Старый друг (джен)

Какая же славная радость всего девять месяцев спустя. Какая великолепная, фантастическая, всепоглощающая любовь.

Взгляните на моего друга Монти сейчас через несколько лет. Он сидит на детской кроватке, а на его коленях устроился темноволосый мальчик, внимательно разглядывающий картинки в книге, которую они читают вместе с отцом.

— О! — радостно восклицает Джеймс, указывая пальцем. — Мутла!

— Верно, метла, — говорит Монти. — Жжух — летит метла! Уи-и-и — мальчик на ней!

Двухлетний сын радостно болтает ножками. Когда Монти пытается перевернуть страницу, Джеймс быстро переворачивает её обратно.

— Ещё, — требует он, и Монти ничего не остаётся, кроме как снова начать читать ту самую страницу про метлу.

Я рассказываю вам это не потому, что мысли Монти были обо мне в тот момент, а потому, что мне кажется правильным сказать: родительство немного похоже на то горе, которое я могу причинить. Конечно, оно куда более драгоценное, но всё же, радость этого вечера обрушивается на Монти с такой силой, что глаза его наполняются слезами. Ему с трудом верится, что этот восхитительный, чудесный, идеальный ребёнок, сидящий у него на коленях, — реален, что он — его плоть и кровь, что они создали его и что он их.

Он любит сына сильнее, чем когда-либо мог себе представить. Его счастье становится для Монти главной целью. И вот в мгновение ока малыш превращается в юношу. В качестве свадебного подарка Монти закрепляет это счастье, передавая ему дом в Годриковой Лощине и переезжая с женой в дом престарелых Святого Освальда, где живёт множество старых друзей. Монти считает важным, чтобы их дом оставался местом жизни и молодости, и он уверен, что сын с невесткой позаботятся об этом.

Я не стану больше рассуждать о Джеймсе и его увлечении мной в последние два года жизни, скажу лишь вот что. Представьте, если вам интересно, Монти, прислонившегося к стойке паба «Потерянная сова», потягивающего свою обычную воскресную пинту в ожидании сыны. Он берёт из миски немного орешков, хотя Эффи всегда уверяла, что арахис — это рассадник микробов. В пабе шумно, в воздухе витает запах хмеля и табачного дыма. Сегодня вечером здесь много магглов, что раздражает некоторых волшебников, но Монти это вполне устраивает.

Он начинает немного волноваться, потому что допивает уже вторую пинту, а сына всё ещё нет. Время нынче опасное; я подстерегаю за каждым углом. Он подумывает выйти из паба и пройтись по дороге в ту сторону, с которой, как он знает, должен прийти Джеймс, может быть, встретить его по пути, но он боится, что, выйдя на улицу, увидит висящий в небе сверкающий зелёный череп со змеёй вместо языка, словно это какое-то обречённое чудовище.

Но беспокоиться ему больше не нужно: дверь открывается, и в паб входит Джеймс Поттер. Барменша окликает его по имени, приветствуя, и начинает наливать его обычную пинту. Монти оборачивается с лучезарной улыбкой — как раз вовремя, чтобы увидеть натянутую, вымученную улыбку сына.

— Всё в порядке, сынок? — спрашивает Монти.

— Ага, — бормочет тот в ответ Джеймс, оглядывая переполненный паб и замечая большую группу мужчин у мишени для дартса, покатывающихся со смеху. — Есть места в задней комнате?

— Эм… не знаю. Эй, Доун! — окликает Монти, перегибаясь через стойку. — Есть местечко в задней комнате?

— Сколько угодно, дорогой, — отвечает барменша. — Пинту «Вандкрофтс», как всегда, милый? — спрашивает она Джеймса и передаёт кружку, когда тот кивает.

Они идут в заднюю комнату, где весело потрескивает камин, а в креслах сидят старики со своими гончими у ног. Помещение длинное и узкое, а потолок слишком низкий, чтобы привлечь шумную толпу с основного зала, поэтому Монти и Джеймс садятся за шаткий столик в углу.

— Ты точно в порядке? — снова спрашивает Монти, наблюдая, как Джеймс достаёт пачку сигарет и неловко засовывает одну в рот. — Ты выглядишь ужасно.

