Качели Ромильды Вейн (гет)

— У меня в жизни всё будет по-другому, — яростно прошептала девочка и, забыв о палочке, зашвырнула учебники в школьный чемодан.

За стеной в гостиной ссорились родители. Ромильда плохо слышала мать, её тихие всхлипы и обиженный голос заглушала хриплая ругань отца. Мистер Вейн был великолепным волшебником и обаятельным мужчиной, Ромильда давно устала считать его любовниц. Но мать всё ещё на что-то надеялась. Каждые каникулы скандалы были всё чаще и чаще, Ромильда уже стала забывать, какой чудесной и дружной была их семья до её поступления в Хогвартс. Иногда Ромильда просто ненавидела отца, а иногда злилась на мать, что та не может бороться за своё счастье, только тихо плачет, глядя, на вереницу длинноногих и бесстыдно молодых секретарш в приёмной мистера Вейна.

— Я тебя люблю! Но ты своим нытьём кого угодно сведёшь в могилу! — гнев изменил красивый баритон отца до неузнаваемости.

— Когда же это кончится?! — почти взвыла Ромильда и, схватив, расческу, принялась яростно расчесывать свои густые волосы.

Это всегда успокаивало. Она знала, что она красива. Она была похожа на своего отца. И великолепная лавина волос, и выступающие скулы, и решительный подбородок, и тёмные, холодные глаза, словно драгоценные камни на лице языческого идола, всё это сливалось в какую-то яркую, пусть и немного пугающую для юной девочки красоту.

Началась война! А родители только и знают, что выясняют свои отношения. Она любила их, но один Мерлин ведал, как она была рада, что завтра поезд увезет её в Хогвартс. Колин Криви писал ей письма всё лето. Не Бог весть, какой поклонник, конечно, маглорожденный, и к тому же, как дурачок, бегает за Гарри Поттером... Гарри Поттер — Ромильда мечтательно улыбнулась и рассеянно села на кровать. Вот рядом с таким парнем не будет стыдно ни одной девушке. Избранный.

Грохнула входная дверь.

— Дэниэл, ты не можешь уйти! — отчаянно сквозь слёзы воскликнула мать.

Ромильда решительно тряхнула волосами: ну уж нет! Она будет бороться. Это она будет выбирать.

* * *

Джим наколдовал прекрасные качели. Ромильда взлетала вверх с легкостью птицы. Это было особенно чудесно, ведь метлу она терпеть не могла. Нет, качели превосходные! Вот, что значит семикурсник... но мамочка, для семикурсника он мог целоваться и получше. Качели остановились. Странно, несмотря на ноябрь, качаться было не холодно, а вот просто сидеть на улице зябко. Ромильда закуталась в мантию, укрывая свои длинные ноги в тонких чулках.

— Тебе нравится твой день рождения, принцесса? — прошептал Джим и всё-таки умудрился нашарить её коленку под мантией.

— Да, — Ромильда старалась шептать чувственно и увлеченно отвечать на поцелуи.

А про себя размышляла, какой будет третий параграф в эссе по трансфигурации. В отличие от Джима Макгонагалл отлично видела халтуру.

* * *

Анна Круз рыдала громко и уже извела три пачки носовых платков. А девочки устали её утешать. Ромильда тяжело вздохнула: сосредоточиться на домашней работе по зельям было решительно невозможно. Кейт назвала её чёрствой эгоисткой. Это она-то эгоистка?! Не она ревела раненной белугой в общей спальне, мешая другим. Подумаешь, бросил парень. Вот её, Ромильду Вейн, парни никогда не бросали — она всегда делала это первой. А если бы и бросил, то самое худшее — это рыдать перед подружками, которые будут лицемерно утешать неудачницу. Ну, уж нет — в таких случаях лучше справляться самой. Её вот тоже Гарри Поттер отшил в купе Хогвартс-экспресса, но она только вежливо удалилась с гордо поднятой головой. Хотя в душе от обиды и стыда крысы не то что скребли — они отплясывали тарантеллу на тигровых когтях. Но она ничего не показала, и девчонки не посмели заикнуться о её неудаче.

А Гарри никуда не денется — ах как жаль, что она плохо летает! Это было бы просто великолепно попасть в факультетскую сборную по квиддичу, но, увы. Нет, Ромильда искренне считала, что девушки в спорте — это не комильфо и никогда не огорчалась по поводу своих весьма скромных способностей к полётам. Да что там скрывать, единственное удовлетворительно среди хороших оценок за экзамены у неё было именно за полёты — мордредова мадам Трюк! Ромильда вовсе не хотела походить на плечистых игроков в квиддич, чья принадлежность к женскому полу угадывалась с трудом. Впрочем, Джинни Уизли... Ромильда поджала губы — все мальчишки просто с ума сошли по этой рыжей. Одевается, как нищее пугало, а парней меняет как перчатки! Ах, какая красавица, ах какая спортсменка, ах какой летучемышинный сглаз! Между прочим, на заклинаниях профессор Флитвик частенько берет Ромильду в пару к себе для показательной демонстрации. И сам Снейп поставил ей Превосходно по зельям. Что касалось внешности, то Ромильда только фыркнула и даже не обернулась на зеркало — она и так знала.

— М-может ему дать любовное зелье? — всхлипнула Анна.

— Но ведь это опасно! — ахнули девчонки.

— А, я хочу умереть! Он меня не любит! — завыла Круз, вновь рушась на несчастные, пострадавшие от безответной любви подушки.

Подруги кинулись утешать её с удвоенной силой.

— Я украду у Снейпа яд! Я отравлюсь прямо перед гостиной Райвенкло!

Ромильда с трудом подавила смешок, представляя лица несчастных райвенкловцев — да уж им не позавидуешь.

— Что ты! — девчонки держали Анну за руки и гладили по голове. А та растрепанная, с красным, распухшим, как у гнома, носом, порывалась идти к Снейпу прямо сейчас, видимо решив, что неприятностей ей мало.

— Но ведь все посылки проверяют, приворотное не пронести в школу, — вздохнула преданная Кейт.

— Ыыыы! — воплям Круз позавидовал бы и соплохвост.

А пара особо чувствительных подруг уже доставали свои волшебные палочки, готовясь идти разбираться с незадачливым ухажером.

— Хватит, — Ромильда решительно встала с кровати, все примолкли. — Что бессмысленно рыдать? Он обидел нашу подругу, и наш долг восстановить справедливость!

Ромильда особо выделила голосом слова «нашу подругу», и вот уже Анна преданно глядела на неё, а Кейт крепко обнимала.

— И что теперь делать?

— Приворотные зелья Уизли, — заговорщически усмехнулась Ромильда, — при заказе у них есть услуга — маскировка под флакон с духами или с зельем от кашля. Не думаю, что Филч разберется при обыске.

— Но с октября Министерство запретило продавать их Наборы «Чудо-ведьма» колдуньям, не окончившим Хогвартс. Нам их не купить!

— А мы и не будем их покупать, — сладко улыбнулась Вейн.

— Ты же не собираешься просить кого-то из старших, — пробубнила Кейт.

— Помолчи, Кейт, будь любезна! — оборвала её Ромильда. — Нам это и не нужно, а нам нужен твой брат, Анна.

— Фрэнк? — пролепетала зареванная девица. — Так он же даже младше нас.

— Зато он НЕ ведьма, — веско сказала Ромильда.

— Ну и что? — буркнула немного обиженная Кейт.

— А то, что мальчики Уизли — таааакие забавники, — пропела Вейн, присаживаясь на тумбочку Анны и накручивая на палец свой блестящий чёрный локон, — они послушные, они выполнили приказ Министерства, запретили юным волшебницам покупать набор «Чудо-ведьма», ещё бы, ведь какому студенту-колдуну придет в голову приобретать его.

Анна радостно рассмеялась сквозь слёзы.

— Оформим заказ на твоего брата. Если никто не проболтается, — Ромильда обвела властным взором подружек, — то он об этом даже не узнает.

«И я куплю себе приворотного зелья... для Гарри. Заодно и проверим его действие на ухажере Анны, всё равно этому придурку может повредить только бладжер в голову», — подумала Вейн, пока Анна обнимала её, пачкая слезами новую мантию.

* * *

Всю ночь перед днём вечеринки у Слизнорта Ромильда не могла толком уснуть. Она ворочалась в душной постели, её мучили какие-то дурацкие сны — вроде Гарри, который расхаживал в мантии Снейпа, и снимал баллы с Гриффиндора, которые почему-то называл бобами. А потом он рявкнул:

— Я знаю, что ты подсунула мне приворотное зелье! — и поволок её куда-то в подземелья, стиснув до ужасной боли руку.

Под ногами шныряли какие-то омерзительные крысы, а в коридорах завывал ураган.

Ромильда резко проснулась и села на кровати. Девочки крепко спали. За окном и впрямь выла рождественская вьюга, но в спальне было тепло. Руку Ромильда себе просто отлежала. А Гарри, наверное, при одной мысли о Снейповской мантии стошнило бы. Вейн встала. Шёлк короткой «взрослой» ночной рубашки неприятно холодил и скользил по коже. Жесткое кружево царапало грудь — Ромильда поморщилась. Анна на соседней кровати довольно причмокнула во сне. Хорошо любить заурядную серость, а вот попробуй завоюй Избранного. У Гарри ярко-зёленые глаза. И... и... Ромильда попыталась вспомнить ещё что-нибудь привлекательное о предмете своих мечтаний, но не смогла. Одевался Поттер ужасно. Хилым не был, но он такой худой и невысокий, что едва ли чуть выше самой Ромильды. Он, конечно, добрый и смелый, а вот галантным его не назовешь, привык общаться со своей феминисткой Грейнджер, которой даже дверь открывать не надо. И вообще у него, у героя, была только одна девушка — эта китаянка Чанг. Ничего особенного, хотя тоже спортсменка.

Ну, тем лучше, Ромильда невидяще смотрела на хоровод пушистых хлопьев снега за окном, думая о своём. Тем лучше — значит, такой верный. И шоколадные котелки он взял. Жаль только, что подруги знали о зелье, хоть и не претендовали на её героя. Но ей было одной не справиться. В следующий раз надо держать рот на замке — Ромильда ругала себя за болтливость. Всё-таки Гриффиндор — это диагноз, сколько раз она мечтала быть такой же спокойно-выдержанной и надменно-холодной, как истинные слизеринцы. Но от тех помощи не жди.

