Road Movie (джен)

— Отец, ты меньше кашти, больше ногами двигай, — потребовал орк, и только дарованная Единым благость и бесконечное терпение помешали Куруниру как следует огреть его посохом.

Уродливое и нелепое создание явилось пред его и его товарищей очи совершенно непрошенным и пало им в ноги, умоляя спасти своего отца.

Тем самым, к глубокому сожалению Курунира, оно доказало правоту владычицы Ниэнны, утверждавшей, что даже столь мерзкие твари не лишены некоего подобия души и соответственно благородных её движений.

Наверное, стоило радоваться — хотя бы тому, что даже своё лучшее (или следовало сказать, худшее?) из творений Моргот не сумел испортить окончательно — но Курунир всегда выступал оппонентом владычицы и её партии в этих спорах, а признавать своё поражение он не любил.

 

Создание именовалось, к слову, Бургхашей, и это имя даже имело смысл — ещё один неприятный пункт в пользу правоты Ниэнны и её клики.

— То есть, тебя зовут "Солнышко"?

— Это у вас, мать, солнышки и котики, — возмутилось создание. — Вы эту жёлтую морду любите, она вас греет и питает. А нас она жжёт. Потому она самый страшный воин, она и Хозяина Севера когда-то так кашотнула, что он орал чаечкой, вот. Она Бургхаш, а я вроде как ейный, потому Бургхаша!

— Хозяина Севера? — удивился Палландо. — То есть, у твоего народа есть истории, как кто-то... унизил и оскорбил Моргота?

— А то! — создание подбоченилось. — И ещё сколько! Его вообще кто только не кашотил, Хозяина-то. Сначала, значит, Бургхаш. Он, дебил такой, вздумал к ней лапы тянуть, она и полыхнула не по-детски. И все лапы ему сожгла, он так и ходил горелый. Потом был Голфимбул, он ему гхур отрубил и вообще побил в поединке, Хозяин еле сбежал и спасся только тем, что на Голфимбула своих чогхашей натравил. Отец говорил, они большие, страшные, как огонь, только не греет и не светит, — объяснил он. — И значит дальше Лутц была, она его просто обманула и обокрала. Ну а потом, вестимо, Таш-Нангиз...

— Мне казалось, вы ему поклоняетесь, — Палландо всё ещё был удивлён.

— Не. Мы его боимся, как Говнюка вот, ну или любого другого сильного гада, — ответило создание. — Когда он был, слушались, конечно. Поди его не послушайся — будешь о смерти мечтать, а она не придёт. Но это ж не значит, что нельзя радоваться, когда его кто-нибудь как следует взгреет!

— Потому что сами не можете, а хочется? — уточнил Палландо.

— Ну, типа того, да.

 

Всё это, конечно, было очень любопытно — хотя совершенно бесполезно для их миссии по поимке Майрона. Хотя нет, некоторую косвенную пользу это несло. Теперь Курумо имел все основания предполагать, что у орков есть немаленькая коллекция поучительных историй о многочисленных провалах и проигрышах Майрона.

Будь Курумо менее благороден, он бы посвятил один из вечеров этим историям.

* * *

Два эльфа и Ости — всё ещё замаскированные под людей — не были единственными жертвами, ждавшими у подножия, по мнению жреца, зиккурата.

Были здесь и другие люди — на вид исхудалые и измотанные, одетые кое-как, и по всему судя пригнанные с пресловутого лесоповала. Были здесь и мужчины, и женщины, и даже странный карлик — на диво складный, словно обычный человек, только совсем небольшого роста.

Особо почётное место занимала беременная женщина.

Её даже нарядили в красивое красное платье и надели на неё золотой венок и несколько тяжелых браслетов. Но глаза её были пусты, зрачки расширены, из уголка рта стекала тонкая струйка слюны — несомненно, она была одурманена настолько, что едва ли понимала вообще, где находится.

 

Охрана роптала.

