миша ещё видел и анестезиолога, и яркий свет наверху... И коров тоже видел. Интересно видение раздвоилось, понимаешь ли!

Да, тогда в ожоговом не получил никаких там путешествий в другие миры и всё такое, не было и красочных глюков, и абсурдных видений... Но мельком слышал, что у других-то были... Знающие ещё и сравнивать брались приход и наркоз. Вот и Мишу затянуло в эту когорту. Вот теперь и у него есть, что вспомнить, блин. Так надеялся, что пронесёт, что спокойно отрубится, что не будет никаких чрезмерно ярких сюжетов, что не придётся вспоминать... Что не будет ужасов, что порой скрывались за приходом, настолько въедливо-гадких, что забыть не получалось. Может, сейчас, когда анестезиолог и реальность окончательно потонут в зареве света из Голубкова, он там и останется, а? Ну пожалуйста! К сожалению, о нет... Как же он ошибся! Потому что спокойным было лишь погружение, затем коровы махнули хвостиком, ковбой Князь — шляпой, а сам Миха отлетел куда-то дальше...

…И провалился сразу же в какую-то чёрную дыру, где был только он да пустота. Никого вокруг. Ни травинки, ни хвоинки... Ни тебе норовистых коров и Княже. Только непроглядная темень, но при этом, бл*дь, осязаемая, вязкая — потрогать можно. Горшок испугался и отдернул ладонь, прижимая обратно к груди, но эта штукенция не желала отпускать, липкая, точно тянущийся клей пва... Или кисель остывший. Да, почему-то на поминки его принято подавать. Может, он уже того... Всё, а?! Но тогда, допустим, кисельные берега вот, а молочные реки где? И вообще, почему не видно ни зги?!

Не-е-ет, эта субстанция не кисель...Внезапно стало ещё страшнее, чем раньше было. Потому как, казалось, ещё немного — и он сам растворится в этой пустоте, станет частичкой этого нечто, что и назвать-то сложно каким-то именем. Ведь и у него не было здесь ничего, он и сам был никем и ничем. Одинокий, потерянный… Без компаса, маяка и якоря — Миша был обречен.

Миша... Мигнула мысль и тотчас погасла. Имя тоже растворилось, как в водке ключевая вода. Теперь точно всё. Да, вокруг был лишь один цвет, цвет одиночества, цвет, в котором он теперь вынужден будет вариться, пока последние мысли не переварятся в этот вязкий недокисель...

Нет... Он... Кем б ни был — не согласен! Так что, пытаясь выбраться, отчаянно работая руками и ногами, кое-как продирается сквозь засасывающее, вбирающее в себя болото. Тому безразличны его усилия — те сводятся к нулю или почти к нему... Тлен, всё тлен... Мрак, горечь, боль и одиночество уже не злое пророчество — это реальность.

И, несомненно, этак он бы дошёл лишь до точки крайнего отчаяния и смирения с судьбой, равнодушного прозябания, переваривания без всякого роптания, если бы не услышал внезапно разрезавший пустоту чей-то голос. Сперва решил было — показалось, но зов повторился и снова хлёстко вдарил по тянущим его во мрак липким кисельным щупальцам.

Слов почти не различал, человека, звавшего, не опознавал... Хорошо уже то, что смог понять: не хтонь какая зовёт. Да и любой человек (ему подобный? Да — что-то тихонько проскулило) будет лучше этого тотального одиночества, не быть одному — вот к чему стремился! Но при этом интуитивно чувствовал, что ему надо туда, очень надо цепляться за звук, манивший к себе, точно мотылька лампа. И всё-таки мотылёк обречен на смерть, он же наоборот шёл от к смерти... к... Жизни, да? Внезапное осознание прояснило часть мыслей. И он пошёл на зов.

И ведь, ё-моё, то было нелегко — плыть в черноте на один лишь только голос: ведь чем отчетливее он звучал, тем больше неприятных ощущений скапливалось в теле, которое внезапно снова стало чувствовать. Да, ощущения не из приятных наполнили его разум. Тут тебе и боль головная присоединилась, и жжение с покалывание в области шеи и нижней трети лица, и во рту мерзкий привкус… По полной, в общем, организм накрыло.

Однако он был упрям и, несмотря на кажущуюся не шибко радой его возвращению жизнь, ринулся к ней навстречу... Так что вскоре темнота-пустота кисельная с влажным чавканьем отступила, нехотя позволила ему насовсем выдраться из своих, опутывающих мёртвым спрутом объятий. Вот тогда-то он и ощутил, наконец, не только своё присутствие.

"Не один!" — какой-то заполошной мыслью мигнуло в голове.

И в самом деле, его аккуратно и легонько, но неумолимо тормошили, стряхивая сон, что по-прежнему тяжелой плитой растёкся по конечностям и туловищу. Какой-то мужик в форменке — типичный док, склонялся и всё что-то спрашивал и спрашивал. Пришлось прислушаться — не отстанет же:

— Эй, парень, глазки открываем, давай, так, вот, да, правильно, — серьёзно и строго, но и одновременно как-то ласково, что ли, повторял врач (ну а кто ещё-то? — лениво призадумался всё ещё оглушенный мозг... Медбрат так миндальничать бы не стал!), — хороший мальчик, молодец, так, теперь давай, вспоминай, как зовут, — получил он новое указание... Хороший... Тьфу... Он ж не собака... Человек — это вроде выяснили. Так, блин, но подчиниться-то придётся!

И чегой-то он прицепился так, с именем-то — раздражение тёмным пламенем полыхнуло внутри. Обожгло, аж слёзы на глаза навернулись... Или... Они и раньше там были. Вот ведь! Пристает репейником же — итак не слишком-то тут и приятно: свет слишком яркий, шума вокруг много, всё какое-то резкое очень. Запахи в нос лезут, полрожи, если не вся, ноет тупой болью, по ощущениям — вообще всё опухло: и шея, и губы, и даже хрен! А тут, нате, требует имя вымолвить. Каким образом-то? Хреново ему, и мозги тоже точно опухли — вон скрипят едва-едва, слабо мысли из себя выдавливая.

Может, лучше было там остаться, где хоть и был один-одинёшенек и в липкой жиже кисельной, да не трогал никто? Нет. Точно — нет. В мысли остаться среди Ничего что-то совсем неправильное было, неестественное. Корябнуло аж его да встряхнуло чуток. Более того... И тут вновь озарение — "Человек не должен быть один!" — промелькнула лучиком яркая мысль. Он тоже не хочет. Кстати, а кто это, он? Вот же, блин... Ну давай, мозг, поднажми и выдай ответ! Ты можешь! Не может же человек жить без имени...

Но пока мозг требованиям не внимал. Подсовывал каких-то коров и ковбоев-Князьёв, о, а таких мы знаем — да... Жаль, делу поиска имени не помогает, блин. А здоровяк так и не отстает, в глаза фонариком светит, блин, мало ему разлитого вокруг света электрических ламп. Садист, бл*! И ведь вместо возмущения с губ растрескавшихся какое-то шипение сдавленное раздаётся... Ну значит — говорить он, скорее всего, при большом напряге сможет, бл*дь. Было б ещё что вымолвить!