И Вейн снова улеглась в постель, стараясь выкинуть все мысли из головы: надо было выспаться, завтра вечеринка. В том, что Гарри пригласит её, она почти не сомневалась, он сладкоежка, а значит, попробует котелки не позже обеда. Представляя героя у своих ног, Ромильда сладко улыбнулась и обняла подушку. Надо ещё решить, какую мантию надеть: вишнёвую шёлковую с пуговицами под золото или короткую синюю, которая не будет скрывать высокий разрез на платье. Уже засыпая, Ромильда вдруг вспомнила самое главное — с Гарри не страшно, а как ни крути, на войне это слишком важно.

Теперь, казалось, в коридорах и впрямь всё время выл холодный, злой ураган. Там, тысячу лет назад, остались их радости и детские наивные мечты. Глупый смех и весёлые прогулки, невинные свидания и надоевшие уроки. Неужели?! Неужели, они то время называли войной?! Вот она, война! Ледяная, кровавая, пахнущая смертью, этой вечной сладковато-ужасающей падалью. Казалось, стены замка задыхались от боли — студентов пытали, их родителей убивали, люди пропадали семьями. И это уже не далекие статьи в газетах, о которых можно забыть, это их собственные воспоминания.

Ромильда сжалась за четвертой партой. Она не хотела попасть под наказание Круциатусом, но и поднять палочку на своих одноклассников... пытать их... За что?! Сестрица Кэрроу выискивала новую жертву. «Успокойся! — мысленно приказала себе Ромильда. — Веди себя с достоинством, но не вызывающе, ты чистокровная в десятом колене, может тебя и минует чаша сия?». И миновала. Как ни странно, но за несколько месяцев учебы, Ромильда попала под раздачу всего однажды, да и то, благодаря тому, что на урок зашёл директор Снейп, наказание ограничилось потерей баллов и двухнедельной отработкой с Филчем. Глядя на его желчное лицо и в десятый раз натирая кубок по квиддичу, Ромильда уже не чувствовала рук, но всё же она почти улыбалась, ведь Вейн знала, что после отработок у Кэрроу некоторые студенты по нескольку дней проводят в Больничном крыле. В эти секунды она была благодарна и ненавистному предателю — директору Снейпу, и злобному старикашке Филчу.

Возвращаясь с отработки, Ромильда тихонько, стараясь не привлекать внимание, кралась по коридорам. Голоса из-за угла напугали её и заставили остановиться.

— Это недопустимо, Антонин, — этот холодный и тихий голос мог принадлежать только Снейпу.

Собеседник ответил ему хрипловатым низким баритоном, причем говорил он с едва заметным акцентом:

— Это приказ Лорда, Северус.

Судя по тону, не похоже было, что он боялся директора.

— Флитвик преподавал тут чуть ли не с начала времен. И он не подавал повода думать о его измене. Он вообще всегда был отличным приспособленцем. Я не могу просто взять и отстранить его от преподавания, нужны основания, — Снейп презрительно сцеживал слова, было видно, что этот разговор ему надоел.

Ромильда завертела головой: идти было некуда. Сзади в зале наград ещё обретался Филч со своей драной кошкой, а впереди по коридору Упивающиеся вели какой-то личный разговор и вряд ли бы обрадовались нежданному свидетелю. В это время до неё донесся спокойный ответ того, кого Снейп называл Антонином, и Ромильда могла дать руку на отсечение, что это был не кто иной, как печально известный Долохов.

— Так не отстраняй. Мы просто поделим уроки с Флитвиком. Младших, так и быть, пусть забирает себе, я, в отличие от Кэрроу, не собираюсь возиться с сопливыми паршивцами. Но с пятого курса заклинания беру я. Или ты сомневаешься в моих преподавательских способностях, Северус?

Долохов негромко хрипло рассмеялся, Снейп тоже вполне искренне хмыкнул.

Сердце в ужасе бестолково заметалось в груди, словно пытаясь сделать «солнышко» на обезумевших качелях. Сзади раздались шаркающие шаги Филча. Ромильда решительно пошла вперед. Мужчины немедленно обернулись к ней.

— Что вы здесь делаете, мисс Вейн? — выплюнул Снейп, судя по голосу, едва сдерживая бешенство.

Ромильда сдержанно поклонилась директору, надеясь, что в темноте не видно её дрожащие руки и капли пота на лице:

— Иду с отработки в гостиную, сэр.

— Вот как, — процедил Снейп, и в коридоре воцарилось тягостное молчание.

Ромильда, не поднимая глаз, комкала во влажных ладонях форменную юбку. Но буквально через пару секунд в коридоре возник Филч.

— Мисс Вэйн была у вас на отработке? — мрачно спросил директор у скрючившегося в почтительном поклоне завхоза.

— Так и есть, сэр. Только закончили. Я отпустил студентку и запер зал.

— Что же вы так медленно шли? — внезапно спросил Долохов.

Ромильда посмотрела на него. Его бледное искривленное лицо вблизи, как ни странно, было куда моложе, чем на фотографиях в Пророке, но от этого не менее пугающе.

— Я... я натерла ногу, поэтому хромала, — напряженным от деланного спокойствия голосом ответила Вейн.

Всё это было чистой правдой, кроме того, что, несмотря на боль в щиколотке, Ромильда летела по коридорам, мечтая поскорее оказаться в призрачно-безопасной гостиной Гриффиндора.

— Довольно, — сухо сказал Снейп, — марш в гостиную. Если через три минуты вас там не будет, то Гриффиндор лишится тридцати баллов.

Ромильда мысленно выдохнула и уже направилась к лестнице, как вдруг голос Антонина окликнул её:

— Стойте! Девочке больно идти, Северус, а ты ей спринт устраиваешь. Мисс Вэйн, покажите ногу.

Ромильда замерла от такого странного приказа, не зная, что делать. Долохов мягкими и обманчиво медленными шагами в несколько секунд приблизился к ней. А потом сделал вообще что-то невообразимое — опустился на колено и, обхватив её щиколотку левой рукой, другой направил на ранку свою волшебную палочку. Это было бы странно даже для их старых нормальных преподавателей, а уж для Упивающегося смертью... Ромильда дурой не была, её даже заколотило от этого пугающего прикосновения.

— Так лучше? — новый профессор смотрел на неё снизу вверх и вымораживал своим жутким темным взглядом.

С невероятным трудом Ромильда заставила себя кивнуть.

— Какая трогательная забота, — процедил Снейп, по его лицу не было понятно, что он думает о выходке своего соратника, — поблагодарите профессора Долохова, мисс Вэйн, и в гостиную — живо! Надеюсь, больше у вас ничего не болит?

Ромильда отчаянно замотала головой и пробормотала спасибо. Долохов, не поднимаясь с колена, внезапно чуть улыбнулся ей своими напряженными тонкими губами.

Почти бегом идя в гостиную, Ромильда уже не слышала, как Снейп что-то шипит новому преподавателю о контактах со студентами, а тот усмехается.

* * *

Джинни такая бледная, что даже страшно. Каково сейчас девушке Избранного, пусть и бывшей? Ромильда отворачивается и утыкается в тарелку с завтраком, пытаясь подавить в себе нехорошее чувство злой радости. Конечно, Джинни бунтует здесь, но какого дьявола она бунтует ЗДЕСЬ?! В школе?! Место для бунта, там, на войне. И если она любит Гарри, то почему она не рядом с ним? Почему она сидит вместе с обычными студентами на уроках Упивающихся? Почему носит форму этого нового Хогвартса? Ромильда тоже её носит, но ведь она и не претендует на звание героини.

Гарри... Удивительно, но сейчас, когда его нет рядом, Ромильда отчего-то может себе представить его лицо куда более отчетливо, чем раньше. Только сейчас она неожиданно понимает, что он не просто популярный парень в школе, что он герой. Как это сложно вдруг осознать, что где-то там, её ровесники, бросают вызов тёмной и смертоносной машине нового государства. Ромильда чувствует, как в сердце зарождается что-то новое: такое тёплое и светлое, как юные цветы ранней весною. Она была такой глупой девочкой, но теперь всё будет по-другому. И вдруг Ромильда чувствует на себе тяжелый, какой-то звериный взгляд, она медленно поднимает голову и уже знает, кто на неё смотрит из-за преподавательского стола.

* * *

На заклинаниях у профессора Долохова теперь тише, чем на занятиях у Кэрроу. Он ещё никого не пытал и, как ни странно, придерживается стандартной программы, но отчего-то даже самые смелые студенты замирают, когда он идет мимо них. Он словно приглядывается к ученикам, иногда чуть хмурясь, иногда усмехаясь, и чего-то ждет. Студенты тоже ждут. И от этого жуткого ожидания сводит животы. Сейчас на занятиях тихо, а несколько дней назад был бунт. Теперь все шёпотом передают слова Долохова: «За каждое ваше нарушение дисциплины, мистер Лонгботтом, я буду отправлять одного из ваших одноклассников на урок к профессору Кэрроу... у них как раз не хватает учебного материала... нет, нет, а вы останетесь здесь... до последнего студента».

Кожаный плащ Долохова громко шуршит, он не желает сменять его на профессорскую мантию, вот и выглядит так, будто только что вернулся в школу с карательного рейда. В чёрных волосах Долохова нет седины, а глаза хищные, словно у какого-то дикого зверя, Ромильда всё пытается понять, что это за зверь.

— Я так вижу: самые высокие оценки по моему предмету у мисс Вейн, что же сейчас мы с ней продемонстрируем действие заклинания Конфундус, — хриплый голос Долохова вырывает её из мыслей.

Ромильда не чувствует ног, пока идет к доске. Ужасно хочется одернуть юбку: зачем она надела сегодня такую короткую, ведь знала, что будут заклинания? И зачем эти шпильки, и так ноги подкашиваются. Долохов терпеливо ждет. По новым временам он вообще проявляет чудеса терпения, словно знает, что его добыча никуда от него не денется.