— Всё нормально, — бормочет тот и косится на двух стариков в креслах. — Они из наших? — спрашивает вполголоса.

— Ага, это старина Гордон и Саймон Фоскетт, братья с Саммер-Лейн, у них там…

— Понятно, — говорит Джеймс и достаёт палочку, чтобы прикурить сигарету.

Монти тоже раскуривает трубку и изучающе смотрит на сына. Он не лгал, говоря, что тот ужасно выглядит. Необычно видеть Джеймса таким уставшим; очки не скрывают ни тёмных кругов под глазами, ни их красноты и опухлости. Монти думает, что он выглядит гораздо старше своих двадцати лет.

— Как ты? — мягко спрашивает он. — Ждёте появления малыша?

Джеймс какое-то время молчит, и Монти тут же начинает беспокоиться, не случилось ли чего ужасного. Одному богу известно, насколько сильно всё может пойти не так.

— Да, — наконец, говорит Джеймс. — Просто мы, кажется, ошиблись с датой родов.

— Правда?

— Мы почти уверены, что ребёнок появится в августе.

Монти это кажется неправильным. Всё это время они были уверены: середина июля. Лили уже заметно округлилась. Это внезапная перемена ощущается нелепой и странной.

— Почему ты так думаешь? — спрашивает Монти.

— Мы просто ошиблись в подсчётах.

Обычно Джеймс никогда не признаётся, что ошибался.

Обычно Джеймс спокоен как удав. Эффи вечно жалуется, что спотыкается о его ноги, когда он разваливается в кресле. Монти постоянно просит его привести волосы в порядок, но тот лишь лениво пожимает плечами. Сама аура их сына излучает невозмутимое спокойствие, тихую, расслабленную неподвижность, которая словно говорит: «Эй, не волнуйся, что случилось, то случилось».

Сейчас он выглядит совсем не так.

— Сынок, — говорит Монти тихим и мягким голосом, — что происходит?

Он видит, как у Джеймса дёргается кадык, как побелели пальцы, сжавшие кружку. Джеймс бросает короткий взгляд через плечо на братьев Фоскетт, потом снова смотрит на Монти с таким выражением, будто вот-вот сломается. Он вынимает сигарету изо рта, постукивает кончиком о край грязной пепельницы, и, когда наконец говорит, голос его звучит настолько тихо и глухо, что Монти приходится наклониться ближе, чтобы расслышать.

— Мы с Лили собираемся спрятаться. Мы в списке.

— В каком ещё списке? — спрашивает Монти после долгой паузы, когда до него наконец доходит, что именно имеет в виду сын.

— В его списке, — отвечает Джеймс слегка дрогнувшим голосом. — Ты знаешь чей.

Значит, его сын умрёт.

Монти кладёт трубку, проводит дрожащей рукой по подбородку, затем снова берёт трубку и делает глубокую затяжку, пытаясь унять бешено колотящееся сердце.

— Я же тебе говорил, — бормочет он, и теперь его голос звучит как эхо голоса Джеймса минутой ранее, — я же говорил тебе не вступать в эту... эту чёртову шайку Дамблдора, я же говорил тебе не геройствовать, я же говорит оставить всё...

— Это не имеет никакого отношения к… Послушай, пап, ты должен внимательно меня выслушать…

— Во что ты ввязался? Чем его разозлил?

— Сейчас это уже не важно, просто послушай меня…

— Только не говори, что это из-за женитьбы на бедняжке Лили. Этого не может быть, конечно…

Теперь он сожалеет обо всём.

О всех тех годах, когда они с Эффи воспитывали сына так, чтобы он всегда поступал правильно, вставал на защиту угнетённых, видел честь и гордость в борьбе.

Он сожалеет о протестах, о гневных нападках на газеты, о бесконечных ужинах, где они осуждали тех волшебников, что предпочитали не замечать, что творится вокруг.

Он сожалеет о книжках с отважными рыцарями и страшными врагами, и о том, как доброта и мужество всегда побеждают.