Хотя у него было... Пшёл на хрен — но это сложно... Имя вспомнить проще... Что-то ему подсказывало, что имя у него короткое и несложное. Так, со скрипом покопавшись в памяти — впрочем, это сильно слишком сказано, имя-то спустя минут пять страданий само к нему вспорхнуло в голову откуда-то из недр… сознания, выдавил:

— Миша.

Это почему-то дока несказанно обрадовало, аж разулыбался довольно. Как кот, сливок обожравшийся, даже стал неуловимо похож на... точно, Шуру, бл*дь:

— Ну вот, совсем красавчик, прекрасно. Людочка, — сказал кому-то, стоявшему, кажется, вне поля зрения, наконец отходя от него, но выдохнуть Мише не удалось. — Давайте, готовим к перевозке, ответ получен, контакт есть, можно и отдохнуть дать.

Какой ещё красавчик? Он-то?! Странно, но организм сначала возмутила эта фраза, уже потом дошло и иное... Какой ещё перевозке, блин? До Мишки доходило предельно медленно... Мозги точно по волнам плескались, медленно-медленно донося до суши одну мысль за другой, после того, как док-раздражитель — хорошо не Джек-потрошитель, от него отстал.

Так что пришлось ему поднапрячься, волны-мысли ускоряя и разгоняя... И всё равно пока осознал или вспомнил — хрен его разберёшь, кто он и что находится в больничке... Более того, ему, блин, по-видимому, операцию уже сделали, в надежде превратить в чуть более функциональное чудовище…

В общем, пока докумекал головёнкой болезной до сего, уже и повезли его на каталке, вестимо, по коридорам. А кто — он и не видал, зрение всё ещё туманилось как-то. Вдобавок лампы над головой только так подмигивали, встречая-провожая, глаза сильнее слезиться заставляли... А ведь и не сотрёшь лишнюю влагу... Тело — уже не как у Буратино, то есть чурбан бесчувственный, а весьма побаливающее, отлёжанное, но не в силах пошевелиться полено! Казалось, что слишком быстро везли, ё-моё, чуть ли не бегом. Или, возможно, он сам ещё в каком-то замедлении находился. Этакий эффект в кино вышел. Только в жизни.

Однако везли хоть и торопливо, ну, наверное — Миша ни в чём уверен не был теперь, но аккуратно: не особо он чувствовал перемещение, чтоб прям каждый порожек да скальпелем по коже... Не было такого. Хотя и тут тоже… может, просто наркоз не до конца выветрился. Хотя почему, может — почти уверен, что так и есть, что всё ещё в дурмане находится. Ведь имя назвать смог, а фамилию никто не спросил... А та была, на языке вертелась, а вспомнить пока не мог!

В любом случае не долго это всё это действо длится — привозят его в незнакомую палату, там кроме него ещё силуэты людей виднеются на койках. Пристраивают каталку, поправляют капельницу — Мишка только тут умудряется её заметить (вот это выпадение из реальности — может, у него ещё что из организма торчит? Да, скорее всего... Что там — точно!), и оставляют. Стоило ли выплывать из одиночества, чтоб снова в нём и оказаться?! Да ещё и в общем и целом состояние такое, своеобразное, словно мешком прихлопнули пыльным. Потому что в носу что-то щипало, зудя... Будто пыль попавшая. Пробует чихать... Зря... Очень больно — всё лицо так обжигает, что он и перестает. Ничего, щекотку, в отличие от этой жгучей боли — потерпеть можно...

И вообще, хочется простого: ёжиком съежиться и лежать, лежать — так грустно и одиноко, неуютно. Впрочем, именно это-то ему и не дают сделать, принять эту защитную, успокаивающую позу, как бы ни казалось, что его тут бросили среди чужих равнодушных людей, чьи лица затёрлись за цветами форменки, на самом деле, это не так.

При любых попытках свернуться клубочком, да ладно, хотя бы просто дотронуться до лица — хоть и опасается, что там теперь совсем звездец, однако любопытство перевешивает, как и чёс в носу — вот уже и малость ожившие лапки сами тянутся... Так вот, при всех этих действиях рядом моментально нарисовывается кто-то из медперсонала и весьма однозначно не даёт ему желаемого, ещё и вязками угрожают... Это слово Мишка слишком хорошо помнит, потому притихает... Это бесит неимоверно, но в таком оглушённом состоянии сил на протест нет, даже если он вовсю полыхает внутри. А вязки... Они реальны и близки. Очень их не хочется, но каждый раз что-то словно обнуляет память, заставляя повторять действия. Удивительно даже, что до сих пор не привязали... Может, всё ж таки не так для него всё это опасно, а?

А ещё обидно — да, блин, по-детски, глупо, но обидно, аж бросает в дрожь противную: Князь же обещал! Обещал, глядя своими честными глазками, что рядом будет после, что не оставит… Что прорвутся, и первым, что он увидит — это их рожи переживающие! И посмотрите-ка: его здесь нет. Ни его, ни кого-либо. Только безликие форменки-медики да полунезримые соседи... С которыми нет-нет, да что-то происходило. Противные пищащие звуки, потом возня и затухание, скрип каталок — кажется, это была реанимация. Ну или что-то такое, ё-моё. Наблюдательное... Где даже ширм не ставили, а каталки то и дело скрипели, выдвигаясь... дальше. Кого наверх поднимали, кого — вниз, если верно отрывки разговоров осмыслил. Иронично... Или символично. Путалось всё. Значит ли то, что всё пошло не по плану? Или это такой план и есть? Но почему тогда их рядом нет, где все? Отчего Шурка сестричек не обворожил?! Да, блин, даже в таком плавающем состоянии понимает, что не пустили бы Андро и других, даже если родителей рядом нет, значит, рано пока, но иррационально в душе препротивнейше колет. Надул! А он, дурак, поверил... Согласился на всё это!

Хочется спать — а заснуть из-за всего этого броуновского движения вокруг и в голове не может. Ну никак, ёлки. Зудит всё, словно он это и есть улей растревоженный. Да и, несмотря на все думы тяжелые, страшновато — а ну как опять в ту черноту провалится?

Потому как после всех этих ощущений и обидно-болящего чувства обманутости, брошенности, поселившегося в этой, очевидно, что послеоперационной палате (ну, говорил же накануне док, что сперва куда-то в такое место отвезут, чтоб понаблюдать какое-то время — правда, об этом тоже далеко не сразу вспомнил, да и то со скрипом — память работала медленно и осторожно... Так что испугался, что все с ним опять по звезде обкуренной пошло, а оно вон как... предосторожность!), не уверен был, что хватит сил выплыть второй раз. Или мужества не сдаться.

Вот как-то так и получается, что единственное отвлечение и какое-никакое, а развлечение — часы на стене. Удачно его поместили: и соседей, что с теми творится — а со многими творилось, не видать, и вот — не приходится напрягаться, чтоб за минутной стрелкой наблюдать. Та хоть и издевательски-медленно, но отсчитывает положенные минуты его заключения тут.

Да точно... Должен же срок какой-то быть! Сколько ему тут коротать ещё?! Во сколько операция началась — это помнит... Сколько та заняла... Ну примерно представляет. Положим. В теории можно и посчитать... И Мишка силится вспомнить, что же там затирал профессор про время? Сколько ему тут томиться-то? Сколько наблюдать положено, а?!