Чудесно! Сейчас на ней испытают Конфундус, по сравнению с Круциатусом — детский сад, новый профессор ещё очень добр.

Долохов спокойно, абсолютно учительским тоном объясняет ей движения палочкой при данном заклинании. Если не видеть эту едва заметную властную ухмылку на бледной нитке губ, то можно подумать, что материал растолковывает настоящий учитель — Флитвик, например.

— Итак, мисс Вейн, сначала потренируетесь на этом, — Долохов ставит на стол что-то вроде зачарованной горгульи в миниатюре.

Та, разумеется, не слишком довольна подобным обращением и пытается оттяпать Антонину палец, но у того великолепная реакция.

— Простите, что? — глаза Ромильды расширяются, она впервые за несколько уроков смотрит прямо в лицо Долохову.

— Ну, не думаете же вы, что я сразу доверю вам себя в качестве подопытного кролика.

Голова у Ромильды кружится: он что не на ней собирался показывать заклинание, а сам подставиться под него? Палочка дрожит в руках.

— Не так, — почти ласковый хмык, к спине внезапно прижимается тёплое сильное тело, а жёсткая рука берет её за запястье — класс замирает, не дыша. — Ваше звание лучшей ученицы под угрозой, стоит посетить дополнительные углубленные занятия, да, мисс Вейн?

Он отпускает её, Ромильда оборачивается. Она видит, что он почти смеется, только глаза настороженно блестят. Ему мало тайно зажать её в каком-то углу, воспользовавшись силой. Ему надо, чтобы она, школьница, недавно справившая совершеннолетие, гриффиндорка с их вечными принципами, девочка из хорошей семьи, сама прилюдно признала себя его фавориткой, признала их победителями и господами.

Ей, кажется, что она слышит мысли одноклассников, ей кажется, она уже чувствует на своём теле клеймо подстилки. И глядя в его хищные глаза, она внезапно понимает — рысьи глаза. А ещё то, как он с какой-то насмешливой галантностью подаёт ей руку, внезапно приносит ей осознание тех поклонов, которые завтра слизеринцы отвесят ей. Осознание пусть призрачной, но всё же власти над мужчиной. А где-то маячат пытки и страх. И понимание того, что он всё равно возьмёт... так пусть же на её условиях. Мысли о Гарри приходят в последнюю очередь, но тут же исчезают, надо выживать — помощи не будет, она не придет. Качели взмыли в очередной раз — впереди только падение, полёт не для неё. И Ромильда улыбается, не склоняя головы:

— Да, профессор Долохов.

Кажется, мечта детства Ромильды сбылась — она стала самой обсуждаемой студенткой в Хогвартсе, обогнав и младшую Уизли, и Невилла, и Малфоя. Лучше бы она не сбывалась. Чувствуя на себе бесконечные: любопытствующие, ненавидящие, а иногда и просто брезгливые взгляды, Ромильда казалась себе с ног до головы вымазанной в чём-то липком и мерзком. Нет, её, конечно, пугала мысль лечь в постель с Долоховым, в конце концов, он был чуть ли не в три раза старше её и возможно одним из самых тёмных волшебников на сегодняшний день. Но по сравнению с перешёптываниями сплетников страшный Упивающийся смертью казался почти родным. Странно, но до других преподавателей слухи отчего-то не дошли, правда, оставался ещё Снейп. Ромильда и сама не знала, чего она больше хочет: чтобы директор остановил это безобразие — он же вон какой сальноволосый пуританин в конце концов, или чтобы не лез не в своё дело. Впрочем, всё оказалось проще. На ужине Ромильда сидела прямо, но взгляд от тарелки старалась не отрывать, когда она всё же не удержалась и посмотрела на преподавательский стол, то увидела, что директорское кресло пусто.

— А где Снейп? — прошептала она на ухо Кейт.

Глупышка Кейт вздрогнула. Она единственная, кто сидела рядом с изгоем — Вейн, ведь она сама была отщепенкой. Брат Кейт — сам бывший гриффиндорец — три недели назад официально был принят в ряды Упивающихся смертью. Гриффиндорцы сочли это предательством, ведь хотя новое правительство держало население в жестких тисках, маска Упивающегося была скорее отличительным знаком, чем мерой принуждения, её ещё надо было заслужить.

— Он вроде ещё вчера куда-то уехал, — пролепетала Кейт и вернулась к своему шпинату, изредка бросая печальные взгляды на Анну Круз.

Но та гордо сидела неподалеку от Джинни Уизли и не смотрела на презренный конец стола.

«Сопротивленцы сопливые — мать их!» — мысленно выругалась Вейн. Уизли-то никто из Упивающихся под юбку не лез, а то бы она посмотрела, как бы рыжая заплясала. То ли Поттеру верность хранить, то ли шкуру свою беречь. При мысли о Гарри Ромильда вдруг растеряла весь свой запал, ссутулилась на стуле и неожиданно почувствовала невыносимое презрение к себе.

* * *

Когда Ромильда зашла в личный кабинет Долохова, то увидела, что Упивающийся сидит за письменным столом и что-то сосредоточенно пишет на пергаменте. На носу у него блестели очки, которые категорически не вязались с кожаным разбойничьим плащом и тяжелыми охотничьими сапогами.

— Проходите, Вейн, и садитесь — сказал он, не поднимая головы.

Ромильда на негнущихся ногах подошла к дивану и рухнула на него. Стоять на каблуках была невыносимо. Да, на ней были и парадные туфли, и дорогая мантия, и даже новое бельё — ну просто профессиональная куртизанка.

Долохов продолжал писать. Вейн стиснула кулаки — скорее бы уже. «А ты что хотела постель в алых розах и купидонов с тёмными метками?» — мысленно подначила себя Ромильда. Но в этот момент Долохов встал и подошёл к ней. Мерлин мой! Он нависал над ней пугающим темным стражем. Свет падал на диван, и она была, как на ладони, зато Антонин полностью в тени, только рысьи глаза всё равно блестели.

— Пришла, значит, — эта довольная усмешка была просто невыносима.

— А у меня был выбор?! — внезапно закричала Ромильда, с ужасом понимая, что не может остановиться.

Перед выходом она для храбрости глотнула огневиски, который Кейт с недавних времен прятала под матрасом. Хорошо так глотнула, и теперь её, похоже, понесло. Ромильда боязливо сжалась, но Долохов внезапно страшновато расхохотался. Он смеялся довольно долго, и где-то на задворках сознания у Вейн мелькнула мысль, что если бы не ситуация, то его низкий хриплый смех можно было бы назвать приятным.

— Конечно, был, мисс Вейн. У всех людей есть выбор.

И он с размаху сел на диван, который скрипнул под тяжестью его тела.

— Неправда, — прошептала Ромильда, не глядя на него.

Он пах кожей и почему-то немного деревом — опасный запах, но не противный. Долохов молчал.

— Или нет... — ей вдруг захотелось спрятать лицо в ладонях, но она только вскинула свой тяжелый подбородок и обернулась к Упивающемуся. — Что бы было, если бы я отказалась?

Долохов ухмыльнулся весёло, почти по-мальчишески:

— Но ты же не отказалась.

— А если бы...

— Ты ещё не поняла, Вейн? Ты никогда не узнаешь того, что было бы. У тебя был выбор, и ты приняла решение. Всё так просто, проще не бывает. Ты пришла сюда, потому что веришь в то, что мы победили. А ещё потому, что ты знаешь, чего ты хочешь, и знаешь, чем готова заплатить.

Ромильда не могла вымолвить ни слова, она только отчаянно помотала головой — вселенские качели было не остановить, ветер завывал в ушах, ураган разрывал тело и душу.

— Глупая девочка, — Долохов провел по её лицу своей жесткой, как кора дерева, ладонью. — Нельзя отказываться от себя, каждый живёт, как умеет.

И она уже сидит у него на коленях, замирая от ужаса, а жёсткие руки ласкают её, действительно ласкают.

— Первый раз? — спокойно, даже суховато спрашивает Долохов.

Ромильда судорожно кивает. Почему она, как другие девчонки, не рассталась с девственностью в Выручай-комнате с каким-нибудь прыщавым одноклассником?

Долохов хмыкает ей куда-то в основание шеи, царапая щетиной кожу. Но пальцы вдруг становятся нежнее, а когда она оборачивается, то ей кажется, что она на секунду видит на бледных губах улыбку.

— Славная девочка, — бормочет Долохов, скользя ладонями по бедрам и поднимая юбку.

Ромильда решает, что она просто будет лежать и думать об Англии, ну не страшнее же это пыток, в самом деле.

Она ошибается. Оказывается, от удовольствия можно не только мурчать, но и хныкать, не узнавая свой голос, и стонать, и даже кричать. Ромильда не знает, что нашло на Долохова, почему он ублажает её, вместо того, чтобы удовлетворить себя, но эта бесстыдная девица, раскинувшая ноги на преподавательской кровати и выгибающаяся под руками и губами Упивающегося смертью, просто не может быть ею.

— Прекрати дергаться, между прочим, коленкой по скуле довольно больно, — злится Антонин, но ещё усмехается почему-то.

— Зачем? — шепчет она, отрывая пуговицы от его рубашки. Мечтая добраться, вжаться, раствориться.

— Это тебе аванс, дорогая. Сейчас будешь отрабатывать.

Сладкая дрожь — она согласна, она на всё согласна, она даже не помнит, кто она, о каких идеологических разногласиях может идти речь. Касаться руками горячего, твердого тела, вдыхать странный, терпкий и самый лучший на свете запах, и не останавливаться, не останавливаться.

А Долохов только снова хрипло смеётся:

— Я не ошибся, когда выбрал тебя, Вейн.

* * *

Долохов сказал, что все выбирают, и главное в выборе — поверить в его правильность. И тогда на других будет плевать, и на всё будет плевать, потому что, веря, что ты прав, ты становишься правым на самом деле. Ромильда ходит с гордо поднятой головой — она права. В ушах качаются подаренные роскошные серьги с бесценными бриллиантами — она права. Малфой подаёт ей руку на выходе из Большого зала — она права.

