Кровь моя теперь сильнее, чем сталь (джен)

Когда Гарри учился в Хогвартсе, то со счета сбился, сколько раз он попадал в Больничное крыло с разного рода травмами. Его лучший друг Рон оказывался там едва ли не чаще самого Гарри. Да даже Гермиона пару раз вынуждена была отлеживаться в обители мадам Помфри, потому что — как сама Гермиона любила говорить — связалась с «этими идиотами». Этими идиотами, разумеется, были Гарри и Рон.

Так что к попаданию в больницу Гарри относился спокойно: случилось и случилось. И никогда не задумывался, что переживают родители, когда их дети получают травмы. Да и с чего ему задумываться об этом, когда Дурслям было на него плевать, родители Гермионы, хотя и волновались, но не могли навестить дочь, а родители Рона, воспитавшие до него пятерых сыновей, относились к детским травмам вполне философски. Так что о чувствах родителей Гарри никогда не задумывался. И все бы так и продолжалось, пока у него не появились собственные дети.

В своем детстве он видел только двух матерей — Петунию и миссис Уизли — поэтому как-то привык к тому, что за детей больше волнуются именно матери, а не отцы. И в его семье, наивно полагал он, будет также. А потом он женился на Джинни Уизли.

Разумеется, Джинни была потрясающей матерью. Но, будучи седьмым ребенком в семье, она переняла спокойствие родителей: разбитые коленки и прочие царапины ее не беспокоили. С удивительным спокойствием она обрабатывала эти незначительные ранки и ругала для профилактики. Но точно — не переживала.

А вот Гарри места себе не находил. Когда Джеймс учился летать на детской метле, подаренной Роном, и свалился с нее, Джинни пришлось удерживать Гарри от того, чтобы немедленно отправиться с сыном в больницу: сам Джеймс отделался легким испугом и только смеялся от щекотки, когда Гарри пытался его осмотреть.

Когда Лили случайно упала с лестницы и сломала себе руку, Гарри несколько дней не мог отойти от нее, даже когда костерост подействовал и дочь совершенно поправилась. А когда Альбус подрался с соседским мальчишкой и пришел домой с разбитым носом, Гарри вообще хотел запереть его дома и больше никогда никуда не отпускать.

— Гарри Поттер — курица-наседка, — смеялась над ним Джинни. — Гарри, пойми же ты, это нормально: все в детстве дерутся и падают. Не надо над ними так трястись.

Конечно, она знала, почему он так переживает. Он хотел уберечь их от всего, хотел дать им то счастливое детство, которого у него самого никогда не было. Но его забота и защита не должны были задушить их — и это Джинни тоже знала.

Когда дети пошли в Хогвартс, легче не стало. О мелких травмах они ничего не знали — не будешь же писать родителям о каждой царапине! Зато крупных травм стало больше.

На четвертом курсе Джеймс попал в Больничное крыло из-за квиддича: на матче с Хаффлапаффом в него врезался какой-то старшекурсник, и, свалившись с метлы, Джеймс сломал ногу и получил сотрясение мозга. Джинни и Гарри примчались сразу, как только директор Макгонагалл сообщила им о случившемся, и тогда здорово перепугались: Джеймс их едва узнал — из-за обезболивающих и костероста он был не совсем в себе. Они просидели с ним до самой ночи, но мадам Помфри выгнала их раньше, чем ему хотя бы немного полегчало.

В ту ночь Гарри впервые за долгие годы увидел, как Джинни плачет: они вернулись домой, и она встала у окна, обхватила себя руками и сказала со слезами в голосе:

— Он так вырос, Гарри.

Их дети, действительно, все выросли.

На следующий год Джеймс снова попал в Больничное крыло, но на этот раз вместе с Алом. Макгонагалл была в ярости: оба Поттера устроили драку в коридорах школы. Гарри с Джинни гордились: сыновья дрались не друг с другом, а со старшекурсниками с Гриффиндора и Слизерина. Тем не нравилось, что Джим и Ал часто тренировались вместе, хотя играли за разные факультеты: Ал был охотником в команде Слизерина, а Джим — в команде Гриффиндора. В Больничное крыло сыновья попали не одни, а утащили за собой еще троих старшекурсников. Так что — вопреки всяким педагогическим принципам — ругать детей Поттеры не стали. Хотя, разумеется, провели с ними серьезную беседу о том, что любые вопросы надо решать не кулаками… а хотя бы заклинаниями!

Джеймс и Альбус по-разному относились к учебе: старший не переживал даже из-за выпускных экзаменов, а Ал так извел себя подготовкой к СОВам, что попал к мадам Помфри из-за переутомления. Когда Гарри с Джинни пришли проведать сына и объяснить, что учеба не главное, оказалось, что Джеймс уже все сделал за них: на правах старшего брата прочитал лекцию о необходимости отдыха и взял на себя контроль за младшим — тому нужно было вовремя питаться и не забывать про сон. Гарри и Джинни вздохнули с облегчением: им удалось правильно воспитать детей.

К тому времени, как Лили закончила Хогвартс, Гарри совсем смирился с неизбежным: дети выросли. Он все еще страшно волновался за них, но уже привык — они могли получать травмы, но они всегда справлялись. И в этом, вероятно, была вся суть жизни.

Однажды вечером Гарри задержался на работе. Вернулся поздно, еще на пороге услышал приглушенные рыдания и испугался — плакала Лили. Больше было некому: Джинни навещала родителей, Джеймс жил отдельно, а Ал уехал в командировку.

Лили была на кухне: сидела за столом, сжимая кружку чая в руках, и всхлипывала.

— Лили, что случилось? — Гарри постарался скрыть в голосе дрожь.

— Ох, папа! — Она снова всхлипнула, вскочила со стула и крепко обняла его. — Люк умер.

Лили рассказывала Гарри о Люке. Старый волшебник, ее первый подопечный, о котором ей поручили заботиться в целительской академии. Он был безнадежен и умирал, и она знала это. Но знать и быть готовым — не одно и то же.

Гарри крепко обнял ее в ответ, погладил по спине, пробормотал что-то успокаивающее. На самом деле, он понимал: никакие слова не смогли бы облегчить ее боль. Его дочь впервые столкнулась со смертью — с тем, что нельзя было вылечить костеростом, с болью, которую нельзя было смягчить никакими зельями, и с той неизбежностью, которую едва ли можно было отсрочить. Но Гарри знал, что она сможет справиться с этим, а он будет рядом — как и всегда.