Но, бл*дь, не может — то ли наркоз так подействовал, то ли вчера от нервяка и стресса тупо не запомнил. Памяти крепко досталось. Фамилию он свою вспомнил заодно с кличкой только тогда, когда стрелка намерила три часа... И это с того момента, то есть далеко не сразу, как он начал за ней следить!

Скорее б вырваться... Именно это сейчас кажется самым важным — ему прям хочется верить, что, когда его обратно, в предыдущую то бишь палату отвезут, там будет кто-то из любимых людей. Ну хоть кто-то. Пожалуйста. Только б убедиться...

Таким образом и коротает время. В слежке за этим самым временем. Кому скажешь — не поверят, но Мишка уже настолько погрузился в это, что ему и не нужны были открытые глаза, мир сузился до одного звука бега стрелки... В какой-то момент он задремал, однако из сна его выпнула державшая на вытянутой руке чудные часы на посеребренной цепочке какая-то странная мадама, бровастая ушастая с длинной цыганской юбкой и серьгами — будто с люстры советской сняла... Выпнула, и тут же за ним снова приходят. То есть вовремя подсуетилась мадам, спасибо, ё-моё! На сей раз явились — не запылились целой компанией от уже знакомых голов до юных лиц, что в хвосте выглядывали с любопытством, а верховодит всем, ясен пень, профессор.

Благо, что тут особо не докапываются... Так, пара вопросов, на которые он, вот чудо, оказывается в состоянии что-то прохрипеть из того, что удовлетворяет это светило... Затем ещё небольшой осмотр, где его слегка размотали, сунули любопытствующие взоры, а потом аккуратно запаковали обратно — и снова путь по коридорам, лампы уже не так отчаянно дерзко подмигивают, а само перемещение четче ощущается спиной. И жопой, да. В этот раз субъективно чуть дольше его по коридорам кружат, ещё и в лифт загружали, да наверх поднимали и спускали... но в итоге привозят-таки в знакомую уже палату, где — к несомненной радости и облегчению — замечает резво вскакивающих маму и папу.

В первую минуту-то чуть ли не затапливает радостью: не один. Даже делает усилие и сжимает в ответ ладонь отца, а потом вдруг обрушивается осознание, что никого из ребят нет. Вообще никого, кроме родителей. Нет, конечно, он любит и папу, и Мусика, но ведь… Да, блин, ему прям сейчас, ё-моё, нужны и парни, и Андрюха — особенно Андрюха. Он же обещал! Обманул! Караул! А Миха поверил, как бы наивно это не звучало! Вот ведь...

И Горшочек расстроенно пиликает ресницами, изо всех сил пытаясь скрыть это от мамы, но та, кажется, принимает это за реакцию на свет — и тут же подрывается приглушать его... И он честно старается понять, мысленно разжевывая для себя эту жвачку со вкусом обмана — всё, ё-моё, логично, просто их пока не пустили, вот и всё. И никто не виноват... Просто некоторые обещания зависят не только от человека их давшего. Но это отчего-то ещё больше давит. Князь ведь, и что всё хорошо будет, обещал... Тоже... обманул, что ли?! Вот досада, ещё немножко и совсем ничего от радости не останется.

Однако стремительно падающему в район подвала (а в больнице подвал — это обычно морг, бл*дь) настроению помешал ворвавшийся в палату без преувеличения вихрь, при ближайшем рассмотрении оказавшийся Андреем.

Отец тут же кашлянул и куда-то вывел мать... Кажется, благодарности к нему сегодня у Миши прибавилось.

— Миха, здорово, — подлетев, Андрей аккуратно примостился на край кровати. Всмотрелся жадно — реально, даже не моргал. А потом выдохнул, видимо, удовлетворенный результатами осмотра... Вот ведь Жук Сергеевич! Ещё и торжественно объявил, попутно нашаривая его ладонь да сграбастывая своей просто пышущей... Он, что, сюда несся из самого Купчино тем самым вихрем, а?! — Так, выглядишь уже осознанным, буду для парней вестником хороших новостей, — весело объявил Княже, а потом пояснил уже чуть скованнее. — Они внизу — всех сегодня не пустили, только одного, блин... И то — пришлось попотеть.

Вот же, ё-моё, вестник примчался к нему ветром, блин — почтальон Печкин купчинского розлива. Миша почувствовал, что невольно улыбается — сдержал-таки слово, да. Не обманул. Пусть и не самым первым, но, ё-моё... Уже и так очень хорошо. Домчался же. И сразу так резво пахнуло среди зимы каким-то немыслимым осколочком того глючного Голубковского лета... А ведь можно и повторить... Ну это в смысле. Это не на сцене петь, как прежде... Что до мамы — отец поможет убедить отпустить... Съездить ненадолго.

Неожиданно Горшенёв понял, что будет ждать лета. И что жизнь продолжается... И что ему хоть и больно говорить, но нити натяжения, кажется, чуточку ослабли...

Так и темнота одиночества, появившаяся было на горизонте, быстро-быстро отползла вдаль, скрывшись в самых непролазных глубинах сознания... Верно, до гоблинов испугавшись Андрюхиного задора.

Миха даже не особо слушал, что там друже дальше несёт, какую испускающую светоч и радость ахинею — просто упивался чувством нахождения рядом Андро. Даже боль куда-то на второй план ушла, а она после отходняка прорезалась по полной, да, как и в целом чувствительность тушки. Ну или около того, да. Его вопреки всему какое-то дикое спокойствие охватило, такое вот умиротворение снизошло, что просто... Да, точно, теперь, вообще-то, и удрыхнуться можно: никакая чернота и близко не рискнет подойти. С такой-то охраной лучезарной. И в последней раз поглядев на возбуждённо что-то затирающего Княже, он и позволил сну забрать его.

* * *

Андрей заметно выдохнул, когда до них долетели первые новости... Всё прошло не просто неплохо — лучше ожидаемого. Только человек — существо такое, его постоянно обуревает жажда большего. И теперь после того, как сказано им было, что всё, господа, идёт по плану — он не угомонился. Если обнадёжило, то совсем ненадолго. Теперь до чертиков было важно самому увидеть... Убедиться. Не то чтобы они не верили дрогнувшей под натиском Шурки постовой, но... Это не то было. Вот совсем.

Признаться честно, он страшно боялся, что, когда увидит лохматика своего... Тут что-то внутри с визгом дало по тормозам. Да, блин, не только его ж! Общего… Или и вовсе своего собственного! Потому что глаз дёрнулся. Ощутимо так. Живое воображение — такое живое воображение, мигом нарисовало ему несчастного, незнамо куда собирающегося ныкнуться Мишку, а вокруг толпа с лозунгами: "Горшок — общий!"... Нет уж, не надо тут приватизаций и национализаций достояний... Но ведь это Князь, ни отец, ни брат, а именно, блин, он обещал, что всё хорошо будет? Значит, ответственности на нём больше... Да и вообще, кто сподвиг-то? То-то и оно... Это ж тоже несправедливо: бедки Мишкины — это проблемы Андрея, а сам Горшок — не его?!

