Качели Ромильды Вейн (гет)

На маленьком резном столике стоят полупустые кубки, живописно разбросаны фрукты, эффектно раскинулась на кресле аврорская мантия, и совсем неизысканно повис кружевной чулок — на женской ножке он смотрелся куда лучше, чем брошенный на спинку стула. Ромильда лежит на этом пошловатом шёлке постели, и думает, что надо, в конце концов, покончить с этим ребячеством и купить нормальные хлопковые простыни. Хочется пить. Вейн то и дело прикладывается к прозрачному кубку с водой. Свершилось. Иначе ведь и не скажешь. Столько лет ждала, и вот сегодня ночью она получила Гарри Поттера. Они занимались любовью в её постели. Они вдыхали аромат друг друга. Они были так близки, что годы ожидания вдруг стали ничтожными. А потом... а потом ничего. Это было чудесно и как-то... как-то спокойно. Словно погружаешься в мягкую вату облаков. Уютно и скучно. Ромильда тихо смеётся и машинально проводит острыми ногтями по своей шее.

Гарри был таким измученным, запутавшимся, эта усталость героя может и была незаметна постореннему глазу, но только не Вейн, которая двадцать лет следила за Поттером, как кот за мышью. И вот Гарри сидел на диване в её кабинете. Он просто хотел сбежать, сбежать от всего: от жены, от работы, от обязанностей, от своей славы, которая железной мантией долга вечно лежала на плечах. Он хотел сбежать, и Ромильда предоставила ему такую возможность. В своих комнатах, пахнувших восточными благовониями и шуршавших шёлком покрывал, под своими руками, умелыми и нежными, под губами, не боящимися соблазнять. И всё же пальцы Ромильды дрожали, когда она касалась Гарри, сидя на полу у его ног, когда она с яростью хищника, так долго выжидавшего в засаде, толкала его на свою постель. Ромильда плавно выпускала из плена драгоценных гребней лавину своих волос, Ромильда выгибалась живой скульптурой слоновой кости, Ромильда целовала каждый дюйм его тела — все движения были отрепетированы годами, и вот настало время премьеры.

И теперь Ромильда лежит на постели и в голове бьётся мерзкая предательская мысль: зачем я это сделала?! И не выжить эту мысль, не вытравить. О, как был прав Портрет — эта старая, хитрая сволочь — мечты нельзя трогать руками, они не предназначены для живых прикосновений. Премьера, её премьера... эх, как говорил, один поэт: «Спектакль прошел на «ура», а вот публика провалилась».

Гарри сжимает губы и долго не смотрит на Ромильду, а когда всё же поворачивается к ней, в его глазах читается тот же вопрос: «Зачем я это сделал?» Пожалуй, ей его даже жаль — теперь герою предстоит долго мучиться угрызениями совести, ведь она у него есть, в отличие от Вейн. Ромильда, так любящая играть на чужих ошибках, даже готова ему помочь.

— Думаю, пусть это событие будет единственным, хоть и приятным воспоминанием, — её голос спокоен и мягче бархата.

Облегчение во взгляде Гарри мелькает стремительной тенью: он быстро берет себя в руки, но всё же оно немного задевает Ромильду. Вейн чуть прикрывает глаза, чтобы не выдать себя.

— Ты права, так будет лучше, — эти слова Поттера отдают горечью.

Он одевается быстро, по-военному. Парадная мантия Главы Аврората, в которой он ушёл с закрытой вечеринки к Вейн, сейчас выглядит неуместно и слишком ярко в полутёмной спальне. Волшебный ночник плачет каплями аромомасла, но даже добавленный туда лёгкий афродизиак не в силах растопить эту напряженность между ними... между случайными любовниками. Сейчас Ромильда это отлично понимает, и, задыхаясь, чуть запрокидывает голову, чтобы не смотреть на Поттера. Он так ощутимо ненавидит себя за свою слабость и свою ошибку, что Ромильда чувствует это. Где-то в глубине души мелькает мысль, что она единственная, с кем Гарри изменил жене. Эта мысль приносит едва заметное чувство гордости, обиженное тщеславие чуть поднимает голову.