В спальне девочки объявили ей бойкот, и она там больше не ночует. Списки казенных предателей в Пророке стали обыденностью, она его не читает. Мама больше не пишет в письмах ни о чем важнее воскресных ужинов, она поддерживает это и старательно описывает в ответах свои уроки.

— Права, права, — твердит она про себя, отвечая на презрительный взгляд Джинни Уизли не менее презрительным взглядом.

— Права, права, — медитирует она, отказываясь обсуждать некоторые темы с директором Снейпом и деканом Макгонагалл.

— Права, права, — шепчет она, приходя по вечерам в личные комнаты Долохова.

И только, когда он вжимает её в кровать своим телом, она ни о чем не думает. И только стоя перед ним на коленях, она обо всём забывает. И только слушая его, она учится.

Однажды он дал ей попробовать настоящий Огненный виски Огден, невесть скольколетней выдержки, из чьих-то там погребов. А не те подделки, которые обычно заливали в «Шоколадные котелки» или подавали в пабах Хогсмида.

— Вкусно, он действительно огненный, но такой вкус и... ммм... аромат, — Ромильда ещё раз приложилась к кубку, потом ещё.

— Хватит, дорогая, — засмеялся Долохов, забирая виски у Ромильды, несмотря на её сопротивление. — Ты же не хочешь, чтобы завтра на трансфигурации у тебя болела голова?

Долохов, как выяснилось, часто смеялся, злился намного реже, но зато от его ярости хотелось забиться в какой-нибудь чулан и сто лет оттуда носа не казать.

Хмель кружил Ромильду, она лезла к любовнику на колени, ластилась, как прилипчивая кошка, целовала, лизала, кусала, оставляла метки-засосы, а Долохов только смеялся.

— Можно, я буду называть тебя Тони? А то Антонин — звучит ужасно.

— Что?! Тони ещё хуже, — Долохов привязывает её руки её же шарфом к спинке кровати.

— Не туго только, — Ромильда дергается, проверяя прочность узлов, — а то следы останутся.

— Сведём, — возбужденно и хищно шепчет Долохов, — а сейчас будет месть за «Тони» одной маленькой распоясавшейся нахалке.

Ромильда стонет — это самые восхитительные качели в её жизни. Жёсткие толчки сводят с ума, а тело выжигает огнём удовольствия. Она не думает о Гарри... только не в постели Долохова.

* * *

— Просыпайся! — её резко хватают за руку.

Ромильда в растерянности хлопает глазами, но потом узнает в стоящем рядом с кроватью мужчине Долохова и успокаивается.

— Значит, Гарри, да? Сучка! — Антонин сначала грубо дёргает её вверх, а потом отпускает, и она валится кулем на кровать.

— За что?!

— А кто стонал во сне? Гааарри!

Ромильда становится пепельной и бормочет:

— Я не помню, что мне снилось.

Это почти правда, вымотанная учёбой и бурными постельными играми, Ромильда редко помнит свои сны. Но Гарри ей снится. Снится чаще, чем можно для девушки, которая искреннее стонет под другим мужчиной, но реже, чем надо для девушки, которая любит.

— Лжешь! — Долохов почти наваливается на неё, и Ромильда вдруг явственно чувствует запах алкоголя, похоже он ещё дегустировал тот чудесный виски, но уже без неё.

Рысьи глаза Долохова так страшно блестят, что Вейн стискивает от отчаяния простыню:

— Это не правда! Мне снился бой.

— Ты ещё скажи, что ты на стороне Лорда сражалась? — в голосе Долохова столько яда и приглушенного гнева, что Ромильда инстинктивно пытается отползти.

Но Упивающийся хватает Вейн за её роскошные волосы, наматывает их на кулак и тянет к себе так, что она почти утыкается лицом в его пах.

— Шлюха! Ты же понимаешь, что это измена?! Государственная измена.

— Это не так, — Ромильда шепчет и пытается, не обращая внимания на боль — Долохов ещё не отпустил её волосы, коснуться губами его через пижамные брюки.

— Прочь! — как на качелях, он снова отшвыривает её назад. — Глупая девчонка, со мной эти штучки не пройдут, ведь это я тебя им научил. Как же ты не поймешь — ведь это я тебя создал! Это я сделал из дуры-малолетки холеную породистую суку, первоклассную стерву! Я сломал старую систему, я вбил в твою очаровательную, но пустую головку новые принципы. Я написал твою жизненную философию! Ты новая — это я...

Последнее он почти прошептал, отпустил её волосы и бессильно опустился на колени у кровати. Уронил растрепанную голову на скрещенные руки. Только тут Ромильда осознала, насколько он пьян. Она подползла по простыни к нему, коснулась дрожащими пальцами затылка. Потом шеи, потом стала гладить чуть вьющиеся волосы:

— Тихо, тихо. Ну, конечно, ты, — она успокаивала его, как раненного зверя.

Только сейчас она поняла, насколько Долохов ей стал близок. Недаром он говорил, что мир не делится на чёрное и белое, и сейчас она чувствовала, что влюбляется в Упивающегося смертью, влюбляется именно в него, а не в его деньги, силу или опыт в постели.

— Как ты думаешь, почему я выбрал именно тебя? — Долохов уткнулся ей лицом в колени. — Нет, не из-за красоты, видал и покрасивее, да и мозги тут не главное. А сексуальность в школьной форме — это на любителя.

Ромильда позволяла ему говорить, перебирая пальцами пряди его тёмных волос и гладя напряженные плечи.

— Ты такая же, как я. Не отрицай! Ты любишь власть. Ты делишь людей по сортам.

— Нет, — одними губами прошептала Ромильда, но Долохов услышал.

— Дурочка. В этом нет ничего плохого. Люди действительно всегда делятся на умных и глупых, красивых и уродливых, талантливых и бездарных, лидеров и серость, магов и маглов. Плохо не то, что ты делишь и выбираешь, плохо лицемерие, эта глупая мещанская слащавость, сюсюканье о всеобщем равенстве. Его нет!

Он резко поднял голову:

— Запомни: нет и не будет. И жизнь — это грязный базар, там беспощадная драка, до выбитых зубов и растекшихся мозгов, там торг, кто кого обдурит, там торгуют телом, там душой.

Любовник замолчал и снова уложил голову ей на колени, почти уткнувшись носом в лобок.

— У меня в жизни всё будет по-другому, — едва слышно сказала Ромильда.

Ей показалось, что Долохов хмыкнул, а может, он просто всхрапнул по пьяни.

Весна пришла даже в непривычно мрачный и скорбный Хогвартс. Всё меньше студентов возвращается с каникул: кто-то спешно эмигрирует с родителями за границу, а кого-то снимают с поезда цепные псы новой власти. Ромильда старается не думать о них, для неё мир сейчас светлее, чем прилично в военное время. Иногда она сидит и размышляет о Долохове, о том, как причудливо мешается в человеке свет и тьма. В комплект к бриллиантовым серьгам добавляется подвеска в виде алмазной слезы на золотой цепочке — знатные слизеринки кусают от зависти локти. А гриффиндорцев почти уже и не видно, большинство, видимо, где-то прячутся. В основном от Кэрроу, меньше от Снейпа и Долохова, тем до них нет особого дела. Где скрываются одноклассники, Ромильда старается не думать, хотя Антонин редко применяет легилименцию к любовнице, он не любит этих заклятий, но опасность всё же есть. Что бы ни шептали по углам, предательницей Ромильда быть не хочет. Да, она спасает себя при новом режиме, но платит она только собой, не другими.

В комнате у Долохова не слишком тепло — он любит прохладу, камин едва горит. Ромильда сидит с ногами в кресле, закутавшись в найденную на кровати мантию любовника — она восхитительно пахнет им. Трансфигурация почти выучена, и пусть Макгонагалл едва разжимает губы, когда обращается к ней, экзамены никто не отменял. Когда в комнату кто-то стучится, а потом залезает омерзительная голова Амикуса Кэрроу с подобострастной улыбкой, которую он расточает и Долохову, и его фаворитке. Антонин брезгливо кривится, но потом всё же выходит к Кэрроу в коридор. Вскоре до Ромильды доносятся голоса — разговор явно идет на повышенных тонах. Вейн потихоньку подходит к двери и слушает, готовая в любой момент отскочить к книжной полке.

— Это перешло все границы! — в голосе Долохова ярость, Ромильда поёживается, тому, кто вызвал этот гнев, не поздоровится.

— Я говорил директору, но он всё время слишком занят и..., — Кэрроу, сочась любезностью, понизил свой слишком грубый голос, — добр к этим соплякам.

— Да, Северус лоялен, — Антонин тоже стал говорить на тон тише, — вероятно он слишком долго проработал здесь во времена Дамблдора, вот и привык. В любом случае не будем отвлекать директора, Лорд дал мне достаточно полномочий.

— Разумеется, Антонин, — восторженно прошептал Амикус, что в его исполнении звучало просто ужасно, будто соплохвост решил исполнить арию Джульетты, — я так и знал, когда шёл к тебе.

— Да, да, ты правильно сделал, — отмахнулся от него Долохов. — А теперь приведи ко мне эту Боунс.

— Но директор...

— Директор в отъезде! — рявкнул Долохов. — Я выполняю сейчас его обязанности. Делай, что говорят! Любой проступок должен быть наказан. Девчонка — полукровка?

— Так есть, её папаша забрюхатил грязнокровку и...

— Перестань мне рассказывать сплетни, меня не интересует, кто с кем трахался, приведи девчонку! Пусть знает, что бывает, когда кровь не чиста, да ещё язык за зубами не умеет держать.

Ромильда поспешно отступила назад, но Антонин так и не вернулся в комнату. Она знала, что он практически не наказывал учеников, ему было плевать на них. А когда он возвращался с «собраний», она просто предпочитала не думать, что они там делают. Однако сейчас Долохов был взбешен — бедная Сьюзен, она ведь такая серенькая мышка, она всегда была послушна и не нарывалась на неприятности. Но чтобы она не сделала, наказание было ужасно. От ярости Долохов забыл наложить заглушающие чары на свой кабинет, и Ромильда в его комнате всё прекрасно слышала: хриплый голос: «Круцио!» и бесконечный, непрекращающийся крик, который рвал душу. Вейн металась по комнате, пару раз она хваталась за дверную ручку, порываясь выйти к любовнику и защитить бедную девушку, но каждый раз останавливалась, понимая, что всё чего она добьётся, это пыточное для себя. Дура, какая же она трусливая дура! Ромильда упала на колени: сколько не закрывай глаза, правда всё равно ворвется в голову, не через глаза, так через уши, как этот нечеловеческий крик боли. Она войдет через кожу запахом крови.