Так, ладно... Главное сейчас вовсе не это, а то, что Князев сильно так опасался, что Мишка в боли и страдании мечется. Попутно ещё и его добрым словом поминая. Ибо, кто? Правильно, Андрей только и повторял на разные лады, как попугай какой, что всё пройдет хорошо, что будет не больно. Обманул ведь, получается... Из лучших побуждений, но самого факта не отменяет. Тогда-то про то и не думал, важным было Мишку в добром расположении до операции дотянуть, с настроем боевым. А то, что тот потом жестко приземлится и может вполне так на него обиду затаить — не подумал, дурень.

Эх, и на что только надеялся-то, а? Или главное сейчас затянуть, а там посмотрим? Ну вот, там уже наступило, а смотреть страшно, блин! Почему он один-то выкручивался и обещал-обещал... А ведь и Мишка его ни разу не остановил, хоть и тоже... не дурак. Они ж все понимали, что это не лёгкая увеселительная прогулка на пляж там, или ещё куда… Да и вообще, приятного в этом действе ни на грош. Тот же стоматолог, наверное, менее страшным Горшенёву сейчас казался.

В конце концов снова будут копаться в и так уже повреждённых тканях… мышцах… Перекраивать, в надежде сшить заново... тьфу, сделать жизнь чуть легче. Не может это быть легко, но он, бл*, как дурачок какой, деревенский, без устали твердил, что, мол, Мишаня, соглашайся и не парься, всё будет зашибись. Выправят тебе лицо... Тогда всё снова заспорится — и дело любимое, и жизнь. Ну, может, не такими словами, но всё же… Суть такая.

Потому что Князев мог сколь угодно убеждать Мишу, яростно порой отстаивая эту точку зрения... Но сам сомневался. Особенно пролезло это сейчас. Пока ждёшь... И сделать ничего не можешь. Лишь ждать. Только это. Битый час уже тут парятся сидят... Сама операция, плюс пока дружок их одыбает... В послеоперационке! То есть тот очнётся, а уж туда им точно вход заказан... Хоть сколько приплати, в маску-халат запакуйся — не положено. Вот и первая ложь, с которой Горшочек неминуемо столкнётся...

А если вообще не поможет? И по милости Князя только напрасную порцию боли получит Миха? Как потом с этим смириться? Как убедить снова себе верить? И как и дальше отгонять от Мишки демонов, если надежды не останется?!

Тут уже встряло подсознание... почему-то голосом Сашки Балунова заговорившее. Шурка, кстати, с которым они и курсировали по маршруту "курилка-приемник-если-повезёт-то-и-пост-хирургии", ожидая новостей, неоднократно примерно то же, что сейчас разум Андрея вещал, проговаривал лично!

Мол, нельзя всё на себя вешать. Дескать, Мишка — мальчик взрослый (хотя Андрей бы тут поспорил немного, но да уж ладно, по паспорту — мужик в самом расцвете сил), решение принял сам. Да, возможно, под давлением... Ха, возможно, блин! Да все они знали настрой Юрия Михайловича... Хотя и давить на Горшка — идея такая себе... Сбежал бы, коль давление. Значит, уговоры.

Но ведь не только Князь вокруг него прыгал, убеждая и доказывая? Родители, Лёха, парни… Да все, с кем тот общался! И всё-таки было у Андрея подспудное ощущение, что именно долгие беседы с ним, а особенно самый первый разговор при свете фонарей, тогда, когда Миха ещё толком-то не вытаскивался из своего плотного клубочка деланного пофигизма и по фиг-помру-на-диване... то есть чёрной депрессии, и сделали практически всё для принятия решения «за».

И поэтому-то и чувствовал не двойную даже, а тройную ответственность. Персональную, бл*дь, высокая цена ошибки только приплюскивала... Мысли Андрея, пока ждали, скакали туда-сюда, а состояние повышенной нервозности явно замечали все окружающие. Конечно, трудно не замечать, как он маятником мерит коридор или угол курилки, как до фильтра сигарету дотягивает, не сразу замечая, что уже пальцы дымиться начинают...

Не помогали ни попытки отвлечь подъ*бками Сашки-Лосяшки, ни словесные п*здюли от Балу, ни предлагаемые Поручиком пирожки, которые тот в итоге сам от нервов и стачивал, бегая с Яшей в ларёк всё за новыми и новыми — ничего.

Да и к тому же душевному равновесию не способствовала порой проклевывавшая темечко более страшная мысль: а если не только не поможет, не то что не останется хотя бы в том же состоянии, а напротив, хуже станет? Что тогда делать? Как они Миху из такого вытаскивать будут?! Да никак... Всё, пздц. Прахом пойдут и будущие, и прошлые усилия. Потеряют. Точно Миху потеряют. Не будет больше никакого счастья. Невозможно то в напрочь развороченном внутреннем мире под гнётом реальности жестокой.

Совершенно не помогло успокоиться и то, что родителей-то пустили, правда, не к Михе, а только в кабинет к профу, а их оставили топтаться внизу. Да, блин, к ним Юрий Михайлович потом спустился, да и сказал, чуть успокоив, что, мол, операция, по словам дока, прошла успешно, без эксцессов... Что Мишка уже в послеоперационной палате под наблюдением, типа, подержат часа три, может, четыре — да если всё хорошо, отойдёт от наркоза полностью, вернут в обычную.

Спасибо, конечно, бате Мишкиному, что хоть сказал... В курсе держал... Но этого всего было ничтожно мало, жизненно необходимо было увидеть, самому убедиться… Да не знает, бл*дь, Андрей, в чём именно! Что Миха его не возненавидел?! Или в том, что Горшок, блин, не треснул окончательно, что прежние разломы хоть немного склеили… Да, точно убедиться, что в знакомых глазах не появится разочарование и немой упрёк, не поселится стылый холод и безразличие к жизни. Что всё ещё можно переиграть, что есть за кого бороться.

Посему и не успокаиваются на услышанном. Вовсю осаждают и медперсонал, и профессора даже — в конце-то концов имеют право! Наверное… Всё-таки кто они там Мишке, чтоб вылавливать команду профа, когда те вздумают посетить курилку или ларёк? Но никто им так прямо и не сказал — на их счастье. Более того, им несказанно повезло.

Ведь как бы там ни было, что бы ни помогло — может, настойчивость, а может, замеченная профом нервозность самого Мишки, потому как Юрий Михайлович упомянул, что того даже таблеточкой на ночь накормили, снотворного, потому что нервничал и ёрзал так, что на посту слышно было… Даже сам их профессор как-то, помнится, за глаза назвал того «молодым человеком истероидного типа», что тоже о многом говорит — хотя особо проблем Миха явно не доставил, иначе совсем бы по-другому разговаривали. Короче, неважно, что сподвигло, но согласились ведь эти, казавшиеся неприступными стены Мордора одного, окромя родителей, после постоперационки пустить.

— Иди, Андрюх, — негромко сказал Балу, когда Князь обернулся с намерением обсудить (или отстоять?! — рыкнуло что-то внутри чудовищем) своё право пойти именно ему сейчас. — Ты на Гаврилу почище успокоительного действуешь. Да и сам… — Шурка слегка улыбнулся, но сказал правду под одобрительный свист остальных, — и сам перестанешь трястись, как припадочный.