— Явился, клятый, и началось — сначала ему зиккурат надо построить, теперь нужно больше золота на эту бабу... где мы ему золота найдём?

— Где хотите, — жрец был словно вездесущ и всеслышащ. — Сияющий любит золото, ибо оно произошло из его святой крови. Это его металл. Довольно и того, что вместо достойных людей вы пригнали мне толпу уродцев и созданий, которых и людьми-то стыдно называть!

— Дык кто был, того и пригнали, — буркнул начальник заставы. — Вообще зачем тут жертвы приносить, посреди никогде?

Жрец укоризненно покачал головой:

— «Кто был, того и пригнали»! Строить себе лодку вы отобрали бы людей старательнее, чем спасать вашего единственного Заступника и Спасителя! А всё почему? Потому что вы знаете, что если лодка будет дурно сколочена, то вы потонете. Но неужели вы не хотите понять, что без Сияющего вы погибнете гораздо худшей смертью, и ваши души станут пищей для эльфийского бессмертия?

— Так... так кабы это было бы в другом месте... — смутился начальник заставы. — Тут же и людей-то настоящих поди сыщи, сплошь дикари одни.

— Кто ты такой, чтобы сомневаться в воле Сияющего? — вопросил жрец. — Он пожелал, чтобы имя его прозвучало здесь, на границе эльфийских земель, и благословило эти края. Значит, оно прозвучит здесь, и жертва будет принесена. Так что добудь мне больше золота, чтобы мы могли украсить эту несчастную, не понимающую, какая великая честь и удача ей выпала.

* * *

Тот, кто был Адаром, смотрел на приготовления без особенного интереса.

Он видел это не раз: и золотые украшения, и красную одежду, и одурманенных людей. Хотя последних — нечасто: Хозяин Севера... нет, Моргот, — так вот, Моргот любил смотреть, как жертва кричит и рвётся, как тщится спастись от неизбежной гибели.

И обвешивать золотом тоже любил. Он вообще любил золото.

Но просто смотреть, конечно, было нельзя. Адар бы смотрел — но Ирхамиль должен был вмешаться. Благо, капитан был столь искусен в наведении морока, что, оказывается, спрятал под ним не только своё истинное лицо, но и два меча.

И топор, конечно.

Капитан явно предпочитал топор любому другому оружию.

 

Меж тем тощий жрец вещал — вещал, хотя его никто не слушал.

Стражники скучающе переминались с ноги на ногу, жертвы шептали последние молитвы или плакали.

— Ваша кровь станет кровью Сияющего, ваша плоть станет его плотью, ваша смерть проложит человечеству дорогу к бессмертию...

Ан нет, был один, который слушал. Молодой совсем, с длинной чёлкой. Уставился на жреца, как нолдо на Сильмарилл, глотал каждое его слово.

Наконец, бесконечное восхваление Моргота закончилось, жрец исчерпал все возможные оправдания для массового убийства и сделал знак стражникам тащить первую жертву к... назовём это зиккуратом.

Капитан первый рванулся вперёд, нанося страшный удар топором — такой раскроит голову надвое, как спелую тыковку...

 

Но жрец поднял рукав, и тонкая ткань с серебряной вышивкой остановила удар не хуже крепкого щита. Со звоном топор раскололся, рассыпался на сотни осколков. Холод пронзил руку капитана — словно сам Моргот из-за грани протянул свою лапу и вцепился ледяными пальцами ему в запястье.

— Сияющий защищает! — твёрдо сказал жрец.

 

Не растерявшись ни на миг, капитан негромко запел:

Мне на ум пришло желанье,

Я в душе задумал думу

Рассказать о всём сначала,

Обо всём как подобает.

Не было ещё сегодня,

Завтра и вчера не знали,

Когда был один Единый

В вечных неземных чертогах...

И словно от удара, жрец пошатнулся и отступил на шаг — отшатнулся от мелодии, которую всякий валинорский эльф и всякий их потомок знал с детства, от "Айнулиндалэ" Румила.