— Антонин. Антонин! — это уже голос Амикуса Кэрроу. — Достаточно, девка рехнется. Директор будет недоволен.

— Молчать! Круцио, мерзавка! Ты ещё смела спорить со мной.

— Антонин, Лорд запретил убивать полукровок, он разозлится на тебя!

В кабинете всё стихло — Ромильда едва не взвыла от счастья. Едва слышный стон, и спокойный, может чуть более охрипший, чем обычно, голос:

— Жива падаль, отволоките её в Больничное крыло.

Ромильда вжалась в стену, ладони стиснули ткань на плечах, а потом она поняла, что это мантия любовника, вот что так путалось под ногами. Вейн отшвырнула её на пол, как ядовитую змею, а потом, превозмогая отвращение, отлеветировала на кровать. За эти несколько месяцев в тёплой постели Долохова, слушая его смех и беззлобные шутки, поедая шоколад из его рук и слизывая вино с его пальцев, надевая его подарки и в неге вытягиваясь перед ним на постели, предлагая себя, Ромильда забыла, что такое Упивающиеся смертью. Она забыла, что за этим тянется боль, жесткость, скрипящая сломанными костями и дышащая нечистотами, пахнувшая кровью и падалью, и стонущая не от наслаждения, от боли. Она вдруг осознала, почему ребята — её ровесники уходят в подполье, рискуя своим здоровьем и даже жизнью, подставляя своих близких.

Но самое страшное: она понимала, что знала это и раньше, она всегда знала, что такое правда, но закрывала глаза. А ещё она знала, как она теперь поступит, время пряток кончилось. Теперь всё будет по-другому. Ромильда спокойно подошла к зеркалу, расчесала лавину своих волос, отросших почти до ягодиц, грациозно потянулась, как дикая кошка, и улыбнулась своему отражению. Она знала, что среди студентов райвенкловец Терри Бут лучший в окклюменции, а вот Долохов копаниях в мыслях и прочей тягомотины не любил. У неё был шанс, осталось только убедить сопротивление в своей искренности. И не забыть про Долохова. Ромильда Вейн больше не боялась, она разучилась. Качели взмыли вверх.

* * *

Стоять перед Невиллом оказалось стыдно. Неужели у их милого гриффиндорского увальня Лонгботтома такой жёсткий и пронизывающий взгляд. На лице следы пыток, а в глазах выдержанное спокойствие:

— Значит, ты хочешь быть с нами, Ромильда? И ты уверена?

— Да, — Вейн сглатывает, но смотрит ему прямо в лицо, она прошла у Долохова хорошую школу сдержанности.

— Да что ты с ней разговариваешь, Невилл?! С этой подстилкой Упивающегося! Почуяла, что запахло жареным...

— Тихо, — Лонгботтом даже не кричит, он говорит спокойно и устало, обрывая одноклассников, — вы не были на её месте и не можете её судить.

Внезапно Ромильда осознаёт, что Невилл на самом деле понимает её, понимает, но не оправдывает, он сам выбрал другой путь.

— Вам нужен шпион, — упорно гнёт свою линию Ромильда, — вы же даже выйти из своего убежища не можете, вас сразу сцапают, а я допущена даже в гостиные этих... преподавателей новых.

— Пусть убирается, предательница! — визжит Анна Круз из-за плеча Симуса Финнигана.

Ромильда бросает презрительный взгляд на бывшую подругу, но снова пристально смотрит на Невилла.

— Значит, ты не хочешь бросить... то есть я хотела сказать, уйти от Долохова? — неожиданно вмешивается в разговор Парвати Патил.

Когда-то самая красивая старшекурсница, она теперь пепельно-бледна и измучена.

Ромильда вскидывает голову:

— Так я принесу больше пользы.

Повисает молчание. Эта посеревшая комната, наполненная подростками со злыми лицами и следами пыток на телах, меньше всего походит на прежнюю яркую и шумную гостиную Гриффиндора. Вейн понимает, с каким упорством она закрывала глаза, сколько слёз не видела, сколько боли пропускала мимо ушей.

— А в больничном крыле Сьюзен Боунс уже два дня не приходит в сознание, — тихо замечает Симус и накладывает шину на поврежденную руку младшекурсника.

А Невилл всё молчит: Мерлин! Как же всё повернулось. Ромильда чувствует горечь усталости и обреченности на своих губах.

— И ты поверишь ей?

Кто это говорит, она не слышит, ей кажется, что эти слова звучат отовсюду.

— Дамблдор учил нас верить людям... — начинает Невилл.

И тут же раздаются крики:

— И к чему это привело?! Снейп убил его! Наш директор — убийца!

Но Невилл так же спокойно продолжает, он словно стал на десять старше:

— И если ты, Ромильда, так уверена в своих силах и готова вступить в наши ряды, то мы примем тебя.

В гостиной творится что-то невообразимое, гриффиндорцы кричат так, что Ромильда удивляется, как их не слышит весь Хогвартс, однако члены таинственного отряда, имени не то Дамблдора, не то Поттера, быстро успокаивают всех.

— Но нам нужна клятва, — завершает свою речь Невилл.

— Пусть принесет Непреложный обет, — внезапно сухо говорит Парвати и встает за плечом Лонгботтома.

На бледном лице чёрные глаза Патил своим пугающим блеском напоминают Ромильде об индийской Кали — богине смерти.

Несколько девочек, услышав это, в ужасе ахают.

— Согласен, — по левую руку от Невилла встает Симус, — наш риск оправдывает эту меру. Ведь, Ромильда, мы, по сути, доверим тебе, если не свои жизни, то свою безопасность точно. А ты, прости, уже не вызываешь особого доверия.

Качели рушатся вниз — когда её милые и наивные друзья стали так суровы и жестоки? Сейчас даже Долохов пугает Ромильду меньше — он обещал наказание, но не смерть. Но где-то в глубине души Вейн понимает, что это её расплата. Расплата не за распутный выбор, расплата за трусость: за глаза, которые она закрывала, чтобы не видеть, за уши, которые она зажимала, чтобы не слышать, за голос, который молчал.

— Я согласна принести Обет, если вы поможете мне, — наконец, одеревеневшими губами говорит Ромильда.

И она уже не чувствует ладони Невилла в своей руке. Только слышит голос Парвати, которая скрепляет клятву.

* * *

— Когда-нибудь это всё обязательно кончится. Ни одна пытка не будет длиться вечно, — мысленно шепчет Ромильда, стоя на балконе спальни Долохова.

Она занимается окклюменцией день и ночь, но даже в мыслях она не смеет говорить вслух. Любовник спит в постели. За эти несколько месяцев Ромильда изучила его лучше, чем саму себя. Она знает, когда надо быть ласково-покорной, а когда игривой кошечкой демонстрировать коготки, когда улыбаться, а когда смиренно ждать приказа, когда смеяться, а когда молчать. Она ублажает Долохова в постели, она сама получает удовольствие — неискренней быть нельзя, он заметит. Поэтому она страстная, открытая и беззаботная. С ним это несложно, несмотря на всё, Антонин по-прежнему весел и приятен. Хотя Лорд его вызывает всё чаще. Больше всего на свете Ромильда боится сама попасть к Волдеморту, она уверена, что этот тёмный маг раскусит её, как крап разгрызает гномью голову.

Апрельский ветер по-осеннему холоден, накрапывает мелкий дождь. Ромильда стоит на холодных плитах балкона босая, капли дождя летят ей в лицо, шёлк ночной рубашки трепещет на теле. Образ Гарри из воспоминаний о живом человеке давно превратился в какой-то сверкающий стяг. Она не помнит зелёные глаза за бликами очков, она видит лишь хищный рысий взгляд из-под густых тёмных бровей. На качелях Ромильды Вейн больше нет страховки, а она всё крутит и крутит бесконечное «солнышко» и уже не считает обороты. А в детстве она любила качели, а в детстве все гриффиндорцы были храбрыми.

* * *

Сегодня Долохов её трахает. Именно трахает, вбивает в постель, выкручивает руки, тянет за волосы и бьет наотмашь по лицу. Несильно, но обидно. А самое стыдное, что ей это нравится, что она может отпустить себя в криках, стонах. Расцарапать ему спину и искусать плечи. И забыть, забыть всё. Как хорошо, что он не любит легилименцию, она могла бы не справиться в постели. Только не сейчас, только не в этом сумасшедшем, полном первобытной свободы, скольжении.

Долохов своим звериным чутьём чует, что скоро грянет гром. И она это чует. Наверное, когда люди вместе, они пропитываются друг другом, даже если не хотят этого.

Она любит Гарри Поттера, но почему же она так пропиталась грязью этого Упивающегося смертью, который старше её больше чем на жизнь.

— Потому что ты — это я! Смотреть в глаза! Предала меня, а, сука? Отвечай! — жесткие пальцы размазывают кровь по её искусанным губам.

— Нет, я тебя не предавала, — шепчет она, подаваясь всем телом к нему, насаживаясь на него, в поисках его жгучей силы.

«И это чистая правда — я тебя не предавала, а Лорду я ни в чем и не клялась. Получите, сэр! Вы сами воспитали во мне эту «мораль». Можете называть меня сукой. Но ведь я — это вы», — проносится в голове у Ромильды, прежде чем она срывается в океан болезненного удовольствия.

* * *

Ромильда мечется по гостиной, только что объявили, что Гарри Поттер в Хогвартсе. Вот и грянул гром... как же долго она его ждала. Качели снова несутся вверх, неужели это они, люди, так раскачали этот мир?