Князев от таких откровений хотел было возмутиться — ничего он не трясся, чай, не эпилептик, выдумки всё это, когда до него вдруг весь смысл слов дошёл. Никто и не посягает на... ЕГО. Не пришлось ни спорить, ни отстаивать своё право. А ведь Сашка, наверняка, тоже хотел бы сейчас Горшка увидеть, да. Может и остальные… Пор, например, или Реник… да и те, кто не носил имя Сашка — тоже хотели бы. Но они молчаливо поддержали Балу, не выказав ни тени сомнения или удивления. Так что по фиг с припадком. Сперва — Мишка, остальное — несущественно.

— Спасибо, парни, — с облегчением, мысленно пообещав потом, при случае, отблагодарить как-нибудь, ринулся к лестнице. Лифта, казалось, невозможно дождаться... Лучше уж он, не завися ни от кого, добежит... Может, повезёт, и Мишка не успеет слишком уж разувериться.

В итоге на нужный этаж взлетал, не чуя ног, даже чуть не сшиб прехорошенькую медсестричку — совсем уже ослеп, осёл, воспарив, что называется — было даже немного стыдно. Но, видимо, долгое ожидание, маринование практически в собственном соку, подгоняло, и подгоняло так, что и совесть притупляло. Так что в палату к Михе влетел маленьким ураганчиком. Хорошо хоть, вовремя затормозил, не врезался в батю Горшка.

Тот — спасибо ему, взял под локоток Татьяну Иванову... И да — оставил их одних. Внезапно стало очень страшно, но Князь отмахнулся... И плюхнулся на краешек кровати. И сразу же, от нервов неся какую-то оптимистичную ерунду, впился взглядом в своего Мишутку... И вовсе не скрытые ныне повязками шрамы его интересовали — да и бессмысленно было, док объяснял, помнится, что там сперва и отёк будет, и вообще, всё может казаться хуже, чем раньше было, но переживать не стоит (ему легко говорить)...

Нет, Андрей сразу в глаза взглянул, чтоб отметить с облегчением — действительно, с лохматиком всё неплохо. Если и больно, то не так прям сильно (он искренне надеялся, что это не потому, что лекарства ещё до конца не отпустили, а вот потом-то и начнется веселуха и вообще — уйди, предатель противный), нет и разочарования во взгляде, и желания слиться из мира. Остаться в дурмане наркоза навсегда.

Напротив, заметив его, радостно даже глазенками захлопал, немного осоловело правда — ну, это-то понятно, да — ещё вело его... Вот и рука подрагивала слегка, за которую он схватился. А если и мелькнула тень в глубине Горшенёвских глаз — и то, не уверен был Андрей, что не показалось ему, что не было то игрой воображения и преломления света — то быстро скрылась, сменившись спокойствием и да... довольством даже.

Мишка внимал ему, сколько мог, реально поддерживал зрительный контакт, порой иногда пиликая глазками, пока полностью не вырубился — в этот раз его очевидно крепко приложило... Вон какой сонный воробушек, может, сказалось, что не первый это уже медикаментозный сон за последние полгода, вот организм и воспринял острее повтореньице. Ну или просто препараты какие другие. Забористее. Тут Андрей не знал точно, но рад был, что Михе относительно нормально, страдающим тот не выглядел... Вон даже уснуть смог. Не отпуская его.

Юрий Михайлович возвратился аккурат тогда, когда Миша мирно засопел. Тогда-то просочилась и Татьяна Ивановна, тихонько преображая Мишкину палату, а самого Андрея попросили медики раньше, чем Горшочек проснулся.

* * *

А уже последующие дни показали, что кое-какие надежды оправдались, а страхи по большей части — нет. Боль действительно была, как без неё-то, но умеренная, как выражался сам Мишка — тянущая, иногда покалывающая. Не острая и выматывающая. Друзья, которых пустили в полном составе уже через два дня, всё равно старались по возможности не оставлять надолго одного — всё ж у Михи настроение порой скакало, словно молоденький жеребенок на весеннем лугу — то туда, то сюда. Тыгыдык по нервам! Ему точно уж пользительно было общество родных и близких рядом. Тем более тех у Горшка было достаточно для того, чтоб тот не чах один, а родители не отдавали ему самоотверженно всё время рядом.

Собственно, надолго их лохматика в больничке не задержали — через неделю проф счёл, что процесс восстановления идёт как надо... То бишь без осложнений и прочего дерьма, то есть вполне можно долечиваться амбулаторно.

Таким образом, когда Мишка, наконец, вырвался из больничных стен, и без того нормальное настроение его резко улучшилось. Всё ж таки, какими бы не были условия — больница есть больница. А может, немало поспособствовал тот факт, что, когда отёк спал, уже и все окружающие стали замечать, что разговаривать Горшочку становится всё проще и проще. Может, и сам Мишутка пока избегал это вслух произносить, обсуждать хоть с кем-то, точно опасаясь, что спугнёт это... да, счастье. Но они-то тоже с ушами и глазами — улучшения были очевидны.

И да, то, чего они все так боялись — Андрей мысленно благодарил всех, кто может услышать, так, наверное, блин, и становятся верующими, неважно в кого... может, и в саму идею высших сил — не случилось, хуже не стало. Напротив, прогресс был лучше ожидаемого. И уже это придавало сил. Лететь, а не ползти.

* * *

Мишка, честно говоря, даже выйдя уже из больнички, не мог поверить в свою удачу — надо же, не обманули, получилось ведь всё. Правы были все, кто убеждал его попробовать, потому что хоть и да, на лице всё равно ужас-ужасом, и внешне монстром он быть не перестал, всё такой же Горшеморда — урод, но ведь гораздо легче стала жизнь. Та самая, от которой он бегал.

Казалось бы, всего ничего, а то оказалась целая возможность свободно, без боли говорить (не петь, блин, только говорить, притом всё ещё негромко, а так — нормально, но и это — небо и земля!), а насколько внезапно ярче стала жизнь. Даже вечно серый в это время года Петербург крепко так преобразился... Возможно, часть дела была в том, что выходя из больничных стен Горшочек внезапно заметил, что Новый год-то уже скоро... Но те же самые украшения и иллюминация были и до того, как он залёг в клинику... Крепко заранее город преображаться начинает.

А ведь Миша не заметил! После того, как он вернулся из Москвы, мир предстал безнадёжно серым... И пара гирлянд исправить это не могла. Напротив, раз-два-три, а пятая точка от скорого ожидания операции гори! Так он и изумился... Что после выписки родной город ощутимо преобразился: стал казаться каким-то, словно наполненным некоей уютностью. Так, наверное, бывает, когда долго-долго мерзнёшь, но ног не протягиваешь, а просто неприятно и промозгло, и вот внезапно тебе на плечи накидывают тёплый плед, а в руки суют что-то теплое, согревают ухо и щёку тёплым дыханием... Да и ты потом наблюдаешь... Вроде, и картинка та же, но тебе, потягивающими горячий напиток, куда как теплее. Например, то же какао, которое мама в детстве варила.

Настолько яркой показалась картинка и ароматной, да, аж внутри всё тепло и приятно так стало... Так что по возвращении Горшочек, в самом деле, попросил маму сварить то самое какао. Как в детстве. И действительно — получилось, ё-моё, не чета диетическому больничному столу... Но и не только. Внезапно так нахлынуло.