— Твои песни мне не страшны, — крикнул он, и голос его выдавал, что он лжёт. — Сияющий защищает меня! Моё сердце — в ладонях его!

Но капитан лишь продолжал:

Из прозрачной тьмы предвечной,

Из дыхания Вселенной,

Сын родился первородный,

Царь над птицами и небом;

Из сияющего света,

Из огня и льда желаний,

Вышел брат его прекрасный,

Надо всеми превосходный...

В голосе его не было ни злобы, ни ярости — только тихая печаль. Так пристало бы петь у огня в каминном зале мирного поместья, не здесь, близ нечестивого алтаря.

И всё же эта негромкая, простая мелодия была для жреца Моргота хуже ножа — тот уже скорчился на земле, зажимая уши, пытаясь не слышать, не пускать в свой разум вражескую песню.

 

Замерли, затихли стражники, только что рубившиеся с Ирхамилем и Ости; стихли слёзы и крики обречённых. Надежда, как белая птица, накрыла их своими широкими крыльями.

И именно в тот миг, когда показалось, что враг повержен, что всё хорошо — тот самый юноша с длинной чёлкой, никем не остановленный, взбежал на вершину нелепой пирамиды и громко, отчаянно крикнул:

— Сердце моё — в ладони твоей! — и ножом, выпавшим из руки жреца, перерезал себе горло.

Хлынула кровь, и сквозь пятна раствора проступили тёмным огнём горящие знаки; жрец, только что скорчившийся, распрямился, встал, гордый и довольный.

— Я говорил: Сияющий защищает!

Теперь песня не могла ему повредить — но и он не мог спуститься с камней, теперь ещё более уродливых и нелепых. Можно было увидеть чёткую границу: вот здесь царит песня, здесь светло и спокойно — а здесь уже камни и кровь, и трава пожухла дочерна.

— Слышь, приятель, — обратилась Ости к знакомому стражнику, — а тебе ничего так, нормально, что от ваших молитв трава вянет и солнце блёкнет?

— Меньше жарить будет, — неуверенно ответил тот.

 

— Что вы стоите столбом?! -крикнул жрец. — Луки наизготовку, подстрелите горлопана!

Ости метнулась в сторону арбалетчиков, но на её пути встали, словно очнувшись от мимолётной грёзы, стражники с копьями и щитами. Закрылись, ощетинились — не пройти.

— Какая честь, а, — фыркнула Ости. — Ещё черепаху тут устройте ради одной меня. Тьфу, проваль…

Ирхамиль наоборот, нахмурился. Стража была отлично обучена, это он видел. Вдвоём сквозь них не пробиться — а стрелы на лету песней сбивать… он не знал, кто такое умел.

Может, государь Финрод, разве что, или Лутц… Лутиэн.

Ирхамиль — голга, и должен называть её голугским именем, не урукским.

Да, гибель в сражении, конечно, была всяко лучше гибели на алтаре Моргота — но это всё ещё была бесславная и бессмысленная смерть, и все эти несчастные, безоружные и измождённые, всё ещё отправятся под нож.

Если бы можно было разрушить этот клятый алтарь...

 

— Что вы стоите столбом? — эхом крика жреца прорезал осенний воздух женский крик. — Бегите!

Беременная, ещё недавно одурманенная и ничего не понимающая, подхватила юбки красного платья и, следуя своему же совету, рванулась прочь от заставы и уродливого зиккурата.

Кто-то последовал за ней — видели, что стража занята певцом и двумя вооруженными людьми.

Кто-то не тронулся с места, не веря, что лучники не развернутся в их сторону и не желая принять, что смерть от стрелы может быть лучше смерти на алтаре.

* * *

— Ярыть мой лысый череп! — ругнулся орк.

Даже в ругательствах это нелепое создание было чудовищно нелогично, как и подобает продукту искажения: лысым его назвать было нельзя ни в коем разе. Скорее "лохматым", даже может быть "заросшим"...