«Ты виноват, — думает Ромильда, глядя, как он с раздражением оцепляет с парадной мантии свои ордена и убирает их в карман. — Все ошибаются, Гарри. Вот только, в отличие от меня, это едва ли твоя не единственная ошибка». Это действительно останется только в их памяти. Ромильда даже не будет использовать это воспоминание в своих целях, не станет испытывать на Поттере шантаж. Ведь, во-первых, Волдеморт знает этих героев, можно и получить за свои шуточки, а, во-вторых... ну надо же ей хоть раз поступить по-гриффиндорски. Хотя, конечно, для страховки она всё равно воспоминание прибережет — мало ли, как жизнь повернётся.

Они выходят из спальни в кабинет. Ромильда стоит босая, в накинутом на голое дело мужском халате. Его длинные полы волочатся по ковру. Чёрный, дорогой, он всё же слишком старый для сверкающих модных комнат Вейн. Гарри цепким взглядом аврора отмечает этот халат и тут же забывает. Чёрные холодные глаза драгоценными камнями блестят на бледном лице Вейн. Волосы разметались по плечам. Она стоит и то и дело неосознанно покусывает свои ненакрашенные и неожиданно тонковатые губы. Нежные пальцы запахивают халат на груди. Неожиданно Ромильду охватывает какое-то сумасшедшее возбуждение, когда она глядит в усталые зелёные глаза своей бывшей мечты, скинуть халат, пойти ва-банк и рискнуть, рискнуть ещё раз. Но Поттер как-то странно щурится, словно читает её мысли, а потом подходит ближе, молча берет её руку, безжизненно повисшую, и едва ощутимо касается губами ладони:

— Прости меня.

И уходит.

В комнатах висит тишина, смешанная с уже остывающим запахом возбуждения и неожиданно приторным ароматом афродизиака. Ромильда медленно, как во сне, отходит к столу, берёт тяжелый кубок, а потом вдруг швыряет его в камин.

— Потише, дорогая, — немедля отзывается Портрет, на всякий случай отвернутый к стене, всё-таки Главный Аврор был в гостях.

— К дьяволу! Всё к дьяволу! — Ромильда в бешенстве бьет и швыряет вещи, а потом также резко успокаивается и поворачивает Портрет к себе лицом.

— Перестань, девочка, все мы ошибаемся, — тихо говорит он, — не это ли ты хотела сказать Поттеру, чтобы успокоить его слишком благородную совесть?

Ромильда глухо смеётся и отходит к окну.

— Ты всё ещё носишь мой халат, дорогая, — насмешливо, с едва заметной лаской отмечает Портрет.

— Да, — резко бросает Вейн, — привыкла.

Мечты и призраки — вот что её окружает. А Гарри ушёл и теперь уже навсегда. И вдруг Ромильда прижимает ладонь ко рту, приглушая не то смешок, не то всхлип — ничего не произошло, она просто слетела со своих качелей.

* * *

За окном светает. Директор Вейн разбирает документацию, скоро конец года — время отчета перед попечительским советом. Но вскоре она откладывает бумаги, и, не удержавшись, возвращается к посылке от Драко. Письмо не читает — за столько лет она уже знает, что он напишет. В коробке лежат красивые длинные серьги с изумрудами. Ромильда улыбается и идёт к зеркалу примерить их. Отблески от драгоценных капель красиво скользят по её нежной шее, из украшений ей всегда дарили именно серьги. Она кладет их в зачарованную шкатулку, и взгляд, конечно, натыкается на другие серьги — старые, с бриллиантами. Тогда она, не взяв его подарков, забыла про эти серьги, и они качались в её ушах всё битву, пока она сражалась против его соратников. Пальцы скользят по украшениям, улыбка по губам. А потом Ромильда возвращается к документам.