Вот сколько он его не пил? Да и вообще, кажется, подзабыл, что существует что-то вкусное из жидкости, кроме горячительного, на свете. Преувеличение, конечно, но совсем небольшое — всё же предпочитал он именно последнее. Что в какой-то степени и привело его на край сцены к фейерверкам и в итоге к нынешнему положению. Так что... Вкус детства — это неплохо, да?

Мусик удивилась, кажется, такой необычной просьбе, но и обрадовалась, что он хоть что-то захотел, наверное... Странные это люди. Родители. Он, в общем-то, одни проблемы им приносит. Даже вот этой просьбой — всё равно ж лишние хлопоты. А мама радуется. Да уж. Кажется, Мишке стоит несколько подучиться общаться с родителями. Благо теперь есть возможность — времени много. До выздоровления, если оно и будет, по крайней мере. Как странно, что раньше казавшийся тюрьмой дом неожиданно начал становиться крепостью. А что? Никто не лезет... К роже его страшной уже привыкли.

Так, мало того, ещё и парней всех, удачно в гости зашедших (по сути, провожавших его, на трёх машинах, кортежем, блин из больнички, ехали!) напоила. Мишке внезапно вспомнилось, как в юности, когда репали у них дома, Мусик непременно всех чуть ли не заставляла поесть — добродушно посмеиваясь, что они столько сил отдают музыке, что необходимо восполнить баланс, а то на долгий путь... на музыкальный Олимп, ага, не иначе, не хватит.

Горшенёв невольно заулыбался, глядя на эти хлопоты — а ведь ничего и не изменилось, хоть и стали они давно уже взрослыми мужиками. Да, блин, взрослыми — и не скучными. Ну право же, где скуке взяться с их-то жизнью?! И вообще, плохо разве было? Ну ежели не считать того, что Мишка теперь на рожу вылитое создание доктора Франкенштейна! Никакого грима не надо... Эх, петь бы ещё... Но пока хоть говорить стал не шепотом — и на том спасибо. Постепенно — так же Князь говорит, ага?

Так что неплохо всё! Да, может стали серьёзнее, но на того же Андрюху посмотришь, как у того носом какао пошло, оттого, что Лось его рассмешил — и видишь всё того же смешливого лопоухого пацана. Действительность оказалась не совсем такой, как думалось. И взрослость не такой страшной... Значит ли это, что Питер Пэн не прав, а Крюк рулит? Нет... Они оба заблуждались. Есть ведь и третий путь — взрослеть, но внутреннего ребёнка внутри себя не предавать. Выпуская его порой оторваться, когда безопасно...

Вообще, пока вынужденно сидел дома да в больничке склисов в окошке считал, точнее, ворон, много времени на подумать было. А после операции, точнее, наркоза, необычно на него подействовавшего, и вовсе странные мысли поселились: как бы удивительно ни звучало, но Мишка неожиданно обнаружил, что порой не просто существует, отбывая срок земной, в этой реальности, а вполне себе наслаждается жизнью. Даже забывает временами, почему сидит взаперти. Отчего в его комнате ни одного зеркала. И нет, шутка про вампиров не работает.

Да и взаперти… Тоже ведь не совсем правда. Ну теперь-то, да. Та поездка на точку стала первой, но не последней. Спасибо не подкачавшему профу, даже сам Андрею сообщил, что ежели чего там Лось с братцем по музыке наваяют, чтоб Княже ему прелюдию ого-го какую расписал! Потому что чувствовал вновь в себе силы... Ну хоть в сингле продекламировать четыре, ну, может, и восемь строк... И да — вроде, что-то и спорилось там, но, как сообщил ему уже Шурка, делая страшные глаза... Те двое, если что и родят, то не раньше следующего года. Плюс Андрею время нужно, чтоб дожать сие. Как раз Мишка получше оправится...

Но ничего, даже волнение мамы, что хотела его пока поберечь, не мешало ему на точку раз в неделю мотаться. Неожиданно отец стал его союзником, заявив, что на их репточке тепло и вовсе не антисанитарийно, потому ничего страшно в этих поездках нет.

Горшочку это было необходимо, ведь вновь ощутить атмосферу этого места оказалось в какой-то степени исцеляющим. Не только же таблетки лечат, совершенно не только они! Да, ему хотелось туда возвращаться вновь и вновь — это Миха и раньше понимал... Только мешал ему страх обжечься, потерять это... Теперь же, после успешной операции, словно какие-то барьеры спали, и он, как только разрешили ему гулять, стал выбираться на репы. Ну а чё? Тоже своего рода прогулка. До репточки проехаться, так ведь?! Тем более он честно часть пути пешком преодолевал, а то обман, получается, проф — норм мужик. Чего зря обманывать...

Да, и первый раз после операции он попросил батю прям из больнички, после планового приема, завести его под конец репетиции (важно! Они стали вдвоём ездить, реально, что ли, больше доверия стало? А где ж охрана?!), потом и вовсе стал чуть ли не раньше всех туда заявляться. Ну, вместе с Андро, реже — с Лёхой, у того своя группа и график не совпадающий, но и... Доделывать надо было начатый совместный сингл! Как и братца... В связи с улучшением близкородственных связей поддержать надо было. Поэтому как-то так всё и было.

Кажется, родители тоже чуток выдохнули (а батя и не чуток, раз возить стал без помощников порой), поняли, что не собирается ни потеряться-раствориться в Питерских закоулочках, ни с собой что сотворить дома, например, в ванной, да — и ослабили немного надзор.

В принципе-то его бы и одного отпускали, наверное, до точки вскоре, как сильнее б окреп, при таком-то раскладе, однако… Мишка никому не говорил, но сам отлично понимал, что окунуться снова в мир, некогда привычный, а теперь казавшийся чужим и дерзким без щита в виде кого-то близкого рядом, пока всё же не готов.

Не только ради защиты от взглядов, от фанатов, что нечасто, но всё равно встречались... Ему просто нужен был кто-то рядом, чтобы отвлекать, разговаривать, чтобы у него не вышло загнаться, не зациклиться на тех же взглядах окружающих, под которыми по-прежнему не по себе себя чухал.

Эх... В любом случае рано! Ибо это всё ещё проблема... Не воздух свободы, что кружил башню-то, пока не окрепшую... Опять же, важно то, блин, постоянно в уме держал фактор периодически появляющихся, несмотря на все увещевания (а знал Горшок, что парни всячески к тем обращались), в районе дома фанатов и даже, бл*дь, журналистов!

Опять же, не только неприятно это было. Вновь двойственные ощущения, как тут не вспомнить прокурора — персонажа комиксов, блин... Ему половину морды обезобразило — был хороший парень, стал... хитроумный злодей, каких поискать. Замкнулся в своем несчастье, озлобился на мир, устав ждать от того справедливость, пошёл вершить ту сам... При это перегибая настолько, что и невозможно представить, кем тот когда-то был. Да уж, выдумка — ложь, но в ней намёк, бл*дь!

Нельзя, ё-моё, сычом в квартире замкнуться... Когда-то придётся не только к парням выползти, но и покинуть спасательный круг, выйти в мир, а то станет Двуликим Харви Дентом, бл*дь, съехавшим с катушек прокурором, как не судьей-то!