— Что там такое? — оторвала Курумо от его размышлений Алатар.

— Отец в драку полез, и сейчас ему кашот будет.

Это слово — "кашот" — в языке ирхи явно было весьма многофункционально — но неизменно обозначало нечто неприятное. Впрочем, Курумо не собирался заниматься ирхским языком...

— С нуменорцами? — уточнил Палландо.

— С ними, ага. Там какая-то полная гхурятина творится, отец, — сказало создание. — Сам глянь!

 

Курумо не знал, что значит слово "гхурятина", но если это было даже хуже, чем "кашот" — как он обоснованно предполагал — то оно было здесь в самый раз.

От Вражьих миазмов, поднимавшихся из долины, было почти не продохнуть — так что глаза истари еле-еле могли различить груду камней в самом центре облака ядовитой, мерзкой скверны и человека на этой груде, и троих воинов напротив, и солдат, готовых спустить тетиву, и прочих людей, бегущих прочь и замерших в страхе.

 

Истари запереглядывались, лихорадочно соображая, кто из них может вмешаться лучше других, кто способен остановить побоище.

Алатар? Она могла бы призвать лесное зверьё, да вот только все нормальные звери держались подальше от этой дряни, а больных звать — себе дороже: Враг не раз и не два показывал, как умеет использовать недуги в своих целях.

Палландо? Пусть он и говорил, что умеет только считать, майа Мандоса мог бы остановить бьющиеся сердца, вырвать души из тел... мог бы, будь они в Валиноре и будь на то дозволение. Приняв обеты и ограничения одного из Истари, он мог разве что вызвать сердечный приступ у кого-нибудь одного. Небесполезно, но никак не решит вопрос.

Курумо, тот и вовсе умел только болтать — искусство небесполезное, которое он всерьёз планировал применить совсем скоро... но прежде, чем забалтывать врага, нужно было не дать ему перебить друзей...

 

Айвендил, которого никто из Истари не замечал и не брал в расчёт, договорил о чём-то со своим верным спутником-пингвином и молча ударил посохом оземь.

Луки, стрелы, копья — всё ожило, пустило корни, проросло листьями и ветвями.

Всё стало совершенно, абсолютно бесполезным.

* * *

Чудо заставило всех остановиться и задуматься. Даже жрец теперь в недоумении смотрел на свой жезл — единственный оставшийся мёртвым среди буйства жизни.

Только капитан Шарак продолжал напевать:

Зазвучала в новой песне

Тема скорби и печали,

Тема робкая надежды,

Тема гордая боренья -

И запнулся гордый Мэлько,

И не смог её осилить.

Это, конечно, было очень приблизительным — и очень метафорическим — пересказом того, что случилось на самом деле; но Румил заслуживал уважение уже потому, что смог хоть что-то понять в довольно, признаться, бессвязных и ещё более метафорических рассказах стихий.

 

— Почтенные господа, — воспользовавшись общим замешательством, Курумо со своей свитой (или, как полагала эта свита, со своими товарищами) спустился с пригорка, опираясь на свой красивый чёрный посох. — Почтенные господа! Вам не кажется, что происходит нечто... странное?

— Да ты, отец, мастер преуменьшать! — хохотнул один из лучников, у которого процветшая стрела оплела лианами всё запястье.

— Происходит, — холодно согласился жрец. — И что с того?

— А то, что, как я вижу, здесь также происходит служение могущественному божеству, — заметил Курумо как бы невзначай.

— Происходит, — снова согласился жрец. — Точнее, происходило бы, если бы не... это вот всё.

— А не кажется ли почтенным господам, что если во время служения божествам начинает происходить нечто странное, то это не случайно? — Курумо мягко улыбнулся.

— Конечно, не случайно, — согласился жрец. — Эльфы ненавидят Сияющего, вот и гадят!