Долохов приказал сидеть в его комнатах тихо, но время приказов закончилось. Она берет с собой только свою волшебную палочку, хотя забавно было бы прихватить и подарки любовника. Дверь Антонин запер заклятьями в расчете на то, что взламывать будут снаружи, а из комнаты выйти просто. Ромильда замирает на пороге и оборачивается — здесь прошло лишь полгода... нет, здесь прошла целая жизнь. Другой человек выходит отсюда. Мерлин, как же это смешно! Долохов был прав — тысячу раз прав, это он создал её, новую Ромильду Вейн.

— Мы с тобою так похожи, Тони, вот только воюем по разные стороны баррикад, в этом вся разница. Прости, — шепчет Ромильда и закрывает за собою дверь.

— Ну, с Днём Рождения тебя, директор Вейн, ик, — Ромильда с интеллигентным видом икнула и чокнулась хрустальным кубком со своим отражением в зеркале.

— Может тебе уже хватит? — ехидно спросил мужчина на Портрете. — Ты ведь в школе всё-таки, на работе.

— Цыц! — Ромильда покачнулась. — Я всё время на работе, а тридцать восемь лет бывает один раз в жизни... Мерлин! Мне тридцать восемь — я старуха!

Вейн взвыла, размазывая слёзы, перемешанные с тушью, по лицу, и, смахнув пергаменты, уселась прямо на свой директорский стол.

— Ага, песок ещё не сыплется? Ты проверь, — немедленно откликнулся Портрет.

— У меня седина, — Ромильда выдернула из высокой прически черепаховые гребни и отшвырнула их.

Они только печально блеснули драгоценными камнями, прежде чем оказались под креслом. А роскошные, как и в юности, чёрные волосы ливнем хлынули на плечи.

— И где седина? — вежливо поинтересовался Портрет.

— Вот, — Ромильда принялась старательно выискивать предательский волос и чуть не упала со стола.

Потом, бросив это занятие, скинула туфли и босиком вернулась к огромному зеркалу, чтобы всласть пострадать.

— Вот что ты видишь? — мрачно спросила она у Портрета, презрительно ткнув пальцем в своё отражение.

— Молодую женщину, красивую, ну или, по крайней мере — дьявольски сексуальную, в платье, которое стоит дороже, чем парадная мантия Министра. И эта женщина битый час льёт слезы и сопли перед старым портретом, потому что вдрызг пьяна.

Ромильда подхватила правой рукой свой шёлковый подол, разрез разъехался до самого бедра, и полезла за гребнями под кресло.

— А палочка тебе на что, не знаешь?

— А... А-акцио!

— О Мерлин мой, дай мне сил пережить эту ночь! Ты чуть шторы не спалила. Что ты страдаешь? Или тебя мало сегодня облизывали на празднике? Или тебе мало подарков? Один Малфой чего стоит — диадема Морганы из лунных алмазов гоблинской работы. Мальчишка тебя неприлично высоко ценит, моя маленькая шлюшка.

— Заткнись, — беззлобно отмахнулась Ромильда. — А Драко, он... он...

— Что он?

— Он женат.

— И когда тебе это мешало? Сколько лет вы уже любовники?

— Семь. А если считать с первого раз, то где-то... лет десять? Отстань! Я не помню.

— Ну, разведи его, если тебе от этого станет легче.

— Да это как-то... — Ромильда задумчиво принялась накручивать свои волосы на пальцы, — как-то...

— Аморально? — подсказал Портрет.

— Неа, не по-гриффиндорски, вот.

— Что в лоб, что по лбу, — расхохотался собеседник. — Дорогая, когда тебя это стало волновать? Первый твой любовник погиб в бою, причем ты сражалась на другой стороне. Потом был Министр Магии — Кингсли Бруствер, его ты бросила, когда он перестал быть Министром. Председатель попечительского совета Драко Малфой — ещё один твой любовник. Между прочим, он обеспечил тебе место директора Хогвартса.

— Иди ты к Волдеморту на хер! Да, я самый молодой директор! Да когда я была замом, на меня Макгонагалл молилась! Хоть и не любила — проституткой считала. Однако из своего, хи-хи, Храма науки не отпустила. Да мне, ик, должности предлагали в половине департаментов Министерства. И сейчас предлагают. Я даже с Грейнджер в Отделе тайн работала!

— Чего же тебе тогда ещё надо?

Ромильда задумалась, а потом подняла голову и из-под спутанных волос посмотрела своим фирменным тяжелым взглядом на Портрет:

— Ну чего надо женщине... любви.

В директорском кабинете стало тихо, пахло алкоголем — Ромильда разбила бутылку. Пахло цветами — букеты Ромильда бросила в спешно трансфигурованую из стула ванну с водой, не хотела, чтобы срезанные цветы-смертники умирали ещё быстрее.

— А Малфой? — тихо спросил Портрет.

— Драко — ну его! Скучный он. Вроде и умный, и страстный, а в то же время вялый какой-то — тоже мне аристократ, — отмахнулась Вейн.

— Ну и кого тебе надо?

Ромильда грустно усмехнулась и молча закусила губу.

— Понятно... Поттер. Всё не успокоишься. Детская любовь, значит. А может, просто потому что он на тебя не клюнул?

— Да идти ты! — зло сказала Вейн и, покачнувшись, резко встала.

— Мне-то, дорогая, некуда идти. А вот ты бы пошла, что ли, к своему Поттеру. Может легче бы стало.

Ромильда не ответила и отошла к окну.

— Боишься замарать хрустальную мечту? — понимающе хмыкнул Портрет. — Это верно, с мечтами, с ними же как — ты её пальцами цап, а она раз и уже не мечта. Так одни осколки, да не хрусталя, а стекла обычного: дешёвого и мутного.

— Прекрати, пожалуйста. Просто Гарри — он верный. Думаешь, я не пыталась? Как школу закончила, так кинулась на баррикады — всё надеялась. Это потом начался... поток. А Гарри свою Уизли всю жизнь любит, а я чем хуже?! Чем?! Я красивее, и сексуальнее, и умнее дуры этой, она же, кроме своего сглаза мышиного и метлы, больше ничего не может. А я всего, ВСЕГО добилась! И... и что? Всё думала, что у меня в жизни всё будет по-другому. А где оно, это по-другому? Зачем вообще девочкам в детстве читают сказки, читали бы высшую трансфигурацию — так же нереально, но хоть напрасные надежды в душах не сеет.

Портрет молчал, ноябрь за окном плакал дождем. Жизнь — это такое глупое кино, что и специально не придумаешь. А потом Портрет сказал:

— А ты попробуй, Вейн. Ведь ещё неизвестно, что будет. Ну, получишь ты своего Поттера, а у него брюшко и кризис среднего возраста.

— Хватит!

— Да ты не кидайся, как гиппогриф на барсука. Я же тебя знаю. С тобой жёстко надо. Ты ведь мужчину будешь любить, только если он тебя ломать будет. Потому тебе и Малфой не такой, и Кингсли тебе мягкий. Думаешь, Поттер будет лучше?

— Он герой, — вскинулась Ромильда.

— И что? Во-первых, это когда было...

— Он глава Аврората!

— А во-вторых, — спокойным жёстким тоном продолжал Портрет, словно и не заметив, что его перебили, — герои очень часто в постели и в отношениях вообще — люди мягкие, склонные подчиняться и расслабляться.

— Ты всегда всё портишь!

— О да, до сих пор не понимаю, как ты меня терпишь.

— Вот сожгу.

— И кто тебе тогда правду скажет?

— А ты думаешь, я её не знаю? — внезапно тихо и грустно улыбнулась Ромильда. — Знаешь, что самое ужасное в качелях? Ты думаешь, что летаешь, а на самом деле — даже не идёшь, сидишь на доске и вертишься всё вокруг одной перекладины.

* * *

Спина разламывается— гребаный хондроз! А от высоченных шпилек она болит ещё больше.

«Эх, грехи наши тяжкие», — мысленно вздыхает Ромильда и одаривает ослепительной улыбкой направляющегося к ней нового заместителя Министра Магии.

Сейчас танго, лучше бы вальс — там хоть выгибаться так не надо. Но вдруг, откуда не возьмись, выскальзывает Малфой и непринужденно уводит её прямо из-под носа нового кавалера.

— Что ты хотел? — привычно чувствуя его ладони на своей талии, спрашивает у Драко Ромильда, пока они скользят по паркету.

— Давай уйдем отсюда? — мягкий, чуть томный, шёпот прямо в ухо.

— Что за мальчишество? — Вейн улыбается, но глаза холодно блестят, и Малфой, наткнувшись на этот взгляд, как-то сникает. — Уверена: у тебя не меньше здесь дел, чем у меня.

— Тогда выйдем прогуляться в сад.

Малфои не просят, они приказывают, но этот приказ звучит как-то очень жалобно.

— Ладно, там, где обычно. После танца ты иди, а я поговорю с Гермионой и приду.

— Что это за манипуляции? — вскидывает светлые брови Драко.

— Ты, между прочим, здесь с женой, — прохладно замечает Вейн.

— Ну, хочешь...

— Поговорим в саду, — почти резко обрывает Ромильда его едва ли не взволнованный шёпот.

Разговор с Гермионой затягивается. Хоть один нормальный человек в этом крысятнике. Она единственная из женщин, кто не боится силы Ромильды, может потому, что играет совсем на другом поле. А ещё Грейнджер не страдает предрассудками. Они переговариваются с Гермионой почти весело, из толпы им приветливо кивает Поттер. Ромильда мгновенно забывает о боли в спине и о парочке небольших, но важных дел, связанных с лёгким шантажом главы Отдела международного магического сотрудничества. Улыбается Гарри в ответ. Рядом с ним эта... Уизлетта — а Драко мастер придумывать меткие прозвища. Иначе ведь и не скажешь, будь она хоть трижды миссис Поттер, а всё равно в каждом жесте читается: Уизлетта, и это через столько лет. Ромильда с трудом заставляет себя вернуться к разговору с Гермионой — это слишком важно. Но мысли поминутно сбиваются в сторону народного героя. Интересно, а как бы отреагировала Грейнджер, если бы узнала, что Ромильда, как и сотни девиц и женщин по всей Британии, покушается на лохматое сокровище нации? А то лететь бы Ромильде с парадной лестницы в Министерстве, фигурально выражаясь. Мужчин Вейн не особо боялась, а вот Грейнджер — это могла бы быть битва титанов, точнее — титанид.