Так вот... Фаната, понимаешь ли... С одной стороны, дико злило, что вынужден всё время оглядываться — ну не хотелось, чтоб его такого видели всё ж, да. Хоть и понимал, что сильно лучше видок не станет, ё-моё! А с другой стороны, даже немного приятно было. Не забыли ведь, интересуются, причём весьма и весьма настойчиво — не только это в сталкерстве проявлялось...

Вон и на концертах до сих пор передают парням для него какие-то разные мелочи приятные, понимаешь ли, плакатики самодельные, открыточки. Короче, не понимал, как к этому относится, но то, что спокойнее в компании брата или друзей (отца тоже!) из дома выползать — вот это понимал стопроцентно.

А те и рады стараться. Ну, Лёшка-то, понятно дело, по возможности сопровождал, и не так часто — своя жизнь, личная к тому же, своя группа имелась. Однако и он при любой возможности предлагал свою кандидатуру в... дуэньи, блин, фыркал Горшок, вспоминая классику. Да уж... Ну не пажа же? А, погодите... Башка-то дурная! Есть же оруженосец!

Так что, да, предлагал Ягода и вовсе не раскисал от этого. Мишке порой казалось, что в какой-то степени это нужно больше брату, нежели ему. С ним тоже как-то заново учились общаться. То, что начало постепенно выправляться, теперь и вовсе в гору пошло... Ведь как оно у них было?! Да, в глубоком детстве и были пред лицом грозного бати не разлей вода, а потом, как осмысленности больше стало и интересы проявились иные, то разошлись пути-дорожки. У каждого свои дела, свои планы… Что уж там — Миха видел того же Андрея гораздо чаще, чем брата. И теперь тоже. И это... нормально, да. Друзья и супруги — единственные, кого мы выбираем, ё-моё. А строить отношения с родственниками... Порой такая морока. Но всё-таки стоящая бывает... Всё же и порвать эти узы сложнее, разве нет?

Андрюха, кстати, тот, да, обещание держал, всегда с готовностью подставлял дружеское плечо и, как понял, что у Горшка интерес зажёгся, заезжал по пути на репу, хотя ведь лишнее время тратилось. Да и остальные всегда были рады видеть блудного Мишку в родных пенатах, даже если по первости он просто молча сидел и наблюдал... Реально, ни слова не говорил, только кресло продавливал ещё сильнее да выползал на перекуры поговорить... Не покурить, увы. Откурился, эх. Парни, к слову, опасались при нём — подальше отходили, он с кем-то одним, дежурным, ё-моё, оставался покумекать... Потом менялись. Но Горшочек всё равно чуял... Не мог не — табак он, с*ка, манил.

— Надо тоже бросать... — тихо сказал как-то Андрей, заметив это. От него вообще хрен что скроешь..Особенно нервное движение ноздрями. Сказал — и не пошёл в свою очередь затягиваться. Странно, но Мишке от этого легче стало.

Так что да... Приезжал, сидел... Долго так, правда, не выдержал — сам не заметил, но уже во второй свой визит вовсю и обсуждать начал, и советовать, и даже показывать, как надо, ё-моё!

А уж в какой момент в руках оказалась гитара и родилось новое музло — и вовсе не догнал. Но... сделал ведь! Ещё что-то может! Да и не важно, как, понимаешь ли, главное другое: музыка лилась спокойно и свободно, будто бы ничего и не случилось, будто Миша Горшенёв всё тот же... Не изувеченный уродливыми шрамами, не превратившийся за несколько секунд из-за вопиющей неосторожности в монстра. Словно очень-очень необходимая часть его снова к нему вернулась, нужная деталька встала на место. Приятно, понимаешь ли, быть целым!

На самом деле, когда мелодия родилась, пусть не самая его лучшая, вряд ли и в первый десяток вошла б... не важно! Главное, не плохая! Но тогда Горшенёв, словно ещё один барьер преодолел, взял ещё одну высоту. Чуточку уверенности, много разговоров со всеми — и вот уже Мишка поддался порыву и поинтересовался... Сам, заметьте, его не уговаривали и, как девственницу, не обхаживали!

Короче, лечение его баблишка много съело. Да и в туры они не ездят... Не могут позволить вернуться домой и хорошо провести праздники... по-человечески, ё-моё! Они ж и так дома, ну или около его — кружат... Тоже, кстати, насчёт этого поговорить надо. Народ во всех уголках группу заждался... Мишка же... Переживёт разлуку. Наверное. Он не был уверен. Эх. Но поговорить надо... Люди же ждут, ё-моё.

Но да... Нынче дома. И кошельки к Гордейкиному приступу удушливой жабливости износились. Так что давали концерт! Прям в самое 31, ё-моё, но не в полночь... Так, в детское время — шесть часов... Попели, поиграли — и домой за оливьешечку. Вот и Миха... Подумал-подумал... Посмотрел ещё, как на улице работники Тюза вперевалочку мешок с подарками тащат... Да на финальном прогоне 30 декабря взял и объявил парням:

— Я с вами пойду... Послушаю за кулисами... А перед последней композицией выйду, что ли,... Поблагодарю за беспокойство, короче, ну и поздравлю. Новый год, хороший, ё-моё, повод скрыть... вот это! — он красноречиво обвёл нижнюю часть своего лица. — За бородой! Ну как... — Мишка, видя ну очень удивлённые взгляды, уже чуть менее уверенно продолжил: — Поможете подобрать образ Панк-Мороза, а?!

— Конечно, Гаврил, — первым отмер Шурка. — Князь, а ты Снегурочки лук ищи! А то Машутка-то наша теперь девушка заграничная... — и точка потонула в смехе и громких возмущениях Андрея, предлагавшего Ренику сплясать Молдаваночку, Яше завить кудряшки получше, а Поручику, коли юбку не привыкать носить, то и Снегурку сыграть...

— Обойдёмся и без внучки... Я ж не дед, — несколько смущенно кашлянул Миша, маскируя, на самом деле, смешок. — Оленями будете! Все! — заржал он, глядя, как вытягиваются лица...

— Не... Рудольф у нас только один! Мы эльфы — Андрюха... Морозко, блин! — раскумаривал Шурка. — Мало ли версий дедушек. Может и несколько быть...

— А чё это... — начал было Лось, но тут вмешался Яша:

— Тпру! Не вмешивайся...

На том и порешили... Вообще, проще было порешить. Даже заехать, блин, в магазин... Пусть и в полупустой — специально заглядывали — было проще... Повезло им — урвали костюмчики, буквально последние вынесли. А уж то, что Андрюхе по случайности все же достался колпак синего цвета, удивительно к глазам подходивший — так это всех только развеселило. И сделало все еще проще. Проще, в общем, было, чем явиться на концерт. Почти весь в гримёрке просидеть, тоскуя и одновременно радуясь, что и без него дело живёт... и неплохо себя чувствует... А потом выйти, да. Прячась за бороду, что хоть и колола, но была его щитом, как и Князь на привычном фланге рядом... Да и не было то опасно — пять минут раздражения особо не вызовут!

Ну, а потом... Это ж символично. Как новый год встретишь. А Миша всё же себя преодолел. И да, 31 декабря всё-таки впервые выполз в свет (на самом деле сцену на его появлении чуть притенили, чтоб точно ему не так жутко было, что разглядят), или в свою среду обитания — ну, как посмотреть.