— Разве могут эльфы, создания слабые и недостойные, в самом деле помешать Сияющему? — слова оставляли горький привкус во рту, но правда сейчас была бы совсем некстати, и называть Врага Врагом сейчас отнюдь не следовало.

— Они однажды схватили и заточили его, — заметил какой-то стражник. — Хитростью, правда.

— Хитростью! — подчеркнул Курумо. — А то, что мы видим — есть не хитрость, но явная демонстрация силы, почтенные господа! Не следует ли заключить, что Сияющий хочет нам что-то сказать?

 

Жрец задумался. Слова незнакомого старика наталкивали его на такую, в общем-то, очевидную мысль: жертва неугодна Сияющему. Он и сам знал, что неугодна — богу отдают лучшее, а не худшее: не отребье с лесоповалов, которое ещё живо только по недосмотру, не каких-то уродцев из застенков, которые то ли ограбили, то ли не ограбили какого-то местного дикаря, по недосмотру называемого человеком.

— Но если ему неугодна жертва, почему он позволил её? — спросил он вслух.

— Та, которую он позволил, была ему угодна, значит, — быстро ответил Курумо.

Это тоже было вполне логично. Юноша, отдавший жизнь Сияющему, веровал в него всем сердцем, он принёс себя на алтарь будущего добровольно и радостно — как подобало любому истинному человеку. И это всё несмотря на то, что он был из народов тьмы, которые обезьянам больше родня, чем людям!

— То, что ты говоришь, очень похоже на правду, — признал жрец неохотно. — Но нельзя же просто отпустить всех этих... созданий!

— А вы можете их удержать? — нарочито удивлённо спросил Курумо.

 

В этой беседе было что-то неправильное, и Курумо знал, что именно: чем больше он говорил, чем лучше убеждал отпустить пленников на волю и оставить всё как есть — тем сильнее он укоренял несчастных людей в их ложной вере.

Как Истар, он должен был встать против неё. Обличить Врага, показать его ложь и бессилие — не убедить в том, что он способен в самом деле творить настоящие чудеса, а не только испражняться скверной везде, где его поминают.

Но если начать спорить... если начать спорить, удар придётся не по нему, а по всем этим людям — и без того исстрадавшимся. И, конечно, по двум эльфам и ирхини. И по странному карлику, который выглядел слишком соразмерным для плода искажения.

 

— Странная, всё-таки, у вас вера, — всё же сказал Курумо словно мимоходом, когда стражники уже развязали неслучившихся жертв и отошли убедиться, что да, всё оружие с деревянными частями процвело и в небольшой оружейной их заставы.

— Странная? — удивился жрец.

— Конечно. Разве Сияющий не учит, что каждый сам за себя? Что просить позорно, а помогать — бессмысленно и оскорбительно?

Был, конечно, шанс, что этим людям налгали больше, чем он мог предположить, но обычно Враг учил именно этому. Как всякий неуверенный в себе, одержимый чужим мнением и слабый духом гордец, он бесконечно любил проповедовать культ силы и самостоятельности.

— Что же в этом странного? Разве не тому же самому учит нас сама жизнь? — не обманул его ожиданий жрец.

— Не буду спорить, — деликатно ответил Курумо. — Но только замечу, что мне удивительно, как тогда Сияющий может так настойчиво просить человечество о помощи.

— Мы всего лишь возвращаем ему долги в надежде на достойную плату. Услуга за услугу, — пояснил жрец.

В его словах было явное нарушение логики — или ты возвращаешь долг, или ждёшь оплаты за труд, но не оба сразу же! — но снова он деликатно оставил это в стороне и продолжил гнуть свою линию:

— Если человек оказался в беде, разве в этом не его собственная вина? И если он ещё смеет просить о помощи, разве это не непростительная наглость?

— Но Сияющий, Всеми Возлюбленный — он ведь не человек!

— Конечно. Он намного, — хуже, — выше людей, — согласился Курумо. — Но разве не тем выше должны быть требования, что мы предъявляем к нему? Если учитель сам не следует тому, чему учит — мы зовём его лицемером...