Он сожалеет обо всём этом, потому что знает, что для меня это неважно. Он знает, что я принимаю всех, не задумываясь, заслуживают они этого или нет.

— Пап, — тихо и настойчиво говорит Джеймс, — послушай меня. Я не знаю наверняка, но вы с мамой тоже можете быть в опасности. В Святом Освальде должно быть безопасно, потому что Дамблдор устанавливает там дополнительную защиту… Нет, послушай! — шипит он, когда Монти обхватывает голову руками. — Ты ведь прекрасно знаешь, что и так не пользуешься популярностью у этой публики. Если до сих пор вас не тронули, значит, и дальше всё должно быть в порядке. Но мне нужно, чтобы вы оставались дома. Всё время.

— Говорят, для здоровья нужно выходить на свежий воздух, — говорит Монти.

Он думает о той заразной болезни, что так легко перемещается из комнаты в комнату, принося с собой и меня. Названа в честь драконов, хотя они к ней не имеют никакого отношения.

— Это небезопасно. Оставайтесь с другими людьми — чем больше, тем лучше. А когда вы с мамой будете у себя в комнате, обязательно запирайте двери чарами, не отвечайте на вызовы по каминной сети, держите палочки под рукой. И ни с кем не говорите обо мне или Лили, особенно о ребёнке.

— Так вот оно что? — удивлённо спрашивает Монти. — И это его так раздражает? То, что вы ждёте ребёнка?

Джеймс ещё раз глубоко затягивается сигаретой; его карие глаза избегают взгляда Монти.

— Да, — говорит он, наконец. — Да. Смешение крови, сам понимаешь.

«Не может быть, что дело только в этом», — думает Монти.

Смешение крови — не такая уж редкость; да, из-за этого можно стать мишенью, но не такой важной, чтобы оказаться в списке Сами-Знаете-Кого. Даже Фил не попал в число приоритетных целей, хотя он женился на маггле, не говоря уже обо всём остальном.

— Понимаю, — говорит он. — Да… понимаю…

Он не знает, что сказать. Джеймс яростно потирает глаза под оправой очков, и Монти видит, как дрожат его плечи.

— О, сынок…

Джеймс шмыгает носом.

— Всё в порядке, — твёрдо говорит он, отдёргивая руку и почти сверля отца взглядом. — Всё в порядке. Дамблдор нам помогает, и… может, ну, всё обойдётся. Может, нас вообще вычеркнут из его списка.

— Как? — недоумевает Монти.

— Ты же меня знаешь, я умею красиво говорить, — усмехается Джеймс и тушит окурок в пепельнице. — Я буду навещать вас, пап, ладно? Но приду под мантией и… тихонько постучу секретным стуком.

— Секретным стуком?

— Ага. На мотив той старой квиддичной песенки, что мы пели. Помнишь?

— Да, помню…

— Но потом ты должен будешь задать мне контрольный вопрос через дверь, чтобы убедиться, что это действительно я. Понял? И я сделаю то же самое для тебя. Я серьёзно, пап! — добавляет он с нажимом. Он выглядит совершенно отчаявшимся. — Всегда проверяй, что это я.

Он бросает взгляд на часы — те самые, что Монти с любовью подарил ему всего несколько лет назад в день совершеннолетия.

— Мне нужно идти. Но я скоро приду, пап.

— Когда?

— Не знаю, скоро ли. Передай маме, что я её люблю. Я… я сам ей всё объясню, когда увижу.

Монти хочет броситься к сыну и обнять, хочет разрыдаться и прижать крепко к груди, а затем затащить домой в безопасное место, но Джеймс уже бешено мечется глазами по пабу и тёмным окнам, надевая дорожный плащ и вставая со стула.

— Люблю тебя, — хрипло бросает он на прощание, грубовато сжимая отцовское плечо.

Монти так просто его не отпускает, хватает за руку и тянет обратно, когда тот уже поднимается с места. Он обнимает его и чувствует, как руки сына слегка дрожат, когда тот отвечает на объятие. Потом они отстраняются и смотрят друг на друга. Джеймс чуть кивает, и Монти отвечает ему тем же.

Через мгновение Джеймс уходит.