В общем, расхрабрился, да! Естественно, было очень нервно, как только нос показал... Отчего-то хоть и в костюме — кожаном плаще (новом! Тот-то, увы), колпаке и бороде из ваты, но тут же узнали!

Потом, как выговорил, чего хотел и быстренько за сцену юркнул, оставив Княже петь Новогоднее, ага, про крутится-вертится, ё-моё! А всё сердце, колотилось бешено, аж страшно бороду снять и за кулисами было — всё казалось, что все только о нем и говорят, сейчас с боем за сцену прорвутся... Хорошо, короче, что на минуты три показался, а то и вовсе бы накрыло — там-то ещё страшнее, ёлки!

Всё казалось, что лишь на него одного и пялятся... А так и было ж... Эх... Нет, уж лучше так — большую часть концерта за сценой простоял рядышком, впитывая ощущения. И вот, вроде бы, поначалу и не видно его было, парни ж в секрете хранили, его появление... До последнего оставляя возможность безболезненно отказаться и не выходить, подгоняемым чувством долга и обещания!

Но ведь всё равно чувство, что все знают — он здесь... Не покидало! Однако драйв и энергия, идущие из зала, перекрывали все это. И гордость за группу — казалось бы, могли лапки опустить, разбежаться, однако… Они продолжали, их дело жило — и это радовало. К тому же как Горшочек вышел, то... Легче в чём-то стало. Потому что... Ну, реально, ждали...

Он ведь как... Опасался, что неправда всё. Что открытки все — подстава, а те, что ловили — сталкеры полубезумные! А нет... Только один страх остался. Всего-навсего один... Что сегодня он рожу скрыл... А потом... отвернутся. Ну кому охота на страх и ужас смотреть... К тому же не поющий, даже не голосящий... Эх.

Но всё равно — Новый год они неплохо встретили. Совсем даже. Мысли эти спрятать удалось, выпустив на передний план положительные эмоции...

Наверное, именно поэтому такие походы (не в смысле в бороде или маске, нет, это, увы, было нечестно по отношению к себе и слушателю — вечно прятаться не стоит, он ж не Гюльчатай!) стали регулярными, и с каждым разом всё дальше Мишка заходил. Новый год прошёл, парни пока под натиском Гордейки не сдавались... Все поблизости ездили. Либо требовали авиабилеты, тогда и дальше соглашались. И ведь пришлось Саньку идти на эту уступку, да. Ну и ещё — Маша ж ушла... Андрей бурную деятельность развёл по поиску скрипки. И ведь нашёл.

И даже убедил Горшка на прослушивание особенно понравившегося ему паренька прийти. А Мишка и не против был... При всей любви к очарованию Мышки, но... Изначально парня-металлюгу хотел, вот такого, волосатого, ещё и гитариста! Так что Каспер — отличное пополнение обоймы... Что до денег, из-за которых они пока скрипку и не нанимали, то что-то там у парней нехорошее с Гордеем клубилось.

Его не посвящали, берегли... Горшку и самому малодушно не хотелось туда окунаться, но... Он ж теперь на домашние концерты ходил. Слышал. В общем, очень скоро им и директора понадобилось искать. Шурка сказал просто — Гордей прикарманивал до фига... Борзел, короче. Ещё и Машку приколачивал. Она из-за него-то и ушла, ну, ладно, не только из-за него. но подвернулось ей выгодное предложение... Вот и покинула их коллектив. Но Гордей уж точно одной из причин был! В общем, ладно — Мишка, как не прискорбно, не у дел был эти полгода с лишним, тем виднее... А вот нового вместе с ним искали!

Ладно, если не считать эту ложку дёгтя... А с другой стороны, зато новому директору они сами условия по самолетам и графику без боя диктовать могут... Короче, понимаешь ли, не страшно. В любом случае его никто не исключал из поиска новенького — и это радовало. Потому что сам Горшок постепенно чувствовал, что возвращается.

Бороду снял, маску не надел, но свет выкрутить велел так, чтоб из тени... Уже не просто обращаться и благодарить, а цельные, ё-моё, прологи декламировать к песням... Потом пообвык — уже и да, на гитаре играл. Сил тоже с каждым успешно отыгранным концертом, пусть и питерским, прибавлялось... Эдак, он скоро и выберется в короткий авиатур, ё-моё!

Может, из своей тени Мишка пока и не вылезал, хотя порой в драйве с гитарой и случалось — выползал... Случайно, и да — Княже тоже чисто случайно его однажды подтолкнул к лучу прожектора... Но это тоже, как ни странно, помогло. Понять, что не так уж это всё и страшно, ну, что подсветили его рожу жуткую — на сцене его уродство воспринималось как-то иначе, чем в жизни.

Словно, понимаешь ли, образ яркий и запоминающийся, который можно скинуть после концерта... О том, что это невозможно, только после выступления и вспоминал — и да, загонялся, но, к счастью, недолго.

И чем больше Миша сам приоткрывался, тем всё теплее и энергичнее встречал его зал... Хотя то новогоднее появление и сложно было по рукоплесканию переплюнуть, но то... Другое! Учитывая, что Мишка до самого мая только в Питере и появлялся — плюс-минус одни и те же слушатели... Удивить сложно — и то, что реакция всё более и более радостная от его успехов... Это, да, в очередной раз согревало — наверное, он всё-таки нужен. Важен... Не только родителям, Андро, брату и друзьям... Но и вот полному, ё-моё, залу.

И да... Альбом они всё-таки записали. Ну почти. Лёху к одной песни приплели, да. Пусть там голос Горшка звучал не в пении... Но это был и его альбом тоже. Музыка-то была. Всё ещё в игре! Но пока маловато... Для полноценного альбома. Словно нужно было что-то ещё. Очень нужно. Но пока и того, что получилось, хватало для робкого счастья.

Мишка в самом деле оживал, возвращался обратно к жизни. Настолько оказалось всё это нужным и важным, что даже, спасибо доку за операцию, тихонечко, насколько мог подпевать начал Андро — ну невозможно же было удержаться. А тот видел... Но не подал знака, а однажды просто коварно выманил, за плечи для надежности ухватив, из укромного уголка... Да микрофон подставил!

Поэтому, да, если назвать его сборку по частям таковой, то этот этап был одним из финальных... Снова, пусть и только время от времени чуть ли не наравне с Князем стоять и петь, пусть и коротенький куплетик, увы, и тихо... Но и это какие-то незримые крылья в нем раскрывало, точно он, и в самом деле, в каком-то ну очень, понимаешь ли, отдалённом роде... грёбаный Феникс.

«Возможно, — думал в такие минуты Миша-птиц, — Я всё же смогу принять и себя, и жизнь эту окончательно».

---

DL: Клянусь, совершенно случайно на моменте захода Миши на репточку у меня заиграло — https://www.youtube.com/watch?v=2o8W6yiLYfQ

И ещё из серии: Яндекс, я тебя, блин, боюсь... Пишу момент, где Андрей рассуждает после операции, дописываю, что-де поправят тебе лицо... Ага, зацените, что заиграло — https://www.piknik.info/lyrics/index/song/131