— Люди должны вернуть долг, — упрямо повторил жрец.

— Но если помогающий делает это лишь по глупости и слабости своего характера, о каких долгах может вообще идти речь? — Курумо пожал плечами. — Сияющий велик, спору нет, и способен на многое, но пока что он сидит в заточении и ничем не может нам помочь, а только вымаливает помощь у нас.

— Он вернёт нам бессмертие, которое у нас отняли эльфы! — напомнил жрец.

— Или нет. Если, опять же, помогающий сам дурак, зачем платить ему за его помощь? Признаться, эти вопросы давно терзают меня, хотя я столь же истово верю во Всеми Возлюбленного, сколь в него следует верить.

Жрец только покачал головой:

— Тебе стоит меньше думать, старик. Сияющий не любит тех, кто слишком много думает и слишком мало верит.

* * *

Бургхаша вразвалочку подошёл к Отцу, утёр нос рукавом, переступил с ноги на ногу, не зная, что сказать. Не знал и Ирхамиль.

— Вообрази, да? Они реально верят в Хозяина Севера, — наконец сказал Бургхаша. — Во дурные, да? Он же их на...

— А ты бы на их месте, значит, не верил? — с сомнением перебил его Ирхамиль.

— Так конечно! Это ж Хозяин Севера, ну.

— Даже если бы тебе обещали бессмертие?

— А на лысый гхур мне то бессмертие, Отец?

— А бывает не лысый? — вмешался некстати капитан.

— Ну, может, у кого и бывает, мало ли на свете уродов, — резонно ответил Бургхаша. — Но ты скажи, нагхур мне бессмертие! Это ж вечно по свету скитаться и всякую мерзкую рожу терпеть, так ещё каждый день новую! А если все бессмертные, то ещё хуже того, потому что и рожи не меняются!

Капитан рассмеялся:

— Если бы все люди были так же умны, как ты — мир был бы, пожалуй, куда лучше. Хотя, конечно, мир не столь противен, сколь тебе кажется.

— Да он не противный, просто надоедает быстро, — Бургхаша махнул рукой. — Отвали, а, Шарак? Я с Отцом говорю.

 

Капитан послушно отошёл в сторону, но разговора всё равно как-то не выходило: молчали оба.

Наконец, Ирхамиль спросил:

— Зачем ты пришёл? Мне казалось, ты вполне разделяешь веру этих людей в то, что помощь — глупость, а попавший в беду — сам виноват.

— Ну так. Но ты же Отец, ну. Не бросать же тебя, — он вздохнул и добавил: — Ты бы нас не бросил. Наверное.

— Наверное, — согласился тот. — Наверняка.

— Что, начинаешь думать, что гхур бы с нами, раз мы такие уроды? — прозорливо спросил Бургхаша. — Это ты правильно.

Ирхамиль покачал головой.

— Нет. Вы, конечно, уроды, не сомневайся, — он усмехнулся. — Но вы мои дети, Бургхаша.

— Ты реально так считаешь, Отец?

— Это просто так, — ответил Ирхамиль. — Солнце светит, речка течёт, вы — мои дети. А нормальный родитель детей не бросает, даже если они уроды. Вот и я вас бросать не собираюсь.

— Звучит тупо, — ответил Бургхаша. — Зачем уродам помогать-то?

— Я не надеялся, что ты поймёшь, — пожал тот плечами. — Хотя нет. Я надеюсь, однажды ты поймёшь, но знаю, что это точно будет не сейчас.

— Обидеть хочешь?

— Нет. Ты обиделся?

— Нет.

Солнышко пригревало, а мерзкая груда камней чем дальше, тем меньше испускала миазмов и постепенно трескалась, рушилась под напором корней и трав, рвущихся из-под земли.

* * *

Бесси наотрез не хотела идти дальше — ни за морковку, которую предлагала ей Алатар, ни под страхом палки, которой пригрозила ей Ости.