Когда-то, после битвы, Ромильда вошла в тот блистательный круг победителей. Ещё бы, шпионка в стане врага. Почти наследница великого двойного агента Снейпа! Орден Мерлина третьей степени. Увы, больше не дали. Первую вообще получило только Золотое Трио и всё тот же Снейп, правда последний, разумеется, посмертно. Зачем только ему этот орден, на том свете-то, Ромильда не понимала. Впрочем, ещё были медали. А потом были безуспешные попытки очаровать Гарри. Иногда Ромильда думала, что это вот такое ей наказание за всё, благо этого всего за тридцать лет сознательной жизни накопилось достаточно.

А потом Гермиона напоминает ей о закрытом банкете — только для своих, такие посиделки ОД. И ещё вдруг Вейн видит, как устало Поттер смотрит на Уизлетту. И понимает: пора! Сейчас или никогда. А Драко подождет. Никогда ещё Ромильда Вейн не была так ослепительна.

* * *

Драко ждал. Он сидел на садовых качелях, слегка покачиваясь и растерянно зачерпывая землю острыми носками своих умопомрачительно дорогих туфель. Ромильда усмехнулась: надо же созрел аристократ-то за семь лет. Она вспомнила совет Портрета. Ещё пару дней назад, она серьезно бы задумалась о смене фамилии на «Малфой», но сейчас, ещё сохраняя в своей руке тепло от ладони Гарри после танца, Ромильда только пожала плечами. Увидев её, Драко как-то резко вскочил, но потом, словно устыдившись своей поспешности, снова сел на качели, Ромильда присела рядом.

Они сидели молча. Ромильда терпеливо ждала. В зачарованном Министерском саду всегда царило лето, и в ноябре тоже. Надрывались пташки. Вейн поглаживала кожаную шнуровку на своей мантии, тонкие концы шнуров скользили по шее, напоминая о плетках, с которыми порою любила поиграть Ромильда.

— Я хотел сказать...

— Я слушаю, Драко, — безмятежно отозвалась Ромильда.

— Ну чего ты хочешь?! — взорвался Малфой и, вскочив, нервно заходил по полянке.

Вейн усмехнулась и оттолкнулась каблуками, качели лениво и покорно поплыли над землей:

— Я? Ничего, Драко.

Малфой внезапно опустился на колено, не боясь испачкать свои пижонские брюки. И этой позой он напомнил Ромильде другого мужчину много лет назад, вот только тот смотрел иначе: как зверь перед прыжком, больше она ни у кого не встречала такого хищного взгляда...

— Ну, хочешь, я уйду от Астории? — было видно, что ему нелегко дались эти слова.

Серые глаза блестели из-под светлой чёлки.

Ромильда вздохнула с лёгкой скукой:

— Нет, не хочу.

— Что?! Как это понимать?

Он вскочил, словно обжегся. Так-то мистер Малфой, получите и распишитесь, думал: она умрет от счастья. Типичное самодовольство. Только двое мужчин в её жизни не страдали этим: Долохов, потому что тот брал всё сам, не спрашивая, и Гарри, потому что был в принципе лишен такой категории, как самолюбование.

— Потому что для тебя, Драко, кусок на другом конце тарелки всегда будет слаще, — спокойно и снисходительно, словно подавая милостыню, объяснила Ромильда. — Взять хоть твою жену. Истинная леди: порода, изящество, вкус — выше всяких похвал. А какая красавица! Интересуйся я женщинами, сама бы влюбилась. Так нет же, ты ей изменяешь с первого года супружеской жизни.

— Ты с ней не жила! — не удержался от по-детски обиженной реплики Драко.

— А ты не жил со мной, — спокойно парировала Ромильда. — Тогда тебе, наверное, захочется кого-нибудь вульгарного, вроде Паркинсон, которая дымит, как паровоз, и пьёт эти отвратительно-приторные магловские коктейли. А потом кто будет? Может, железная Грейнджер? Или совсем извращений захочется — Уизлетту, к примеру?

— Ты невыносима! — Драко отвернулся и отошёл на пару шагов, чтобы отдышаться, а потом ехидно заметил. — Я думал, ты более уверена в своих силах, Ромильда.

Вейн легко встала и плавно обошла Малфоя, зацепив его своей шёлковой юбкой. Оказавшись лицом к лицу с любовником, она легонько коснулась пальцами его лица. Глаза в глаза. Её дыхание опалило ему губы:

— В своих уверена...

Быстрый поцелуй, язык скользнул по губам, а кожаный шнур по шее Малфоя:

— А в твоих, Драко, нет.

И Ромильда пошла прочь.

На маленьком резном столике стоят полупустые кубки, живописно разбросаны фрукты, эффектно раскинулась на кресле аврорская мантия, и совсем неизысканно повис кружевной чулок — на женской ножке он смотрелся куда лучше, чем брошенный на спинку стула. Ромильда лежит на этом пошловатом шёлке постели, и думает, что надо, в конце концов, покончить с этим ребячеством и купить нормальные хлопковые простыни. Хочется пить. Вейн то и дело прикладывается к прозрачному кубку с водой. Свершилось. Иначе ведь и не скажешь. Столько лет ждала, и вот сегодня ночью она получила Гарри Поттера. Они занимались любовью в её постели. Они вдыхали аромат друг друга. Они были так близки, что годы ожидания вдруг стали ничтожными. А потом... а потом ничего. Это было чудесно и как-то... как-то спокойно. Словно погружаешься в мягкую вату облаков. Уютно и скучно. Ромильда тихо смеётся и машинально проводит острыми ногтями по своей шее.

Гарри был таким измученным, запутавшимся, эта усталость героя может и была незаметна постореннему глазу, но только не Вейн, которая двадцать лет следила за Поттером, как кот за мышью. И вот Гарри сидел на диване в её кабинете. Он просто хотел сбежать, сбежать от всего: от жены, от работы, от обязанностей, от своей славы, которая железной мантией долга вечно лежала на плечах. Он хотел сбежать, и Ромильда предоставила ему такую возможность. В своих комнатах, пахнувших восточными благовониями и шуршавших шёлком покрывал, под своими руками, умелыми и нежными, под губами, не боящимися соблазнять. И всё же пальцы Ромильды дрожали, когда она касалась Гарри, сидя на полу у его ног, когда она с яростью хищника, так долго выжидавшего в засаде, толкала его на свою постель. Ромильда плавно выпускала из плена драгоценных гребней лавину своих волос, Ромильда выгибалась живой скульптурой слоновой кости, Ромильда целовала каждый дюйм его тела — все движения были отрепетированы годами, и вот настало время премьеры.

И теперь Ромильда лежит на постели и в голове бьётся мерзкая предательская мысль: зачем я это сделала?! И не выжить эту мысль, не вытравить. О, как был прав Портрет — эта старая, хитрая сволочь — мечты нельзя трогать руками, они не предназначены для живых прикосновений. Премьера, её премьера... эх, как говорил, один поэт: «Спектакль прошел на «ура», а вот публика провалилась».

Гарри сжимает губы и долго не смотрит на Ромильду, а когда всё же поворачивается к ней, в его глазах читается тот же вопрос: «Зачем я это сделал?» Пожалуй, ей его даже жаль — теперь герою предстоит долго мучиться угрызениями совести, ведь она у него есть, в отличие от Вейн. Ромильда, так любящая играть на чужих ошибках, даже готова ему помочь.

— Думаю, пусть это событие будет единственным, хоть и приятным воспоминанием, — её голос спокоен и мягче бархата.

Облегчение во взгляде Гарри мелькает стремительной тенью: он быстро берет себя в руки, но всё же оно немного задевает Ромильду. Вейн чуть прикрывает глаза, чтобы не выдать себя.

— Ты права, так будет лучше, — эти слова Поттера отдают горечью.

Он одевается быстро, по-военному. Парадная мантия Главы Аврората, в которой он ушёл с закрытой вечеринки к Вейн, сейчас выглядит неуместно и слишком ярко в полутёмной спальне. Волшебный ночник плачет каплями аромомасла, но даже добавленный туда лёгкий афродизиак не в силах растопить эту напряженность между ними... между случайными любовниками. Сейчас Ромильда это отлично понимает, и, задыхаясь, чуть запрокидывает голову, чтобы не смотреть на Поттера. Он так ощутимо ненавидит себя за свою слабость и свою ошибку, что Ромильда чувствует это. Где-то в глубине души мелькает мысль, что она единственная, с кем Гарри изменил жене. Эта мысль приносит едва заметное чувство гордости, обиженное тщеславие чуть поднимает голову.

«Ты виноват, — думает Ромильда, глядя, как он с раздражением оцепляет с парадной мантии свои ордена и убирает их в карман. — Все ошибаются, Гарри. Вот только, в отличие от меня, это едва ли твоя не единственная ошибка». Это действительно останется только в их памяти. Ромильда даже не будет использовать это воспоминание в своих целях, не станет испытывать на Поттере шантаж. Ведь, во-первых, Волдеморт знает этих героев, можно и получить за свои шуточки, а, во-вторых... ну надо же ей хоть раз поступить по-гриффиндорски. Хотя, конечно, для страховки она всё равно воспоминание прибережет — мало ли, как жизнь повернётся.

Они выходят из спальни в кабинет. Ромильда стоит босая, в накинутом на голое дело мужском халате. Его длинные полы волочатся по ковру. Чёрный, дорогой, он всё же слишком старый для сверкающих модных комнат Вейн. Гарри цепким взглядом аврора отмечает этот халат и тут же забывает. Чёрные холодные глаза драгоценными камнями блестят на бледном лице Вейн. Волосы разметались по плечам. Она стоит и то и дело неосознанно покусывает свои ненакрашенные и неожиданно тонковатые губы. Нежные пальцы запахивают халат на груди. Неожиданно Ромильду охватывает какое-то сумасшедшее возбуждение, когда она глядит в усталые зелёные глаза своей бывшей мечты, скинуть халат, пойти ва-банк и рискнуть, рискнуть ещё раз. Но Поттер как-то странно щурится, словно читает её мысли, а потом подходит ближе, молча берет её руку, безжизненно повисшую, и едва ощутимо касается губами ладони:

— Прости меня.