Маленький звоночек оповещает о ранних гостях. Горгулья вряд ли пропустит кого-то опасного, но Вейн на всякий случай сжимает в кармане свою волшебную палочку, впрочем, тут же отпускает её, едва на пороге появляется молодой парень лет двадцати в широких драных джинсах. Длинные тёмные волосы вздыблены беспорядочной копной.

— Это ты! Почему не предупредил? — Ромильда кидается к нему и заключает в объятия.

— Я подумал, что ты обрадуешься этому сюрпризу, — он целует её в щеку.

— И я так рада! Проходи. Чай? Хотя нет, ты, конечно же, голодный, ты ведь никогда не ешь вовремя.

Она усаживает его в кресло, взмахом палочки открывает буфет, и вот тарелки уже летят на стол.

— Только никакого мяса, ты же знаешь.

— Ты меня убиваешь, Дэн, своим вегетарианством, — хмурится Ромильда, — ну ладно.

Пока парень радостно уплетает тыквенный пирог, Ромильда не отрывает от него глаз:

— Как прошла поездка в Европу?

— Просто потрясающе! Поедем со мной на Рождественские каникулы, ну пожалуйста! Куда ты хочешь?

— Ну, я не знаю. Италия? — улыбается Вейн. — Хотя там, наверное, сейчас не сезон.

— Мир прекрасен в любое время года! Поехали в Италию, только никаких роскошных гостиниц и светских приемов, давай просто гулять, а? Я так по тебе соскучился.

— Я тоже, Дэн, — она встает из-за стола и, проходя мимо, ерошит парню волосы. — Я тоже.

— А ещё пирог есть?

— Возьми в буфете. Мерлин мой, ты в этой тонкой мантии зимой? — Ромильда сушит волшебной палочкой какую-то цветастую тряпку. — Я тебя убью!

А потом они пьют чай, сидя в обнимку на диване. Бледное зимнее солнце за окном совсем уже выползло из-за горизонта и теперь сонно блестит на небе.

— Это тебе, — парень оплетает яркой широкой фенечкой её тонкое запястье.

Ромильда поспешно снимает жемчужный браслет с руки, чтобы не мешался.

— Ты не думай, что это пустяк. Я сам подбирал волшебный бисер. Плела её Лиз. А зачаровывали двенадцать жрецов, она хранит здоровье и мир в душе, — неожиданно как-то смущенно бормочет гость.

— Дэн, — Ромильда улыбается.

— Что?

— Это самый лучший подарок, — она крепко обнимает его. — Я тебя очень люблю.

— И я тебя, мама.

* * *

— Он приехал? — Портрет теперь висит в её спальне.

— Да, — Ромильда поспешно одевается на прогулку, Дэн ждет в гостиной.

— Я хочу видеть своего сына, — с каким-то затаённым отчаянием говорит Портрет.

Ромильда так и замирает с платьем в руках, а потом качает головой:

— Нет, Тони, прости.

— Почему?! — Долохов мечется по холсту. — Он ведь уже далеко не маленький. И вряд ли верит в сказки о феях, приносящих детей. Или ты думаешь, он не догадывается, кто его отец? — Антонин иронично смотрит на бывшую любовницу.

Ромильда пожимает плечами:

— Даты подсчитать не сложно.

— Знал бы, что ты в битве сражалась беременная, наплевал бы на всех и запер тебя под замок, — мрачно говорит Долохов.

— Я сама не знала, — наклонив голову, она старательно расчесывает свои густые волосы.

— Я понимаю, что ты не показывала мне его, когда он был маленьким — плохое влияние и всё такое. Но сейчас почему? — гнёт свою линию Портрет.

— Ты, между прочим, до сих пор осужден посмертно, — суховато отвечает Ромильда. — Если Дэн попросит меня познакомить его с тобою, то я сделаю это.

— Да ведь он же не знает, что у тебя есть мой портрет! — не сдержавшись, выкрикивает Долохов. — Никто не знает, что ты уволокла его тогда из моих комнат, а после моей смерти он ожил.