— Боится чего-то? — спросил капитан.

— Нет, — сердито ответила Алатар. — Она просто упрямая как... как коза.

— Тогда зачем на неё сердиться? Если она просто следует своей природе?

Капитан был, как всегда, невыносимо безмятежен.

Иногда его спутникам думалось, что тот видел какие-нибудь такие ужасы, после которых уже ничего не впечатляет. Но это едва ли: вот, допустим, Ирхамиль ужасов видел в своё время в достатке, а впечатляло его по-прежнему многое.

 

Вдалеке вставали мрачной громадой Мглистые Горы, увенчанные серебряными сияющими шапками, расшитые тёмными еловыми лесами. Где-то далеко, по ту сторону гор, лежало лесное эльфийское царство со своевольным владыкой и пугливыми его подданными, по слухам не чурающимися ядовитых стрел.

— Я, к слову, выяснил, зачем они это всё затеяли, с жертвоприношением, — сказал капитан. — Тут, оказывается, неподалеку где-то есть эльфийское поселение. Тайное, разумеется.

— А у голуг вообще есть другие? — усомнилась Ости.

— Есть, по ту сторону Моря, — вздохнул капитан.

— Так оно тоже тайное. Через Море поди переберись.

Ирхамиль задумчиво смотрел вперёд, туда, в сторону гор.

— Может, Бесси хочет навестить эльфов? — предположила Алатар.

— А она знает, где они живут?

— Может и знает... она же коза. С козами никогда не понять, — вздохнула Истари⁽¹⁾. — Их не Алдарон создавал, а Леди Яванна, а у неё все создания такие... себе на уме. Как и она сама, в сущности.

— Тогда странно, что козы так хорошо ладят с гномами, — заметил Ирхамиль.

— Странно, да...

 

То ли морковка все-таки была достаточно вкусна, то ли палка возымела-таки действие, но Бесси наконец изволила сдвинуться с места, а за ней неторопливо пошли вперёд и остальные путники.

— Может, правда поищем поселение голуг? Там, наверное, кормят хорошо, — задумчиво предложила Ости.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что голуг не дураки жрать всякую дрянь, — ответила та.

— Лесные пауков едят, жареных, — заметил капитан. — Ну, раньше ели.

— Не, паука жареного не хочу... хотя откуда тут лесные голуг, тут и леса-то нету...

* * *

И словно в ответ на её слова в землю прямо перед ними вонзилась стрела.

Алатар вскинула посох, нахмурилась. Ей на плечо спорхнула сойка, блеснула зеркальцами на крыльях, заскрипела, замяукала.

— Там эльф! — удивлённо воскликнула Истари. — Эльф, спускайся! Мы не враги тебе!

— Друзья орков — враги всем добрым народам, — был ответ, и тот, кто когда-то был Адаром вздрогнул, как от удара.

Этот голос он помнил даже слишком хорошо.

— Добрые народы не стреляют в кого попало без предупреждения! — Ости упёрла руки в боки. — А если стреляют, то они ни разу не добрые!

— Я предупредил. Эта стрела была предупреждением. Хотите пройти дальше? Умрите.

— И что, мёртвыми так и идти? Не знаю, кто ты, но с логикой у тебя беда, — ответил капитан. — Может, спустишься, побеседуем, как аксани велят?

— Мне не о чем с вами беседовать, — был ответ.

 

Тот, кто был Адаром, тяжело вздохнул и подал голос:

— Арондир, прекращай чудить. Это добрые люди и эльфы, и в отличие от меня они ничем перед тобой не грешны. Хочешь мстить — мсти мне, а не каждому встречному. Или чем ты отличаешься тогда от урука?

— Я не стремлюсь отличаться от урука, Адар, — ответил тот. — Я просто охраняю границы. Если хотите пройти дальше, умрите.

---

1) Эир не очевиднейшая ошибка, а женский род от Истар(о), он просто совпадает с мн.ч.

Вернуться к тексту