И уходит.

В комнатах висит тишина, смешанная с уже остывающим запахом возбуждения и неожиданно приторным ароматом афродизиака. Ромильда медленно, как во сне, отходит к столу, берёт тяжелый кубок, а потом вдруг швыряет его в камин.

— Потише, дорогая, — немедля отзывается Портрет, на всякий случай отвернутый к стене, всё-таки Главный Аврор был в гостях.

— К дьяволу! Всё к дьяволу! — Ромильда в бешенстве бьет и швыряет вещи, а потом также резко успокаивается и поворачивает Портрет к себе лицом.

— Перестань, девочка, все мы ошибаемся, — тихо говорит он, — не это ли ты хотела сказать Поттеру, чтобы успокоить его слишком благородную совесть?

Ромильда глухо смеётся и отходит к окну.

— Ты всё ещё носишь мой халат, дорогая, — насмешливо, с едва заметной лаской отмечает Портрет.

— Да, — резко бросает Вейн, — привыкла.

Мечты и призраки — вот что её окружает. А Гарри ушёл и теперь уже навсегда. И вдруг Ромильда прижимает ладонь ко рту, приглушая не то смешок, не то всхлип — ничего не произошло, она просто слетела со своих качелей.

* * *

За окном светает. Директор Вейн разбирает документацию, скоро конец года — время отчета перед попечительским советом. Но вскоре она откладывает бумаги, и, не удержавшись, возвращается к посылке от Драко. Письмо не читает — за столько лет она уже знает, что он напишет. В коробке лежат красивые длинные серьги с изумрудами. Ромильда улыбается и идёт к зеркалу примерить их. Отблески от драгоценных капель красиво скользят по её нежной шее, из украшений ей всегда дарили именно серьги. Она кладет их в зачарованную шкатулку, и взгляд, конечно, натыкается на другие серьги — старые, с бриллиантами. Тогда она, не взяв его подарков, забыла про эти серьги, и они качались в её ушах всё битву, пока она сражалась против его соратников. Пальцы скользят по украшениям, улыбка по губам. А потом Ромильда возвращается к документам.

Маленький звоночек оповещает о ранних гостях. Горгулья вряд ли пропустит кого-то опасного, но Вейн на всякий случай сжимает в кармане свою волшебную палочку, впрочем, тут же отпускает её, едва на пороге появляется молодой парень лет двадцати в широких драных джинсах. Длинные тёмные волосы вздыблены беспорядочной копной.

— Это ты! Почему не предупредил? — Ромильда кидается к нему и заключает в объятия.

— Я подумал, что ты обрадуешься этому сюрпризу, — он целует её в щеку.

— И я так рада! Проходи. Чай? Хотя нет, ты, конечно же, голодный, ты ведь никогда не ешь вовремя.

Она усаживает его в кресло, взмахом палочки открывает буфет, и вот тарелки уже летят на стол.

— Только никакого мяса, ты же знаешь.

— Ты меня убиваешь, Дэн, своим вегетарианством, — хмурится Ромильда, — ну ладно.

Пока парень радостно уплетает тыквенный пирог, Ромильда не отрывает от него глаз:

— Как прошла поездка в Европу?

— Просто потрясающе! Поедем со мной на Рождественские каникулы, ну пожалуйста! Куда ты хочешь?

— Ну, я не знаю. Италия? — улыбается Вейн. — Хотя там, наверное, сейчас не сезон.

— Мир прекрасен в любое время года! Поехали в Италию, только никаких роскошных гостиниц и светских приемов, давай просто гулять, а? Я так по тебе соскучился.

— Я тоже, Дэн, — она встает из-за стола и, проходя мимо, ерошит парню волосы. — Я тоже.

— А ещё пирог есть?

— Возьми в буфете. Мерлин мой, ты в этой тонкой мантии зимой? — Ромильда сушит волшебной палочкой какую-то цветастую тряпку. — Я тебя убью!

А потом они пьют чай, сидя в обнимку на диване. Бледное зимнее солнце за окном совсем уже выползло из-за горизонта и теперь сонно блестит на небе.

— Это тебе, — парень оплетает яркой широкой фенечкой её тонкое запястье.

Ромильда поспешно снимает жемчужный браслет с руки, чтобы не мешался.

— Ты не думай, что это пустяк. Я сам подбирал волшебный бисер. Плела её Лиз. А зачаровывали двенадцать жрецов, она хранит здоровье и мир в душе, — неожиданно как-то смущенно бормочет гость.

— Дэн, — Ромильда улыбается.

— Что?

— Это самый лучший подарок, — она крепко обнимает его. — Я тебя очень люблю.

— И я тебя, мама.

* * *

— Он приехал? — Портрет теперь висит в её спальне.

— Да, — Ромильда поспешно одевается на прогулку, Дэн ждет в гостиной.

— Я хочу видеть своего сына, — с каким-то затаённым отчаянием говорит Портрет.

Ромильда так и замирает с платьем в руках, а потом качает головой:

— Нет, Тони, прости.

— Почему?! — Долохов мечется по холсту. — Он ведь уже далеко не маленький. И вряд ли верит в сказки о феях, приносящих детей. Или ты думаешь, он не догадывается, кто его отец? — Антонин иронично смотрит на бывшую любовницу.

Ромильда пожимает плечами:

— Даты подсчитать не сложно.

— Знал бы, что ты в битве сражалась беременная, наплевал бы на всех и запер тебя под замок, — мрачно говорит Долохов.

— Я сама не знала, — наклонив голову, она старательно расчесывает свои густые волосы.

— Я понимаю, что ты не показывала мне его, когда он был маленьким — плохое влияние и всё такое. Но сейчас почему? — гнёт свою линию Портрет.

— Ты, между прочим, до сих пор осужден посмертно, — суховато отвечает Ромильда. — Если Дэн попросит меня познакомить его с тобою, то я сделаю это.

— Да ведь он же не знает, что у тебя есть мой портрет! — не сдержавшись, выкрикивает Долохов. — Никто не знает, что ты уволокла его тогда из моих комнат, а после моей смерти он ожил.

— И хорошо, что не знает, — фыркает Ромильда, — ты тогда так орал на меня, так матерился.

— Посмотрел бы я на тебя, если бы тебя предал любим... любовник, — поспешно поправляется он. — Но не переводи тему. Я тоже имею право видеть своего сына, а не только слышать о нём! Я хочу видеть, какой он?

— Хороший, — тихо отвечает Ромильда. — Рвётся спасать мир, состоит в каком-то пацифистском молодежном движении вместе с близнецами Саламандер и Джеймсом Поттером. Постоянно мотается волонтёром. Защищает природу. Мы с тобою не достойны такого сына.

И Вейн рассеянно присаживается на кровать прямо в уличной мантии.

— И как у таких родителей получился такой сын? — наконец грустно усмехается Долохов.

— Не знаю, — Ромильда теребит подаренную фенечку на своём запястье. — Может это потому, что его мои родители воспитывали, пока я школу заканчивала, а потом к власти рвалась. Хотя... он сразу, только своим рождением, принёс нам какой-то мир. Я-то думала, заявившись домой беременная, да с посттравматическим синдромом — подарком войны, что и дома совсем развал будет, а Дэн, наоборот, моих родителей помирил и семью сплотил. Наверное, он рожден, чтобы... чтобы исправлять наши ошибки.

Антонин молчит, молчит и Ромильда. А потом она идет к двери.

— Я хочу увидеть сына! Вейн... пожалуйста, — нагоняет её крик, переходящий в отчаянный шёпот.

— Я подумаю, Тони, — помедлив, отвечает Ромильда.

* * *

Ромильда и Дэн стоят на мосту и глядят вдаль. Закат красит небо радужными цветами.

— Так нельзя, Дэн. Всем не поможешь. Нельзя быть таким наивным в двадцать лет. Я в твоём возрасте...

— Не надо, мама! — сын предостерегающе вскидывает руку. — Я слишком хорошо знаю, чего ты добилась к моим годам.

Ромильда вздрагивает. Глаза сына сейчас отчего-то до ужаса напоминают другие тёмные рысьи глаза. Это выглядит так странно на его открытом и светлом лице.

— Извини, — тут же покаянно шепчет Дэн и сжимает её руку, — давай просто не будем спорить?

Вейн кивает. Дэн редко бывает таким, но именно в эти секунды она понимает, чей он сын.

— Я... я потом познакомлю тебя с одним... Портретом, — неожиданно почти шепчет Ромильда.

— Хорошо, — Дэн только крепче сжимает её руку.

Холодный ветер вольно гуляет по мосту, забираясь под мантии и морозя прохожих. Сын укрывает её своей мантией, Ромильда едва заметно улыбается. Но потом вспоминает, как сломались когда-то её качели.

— Ты ведь знаешь, что нам не победить тьму ни вокруг, ни тем более, в нас самих. Я просто хочу, чтобы это знал, поверь моему опыту, — с трудом говорит Ромильда. — Чтобы ты был готов.

— Я готов, мама, — тихо отвечает Дэн, — но это не значит, что с ней не надо бороться. И ты это тоже знаешь.

И Ромильда словно видит ту девочку, которая была младше её сына, и которой пришлось выбирать и платить по счетам. Эту девочку звали Ромильдой Вейн.

— А стоит ли? — горько усмехается Вейн, на секунду забывая, что говорит с сыном. — Ведь жизнь — это грязный базар, там беспощадная драка, там торг, люди торгуют телом, люди торгуют душой. Не говори, что ты этого не знаешь! Иногда мне, кажется, что ты знаешь, куда больше меня.

Дэн ласково прижимает её ладонь к своим губам и отстранено смотрит вдаль, ветер радостно треплет его длинные спутанные патлы:

— Я знаю. А ещё я знаю, что у меня в жизни всё будет по-другому.

Ромильда вздрагивает, глядя на одухотворенное и освещенное закатными лучами лицо сына, на этот такой знакомый профиль, а потом мягко касается пальцами его щеки:

— Я верю, дорогой, я верю.