— И хорошо, что не знает, — фыркает Ромильда, — ты тогда так орал на меня, так матерился.

— Посмотрел бы я на тебя, если бы тебя предал любим... любовник, — поспешно поправляется он. — Но не переводи тему. Я тоже имею право видеть своего сына, а не только слышать о нём! Я хочу видеть, какой он?

— Хороший, — тихо отвечает Ромильда. — Рвётся спасать мир, состоит в каком-то пацифистском молодежном движении вместе с близнецами Саламандер и Джеймсом Поттером. Постоянно мотается волонтёром. Защищает природу. Мы с тобою не достойны такого сына.

И Вейн рассеянно присаживается на кровать прямо в уличной мантии.

— И как у таких родителей получился такой сын? — наконец грустно усмехается Долохов.

— Не знаю, — Ромильда теребит подаренную фенечку на своём запястье. — Может это потому, что его мои родители воспитывали, пока я школу заканчивала, а потом к власти рвалась. Хотя... он сразу, только своим рождением, принёс нам какой-то мир. Я-то думала, заявившись домой беременная, да с посттравматическим синдромом — подарком войны, что и дома совсем развал будет, а Дэн, наоборот, моих родителей помирил и семью сплотил. Наверное, он рожден, чтобы... чтобы исправлять наши ошибки.

Антонин молчит, молчит и Ромильда. А потом она идет к двери.

— Я хочу увидеть сына! Вейн... пожалуйста, — нагоняет её крик, переходящий в отчаянный шёпот.

— Я подумаю, Тони, — помедлив, отвечает Ромильда.

* * *

Ромильда и Дэн стоят на мосту и глядят вдаль. Закат красит небо радужными цветами.

— Так нельзя, Дэн. Всем не поможешь. Нельзя быть таким наивным в двадцать лет. Я в твоём возрасте...

— Не надо, мама! — сын предостерегающе вскидывает руку. — Я слишком хорошо знаю, чего ты добилась к моим годам.

Ромильда вздрагивает. Глаза сына сейчас отчего-то до ужаса напоминают другие тёмные рысьи глаза. Это выглядит так странно на его открытом и светлом лице.

— Извини, — тут же покаянно шепчет Дэн и сжимает её руку, — давай просто не будем спорить?

Вейн кивает. Дэн редко бывает таким, но именно в эти секунды она понимает, чей он сын.

— Я... я потом познакомлю тебя с одним... Портретом, — неожиданно почти шепчет Ромильда.

— Хорошо, — Дэн только крепче сжимает её руку.

Холодный ветер вольно гуляет по мосту, забираясь под мантии и морозя прохожих. Сын укрывает её своей мантией, Ромильда едва заметно улыбается. Но потом вспоминает, как сломались когда-то её качели.

— Ты ведь знаешь, что нам не победить тьму ни вокруг, ни тем более, в нас самих. Я просто хочу, чтобы это знал, поверь моему опыту, — с трудом говорит Ромильда. — Чтобы ты был готов.

— Я готов, мама, — тихо отвечает Дэн, — но это не значит, что с ней не надо бороться. И ты это тоже знаешь.

И Ромильда словно видит ту девочку, которая была младше её сына, и которой пришлось выбирать и платить по счетам. Эту девочку звали Ромильдой Вейн.

— А стоит ли? — горько усмехается Вейн, на секунду забывая, что говорит с сыном. — Ведь жизнь — это грязный базар, там беспощадная драка, там торг, люди торгуют телом, люди торгуют душой. Не говори, что ты этого не знаешь! Иногда мне, кажется, что ты знаешь, куда больше меня.

Дэн ласково прижимает её ладонь к своим губам и отстранено смотрит вдаль, ветер радостно треплет его длинные спутанные патлы:

— Я знаю. А ещё я знаю, что у меня в жизни всё будет по-другому.

Ромильда вздрагивает, глядя на одухотворенное и освещенное закатными лучами лицо сына, на этот такой знакомый профиль, а потом мягко касается пальцами его щеки:

— Я верю, дорогой, я верю.